Де-Бальзакъ.
Заупокойная обѣдня атеиста.
правитьВрачъ, которому наука обязана прекрасной физіологической теоріей, еще молодымъ человѣкомъ ставшій одной изъ знаменитостей парижскаго медицинскаго факультета, центра просвѣщенія, которому всѣ европейскіе медики отдаютъ должное почтеніе, докторъ Біаншонъ, прежде чѣмъ посвятить себя вполнѣ медицинѣ, долгое время занимался хирургіей. Его первыми шагами на научномъ поприщѣ руководилъ одинъ изъ великихъ французскихъ хирурговъ, знаменитый Деплэнъ, мелькнувшій въ наукѣ, какъ метеоръ. По признанію даже его враговъ, онъ унесъ съ собою въ могилу непередаваемую методу. Какъ всѣ геніальные люди онъ не оставилъ наслѣдннеовъ; онъ все носилъ и все унесъ съ собою. Слава хирурговъ похожа на актерскую: она существуетъ только при ихъ жизни, ихъ талантъ послѣ смерти не поддается оцѣнкѣ. Актеры и хирурги, равно какъ великіе пѣвцы, какъ виртуозы, своимъ исполненіемъ удесятеряющіе силу музыки, всѣ они герои минуты, Деплэнъ представляетъ доказательство одинаковости судьбы этихъ преходящихъ геніевъ. Его имя, вчера столь славное, нынче почти забыто; оно останется извѣстнымъ только въ предѣлахъ его спеціальности. Но развѣ для того, чтобъ имя ученаго изъ области науки перешло во всеобщую исторію человѣчества, не требуется несіыханныхъ обстоятельствъ? Развѣ Деплэнъ обладалъ тою универсальностью знаній, которая превращаетъ человѣка въ слово или образъ цѣлаго столѣтія? У Деплэна была изумительная вѣрность глаза; онъ постигалъ больного и его болѣзнь, благодаря прирожденной или выработанной интуиціи, дозволявшей ему схватывать совокупность отличительныхъ особенностей даннаго лица, точно опредѣлять часъ и минуту, когда слѣдуетъ сдѣлать операцію, принимая во вниманіе атмосферическія условія и особенности темперамента. Но ради того, чтобъ идти такъ въ ладъ съ природой, изучилъ ли онъ непрестанное взаимнодѣйствіе существъ и первичныхъ веществъ, содержащихся въ атмосферѣ или доставляемыхъ землею человѣку, который ихъ поглощаетъ и переработываетъ ради извлеченія изъ нихъ особеннаго выраженія? Обладалъ ли онъ тою силою дедукціи и аналогіи, отчего зависѣлъ геній Кювье? Какъ бы то ни было, этотъ человѣкъ сталъ такъ сказать, наперстникомъ плоти и, основываясь на ея настоящемъ, схватывалъ ея прошлое и будущее. Но сосредоточивалъ ли онъ въ своемъ лицѣ всю науку, какъ Иппократъ, Галенъ, Аристотель? Былъ ли онъ руководителемъ цѣлой школы въ открытіи новыхъ міровъ? Нѣтъ. Если и нельзя отвергать, что этотъ неутомимый наблюдатель химіи человѣческаго тѣла обладалъ древней наукой маговъ, то есть знаніемъ элементовъ въ ихъ смѣшеніи, причинъ жизни, жизни раньше жизни, того чѣмъ она будетъ въ силу работы предшествовавшей существованію, — то, ради справедливости, слѣдуетъ сознаться, что все въ немъ было дѣломъ личности; при жизни онъ уединялся въ эгоизмъ, и теперь эгоизмъ убиваетъ его славу. На его могилѣ нѣтъ одаренной голосомъ статуи, которая могла бы передать будущему тѣ тайны, которыя геній отыскиваетъ не щадя себя. Но, быть можетъ, талантъ Деплэна былъ единомышленникомъ съ его вѣрованіями, а слѣдовательно смертенъ?
Для него земная атмосфера была рождающей утробой; онъ разсматривалъ землю, какъ яйцо въ скорлупѣ, и не имѣя возможности рѣшить, что явилось.раньше — яйцо, или курица, онъ не признавалъ ни пѣтуха, ни яйца. Онъ не вѣрилъ ни въ животнаго предшественника человѣка, ни въ переживающій его духъ. Деплэнъ не сомнѣвался, онъ утверждалъ. Его прямой и откровенный атеизмъ походилъ на атеизмъ множества ученыхъ, лучшихъ изъ свѣтскихъ людей, атеистовъ неисправимыхъ, — такихъ атеистовъ, существованія какихъ не признаютъ религіозные люди. Иное мнѣніе и не могло сложиться у человѣка, привывшаго съ юности разсѣвать существо по преимуществу, во время его жизни и послѣ смерти, рыться во всѣхъ его органахъ, не находя въ нихъ той единой души, признаніе которой столь необходимо для религіозныхъ ученій. Признавая въ немъ мозговой центръ, центръ нервный и центръ воздушно-кровеносный, изъ коихъ два первыхъ такъ возмѣщаютъ другъ друга, что въ два послѣдніе дня своей жизни Деплэнъ былъ убѣжденъ, что чувство слуха вовсе не абсолютно необходимо, чтобъ слышать, и чувство зрѣнія не абсолютно необходимо, чтобъ видѣть, и что солнечное сплетеніе замѣщаетъ ихъ, въ чемъ нельзя и сомнѣваться; Деплэнъ, усматривая въ человѣкѣ двѣ души, подкрѣплялъ свой атеизмъ этимъ фактомъ, хотя онъ ни мало не предрѣшаетъ вопроса о Богѣ. Этотъ человѣкъ, какъ говорятъ, умеръ въ полной нераскаянности, какъ въ сожалѣнію умираетъ много прекрасныхъ геніевъ, которымъ да проститъ Богъ.
