Защитник вдов и сирот (Дорошевич)/ДО

Защитникъ вдовъ и сиротъ^[1] : Типъ
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ

Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 171.

Это проворный и быстрый господинъ. Снять съ его адвокатскаго фрака значокъ, — получился бы образцовый распорядитель кафе-шантана съ кабинетами.

— Кабинетикъ вамъ? Господину кабинетъ съ кушеточкой!

Онъ говорилъ вдохновенно, съ глазами, подернутыми слезой:

— Святому дѣлу служу-съ! И на этотъ фракъ-съ потрепанный, старый, засаленный какъ на бѣлую тогу весталки гляжу! Донъ-Кихотъ! И этотъ старый, заношенный фракъ — для меня рыцарскіе доспѣхи. Защитникъ вдовъ и сиротъ-съ!

И онъ вздохнулъ, говоря о своей добродѣтели, какъ о неизлѣчимой болѣзни.

— «Что жъ, молъ, дѣлать, ежели меня маменька въ этакой золотухѣ родила?»^[2]

— Кругомъ война за существованіе. Жестокая культура-съ! — продолжалъ онъ. — Возводятъ дома высоченные, паровозы-съ, сломя голову, мчатся. Фабрики-съ — словно огромныя музыкальныя табакерки, — внутри все колесики, зубчики, валики вертятся, — день и ночь неумолчно пѣсню въ честь всесильнаго золота поютъ. Пароходы Левіаѳаны по рѣкамъ плаваютъ. И изъ-подъ холодныхъ, бездушныхъ, сверкающихъ сталью машинъ-съ теплая и живая человѣческая кровь брызжетъ. Тамъ домъ рухнулъ, тамъ поѣздъ подъ откосъ кувыркомъ полетѣлъ, тамъ пароходъ объятъ пламенемъ. Убитые, раненые! Совсѣмъ война-съ. И среди этой войны за существованіе мой домикъ-съ — палатка «Краснаго Креста», разбитая на полѣ битвы-съ. Перевязочный пунктъ. Идутъ ко мнѣ безъ ногъ, тянутся ко мнѣ безъ рукъ. Вдовица идетъ, поливая путь слезами. Сироту ведутъ.

Онъ самъ смахнулъ слезу, словно досадуя: экъ нынче добродѣтель-то у меня какъ разыгралась!

— Иначе на свой фракъ смотрю-съ. Я на торжище милліонеровъ не иду-съ. Толстой сумы не защищаю-съ. Въ права владѣнія милліонными наслѣдствами не ввожу-съ. У нихъ кліэнты съ избыткомъ благъ земныхъ, — у моихъ кліэнтовъ и необходимаго нѣтъ-съ: руки, ноги не всѣ. У меня ни одного цѣлаго кліэнта нѣтъ. Что ни кліэнтъ, то безъ купона!

— Какъ безъ купона?

— Безъ купона. Купонами это я руки и ноги называю. Человѣкъ есть акція. А на немъ купоны растутъ: руки, ноги. Мелкіе купончики: пальцы, ребрышки. Отрѣзало руку, — купонъ отрѣзанъ. Я предъявляю его ко взысканію. Другой разъ, знаете, ѣдешь на дачу, на платформѣ размечтаешься: сколько народу ходитъ, купонами машутъ. Можетъ-быть, этотъ самый поѣздъ — рразъ, и нарѣжетъ купоновъ. До того иной разъ замечтаешься, — скажешь мужичку: «Чего купонами машешь? Иди осторожнѣе». У меня вѣдь пассажиръ больше третьяго класса. Тамъ, для перваго, другіе адвокаты есть. Адвокаты для богатыхъ. Ко мнѣ идутъ съ билетомъ третьяго класса!

Онъ задумался, снова вздохнулъ и сказалъ:

— Я такъ думаю, что если бы во Франціи жилъ, — изъ меня непремѣнно бы Жоресъ вышелъ!

Я былъ растроганъ:

— Что же, страждущіе сами къ вамъ притекаютъ, или какъ?

