Затерянная гора (Рид)

Затерянная гора
автор Томас Майн Рид, переводчик неизвестен

Оригинал: англ. The Lost Mountain, опубл.: 1882. — Перевод опубл.: 1908. Источник: az.lib.ru

Томас Майн Рид

Затерянная гора

ГЛАВА I
Без воды

— Mira! Mira! El Cero Perdidi! (Смотрите, смотрите! Затерянная гора!) Вот она! Хотя мы еще не подошли к ней, но уже видим ее! Она кажется частью неба, облаком, но это она, наверное она! Всадник, говоривший это, был не один. На серой в яблоках лошади ехал он с двумя другими всадниками во главе каравана, состоявшего из большого числа людей и фургонов, крытых темным брезентом. Каждую из этих неуклюжих, тяжелых, нагруженных тысячами разных предметов повозок с трудом тащили восемь мулов. Это были настоящие подвижные дома, в которых жили целые семьи переселенцев. Арьергард составляло стадо, вьючных мулов, растянувшихся на целую милю, и, наконец, стадо рогатого скота, которое гнали пастухи, заключавшие шествие.

Все люди были верхом. Путешествие, которое они предприняли, не могло бы совершаться иным способом. Они вышли из мексиканского города Ариспе и проходили по обширным пустынным долинам, окаймляющим северные границы штата Сонора и известным под именем Lianos.

Караван состоял почти исключительно из рудокопов; об этом можно было догадаться по одежде этих людей, по массе веревок, инструментов и машин, которые высовывались из-под брезентов. Словом, это был отряд рабочих-рудокопов, которые под предводительством своих руководителей из иссякшей "vetaН направлялись к другой, вновь открытой. Их сопровождали жены и дети, так как они намеревались пробыть месяцы, а может быть, и годы в одной из отдаленных пустынь Сонора.

За исключением двух всадников, светлые волосы которых указывали на саксонское происхождение, все были мексиканцы; но все они принадлежали к различным расам, так как тут мелькали лица всевозможных оттенков, начиная с пергаментного и кончая медно-красным цветом туземцев. Некоторые из них были чистокровные индейцы из племени опата, одного из племен, называемых manses, иначе говоря, побежденных и, так сказать, оцивилизованных; они столь же мало походят на своих диких собратьев, как домашняя кошка на тигра.

Известное отличие костюмов при первом же взгляде обличало сословие путешественников. Рабочие-рудокопы и их надсмотрщики составляли большую часть отряда; были также и возницы — arrieros и moros, на которых возложена была забота о фургонах, погонщики стада и несколько человек прислуги.

Всадник, слова которого мы привели в начале нашего рассказа, отличался от товарищей своим общественным положением и костюмом. Это был искатель золота gambusino, по мексиканскому выражению, один из тех, которые от отца к сыну получают способность находить в недрах земли желтый металл, приносящий людям столько счастья и горя; его имя было Педро Виценте. Он отличался оригинальностью общего типа и лица, черные глаза его так же, казалось, проникали в сердце, как и в глубь земли.

Это он несколько недель тому назад открыл руду, к которой направлялся караван. Он поспешил объявить о своей находке властям Ариспе и зарегистрировать свой участок, что по законам страны обеспечивало ему исключительное право на эти золотые россыпи. Зная об этих обстоятельствах, мы могли бы принять gambusino за начальника каравана, но, думая таким образом, мы бы ошиблись: его состояние не позволяло ему предпринять разработку найденного богатства, так как она требовала непосильных для него затрат, и он вынужден был передать свои права богатому торговому дому, фирме Вилланнева и Тресиллиан; благодаря договору, заключенному между ними, он получил от названной фирмы значительную сумму и некоторую часть в будущих барышах.

Дело казалось выгодным; Вилланнева и Тресиллиан покинули свою старую руду, не приносившую большого дохода, и двинулись в путь не только со всеми служащими, но и со всеми их женами и детьми и даже со всем материалом, необходимым для устройства завода, всеми нужными инструментами для изысканий и раскапывания земли при добывании золота, а также и предметами заводского обихода. Это и был их караван, остановившийся для привала в льяносах, когда проводник Педро закричал:

— Смотрите, вот Затерянная гора!

Люди, к которым Педро главным образом обращался, были оба компаньона: один дон Эстеван Вилланнева — человек лет пятидесяти, мексиканец, благородные, гордые черты которого напоминали его андалузских предков; второй, высокий, худой блондин, был англичанин, ролом из Корнваллиса, Роберт Тресиллиан. покинувший после смерти жены свою родину, чтобы поселиться в Мексике.

В этот момент, который мы описываем, все путники, от первого до последнего, были мрачны, озабочены и видимо обеспокоены. Достаточно было бросить взгляд на их мулов и лошадей, чтобы понять причину. Животные находились в самом жалком состоянии: можно было сосчитать ребра на их отощавших боках; головы их почти безжизненно повисли, животные еле-еле волочили ноги; их впавшие глаза и высунутые пересохшие языки выражали сильное страдание: вот уже три дня, как они не имели воды, и бедная растительность льяносов не могла утолить их голода.

Это было время засухи в Соноре; в течение нескольких месяцев с неба не упало и одной капли воды, и все источники, ручьи, болота совершенно высохли. Поэтому не было ничего удивительного в том, что животные были обессилены, а их хозяева полны самых черных предчувствий: еще сорок восемь таких часов и они погибнут, если не все, то большинство.

Услышав восклицание проводника, путешественники облегченно вздохнули. Они хорошо знали, что в этих словах было обещание травы для животных и воды для всех! Уже давно Педро говорил им о Затерянной горе, как о цели их перехода и о прекрасном бивуаке, который представляла великолепная местность у подошвы этой возвышенности; проводник рисовал этот уголок в самых привлекательных красках; по его словам, этот оазис в пустыне был маленьким земным раем, и там именно гамбузино должен был указать одному ему известное место богатых залежей золота.

Достигнув горы, нечего было больше бояться недостатка в воде, какова бы ни была засуха; нечего бояться и голода, так как на горе был и источник, и озеро, окруженное пастбищами, покрытыми круглый год густой, сочной травой, как роскошным изумрудным ковром.

— Уверены ли вы, что это Затерянная гора? — спросил дон Эстеван, глядя пристально на высоты, которые Педро указывал на горизонте.

— Да, сеньор, — ответил немного обиженный Педро, — я в этом уверен так же, как в том, что моего отца зовут Педро Виценте; а как могу я сомневаться в этом, когда мать моя рассказывала мне сто раз о моих крестинах? Бедная женщина никогда не могла забыть, во что я в этом случае ей обошелся! Подумайте же, господа, двадцать pesos деньгами и две свечи, две громадные свечи, притом самого белого воска!.. И все для того, чтобы вместе с именем передать мне таланты отца, такого же бедного проводника, как и я!..

— Послушайте, Педро, не сердитесь, — возразил, смеясь, дон Эстеван. — Это все должно быть погребено и забыто, потому что вы теперь настолько богаты, что можете не сокрушаться о маленьком расходе на ваших крестинах.

Дон Эстеван говорил сущую правду. Со дня своего счастливого открытия, Педро стал богат. Те, кто видели его три месяца назад, теперь бы не узнали его, так он изменился к лучшему в своей наружности. Прежде он был бледным, изможденным, оборванным человеком, запятнанное ветхое платье еле держалось на нем и ездил он на старой кляче, достойной имени Россинанта. Теперь же он сидел на породистом коне, сам он сверкал теми украшениями, которыми отличается мексиканская одежда, носимая raneheros.

— Довольно шуток, — нетерпеливо воскликнул Тресиллиан, — гора, которую мы перед собой видим, Затерянная гора? Да или нет? Отвечайте.

— Я уже сказал, — ответил лаконично проводник, задетый за живое сомнением, которое осмеливался выразить какой-то иностранец ему, Педро, знавшему пустыню, как свои пять пальцев.

— Тем лучше, — продолжал Тресиллиан, — если мы скоро попадем туда; я думаю, что мы находимся от нашей цели еще милях в десяти.

— Сосчитайте два раза десять, кабальеро, и прибавьте еще несколько метров, — сказал Педро.

— Как? Двадцать миль?! — воскликнул удивленный англичанин. — Я не могу этому поверить!

Проводник спокойно ответил:

— Если бы вы так много ездили по этим странам, как я, вы бы знали, что расстояние всегда кажется меньше, чем оно на самом деле.

— О, коль скоро вы это утверждаете, я вам верю, — проговорил англичанин, — и не сомневаюсь в ваших способностях; вы уже доказали их, как отличный золотоискатель.

Рана, нанесенная самолюбию Педро, была заживлена этим комплиментом.

— Mil gracias, дон Роберт, — сказал он кланяясь. — Вы можете вполне мне верить, сеньор; прежде чем привести вас сюда, я долго изучал местность и хорошо помню это большое дерево, которые вы видите слева.

Говоря таким образом, Педро указывал на дерево с огромным стволом, на котором пучками росли заостренные листья, напоминавшие штыки; это растение необыкновенно больших размеров принадлежало к юккам.

— Если вы сомневаетесь в моих словах, — прибавил проводник, — осмотрите это дерево поближе. На его коре вы найдете две буквы П. и В. — инициалы вашего покорного слуги. Это маленькая памятка, оставленная мною три месяца тому назад.

— Я вам и так верю, — ответил Тресиллиан, смеясь странности подобного сувенира среди пустыни.

— В таком случае позвольте мне заметить, что мы подойдем к горе до захода солнца.

— Да, Педро, --дружественным тоном сказал ему Эстеван, — нам нельзя терять ни минуты; будьте добры, поторопите наших людей.

— Я к вашим услугам, --раскланялся Педро; он пришпорил лошадь и поскакал к концу каравана, мимо небольшой группы людей, с которой мы еще не познакомили наших читателей. Группа эта состояла из самых замечательных членов всего общества.

Двое из них принадлежали к прекрасному полу: старшая женщина, лет сорока, сохранила следы редкой красоты; другая была прелестная девушка, почти дитя, сходство которой со старшей дамой позволяло, не сомневаясь, узнать в ней ее дочь; прекрасные черные глаза этого прелестного создания блестели как две звезды из-под венца ее черных, отливавших синевой волос, а ее маленький ротик складывался в обворожительную улыбку; никогда испанское кружево не украшало более красивой головки. Девушку звали Гертрудес, а ее мать была госпожа Вилланнева. Из litera, особого паланкина, каким обыкновенно пользуются знатные дамы Мексики, путешествуя по дорогам, слишком узким для коляски, виднелись только головы и бюсты дам.

Носилки эти были выбраны как наиболее удобный способ передвижения в подобном путешествии. Их несли два великолепных мула, впряженных один впереди, другой сзади между двумя оглоблями. Управлял мулами молодой мексиканец.

Четвертым в группе был Генри, сын Тресиллиана; это был стройный, красивый блондин, лет девятнадцати, с тонко очерченным лицом, вместе с тем весьма мужественным. Вся его осанка выражала отвагу, решительность и недюжинную силу; чтобы удобнее разговаривать с путешественницами, он слегка пригнулся к седлу; дамы отдернули занавески своей "литерыН и, казалось, вели с юношей очень оживленную беседу. По всей вероятности, Генри передавал им весть, сообщенную проводником, так как личико Гертрудес выражало радость.

Караван приближался к горе, и все почувствовали прилив бодрости.

— Anda! Adelante! (Вперед!) — кричал Педро.

Крик этот подхватили погонщики мулов, загромыхали повозки, и все двинулось вперед под аккомпанемент бичей и колес.

ГЛАВА II
Койоты

Несчастьем для рудокопов Ариспе было то, что не только их караван проходил в этот день по пустыне Сопоры. Когда они подходили к возвышенности, которую Педро назвал Затерянной горой, то, по необыкновенной случайности, с другой стороны приближались к тому же месту другие человеческие фигуры. Наши знакомцы не могли быть ими замечены: этому мешало значительное расстояние и неровности местности.

Второй караван нисколько не походил на тот, который мы только что описали нашим читателям. Начать с того, что он был многочисленнее, хотя и занимал гораздо меньше места: в нем не было ни повозок, ни скота, ни какой-либо клади; люди эти не были связаны присутствием женщин и детей, а тем более не приходилось возиться с паланкином для такого нежного и хрупкого создания, как мы это видели в первой группе. Их отряд состоял исключительно из всадников, вооруженных с ног до головы; на крупе каждой лошади был прикреплен мешок с провиантом и мех с водой.

Их костюмы были также просты и не блестящи. Большая часть из них носила полотняные панталоны, гетры из оленьей кожи, мокасины и "серапэН на запас для ночи.

Серапэ — это самое обыкновенное шерстяное одеяло.

Человек шесть составляли исключение. В них с первого взгляда можно было узнать начальников; среди них особенно выделялся своими внешними украшениями и знаками отличия один; вероятно, это был самый главный предводитель. Рисунок его знаков отличия был гораздо замысловатее любого каббалистического, но интереснее всего было то, что все они были вытравлены на его собственном теле. Огненно-красная гремучая змея, свернувшись кольцами и только подняв голову и хвост, покоилась на его обнаженной бронзовой груди; змея была изображена с раскрытым ртом и высунутым жалом; казалось, что вот-вот она поразит какого-то невидимого врага; внутри колец виднелось множество каких-то ужасных, диких символов: отвратительная жаба, пантера, более или менее хорошо нарисованная, а на самом видном месте, в центре крута, была намалевана мелом известная всему миру эмблема — мертвая голова с двумя перекрещенными костями. На голове этого дикаря с варварской, отталкивающей физиономией развевалось множество перьев.

Вся эта ватага принадлежала к самому кровожадному и хищному племени апахов или койотов, получивших последнее название по нравственному сходству с койотом — шакалом Нового Света. Отсутствие семей и клади указывало, что предпринятая ими экспедиция имела воинственные цели. Это еще более подтверждалось вооружением; оно состояло из пистолетов, ружей и коротких пик; некоторые индейцы имели карабины и револьверы самых усовершенствованных систем: это была единственная сторона цивилизации, которую они усвоили; кроме того, на поясах их висели скальпировальные ножи.

Вся группа продвигалась правильной линией, по двое в ряд; уже давно они оценили военную тактику своих бледнолицых собратьев и переняли ее. Все индейские племена сумели воспользоваться уроками, которые им преподали белые. В Северо-АмериканскихШтатах, например, в Тамолипас, Чихуахуа и Сонора были примеры, когда племена команчей, навахов и апахов, благодаря своим атакам в европейски стройном военном порядке, разбивали наголову полчища мексиканцев. Но здесь, в льяносах, они не могли ожидать встречи с врагом и поэтому двигались в своем излюбленном строе — гуськом.

Краснокожие были далеки от тех страданий, которые претерпели в бесплодной пустыне рудокопы за свой трехдневный переход; им был хорошо известен каждый кустик, каждый источник этой местности; благодаря этому они могли наперед ручаться за безопасность своего похода: теперь они имели в виду источник Rio San-Miguel, который мексиканцы называют Хорказитас. За час до захода солнца на горизонте перед ними появилась Затерянная гора, называвшаяся у них Наукампа-Тепетль.

Целью похода койотов было ограбление одного из туземных селений опата или белых, которые поселились на берегах Хорказитас. При виде Затерянной горы, они занялись другим вопросом: безопасно ли здесь останавливаться на ночевку; мнения разделились, одни были за, другие против. Педро Виценте был прав, говоря, что расстояния обманчивы в прозрачной атмосфере Соноры, и, хотя до горы казалось не более десяти-двенадцати миль, надо было пройти вдвое больше, чтобы только достичь озера. Но туземцы, привыкшие к этим обманам зрения, умели рассчитывать верно, к тому же они шли сюда не впервые; единственное затруднение для них представляли лошади, которые уже прошли пятьдесят миль и были сильно утомлены.

Это были мустанги или дикие лошади прерий, которые, несмотря на малый рост, очень сильны и выносливы; но теперь они были так обессилены целым днем беспрерывного перехода, что, дойдя до Хорказитас, могли прийти совершенно истощенными; благоразумнее было бы сделать привал по дороге, у горы Наукампа-Тепетль, и дать измученным животным отдохнуть, а на следующее утро двинуться дальше. Вероятно, все эти мысли промелькнули в голове вождя диких, который соскочил с лошади и начал ее привязывать. Этим движением вопрос был решен, и все последовали примеру Гремучей змеи.

Следуя своему обычаю, дикие позаботились раньше о лошадях, а потом уже о самих себе. Затем они развели огонь, чтобы приготовить пищу, которая в это время была еще в живом виде: ее представляли собой старые лошади.

Один из индейцев быстро справился с этим делом: удар ножом по горлу одной из них заставил через мгновение животное лежать на земле в луже собственной крови; в следующий момент туша была разорвана на несколько кусков, куски насажены на небольшие шесты и изжарены над огнем, как на вертеле.

На огне были приготовлены собранные с соседних деревьев зелень и плоды, из них лучшими были плоды кактуса питахая; это растение очень напоминает канделябр: голый прямой стебель, заканчивающийся вверху целым пучком веток. Равнина была усеяна этими растениями. Таким образом, пустыня доставляла индейцам весь обед до десерта включительно.

Подкрепившись едой, индейцы стали готовить к завтраку на следующий день свое любимое кушанье. Mezcaleros — одно из индейских племен, которое питается почти исключительно этим кушаньем и даже получило свое название от растения mezcal.

Это растение, которое в ботанике известно под именем мексиканского алоэ, в изобилии встречается в пустыне; способ приготовления из него кушанья очень прост. Койоты поступают следующим образом: собрав достаточное количество растений, они обрезают жесткие, острые, растущие пучком из сердцевины листья; потом обдирают кожицу с сердцевины, а последняя, представляющая собой беловатую рыхлую массу в форме яйца и величиной с человеческую голову, и есть часть, употребляемая в пищу. В то время, как одни индейцы занимались обрезанием и приготовлением Mezcaleros, другие вырыли яму и обложили ее стены камнями; потом набросали туда горячих углей и дали им сгореть совершенно, так что осталась одна зола. Очищенную зелень смешали с кусочками сырого мяса и, плотно завернув массу в лошадиную шкуру шерстью вверх, осторожно опустили ее в яму, когда она достаточно нагрелась. Отверстие импровизированной печи прикрыли толстым слоем дерна, благодаря которому жар держался всю ночь. Покончив с этой операцией, дикари спокойно ушли отдыхать, предвкушая удовольствие вкусно поесть на следующее утро. Они завернулись в свои серапэ и, не ожидая встретить какого-либо врага, спокойно заснули; ложем им служила голая земля, а пологом — звездное небо. Краснокожим и в голову не приходило, что в нескольких шагах от них находился их белый враг, иначе они вскочили бы на своих мустангов и понеслись бы к Затерянной горе.

ГЛАВА III
Наконец, вода!

В это самое время при громких хлопаньях бича и энергичных восклицаниях "Вперед, мулы проклятые! Н тяжело продвигались рудокопы к Затерянной горе. Они не шли, а буквально тащились; ослабленные долгой жаждой мулы выбивались из сил, а вьючные животные шатались под ношей.

Рудокопы были того же мнения, что и Роберт Тресиллиан, относительно тех двадцати миль, которые им еще оставалось сделать. Вообще, такой народ, как рудокопы, которые всю жизнь проводят под землей, или, например, моряки, постоянно плавающие, очень плохо знакомы со всеми явлениями, происходящими на поверхности твердой земли. Но погонщики мулов, надсмотрщики и другие знали хорошо, что гамбузино их не обманывал.

Скоро и все пришли к этому заключению. Вот уже час, как они шли, но казалось, гора осталась на прежнем расстоянии, и только после второго часа оно едва-едва уменьшилось.

День близился к концу, когда караван подошел к Затерянной горе, контуры которой ясно предстали перед взорами наших измученных путников.

Эта гора по внешней форме представляла собой колоссальный катафалк овальной формы с неровной вершиной: горизонтальная ее линия на каждом шагу нарушалась силуэтами деревьев, которые вырисовывались на голубом фоне неба. Странное дело, наверху эта возвышенность, казалось, была шире, чем у основания; это происходило вследствие того, что на склонах ее был целый ряд выступов; некоторые из них по своей величине и крутизне представляли маленькие, самостоятельные вершины. Между тем вся эта картина не носила мрачного характера, так как все бесчисленные пропасти были в зелени; если встречался какой-нибудь клочок земли, будь то плоская поверхность или расселина, — какое-нибудь растение спешило пустить тут свои корни.

Затерянная гора по своей большой оси имеет приблизительно направление с севера на юг. Наибольшая ее длина четыре мили, при ширине немного болееодной мили и высоте в пятьсот футов. Собственно говоря, такая высота не давала бы ей права называться горой, но там, где она одиноко возвышается, не имея никаких соперниц, ей вполне можно дать это название; впечатление получается такое, будто она случайно забрела и потерялась в этой равнине, — отсюда и ее имя Затерянная гора.

— С какой стороны находится озеро, сеньор Виценте? — спросил Роберт Тресиллиан, который все время был во главе каравана с доном Эстеваном и гамбузино.

— С южной, — ответил тот, — и для нас это большое счастье, иначе нам пришлось бы сделать еще несколько лишних миль.

--Как так?! Я думаю, что вся эта гора никак не длиннее четырех миль!

— Это верно, сеньор, но окружающая ее местность покрыта сплошь такими скалами, что мы с нашими колымагами никогда не пройдем. Я могу себе представить, что эти глыбы скатились с горы, но каким образом они отошли на сотни метров от подошвы, для меня совершенно непонятно, хотя я изучил много гор прежде, чем занялся этой…

— Ваши занятия, видимо, пошли вам впрок, — перебил дон Эстеван, — но оставим пока всякие геологические вопросы: меня беспокоят другие мысли.

— А в чем дело? — спросил Тресиллиан.

— Я слышал, что иногда индейцы подходят к Затерянной горе; кто знает, может быть мы как раз попадем на них?

— В этом нет ничего невозможного, — пробормотал гамбузино.

— Пока в подзорную трубу ничего похожего не видно, — продолжал дон Эстеван, — но мы видим только одну сторону горы, а что делается с другой, нам совершенно неизвестно. Нужно всегда ожидать худшего. Мне кажется, что было бы недурно, если бы те, у кого лошади свежее остальных, поехали на разведку. Если они обнаружат краснокожих в значительном числе, то мы, будучи предупреждены, сможем защититься, устроив загон.

Дон Эстеван был старый солдат. Прежде чем заняться золотыми приисками, он совершил не один поход против трех больших враждебных индейских племен: команчей, апахов и навахов. Гамбузино одобрил его совет и только попросил взять его в число разведчиков. Ему дали в распоряжение полдюжины храбрых людей, у которых лошади были достаточно сильны, чтобы уйти, если дикие вздумают их преследовать. Генри Тресиллиан был в том числе. Он предложил свои услуги с первых же слов дона Эстевана, потому что был уверен в своем коне; он знал, что Крузадер — так звали его лошадь — настолько силен, что проскачет какое угодно расстояние и унесет его от любого врага. Крузадер был великолепный арабский жеребец, которому подобного не было на свете. Черная без отметин масть, нервные и красивые, словно выточенные ноги, грациозная голова, легкое и вместе с тем сильное туловище — все выражало породистую кровь. Генри любил свою лошадь как дорогого друга. В то время, как все животные казались больными, полумертвыми от жажды, Крузадер сохранил свой бодрый вид. Правда, его юный хозяин поделился с ним своим последним остатком воды.