Въ жизни этого великаго человѣка было много мелочности, говоря языкомъ его враговъ, ревнующихъ объ умаленіи его славы; но ее приличнѣе назвать явными противорѣчіями. Не понимая тѣхъ рѣшеній, на основаніи коихъ дѣйствуютъ выспгіе умы, люди завистливые и глупые пользуются кое-какими поверхностными противорѣчіями, чтобъ составитъ обвинительный актъ, на основаніи котораго мгновенно осуждаютъ ихъ. Если позже, соображенія, подвергавшіяся нападкамъ, и увѣнчаются успѣхомъ, если и обнаружится соотношеніе между приготовительной работой и результами, то все же уцѣлѣетъ кое-что изъ предварительной клеветы. Такъ, въ наши дни, Наполеонъ осуждался нашими современниками, когда хотѣлъ развернуть крылья своего орла надъ Англіей; нуженъ былъ 1822, чтобъ уяснить 1804 и плоскодонныя булонскія суда.
Слава и ученость Деплэна были неуязвимы и его враги ухватились за его странный нравъ, за его характеръ; между тѣмъ, какъ онъ просто обладалъ тѣмъ качествомъ, которое англичане зовутъ эксцентричностью. Порою онъ одѣвался великолѣпно, какъ трагикъ Кребилльонъ, и вдругъ обнаруживалъ странное равнодушіе на счетъ платья; его видѣли то въ каретѣ, то пѣшкомъ. Онъ поочередно былъ вспыльчивъ и добръ, казался жесткимъ и скупымъ, и былъ способенъ предложить все свое состояніе своимъ изгнаннымъ государямъ, которые сдѣлали ему честь и на нѣсколько дней приняли его даръ; словомъ, не было человѣка внушавшаго столь противоположныя мнѣнія. Хотя ради полученія черной ленты онъ былъ способенъ обронить во дворцѣ часословъ изъ кармана, все же, повѣрьте, про себя онъ смѣялся надо всѣмъ; изучивъ людей сверху и снизу, схвативъ ихъ истинное выраженіе посреди самыхъ торжественныхъ и самыхъ ничтожныхъ дѣяній ихъ жизни, онъ чувствовалъ къ нимъ глубокое презрѣніе. У великаго человѣка качества часто солидарны между собою. Если между этими колоссами, у одного больше таланта чѣмъ ума, то все же умъ его обширнѣе чѣмъ у того, про кого просто говорятъ: «онъ уменъ». Всякій геній предполагаетъ нравственное воззрѣніе. Это воззрѣніе можетъ прилагаться къ какой нибудь спеціальности; но кто видитъ цвѣтовъ, не можетъ не видѣть солнца. Тотъ, кто на вопросъ спасеннаго имъ дипломата: — какъ поживаетъ императоръ? — отвѣчалъ: «придворные появились, придутъ и люди», — такой человѣкъ не просто хирургъ или медикъ, онъ вдобавокъ удивительно остроуменъ. Поэтому, терпѣливый и прилежный наблюдатель человѣчества оправдаетъ чрезмѣрныя притязанія Деплэна и повѣритъ, какъ вѣритъ тому же относительно себя, что Деплэнъ былъ способенъ стать такимъ же великимъ министромъ, какъ былъ хирургомъ.
Между загадками, которыя представляли для многихъ современниковъ жизнь Деплэна, мы выбрали одну изъ самыхъ любопытныхъ, потому что разгадка ея обнаружится въ заключеніи разсказа и оправдаетъ его отъ иныхъ обвиненій.
Изо всѣхъ учениковъ, которые были при немъ въ госпиталѣ, Деплэнъ больше всѣхъ привязался къ Орасу Біаншону. До поступленія интерномъ въ Hôtel-Dieu, Орасъ Біаншонъ былъ студентомъ медицины и жилъ въ латинскомъ кварталѣ въ жалкомъ меблированномъ домѣ, извѣстномъ подъ именемъ дома Вокэ. Молодой человѣкъ испытывалъ тамъ приступы самой суровой нужды, — родъ горнила, откуда великіе таланты должны выйти чистыми и неизмѣнными, какъ алмазы, которые не ломаются, какимъ бы ударамъ ихъ не подвергали. Въ жестокомъ огнѣ разнузданныхъ страстей, они пріобрѣтаютъ неизмѣнную честность и въ постоянномъ трудѣ, которымъ они обуздываютъ свои обманутыя желанія, получаютъ привычку въ борьбѣ, ихъ ожидающей. Орасъ былъ прямой молодой человѣкъ, неспособный вилять въ вопросахъ чести, принимающійся за дѣло безъ словъ, готовый для своихъ друзей и заложить плащъ, и пожертвовать своимъ временемъ и трудомъ; словомъ, Орасъ былъ изъ тѣхъ друзей, которые не безпокоятся что получатъ взамѣнъ того, что даютъ сами, увѣренные, что въ свою очередь получатъ болѣе, чѣмъ дадутъ. Большинство изъ его друзей чувствовали къ нему то душевное уваженіе, какое внушаетъ добродѣтель безъ эмфазы, и многіе изъ нихъ боялись его осужденія. Но Орасъ обнаруживалъ такія качества безъ педантства. Онъ не былъ ни пуританиномъ, ни проповѣдникомъ; давая совѣтъ, онъ охотно бранился, и не отказывался отъ лакомаго кусочка, когда къ тому представлялся случай. Хорошій собесѣдникъ, степенный не болѣе кирасира, простосердечный и откровенный, но не какъ морякъ, потому что нынѣшніе моряки хитрые дипломаты, но какъ честный молодой человѣкъ, которому нечего