Онъ отвѣчалъ съ умиленіемъ:

— Помощь страждущему, нуждающемуся, бѣдствующему требуетъ уничиженія-съ! Я въ газетахъ не какъ другіе, я не политику читаю-съ, не фельетонъ занимательный, не въ передовой статьѣ игрой ума восхищаюсь. Я читаю-съ отдѣлъ низменный, презрѣнный. «Дневникъ происшествій». Кухаркѣ уподобляюсь. Онъ самымъ мелкимъ шрифтомъ печатается-съ. Онъ кровью написанъ-съ. Кровью человѣческой! Гдѣ рабочій упалъ съ крыши, гдѣ во время сцѣпки вагоновъ составителя буферами придавило. Онъ, этотъ отдѣлъ, написанъ не литературнымъ языкомъ, не въ блестящемъ стилѣ. Словно писарь участковый писалъ: «Сего числа въ районѣ такой-то части произошло упаденіе лѣсовъ»… А я сердцемъ въ этихъ неуклюжихъ протокольныхъ фразахъ стоны слышу. Живой, человѣческій стонъ рабочаго Ивана Степанова, которому «при паденіи лѣсами прищемило ногу». Я вижу эту ногу! И иду! И иду!

— Сами идете?

Онъ улыбнулся улыбкой горькой и саркастической.

— Этика воспрещаетъ адвокату самому за кліэнтами ходить. Жестокая выдумка — этика! Жестокая, ибо сытая. Человѣку страдающему, человѣку, на котораго рухнули лѣса, человѣку, которому прищемило ногу, руку помощи предложить этика воспрещаетъ! Самому ходить нельзя. У меня увѣчные ходятъ!

— Какъ увѣчные?

— Изъ бывшихъ кліэнтовъ особенно достопримѣчательные экземпляры отбираю и на жалованьѣ держу. Различныхъ есть категорій увѣчные для затравки. Есть на одной ногѣ, есть которые безъ руки. Одинъ совсѣмъ даже ползающій имѣется. Вдовицы также содержатся. И при вдовицахъ сироты.

— Всѣ на службѣ у васъ?

— Штатъ! Увѣчному человѣку нѣтъ большаго перваго утѣшенія, какъ такого же увѣчнаго встрѣтить. Увѣряю васъ, что человѣку на одной ногѣ даже противно смотрѣть на человѣка, у котораго двѣ ноги. Какъ намъ на урода. «Сколько у него ногъ!» Тогда какъ видъ одноногаго человѣка въ немъ возбуждаетъ радость: «Нашъ братъ, одноногій!» Сейчасъ у нихъ и общая тема для оживленнѣйшаго разговора есть, — нога! «Тебѣ какъ ногу отрѣзало?» — «Мнѣ паровозомъ». — «Да, и мнѣ паровозомъ». И одноногій одноногому говоритъ: «Спасибо, мнѣ еще адвокатъ такой-то помогъ. Деньги взыскалъ. Онъ по этой части ходокъ. Иди къ адвокату такому-то!» Одноногій одноногому всегда повѣритъ! Свой человѣкъ и живой примѣръ!

Голосъ его зазвучалъ даже вдохновенно:

— За обиженнаго, за страждущаго брата войну веду. Ничѣмъ не побрезгаю въ этой войнѣ. Грѣхъ въ такихъ случаяхъ — брезгливость. Преступленіе! Жестокая вещь брезгливость! Сытая выдумка! Въ больницахъ среди сторожей, среди сидѣлокъ друзей имѣю. Жалованье плачу. Лежитъ человѣкъ безъ ноги, а сидѣлка ему въ сумерки тихимъ голосомъ утѣшеніе преподаетъ: «Не убивайся очень-то. Адвокатъ такой-то есть. Выпишешься, — прямо къ нему иди. Ноги нѣтъ, — передъ деньгами. У насъ тутъ тоже одинъ лежалъ, безъ ноги-то. Пошелъ къ этому адвокату. Денно и нощно Бога за него благодаритъ. Живетъ на одной ногѣ, да бариномъ. Такой ему кушъ, по адвокатовой защитѣ, отвалили. „Ежели, — говоритъ, — теперича мнѣ и другую ногу какъ-нибудь отрѣжутъ, — поползу, а ужъ къ этому адвокату“. Вотъ какъ доволенъ». И идутъ ко мнѣ съ разныхъ сторонъ люди на одной ногѣ. Перевязочный пунктъ среди поля сраженія!