Через несколько минут разведчики, получив необходимые указания, ускакали.

Роберт Тресиллиан ничего не имел против участия сына в разведке. Он был счастлив, видя смелость Генри, который проявлял ее при всяком удобном случае, и проводил сына долгим немым взглядом.

Были и другие глаза, устремленные на молодого человека со страхом и гордостью — глаза Гертрудес Вилланнева. Она была горда отвагой того, кого ее молодое сердце начинало любить, но ее женское нежное чувство страдало от тех опасностей, каким он себя всегда подвергал.

Двадцать минут спустя вид каравана совершенно изменился: животные, раздувая ноздри, потягивали воздух, поднимали голову и настораживали уши. Мычанье рогатого скота смешивалось с ржанием лошадей и мулов. Что за звуки! Какой оглушающий рев! Однако голос вожака каравана покрывал все.

— Вода! Вода! — кричал он со всей силой своих легких.

Беспокойные животные почуяли воду. Теперь не требовалось никаких понуканий, наоборот, погонщики еле-еле удерживали их.

Наконец, весь караван пустился галопом. Это была какая-то бешеная скачка до самого озера. Мулы и лошади, повозки и вьючные животные, — все сбилось в одну общую кучу, над которой стоял невообразимый шум Тяжелые, нагруженные возы неслись со скоростью курьерского поезда. Но на дороге то и дело попадались обломки скал, отчего телеги получали ужасные толчки; из них слышались крики испуганных женщин и детей, которые с минуты на минуту ждали своей гибели, но, к счастью, все это окончилось благополучно, если не считать нескольких легких ушибов.

Таким аллюром караван быстро продвинулся к озеру. Путешественники, подхваченные этим вихрем, увидели перед собой необозримую водную поверхность, освещенную последними лучами солнца и окаймленную зелеными прериями.

Разведчики, не заметив ничего опасного, спокойно ожидали всех у подошвы горы. С неописуемым изумлением глядели они на мчавшийся мимо них караван и хотели спросить, что это значит, но товарищи безнадежно махали руками, увлекаемые этой лавиной. Гонка продолжалась до тех пор, пока животные по горло не вошли в воду. Тогда сразу утихли рев и ржание, и только изредка слышавшееся фырканье указывало на их удовольствие.

ГЛАВА IV
На охоте

На заре следующего дня животным, населявшим Затерянную гору, представилось необыкновенное зрелище: в первый раз в этих отдаленных скалах появилась телега. Единственные люди, которые сюда заходили раньше, были охотники или одинокие золотоискатели. Чаще всех сюда наезжали краснокожие, так как озеро Затерянной горы лежит на их пути к Орказитас.

Мексиканские разведчики, посланные накануне, не обнаружили никаких признаков, внушавших серьезную опасность. Ни на траве, ни на песке, серебряным поясом окружавшем озеро, не было свежих следов, кроме тех, которые оставили дикие звери, идя на водопой.

Поэтому рудокопы спокойно расположились бивуаком, не забыв, однако, принять меры предосторожности, необходимые в пустыне. Дон Эстеван был слишком опытный солдат, чтобы сделать хоть малейшую ошибку, и ничего не забыл из того, что предпринимается в подобных случаях: все шесть фургонов были поставлены так, что образовывали кольцо, в котором могли поместиться все путешественники. Этот род укрепления назывался "corralН. Лошадей и животных пустили пастись снаружи: после перенесенных голода и жажды можно было оставаться уверенным, что они не уйдут с этих роскошных лугов.

Все огни были потушены, так как никто не боялся прохлады ночи. Но с раннего утра жены рудокопов развели огонь, чтобы приготовить завтрак.

Раньше всех был на ногах Педро, но не для кулинарных занятий. Он в качестве гамбузино презирал их всей душой, у него были другие цели, которые он никому не мог доверить. Только Генри Тресиллиану, своему неизменному другу, сообщил он о своем намерении подняться на гору и поохотиться за дичью. Гамбузино, испытанный охотник, договорился поставлять каравану свежее мясо, но до сих пор не имел случая исполнить обещания, так как вся дичь бежала от засухи. Надо было наверстать теперь упущенное. Ему был известен источник, вливавшийся в озеро, у которого четвероногие и различные птицы собирались на водопой. Он сказал молодому англичанину, что наверху они могут встретить антилоп, горных баранов и, может быть, даже медведей, но во всяком случае найдут диких индюков, которые то и дело перекликались между собой.

Этих объяснений было вполне достаточно, и Генри нисколько не сомневался в их верности. Он и не воображал, что у Педро могли быть более серьезные причины. Сам он был большим любителем естественной истории и охоты и одобрил предложение проводника. Он так интересовался природой горы, что забыл а трудностях подъема.

Если быть нескромным и сказать о молодом англичанине все, мы прибавим, что его личной целью было взобраться на гору и принести сеньорите Гертрудес редкий цветок для ее коллекции или какого-нибудь интересного представителя царства пернатых; взамен этих трофеев он рассчитывал получить милую улыбку молодой девушки.

Все эти мысли пронеслись в голове Генри Тресиллиана в то время, как Педро вылезал из-под телеги, под которой провел ночь. Сам молодой человек также вышел из своей палатки в английском охотничьем костюме, который был ему удивительно к лицу. Через плечо был перекинут ягдташ, а в руке он держал двуствольное ружье; у него был скорее вид охотника на фазанов или тетеревов в каком-либо прекраснейшем парке Европы, чем смельчака, отправлявшегося на хищных зверей. Гамбузино был в своей прежней странной одежде, вооруженный великолепным карабином и короткой шпагой, которая в этой стране называется мачете, или кортанте. Обо всем было переговорено накануне, так что теперь друзья ограничились коротким приветствием и принялись завтракать.

Одна из женщин подала им по чашке шоколада и tortilla enchilada, сказав при этом несколько любезностей. Молодые люди поспешно закусили маисовыми лепешками, сухими и твердыми как подошва — необходимая принадлежность мексиканской еды, — допили стаканы и бесшумно выскользнули из загона.

Педро, казалось, был в большом нетерпении. Он находился недалеко от найденной им золотой руды; но, очевидно, он был озабочен и занят другими мыслями; он был мрачен и рассеян; обычно разговорчивый, он был молчалив и задумчив. Генри молча следовал за ним.

Выйдя из лагеря, они стали подниматься на гору. Оба охотника вынуждены были лезть по лощине, выдолбленной источником, стекавшим с лощины. В сухое время года он тонкой лентой извивался в камнях и скалах отвесного склона, а в периоды зимних дождей несся кипучим потоком, сокрушая все на своем пути.

— Уф! — вздохнул Генри. — Я с большой охотой лучше полез бы по веревочной лестнице!

— Это правда, идти довольно трудно, --ответил Педро, — но это единственный путь добраться до вершины!

— И нет другой дороги? — спросил Генри.

— Никакой! Со всех других сторон эта гора по капризу природы представляет собой неприступную крепость, защищенную со всех сторон глубочайшими пропастями; даже ловкие антилопы не могут пробраться через них, и те, которых мы там найдем, пришли этой же лощиной или родились там!

— Да, эта дорога, действительно, только для горных баранов и годится! — сказал Генри, которого забавляли камешки, катившиеся из-под ног.

— Берегитесь, сеньор! — воскликнул Педро, заметив, как смело молодой человек ступал по скользким камням. — Берегитесь, перемещение маленьких камней может вызвать падение больших, а они, слетев вниз, могут раздавить там кого-нибудь.

Молодой человек побледнел при мысли о том несчастье, которое могла вызвать его рассеянность. Он уже видел своих друзей, подвергнутых великой опасности.

— Успокойтесь, — сказал ему проводник. — Если бы произошло несчастье, мы бы о нем услышали!

--Ах, как вы меня напугали, но вы правы: надо следить за каждым шагом!

Подъем стал еще медленнее.

Сравнительно короткое время спустя они прошли пятьсот футов и достигли плоскости, поросшей деревьями. Пройдя по этой плоскости шагов триста-четыреста, они подошли ко входу пещеры. При виде ее, мексиканец воскликнул: "el ojo de aguaН.

Это те слова: "el ojo de aguaН (око воды), которые мексиканцы употребляют для обозначения какого-нибудь источника. Генри уже знал это поэтическое прозвище и тотчас понял своего спутника.

Посреди пещеры из щели скалы, пенясь, вырывался ручей, и чистая кристальная вода образовывала маленький бассейн, из которого вытекал ручей, уже замеченный путешественниками. Проводник схватил свой рог и наклонился над источником.

— Я не могу не поддаться искушению! — И он в одну секунду наполнил и осушил рог.

— Delicioso! — сказал Педро, наполняя его снова.

Генри последовал его примеру, зачерпнув воды своим серебряным массивным кубком, что не было редкостью у золотоискателей Сонора. В тот момент, когда они двинулись дальше, они услышали шум крыльев и увидели каких-то больших птиц, время от времени клевавших какое-нибудь насекомое. Это были чалоты, индейские петухи, о которых говорил Педро, так похожие на своих домашних собратьев, что Генри тотчас узнал их. Старый петух возглавлял шествие; он медленно выступал, гордый своим ростом и роскошными перьями, которые в лучах встававшего солнца отливали всеми цветами радуги. Со своими индюшками и индюшатами, которые за ним шли, он напоминал султана в серале. Но вдруг он поднял голову и тревожно закричал. Слишком поздно. Грянули четыре выстрела, и старый петух с тремя другими лежал распростертый на земле. Остальные улетели с дикими криками и с шумом крыльев, подобным шуму молотилки. Им, очевидно, первый раз приходилось иметь дело с такими существами.

— Мы недурно начали! Что вы на это скажете, Генри?

— О, я только хотел бы продолжить! — отвечал Генри, знавший, что перья этих птиц оценит его друг Гертрудес. — Но как нам быть, — прибавил он, — ведь мы не можем их тащить с собой?!

--К чему? — возразил мексиканец. — Оставим их пока тут, а на обратном пути возьмем. А! — спохватился он, — здесь могут быть койоты, и надо наших птиц получше спрятать.

В мгновение ока они связали птиц за ноги и повесили их на ветке колючего питахаи. Мудрено было бы койоту достать эту дичь.

— Ну, вот, наших птичек теперь никто не тронет! — проговорил гамбузино, заряжая ружье. — А теперь вперед; нам еще попадется много интересной дичи, но не скоро, так как она испугана нашими выстрелами.

— Но ведь эта плоскость совсем небольшая! — сказал Генри.

— Она обширнее, чем вы думаете, сеньор, так как это чередование холмов и долин в миниатюре. Поспешим, юноша: у меня есть причины как можно скорее достигнуть вершины!

— Какие причины? — спросил англичанин, удивленный встревоженным лицом Педро. — Могу ли я их узнать?

— Конечно. Я бы вам сказал их давно, так же, как другим, если бы был уверен в своих догадках. Впрочем, — проговорил он как бы про себя, — я, может быть, и ошибаюсь; может быть, это был не дым!

— Дым?! — повторил Генри. — Что вы хотите этим сказать?

— То, что мне показалось вчера, когда мы подъезжали к озеру.

--В каком месте?

--На северо-запад, довольно далеко отсюда!

--Хорошо, допустим, что то был дым! Что же из этого следует?

--В этой части света из этого очень многое следует: это может означать опасность!

--Как, вы хотите меня напутать, сеньор Виценте?!

--Ничуть, muchachio. Нет дыма без огня, не правда ли?

Кивком головы Генри признал эту истину, установленную всеми странами.

— Итак, — продолжал Педро, — огонь в льяносах может быть зажжен только индейцами. Надеюсь, теперь вы меня поняли?

— Совершенно. Но я думал, что в части Соноры, где мы теперь находимся, есть только племя опата, известное своим тихим нравом и обычаями; на них всегда смотрели как на друзей, с тех пор как им привили христианство и цивилизацию!

--Поселки опата далеко отсюда и находятся в стороне противоположной той, где я заметил дым. Если я не ошибаюсь, огонь, от которого шел этот дым, был разведен не племенем опата, а людьми, схожими с ними только по цвету кожи!

— Индейцы тоже?

— Апахи!

— Это было бы ужасно! — пробормотал молодой человек, достаточно проживший в Ариспе, чтобы знать о кровожадности этого племени и той опасности, которую представляет встреча с ними. — Надеюсь, они от нас далеко!

— От всей души присоединяюсь к этому пожеланию! — ответил Педро. — Если бы они нас заметили, то нам бы угрожала опасность быть скальпированными! Но, юноша, не будем ужасаться прежде, чем не уверимся в присутствии краснокожих, как я вам уже говорил, я совсем не уверен в этом. Estampedo началось сейчас же после того, как я что-то заметил; и я больше уже не думал. Когда я посмотрел опять, было слишком темно, чтобы различить что-нибудь.

— Это, может быть, была пыль, поднятая ветром! — заметил Генри.

— Хотелось бы так думать. Несколько раз ночью я всматривался в горизонт, не замечая ничего подозрительного, но все-таки я неспокоен. Это выше моих сил; кто был пленником апахов, muchachio, хотя бы один час, тот уже со страхом ездит в тех местах, где может их встретить. Лично у меня есть веские причины, чтобы не забыть своего плена. Взгляните!

Мексиканец распахнул одежду, и глазам товарища представился ожог в виде мертвой головы.

— Вот что со мной сделали апахи; это их очень забавляло, и они выбрали меня предметом своих развлечений. Я вовремя удрал. Понимаете ли вы теперь, muchachio, отчего я с таким нетерпением хочу выяснить свои подозрения. Ах, черти! Поймать бы мне одного такого молодца! Как бы я отомстил за себя!

Разговаривая так, охотники продвигались вперед, хотя с большим трудом: цепкий кустарник и спутанные лианы замедляли их ход; они часто встречали хищных зверей, а проходя по песку, Педро указал спутнику на следы, принадлежавшие дикому барану сагnего.

— Я хорошо знал, что мы наткнемся на его след, и если сегодня весь караван не будет есть дикого барана, значит, я не зовусь Педро Виценте; но оставим его пока в стороне, сеньор, подождем и подумаем о нашей судьбе; день наш, начавшийся с охоты, может кончиться битвой. Ах, что это такое?..

Где-то недалеко слышался шум копыт какого-то животного. Это явление повторилось несколько раз вместе с каким-то храпом.

Гамбузино внезапно остановился, положил руку на плечо Генри и шепнул ему на ухо:

— Это карнеро. Воспользуемся тем, что глупый баран сам отдается в наши руки!

Генри приготовил ружье. Тихонько пробирались охотники за деревьями и подошли к другой пещере, у которой паслось стадо четвероногих, похожих с виду на оленей.

Генри, наверное, принял бы их за таковых, если бы вместо оленьих рогов не увидел простые бараньи. Эти дикие бараны так же непохожи на наших домашних, как такса на левретку. У них нет ни коротких ног, ни толстого хвоста, ни густой шерсти. Их кожа гладкая, нежная; все члены удлиненные, нервные и гибкие, как у лани.

Стадо состояло из самцов и самок. Один из первых, баран почтенного возраста, отличался спирально закрученными рогами, толще, чем у остальных, и такими длинными, что надо было удивляться, как он с поднятой головой носил подобную тяжесть. Он выступал с большой важностью. Он еще повторил движение, услышанное охотниками, но оно было последним. За ним следили из чащи, и сквозь листья пролетела пуля, положившая его на месте. Его товарищи были более счастливы. Две пули Генри скользнули по их коже, как по стальным латам, и уцелевшие животные убежали здоровыми и невредимыми.

— Ужас! — вскричал гамбузино, подбирая дичь. — На этот раз нам не повезло. Этот удар пропал.

--Почему? — изумился молодой англичанин.

— Как вы можете спрашивать, сеньор? Разве ваше обоняние ничего не говорит? Тысяча чертей, какой гнилой запах!

Приблизившись, Генри разделил мнение Педро. От барана шло ужасное зловоние.

— Нельзя выдержать, — сказал он в свою очередь.

— Какое легкомыслие тратить пулю на негодное животное! — продолжал гамбузино. — Не за его рост, не за его феноменальные рога застрелил я его, а только потому, что голова моя занята другим.

--А о чем же вы думали? — спросил Генри.

— О дыме… Ну, что сделано, то сделано. Бросим говорить и предоставим нашу добычу койотам. Чем раньше они нас от нее избавят, тем лучше. Фу, уйдем отсюда поскорей!

ГЛАВА V
Необыкновенная пища

Краснокожие поднялись значительно раньше белых. Подобно животному, имя которого они носят, койоты предпочитают ночь для своих хищничеств. Но еще по другой причине поднялись они до зари: они желали достигнуть Наукампа-Тепетль до полуденного зноя. Дикие вовсе не равнодушны к комфорту, и так как экспедиция зависела от состояния лошадей, то они старались уберечь их от жары. Поэтому задолго до рассвета койоты были уже на ногах; они двигались в полутьме, как красноватые тени, и хранили глубочайшее молчание, не потому, что боялись выдать свое присутствие врагу, так как не подозревали его близости, но согласно установленному обычаю.

Первой мыслью дикарей было перевести лошадей на другое пастбище, так как на прежнем они съели всю траву; второй — позавтракать самим. Для этого, благодаря вечерним приготовлениям, им нужно было только приподнять дерн, прикрывавший печь, и вынуть готовое кушанье из мецкаля.

Пять или шесть индейцев взялись за это не особенно приятное дело. Они подняли обуглившийся и дымившийся дерн. Земля, обратившаяся в пепел, требовала большой осторожности, так как жгла руки, но дикари-повара умели обходиться с ней, и вскоре показалась лошадиная шкура, хотя обуглившаяся, но достаточно крепкая, чтобы ее можно было поднять и перенести на середину лагеря. Ударом ножа она была вспорота, и пахучее блюдо распространило аппетитный запах, который приятно щекотал обоняние краснокожих.

Действительно, это было восхитительное кушанье, даже и на вкус недикаря: не говоря уже о лошадином мясе, которое многие считают очень вкусным, когда оно приготовлено таким способом, мецкаль также своеобразно вкусен. Он имеет вкус засахаренного лимона, но более упруг и темнее цветом. Когда его едят в первый раз, то получается впечатление, будто язык колют тысячи иголок, и непривычному это ощущение кажется неприятным; но кто хоть раз попробовал мецкаль, тот скоро оценит его по достоинству. Многие мексиканские гастрономы считают его деликатесом, и за дорогую цену мецкаль можно достать в некоторых больших мексиканских городах.

Мецкаль — любимое блюдо апахов; поэтому как только повара крикнули "готовоН, все жадно бросились на дымящееся кушанье и стали рвать его руками и губами, без всякого опасения обжечься. Скоро ничего не осталось, кроме лошадиной шкуры, на этот раз пожертвованной в добычу шакалам, так как краснокожие были сыты. В ином случае они, конечно, с удовольствием съели бы и ее.

После этого своеобразного завтрака индейцы закурили. У всех индейских племен развито употребление табака, который был известен им еще задолго до Колумба. Индейцы курили, как всегда, молча, величаво и, выкурив трубку, прятали ее и направлялись к лошадям. Освободив коней от пут, индейцы легко вскочили на них и, по двое в ряд, гуськом двинулись мелкой рысью вперед, но разговаривая и смеясь. Они чувствовали себя прекрасно: хорошо поспали, еще лучше поели, не опасались нападений. Тем не менее, по привычке, они то и дело оглядывали кругом всю окрестность, наблюдая малейшие подробности.

Вот что-то привлекло их внимание: стая черных птиц. Собственно, что же тут могло обеспокоить их? А то, что это были ястребы, и что, вместо концентричных кругов, которые они обычно описывают в полете, они быстро и определенно направлялись в ту же сторону, куда продвигались краснокожие. Очевидно, птицы чуяли добычу.

Что могло привлечь их к Затерянной горе. Это был вопрос, волновавший койотов, ответ на который они могли только предполагать. Для того, чтобы приманить целую стаю этих хищных птиц, нужна какая-нибудь особенная, крупная добыча. Краснокожие нисколько не беспокоились, но их одолевало любопытство.

Приблизившись к Затерянной горе, они остановились. Что привлекло их внимание? Красноватый дым, поднимавшийся с южной стороны горы. Был ли то пар, поднявшийся над озером? Нет. Их зоркие глаза тотчас же узнали дым костра, и индейцы мгновенно сообразили, что какие-то другие люди обогнали их и расположились лагерем у подошвы Наукампа.

Но что это были за люди? Опата? Маловероятно. Опата — "рабыН, как их с презрением называли другие индейцы, пираты пустыни, опата — рабочий народ, мирно занимающийся земледелием и скотоводством. Не было никакой причины бросить им свои жилища и прийти в это дикое, бесплодное место. Кто же эти пришельцы? Вероятнее всего, это были белые, которые пришли искать блестящий металл; они его ищут везде и доходят до индейских селений и пустынь, где зачастую находят самую ужасную, мучительную смерть.

"Если мы имеем дело с бледнолицыми, то мы жестоко накажем этих дерзких чужестранцевН.

Таково было твердое решение сынов пустыни.

Пока они наблюдали дым и по его силе старались определить количество людей, разведших огонь, они увидели внезапно появившийся на вершине белый дымок. Хотя звука не было слышно, но каждый из них сообразил, что на горе кто-то выстрелил из ружья. В чистой атмосфере льяносов зрение гораздо легче и скорее воспринимает явления, чем слух, и только на очень близком расстоянии можно что-нибудь услышать. Индейцы были в десяти милях от горы, и поэтому до них едва-едва донесся легкий треск.

Они успели обменяться мнениями. В это время появилось второе облачко, которое так же скоро исчезло, как и первое. Теперь индейцы окончательно уверились в присутствии своих белых недругов. Очевидно, это они расположились у озера. Теперь койотам оставалось выяснить себе характер и цель своих врагов. Это могли быть рудокопы, а может быть, отряд мексиканских войск, что совсем меняло дело. Не то чтобы они боялись солдат, нет, они были далеки от этого. Их племя имело свои счеты с солдатами. Во всяком случае, индейцам необходимо было выведать, какого рода враг перед ними, чтобы знать, как с ним обойтись: встретившись с простыми золотоискателями, им можно было напасть беспорядочной толпой, но с солдатами нужно было бы построиться в боевом порядке, по всем правилам военного искусства.

Поэтому они разделились на два отряда, из которых один пошел направо, а другой налево, чтобы окружить бледнолицых.

Ястребы, кружившиеся около Затерянной горы, имели полное основание ожидать себе богатой добычи.

ГЛАВА VI
Индейцы

Мы покинули наших охотников в тот момент, когда они поспешно уходили от убитого вонючего барана.