скрыватъ, онъ ходилъ съ поднятой головой и веселой думой. Наконецъ, чтобъ выразить все однимъ словомъ, Орасъ былъ Пиладомъ не одного Ореста, принимая нынѣшнихъ заимодавцевъ за самое полное воплощеніе античныхъ фурій. Онъ переносилъ бѣдность съ тою веселостью, которая, быть можетъ, составляетъ одну изъ самыхъ главныхъ стихій храбрости, и какъ всѣ, у кого ничего нѣтъ, дѣлалъ мало долговъ. Трезвый какъ верблюдъ, подвижной какъ олень, онъ былъ стоекъ въ мысляхъ и поведеніи. Счастливая жизнь для Ораса началась въ день, когда знаменитый хирургъ удостовѣрился какъ въ его достоинствахъ, такъ и недостаткахъ, которые, какъ тѣ, такъ и другіе, заставляютъ друзей доктора Ораса Біаншона цѣнить его вдвойнѣ. Когда директоръ клиники принимаетъ на свое лоно молодого человѣка, то карьера этого молодого человѣка обезпечена. Деплэнъ постоянно бралъ Біаншона въ качествѣ ассисента въ богатые дома, гдѣ почти всегда нѣкоторая благостыня попадала и въ мошну интерна и гдѣ для провинціала незамѣтно разоблачались тайны парижской жизни; онъ оставлялъ его въ своемъ кабинетѣ во время консультацій, и заставлялъ помогать себѣ; порою онъ посылалъ его на воды съ какимъ нибудь богатымъ больнымъ; наконецѣ, онъ ему устроилъ практику. Изъ этого слѣдуетъ, что по истеченіи нѣкотораго времени у тирана хирургіи оказался сеидъ. Оба они, одинъ на вершинѣ почестей и науки, обладая громаднымъ состояніемъ и такой же славой; другой, скромная омега, безъ состоянія и славы, стали близкими друзьями. Великій Деплэнъ говорилъ все своему интерну; интернъ зналъ, сидѣла ли извѣстная женщина въ креслѣ подлѣ хозяина или-же на славномъ канапе, стоявшемъ въ вабинетѣ и на которомъ спалъ Деплэнъ; Біаншонъ зналъ тайны этого человѣка съ темпераментомъ льва и быка, благодаря чему бюстъ великаго человѣка расширился и располнѣлъ свыше мѣры, и сталъ причиной его смерти вслѣдствіе расширенія сердца. Онъ изучилъ странности этой столь занятой жизни, планы этой столь гнусной скупости, надежды политика, скрывавшагося въ ученомъ; онъ могъ предвидѣть разочарованіе, которое ожидало единственное чувство, уцѣлѣвшее въ этомъ не столько бронзовомъ, сколько бронзированномъ сердцѣ.
Однажды Біаншонъ сказалъ Деплэну, что бѣдный водоносъ изъ квартала святого Іакова страшно заболѣлъ отъ трудовъ и нужды; несчастный овернецъ во всю суровую зиму 1821 года ничего не ѣлъ, кромѣ картофеля. Деплэнъ бросилъ всѣхъ больныхъ. Съ опасностью загнать лошадь, онъ полетѣлъ вмѣстѣ съ Біаншономъ къ бѣдняку и велѣлъ самъ перенести его въ больницу, учрежденную славнымъ Дюбуа въ Сенъ-Денисскомъ предмѣстьи. Онъ самъ лѣчилъ водовоза, и когда тотъ выздоровѣлъ, подарилъ ему денегъ на покупку лошади и бочки. Этотъ овернецъ обратилъ на себя вниманіе слѣдующей оригинальной выходкой. Одинъ изъ его друзей заболѣлъ, и онъ немедленно привелъ его къ Деплэну, сказавъ своему благодѣтелю: «Я не допустилъ, чтобъ онъ пошелъ къ другому». Какъ ни былъ грубъ Деплэнъ, онъ пожалъ руку водовоза и сказалъ ему: — Приводи ихъ всѣхъ ко мнѣ.
И онъ помѣстилъ уроженца Канталя въ Hôtel-Dieu, и заботился о немъ чрезвычайно. Біаншонъ уже нѣсколько разъ замѣчалъ у своего учителя особую любовь къ оверицамъ и въ особенности къ водовозамъ; и въ виду того, что Деплэнъ приписывалъ особую важность лѣченію въ Hôtel-Dieu не видѣлъ въ этомъ ничего особенно страннаго.
Однажды, проходя по площади св. Сульпиція, Біаншонъ замѣтилъ, что около девяти часовъ утра его учитель вошелъ въ церковь. Деплэнъ, ѣздившій въ то время постоянно въ кабріолетѣ, былъ пѣшкомъ и пробирался по улицѣ Пти-Ліонъ, точно входилъ въ подозрительный домъ. Интерна, знавшаго мнѣнія своего учителя, и бывшаго вдобавокъ заклятымъ кабанистомъ, естественно взяло любопытство; онъ прокрался въ церковь, и былъ не мало изумленъ, увидѣвъ, что великій Деплэнъ, этотъ атеистъ, безжалостный къ ангеламъ, не представляющимъ никакой поживы для скальпеля, не страдающимъ ни фистулами, ни гастритами; словомъ этотъ неисправимый невѣръ покорно стоитъ на колѣняхъ, и гдѣ же? у алтаря Святой Дѣвы; тамъ онъ прослушалъ обѣдню, заплатилъ за нея, далъ на бѣдныхъ, и все это съ серьезнымъ видомъ, точно дѣлалъ операцію.
Біаншонъ, не желая, чтобъ его заподозрѣли въ шпіонствѣ за первымъ хирургомъ Hôtel-Dieu, ушелъ. Случайно, въ тотъ же самый день Деплэнъ пригласилъ его обѣдать не къ себѣ, а въ ресторанъ. За дессертомъ Біаншонъ, послѣ искусныхъ подходовъ, заговорилъ наконецъ о мессѣ, называя ея шутовствомъ и фарсомъ.