— Картина!

— Достойная кисти Верещагина! — отвѣтилъ онъ съ гордостью. — Я, знаете, о чемъ мечтаю? Построить особый домъ. «Домъ для увѣчныхъ присяжнаго повѣреннаго такого-то».

— Домъ призрѣнія?

— До суда. Перевязка, такъ сказать, ранъ нужды. Я и сейчасъ перевязываю. Но это амбулаторный пріемъ. Приходитъ ко мнѣ кліэнтъ. Письмоводитель только взглядываетъ: какого раздѣла? Безъ руки, безъ ноги? На каждый сортъ увѣчья у меня особый шкапъ. А въ шкапу-съ папки, въ алфавитномъ порядкѣ, съ газетными вырѣзками. — «Какъ фамилія!» — «Андроновъ». — «Посиди, подожди!» Письмоводитель приходитъ и докладываетъ: «Андроновъ, безъ нижняго купона!» Я сейчасъ въ «безногій» шкапъ. На букву «А». Вырѣзка изъ дневника происшествій: «Такого-то числа… при переходѣ черезъ полотно… ногу… Андроновъ… страдаетъ глухотой». — «Черезъ десять минутъ пусть войдетъ». Входитъ, бѣдняга, на одной ногѣ. — «Такъ и такъ, Андроновъ»… Прерываю: «Стой! Андроновъ? Ногу? Припоминаю! Это не на Смоленской ли дорогѣ?» — «На ей, батюшка, проклятущей! Я, стало-быть»… — «Стой! Не говори! Я помню, меня еще тогда этотъ случай возмутилъ до глубины души! Сама судьба тебя ко мнѣ посылаетъ! Ты, сколько мнѣ помнится, глуховатъ?» Смотритъ на меня во всѣ глаза. — «Отецъ родной! И откуда тебѣ все»… — «Стой! Не надо благодарностей! Мало ли сколько бываетъ несчастныхъ случаевъ. Но твой случай исключительный! Небывалый! Онъ врѣзался мнѣ въ память!» Это первое утѣшеніе страждущему. Скажите, развѣ не утѣшеніе для страждущаго узнать, что его несчастіемъ интересуются, что ему сочувствуютъ? Наконецъ у человѣка есть самолюбіе. Всякому лестно, что съ нимъ случилось необыкновенное несчастье. Хоть самолюбіе-то бѣдняку потѣшить!

— Конечно, конечно.

— Я ни передъ чѣмъ не остановлюсь, когда надо утѣшить несчастнаго, страждущаго брата!

И глаза его блеснули даже отвагой.

— Да! «Какъ же, какъ же! — говорю я. — Я тогда еще подумалъ: ахъ, злодѣи, ахъ, изверги! Неужели это имъ пройдетъ такъ даромъ? Держатъ такіе свистки, что и не разслышишь? А если человѣкъ глухъ? Давить его за то, что глухъ? Давить? Живого? Человѣка? Давить? Подписывай довѣренность!» Но…

И голосъ его, возбужденный, взволнованный, зазвучалъ глубокою грустью:

— Но чуткимъ сердцемъ своимъ я чувствую рану, которую нужно сейчасъ утолить. «Пока солнце взойдетъ, роса очи выѣстъ!» Сейчасъ-то, сейчасъ-то чѣмъ будетъ жить страдающій братъ? Перевязавъ раны духовныя, надо перевязать рану экономическую. «Есть ли деньги-то у тебя, бѣдняга? Нѣтъ? На красненькую на жизнь. Выйдетъ, — еще приходи!»

— Послушайте. Позвольте пожать вашу руку.

— Не за что. Это въ счетъ будущихъ благъ. Я авансирую. И только! Выдана мнѣ довѣренность, — этимъ заложенъ отрѣзанный купонъ у меня. Довѣренность — закладная. И я даю деньги подъ купонъ, вплоть до полной реализаціи. Какъ въ банкирской конторѣ. Выходятъ деньги, — приходитъ опять. Но это, такъ сказать, амбулаторный пріемъ. Амбулаторная перевязка ранъ. Моя мечта — создать госпиталь, гдѣ экономическіе раненые лежали бы до полнаго излѣченія, т.-е. до присужденія иска. Поставить дѣло въ грандіозныхъ размѣрахъ! Убѣжище для тяжущихся! Иногда, въ минуты досуга, я составляю со знакомымъ архитекторомъ даже планъ такого убѣжища. Въ первомъ этажѣ помѣщаются исключительно безногіе. Чтобъ по лѣстницамъ не ходить.