Генри не разделял мнения своего товарища. Он находил, что рога карнеро стоило взять с собой, но присвоить их казалось ему неблагородным, потому что добыча была по охотничьим правилам не его, поэтому он попросил позволения у гамбузино взять себе рога. Что за эффект произвели бы эти гиганты в гостиной старой Англии!

Но, взглянув на проводника, Генри сразу очнулся от приятных мечтаний и сам обеспокоился, потому что мексиканец был необыкновенно мрачен. Ни тот, ни другой не проронили ни слова. Правда, сам путь их далеко не благоприятствовал беседам: ветки деревьев, цепкие лианы то и дело запутывались в ногах, даже не было видно следов хищных зверей. Дорога была так трудна, что Педро вынужден был все время работать ножом, причем падение каждой ветки сопровождалось энергичными ругательствами с его стороны.

Останавливаясь на каждом шагу, они не могли сделать больше мили в час. Наконец, они добрались до вершины. Там открылся им горизонт на три стороны света, — северную, восточную и западную; везде на двадцать миль вокруг тянулись льяносы.

Им недолго пришлось искать то, что они хотели увидеть. В десяти милях столбом крутилась пыль желтоватого цвета.

— Это не дым, — сказал гамбузино, — а пыль, поднятая сотней лошадей!

— А это не синие мустанги? — спросил Генри.

— Нет, сеньор; на них есть всадники; в противном случае пыль поднималась бы другим образом; это индейцы!

Педро живо оглянулся в сторону лагеря.

— Carrai! — воскликнул он. — Как неосторожно было стрелять! Лучше было бы лишиться завтрака! Я виноват в этом! Но теперь уже слишком поздно, индейцы, вероятно, заметили и дым, и выстрелы! — сказал он, покачивая головой. — Ах, мы сделали громадную ошибку!

Генри не ответил, да и что мог он сказать?

— Как жаль, что я не попросил у дона Эстевана его подзорную трубу, — продолжал Педро, — хотя я и простым глазом вижу, что мои опасения справедливы. Нам сегодня не избежать битвы до захода солнца, а может быть, и до полудня!.. Смотрите, вот они разделяются.

В самом деле: облако пыли раздвоилось. Постепенно стали обрисовываться какие-то тени, все яснее и яснее определялись очертания лошадей и всадников, оружие которых блестело на солнце.

— Это индейцы bravos, — сказал гамбузино серьезным голосом, — если это апахи, чего я побаиваюсь, то помилуй нас Бог! Я не понимаю, что значат их маневры: они видели наш дым и хотят застать врасплох с двух сторон. Бежим скорее в лагерь, нам нельзя терять ни минуты, ни секунды.

На этот раз, совершая обратный путь, охотники двигались быстро, как только было можно. Они пробежали мимо индеек, мимо ручья.

В лагере пробудилась жизнь. Мужчины, женщины, дети — все были на ногах, все за работой. Дети поливали колеса, чтобы они плотнее стали на земле; мужчины исправляли повреждения запряжек; другие сдирали кожу и разрезали бычью тушу.

Женщины стояли около разведенных огней и приготавливали шоколад. Другие на коленях растирали между камней вареный маис для лепешек.

Дети постарше ловили в озере рыбу, которой оно изобиловало. Поставили три палатки: одну четырехугольную побольше и две небольшие в виде колокола; стоявшая посередине служила дону Эстевану и сеньоре Вилланнева; в правой палатке помещалась Гертрудес со своей горничной-индианкой, а в левой Генри Тресиллиан с отцом. Пока в палатках никого не было. Роберт Тресиллиан осматривал лагерь, а сын его с гамбузино, как мы знаем, остался на вершине горы. Семья Вилланнева гуляла по берегу озера.

Они уже намеревались возвратиться в лагерь, как вдруг наверху лощины послышался крик, наполнивший страхом весь лагерь.

— Индейцы!

Все с тревогой подняли головы.

Педро и Генри Тресиллиан стояли на скале, повторяя свое предостережение. Затем, рискуя сломать себе шею, они быстро скатились вниз в лагерь; тут их встретила взволнованная толпа людей и засыпала вопросами. Но они отвечали только два слова: "LosIndiosН. Отделавшись от вопросов товарищей, они поспешили к Вилланнева и его компаньону.

— Где вы видели индейцев, дон Педро? — спросил Роберт Тресиллиан.

— В льяносах, на северо-западе.

— Уверены ли вы, что это были индейцы?

— Да, сеньор. Мы видели вооруженных всадников. Это могут быть только краснокожие.

— На каком расстоянии от нас находятся они, приблизительно? — спросил дон Эстеван.

— Когда мы их заметили, они были милях в десяти, может быть, и дальше; с тех пор они не могли очень приблизиться, так как на спуск мы употребили едва полчаса.

Возбужденное дыхание и покрасневшие лица свидетельствовали о том, как спешили вестники. Их обратный путь был настоящей скачкой.

— Какое счастье, что вы увидели их так далеко, — заметил дон Эстеван.

— Ах, сеньор, — сказал Педро, — они не заставят себя долго ждать. Они почуяли наше присутствие и уже начали действовать. При их великолепных лошадях и при такой хорошей дороге десять миль — сущие пустяки.

— Что вы нам посоветуете предпринять, дон Педро? — спросил старый воин, теребя свои усы.

— Прежде всего, не оставаться здесь, — ответил гамбузино. — Надо как можно скорее сняться с лагеря.

— Объясните точнее, Педро, я вас не понимаю; куда же нам направиться?

— Наверх! — и Педро указал на вершину Затерянной горы.

— Но тогда ведь придется оставить животных, и, наконец, когда успеем мы перевезти туда вещи?

— Все равно! Прежде всего мы должны спасти себя, а это возможно только там.

— Так вы считаете нужным бросить все здесь?

— Да, сеньор, и не теряя ни одной минуты!

— Как? — воскликнул Роберт Тресиллиан. — Бросить наши вещи, животных, машины? Но наши люди храбры, хорошо вооружены, и мы можем защищаться!

— Это невозможно, дон Роберт, невозможно! Индейцев раз в десять больше, чем нас, и если даже мы устояли бы днем, то они подожгли бы нас ночью. Все так высушено, что одной искры достаточно, чтобы все загорелось. Ведь с нами женщины и дети, и только наверху они будут вне опасности.

— Но почему эти индейцы должны быть обязательно нашими врагами? Разве это не могут быть опата?

— Нет, — раздраженно воскликнул гамбузино, — это индейцы апахи.

— Апахи? — повторили все голосом, в котором слышался ужас, наводимый этим племенем на жителей Сонора.

— Они двигаются из области апахов, не везут ни семей, ни клади, и я бьюсь об заклад, что они вооружены с ног до головы и имеют хищнические намерения.

— В таком случае, — проговорил дон Эстеван, сумрачно сдвигая брови, — нам не следует ждать от них ничего хорошего.

— И особенно, мягкого обращения, — прибавил гамбузино, — после того, как с ними повстречался капитан Жюль Перес и его товарищи.

Случай, упомянутый Педро, был известен всем присутствующим. Мексиканские солдаты недавно перебили отряд апахов. Это была настоящая бойня, жестокая, беспощадная резня.

— Я уверен, — продолжал гамбузино, — что нас атакует изрядное число диких, и было бы безумием ожидать их здесь. Поднимемся на гору, втащим с собой то, что возможно, и бросим остальное.

— А там мы будем в безопасности? — спросил Тресиллиан.

— Как в крепости, — ответил Педро. — Ни один форт не может сравниться с этой горой. Двадцать солдат могут держаться на ней против сотен людей. Мы должны благодарить Бога за такое близкое и верное убежище!

— Однако, нечего мешкать, — сказал дон Эстеван, обменявшись несколькими словами со своим компаньоном. — Мы теряем свое имущество, но у нас нет другого выхода. Командуйте, сеньор Виценте, мы вам будем повиноваться во всем!

--Я могу отдать только одно приказание: Arriba! (Все наверх!) Оставляйте внизу только то, чего никак не можете втащить.

При словах Педро "ArribaН лагерь до того почти спокойный, стал неузнаваем. Все засуетилось, заволновалось. Все забегали, расспрашивая, крича, плача. Матери собирали детей, прижимали их к сердцу и рыдали. Им чудились уже скальпировочный нож или стрела, поражающая их ребенка. Все было так внезапно и неожиданно, что сначала стоял какой-то хаос, но когда дело выяснилось, то все толпой устремились к лощине, ведущей к вершине горы.

Вскоре крутой склон сверху донизу покрылся людьми. Можно было принять его за гигантский муравейник.

Первым делом надо было подумать о женщинах и детях. Рудокопы с удивительной заботливостью помогали им взбираться по скалистому пути. Многие падали, ушибались, но все так спешили уйти от индейцев, что не замечали боли.

Достигнув вершины горы, мужчины снова возвратились к лагерю. Им нелегко было расставаться с имуществом, и потому они старались забрать все, что было возможно.

В первые минуты все думали только о личном спасении, и бегство было всеобщим; но, узнав от разведчиков, что краснокожих еще не видно, рудокопы пытались спасти хоть часть своих богатств.

Тащите оружие и провизию, — кричал Педро, которого дон Эстеван облек всеми полномочиями. — После мы заберем, если успеем, и все остальное, но начать надо с пороха и припасов.

Все в точности повиновались. Спустя короткое время лощина представляла еще более интересное зрелище. Беспрерывная нить людей двигалась от горы к долине и обратно. Как трудолюбивые пчелы, взбирались и спускались они без отдыха, унося с новым подъемом новые сокровища. Часть людей работала под начальством инженера. Некоторые из оставшихся в лагере разгружали телеги и выбирали более ценные вещи; затем укладывали их, облегчая таким образом работу переносчиков. Другие открывали сундуки и ящики; разрезали ремни, разрывали чехлы и вываливали содержимое на землю. Они распоряжались так умно, что вскоре в лагере остались лишь машины и фургоны, которые было бы слишком трудно втащить наверх.

Были собраны последние вещи, в том числе и палатки, и совершился последний подъем.

Многие поспешили в луга, чтобы увести лошадей, но это оказалось невозможным, так как животные не могли подыматься по узким крутым тропинкам. С тяжелым сердцем разлучались люди со своими друзьями. В какие руки попадут они?..

Старший погонщик смотрел на мулов, как на своих детей, и питал особую нежность к "мулу с колокольчикамиН. Как он привык к их звону! И неужели он никогда больше не услышит эту родную его душе музыку?

Но медлить было легкомыслием, и надо было поторопиться с прощаниями. Все обращались к животным, как к разумным существам, с ласковыми словами: "Caball, caballito mio! Mulam mulita gueridaН. К этому присоединялись тысячи ругательств и проклятий в адрес индейцев.

Педро был взволнован больше всех. Все его состояние зависело от разработки руды, и вот он увидел свои надежды обманутыми: даже если золотоискателям удастся избежать смерти, их машины будут уничтожены разъяренными индейцами, а кто знает, сможет ли фирма Вилланнева и Тресиллиан перенести подобный убыток? Эта мысль, к которой присоединялась ненависть к апахам, разжигала в нем жажду мести. Потеря коня его не очень печалила, и он был готов подняться. Все его товарищи были далеко, за исключением Генри Тресиллиана, не решавшегося покинуть своего Крузадера. Стоя около верного коня, он водил рукой по его блестящей шерсти. Слезы катились по его щекам. Увы! Это была последняя ласка… Он больше никогда не увидит своего любимца. Казалось, благородное животное понимало своего господина; оно смотрело на него умным взглядом и глухо ржало.

— Мой дорогой Крузадер, — говорил юноша, — подумать только, что я должен отдать тебя этим дикарям! Ах, как это тяжело! Как тяжело!..

Крузадер отвечал тихим ржанием. Он точно разделял горе своего господина.

— Пусть нашим последним прощанием будет поцелуй, — сказал Генри, прикасаясь к красивой голове лошади.

Затем он удалился, стараясь победить свое волнение.

Когда Генри вошел в лощину, рудокопов уже не было видно. Пройдя шагов сто, он услыхал быстрый топот. Кто бы это мог быть? Отделившийся индеец? Нет, то был Крузадер, догонявший своего хозяина. Подбежав к подошве горы, преданное животное пыталось взобраться на скалу; но все его усилия были тщетны. Каждый раз, когда оно ступало на склон, камни катились из-под его копыт и оно падало на задние ноги. Его тщетные старания сопровождались жалобным ржанием, раздиравшим душу Генри.

Чтобы не видеть этих мучений, молодой человек поспешил наверх, но, прежде чем уйти, оглянулся и бросил последний взгляд на своего верного друга. Крузадер неподвижно стоял на своем прежнем месте; он, видимо, отказался от намерения следовать за своим хозяином и только следил за ним грустными глазами.

ГЛАВА VII
Эль Каскабель

Генри нашел отца и дона Эстевана занятыми работами по укреплению. Часть рудокопов внизу собирала огромные камни; другие поднимали их наверх. Как говорил Педро, Затерянная гора действительно не уступала лучшим крепостям и могла противостоять самой сильной артиллерии. Камни предназначались для защиты от атаки краснокожих.

Все работали с таким жаром, что вскоре наверху лощины образовался род прикрытия в форме подковы. Мексиканцы решили отстаивать позицию всеми возможными способами.

Остальная часть рудокопов с женщинами и детьми прятала в пещере принесенные из лагеря вещи. Некоторые, еще не оправившись от волнения, ходили взад и вперед, обсуждая опасность своего положения; другие, более смелые или спокойные, приводили в порядок сундуки и ящики, разбросанные по земле, спокойно ожидая дальнейших событий.

Сеньор Вилланнева с дочерью, окруженные прислугой, составляли отдельную группу. Юная Гертрудес пристально вглядывалась в лощину и рассматривала прибывших рудокопов. Она казалась очень взволнованной. Ей сообщили, что Генри Тресиллиан покинул лагерь последним, и она дрожала при мысли, что он подвергается опасности.

Никто еще не думал расставлять палаток, надеясь, что вся тревога окажется напрасной.

Так как мнение гамбузино о племени индейцев не имело никаких веских оснований, то дон Эстеван послал его снова на разведку. На этот раз он снабдил его подзорной трубой, и они условились о сигналах, которые будут подавать друг другу. Один выстрел должен был означать приближение врагов к Затерянной горе; два — они очень близки; три — индейцев нечего опасаться; а четыре — наоборот, что это было враждебное, опасное племя. Судя по этому условию, можно предположить, что у Педро был целый запас оружия, тогда как у него был только жалкий карабин и два пистолета старого образца; но Генри, который хотел его сопровождать и в этот раз, имел великолепное двуствольное ружье, которое могло оказать помощь проводнику. Оба разведчика пошли по тропинке, ведущей к makis. Проходя мимо Гертрудес и ее матери, они обменялись несколькими словами.

— Не беспокойтесь, мы находимся здесь в полной безопасности.

Сказав это, Генри устремился по следам гамбузино.

Гертрудес любовалась каждым движением своего друга. Она считала его героем за то, что он последним покинул долину, а поведение Крузадера показалось ей вполне естественным. Она лучше всех знала, как сильно любил англичанин свою лошадь, и сама полюбила красавца Крузадера, который так мило брал сахар из ее рук и весело скакал по диким льяносам и улицам Ариспе; она, кажется, с удовольствием отдала бы все, что имела, чтобы освободить из рук краснокожих это прелестное животное.

Через несколько минут Педро и его товарищ пришли на площадку, которая должна была служить им наблюдательным пунктом. Отсюда они увидели, что индейцы были уже очень близко.

— Дайте два выстрела, — сказал гамбузино, глядя в подзорную трубу. — Постарайтесь сделать их отчетливо, чтобы не могло быть недоразумений.

Едва успело эхо повторить выстрел Генри, как Педро закричал:

— Carambo! Я не ошибся, это апахи!.. И еще койоты, самые кровожадные и страшные из всех индейцев! Живее берите мои пистолеты и стреляйте еще два раза!

Раздались два новых выстрела. Индейцы остановились, подняли глаза по направлению выстрелов и, казалось, стали советоваться. Их движения можно было различить простым глазом; а когда Педро посмотрел в подзорную трубу, он заметил одну подробность, которая заставила его гневно воскликнуть:

— Тысяча чертей! Это Эль Каскабель — Гремучая Змея!..

— El Cascabel! — повторил Генри, встревоженный злым выражением лица гамбузино. — Разве вы его знаете, Педро?

Тот снова посмотрел в трубу.

--Да, — продолжал он тем же тоном, — это он! Я ясно вижу на его груди отвратительную мертвую голову, которой он украсил и меня. Это та шайка краснокожих, под командой Эль Каскабеля, о которой я вам рассказывал сегодня утром, дон Генри. Горе нам, если мы попадем им в лапы, тогда нам грозит ужаснейшая смерть! А Каскабель нас будет осаждать и постарается взять голодом.

— А если мы сдадимся сразу, — иронично сказал Генри, — он был бы более милостив?

— Милостив, он!.. Разве вы забыли резню Жюля Переса? Койоты, перебитые капитаном, были из отряда Каскабеля; он помнит это, и если получит возможность, то жестоко отплатит за них!

Сказав это, гамбузино замолчал. Он передал подзорную трубу Генри и погрузился в свои мысли, раздумывая, как выйти из этого тяжелого, почти безнадежного положения. Но, поддаваясь ярости, Педро Виценте не поддавался отчаянию и унынию.

Индейцы, предводительствуемые Каскабелем, взяли направление к востоку; другая часть их стала огибать гору с северо-запада.

— Если не ошибаюсь, — сказал Генри Тресиллиан, — то здесь по меньшей мере около пятисот апахов.

— Это почти то же, что вышло по моему расчету, — ответил гамбузино. — Ну, что вы предпримите против такого числа?..

— Надо подождать ночи и напасть неожиданно, — с юношеским жаром сказал Генри.

— Это было бы безумием, сеньор, — промолвил Педро, — во-первых, индейцы не так-то легко дадут застать себя врасплох, а во-вторых, нам необходимо защитить в то же время наших жен и детей.

— Не бегство ли посоветуете вы нам? — спросил Генри.

— Отчего же нет, если бы это было возможно, — возразил проводник. — Бегство нисколько не позорно, потому что враг безусловно превосходит нас. К несчастью, бегство так же невозможно, как и сражение.

— Невозможно? Но почему?

— Эх, сеньор, — ответил раздраженно Педро, — забыли вы что ли, что весь наш скот выпущен на свободу, а пешком в пустыне не спасешься!

— Тогда, — сказал Генри, — нам больше ничего не остается, как защищаться!

— Совершенно верно, сеньор, и нужно, чтобы об этом знали в лагере как можно скорее.

— Итак, если мы не можем напасть, то будем защищаться и покажем этим негодяям, что с нами нелегко справиться.

ГЛАВА VIII
Лагерь окружен

Дон Эстеван оставался пока без дела. Старый солдат, привыкший к неожиданностям войны, беспрекословно принял на себя командование отрядом, и в данном случае его руководство могло принести наилучшие результаты.

Отведя в наиболее безопасное место женщин и детей, он с большим хладнокровием распределил обязанности каждого при защите, зарядил ружья, раздал припасы и устроил в особом помещении нечто вроде арсенала, где порох и пули, которыми они располагали, были вполне защищены от бесконтрольной траты. Как внимательный начальник, дон Эстеван хорошо ознакомился с местностью, чтобы иметь возможность судить о слабых местах и о том, куда расставить часовых. По его мнению, восьмидесяти решительным, хорошо вооруженным людям, занимающим такую выгодную позицию, нечего было бояться и большего числа койотов.

Эти люди, можно было бы сказать, эти авантюристы, привыкшие ко всему, сами почувствовали необходимость дисциплины при виде врага, усвоившего военную тактику и владевшего оружием регулярного войска.

Окончив работы по каменным укреплениям, рудокопы ждали сигналов гамбузино; но терпение в подобных случаях быстро истощается, и несколько секунд между двумя последними выстрелами прошли в мучительной тоске. Кто были эти индейцы? Друзья или враги? Один момент защитники были в неведении. Но вот послышался третий выстрел… четвертый… Вопрос был разрешен.

— Несчастье! Это апахи!.. — обратился дон Эстеван к своему компаньону.

Но то, что ему сообщил Педро, было еще хуже.

— Койоты! — крикнул ему гамбузино. — Это отряд Каскабеля! — прибавил он, подбежав ближе.

Все окружающие переглянулись. Слова проводника не требовали пояснений.

Какой милости можно было ждать от родичей и друзей жертв Переса? Какое было дело койотам до того, что рудокопы Ариспе сами порицали зверства капитана? С того позорного случая индейцы считали бледнолицых заклятыми врагами, которых они должны безжалостно убивать.

Лицо дона Эстевана потемнело.

— Итак, Педро, вы уверены, что перед нами отряд Каскабеля?

— Да, уверен! — ответил тот, — Я слишком близко видел этого разбойника, чтобы не узнать его среди тысячи других, а ваша подзорная труба позволила мне до подробности разглядеть тотем, украшающий его грудь, как и мою.

При этих словах Педро расстегнул рубашку и показал товарищам произведение татуировального искусства, уже знакомое Генри Тресиллиану.

Всем приходилось слышать о характерном знаке вождя койотов, и никто не сомневался в сходстве рисунка Педро с рисунком Каскабеля.

Когда рудокопы оправились от первого потрясения, дон Эстеван со спокойствием, никогда его не покидавшим, объяснил им их положение. Он понимал, что прежде всего следовало прекратить панику и отчаяние, а потому указал им на все трудности и лишения, которые могли возникнуть во время долгой осады. Цитадель была так неприступна, что опасаться открытого нападения Каскабеля было нечего, а если бы это и случилось, то неприятелю готовилась достойная встреча.

Рудокопам нечего было бояться недостатка в боевых и съестных припасах; к их услугам был также источник.

Не теша себя иллюзиями, они все же могли надеяться на благоприятные обстоятельства, при которых могли бы убежать от индейцев. Надежда всегда так сродни человеческому сердцу, что в самые тяжелые часы будущее кажется светлым.

Каждый из рудокопов, не умаляя опасности, был полон решимости победить ее.

Чтобы незаметно наблюдать за действиями врага, защитники горы укрылись за камнями. Часть льяносов в виде треугольника была хорошо видна им.

Приблизительно через час показались индейцы.

Покинутые внизу лошади и мулы, казалось, не хотели удаляться. Они мирно паслись на лугу или купались в озере, они пользовались приятным отдыхом после многих лишений и тяжелого труда. Немного поодаль стояло стадо антилоп, которые шли к водопою, но при виде неуклюжих колымаг остановились как вкопанные. Наоборот, на ястребов разгром лагеря произвел притягательное действие, и они перелетели в самый центр corral’я. Они спорили из-за остатков быка, кружились над палаткой, садились на раскрытые ящики, с любопытством разглядывая все вещи, и вообще чувствовали себя хозяевами.

Вдруг в поведении птиц и животных произошла резкая перемена.