И тутъ Деплэнъ съ увлеченіемъ предался атеистическому порыву, и то былъ потокъ волтеріанскихъ шутокъ, или точнѣе, отвратительная поддѣлка подъ Citateur.
— Эге! — подумалъ Біаншонъ, — гдѣ-жъ мой утрешній богомолецъ?
Онъ промолчалъ, онъ усомнился — своего ли учителя онъ видѣлъ въ церкви св. Сульпиція. Деплэнъ не взялъ бы на себя труда лгать Біаншону; они уже слишкомъ хорошо знали другъ друга, обмѣнялись мыслями насчетъ столь же важныхъ вопросовъ, спорили о системахъ de natura rerum, испытывая и разсѣкая ихъ ножами и скальпелями невѣрія. Въ томъ же году, однажды одинъ изъ врачей Hôtel-Dieu при Біаншонѣ взялъ Деплэна подъ руку, точно желая спросить его о чемъ-то.
— Что вы дѣлали въ церкви св. Сульпиція, дорогой учитель? — сказалъ онъ ему.
— Осматривалъ костоѣду на колѣнѣ у патера; герцогиня Ангулемская сдѣлала мнѣ честь, обративъ на него мое вниманіе.
Докторъ удовлетворился этимъ отвѣтомъ, но не Біаншонъ.
— Гм! онъ въ церкви осматриваетъ больныя колѣни! Нѣтъ, онъ опять слушалъ мессу, — подумалъ интернъ.
Біаншонъ далъ себѣ слово выслѣдить Деплэна; онъ вспомнилъ день и часъ, когда видѣлъ, какъ тотъ входилъ въ церковь святого Сульпиція, и рѣшилъ на слѣдующій годъ отправиться туда въ тотъ же день и часъ, съ цѣлію узнать, не явится ли онъ вновь. Въ такомъ случаѣ, періодичность богомолья дастъ право на научное изслѣдованіе, потому что прямое противорѣчіе между мыслью и дѣломъ не должно встрѣчаться въ такомъ человѣкѣ. На слѣдующій годъ, въ сказанные день и часъ, Біаншонъ, который уже не былъ интерномъ Деплэна, увидѣлъ что кабріолетъ хирурга остановился на углу улицы Турнонъ и Пти-Ліонъ, и его другъ оттуда по-іезуитски сталъ прокрадываться вдоль церковныхъ стѣнъ, и войдя въ церковь сталъ слушать обѣдню въ предѣлѣ Святой Дѣвы. То былъ несомнѣнно Деплэнъ, главный хирургъ, атеистъ in petto, случайный богомолецъ. Интрига запутывалась. Постоянство знаменитаго ученаго усложняло дѣло. Когда Дюплэнъ вышелъ, Біаншонъ подошелъ къ пономарю, который убиралъ предѣлъ, и спросилъ его: прихожанинъ ли этотъ господинъ.
— Да вотъ я уже двадцать лѣтъ здѣсь, — сказалъ пономарь, — и все это время г. Деплэнъ приходитъ четыре раза въ году слушать эту обѣдню; онъ сдѣлалъ для этого вкладъ.
Прошло нѣкоторое время, а доктору Біаншону, хотя онъ и былъ другомъ Деплэна, все не удавалось поговорить съ нимъ объ этой особенности его жизни. При встрѣчахъ, на консультаціяхъ или въ свѣтѣ, трудно было улучить моментъ для откровенной бесѣды и уединенія, когда съ ногами на каминной рѣшеткѣ, упершись головой о спинку креселъ, мужчины повѣряютъ другъ другу свои тайны. Наконецъ, черезъ семь лѣтъ, послѣ революціи 1830 г., когда народъ ринулся на Архіеписвопскій дворецъ, когда республиканскіе подговоры внушали ему желаніе разрушать позолоченные кресты, которые, какъ молніи, блестѣли надъ моремъ домовъ; когда невѣріе, бокъ-о-бокъ съ бунтомъ, бодро разгуливало по улищамъ, Біаншонъ снова увидѣлъ, какъ Деплэнъ входитъ въ церковь святого Сульпиція. Докторъ послѣдовалъ за нимъ, сталъ подлѣ него, причемъ его другъ ни малѣйшимъ знакомъ не выразилъ ему ни малѣйшаго удивленія. Оба выслушали обѣдню.
— Не объясните-ли вы мнѣ, мой милый, — сказалъ Біаншонъ Деплэну, когда они вышли изъ церкви, — причину вашего ханжества? Я уже три раза былъ свидѣтелемъ, что вы, вы ходите къ обѣднѣ! Вы мнѣ разъясните эту тайну, и разрѣшите такое явное противорѣчіе между вашими мнѣніями и поведеніемъ. Вы не вѣруете въ Бога, и ходите къ обѣднѣ! Дорогой учитель, вы обязаны отвѣчать мнѣ.
— Я похожу на многихъ ханжей, на людей повидимому глубоко религіозныхъ, а въ сущности такихъ же атеистовъ, какъ мы съ вами.
И тутъ полился потокъ эпиграммъ на нѣкоторыхъ политическихъ дѣятелей, изъ коихъ самый извѣстный представляетъ въ нашъ вѣкъ новое изданіе Мольеровсваго Тартюфа.
— Я васъ объ этомъ не спрашиваю, — сказалъ Біаншонъ; — я хочу знать, зачѣмъ вы сюда являетесь, зачѣмъ вы сдѣлали вкладъ на эту обѣдню.
— Говоря правду, любезный другъ, — сказалъ Деплэнъ, — я уже на краю могилы, а потому могу разсказать вамъ о началѣ моей жизни.