— Какъ заботливо!

— Во второмъ этажѣ безрукіе. Я ихъ кормлю, одѣваю, обуваю. Это имъ обходится дешевле. Своя же портновская мастерская, гдѣ шьютъ штаны объ одной штанинѣ, пиджаки съ однимъ рукавомъ. Меньше матеріи и дешевле стоитъ. Тогда какъ на волѣ ему приходится покупать штаны обыкновенные, пиджаки двухрукавные! Зачѣмъ ему лишніе штанина и рукава? То же и съ обувью. Одна нога, а покупать приходится пару. Одного сапога нигдѣ не продаютъ. У меня же шить будутъ по одному сапогу. Имъ экономія и мнѣ безопасность и польза. Тамъ, на волѣ, онъ чортъ его знаетъ, что ѣстъ, ходитъ по бабкамъ, дрянью всякой мажется. Долго ли увѣчному человѣку и на тотъ свѣтъ? Иногда какіе купоны пропадаютъ! А у меня, братъ, нѣтъ! До суда сохраню тебя въ цѣлости! Ну, и то еще польза, — у меня жить будутъ подъ присмотромъ, никто его не соблазнитъ. А тамъ, на волѣ, жужжатъ ему въ уши: «Не вѣрь адвокату! Да ты бы къ такому-то сходилъ, тотъ лучше». А у меня, — шалишь! Ни превратныхъ мыслей, ничего! Выдалъ довѣренность, и уповай на Господа. Человѣкъ больной, человѣкъ увѣчный, человѣкъ этакое несчастье перенесъ, — ему покой нуженъ. А не превратныя толкованія, которыя его только спокойствія духа лишаютъ! Ну, и мѣры можно принимать. Къ суду пострадавшихъ подготовлять. Сиротъ, напримѣръ, сѣчь можно. Чтобъ сидѣть не могли. Пусть на судѣ ерзаютъ да плачутъ. Предсѣдатель разсердится: «Что это за дѣти тамъ ревутъ? Вывести ихъ!» — «Это, г. предсѣдатель, истцы. Пострадавшіе. Сироты». Ему стыдно станетъ, что онъ сиротъ обидѣлъ. И на приговорѣ это отразится. Загладить захочетъ. Насчетъ вдовъ можно просто прислугѣ сказать: «Огорчить вдову такую-то, чтобъ она завтра цѣлый день проплакала!» И будетъ цѣлый день въ судѣ плакать. Это тоже на судей подѣйствуетъ! Я вамъ говорю, — съ твердостью воскликнулъ онъ, — тамъ, гдѣ идетъ рѣчь объ интересахъ младшаго, страждущаго брата, я ни передъ чѣмъ не остановлюсь. Высшая нравственность мнѣ говоритъ: «Тутъ останавливаться воспрещается». Останавливаться — преступленіе.

— Но послушайте! За всю эту энергію, находчивость, состраданіе, я думаю, и обожаетъ же васъ младшій, страждущій братъ!

Онъ улыбнулся грустной и скромной улыбкой:

— Я не изъ тѣхъ, кто ищетъ за «подвиги» наградъ. За любовь къ людямъ одна истинная награда — неблагодарность. Знаете ли вы, что для жалобъ, поступающихъ на меня въ совѣтъ присяжныхъ повѣренныхъ, заведенъ особый шкапикъ?

— Да не можетъ быть?!

— Фактъ! — вздохнулъ онъ. — Одинъ изъ старшинъ сторожу говорилъ: «Если пожаръ, первымъ долгомъ этотъ шкапикъ спасай. Пусть все погоритъ, — намъ одинъ этотъ шкапикъ на годъ работы дастъ!» Мнѣ шутя говорятъ: «Вы сословіе разоряете! Изъ-за васъ отчетъ вдвое толще выходитъ».

— И все потерпѣвшіе?