Антилопы втянули воздух и, как стрелы, скрылись из виду, ястребы поднялись и стали описывать круги, лошади, мулы и рогатый скот заметались во все стороны, как обезумевшие, испуская тревожные крики.

— Что с ними случилось? — спросил Генри Тре-силлиан.

— Они почуяли краснокожих, — ответил гамбузино, — и мы, вероятно, не замедлим увидеть этих проклятых выродков.

В самом деле, вскоре появился один индеец, а за ним выехала целая колонна краснокожих навстречу другой, приближавшейся с противоположной стороны. Оба отряда шли так, как будто собирались миновать Затерянную гору. Но мексиканцы отлично знали, что это был только маневр, чтобы лучше окружить лагерь.

— Если бы им было, известно, где мы находимся, — бормотал Педро, — они бы так не старались. Очевидно, они воображают, что мы в долине, и хотят нас оцепить по всем правилам военного искусства.

Никто ему не отвечал. Сцена, которая разыгрывалась внизу, поглощала внимание осажденных, и они зорко следили за всеми движениями врага.

ГЛАВА IX
Начало осады

Бесконечное число дикарей постепенно охватывало гору. Жертва не могла ускользнуть, и койоты не торопились. Их оружие сверкало на солнце, как блестящая чешуя. Два отряда походили на двух огромных допотопных змей, бросающихся друг на друга.

Арьергард еще не был виден, как две головы колонны встретились в полукруге, который они описывали.

Сколько тут было индейцев — этого рудокопы не знали, но во всяком случае они были рады, что послушались совета гамбузино и не вступили в неравный бой.

Между тем пять-шесть вождей выехали вперед и стали между собой совещаться.

Дон Эстеван передал подзорную трубу Педро, более знакомому с жестами краснокожих.

— Каскабель держит совет со своими помощниками, — сообщил гамбузино. — Их интригуют наши повозки. Они предполагают, что будут иметь дело с солдатами, и обдумывают нападение.

Гамбузино вполне угадал. Вид повозок привел индейцев в изумление.

Эти властелины пустыни, дети льяносов, не всегда безопасно и беспрепятственно проходят свои владения, и осторожность их вошла в поговорку. Они поступают всегда очень осмотрительно. Повозки, которые их здесь так изумляли, могли принадлежать обычным путешественникам, рудокопам, коммерсантам или эмигрантам, но, может быть, также и войскам, а в сомнительном случае надо было быть настороже.

Каскабель велел отрядам остановиться и созвал начальников на совет.

У индейцев главный вождь не пользуется полной властью. Во время военных действий он должен считаться с планами помощников или получать, по крайней мере, их одобрение.

Койоты легко решили вопрос о присутствии мексиканских солдат. Не колеблясь, они высказывались отрицательно: у corral’я не было ни одного часового, ни одного мундира. Вокруг все было безлюдно, пустынно, за исключением блуждавших покинутых животных. Это последнее обстоятельство еще более убедило их в том, что им приходилось иметь дело с простыми переселенцами. Они уже обступили лагерь и теперь готовились к атаке.

По данному сигналу краснокожие снова поехали вперед. Они двигались таким образом, чтобы окружить всех животных. Иначе они лишились бы богатой добычи.

Атаковать лагерь днем — индейцам нечего было и думать, так как белые, верно, уже заметили их и приготовились к защите. Правда, людей совсем не было видно, но заметить их было трудно: этому мешали метавшиеся во все стороны животные.

Поведение белых указывало на их намерение защищаться. Это была еще одна серьезная причина для осторожного приближения. Не лучше ли было оставить мысль о немедленной атаке, подождать темноты и тишины ночи и тогда напасть на врага, силы которого были неизвестны? Индейцы приблизились еще на расстояние выстрела; но, к их величайшему удивлению, в лагере нигде не обнаруживалось присутствия людей… Это было непонятно. Или им приходится иметь дело с невидимым врагом?

В своем изумлении они были недалеки от мысли, что имеют дело с колдовством. Наукампа-Тепетль был местом, вокруг которого сложилась не одна индейская легенда. Найти у подошвы горы, посещаемой сверхъестественными существами, целый лагерь, скот и вещи, очевидно, принадлежащие белым, и не увидеть ни одного человеческого существа, это было что-то странное, и даже страшное. Никогда еще индейцы не видели чего-либо подобного.

Быть может, они и отступили бы перед этой мертвой тишиной. Но их вождь недолго разделял их страх. Он не был суеверен и сообразил, что если белых не было видно, то значит они где-нибудь укрылись.

Каскабель собрал своих воинов, произнес короткую, но одобрительную речь, затем велел им подъехать еще ближе и стрелять по лагерю. Индейцы послушались. Они стреляли метко; особенно досталось большой палатке, где, по мнению индейцев, могли находиться начальники. Но в corral’e все оставалось так же мертво и невозмутимо. Ни выстрела, ни крика, ни стона… Ничто им не отвечало.

Наконец, койоты догадались, что белые могли найти убежище на горе; но и на ее склонах они не увидели никого.

Дон Эстеван посоветовал рудокопам не показываться.

Каскабель был уверен, что неприятель от него не уйдет; его раздражало и оскорбляло, что враг провел его. Он клялся дорого отплатить за это, скольких усилий и времени ни стоила бы ему расплата. К тому же он чуял богатую добычу: путешественники, имевшие шесть таких больших повозок и множество всякого скота, должны были везти с собой много ценных вещей. Однако он не дал приказа броситься на добычу, а стал действовать с еще большей осмотрительностью.

— Скиньте все, кроме лассо, — крикнул Каскабель своим воинам.

Койоты повиновались начальнику. Они воткнули пики в землю, бросили ружья на траву и сняли все, что стесняло их и лошадей. Вскочив на седла, они оставили при себе только лассо; у оружия они предусмотрительно оставили часовых.

В это время испуганные животные побежали все в одном направлении, и эхо повторяло стук сотен копыт. Лошади краснокожих в испуге остановились. Этим воспользовались несколько бежавших животных, в числе которых был и Крузадер, чтобы проскочить в льяносы. Койоты уже заметили этого прекрасного жеребца; они несколько раз старались накинуть на него лассо, но животное не давалось, и разочарованные возгласы индейцев проводили убежавшего Крузадера.

Дикарям удалось загнать всех остальных животных лагеря, за исключением Крузадера. Индейцы долго преследовали его, но конь Генри с развевающейся гривой и хвостом буквально летел. С каждым прыжком он удалялся от своих преследователей, и его хозяин, не терявший его из виду, надеялся, что ему удастся спастись. Индейцы упрямо гнались за скакуном, но напрасно, Крузадер был неуловим и мелькал вдали маленькой черной точкой.

Один за другим стали выбывать индейцы из рядов преследователей; последним оставался Эль Каскабель; наконец, повернул обратно и он.

Генри был счастлив и горд.

— Как я доволен! — обратился он к Педро. — Мой милый Крузадер! Он один умнее и ловчее всех своих преследователей, вместе взятых!

— Это невероятно! — воскликнул гамбузино, разделявший восторг молодого человека. Н-- Я в жизни не видел ничего подобного! Какая лошадь! Santissimo! Это птица, это дьявол!

Койоты вернулись к своему оружию и бросились грабить. Это доказывали раскрытые и опрокинутые ящики, из которых было взято все ценное; остались самые ненужные, громоздкие вещи и тяжелые машины.

Они поклялись отомстить за это неожиданное разочарование. Но им пришлось на время отложить свою месть, потому что отступление белых доказывало, что они совершили его после зрелого обсуждения и решили держаться в крепости до последней возможности. Но рано или поздно осаждавшие надеялись завладеть сокровищами, унесенными на гору.

С такими решительными мыслями они зажгли еще тлеющие огни и расположились, как люди, не собиравшиеся скоро уходить. В этот день они поужинали быком — это было блюдо, которым им не часто приходилось лакомиться. Съестные припасы редки в стране апахов, а голодовки довольно часты. Они вполне предались своей радости, и при виде их обжорства можно было подумать, что они вознаграждают себя за прошедшее и запасаются на будущее.

Роясь в повозках, они нашли бочонок "chin-garitoН — водки, настоянной на мецкале. Индейцы были чрезвычайно удивлены тем, что бледнолицые не захватили с собой такого драгоценного напитка. Бочонок был торжественно выкачен на середину и окружен обрадованными индейцами; они весь вечер черпали из него, дико плясали вокруг с пронзительными криками, и освещенные в сумерках горящими ветками медно-красные силуэты их положительно производили впечатление вышедших из ада неистовствующих дьяволов.

ГЛАВА X
Месть Педро

Была полночь. Густое облако, предвестник бури, как темная завеса, скрыло луну. Долину и гору окутала темная ночь. Дикие, видимо, отдыхали: не было больше слышно их нестройных голосов. Всюду царила тишина, изредка нарушавшаяся шумом пролетавшей птицы или воем шакалов, блуждавших в поисках добычи.

Между тем у белых и краснокожих далеко не все спали. Десять рудокопов караулили на укреплениях; в свою очередь индейцы расставили часовых у входа в лощину. Неподалеку от этой границы расхаживало двое людей, тихо переговариваясь. Один из них Эль Каскабель, другой — его первый помощник Эль Зопилот; оба тщательно изучали местность, желая увериться, что осажденные не могли, пользуясь темнотой, спуститься и напасть неожиданно.

Эль Каскабель был неспокоен. Он не раскаивался в предпринятой осаде; добыча, на которую он рассчитывал, стоила того. Из наблюдений над лагерем он вывел, что караван состоял приблизительно из сотни мужчин. Литера указывала на присутствие знатных особ. Какие неисчислимые богатства должны были укрываться наверху! Но оказалось, что на деле мечты индейского вождя не так легко осуществить. Разве не могло быть, что белые послали в город за помощью? Судя по покинутому бивуаку, индейцы были замечены задолго; очевидно, белые успели подумать обо всем, а тогда, очень может быть, мексиканские войска спешили на помощь. Если это предположение не было верно, то предоставленные своим силам рудокопы обязательно должны были с течением времени пасть от голода. По малому количеству оставшихся в лагере припасов, видимо, все было унесено на гору. Надо было помнить, что, кроме того, в распоряжении осажденных был источник и множество дичи. Теперь все сводилось к одному: было ли послано за помощью?

Нам известно, что, по необъяснимой рассеянности, дон Эстеван и гамбузино не подумали об этом. Но Каскабель этого не знал.

Пока вожди краснокожих обсуждали этот вопрос, рудокопы также обсуждали свое положение.

Дон Эстеван знал по опыту, что никогда индейцы не идут в атаку раньше полуночи, потому лучших людей он приберег к этому времени: они отданы были под начальство Педро Виценте и его верного друга Генри Тресиллиана.

Было мало шансов, чтобы индейцы начали действовать в первую же ночь. По словам гамбузино, не подозревавшего мыслей Эль Каскабеля о посылке за помощью, им и в следующие ночи не грозило наступление.

— К чему? Это не в их интересах, — сказал Педро. — Они думают, что мы в мышеловке, а краснокожие не из тех, которые за рыбой бросаются в море, когда знают, что она сама не выскочит из сети.

Педро несколько лет был водолазом и, вероятно, отсюда происходили эти морские сравнения.

— Ах, — продолжал он, вставая на камень, — хотел бы я посмотреть, как это Гремучая Змея будет нас осаждать! Это будет прекрасный случай отомстить ему.

— Посмотрим-ка, что они теперь делают, — перебил Генри.

--Посмотрим, но не покажемся. Если выйдет месяц, в нас выстрелят, а стреляют эти индейцы довольно метко.

Они легли на живот и вытянули головы. Ничего нельзя было различить ни в долине, ни на озере. В лагере — ни звука, ни движения, хотя индейцы наверное бодрствовали.

Гамбузино вынул из кармана папиросы и закурил. Его товарищи последовали его примеру.

Короткое время спустя Педро поднял глаза и заметил нечто такое, что заставило его бросить папиросу.

— Луна, — прошептал он.

На небе, среди облаков, появились ее слабые очертания, но каждую минуту можно было ожидать, что она выплывет.

Внезапно луна вынырнула из-за облаков и стала светить во всем блеске. Сразу все в льяносах стало видно, как на ладони. Лагерь, озеро, часовые, всякая мелочь различались рудокопами. Но Педро был поражен только одним: два человека стояли внизу у лощины. На темно-бронзовой груди одного из них ясно выделялась белая мертвая голова.

— Какое счастье! Эль Каскабель! — проговорил гамбузино радостно.

Недолго думая, он прицелился в вождя койотов, и рука его не дрогнула, когда он спустил курок. Крик бешенства и боли доказал, что Педро попал. Осажденные видели, как Эль Каскабель отпрянул назад и упал на руки своего спутника. В то же мгновение луна опять скрылась, и все снова погрузилось в темноту.

Дон Эстеван и его люди прибежали, разбуженные выстрелом гамбузино.

— Вы уверены, что Каскабель убит? — спросил дон Эстеван, узнав, в чем дело.

— Это очень вероятно, — ответил спокойно Педро.

— Верно лишь то, что он упал, — прибавил Генри Тресиллиан, — должно быть, он убит наповал.

— Если его славная жизнь еще не окончилась, это значит, — продолжал Педро, — что можно жить с пулей в груди, потому что я попал в самую середину мертвой головы. Говоря правду, я не надеялся отомстить так скоро.

— Вы уверены, что это был Эль Каскабель? — настаивал дон Эстеван.

— Если бы это был не он, я не стрелял бы.

— Очевидно, вы в него попали, но кто знает, убит он или только ранен.

— Я готов биться об заклад на сто против одного, что в данную минуту Гремучая Змея извивается в предсмертных судорогах. Педро Виценте не бьется об заклад, не зная чего-нибудь наверняка!

Яростные крики проклятия вдруг донеслись снизу, из лагеря.

Это краснокожие оплакивали смерть своего военачальника. Их пение начиналось стонами и кончалось рычанием и воем. Можно было подумать, что настоящие койоты принимали участие в этом концерте. Время от времени выделялась одна нота — боевой крик апахов, клявшихся отплатить око за око, зуб за зуб убийце Эль Каскабеля.

Этот адский шум, повторяемый эхом, длился целый час и потом внезапно сменился мертвой тишиной.

Рудокопы спрашивали себя, не пойдут ли в своей ярости индейцы на них в атаку. Темная ночь благоприятствовала этим планам.

Дон Эстеван, обсуждая эту мысль, отвел в сторону сына и Педро.

— Такой начальник, как Эль Каскабель, не скоро может быть заменен; одной силой меньше против нас; порядок у них исчезнет, а злость может подсказать неразумные действия. Мы должны быть настороже более, чем когда-либо. Генри, пойдите и велите устроить посты.

После такого значительного события все рудокопы были на ногах. Они ходили взад и вперед около источника, около лощины, рассуждая о возможном нападении, и никакие утешения на этот счет их не успокаивали. Они знали, что индейцы храбры и хитры; как змеи могут подползти они среди кактусов и камышей. Таким образом неприятель мог неожиданно появиться на вершине, и надо было приготовиться в любую минуту встретить его как следует, что они и сделали.

Они сбросили вниз огромный камень; он покатился по склону, увлекая за собой другие камни, сметая все на пути, но не встретил, очевидно, ни одно живое существо: ни один звук человеческого голоса не донесся снизу.

По приказанию дона Эстевана были брошены еще несколько камней, дабы увериться, что единственная дорога снизувверх свободна. Никто не осмелился бы полезть наверх по этой дороге под градом камней.

После этих предосторожностей дон Эстеван отослал часть людей к бивуаку отдохнуть, успокоил женщин и сам отправился в свою палатку.

На рассвете наши друзья увидели на дне лощины разбившиеся камни. Эта канонада нового типа заставляла врага держаться на почтительном расстоянии всю ночь.

В долине часовые-койоты стояли, подобно бронзовым статуям. Но в corrall’е никого не было: все воины-койоты ушли в палатку белых. Там на земле на огромном одеяле лежал убитый вождь. Гамбузино был прав: пуля попала в самое сердце.

Когда над горизонтом появились солнце, койоты снова принялись за пение, но с большим порядком, чем ночью. Они собрались в лагере и, по знаку своего духовного вождя, взялись за руки и стали мерными и тихими шагами обходить вокруг палатки, исполняя в честь убитого мистический танец, сопровождавшийся криками и воплями, — пляску смерти.

Закончив похоронный обряд, они повернулись к горе и, потрясая оружием, принесли клятву отомстить за смерть любимого вождя.

Все это было слышно на горе и производило глубокое впечатление; рудокопы поняли, что покинуть гору и спуститься вниз было бы для них погибелью.

ГЛАВА XI
Крузадер не потерян

В пустынях обширной страны апахов живут койоты различных характеров. Одни — жалкие существа, которые можно причислить к низшим представителям человеческого рода, другие — статные люди с гордым выражением лица, полные храбрости и силы, доблестные индейские воины. Отряд Эль Каскабеля состоял из этих последних; их частые набеги наводили ужас на цивилизованных собратьев и на мексиканцев, поселившихся в их границах. Такие воины не отступали перед трудностями долгой осады, когда желали удовлетворить чувство мести.

Если рудокопы думали, что смерть Эль Каскабеля изменит намерения неприятелей, то поведение краснокожих при погребальном обряде доказывало им обратное. Когда койоты закончили все церемонии, они навьючили захваченную добычу на всех мулов и лошадей, кроме своих мустангов, и, привязав одного к другому, составили легко управляемый табун; отряд вооруженных индейцев погнал его к своим поселениям. Остальные же воины оставались на месте для осады.

Поняв намерения врагов, дон Эстеван счел себя в безопасности от немедленного нападения и занялся устройством бивуака. Надо было приготовиться к продолжительной осаде, чтобы истомить неприятеля, которого нельзя было одолеть силой.

Человек десять было отряжено для сторожевой службы, остальные горячо приступили к делу: нужно было торопиться, так как свинцовые облака разрастались и в воздухе чувствовалось приближение грозы.

Вскоре лагерь представлял необычайную картину: вокруг палаток воздвигались избушки и бараки, так как рудокопы нашли на горе столько материала для построек, что могли бы выстроить целую деревню. Рудокопы, превратившиеся в плотников и каменщиков, женщины, дети — все с жаром примялись за работу.

На следующий день к вечеру разразилась гроза. Это было настоящее наводнение, потоп. Ручей, протекавший по долине, превратился в бешеный поток, сносивший все препятствия, а горный ручей образовал целый ряд пенистых водопадов; но при этом — ни малейшего дуновения ветерка. Это было счастьем для рудокопов, которые оказались бы в большой опасности на плоскогорье, если бы разразился один из тех ураганов, которые так часты в тропиках.

Мы сказали, что койоты под конвоем отправили скот в свои поселения. Приближение грозы заставило их сохранить повозки при себе. Они хотели, по примеру белых, воспользоваться ими, чтобы укрыться от непогоды, которая могла продолжаться несколько дней. Когда разразилась гроза, они скучились в фургонах, но их было так много, что все в них не поместились и должны были искать убежища под скалами.

Рудокопов гроза застала в их новых жилищах, под навесами, которые они прежде всего выстроили для своих съестных и военных припасов.

Одна из палаток была ярко освещена. Там собрались Вилланнева с женой и дочерью, Роберт и Генри Тресиллиан, Педро, инженеры и надсмотрщики. О чем они говорили? О чем же ином могут говорить осажденные, как не о своем положении?

Дон Эстеван высказывал свои надежды. По его мнению, месть Педро разожгла враждебные чувства индейцев, но дала рудокопам перевес; конечно, Эль Зопилот, то есть Черный Ястреб, унаследовавший власть Гремучей Змеи, был так же способен и враждебно настроен против белых, как и его предшественник. Дон Эстеван встречал уже его в своих военных экспедициях и знал это; но новый вождь не мог иметь на своих воинов такого влияния, как Эль Каскабель, который столько раз вел их к победе. После трудов и волнений дня все нуждались в отдыхе; беседа не затянулась допоздна, и все забыли в мирном сне грустную действительность. Одни часовые ходили вдоль каменного гребня под проливным дождем.

У подножия Затерянной горы краснокожие часовые были тоже на своих постах.

Только к утру стала утихать гроза и прекратился дождь.

Хотя и не могло быть особенно приятно проводить ночь под открытым небом в такую погоду, Генри Тресиллиан все же настоял на том, чтобы сменить часового, хотя его очередь еще не наступила; но ему показалось, что в льяносах он видел смутное очертание лошади. Быть может, то был его Крузадер. Он хотел рассеять свои сомнения. В течение долгих сторожевых часов он не сводил подзорной трубы с того места. И только в блеске последней молнии он убедился, что не ошибся. Крузадер не был потерян или захвачен, он сумел найти путь к озеру и вне взоров индейцев ждал там хозяина. Генри увидел ночью Крузадера только на одно мгновение, при блеске молнии, но в тишине, наступившей после грозы, он несколько раз слышал его ржание, и когда взошла заря, то на берегу озера против лагеря индейцев он увидел своего красавца Крузадера, который мотал головой, точно приветствовал своего господина.

ГЛАВА XII
Неожиданный враг

Генри Тресиллиан радостно вскрикнул, увидев своего верного друга; но к радостной мысли о том, что есть надежда вернуть Крузадера, примешивалось беспокойство, что вот-вот появится отряд краснокожих в погоне за чудной лошадью.

Крузадер, очевидно, разделял эти опасения. Во всяком случае, его инстинкт удерживал его вдали от лагеря. Весь западный берег озера был окружен камышами и густым кустарником, скрывавшим Крузадера от индейцев до тех пор, пока они оставались в corral’е; но если бы они пошли к озеру купать своих мустангов, то непременно бы его увидели. Что бы тогда произошло? Несмотря на свой быстрый бег, Крузадер мог быть окружен и пойман на лассо.

Мысли Генри Тресиллиана были прерваны шумом, исходившим с той стороны бивуака, где стояла палатка женщин. Слышались мужские, женские и детские голоса.

Что происходило там? Сначала Генри и часовые подумали, что индейцы взобрались с другой стороны горы. Крики становились все громче. Среди них Генри ясно различал голос Гертрудес, звавшей на помощь:

— Генри! Генри!

Педро и он устремились на зов. Не доходя до источника, гамбузино увидел детей, влезавших на деревья, и скоро узнал причину этого.

— Серые медведи! — воскликнул он.

Он не ошибся. В глубине пещеры стояли два медведя. Они принадлежали к самой страшной породе хищников Америки.

Не надо путать серого медведя с Ursus americanus или черным медведем, который больше любит мед, чем человеческое мясо. Натуралисты называют серого медведя Ursus ferox. В своем полном развитии он достигает полутора сажен. Его шерсть беловато-желтая с бурым отливом. Он имеет удлиненную морду, голову шириной в шестнадцать дюймов и челюсть с необычайно сильными зубами; но вся его сила заключается в острых когтях, нередко в семь дюймов длины.

Индийский тигр и лев Сахары менее страшны, чем Ursus ferox. Эти животные так сильны и смелы, что нападают одни на двадцать человек и нередко приходят в самые укрепленные лагеря и уничтожают их.