Въ это время Біаншонъ и великій человѣкъ шли по улицѣ Четырехъ Вѣтровъ, одной изъ самыхъ ужасныхъ улицъ въ Парижѣ. Деплэнъ указалъ на шестой этажъ одного изъ домовъ, похожихъ на обелиски, входныя двери которыхъ выходятъ на аллею, въ концѣ коей начинается извилистая лѣстница, освѣщенная окнами, выходящими на сосѣдній дворъ. То былъ зеленоватый домъ, гдѣ внизу помѣщалась мебельная лавка, а въ каждомъ изъ дальнѣйшихъ этажей — различнаго рода нужда. Съ энергическимъ движеніемъ вскинувъ руки вверхъ, Деплэнъ сказалъ Біаншону.
— Я жилъ тутъ на верху два года.
— Я знаю, тутъ жилъ д’Артезъ[1], я въ ранней молодости бывалъ тутъ почти каждый день, и мы звали этотъ домъ банкой для храненія великихъ людей. Что-жь дальше?
— Обѣдня, у которой я былъ, связана съ событіями, которыя произошли тогда, какъ я жилъ на чердакѣ, гдѣ потомъ, по вашимъ словамъ, жилъ д’Артезъ; тамъ, гдѣ у окна надъ горшкомъ съ цвѣтами, качается веревка съ бѣльемъ. Начало моей жизни было столь сурово, любезный Біаншонъ, что я могъ бы поспорить съ кѣмъ угодно насчетъ права получить палъмовую вѣтвь за парижскія мучительства. Я перенесъ все: голодъ, жажду, безденежье, недостатокъ въ одеждѣ, обуви, бѣльѣ, самую жестокую нужду. Я въ этой банкѣ для храненія великихъ людей, на которую мнѣ хотѣлось бы взглянуть вмѣстѣ съ вами, — я дулъ себѣ въ окоченѣвшіе пальцы. Я тамъ работалъ цѣлую зиму, видя, какъ у меня надъ головой стоитъ паръ, замѣчая свое дыханіе, какъ въ морозные дни мы видемъ дыханіе лошадей. Право не знаю, гдѣ берется опора, чтобъ выносить такую жизнь. Я былъ одинъ, безъ помощи, безъ гроша на покупку книгъ и на плату за медицинскія лекціи; у меня не было друга, мнѣ вредилъ мой раздражительный, мрачный, безпокойный характеръ. Никто въ моей раздражительности не желалъ видѣть безпокойнаго чувства и труда человѣка, который со дна общественнаго положенія стремится подняться на поверхность. Но у меня, — я могу сказать это вамъ, передъ кѣмъ мнѣ не зачѣмъ притворяться, — у меня всегда былъ запасъ добрыхъ чувствъ и живой чувствительности, которыя всегда будутъ удѣломъ людей на столько сильныхъ, что они взберутся же, на какую нибудь вершину послѣ того, какъ имъ долго приходилось барахтаться въ болотѣ нужды. Я не могъ получать отъ семьи и съ родины ничего кромѣ самого ничтожнаго содержанія. Словомъ, въ то время, я по утрамъ питался маленькимъ хлѣбцемъ, который мнѣ дешевле уступалъ булочнивъ на улицѣ Пти-Ліонъ, потому что хлѣбъ былъ вчерашній или третьегоднишній; я крошилъ его въ молоко; такимъ образомъ, завтракъ мнѣ обходился всего два су. Я обѣдалъ только черезъ день въ пансіонѣ, гдѣ обѣдъ стоилъ шестнадцать су. Такимъ образомъ я тратилъ всего девять су въ день. Вы отлично также, какъ и я, знаете, какъ трудно мнѣ приходилось насчетъ плауья и обуви. Не знаю, испытываемъ ли мы позже столько горя вслѣдствіе измѣны товарища, сколько испытывали мы съ вами, замѣчая насмѣшливую гримасу, которую строитъ распоровшійся башмакъ, или слыша, какъ лопается подъ мышкой сюртукъ. Я пилъ только воду, и чувствовалъ великое почтеніе къ кофейнямъ. Зоти казался мнѣ обѣтованной землей, куда имѣютъ право входа только Лукулы латинскаго квартала. «Буду ли я когда нибудь имѣть возможность, спрашивалъ я порою самого себя, — выпить тамъ чашку кофе со сливками, или сыграть партію въ домино?» Словомъ, я работалъ съ яростью, которую мнѣ внушала бѣдность. Я старался скопить положительныя знанія, чтобъ пріобрѣсти огромное личное значеніе, и оказаться достойнымъ того мѣста, котораго достигну, выйдя изъ ничтожества.