— Все потерпѣвшіе.

— Купоны?

— Купоны. Но я на нихъ не сержусь. Получить за подвигъ любви неблагодарность — это удѣлъ каждаго борца. Сумѣть отвѣтить на нее ласковой улыбкой — его долгъ. Несомнѣнно, что ампутація руки, ноги нарушаетъ цѣлость нервной системы. На человѣка паровозъ наѣхалъ, — это хоть кому разстроитъ нервы. Ну, они и жалуются! Но я на нихъ не сержусь. Они на меня жалуются, а я ихъ прощаю. Я, повторяю, не изъ тѣхъ, кто ищетъ «за подвиги награды». Я борецъ идеи. Мнѣ ничего не надо.

— Но гонораръ-то, полагаю, вамъ нуженъ?

— Какой же гонораръ? — пожалъ онъ плечами. — Законный гонораръ: десять процентовъ.

— Это очень немного!

— Законный!

— Такъ что, если человѣку присудили двѣ тысячи, вы получаете двѣсти рублей, плюсъ, конечно, то, что вы дали «подъ залогъ купона»?

Онъ улыбнулся снисходительной улыбкой.

— Вы меня не совсѣмъ такъ поняли. Десять процентовъ не съ присужденной суммы, а съ суммы претензіи.

— Такъ что сколько же потерпѣвшій получитъ изъ двухъ тысячъ? Сколько?

— Это глядя по тому, какую онъ заявилъ претензію. Претензіи иногда, дѣйствительно, преувеличиваютъ. Согласитесь, всякому своя рука или нога дороги. И мое положеніе щекотливое. Цѣнитъ человѣкъ свою ногу въ десять тысячъ. Не могу же я ему сказать: «Это дорого. Твоя нога этого не стоила». Это неделикатно. Это грубо. Это бьетъ по самолюбію. Человѣкъ нуждается въ утѣшеніи, ему говоришь: «Конечно, конечно! Такая нога!» И предъявляешь претензію въ десять тысячъ, согласно его желанію!

— А присуждаютъ двѣ. Сколько же онъ получаетъ?

— Съ десяти тысячъ десять процентовъ — тысяча рублей. Тысяча рублей мнѣ. Тысяча рублей ему, минусъ, конечно, что ему передавалъ «подъ залогъ купона».

— Съ двухъ тысячъ тысяча гонорара?!

— Больше нельзя. Совѣтъ на это косится. Эти люди, привыкшіе служить сытымъ, относятся ужасно къ намъ, адвокатамъ бѣдняковъ, адвокатамъ несчастныхъ, адвокатамъ поистинѣ страждущихъ. Мой товарищъ, адвокатъ Б., тоже «увѣчный адвокатъ», какъ я, предъявилъ претензію на восемнадцать тысячъ. Дѣло кончилось безъ суда, на трехъ тысячахъ. Коллега Б. взялъ изъ нихъ тысячу восемьсотъ рублей гонорара и тысячу двѣсти отдалъ пострадавшему! Такъ что же? Взъѣлись! «Тысячу восемьсотъ рублей, — говорятъ, — за то, что написали на Ремингтонѣ въ три строчки претензію? По шестьсотъ рублей за строку?» На шесть мѣсяцевъ совѣтъ было практику запретилъ. Да, слава Богу, палата смилостивилась. Постановила ограничиться строгимъ выговоромъ! Объ этомъ даже въ «отчетѣ» напечатано.

— И много, скажите, васъ такихъ, «увѣчныхъ», въ Москвѣ?

— Человѣка три-четыре, крупныхъ-то. Есть еще у вдовъ и сиротъ защитники! Хотя не всякій, конечно, этотъ подвигъ на себя принимаетъ. Согласитесь, бороться, защищать, въ отвѣтъ получать неблагодарность, даже презрѣніе. Строгіе выговоры, рисковать ежеминутно запрещеніемъ практики!

О, культура!

За что ты давишь людей?

И такъ много паровозовъ на свѣтѣ, а ты еще адвокатовъ наплодила.

Примѣчанія

1. См. также «Защитникъ желѣзныхъ дорогъ» и «Желѣзнодорожная семья». Прим. ред.
2. Необходим источник цитаты