Не удивительно, что рудокопов охватил ужас.

Но странная вещь! Медведи не выказывали ни малейшего желания нападать на людей и, казалось, довольствовались видом того смятения, которое произвело их появление. Самец, стоя на задних лапах, размахивал передними; самка то привставала, то опять становилась на все четыре лапы, точно играя. Это зрелище было бы смешным, если бы за ним не последовала трагедия.

Серый медведь иногда пускает в дело хитрость. Он ходит вокруг и около своего врага и нападает на него не сразу, но, раздражая таким образом сильнее свои инстинкты, он становится тем еще страшнее. Удар его лапы напрягает все его силы. Случалось, что одним ударом он убивал лошадь или быка.

Сеньора Вилланнева спряталась в свою палатку и громкими криками звала дочь, но Гертрудес храбро оставалась у входа около отца и Роберта Тресиллиана, и в то время, когда все растерянно метались, она только слегка побледнела. Генри поспешил стать перед ней, чтобы защитить ее.

--Спрячьтесь, Гертрудес, я вас умоляю! — обратился он к ней.

В ответ на это молодая девушка показала ему корсиканский кинжал, никогда ее не покидавший, но Генри заставил ее войти в палатку.

В это время несколько людей схватились за ружье.

--Не стреляйте!.. — закричал гамбузино.

Но было уже поздно. Самец, тяжело раненый, упал на все четыре лапы. Он стал нетерпеливо лизать свою рану и, облегчив боль, поднялся, яростно рыча, в прежнюю позицию.

Тут оба медведя бросились на бивуак. Эта атака была столь стремительна, что одному ребенку, со страха упавшему с дерева, никто не успел помочь, и одним ударом лапы медведица положила его на месте. К счастью, дело ограничилось лишь одной этой жертвой, потому что рудокопы так близко окружили зверя, что дула их ружей почти касались шерсти. Восемь или девять выстрелов свалили медведицу замертво. Самец направился прямо к палатке сеньоры Вилланнева, которую защищали дон Эстеван, Роберт Тресиллиан, его сын и гамбузино. Несмотря на малочисленность, это были отважнейшие бойцы, и каждый, кроме ружья, имел еще нож и пистолет.

Они храбро ожидали врага.

Педро с живостью закричал:

— Дайте мне выстрелить первому, господа! Когда же медведь обернется назад, чтобы зализать рану, цельтесь все в левое плечо.

Гамбузино опустился на одно колено и прицелился. Огромный зверь стоял уже шагах в десяти, когда грянул выстрел Педро. Как он и предвидел, медведь повернулся и стал лизать свежую рану; тем самым он открыл левое плечо. Один за другим раздались четыре выстрела, и в шкуре медведя образовалась кровавая дыра с человеческую голову величиной. Медведь лежал мертвый.

Все окружили труп ребенка.

Отчаяние несчастной матери было неописуемо. Она рвала свои волосы, била себя в грудь и упрекала судьбу за то, что медведь не убил и ее. Ее горю сочувствовали все окружающие.

Ничего нового не произошло за это время на равнине. Индейцы, вероятно, догадались о причине выстрелов. Генри видел Крузадера на старом месте. Очевидно, краснокожие его не заметили. Но так не могло долго продолжаться. Ржание Крузадера привлекло их внимание, и они пустились на поимку. Вскоре Генри имел несчастье увидеть, как пятьдесят красных всадников выехали в льяносы и окружили убежище Крузадера. Он отлично видел их, но продолжал пастись, как бы пренебрегая опасностью. Между тем койоты все приближались. Крузадер не шевелился. Неужели, устояв в первый раз, он теперь так легко сдается? Сердце Генри сжалось.

— На этот раз, — сказал один из его товарищей, — кончено! Крузадер взят.

— Кто знает! — возразил Педро, возвращаясь из бивуака, — подождите! Это какая-нибудь хитрость, которой он обманет краснокожих… Подождите!

Дикие, прибыв к источнику, где стоял Крузадер, с радостью увидели, что буря превратила его в непроходимое препятствие. Расстояние между ними и конем все уменьшалось, и они уже готовы были поймать его, как вдруг он бросился в бурлящий поток, на минуту исчез в пене и вскоре очутился на другом берегу. Отряхнувшись от воды, он направился в соседний лес и скрылся.

— Что я вам говорил? — закричал Педро. — Крузадер ловко провел их! Это не лошадь, а демон! Он не был бы так спокоен, если бы не знал, что переплывет поток.

Генри не трогался с места. Сердце его страшно билось, он был горд победой своего любимца. Когда он увидел, что разочарованные индейцы возвращаются назад, из груди его вырвался вздох облегчения.

ГЛАВА XIII
Опять медведи

После всех этих событий наступил период покоя. Враги наблюдали друг за другом.

Осаждавшие, казалось, не думали об атаке, но и не бездействовали. Они ходили взад и вперед, исчезали и опять возвращались. Казалось, они гуляли вокруг горы. Но с какой целью? Это было непонятно осажденным. С вершины горы дон Эстеван наблюдал заэтими маневрами. Индейцы с вниманием рассматривали гору со всех сторон.

— Если бы мы были уверены, что на гору есть только один путь, можно было бы думать, что эти дьяволы хотят пойти с нами врукопашную, — сказал дон Эстеван.

— Эти маневры имеют двоякую цель, — пояснил гамбузино, — узнать, могут ли они взобраться и можем ли мы спуститься. Перспектива долгой осады выводит их из терпения, но не в этом дело; нам выгодно, чтобы они подошли на расстояние выстрела, и надо поэтому заманить их поближе.

Словно желая оправдать догадки Педро, два или три индейца подъехали к горе и остановились. Они громко говорили и, видимо, спорили.

Гамбузино сделал товарищам знак молчать. Через несколько секунд он сказал:

— Эти собаки рассуждают, нет ли другой тропинки, кроме той, в лощине. Но эти два молодца, кажется, забыли всякую осторожность. Не проучить ли нам их, Генри?

— Берите правого, а я левого!

Вскоре раздались два выстрела, и два индейца свалились с лошадей. Раздались дикие крики.

— Вопите, — философски заметил гамбузино, — вопли ваши не разбудят мертвых.

Педро Виценте был прав. Разведки диких имели целью убедиться, что осажденным был отрезан путь к бегству и что было совсем излишне окружать их. Поэтому, убрав трупы убитых, краснокожие вернулись в лагерь, не расставляя нигде часовых, кроме входа в лощину.

На другое утро, позавтракав медвежьим окороком, дон Эстеван нашел нужным убедиться, что на плоскогорье нет больше серых медведей и нечего опасаться нового нападения. Под руководством главного инженера мексиканцы прорубили в густых зарослях просеки. Рудокопы спугнули много не виданных никогда ими птиц; неведомые им животные вышли из чащи. В траве и во мху прятались огромные ящерицы, рогатые лягушки и гремучие змеи, известные под этим именем, благодаря звуку их гремящих чешуй. Время от времени рудокопы убивали антилопу, карнеро, зайцев и кроликов. Огромные волки и койоты населяли эти чащи.

Но напрасно искали следов медведей. Два убитых были, вероятно, единственными их представителями. Все направлялись к дому, как вдруг раздался одновременно крик гамбузино и Генри.

Все побежали к ним, и в одной из пещер увидели новую пару серых медведей. Они держались у выхода каменного грота. Выстрелы встревожили их, хотя они казались спокойными.

Так, по крайней мере, думал Педро, который просил дона Эстевана запретить стрельбу. Все взоры удивленно обратились на гамбузино.

— Вот опасные соседи, от которых нужно поскорее избавиться, — сказал дон Эстеван.

— Но если, сеньор, мы их только раним, то одно из животных побежит в наш бивуак.

— Вы правы, но мы не можем удалиться, не убив подобных врагов.

— Конечно, нет, — сказал Педро, — предоставьте это дело мне. Я попрошу только, чтобы все влезли на деревья и не издавали ни звука.

Площадка, на которой наши друзья находились, была шагах в четырехстах от склона, спускавшегося в лагерь апахов. Этот склон, отвесный, гладкий, как огромная металлическая доска, был совершенно гол, и только на верхнем краю, в трещине, росло дерево, висевшее над пропастью. Его главная ветка, на высоте шести футов, могла смело выдержать тяжесть человеческого тела.

Когда охотники отошли на небольшое расстояние и неподвижно засели в кустарниках, гамбузино зарядил ружье и стал приближаться к медведям.

Все глаза устремились на смельчака, рисковавшего своей жизнью.

Оба зверя, стоя на задних лапах, казалось, тоже были поражены такой дерзостью и медленно надвигались, глухо рыча и выпуская свои страшные когти.

Педро все так же спокойно шел вперед. Подойдя к медведям шагов на пятьдесят, он с бранью стал бросать в них камни. Это было уже слишком. Рассвирепевшие звери тяжело упали на передние лапы и, втянув ноздрями воздух, кинулись на гамбузино.

Он бежал очень быстро, но медведи, несмотря на внешнюю неповоротливость, гнались за ним с необычайной скоростью. Но больше всего волновало мексиканцев то, что Педро бежал прямо к пропасти.

Чтобы выиграть время и занять животных, он на ходу сбрасывал некоторые части одежды. Медведи останавливались и, обнюхав вещи, снова с бешеным хрипением бросались за Педро.

Подбежав шагов на пять-шесть к пропасти, Педро остановился и дал два выстрела.

Медведи заревели от боли и с бешенством кинулись на врага. Но в этот момент он с ловкостью обезьяны вскочил на дерево и сидел на суку, свесившимся над бездной, в то время, как увлеченные погоней звери исчезали под ним, скатываясь по склону вниз.

Крик радости вырвался у всех очевидцев, и они бросились к своему спасителю, который вмиг очутился на земле, подобрал оружие и вместе с товарищами подбежал к пропасти, вытянув шею и стараясь увидеть, что происходит под горой.

К их удивлению, оба чудовища были лишь ошеломлены падением.

— Внимание! Представление только начинается. Смотрите, господа, вот два молодца, которые, несмотря на полученную встряску, чуют человеческое мясо и направляются за обедом в лагерь койотов.

Действительно, оправившиеся медведи вмиг пробежали расстояние, которое отделяло их от индейцев.

Солнце зашло. Наступили сумерки, и мексиканцы увидели только начало трагедии. По выстрелам, реву зверей и крикам людей они догадывались о том, что происходило внизу.

Когда все стихло, они пошли обратно в лагерь, где общим предметом разговоров был подвиг гамбузино.

Дон Эстеван по обыкновению обошел караулы, и скоро все успокоилось и заснуло. Засыпая, Педро Виценте думал о том, что медведи, вероятно, хорошо поработали в лагере индейцев, и если растерзали человек пять-шесть краснокожих, то все же немного уменьшили число этих негодяев.

ГЛАВА XIV
Жребий

На следующее утро мексиканцы вышли на разведку. Во-первых, надо было освободить лагерь от опасных гостей, во-вторых — ознакомиться со всеми выгодами, которые могла предоставить местность в случае долгой осады.

Во главе отряда, как всегда, шли дон Эстеван, Генри и гамбузино.

С обычной проницательностью последний заметил, что временами старый солдат бросал отчаянные взгляды на палатку сеньоры Вилланневы и ее дочери. Не думая о себе, он страшился за участь жены и дочери.

Гамбузино всеми силами утешал его, указывая на возможность выдержать продолжительную осаду. Затерянная гора изобиловала дичью, растительностью, начиная с мецкаля, очень ценимого Педро, и кончая мецкитами, зерна которого легко размалывались и из получившейся муки пекся отличный хлеб; к их услугам были также различные питательные и вкусные орехи. Из фруктов на горе можно было найти кактусы, и в числе их питахайя, напоминающий по вкусу грушу.

Мимоходом Генри сорвал несколько таких плодов для сеньоры Вилланнева и ее дочери.

Дон Эстеван соглашался с гамбузино, что они в состоянии выдержать долгую осаду, но он боялся за бездействие людей. Бывало нередко, что такие энергичные работники, как рудокопы, сходили с ума от продолжительного бездействия.

— В общем, — говорил дон Эстеван, — не надо питать себя иллюзиями, и я устраняю вероятность и даже возможность помощи извне. В нашем положении помочь нам может только случай, а на него рассчитывать не следует. Мы допустили громадную ошибку, что, замеченные апахами, тотчас же не послали в Ариспо за помощью.

--Сеньор, — отозвался гамбузино, — не говорите мне об этой ошибке; после двухчасового пребывания на этой площадке она мне пришла в голову со всеми ее непоправимыми последствиями; она терзает мою совесть. Но есть возможность, что наше долгое отсутствие и молчание будет замечено в Ариспе. Ведь мы оставили там друзей и близких, которые вспомнят о нас. Сначала нас будут искать, и для этого мы должны укрепить на самом высоком пункте горы наш национальный флаг.

— Вы правы, Педро, — ответил Эстеван, — но разве не стыдно, что смелые люди должны бездельничать на глазах у врага?

— Конечно, сеньор, но нечего и думать биться с ними. Будь мы одни, можно было бы попробовать, но с нами женщины; индейцы так же вооружены и хорошо стреляют, как и наши люди, но, кроме того, они имеют лошадей. Если бы у нас было пять-десять Крузадеров, бьюсь об заклад сто против одного, мы бы показали им атаку!.. Вы ходили против апахов, сеньор, и знаете, что такое в пустыне человек без лошади.

— Я думал, — вмешался в разговор пылкий Генри, — что один белый стоит десятка индейцев!

— Когда-то, — сказал гамбузино, — но не теперь. На наше несчастье они переняли нашу тактику и дисциплину. Но все же мы еще им покажем, где раки зимуют.

— Вы надеетесь, что они снимут осаду? — спросил дон Эстеван.

— Об этом нечего помышлять, — возразил гамбузино. — Койоты терпеливы; они сами умрут с голода, но будут выжидать последнего издыхания намеченной жертвы.

— Вас послушать, Педро, так мы должны быть готовы к смерти.

— Нет! — живо возразил гамбузино. — Не допускайте этой мысли. Вы стоите во главе храбрых людей, дон Эстеван.

— Но что сделать для того, чтобы вселить в них уверенность? — спросил дон Эстеван.

--Да, что делать, — повторил гамбузино. — Не сейчас, но я найду ответ.

Таким образом обсуждая опасности положения, мексиканцы вернулись в бивуак, и первым их делом было укрепить на вершине горы национальный трехцветный флаг с орлом.

Каждый проезжавший путешественник, увидев этот знак, несомненно поймет, что на горе происходит что-то особенное. Конечно, трудно было рассчитывать осажденным на внешнюю помощь, но не надо было отчаиваться. Генри Тресиллиан, человек молодой, горячий, стоял за беспрестанные вылазки, которые могли бы утомить врага. Но на все эти предложения Педро Виненте только качал головой.

— Вы забываете, — говорил он, — что нас связывают женщины и дети, которых мы не можем покинуть… Наконец, вы забываете, что койоты имеют лошадей; одним из препятствий является еще и то, что мы должны оставить часть наших людей для охраны лагеря и число сражающихся с нашей стороны этим уменьшится.

— Вы, к несчастью, правы, сеньор Виценте, — сказал дон Эстеван; он задумался и через несколько секунд произнес: — Все, что я имею самого дорого на свете, --здесь, на этой неприступной скале; но как мне ни тяжела мысль, что жена и дочь могут попасть в руки апахов, я не могу забыть и того, что эти рабочие здесь по нашей вине и что мы должны их отсюда вывести. Так говорит мне совесть. И вам также, вероятно, Тресиллиан.

— Конечно, — отвечал англичанин, — сначала надо подумать о них, потом о себе.

Но с английским хладнокровием он, в то же время соображаясь с выгодами предпринятого дела, указал на лагерь индейцев:

— Между нами и нашим благосостоянием стоят мерзкие индейцы. Сразу или постепенно надо их сплавить. Не бывать тому, чтобы фирма Тресиллиан и Вилланнева разорилась из-за горстки индейцев.

Ничто не могло так взбесить гамбузино, как подобные слова.

Упоминание о потерянных богатствах выводило его из себя, и, потрясая карабином, он грозил в сторону апахов.

— Ну, — кричал он, — двадцать против ста, не будь я Педро Виценте, если я не изувечу эти красные тела! Но силой тут ничего не сделаешь; надо их как-нибудь обойти хитростью. Уж я вам покажу, carrambo!

— Да, но не здесь, не в этой тюрьме, — воскликнул Генри, — может прийти такая счастливая мысль. Если бы мы сошли вниз, — кто знает, счастье часто покровительствует смельчакам…

— Как я ни уважаю вашу храбрость, сеньор, я все же позволю себе повторить, что безумие идти в бой с одними собственными силами, и притом как сражаться, когда достигнуть врага можно только одной дорогой, да такой, которую враг знает и зорко охраняет.

— Значит, по-вашему, — продолжал Генри довольно резко, — нужно сидеть сложа руки и ждать, пока истощатся наши запасы, а тогда мы, обессиленные, даже не сможем дорого продать свою жизнь.

— Я не говорю этого, я сам изнываю от бездействия, но все-таки буду проповедовать терпение. Эти бестии уверены в своей победе и, конечно, могут издеваться над нами; но сделать глупость, черт возьми, мы всегда успеем, и выждать, чтобы она стала необходимой, — вполне разумно. Разве дикие не подают нам пример осторожности? Неужели вы думаете, что они ради удовольствия торчат внизу?

И так однообразно шли дни за днями. Только изредка подстреливали индейских часовых, но они тотчас заменялись новыми. Интересны были приемы, которые употреблял Зопилот.

Сообразуясь с темнотой ночи, он ставил часовых ближе или дальше.

В бездействии, на которое были вынуждены рудокопы, для них было придумано занятие: под наблюдением инженера они сооружали две пушки, две настоящие пушки! В предыдущей экскурсии инженер открыл особый легко добываемый из руды металл. Под умелым руководством совсем не так трудно сделать из рудокопов литейщиков и кузнецов, особенно если к необходимости прибавляется желание. Это было развлечение, придуманное инженером, чтобы сократить тяжелые часы осады. Многие видели в этом свое спасение. Самые пылкие уже рисовали себе картину освобождения. Под стук молотов они уже слышали громовые залпы будущей артиллерии и следили за полетом своих снарядов, гранат, падающих в лагерь индейцев, зажигающих строения и всюду разбрасывающих смерть и ужас.

Педро, сообразив своим проницательным умом, что эта маленькая батарея может быть весьма полезной, распорядился таким образом, чтобы она действительно могла выполнять свое назначение.

Несколько зарядов могли стереть с лица земли порядочное количество краснокожих и таким образом лишить их удовольствия посмотреть на развязку дела.

В один прекрасный день жизнь рудокопов ознаменовалась не особенно приятным сюпризом: двести индейцев подошли на помощь Эль Зопилоту. Часть отряда увела оставшийся скот, а другие остались, чтобы теснее вести осаду.

Все это доказывало, что Зопилот намеревался пробыть у подножия Затерянной горы еще довольно долго.

В лагере белых только и разговаривали об этой новости. В палатке дона Эстевана, где собрались Тресиллиан, инженер и Педро Виценте, свершившееся событие омрачило все лица. Будущее казалось все чернее.

Гамбузино утешал их.

— Сеньор, — обратился он к дону Эстевану, — будьте спокойны! Этот второй отряд негодяев не сегодня-завтра исчезнет.

При этих словах все, даже Генри с Гертрудес, которые сидели и беседовали в уголке, подняли голову.

— Что вы хотите этим сказать, сеньор гамбузино?

--Конечно, Эль Каскабель не искал нас, а наткнулся случайно по дороге к Харказитас, но по своему упрямству индейцы не хотят идти к первоначальной цели, оставив нас в покое, поэтому второй отряд явился на смену первому. Как нам ни плохо, но все же мы в лучшем положении, чем те, которых индейцы едут скальпировать.

С этим доводом все согласились. После некоторого молчания первым заговорил дон Эстеван.

— Есть одна ужасная вещь, которую наши люди не знают: это то, что охота совершенно безрезультатна, а запасы близятся к концу.

--Прикажите экономить пищу с сегодняшнего дня, — сказал Роберт Тресиллиан.

— Вы правы, мой друг, — продолжал дон Эстеван, — но тогда люди догадаются о близости голода.

— У нас еще одно средство: броситься в пропасть вниз головой, — сказал инженер, — это все же легче, чем быть позорно привязанным к столбу и умирать медленной смертью от тяжелых пыток.

— Несомненно, — сказал Педро, — но…

— Но что? — вскричали все.

Педро Виценте, не моргнув глазом, подождал, пока все затихли, и начал речь:

— Очень удивляет меня одна вещь, а именно, что эти мерзавцы, слывущие за самых хитрых, до сих пор не придумали ни одной уловки. Они могли бы спрятаться, сделав вид, что покинули лагерь, и, кто знает, может, мы попались бы на эту удочку. Надвигается голод, и больше не остается ничего, как испробовать ту глупость, которая может нас спасти.

— Браво! — закричали кругом. Гамбузино опять продолжал:

— Мы не подумали послать в Ариспе за помощью, и у нас есть только один способ поправить ошибку. Один из нас должен бежать под прикрытием темноты в город. Это необходимо. Я достаточно хорошо знаю страну и наречие индейцев, чтобы взять на себя эту миссию, если мое предложение будет принято доном Эстеваном.

Но последний находил присутствие Педро слишком необходимым в лагере.

— Сеньоры, — сказал он, — один из нас или лучше двое должны пойти в Ариспе и привести войска. Одной из частей гарнизона командует мой брат, и можно обратиться непосредственно к нему.

Генри Тресиллиан выступил вперед и решительно заявил:

--Я готов отправиться.

При этих словах щеки Гертрудес покрылись румянцем. От восхищения или страха?

Вероятно, оба эти чувства слились в одно. Но дон Эстеван не согласился и спросил:

— Не можете ли вы, сеньор Педро, указать годного для этой цели человека?

— Таких можно насчитать около пятнадцати, но, по моему мнению, нужно кинуть жребий.

— Я думаю, Вилланнева, — сказал Тресиллиан, — если им удастся, мы спасены, если нет, они умрут на несколько часов раньше других. Мы все будем тянуть жребий, я, мой сын и другие, за исключением женатых.

Надо так мало, чтобы зажечь надежду в отчаявшихся сердцах: все лица просветлели.

Кинуть жребий решили на следующий день.

Видя такие благородные примеры, как готовность Тресиллиана с сыном идти на опасное дело, все рудокопы единодушно предложили свои услуги.

Собрали орехов по числу людей; два ореха были зачернены и все брошены в сомбреро.

Все встали в круг и затем по очереди с завязанными глазами вынимали орех из шляпы, которую держал начальник. Это был драматический момент.

Зачерненные орехи вытащили погонщик мулов и мясник — храбрейшие из храбрых всего отряда.

Перед наступлением ночи подтвердились слова гамбузино. Часть индейцев выступили по направлению к Харказитас, и осажденные с радостью видели, как один за другим исчезали вдали эти всадники.