Я тратилъ больше на ламповое масло, чѣмъ на хлѣбъ. Свѣтъ, освѣщавшій мои упорные ночные труды, стоилъ дороже пищи. Борьба была долгая, упорная, безъ утѣшенія. Я не возбуждалъ къ себѣ симпатіи. Вѣдь для того, чтобъ пріобрѣсти друзей, надо войти въ сношенія съ молодыми людьми; требуется нѣсколько су, чтобъ пойти пображничать съ ними, бывать тамъ, гдѣ сходятся студенты. A у меня ничего не было, и никто въ Парижѣ не воображаетъ что ничего значитъ ничего. Когда требовалось объяснить, что я нуждаюсь, у меня въ глоткѣ дѣлалось нериное сжатіе, которое заставляетъ больныхъ думать будто у нихъ комокъ изъ пищевода попалъ въ дыхательное горло. Я потомъ встрѣчалъ господъ, которые родились въ богатствѣ и никогда ни въ чемъ не нуждались, и они не знали слѣдующей задачи тройного правила: молодой человѣкъ относится къ преступленію, какъ монета въ сто су относится къ х. Эти позолоченные дураки говорили мнѣ: Зачѣмъ вы дѣлали долги? зачѣмъ соглашались на тяжелыя условія? — они напоминаютъ мнѣ принцессу, которая, узнавъ, что народъ мретъ съ голоду, спросила: «Отчегожь они не покупаютъ себѣ бріошей?» Я желалъ бы увидать одного изъ этихъ богачей, которые жалуются будто я дорого беру за операціи, да я желалъ бы его увидѣть одинокимъ въ Парижѣ, безъ гроша, безъ друга, безъ кредита и принужденнаго ради пропитанія работать своими руками" Чтобы онъ сдѣлалъ? какъ бы утолилъ свой голодъ? Біаншонъ, если вы порою замѣчали, что я жестокъ и ѣдокъ, то знайте, я въ то время вспоминалъ свои первыя огорченія отъ безчувственности и эгоизма, которыхъ тысячи примѣровъ я видѣлъ въ высокихъ сферахъ; или же я думалъ о тѣхъ препятствіяхъ, которыя воздвигали моему успѣху ненависть, зависть и клевета. Въ Парижѣ, когда извѣстнаго сорта господа замѣтятъ, что вы готовы поставить ногу въ стремя, то одни хватаютъ васъ за полы, другіе распускаютъ подпругу, чтобъ вы, упавъ свернули себѣ шею; тотъ срываетъ у лошади подкову, этотъ воруетъ у васъ хлыстъ; меньше всѣхъ гадокъ тотъ, кто прямо подходитъ, чтобъ выстрѣлить вамъ въ упоръ. У васъ есть талантъ, милое мое дитя, и вы вскорѣ узнаете жестокую, неустанную борьбу, которую посредственность ведетъ противъ выдающихся людей. Если вы проиграете двадцать пятъ луидоровъ въ вечеръ, то на завтра про васъ скажутъ, что вы игрокъ, и ваши лучшіе друзья станутъ разглашать, будто вы наканунѣ проиграли двадцать пять тысячъ франковъ. Если у васъ заболитъ голова, вы прослывете за дурака. Если вы будете живы въ обществѣ, то прослывете за нелюдима. Если ради того, чтобы противостать полчищамъ пигмеевъ, вы соберетесь съ лучшими своими силами, ваши лучшіе друзья заголосятъ, будто вы хотите захватить все, будто вы имѣете притязаніе властвовать, сдѣлаться тираномъ. Словомъ, ваши достоинства обратятся въ недостатки, ваши недостатки въ пороки, и ваши добродѣтели въ преступленія. Если вы спасете кого-нибудь, скажутъ, что вы его уморили; если вашъ больной поправится, будутъ доказывать, что вы его только подлѣчили на время, насчетъ будущаго здоровья; если онъ не умеръ, то умретъ. Споткнулись, — значитъ упали! Изобрѣтите что-нибудь, объявите на что нибудь свое право, — вы человѣкъ, подставляющій всѣмъ ножки, хитрецъ, не дающій хода молодымъ. И такъ, мой милый, если я не вѣрую въ Бога, то еще меньше вѣрю въ человѣка. Развѣ вы въ моемъ лицѣ не знаете Деплэна вовсе не похожаго на того, котораго всѣ злословятъ? Но не станемъ рыться въ этой кучѣ грязи…
— Итакъ, я жилъ въ этомъ домѣ, я долженъ былъ работать, чтобы выдержать первый экзаменъ, а у меня не было ни гроша! Вы знаете, я дошелъ до такой крайности, когда про себя говоришь: «Я готовъ продать душу черту!» У меня была надежда. Я ждалъ съ родины цѣлаго чемодана бѣлья, подарка тѣхъ старыхъ тетокъ, которыя совсѣмъ не зная Парижа, заботятся о вашихъ рубашкахъ, воображая, что на тридцать франковъ въ мѣсяцъ ихъ племянникъ лакомится перепелками. Чемоданъ привезли когда я былъ въ университетѣ; за пересылку взяли сорокъ франковъ; швейцаръ, нѣмецкій сапожникъ, жившій на антресоляхъ, заплатилъ и оставилъ чемоданъ. Я ходилъ по улицѣ Сенъ-Жерменскихъ рвовъ, что въ Лугахъ, и по улицѣ Медицинскаго факультета, и никакъ не могъ придумать хитрости, какимъ бы образомъ мнѣ добыть чемоданъ не платя сорока франковъ, которые, понятно, я заплатилъ бы продавъ бѣлье. Моя глупость заставила меня догадываться, что у меня одно только призваніе — въ хирургіи. Милый мой, души нѣжныя, силы которыхъ развиваются въ возвышенныхъ сферахъ, не обладаютъ способностью къ интригѣ, богатой средствами и комбинаціями; ихъ геній — случай; онѣ не ищутъ, а встрѣчаютъ. Словомъ, я вернулся ночью какъ разъ въ ту минуту, когда возвращался мой сосѣдъ, водоносъ Буржа, изъ воспитательнаго пріюта святого Флура. Мы знали другъ друга, какъ знаютъ жильцы, у которыхъ комнаты выходятъ на одну и туже лѣстничную площадку, которые слышатъ, какъ сосѣдъ спитъ, кашляетъ, одѣвается, и наконецъ привыкаютъ другъ къ друту. Мой сосѣдъ объявилъ мнѣ, что домохозяинъ, которому я былъ долженъ уже за три срока, гонитъ меня съ квартиры; завтра мнѣ приходилось убираться. Его самого гнали, благодаря его профессіи. Эта ночь была самой горькой въ моей жизни. Гдѣ взять носильщика, чтобъ перенести мое скудное хозяйство, мои книги? Какъ заплатить носильщику и швейцару? Куда переѣхать? Со слезами я повторялъ эти вопросы, какъ сумасшедшіе повторяютъ свои припѣвы. Я заснулъ. За бѣдность всегда стоитъ божественный сонъ, полный прекрасныхъ видѣпій. На другое утро, когда я завтракалъ молокомъ съ накрошеннымъ хлѣбомъ, вошелъ Буржа и сказалъ мнѣ дурнымъ французскимъ языкомъ:
— Господинъ студентъ, я бѣдный человѣкъ, подкидышъ изъ госпиталя св. Флура, у меня ни отца, ни матери, и я не настолько богатъ, чтобъ жениться. И у васъ родныхъ тоже немного, и имущества также. Слушайте, у меня внизу стоитъ ручная телѣжка, которую я взялъ на прокатъ по два су въ часъ, въ ней уложатся всѣ наши вещи; если вамъ угодно поищемъ вмѣстѣ квартиру, потому что насъ обоихъ гонятъ. Да не изъ рая же гонятъ!