ГЛАВА XV
Ужасная развязка

— Мне кажется, нашим двум смельчакам не выйти сегодня ночью, — сказал дон Эстеван, обращаясь к гамбузино.

— Пожалуй, — ответил Педро, — пустыня, как и море, любит преподносить сюрпризы. Ночь слишком светла, недурно было бы, если бы поднялся туман: тогда нашим друзьям удастся проскользнуть.

— О, Боже милостивый, прости нам это испытание, — воскликнул дон Эстеван. — Меня мучает совесть. Я с удовольствием поменялся бы жребием с Ангецо и Барталем.

— В такой час надо думать о судьбе не двух, а об общей, — отвечал на это гамбузино. — Теперь все кончено, они должны идти.

Между тем два храбреца приготовились в путь и с удивительным спокойствием прощались с взволнованными товарищами. Они уже не принадлежали себе в своих мыслях.

— Все, что я могу вам обещать, — говорил Барталь, — это дорого продать койотам нашу жизнь!

В свою очередь, Ангец показал револьвер и прибавил:

— Вы видите здесь шесть зарядов, если мы не пройдем, не наша вина, но считайте выстрелы.

— Шесть у тебя, шесть у меня — это двенадцать; когда мы уложим с дюжину этих собак, тогда сможем умереть и сами.

Весь день прошел для осажденных в тревоге и волнении. К вечеру стало сыро, поднялся ветер, густой туман лег на равнину, и полил сильный дождь; но он продолжался недолго, и скоро небо прояснилось. Настала безлунная ночь; когда загорелись звезды, мексиканцы увидели цепь индейских часовых.

Все думали об одном: удастся ли двум их товарищам прорваться сквозь кольцо неприятеля? Мужчины, женщины и дети — все собрались в одно место в ожидании торжественной минуты.

Дон Эстеван подозвал к себе Ангеца и Барталя и в каждую свою руку взял по их руке.

— Пришло время вам идти, — сказал он, — мы не можем желать более благоприятной ночи. Да благословит вас Бог. Идите!

Почти безмолвно простились смельчаки с друзьями и двинулись к лощине. У каждого через плечо был перекинут мешок с едой и фляга со смесью воды и водки; вооружение их состояло из револьвера и ножей. Другого они ничего не хотели брать, чтобы не стеснять свободу движений. Бесшумно стали они спускаться вниз и исчезли в тумане.

Ангец и Барталь ступали с такой осторожностью, что не двинули ни камешка.

Прошло с четверть часа. Протянулся еще долгий томительный час. Никто не нарушал ночной тишины. Педро Виценте, свесившись над пропастью, казалось, хотел проникнуть взглядом сквозь густой ночной туман.

Чем дальше, тем свободнее дышалось рудокопам. Им мерещилось, что они уже видят, как по равнине едут два всадника, а за ними полковник Реквенец со своими солдатами. Но вдруг послышался глухой шум, крики, выстрелы, потом бешеные вопли, топот лошадей…

Среди всего этого шума ясно слышался сухой треск револьверов. Педро считал выстрелы. Все поняли, что Ангец и Барталь были замечены и геройски защищались.

Целая ватага индейцев набросилась на несчастных, и для них ничего, ничего нельзя было сделать!..

Никогда еще мексиканцы не чувствовали так сильно опасность своего положения; они слышали яростные крики дикарей, и среди них все тише и тише раздавались голоса двух белых, прощавшихся со своими друзьями. Даже гамбузино, всегда холодный и невозмутимый, не мог удержать отчаянного вопля:

— Проклятые! Они видят ночью, как кошки!

Мексиканцы, разбитые, усталые, с развинченными нервами, старались кое-как заснуть.

Наутро готовилось им новое зрелище. На том самом месте, где индейцы оплакивали Эль Каскабеля, они устанавливали столб для пыток. Вскоре к нему привязали человека, в котором рудокопы узнали Бенито Ангеца.

Несчастный был обнажен, и на его груди красовалась мертвая голова над скрещенными костями — эмблема смерти.

Он стоял со связанными ногами и руками, все тело было в ранах, и отовсюду текла кровь. Погонщик стоял с головой, повернутой в сторону горы, словно он ждал оттуда помощи или хотя бы одобрения.

Затем дикари отошли и стали стрелять в мертвую голову до тех пор, пока на ее месте не получилась сплошная кровавая рана.

Покончив с первым пленником, они принялись за второго. Привязав его к телу погибшего товарища, начали упражняться над ним в ловкости, сопровождая свою забаву диким рычанием. Потом скальпировали его череп и, подбрасывая скальп кверху, показывали свой трофей осажденным.

Но эти две жертвы дорого стоили индейцам. Ангец и Барталь сдержали слово: ни один из зарядов не пропал даром, а ножи их продолжали расплату, когда не стало зарядов. На погребальном торжестве, устроенном индейцами, они оплакивали пятнадцать своих воинов!

ГЛАВА XVI
Чудесный прыжок

Целый день в лагере царило отчаяние. Все предвидели верную смерть.

Дон Эстеван понял, что такое состояние очень заразительно, и потому решил принять энергичные меры.

Объявлять о новой вылазке было бесполезно. К тому же койоты удвоили бдительность. Но человек всегда надеется.

Вот что говорил себе дон Эстеван и хотел свою надежду вселить и в других.

Гамбузино помогал ему своей неутомимой энергией.

— Сеньор, — сказал он, — надо во что бы то ни стало уверить всех, что их не постигнет участь наших двух несчастных товарищей.

— Что бы вы сделали, Педро?

— А вот что! Я собрал бы всех и объявил, что мы можем умереть тогда, когда захотим.

Дон Эстеван удивленно посмотрел на него.

— Я вовсе не сумасшедший, как вам это кажется, — продолжал Педро, — в бою капитан корабля до тех пор считает себя и людей свободными от вражеской силы, пока у него есть порох, ибо в крайнем случае он может еще пустить судно на воздух.

— Да разве мы на корабле? — недоумевал донЭстеван.

— Условия почти те же. Кто нам мешает заложить порох в лощине и под площадкой, а затем, как-нибудь заманив индейцев, взлететь на воздух вместе с ними?

Эти планы после того, как они стали всем известны, подействовали очень благотворно.

Выяснилось, что на горе еще много дичи, а это могло сильно помочь защищавшимся. На следующий день была назначена грандиозная охота. Одна из человеческих способностей — это способность привыкать к чему угодно: рудокопы свыклись с тем, что смерти все равно не миновать, и шли на охоту даже веселые.

Результаты охоты были неважные: убили несколько волков и койотов, но в таких тяжелых обстоятельствах разбирать не приходилось.

Но вот охотники увидели бегущего карнеро, последнего из всего стада.

Какое счастье было бы, если бы его удалось подстрелить! Но выжидать, пока он подойдет, не было терпения, и сразу раздалось пять-шесть выстрелов, но животное даже не было ранено. Оно проскочило мимо них, подбежав к пропасти, и на минуту остановилось, но тотчас же ринулось вниз на глазах остолбеневших охотников.

Какой прыжок!

Видимо, животное не отдавало себе отчета в своих действиях и теперь, конечно, убилось насмерть.

Мексиканцы подошли к обрыву и заглянули вниз. Первым подскочил гамбузино. Он видел в этом задачу, которую необходимо было решить. Его поразила остановка карнеро перед скачком: это был рассчитанный поступок.

Внизу ничего не было — ни тела барана, ни кровавых следов.

Вдруг Педро вскрикнул и протянул руку по направлению к равнине. По ней, как стрела, мчался карнеро. Возможно ли было, чтобы животное после прыжка с высоты пятисот футов осталось здорово и невредимо? Догадка, заключавшая в себе надежду на спасение, блеснула в уме гамбузино, но он не высказывал ее спутникам, решив прежде ее проверить. Он отстал от товарищей и, незаметно вернувшись к тому же месту, когда остальные пошли к бивуаку, ползком стал внимательно осматривать все выступы и трещины. Когда он нагонял остальных охотников, возбужденное лицо его сияло от радости и он тихо приговаривал:

--Ну, теперь увидим! Может быть, мы еще и не погибли!

В лагере его пригласили в палатку дона Эстевана на совет. Когда вошел гамбузино, речь держал Генри, стараясь доказать необходимость наступательной тактики.

Появление Педро внесло некоторую сдержанность в маленькое общество. Все знали, что он был противником таких попыток.

Педро поставил в угол свой карабин, сел на обычное место и выслушал дона Эстевана, который вкратце сообщил ему все, что было сказано до его прихода.

— Все это очень хорошо, господа, но я имею предложить вам нечто лучшее, — сказал Педро.

— Объяснитесь, говорите. Какую новость вы принесли?

Все взоры впились в лицо гамбузино.

— Вы, кажется, хотите сотворить чудо, — воскликнул инженер.

— План мой настолько прост, что я, собственно говоря, удивляюсь, как он не пришел нам в голову раньше. Индейцы не хотят, чтобы мы посылали за помощью большой дорогой, пусть же наш гонец отправится стороной, противоположной лощине: там путь совершенно свободен.

Все подумали, что Педро бредит.

— Но ведь для этого надо сделать прыжок в пятьсот или шестьсот футов. Вы, кажется, хотите поступить, как карнеро?

— Именно. На этот раз я сам буду рисковать, и все, что я прошу — это дать мне пятьсот футов веревки. В одном куске или частями, мне все равно, — обратился он с улыбкой к инженеру.

Последний объявил, что имеет в своем распоряжении четыреста футов веревки.

Но Педро не хватало еще ста. Каким способом добыть этот недостающий кусок? Кто-то предложил связать вместе несколько лассо, но этого было бы недостаточно. Если бы взять парусины от тентов и тонкие ремни, свить их и надставить, то этого, быть может, и хватило бы. Во всяком случае, следовало бы попробовать.

Каждый наперебой предлагал свой план. Тут гамбузино сделал знак, что хочет говорить.

— Это будет бесполезный труд, — сказал он, — это все не тот материал, какой необходим, а. поэтому нам ничего более не остается, как нагнуться и поднять с земли то, что нужно.

— Да где же? Из чего же другого можно сделать нужные веревки?

— А вот из чего, — ответил Педро, толкнув ногой кучу сухих листьев, на которых он сидел.

Это были листья мецкаля; из их волокон, как из пеньки, можно было вить веревки необычайной крепости. Растение, которое уже служило мексиканцам в нескольких случаях, могло теперь дать возможность отправить гонца в Ариспе.

Мецкаль рос в изобилии на Затерянной горе, и нечего было опасаться, что его не хватит. Усердно принявшись за дело, можно было рассчитывать закончить работу к следующему вечеру; решено было, что на рассвете, в то время, когда этим делом будет занят весь лагерь, дон Эстеван и его друзья последуют за гамбузино к обрыву, где он объяснит им подробно свой план.

С утра все принялись за дело. Женщины собирали опавшие за несколько дней до того листья мецкаля, то есть такие, которые можно было немедленно использовать, так как свежие листья не годятся для вышеуказанной цели. Мужчины били деревянными колотушками листья о стволы, чтобы отделить волокна, и вили из них тонкие веревочки, которые сплетались затем в толстый крепкий канат.

Снова вернулась надежда и с нею бодрость духа. Самые слабые и ленивые принялись с жаром за дело.

В это время дон Эстеван, Тресиллиан с сыном, инженер и гамбузино осматривали место, откуда прыгнул карнеро и на которое обратил внимание Педро. Гамбузино старался доказать своим спутникам, что там, где прошло животное, мог пройти и человек.

Здесь виднелся ряд крутых уступов, небольших скал, перпендикулярных склону горы. Эти маленькие площадки были очень тесны, но все же человек мог на них поместиться. Кроме того, они были расположены так, что смельчак был бы скрыт со стороны равнины. Футов на полтораста снизу поднималась почти отвесная, ровная скала, по которой и скатился карнеро. Вся опасность предприятия была в этой гладкой скале. Но с помощью веревки, прикрепленной к последнему уступу, можно было надеяться на удачный спуск. До ската гамбузино должны были сопровождать два человека. Конечно, все это было очень и очень опасно, но кто не рискует, тот не смеет ни на что рассчитывать.

Дон Эстеван и остальные были поражены находчивостью и отвагой Педро. Все так жаждали освобождения и были так опьянены надеждой, что не останавливались перед трудностями спуска. Воодушевленные надеждой, все выражали готовность исполнить подвиг.

Вдруг Педро указал на черную точку, которая продвигалась к горе. Генри тотчас узнал в ней Крузадера.

— Это он, — закричал молодой человек. — Видите, он чувствует, что необходим, и явился.

Генри не раз во время своих прогулок видел в этих местах своего любимца, который, очевидно, нашел в этой стороне хорошее пастбище; появление Крузадера не было для него неожиданностью, но придало ему твердую решимость.

— На этот раз спущусь с горы я, никто иной! — заявил молодой человек.

Его восклицание вызвало всеобщее изумление.

— Вы? — спросил дон Эстеван. — Почему же не другой, не Педро Виценте, первый высказавший это желание.

— Ты, Генри, ты, мое дитя? — воскликнул Роберт Тресиллиан.

— Да, я, сударь, я, отец! — ответил смелый юноша. — Я почти уверен, что ни на чей другой зов Крузадер не приблизится, ко мне же он тотчас подойдет, а когда я буду с ним, за меня нечего бояться. Вам известно, что лучший мустанг индейцев не догонит моего скакуна!

Растроганный этой смелой речью, Педро пожал руку Генри.

— Дайте мне хоть проводить вас, Генри, я укажу вам прямой путь в Ариспе, потому что сами…

Но молодой Трисиллиан не дал ему докончить.

— Не беспокойтесь и не отговаривайте меня, если бы нужно было отправляться пешком, я бы не возражал, но вы знаете, что Крузадер только мне одному позволяет на себя садиться.

— А если вы внизу его не найдете?

— Найду. В противном случае обещаю вас обождать внизу, сеньор Педро, и тогда мы пойдем вместе.

Все понимали, что Генри прав. Можно ли было мечтать о лучшем спутнике, чем Крузадер, для того, чтобы достичь Ариспа?

Роберт Тресиллиан, гордый своим сыном, сжимал его в объятиях, а дон Эстеван думал о своей дочериГертрудес, которую такая новость должна была сильно взволновать.

Один лишь инженер молчал, в душе опасаясь за успех такого смелого спуска. Но он чувствовал себя не вправе отговаривать от попытки, так как не мог предложить какого-либо иного выхода.

Было решено, что спуск совершится в ту же ночь, и, покончив на этом, все вернулись к бивуаку. Маленький отряд уже подходил к нему, когда навстречу им выбежал, запыхавшись один из рудокопов.

Он рассказал, что когда работал с товарищами и они старались сдвинуть с дороги заграждавший ее огромный камень, этот камень, к их удивлению, вдруг провалился в землю и со страшным грохотом полетел в какую-то пропасть, которая оказалась глубоким колодцем.

Сама по себе эта новость не была чем-либо необычайным, так как в горах нередко встречаются и пещеры, и расщелины, но в данном случае такое обстоятельство имело важное значение: необходимо было его исследовать.

Инженер собрал своих лучших рабочих и все, что нужно для спуска в шахты, и отправился на место.

Над отверстием этой пропасти он установил ворот, наподобие того, который устраивают над колодцем; вокруг шейки ворота был прихвачен и несколько раз обернут надежный канат, который связали из всех веревок и цепей, какие только нашлись; к другому концу импровизированного лифта прикрепили обыкновенный ящик; затем дон Эстеван со своим помощником и тремя рудокопами, захватив с собой ломы, сверла и другие необходимые инструменты, начали спускаться вниз. Спускаясь, они зажгли лампы.

Колодец был чрезвычайно глубок. Каждые пятьдесят футов инженер отмечал в своей книжке, и через некоторое время ящик стал на твердый грунт. Вглядевшись, смельчаки увидели, что очутились в обширном гроте овальной формы, из которого, казалось, не было выхода. Инженер приказал исследовать почву. Ударили лопатою в стену. Звук показался ему немного странным; можно было подумать, что за гранитом была пустота.

Он велел приостановиться и сам ударил несколько раз. Да, сомнения не было. Под ними должна быть галерея. Тогда они стали пробивать ломами стену и, наконец, пробили отверстие, которое быстро расширялось под сильными ударами. Инженер пришел почти в лихорадочное состояние: его голова горела, сердце усиленно билось; он предполагал, что его догадки могут осуществиться.

По мере того как работа продвигалась вперед, рудокопы ясно чувствовали, что приток свежего воздуха увеличивается. Наконец отверстие стало настолько велико, что мог пройти человек.

Первым рванулся инженер с лампой в руке; за ним двинулись остальные.

Галерея шла горизонтально; в ней циркулировал воздух. Но вот в конце этого коридора инженеру показалась светлая точка, которая становилась ярче по мере их приближения; эта точка была отверстием, и когда инженер достиг его, то из груди всех вырвался торжествующий крик.

Перед ними на необозримое пространство тянулись льяносы…

ГЛАВА XVII
Между небом и землей

Таким образом план гамбузино был чудесным образом упрощен открытием галереи и колодца.

Спускаться с высоты ста пятидесяти футов было теперь не опасно. Генри нечего было бояться, если они не будут замечены апахами.

Наступила ночь, не слишком темная, не слишком светлая, как раз удобная для попытки к бегству. Инженер, дон Эстеван, Роберт Тресиллиан, Генри, гамбузино и несколько надежных рудокопов спустились в грот и подошли к отверстию. Все шло благополучно, но все-таки мексиканцы сильно волновались.

В темноте гамбузино отыскал руку Генри и пожал ее изо всей силы.

— Сеньор, пока есть время, дайте уехать мне! Допустим, что ваша лошадь не отзовется на мой оклик, я все же имею несколько часов ночи, чтобы до рассвета быть далеко от койотов.

--Спасибо, сеньор Виценте, но тысячу раз нет! — возразил молодой человек. — Я сам сойду вниз, там я найду моего Крузадера, он знает только мой голос, и на нем я успею за это время добраться гораздо быстрее, чем пешком.

Гамбузино видел, что дольше настаивать было бы бесполезно.

Настал час разлуки. Генри бросился в объятия отца, а потом дона Эстевана. Он не хотел произносить имени Гертрудес, чтобы не колебаться в своей решимости. Спасение всех зависело от его хладнокровия и энергии. Он условился, что если ему удастся благополучно добраться до льяносов, он засвистит раз, если же даст два свистка, — значит, находится в опасности, и тогда его поднимут наверх как можно быстрее.

Когда Генри был спущен вниз и остался один, он приложил ухо к земле. В степи царила полная тишина. Он дал условный сигнал, что благополучно спустился, и направился в ту сторону, где видел Крузадера.

Теперь все дело было в том, чтобы дать сигнал умной лошади, что он — ее хозяин — ждет ее здесь.

Сев на Крузадера, он сделает большой круг около лагеря индейцев и, как молния, помчится в Арисп.

Пока он удалялся, инженер предложил пустить сноп света на предполагаемый путь Генри, но гамбузино сказал:

— Мы могли бы этим светом выдать его индейцам.

Эти храбрые люди страшно боялись за беглеца ис беспокойством прислушивались, но все было тихо.

— Сеньоры, — сказал гамбузино, — эта тишина доказывает, что сеньор Генри в безопасности.

В это время они услышали легкий, особый свист Генри.

— Если я не ошибаюсь, молодой человек старается призвать своего Крузадера.

Генри держался в льяносах восточного направления, руководствуясь Полярной звездой. Пройдя шагов четыреста, он решил, что теперь можно позвать Крузадера. Если бы лошадь не ответила после трех сигналов, то Генри должен был вернуться и дать знак своим, чтобы его подняли.

О, счастье! После первого же свиста он услыхал топот своего друга. Очевидно, Крузадер услышал призыв хозяина. Генри на этот раз с меньшей осторожностью свистнул еще раз. Через несколько секунд он почувствовал на щеке порывистое дыхание Крузадера. Благородное животное в радости положило свою голову на плечо хозяину, и довольный Генри, забыв, что время дорого, несколько минут ласкал его.

Господин и лошадь были счастливы и уверены один в другом. Генри взнуздал Крузадера уздечкой, которой благоразумно снабдил его Педро, накрыв одеялом, вскочил животному на спину и полетел, как стрела. Пригнувшись к шее Крузадера, Генри почувствовал себя опьяненным этой бешеной скачкой; он дышал полной грудью.

Его отец и друзья, лежа на краю галереи, прислушивались, стараясь уловить какие-нибудь звуки.

Но гамбузино уже не сомневался в успехе.

— Ваш сын на лошади, — обратился он к Роберту Тресиллиану. — Вы слышали, как радостно ржал Крузадер, а это значит, что он нашел своего хозяина.

Роберт Тресиллиан все так же молча всматривался в даль льяносов, объятых ночной темнотой. В это время гамбузино шепнул что-то инженеру на ухо, и вдруг сноп электрических лучей осветил часть равнины. Момент не мог быть выбран более удачно. Генри отчетливо был виден отцу и товарищам. Он летел на Крузадере по пути в Ариспе!.. Свет длился несколько секунд, и потом опять все стало темно.

Если бы индейцы и заметили что-нибудь, они не успели бы понять непостижимый для них феномен. Кроме того, освещена была сторона, противоположная их лагерю.

Но зато этой вспышки было достаточно, чтобы утешить отца и остальных.

— Спасен! Генри спасен! — воскликнул отец, отирая слезы.

— И в свою очередь он спасет нас, — проговорил гамбузино. — Наша жизнь в его руках.

В эту ночь из белых никто не спал. Каждый делал свои предположения. Все были убеждены, что Генри удастся избежать погони, но все же это не была полная уверенность.

Первая половина задачи была выполнена: он благополучно уехал, но оставалась еще вторая: добраться также счастливо до Ариспе. Вот этот последний вопрос и волновал умы всех этих измученных людей.

Начальники обсуждали шансы, последствия — плена или освобождения. Дон Эстеван был сильно опечален слезами Гертрудес, которая утратила свою бодрость. Роберт Тресиллиан силился оставаться спокойным, но все-таки терзался опасениями за любимого сына.

Один гамбузино ободрял всех.

— Сеньоры, теперь мы можем надеяться больше, чем когда-либо. Дон Генри не может встретить диких, отправившихся к Хорказитасу. Итак, ему нечего бояться людей. А голод? Жажда? Но он имеет припасов на пять дней. Достигнув Ариспе, он увидится с полковником Реквенецем. В семь дней полковник может прибыть сюда со своим полком. Итак, двенадцать только дней придется ждать. Потом, — говорил он, обращаясь больше к отцу Генри, — мы ведь не слыхали не малейшего шума, а вам известно, что когда койоты забирают кого-нибудь в плен, они всегда при этом испускают дикие крики.

— Так вы думаете, что Генри спасен? — спросила Гертрудес.

— Сеньорита, не только думаю, но уверен в этом.

У людей, испытавших удары судьбы, всегда найдутся свои "ноН, и вот они стали говорить, что если Генри даже и спасен, откуда знать, удастся ли ему успешно выполнить взятую на себя задачу. Полковника Реквенеца могло не быть в Ариспе. Весьма вероятно, что, осведомленный о намерении индейцев совершить набег на поселения Хорказитаса, он отправится туда.