— Знаю я это отлично, — сказалъ я, — но, славный мой: Буржа, я въ очень затруднительномъ положеніи; у меня внизу чемоданъ, въ которомъ на сто экю бѣлья; продавъ его, я могъ бы заплатить и хозяину и то что долженъ швейцару, да у меня нѣтъ и ста су.
— Э! у меня найдется нѣсколько монетокъ, — весело сказалъ Буржа, показывая мнѣ старый засаленный кожавый кошель. — Незачѣмъ продавать бѣлье.
Буржа заплатилъ за квартиру и за меня, и за себя, и расплатился со швейцаромъ. Затѣмъ онъ уложилъ нашу мебель и мое бѣлье на телѣжку, и покатилъ ее вдоль улицъ, останавливаясь передъ домами, гдѣ были вывѣшены объявленія. Я отправлялся смотрѣть, подходитъ-ли намъ квартира. Въ полдень мы бродили еще по Латинскому кварталу, не найдя ничего подходящаго. Главнымъ препятствіемъ была цѣна. Буржа предложилъ мнѣ позавтракать въ погребкѣ; мы оставили телѣжку у дверей. Подъ вечеръ, я нашелъ во дворѣ Рогана, въ Торговомъ тупикѣ, на верху, подъ крышей, двѣ комнаты, отдѣленныя между собою лѣстницей. Намъ уступили каждую за шестьдесятъ франковъ въ годъ. Вотъ мы и переѣхали, я и мой покорный другъ. Буржа заработывалъ около пятидесяти су въ день, и у него было около ста экю; онъ могъ въ скорости осуществить свою честолюбивую мечту: купить бочку и лошадь. Узнавъ о моемъ положеніи, потому что онъ вывѣдалъ мои тайны съ удивительной хитростью и простодушіемъ, воспоминаніе о которыхъ доселѣ заставляетъ биться мое сердце, онъ на нѣкоторое время отказался отъ честолюбія всей своей жизни. Буржа уже двадцать два года продавалъ воду по ведрамъ, и пожертвовалъ сотней экю ради моей будущности.
Тутъдъ Деплэнъ сильно пожалъ руку Біаншона.
— Онъ далъ мнѣ денегъ, чтобъ заплатить за экзамены! Этотъ человѣкъ, мой другъ, понялъ, что у меня было призваніе, и что потребности моего разума важнѣе его. Онъ ходилъ за мной, звалъ меня своимъ птенчикомъ, ссужалъ меня деньгами на покупку книгъ, порою потихоньку входилъ, чтобъ посмотрѣть какъ я работаю; затѣмъ, онъ матерински заботился, чтобъ замѣнить недостаточное и плохое питаніе, на которое я былъ осужденъ, здоровой и обильной пищей. Буржа было около сорока лѣтъ, по обличью онъ походилъ на средневѣковаго горожанина, у него былъ выпуклый лобъ и такая голова, что живописецъ могъ бы взять ее въ натуру для изображенія Ликурга. Бѣднякъ искалъ на кого-бы излить любовь, которой было полно его сердце; его никогда никто не любилъ, кромѣ собаченки, недавно передъ тѣмъ умершей. Этотъ человѣкъ перенесъ на меня всю свою привязанность; онъ смотрѣлъ на меня какъ на одинокое и страдающее существо; онъ сталъ для меня самой внимательной матерью, самымъ нѣжнымъ благодѣтелемъ; словомъ, идеаломъ той добродѣтели, которая любовалась на самое себя въ его поступкѣ. Когда я встрѣчался съ нимъ на улицѣ, то онъ значительно и съ невыразимымъ благородствомъ взглядывалъ на меня; тогда онъ старался идти такъ, будто ничего не несетъ; онъ, казалось, былъ счастливъ, видя что я здоровъ и хорошо одѣтъ. То была преданность простого народа, любовь гризетки, перенесенная въ возвышенную сферу. Буржа исполнялъ мои порученія, онъ будилъ меня ночью въ назначенный часъ, чистилъ мою лампу, натиралъ лѣстничную площадку; онъ былъ и добрымъ слугой, и добрымъ отцомъ, и опрятенъ какъ англійская дѣвушка. Онъ завѣдывалъ нашимъ хозяйствомъ.