--Пусть так, — возразил гамбузино, у которого на все был готов ответ. — Но разве когда-нибудь берут с собой весь гарнизон? Наконец, кроме солдат, остаются жители и пеоны гасиенды. Я слышал, например, что дон Ромеро, брат сеньоры Вилланнева, один может выставить триста вооруженных людей.

— Конечно, но пеоны не солдаты.

— Не хуже их, поверьте, — продолжал гамбузино, — но думайте что хотите. Я знаю лишь одно: если полковника нет в Ариспе, то к нам на помощь поспешит дон Ромеро. Наконец, мы сами, ободренные такой помощью, тоже можем что-нибудь сделать. А тогда, дон Эстеван, вы меня не удержите здесь наверху. Я слишком зол на этих разбойников.

Такая убежденная речь не могла не подействовать на упавших духом рудокопов.

Но по мере того, как шло время, сомнения одолевали исстрадавшихся людей. Ведь на двенадцать дней ожидания не хватит припасов: придется погибать от голода!..

ГЛАВА XVIII
Полковник Реквенец

То, что говорил Педро, оказалось верным.

В Ариспе сильно беспокоились, что о караване не было ни слуху ни духу.

Еще до его отъезда им интересовался весь город, но так как в мероприятии участвовал Эстеван, известный своим мужеством и знанием степей, то самые робкие не сомневались в удаче. Однако долгая неизвестность стала казаться зловещей.

Дон Эстеван самым положительным образом обещал послать в Ариспе известие сейчас же, как только он прибудет на место, известное одному Педро. Но прошел уже месяц с тех пор, как должны быть получены эти сведения, а мертвое молчание скрывало судьбу золотоискателей.

Полковник знал, что в Соноре бродили шайки индейцев. О движении краснокожих он узнавал от своих шпионов. Они доносили ему о грабежах поселений по Хорказитасу.

Опыт дона Эстевана и верность суждений гамбузино долгое время усыпляли тревогу полковника; к тому же он считал себя не вправе посылать вверенных ему солдат в пустыню наудачу, на основании одних только опасений. Он говорил это дону Юлиану Ромеро, богатому гасиендеру окрестностей Ариспе, брату сеньоры Вилланнева, который приехал узнать что-нибудь о пропавшем караване.

— А, это вы, дон Юлиан, — сказал полковник входившему гасиендеру. — Я, кажется, угадываю причину вашего приезда.

— Действительно, полковник, --ответил прибывший. —Я очень беспокоюсь за участь дона Эстевана. Без сомнения, с ним случилось несчастье: я не могу больше сносить подобной неизвестности; она слишком мучительна. Не знаете ли вы чего-нибудь о пропавших? Если да, то говорите скорее.

— Я знаю не больше вашего, — ответил Реквенец. — Я сам начинаю терять надежду. Несколько дней назад я представлял себе все препятствия и ужасы, которые они могли встретить на пути: голод, жажду или болезнь! Но энергия и знакомство с пустыней, каким обладает Педро Виценте, преодолеет все это. Ведь вы мужчина, дон Юлиан, и я могу вам говорить прямо и откровенно, что думаю. Итак, позвольте мне высказать другое опасение, худшее из всех.

— Что именно?

— Индейцы! — ответил коротко Реквенец.

— Индейцы! — воскликнул дон Юлиан. — Конечно, их можно встретить в Соноре, но чтобы они напали на большой, хорошо вооруженный караван, — сомнительно.

--Вы ошибаетесь, мой друг, со времени варварского поступка капитана Переца среди индейцев кипит сильнейшая ненависть к нам, белым. Они горят жаждой мести и ищут удовлетворения этого сильно развитого в них чувства. Я не говорю, что караван дона Эстевана попал в руки этих дикарей, но очень может быть, что они окружены, осаждены и, доведенные до последней крайности, сдадутся.

— Вы это серьезно говорите, полковник, — быстро и, видимо, волнуясь, проговорил дон Юлиан. — Моя сестра и племянница находятся во власти этих неумолимых, жестоких бандитов!

— Еще не все потеряно, — ответил Реквенец. — Я знаю Вилланнева и знаю, что, застигнутый врасплох, он сумеет защищаться. Если бы я мог поступать по своему желанию, я бы давно уже понессяв пустыню. Но, скажите, имею ли я право покинуть Ариспе и располагать правительственными войсками для помощи частным лицам; кроме того, мне еще наверно неизвестно, нуждается ли караван в помощи и где он находится.

— Предприятие Эстевана, — отвечал дон Юлиан, — имеет исключительный характер и по цели, которая могла бы обогатить страну, и по другим причинам. Вы не должны, полковник, выводить из Ариспе ваших улан. Но мои пеоны на отличных лошадях, хорошо вооруженные, к вашим услугам. Все распоряжения к походу мною уже сделаны, и я мог бы привести их вам сегодня.

— Когда отряду дают приказ выступать, надо прежде всего знать, куда его направить, а я этого не знаю. Вам известно, что дон Эстеван сам не был осведомлен, куда поведет его гамбузино. Пустыня Сонора ведь так велика, и главное, малоизвестна, а я ничего не знаю от моих разведчиков. Я уже не сомневаюсь, что дон Эстеван и его люди осаждены индейцами. Но где? Скажите мне это, сеньор, и я примусь за дело немедленно; иначе правительство, особенно в случае неудачи, будет обвинять меня.

Несколько минут прошло в молчании. Но вот дон Ромеро выпрямился и с решительным видом сказал:

— Полковник, я понимаю ваш взгляд на вещи; вы, вероятно, иначе поступить не можете. Но меня ничто не удерживает, и завтра же я двинусь в путь. Я все предпочитаю неизвестности.

— Дон Юлиан, вы правы, — проговорил полковник, — если я не в состоянии предложить весь свой полк, я имею право и даже обязан отпустить с вами два или три эскадрона. Покровительствовать вам — мой прямой долг, и я не могу уклониться от него.

— Цецилио, — обратился он к своему адъютанту, — предупредите майора Гарчиа, что я хочу сейчас его видеть.

Молодой офицер вышел, но почти сейчас же вернулся. В эту минуту с площади в комнаты полковника донесся необычный шум.

— Взгляните, — сказал офицер, — вы ожидали гонцов, вот, кажется, явился один.

Полковник и его гость бросились к окну.

По большой площади Ариспе скакал молодой всадник; он был бледен, видимо, истомлен; его покрытая пылью одежда была в беспорядке и местами разодрана. Лошадь, на которой он сидел, вся была в пене и, казалось, выбилась из сил. Но всадник, не останавливаясь, скакал к дому командира улан и показывал на него рукой сопровождавшей его толпе. Полковник узнал его и, судорожно сжимая руку дона Юлиана, произнес:

— О, Небо! Если глаза мои не обманывают меня… Это молодой Тресиллиан!..

Это был Генри, после пяти суток бешеной скачки по пустыне он, наконец, достиг Ариспе. Обессиленный, Генри был не в силах что-либо сказать. Уже двадцать четыре часа он ничего не ел, не пил, и все, что он мог сделать, это вытащить из кармана запечатанный конверт и протянул его Реквенецу.

Какие новости привез Генри? Были ли все живы или нет? Или он один избежал гибели?..

Генри, которого все еще окружала возбужденная любопытством толпа, слез с лошади и бросил поводья стоявшему тут же улану.

— Могу ли я рассчитывать, что о моей лошади позаботятся? — спросил он.

— О, несомненно. Сначала лошадь, потом всадник. Таков порядок.

Генри сунул в руку улану монету и вошел в дом. Командир и дон Юлиан поспешили ему навстречу.

— Вы, верно, привезли дурные вести.

— Действительно, они не блестящи, но вы все узнаете из письма дона Эстевана.

Полковник живо схватил письмо, сорвал печать и стал читать вслух:

"Мой дорогой брат!

Если Небо захочет, чтобы вы когда-нибудь прочли эти строки, это значит, что Бог сжалился над нами; мы в критическом положении, и с каждым днем оно становится безнадежнее: мы осаждены в пустыне койотами, самым жестоким племенем апахов. Юноша, который передаст вам это письмо, расскажет вам подробности нашего положения, которое за время его отъезда станет еще тяжелее. Знайте, что наша жизнь зависит от вас, и лишенным вашей помощи останется только умереть.

Эстеван Н.

— Клянусь самым дорогим на свете, мы их спасем! — воскликнул полковник. — Нам нужно торопиться. Вы готовы, молодой человек, служить нам проводником?

Тут только он заметил, что истощенный и утомленный гонец сидел с безжизненно опущенной головой и повисшими как плети руками.

Полковник попросил своего адъютанта распорядиться насчет еды и заставил молодого Тресиллиана проглотить несколько капель французской водки. Тогда тот несколько оправился.

— Извините меня, сеньор, — проговорил полковник, — но ужасное известие, которое вы мне привезли, так поразило меня, что я не заметил вашего состояния. Сделайте милость, не рассказывайте мне ничего, пока не подкрепите ваших сил.

В это время слуга внес вазу с фруктами, вино и холодное мясо. Генри набросился на еду и, утолив первый голод, обратился к полковнику:

— Если вы прочли письмо дона Эстевана, то надо двигаться немедленно, полковник; извините, что я так поздно говорю это, но я, право, так обессилел…

Полковник ласково успокоил его:

--Кушайте, молодой человек, и за едой рассказывайте то, что нам нужно знать. К тому же нужно время приготовиться к походу, и мы можем выступить только завтра на рассвете.

— Прежде всего, где наши родные? — спросил дон Юлиан.

— Они были бы в относительной безопасности, если бы у них был провиант, — сказал Генри, — но в данное время все их запасы истощились. Знакома ли вам, сеньоры, часть пустыни, известная под именем Затерянная гора?

— Я не впервые слышу это название, — ответил полковник.

— Я даже видел ее, — сказал дон Юлиан. — Так вот куда завел вас гамбузино!

Генри Тресиллиан рассказал о том, как они в пути страдали от жажды и голода; как достигли горы и, заметив индейцев, по совету гамбузино, укрепились на ее вершине.

— А велики ли силы койотов? — спросил полковник.

— Человек в пятьсот; но, кажется, они получили помощь еще человек в двести, которые, вероятно, направились грабить Хорказитас.

— К сожалению, это правда. Эти гадины взяли за милое обыкновение время от времени нападать на плохо защищенные места. Надо будет немедленно послать туда помощь. Все, что я заключаю о положении дона Эстевана, сводится к тому, что предстоящее дело является настоящей экспедицией; и ваша помощь, дон Юлиан, будет не лишней. Сумеете ли вы, сеньор Тресиллиан, повести нас кратчайшим путем? Нам нельзя терять ни минуты.

Молодой англичанин улыбнулся.

— Господин полковник, пять дней понадобилось мне, чтобы приехать к вам по прямому направлению; но некоторые препятствия на пути будут непреодолимы для целого отряда. Мы должны будем обходить их. Если за семь дней мы не дойдем до места назначения и не увидим развевающегося мексиканского флага — вините во всем меня.

— Ладно, — сказал полковник, — благодарю вас. Ваш отец может гордиться таким сыном. А теперь, — обратился он к дону Юлиану, — соберите двести лучших ваших людей, и завтра на заре мы встретимся за Ариспе.

— Рассчитывайте смело на меня, — сказал дон Юлиан Ромеро и поспешно удалился.

Его гасиенда находилась за городом, и чтобы доехать домой, он должен был сесть в дилижанс.

После ухода своего гостя полковник отдал приказание готовиться. Это было несложно и недолго.

Во всем городе только и говорили об осажденных согражданах и о том молодом человеке, который привез это известие. Появление гонца произвело сильное впечатление на жителей Ариспе. Почти все угадали причину его приезда, и, как это всегда бывает, слух о мучениях мексиканцев охватил весь город и распространился по окрестностям. Говорили, что караван Вилланнева и Тресиллиана был в руках индейцев или, по крайней мере, недалек от этого. Крики "индейцы, индейцыН повторялись всеми, и, когда по улицам Ариспе затрубили уланы, все знали, что полк выступает в пустыню.

Некоторые уже говорили, что апахи были близки и угрожали городу. Никто из жителей Ариспе не спал в эту ночь, и, когда на заре следующего дня уланы полковника Реквенеца, с Генри во главе рядом с командиром, выстроились на городской площади, огромная толпа народа кричала и шумела.

Все эскадроны, хорошо вооруженные и одетые, на прекрасных лошадях дефилировали перед начальником, готовые идти долгим путем в пустыню. За всадниками шел обоз: телеги, нагруженные припасами, вода, фураж и санитарные фургоны для раненых.

На некотором расстоянии от Ариспе войска были встречены доном Юлианом и его двумя сотнями пеонов, одетых в свои живописные костюмы вакеро и ранчеро. Сзади катились несколько тележных пушек.

Гасиендер занял место во главе колонны в обществе полковника Реквенеца и Генри, которого подкрепила спокойно проведенная ночь. Несколько поодаль ехали офицеры полка; весь этот отряд рысью отправлялся к Затерянной горе.

ГЛАВА XIX
Подвиг

На десятый день после отъезда Генри, невольные поселенцы Затерянной горы, измученные голодом и черными мыслями, стали очевидцами потрясающего зрелища.

После полудня на горизонте показалась линия всадников, в которых они узнали краснокожих.

То были дикари, которые возвращались из своей экспедиции в Хорказитас.

По мере того как они приближались, белые все яснее и яснее могли разглядеть тяжелую добычу, которую с трудом тащили грабители; сердце осажденных сжалось невыразимой тоской при мысли о тех несчастных и обездоленных, все состояние которых и, может быть, даже жизнь были отняты этими хищниками. Мысль эта удручала, как мрачное предчувствие, осажденных. Положение их с каждым днем становилось тяжелее. Известно, что для осажденных ничто так не страшно, как истощение запасов, а перед нашими друзьями вставали уже картины голода.

Вновь прибывшие койоты отлично знали положение дел, знали свое превосходство, а потому подошли очень близко к Затерянной горе, но довольно осторожно, так что выстрелом их было нельзя достать.

Между двумя рядами диких тащились несчастные белые, связанные по двое, пленники, в жалких лохмотьях, измученные, избитые, с окровавленными ногами. Через седло у каждого всадника была перекинута женщина. Сзади гнали захваченный скот.

На вершину горы доносились вопли и стенания несчастных пленников, прерываемые адским хохотом и завыванием краснокожих. Эти последние, казалось, были в каком-то опьянении или в бреду; индейцы то и дело метались из стороны в сторону, потому что под ноги попадалась колючая трава, и с такими прыжками их шествие походило на какой-то дьявольский танец.

Все это, вместе взятое, самым удручающим образом действовало на осажденных Затерянной горы; последняя искра надежды тухла в их сердцах: прошло уже десять дней с отъезда Тресиллиана, и, вместо спасения, они видели мучения своих собратьев и ожидали такой же, если не худшей, участи…

Дикари, казалось, нарочно усиливали мучения пленников, чтобы устрашить свои будущие жертвы.

Педро Виценте, более знакомый с индейскими нравами, чем рудокопы, тоже не мог сдерживаться. Стоя на краю площадки, он вглядывался в проезжавших апахов, которые гарцевали на своих мустангах.

Сеньора Вилланнева с дочерью Гертрудес не выходили из палатки. Они так долго, так горячо молились, а с южной стороны ничего не было видно; они были почти уверены, что если Генри Тресиллиан даже прорвался через линию индейцев, то он, вероятно, погиб от одной из тех опасностей, которые на каждом шагу готовит пустыня…

Напрасно гамбузино объяснял, что вооруженный отряд не может проехать очень скоро такое расстояние и ему требуется гораздо больше времени, чем одинокому всаднику, да еще на такой лошади, как Крузадер, и что, следовательно, надежда не была еще утрачена. Энергия была разбита вконец, и больше никто не спрашивал: "Что делать? Н — теперь у всех был один вопрос: "Сколько часов осталось жить? Н

Между тем за каменными укреплениями в землю закладывались мины. Это было сделано по инициативе гамбузино, который, сгорая жаждой мести, рассчитывал заманить индейцев как можно ближе и, в крайнем случае, взорваться вместе с ними. Дон Эстеван, всегда храбрый и спокойный, начал отчаиваться и, указав на мину, проговорил:

--Вот наша последняя помощь, и чем раньше она настанет — тем лучше!

— Дон Эстеван, — сказал почти резко гамбузино, — я вас не узнаю.

Затем он обратился к Тресиллиану:

— И вы тоже думаете, что настал наш последний час?

— Я думаю, — возразил англичанин, — что я готов ко всему, но перед смертью мы должны отомстить.

--Мы отомстим, мы устроим пышное торжество, будьте спокойны, — отрезал гамбузино, — их жизнь также в наших руках, как и наша собственная.

Прибывшая ватага индейцев вскоре направилась в лагерь Зопилота, где их встретили восторженными криками.

С наступлением ночи койоты зажгли огромные костры; все было тихо в их лагере.

На площадке большинство людей спало. Бодрствовали только начальники с двенадцатью сильными и крепкими людьми. У них еще не поколебалась вера в успех Генри Тресиллиана, и они думали, что нужно держаться до тех пор, пока хватит сил.

Двое из них ночью совершили два подвига такой невероятной смелости, что их отвагу можно было назвать сверхчеловеческой.

Это были два друга покойных Ангеца и Барталя — мучеников первой попытки бегства.

Заметив, что индейские караульные были поставлены по двое на известном расстоянии друг от друга, они сообразили, что на тех, которые стоят подальше, можно напасть, если пойти по дороге, пройденной Генри; и вот они решили отомстить этим одиноко стоявшим краснокожим, как только наступит ночь.

Они тайно велели спустить себя трем рудокопам и пошли по стопам молодого Тресиллиана. Достигнув выхода, они предполагали с кинжалом в зубах бесшумно прокрасться вдоль склона горы и врасплох застать свои жертвы. Исход дела зависел от быстроты исполнения.

Они сильно рисковали быть замеченными раньше, чем хотели. Но все прошло так, как они задумали. С удивительной ловкостью они почти вплотную подкрались к часовым и твердой рукой всадили им ножи по самую рукоятку. Для индейцев все это произошло так неожиданно, что они, не успев крикнуть, замертво упали на землю. Покончив с этими, храбрецы пустились в обратный путь и дали знак поднять себя на площадку.

На заре следующего дня глазам рудокопов представилась следующая картина: на земле лицом вверх лежали оба убитые часовые, окруженные группой диких, взбешенных и изумленных подобным происшествием.

Узнав по крикам индейцев, в чем дело, дону Эстевану не хватило духа наказать подобное нарушение дисциплины своих подчиненных; он, как и другие начальники, сделал вид, что не знает о случившемся, хотя в душе готов был пожать руку двум удальцам. Он попросил гамбузино помочь ему препятствовать такого рода попыткам, так как этим легко было выдать апахам тайну обнаруженного выхода.

Ангец и Барталь были отомщены, но положение осажденных от этого нисколько не изменилось. Двумя индейцами стало меньше — только и всего. Их все же оставалось еще очень много, чтобы победить горстку осажденных, если им никто не придет на помощь.

Одиннадцатый день провели так же однообразно, но в большом беспокойстве, чем предыдущие. Чем ближе подходил срок прибытия помощи, тем нестерпимее становилась борьба между надеждой и отчаянием.

Неизвестность, в которой находился Роберт Тресиллиан относительно участи сына, и мрачные предположения рудокопов довели их до крайности: каждый предлагал теперь самые невозможные, безумные планы.

Один лишь гамбузино сохранял свое неизменное хладнокровие; он один был против всех.

— Час полного отчаяния, час развязки еще не настал, — говорил он. — Кто может поручиться, что наше спасение и свобода не близки? Подождите! Надо дать событиям идти своим чередом. Ведь освободители, если они в дороге — а в этом я уверен, — могут быть задержаны каким-нибудь непредвиденным препятствием. Вы знаете, что передвигаться по пустыне целому отряду войск довольно сложно. Если через двенадцать-пятнадцать дней со стороны Ариспе никто не явится на помощь — вот тогда, и только тогда, мы имеем право взорвать себя вместе с нашими мучителями! Разве вы не видите всего ужаса той картины, которая будет приготовлена возвратившемуся Генри? Что же он увидит? Наши изорванные тела вперемешку с неприятельскими трупами… Сеньоры! Если терпение есть трудный и особый вид храбрости, то оно необходимо в нашем положении. Наконец, прождать двадцать четыре или сорок восемь часов совсем не так трудно после того, что мы перетерпели.

Гамбузино говорил им еще о золоте и о богатствах горы, и те, к которым он обращался, не сомневались бы в его словах, если бы им было известно, что происходило в двадцати милях от них.

ГЛАВА XX
Вечер одиннадцатого дня

--Итак, эта груда скал, эта гранитная крепость, которую мы видим там вдалеке, и есть Затерянная гора? — спросил полковник Реквенец Генри Тресиллиана.

— Она самая, — ответил молодой человек, ехавший все время рядом с полковником и служивший отряду проводником.

— Наконец-то, — вздохнул облегченно полковник. — Знаете ли вы, что я уже начинал отчаиваться. Ну скажите, пожалуйста, вы, сделавший уже раз это путешествие, какое расстояние разделяет нас? Я бы сказал, что гора от нас милях в двадцати.

— Вы совершенно правы, полковник. Когда наш караван проходил это место — я узнаю эту карликовую пальму, на которой наш гамбузино вырезал имя, — я помню, что еще тогда он говорил о двадцати милях пути.

За двумя собеседниками стройно двигались уланы. Немного подальше, не в таком образцовом порядке, но достаточно ровно, шли пеоны дона Юлиана; эти люди были чрезвычайно сильны и в совершенстве ездили верхом; а на их загорелых лицах было написано мужество. За ними, запряженная сытыми и крепкими лошадьми, бесшумно катилась по песку легкая артиллерия.

В хвосте войск ехал эскадрон улан, образовавший арьергард. Несмотря на препятствия или, вернее, трудности, встававшие на каждом шагу перед многочисленной колонной, отряд половника Реквенеца двигался очень быстро.

Но не опоздают ли они, вот о чем спрашивали себя полковник и Генри.

Затерянная гора уже виднелась на горизонте, но расстояние было слишком велико, чтобы можно было разглядеть бивуак индейцев.

— Молодой человек, — обратился командир улан к Генри, — вот мы уже почти у цели нашей экспедиции, и этим мы обязаны вам. Но с момента нашего отъезда из Ариспе у меня не раз сжималось сердце, как в данную минуту.

— О чем же вы думаете, полковник, — спросил подскакавший к нему дон Юлиан, — разве не приближается час освобождения несчастных?

— Кто знает, — печально прошептал полковник Реквенец.

— То есть как это "кто знает? Н Что такое вы говорите, — вскинулся на него дон Юлиан. — Разве вы сомневаетесь, что мы свернем шею этим индейским собакам?