Какъ Филопеменъ, онъ пилилъ дрова, и всѣмъ своимъ дѣйствіямъ придавалъ удивительную простоту, сохраняя при томъ свое достоинство; казалось, онъ понималъ, что цѣль облагораживаетъ все. Когда я разстался съ этимъ славнымъ человѣкомъ и поступилъ интерномъ въ Hôtel-Dieu, я испытывалъ ужь и не умѣю сказать какую мрачную тоску при мысли, что ему нельзя будетъ жить со мною; но онъ утѣшался мыслью, что накопитъ денегъ, необходимыхъ на издержки по полученію докторской степени, и взялъ съ меня обѣщаніе навѣщать его въ отпускные дни. Буржа гордился мною, онъ любилъ меня и за меня, и за себя. Если вамъ попадется моя диссертація, то вы увидите, что она посвящена ему. Въ послѣдній годъ интерната, я заработывалъ столько, что могъ возвратить долгъ этому достойному овернцу, купивъ ему лошадь и бочку; онъ вышелъ изъ себя, узнавъ, что я истратилъ деньги, и тѣмъ не менѣе былъ въ восторгѣ, видя, что его желаніе осуществилось, онъ и смѣялся, и бранилъ меня, смотрѣлъ на бочку и лошадь, и отирая слезы говорилъ мнѣ: «Дурно съ вашей стороны!.. Ахъ, славная бочка! Напрасно вы… а лошадь сильная, точно овернецъ!» Я не видѣлъ ничего трогательнѣе этой сцены, Буржа настоялъ на томъ, чтобъ купить мнѣ отдѣланную серебромъ готовальню съ инструментами, которую вы видѣли у меня въ кабинетѣ; она для меня дороже всего на свѣтѣ. Хотя онъ и былъ опЬяненъ моими первыми успѣхами, но у него никогда не вырвалось ни словечка, ни малѣйшаго жеста, которые бы говорили: «А этотъ человѣкъ всѣмъ мнѣ обязанъ». A безъ него, бѣдность доканала бы меня. Бѣднякъ надрывался ради меня; онъ ѣлъ только хлѣбъ съ чеснокомъ, чтобъ у меня былъ кофе для питья по ночамъ. Онъ заболѣлъ. Вы понимаете, что я проводилъ ночи у его изголовья, въ первый разъ я его вылѣчилъ; но черезъ два года болѣзнь возобновилась, и несмотря на самыя усиленныя старанія, несмотря на всѣ средства науки, онъ скончался. Никогда о больномъ королѣ не заботились такъ, какъ о немъ. Да, Біаншонъ, я испытывалъ вещи неслыханныя, чтобъ вырвать его изъ рукъ смерти. Я хотѣлъ, чтобъ онъ жилъ и видѣлъ что вышло изъ его созданія; чтобъ всѣ его желанія осуществились, чтобъ выполнить единственный долгъ благодарности, бывшій у меня на сердцѣ, чтобъ угасить доселѣ сжигающій меня огонь.
— Буржа, — послѣ молчанія продолжалъ видимо взволнованный Деплэнъ, — мой второй отецъ, умеръ на моихъ рукахъ, оставивъ мнѣ по завѣщанію, написанному у публичнаго писца въ тотъ годъ, какъ мы поселились во дворѣ Рогана, все что у него было. Этотъ человѣкъ вѣрилъ слѣпо, какъ угольщикъ, и любилъ Святую Дѣву, какъ любилъ бы свою жену. Ревностный католикъ, онъ никогда ни слова не проронилъ о моемъ невѣріи. Когда онъ опасно заболѣлъ, то просилъ меня ничего не жалѣть на то, чтобъ онъ получилъ церковное утѣшеніе. Я каждый день заказывалъ обѣдню о его здоровьи. Часто ночью, онъ мнѣ высказывалъ опасенія за свою будущностъ; онъ опасался, что жилъ не довольно свято. Бѣдняжка! онъ работалъ съ утра до ночи. Кому же и быть въ раю, если только есть рай? Онъ причастился, какъ святой, какимъ онъ и былъ, и его смерть была достойна его жизни. За его гробомъ шелъ только я одинъ. Когда я схоронилъ моего единственнаго благодѣтеля, я сталъ думать, чѣмъ бы воздать ему; у него не было ни семьи, ни друзей, ни жены, ни дѣтей. Но онъ вѣрилъ! у него было религіозное убѣжденіе, — имѣлъ-ли я право не признавать его? Онъ робко заговаривалъ со мною о заупокойныхъ обѣдняхъ; онъ не хотѣлъ возложить на меня этой обязанности, боясь, что это значило бы требовать платы за свои услуги. Какъ скоро я могъ сдѣлать вкладъ, я внесъ въ церковь святого Сульпиція требуемую сумму за четыре обѣдни въ годъ. Въ виду того, что я не могу воздатъ Буржа ничѣмъ, кромѣ какъ исполненіемъ его благочестивыхъ желаній, я всегда, какъ служится обѣдня, въ началѣ каждаго времени года, прихожу сюда во имя его и читаю слѣдуемыя молитвы. Съ откровенностью сомнѣвающагося, я говорю: «Боже мой! если есть обитель, куда ты принимаешъ послѣ смерти тѣхъ, кто былъ совершененъ при жизни, то вспомни о добромъ Буржа; если же ему предстоятъ какія-либо страданія, то пошли мнѣ пострадать за него, дабы онъ вошелъ какъ можно скорѣе туда, что мы зовемъ раемъ». Вотъ все, мой милый, что можетъ себѣ дозволить человѣкъ моихъ мнѣній. Богъ долженъ быть добръ, онъ не разсердится на меня. Клянусь вамъ, я отдалъ бы все свое состояніе за то, чтобъ вѣра Буржа вмѣстилась въ моемъ мозгу. Біаншонъ, лѣчившій Деплэна во время его предсмертной болѣзни, не смѣетъ утверждать теперь, что знаменитый хирургъ умеръ атеистомъ. Для вѣрующихъ, быть можетъ, пріятна будетъ мысль, что покорный овернецъ откроетъ ему небесныя двери, какъ нѣкогда открылъ ему двери того храма, на фронтонѣ котораго стоитъ: Великимъ людямъ благодарное отечество.
Парижъ, январь, 1836.
- ↑ См. «Погибшія мечтанія».