— Я не этого боюсь; но вот попробуйте ответить мне на вопрос, который я себе задаю уже несколько часов. Уверены ли вы, что наши друзья все еще наверху? Не принудили ли их обстоятельства сдаться?

— Я утверждаю, что они еще там! — воскликнул Генри.

— Вы утверждаете, мой юный друг? Но как вы можете знать это наверное? Одиннадцать дней вы не были у них и сами же говорили, что еще тогда их положение было безвыходное.

— Позвольте мне на минуту вашу подзорную трубу, — попросил Генри Тресиллиан.

— С удовольствием, — ответил полковник, — но расстояние слишком велико, чтобы вы могли увидеть защитников, если бы даже они еще находились на Затерянной горе.

— Я не этого ищу, — ответил Генри.

— А чего же вы ищете? — спросили дон Юлиан и полковник.

Генри, не отрываясь, смотрел в подзорную трубу и не отвечал. Он с беспокойством вглядывался в вершину горы.

Но вот вырвалось радостное восклицание, и, подавая трубу полковнику, он сказал:

— Да будет благословен Бог! Они еще там!

— Почему вы знаете, — удивился полковник, — какой знак может вам это удостоверить?

— Посмотрите направо, полковник; вы видите там, на самом верху, развевается национальный мексиканский флаг, который дон Эстеван велел укрепить на самой высокой точке площадки. Он еще там! Вот! На самом краю пропасти. Для всех это полоска холста, а для меня это их жизнь! Дело в том, что мы условились с доном Эстеваном: пока флаг не спущен, они не сдались и живы.

— Клянусь Небом, вы правы, молодой человек! Не знаю, может быть, это иллюзия, но мне кажется, что я даже различаю орла на белом поле.

— А если мы пришли не слишком поздно, чтобы спасти наших друзей, то мы сделаем это и сотрем с лица земли этих пиратов пустыни!

Моментально эти слова пронеслись по всему отряду от первой до последней шеренги. Всех охватило одушевление. Значит, недаром мучились они дорогойи не напрасно жгло их солнце пустыни! Невольно все пришпорили лошадей. В воздухе носилось предчувствие скорого кровавого столкновения. По пути осматривали оружие, оглядывали револьверы и звенели клинками кинжалов и сабель, нервно вытаскивая и опуская их в ножны.

Все это происходило в половине одиннадцатого дня, когда на площадке Затерянной горы отчаяние достигло высшей точки.

Полковник Реквенен — человек весьма опытный — ничего не делал кое-как. Он подъезжал то к одному эскадрону, то к другому, осматривал своих людей, советовался со старшими офицерами и сообщал им план действий.

Наконец, он спросил их, не будет ли благоразумно открыть артиллерийский огонь тотчас же, когда это станет возможно.

Из разговора с офицерами он заключил, что все горели нетерпением, что все рвались в бой. Он не хотел сдерживать их пыла и обратился к до сих пор молчавшему майору с просьбой высказаться.

Майор, старый солдат, убеленный сединами, тридцать лет проведший на военной службе, не заставил долго ждать ответа. Для него подобная экспедиция была делом обыкновенным.

— Полковник, — сказал он, — не забывайте, что эти апахи, которых вы видите в подзорную трубу, и не подозревают о вашем приближении, и, чтобы их раздавить одним ударом, я думаю, лучше будет, если мы не выдадим себя пушечными выстрелами, а прямо кинемся в атаку. Мы их окружим и отрежем пути отступления; нужно только обставить дело так, чтобы они нас как можно дольше не замечали.

— Господа, — сказал полковник, обращаясь к офицерам. — Я думаю, что совет майора прекрасен, и мы хорошо сделаем, если поступим по его указаниям. Есть только одно неудобство: придется атаку отложить на несколько часов, в интересах благополучного конца это необходимо.

— Полковник прекрасно понял мою мысль, — сказал майор. — Я так же горячо хочу помочь несчастным, как и остальные, но для полной удачи нам необходимо прикрыться темнотой ночи. Чтобы ориентироваться и расположить наши отряды двумя полукругами, мы воспользуемся днем. По мере приближения ночи, оба полукольца будут смыкаться, и таким образом индейцы окажутся совершенно отрезанными, или, вернее, попадут в мышеловку, из которой им никак не выйти.

Все зааплодировали краткой речи майора, а полковник, увидев в его словах выражение собственных намерений, позаботился об успешном выполнении плана.

--Мы больше не сделаем ни шагу вперед, — повелительным тоном сказал он своим солдатам. — К тому же несколько часов отдыха удвоят наши силы.

Сам Генри, несмотря на всю понятную поспешность, более горячую, чем у всех остальных, вместе взятых, подчинился все же этим благоразумным требованиям.

По приказанию полковника, все офицеры подскакали к нему и, таким образом, оказались во главе отряда. Каждый начальник эскадрона получил необходимые инструкции, и полк улан развернулся двумя полукругами, радиусы которых должны были уменьшаться с приближением к Затерянной горе.

Движение это должно было начаться с наступлением ночи. По тем данным, которые узнал полковник Реквенец от Генри Тресиллиана, он мог определить, что у подножия горы индейцев было около пятисот, но если к ним присоединились еще те, которые пошли грабить Хорказитас, то эта цифра увеличивалась на две-три сотни.

С той и с другой стороны силы были равны — значит, можно было рассчитывать на полную и верную победу, особенно если защитники площадки смогут принять участие в сражении, осыпая дикарей дождем пуль сверху. Уланы и пеоны должны были употребить все усилия, чтобы выполнить свою главную задачу и окружить краснокожих железным кольцом; сжимая постепенно это кольцо, нужно было заставить их бежать до подножия горы, к лощине, а там им устроят сверху подобающий прием.

Мексиканские солдаты и пеоны дона Юлиана лихорадочно ожидали ночи; теперь всеми овладел тот пыл, который ощущается только на войне; спасение белых отошло на второй план, а пока каждый думал только о том, чтобы окружить, смять и уничтожить дерзких врагов.

ГЛАВА XXI
Сражение

На площадке, на закате этого же дня и почти в то самое время, когда между полковником и его штабом происходило рассказанное нами в предшествующей главе, осажденные Затерянной горы предавались грустным мыслям.

Для большинства не оставалось больше сомнений: мужественный гонец погиб в пустыне и гарнизон Ариспе, в неведении ужасных событий льяносов, не думал идти на выручку золотоискателей.

Несмотря на это, дон Эстеван де Вилланнева, Роберт Тресиллиан, инженер и гамбузино Педро Виценте не переставали наблюдать за южным горизонтом: оттуда должна была прийти помощь, оттуда они ждали ее, — но надежды все более и более ослабевали.

— Солнце опускается к горизонту, — сказал дон Эстеван, — и если наши друзья не явятся сегодня, нам остается только дорого продать наши жизни, так как положение более невыносимо. Припасов осталось лишь столько, чтобы продлить еще на один день наши страдания, и скоро мы увидим несчастных женщин и детей умирающими от голода.

— Мы похоронили сегодня уже троих, — грустно сказал Роберт Тресиллиан, — и не недостаток пищи убил их… — и он прибавил: — Я не жалею их. Это лучше, нежели служить пищей койотам и коршунам!

Гамбузино, хотя также истощенный лишениями, вздрогнул при этих словах и раздраженно вскричал:

— Нет, тысячу раз нет! Мы не имеем права говорить, что случилось то, чего вы опасались, сеньор. Генри не погиб! Никто не заставит нас сомневаться в успешности его предприятия. Вот уже десять дней, как я стараюсь доказать вам это, а вы не хотите мне верить!

— Как могу я вам верить, — возразил Роберт Тресиллиан, — стоя перед этой унылой и немой равниной, где мой сын…

Он указал на южный горизонт.

— Невозмутимость этой пустыни меня убивает, сеньор Виценте, — продолжал он, — и что бы вы теперь ни говорили, мы, если дон Эстеван разделяет мое мнение, спустимся и нападем на лагерь Зопилота.

Дон Эстеван произнес решительным тоном несколько слов:

— Тресиллиан прав. Я боюсь, что вы заблуждаетесь, Педро Виценте. Если мы будем ожидать, пока потеряем последние силы, эти разбойники перебьют нас, как беззащитных детей. Что касается меня, я предпочитаю все этому безвыходному положению.

Гамбузино молча топнул о скалу ногой. Из всех осажденных только он и инженер еще не отчаивались.

Его расчет был следующий: пять дней для того, чтобы Генри Тресиллиан достиг Ариспе; семь дней, чтобы войска полковника Реквенеца прошли обратно то же расстояние, и день опоздания, вследствие каких-либо случайностей.

Но в лихорадочном ожидании никто не хотел допускать этого опоздания, столь естественного, и одиннадцатый день еще не прошел, как все — даже самые благоразумные — предполагали худшее.

Гамбузино, видя, что убедить их нельзя, хотел оттянуть время.

— Дон Эстеван, — сказал он, — если завтра в это время мы ничего не заметим там, — он указал на юг, — приказывайте, и я подчинюсь вашим распоряжениям, каковы бы они ни были; но, ради Бога, дайте мне срок до завтра!

— Завтра! — прошептал Роберт Тресиллиан, — все завтра! Но завтра наши рудокопы не в состоянии будут поднять оружие, может быть, даже бессильны будут сделать несколько шагов. Знаете ли вы, что говорили два часа назад два смелых человека, которые с риском для жизни отомстили за Ангеца и Барталя? "Если завтра не придет помощь, мы спустимсявнизвгалерею, нонаэтотразуженевернемсяН. Вилланнева, с наступлением ночи вы дадите приказ инженеру обстрелять лагерь диких. Это будет для нас сигналом смерти, но смерти благородной, с оружием в руках!

--Я даю еще два часа, ни минуты больше, иллюзиям Педро Виценте. По истечении этих двух часов я буду готов, Роберт, — ответил Эстеван тоном, не допускавшим возражений.

Гамбузино замолчал.

Солнце в это мгновение почти касалось краев льяносов.

Гамбузино поднялся на одну из верхних скал, которая иногда служила ему обсерваторией. Среди горящего горизонта ему показалось, что вдали виден металлический отблеск, и, наведя подзорную трубу на солнечный диск, он стоял несколько мгновений, не издавая ни одного восклицания, не произнося ни одного слова. Потом, опустившись на колени, он молча протянул Эстевану подзорную трубу, и Эстеван заметил две большие слезы, катившиеся по смуглым щекам гамбузино.

— Что такое? — спросил он. — Что с вами, Педро Виценте? Что значат эти слезы?

Гамбузино провел рукой по глазам и, указывая на уменьшившийся солнечный диск, сказал сдавленным голосом:

— На этот раз вы не скажете, что я брежу, — вот они!..

— Вот они? Кто? Что видите вы там, сеньор гамбузино?

— Я вижу сверкающее при последних лучах солнца оружие, --сказал он глубоко взволнованным голосом. — А кому же оно принадлежит, как не уланам полковника Реквенеца?..

Волнение достигло высшей степени.

Все столпились около гамбузино; подзорная труба переходила из рук в руки, и когда солнце скрылось за горизонтом, ни у кого на площадке не оставалось сомнения: мексиканские войска были тут, в нескольких милях, готовые броситься на койотов.

Роберт Тресиллиан вглядывался в ночную тьму, и гамбузино, угадывая его мысли, сказал:

— Если бы Генри не был там, никого бы не было. Храбрый, смелый юноша! Вы отдадите мне справедливость, сеньор, что я не сомневался в нем ни минуты.

На площадке, как на палубе разбитого корабля, где надежда воскресает при виде отдаленного паруса, рудокопы обнимались. Были забыты горестные дни, был забыт и голод. Разве помощь не была близка!

Тотчас же собрали совет. Нужно ли было подать новоприбывшим какой-нибудь знак?

Апахи, очевидно, еще не заметили их, так как даже рудокопы, находившиеся на пятьсот футов над льяносами, с трудом различали уланов, сливавшихся с линией горизонта.

Не пришло ли время воспользоваться своими пушками и прожекторами и, осветив лагерь Зопилота, дать тем возможность лучше обстрелять краснокожих. Ведь, наверное, Генри рассказал полковнику Реквенецу, что за время томительного плена рудокопы под руководством инженера устроили хорошее освещение и маяк, светивший на большое расстояние.

Мысль была одобрена, и инженер уже начал делать необходимые приготовления, как вдруг гамбузино, всегда осторожный, остановил его: он отлично понимал, что грохотом орудий можно было помешать полковнику Реквенецу привести в исполнение свои планы, сила которых состояла в том, чтобы напасть на койотов неожиданно. Следовало быть наготове, но во всяком случае подождать, пока Реквенец, узнавший от Генри о положении дел, не начнет своих действий. Тогда, и только тогда, можно будет открыть артиллерийский огонь по лагерю Зопилота; вместе с этим можно будет осветить неприятеля.

Еще раз предложение инженера было отвергнуто.

Царила торжественная тишина, изредка нарушаемая перекликаниями койотов-часовых.

Рудокопы, по всей площадке, лежали, приложив ухо к земле; им под влиянием радужных мыслей о спасении и свободе очень хотелось услышать топот мексиканской кавалерии.

Первые часы ночи прошли в напряженном ожидании, которое заставляло бодрствовать не только ослабевших мужчин, но даже женщин и детей.

Педро Виценте с карабином в руке, стоя возле донаЭстевана, Роберта Тресиллиана, инженера и старших мастеров, убеждал всех, что не им, осажденным, следовало открывать военные действия. Вероятно, отряд Реквенеца шел по указаниям Генри, И тот укажет им развевающееся на вершине горы знамя; как опытный солдат, Реквенец рассчитывал на совместные с осажденными действия, но вместе с тем думал, что ему предоставят инициативу — это было самое главное условие. Таким образом, прошли два томительных, длинных часа.

Сердце каждого усиленно билось от неописуемого волнения, и даже слабые люди ощущали в мускулах сверхчеловеческую силу.

— Терпение, — говорил им гамбузино. — Предоставим действовать полковнику по его усмотрению, чтобы он мог напасть на спящих дикарей и тем лишить их возможности бежать; подождите еще несколько минут, и тогда придет наша очередь.

Вдруг раздалась ружейная пальба, пробудившая многоголосное эхо, и вслед за тем грохот орудий Реквенеца покрыл все своими залпами. Крики ужаса и отчаяния, смешиваясь с воплями яростной боли, неслись из лагеря койотов, но это радовало рудокопов. Эти вопли доказывали, что ядра Реквенеца достигли цели.

Эта молниеносная атака пришла с той стороны, откуда меньше всего ожидали ее индейцы, даже не расставившие там своих часовых.

Дело приняло еще худший оборот для дикарей, когда сноп света, падавший с вершины Затерянной горы, осветил лагерь, подставляя индейцев сыпавшимся ударам их невидимых врагов, которых инженер старательно оставлял в тени.

Как и предвидел гамбузино, храбрейшие из краснокожих окружили палатку Зопилота.

Долгожданный инженером момент настал: он мог теперь пустить в дело пушки, и они стали извергать на обезумевших индейцев свои ядра.

Даже самые отважные из них дико и растерянно ревели.

Им казалось, что белые вошли в общение с темными духами, зажгли солнце и превратили ночь в день.

Один Зопилот, сидя верхом на лошади, сохранял остатки хладнокровия и старался собрать и выровнять своих рассыпавшихся воинов, но их ряды все время опустошались снарядами.

Вдруг он испустил бешеный крик. В полосе электрического света он заметил приближавшихся улан. Вид этого обыкновенного, а не сверхъестественного врага удвоил ярость и силы индейцев. В мгновение ока все вскочили на лошадей и с неистовыми криками хотели ринуться на эскадрон, но движением руки вождя они были внезапно остановлены.

Еще два новых снопа осветили равнину справа и слева, и краснокожие увидели еще два отряда, медленно выступавших в строгом порядке.

Кроме того, построенные в ряды, с карабинами наперевес, пеоны дона Юлиана зорко следили, чтобы индейцам не удалось их единственное средство к спасению — бегство.

С первого же взгляда Зопилот понял, что борьба была слишком неравная; он быстро разделил воинов на две части, из которых одна прикрывала ту, во главе которой он сам бросился атаковать лощину. Очевидно, он намеревался вытеснить рудокопов и занять их выгодную позицию.

Наверху все было неподвижно, и доступ в лощину был свободен. Один за другим стали индейцы подниматься по лощине на гору. Им никто не препятствовал; но едва первые из них достигли каменных заграждений, как почва под их ногами заколебалась и на них посыпалась груда камней, которая давила и покрывала под собой несчастных индейцев; их густые ряды погребались этой лавиной на том месте, где они стояли. Только несколько человек, в том числе Эль Зопилот, успели отпрянуть и броситься к равнине.

В это время Реквенец уничтожал вторую часть отряда, оставшуюся внизу.

Тогда, видя что всякое дальнейшее сопротивление бесполезно, раненый Зопилот облокотился на обломок скалы и велел своим воинам бросить оружие. Все молча, склонив голову на грудь, ждали решения своей участи.

Занимавшаяся заря осветила кровавую сцену.

Эта картина возбудила дикую радость в пленниках Зопилота, которых вовремя распознали и освободили уланы. То были несчастные жители Хорказитаса.

Из семисот индейцев после сражения осталось в живых едва двести. Их попарно связали и сдали под охрану пеонов. Когда это было исполнено, солдаты стали очищать лощину от трупов погибших при взрыве индейцев. Тогда и осажденные начали спускаться. Невозможно описать всю трогательность, нежность и радость происшедших сцен. Особенно нежна была встреча Тресиллиана-отца с сыном и последнего с Гертрудес. Бледное лицо молодой девушки сияло счастьем, которое она испытывала после стольких дней тяжелого отчаяния.

ГЛАВА XXII
Город Сан-Гертрудес

Когда рудокопы возвратились после стольких дней в свой лагерь, они были приятно удивлены, найдя почти все свое имущество в порядке. Повозки, машины, инструменты — все было почти совсем цело. Койоты даже не потрудились уничтожить эти, по их мнению, бесполезные вещи.

Это было неожиданным счастьем: все инструменты, столь необходимые при добывании золота, не были, видимо, оценены дикарями и находились в полной исправности.

За два дня все было приведено в порядок и мертвые преданы земле. Между тем как Реквенец уводил в Ариспе пленных индейцев, участь которых должна была решиться городскими властями, дон Юлиан с пеонами провожал женщин и детей и нескольких чудом освобожденных мужчин в их деревню Накомори.

Безопасность была теперь обеспечена. Действуя умно, можно было Эль Зопилота превратить в надежного союзника. Раненый таким образом, что ему пришлось сделать ампутацию на месте, непригодный больше для войны, вождь этот мог стать более податливым.

Удался ли этот проект? Утихла ли неприступная гордость и природная ненависть апахов к белым перед ужасающей перспективой безжалостного возмездия?

Как бы то ни было, окрестности Затерянной горы, в которой инженер прорыл много новых галерей, через три года уже представляли цветущий город; он защищен сильнейшей крепостью.

Издали можно заметить трубы многочисленных заводов. Временами слышится пронзительный свисток локомотива: молодой город, возникший в пустыне, уже соединен со старым Ариспе.

Кругом не осталось и следа прежнего запустения; повсюду кипит жизнь, и даже на озере плавно и красиво, как чайки с распущенными крыльями, скользят суда. Вокруг озера тянутся обширные тучные пастбища, на которых пасется скот новых колонистов.

Успех в золотоискании превзошел всякие ожидания. Чем глубже проникали в недра земли, тем открывались большие богатства. Затерянная гора превратилась в "золотуюН. Состояние четырех компаньонов стало вскоре весьма значительным. Мы говорим четырех, а не трех, ибо дон Эстеван, Роберт Тресиллиан и инженер в знак благодарности отдали гамбузино четвертую часть всех доходов. Каждый из рудокопов-защитников также получил большую премию. Они обзавелись домиками, не только удобными, но даже красивыми, свидетельствующими о достатке их владельцев.

В память мучеников Бенито Ангеца и Джакопо Барталя рудокопы воздвигли монумент; это было только внешнее выражение тех чувств и дум, которые каждый таил в сердце: они не могли забыть ужасной ночи, когда пали от руки койотов две первые жертвы. Памятник был сделан в виде каменной пирамиды без всяких украшений, и только на одной стороне были выгравированы имена погибших; кругом был разбит цветник, обнесенный решеткой, и в нем росли самые редкие цветы.

На площадке горы возвышается замок очень изящной архитектуры, с башней, на которой развевается национальный флаг; это дворец и вместе крепость с сильной батареей, которая в случае надобности может обстреливать неприятелей по всем направлениям.

Постепенно стали развиваться и торговые предприятия. Провели улицы, открыли лавки и киоски; появилась типография, и вслед за этим стала выходить газета, которая успешно распространялась среди населения.

Этому городу, почти вчера появившемуся, все предсказывало блестящую будущность.

В центре города, как везде в мексиканских поселениях, имеется площадь в виде правильного прямоугольника, обсаженная деревьями; дома, находящиеся по сторонам, отличаются от всех прочих своей богатой постройкой и красивой внешностью. Среди них особым изяществом отличается часовня с четырехугольной башней.

Уже в третий раз празднуется годовщина освобождения рудокопов.

На площади снует народ, образуя пеструю толпу, среди которой, как бы в подтверждение предсказаний и полковника Реквенеца, мелькают апахи, закутанные в яркие серапэ. Ранчеро и вакеро соседних гасиенд в своих живописных костюмах присутствуют тут же с женами и детьми, одетыми по-праздничному. Среди этих разнообразных одежд мелькают и мундиры уланов, расположившихся в окрестностях города. Они только что вернулись из экспедиции против индейских племен.

Все заводы закрыты и дома покинуты. Слышится несмолкаемый радостный говор толпы, покрывающий звон колоколов часовни.

В этот день совершается крещение первенца Генри Тресиллиана и Гертрудес Вилланнева, имя которой принял город.

Все лица радостны и умилены при виде полковника Реквенеца и сеньоры Вилланнева, которые в море кружев держат маленького виновника этого торжества. За ними идут сияющий гамбузино под руку с молодым отцом.

Громкие несмолкаемые "ура! Н перекатываются с одного края площади на другой.

Между прочим, в числе развлечений есть и скачки; и, конечно, все первые призы берет Крузадер. Благородное животное, подвиги и преданность которого известны всем, приветствуется с энтузиазмом: "Да здравствует Крузадер! Н На месте площадки устроена эстрада, украшенная флагами и цветами; на ней играет военный уланский оркестр.

Наконец, наступает ночь. На вершине горы зажигается построенный инженером маяк, и жители мирно расходятся по домам, вспоминая о былых невзгодах.

И это вполне понятно: человеку свойственно в дни счастья и спокойного отдыха вспоминать о тяжелых пережитых временах.

---

Компьютерный набор, редактирование, спелл-чекинг Б. А. Бердичевский

Источник: Майн Рид Библиотека П. П. Сойкина т. 8 Санкт-Петербург, издательство LOGOS

http://www.borisba.com/litlib/cbibl_.html

Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского