А.И.ТУРГЕНЕВ
правитьЗаслуги Карамзина, исторического исследователя и исторического писателя
правитьКарамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. — СПб.: РХГА, 2006.
И в Германии с уважением отзываются о первом и величайшем Историке России. Геерен1 называет его русским Ливием2. К нему не оказывается несправедливым и новейший судья бессмертного его творения. Между тем необходимость требует оценить подробнее пользу, какую принес Карамзин истории как науке глубоким исследованием древности и критическим употреблением памятников. Карамзин сохранил все, что нашлось в наших летописях драгоценного: каждую черту героя древнего времени, постоянное мужество наших пастырей душ — просветителей народа, некогда смелых заступников оного у трона; полное наше гражданское и церковное законодательство, и каждый отголосок славы из времен древнейшей России.
Иностранные ученые не могли настоящим образом определить, на какую степень возвысился наш равно образцовый писатель как историк и как сохранитель отечественных преданий. Доныне единственный в слоге, Карамзин, с благоразумным выбором, соблюл также и мелкие исторические события в той великой и верной картине, где изобразил он нашу феодальную систему и ужасы междоусобия. Употребленный на сие труд скрыт в искусстве изображения. Кто без предубеждения читал предшественников Карамзина, тот знает, что его труду предшествовал хаос. Иностранец, не вполне обозревший материалы, служащие к составлению истории Российского государства, никак не может совершенно измерить пути, пройденного нашим изыскателем, одаренным взглядом ясным и проницательным. Потому немецкий критик обыкновенно довольствуется тем, что скажет свое мнение только о первом томе помянутой Истории, ибо предуготовительные к ней труды принадлежат большею частию иностранным и особенно немецким ученым.
Так и рецензент в «Лейпцигской литературной газете» отдает преимущество первой части как богатой плодом многостороннего чтения и изыскания по всем частям исторических сведений. Однако ж мы не думаем, чтобы следующие части были беднее в изысканиях; скорее мы признаем в них, относительно эпох исторического повествования и самых предметов, не менее обильную реку исторических источников, из коих сочинитель умел счастливо почерпать.
В первой части представлена древняя Россия, по древним историкам и географам, от Геродота3 до Аммиана Марцеллина4, и по скандинавским и германским хронографам, до Киево-Печерского светоносца во мраке древнего севера, Нестора5. Здесь русский историк должен был, если только хотел выйти из лабиринта темной древности, следовать иностранным путеводителям и при разнообразных показаниях германских и византийских летописей вопрошать новых исторических критиков: Шлеце-ра6, Тунманна7, Маннерта8, также и наших академиков: Байера9, Лерберга10, Круга11. Путь был освещен. Карамзин, собирая плоды чужих и собственных усилий, распределил группы народов, существовавшие при самом рождении Российского государства, и начертал абрис театра их подвигов, с чрезвычайно редкою доныне, даже в Германии, ясностию.
Но в следующих частях наш историк проходит по темному пути без путеводителя. Если уже во времена Тацита12 в Финском севере мерцает свет, то лучи его опять погасают на другой стороне нашего горизонта. Там, в продолжение столетий, как бы не существующие для истории, пребывают финны в первоначальном своем ничтожестве, тогда как здесь, в беспрерывной смене орд, один народ вытесняет другого, к ужасу современников и к утомлению летописателя и читателей. Русский бытописатель первый осветил сей хаос племен уцов, половцев, маджаров и печенегов. Он открыл нам почти неведомую могилу прошедшего и стал блюстителем мгновенной славы Ельца и древнего величия Киева и Новагорода.
Без сомнения Шлецер, творец критического обозрения северной истории13, с благородною завистью прочитал бы первые главы «Истории государства Российского». Конечно, они написаны также при помощи и его прозорливой критики, но в такой степени совершенства, какой Шлецер не мог ожидать от своих непосредственных последователей. Однако ж заслуга Карамзина как самоизыскателя доныне мало признана иностранцами. Еще не довольно было легковерного незнания некоторых журналистов. При молчании наших литераторов, не ответствовавших на многие будто бы критики, и добросовестные немцы, коих характеристическая черта есть какое-то прямое участие в общих успехах просвещения и науки, должны были и немцы, наши и всей Европы учители в исторической критике, быть введены в заблуждение переводчиком Карамзина и в сочинении сего славного историка найти анахронизм, который был бы доказательством грубого незнания, даже и у каждого неисторика.
Критик в «Лейпцигской литературной газете», конечно, не подумал о том, что переводчик мог ошибиться, превратно передавая на немецкий язык самое простое и употребительное выражение: он слагает его ошибку на сочинителя и, веря этому, имеет некоторое право предполагать, что подобные промахи оригинала могут встречаться и часто.
В переводе так значится осуждаемое рецензентом место, в главе «О состоянии древней России» (с. 191 и след.): «Если славяне не имели никаких писаных законов, то оные могли быть у варяго-руссов в 9-м и 10-м столетиях, ибо в их древнем отечестве, Скандинавии, употребление рунических письмен было известно до Рождества Христова»14.
Для сличения мы приведем слова Карамзина, ч. 1, с. 238, глава десятая, в статье «О гражданских законах» сказано: «Трудно вообразить, чтобы одно словесное предание хранило сии уставы в народной памяти. Ежели не славяне, то по крайней мере варяги российские могли иметь в IX и X веке законы писаные: ибо в древнем отечестве их, в Скандинавии, употребление рунических письмен было известно до времен христианства (505)»15. Сие выражение, «до времен христианства», находится после слов: «в древнем отечестве их, в Скандинавии» и уже само собою поясняет слова историка. Он именно хотел сказать, что употребление рунических письмен было известно варягам и скандинавам до времен христианства в Скандинавии, а не вообще до Рождества Христова, как понял эти слова переводчик, конечно, не прочитав примечаний к сему тексту, где автор выражается еще определительнее об эпохе столь важного явления в северной истории. В сих примечаниях сказано: «(505) См. выше, примеч. 97. Саксон Грамматик16 уверяет, что датский король Фротон обнародовал, за несколько веков до введения христианства в Скандинавии, законы воинские и гражданские (см.: Маллет. Historie de Dannemarc, т. I, глава 8). Сии краткие уставы, или правила, по словам Далина17, были вырезываемы на дереве (Gesch. des Schwed. R., т. I, с. 151). Хотя Саксон не может быть надежным порукою истины, и Да-лин говорит единственно по догадке, но вероятно ли, чтобы древние скандинавы, исписывая рунами гробы и камни, не употребляли их для начертания законов, которые служат основанием гражданских обществ?»18
В примечании 97-м, на которое указывает предыдущее, сказано на с. 58: «Рунами именуются старые письмена скандинавские. Ученые долго спорили о их древности. По крайней мере известно, что сии буквы употреблялись в Скандинавии уже около VII или / III века; их находят еще на памятниках и гробах языческих, хотя, кроме сих надписей, не имеем иных древних и важных для истории монументов рунических (см. в Шлецер. Север. Ист. Von der Schreibkunst in No rden). Жители Далекарлии19 доныне употребляют рунические знаки20 (см. Далинову Gesch. des Schwed. R., т. I, с. 180)».
Здесь Карамзин ясно говорит, что рунические письмена употреблялись в Скандинавии уже около 7 или 8 столетия, следовательно: не до Рождества Христова, как написано в немецком переводе. История государства Российского явилась уже в 1816 году, и Карамзину не могли быть известны новейшие изыскания о скандинавских древностях.
Видим, с какою добросовестностью писал наш историограф. Можем ли мы после сего слагать на его счет ошибки, какими наполнили свои переводы «Истории государства Российского» переводчики в Германии, Франции, Италии?
Если бы немцы могли читать нашего историка в оригинале, они убедились бы, что одно из желаний Шлецера — их и нашего учителя — наконец исполнено и что у нас есть «история нашего удивительного государства, написанная с основательностью Маскова21, вкусом Робертсона22, откровенностью Гианнони23 и прелестью Вольтера24».
Исполнилось и другое желание Шлецера: Александр читал историческое сочинение Карамзина. При имени сего монарха русское сердце чувствует себя проникнутым любовию к тому, кто любил Карамзина, чья дружба была славою и счастием сердца, оставшегося ей верным до последнего своего биения.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые: Московский телеграф. 1827. Ч. XVIII. № 23. Отд. II. С. 214—220. Печатается по изданию: Тургенев А. Политическая проза / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и прим. А. Л. Осповата. М., 1989. С. 251—254.
Тургенев Александр Иванович (1784—1845) — русский общественный деятель, историк, писатель. Почетный член Петербургской Академии наук.
С юных лет его связывала дружба с лучшими российскими авторами — Жуковским, Батюшковым, Пушкиным. Тургенев был видным членом литературного общества «Арзамас», близким другом и литературным единомышленником Карамзина. После отставки от службы (1824) летом 1825 г. уезжает за границу. Брат осужденного декабриста Н. И. Тургенева, он скитается по Европе, встречается с крупнейшими деятелями культуры, проводит обширные изыскания по русской истории.
В 1837 г. А. И. Тургенев сопровождал в Святогорский монастырь тело убитого А. С. Пушкина.
А. И. Тургеневу Н. М. Языков посвятил свои «Стихи на объявление памятника историографу Н. М. Карамзину» (1845).
Вскоре после смерти Пушкина, но еще до того как был напечатан его «Памятник», А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому (4 мая 1837 г.), что в Москве холодно отнеслись к замыслам об увековечении памяти Карамзина, и цитировал по этому поводу Горация и Державина: «Мне обещали доставить и копии с письма Обольянинова, в коем он по-своему доказывает, что Карамзин не заслужил памятника. Не лучше бы памятник „aere perennius“?[1] … Обними за меня милое потомство Карамзина и скажи ему и себе, чтобы не мешали, а помогли мне воздвигать другой памятник, коего ни губернатор, ни Времени полет не могут сокрушить» (Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 4. С. 15).
В 1838 г. А. И. Тургенев намеревался издать «Собрание писем и записок покойного Историографа», но получил цензурный запрет. Главное Управление Цензуры посчитало, что «еще не время обнародовать мысли, которые покойный Историограф с откровенностию дружеской переписки изъявлял о разных предметах, не подлежащих общему сведению…» (РНБ. Ф. 831. Цензурные материалы № 4. Л. 49—50 об. Уваров С. С. Доклад на имя Николая I по поводу желания А. И. Тургенева издать письма Н. М. Карамзина). А. И. Тургенев выступил против этого решения и передал князю Голицыну свои доводы и объяснения. В частности, он сообщил, что все это было предварительно доложено Императору через графа Бенкендорфа и не найдено Государем «ни преждевременным, ни неуместным» (Там же). Министр народного просвещения С. С. Уваров в своем докладе Николаю I (написанном по его повелению) отмечает, что «об этой Высочайшей резолюции Цензурному ведомству не было объявлено» и соглашается с цензурным заключением: «…я думаю, что нельзя позволить издать в свет писем Карамзина по частным обстоятельствам или о лицах, которые занимают ныне важные государственные должности…» (Там же). Министр ссылается также на мнение семейства Карамзиных, не желающего обнародования его писем и записок. По поводу этого доклада Уварова царь написал: «Справедливо; не знаю, на чем основывает г. Тургенев то, что до меня касается, ибо я сего не читал ни даже видел, стало и судить о том не мог» (Там же). Между тем благодаря состоявшимся позднее предъюбилейным публикациям русскому обществу открылся неизвестный ранее Карамзин.
Уволенный со службы императором Александром I, А. И. Тургенев вместе с братом Николаем отправляется за границу и в 1826—1827 гг. становится, благодаря П. А. Вяземскому, европейским корреспондентом «Московского телеграфа».
В 1827 г. в «Лейпцигской литературной газете» (№ 22) появилась рецензия на немецкий перевод восьми томов «Истории государства Российского». Тургенев откликнулся на нее заметкой, опубликованной в газете «Литературные листки» (1827. № 156). В русском переводе оба текста были напечатаны в «Московском телеграфе» (1827. Ч. XVIII. № 23. Отд. П. С. 207—220) под заглавием «Спор в немецких журналах об „Истории государства Российского“».
1 Геерен (Герен) Арнольд Герман (1760—1842) — немецкий историк.
2 См. прим. 7 на с. 876.
3 Геродот (между 480 и 490 — ок. 425 до н. э.) — древнегреческий историк, прозванный «отцом истории».
4 Аммиан Марцеллин (ок. 330 — ок. 400) — римский историк.
5 Нестор (XI — начало XII в.) — русский летописец, автор первой редакции «Повести временных лет».
6 Шлецер Август Людвиг (1735—1809) — немецкий историк, филолог; на русской службе в 1761—1767 гг.
7 Тунманн Иоганн Эрик (1746—1778) — шведский историк.
8 Маннерт Конрад (1756—1834) — немецкий историк и географ.
9 Байер Готлиб Зигфрид (1694—1738) — немецкий историк, филолог, член Петербургской Академии наук.
10 Лерберг Аарон Христиан (1770—1813) — немецкий историк, член Петербургской Академии наук.
11 Круг Филипп Иванович (1764—1844) — немецкий историк. С 1795 г. работал в России, издатель памятников древней русской истории.
12 См. прим. 6 на с. 878.
13 Имеется в виду труд Шлецера «Всеобщая северная история» (1771).
14 Приведя эту цитату, искажающую смысл высказывания Карамзина (см. ниже и след. прим.), автор рецензии сопроводил ее двумя вопросительными знаками и далее заключил: «Подобных промахов легко можно было бы указать много, но ими очень мало уменьшается высокое достоинство книги» (Московский телеграф. 1827. Ч. XVIII. № 23. Отд. П. С. 212).
15 Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1. С. 145.
18 Саксон-Грамматик (1140 — ок. 1208) — датский хронист-летописец.
17 Далин Улаф (1708—1763) — шведский поэт и историк.
18 Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 1. Прим. к т. 1. С. 138.
19 Область в Средней Швеции.
20 Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 1. Прим. к т. 1.С. 42.
21 Маскоу Иоанн Яков (1689—1761) — немецкий историк.
22 Робертсон Уильям (1721—1793) — английский историк.
23 Гианнони Джаннони Пьетро (1676—1748) — итальянский историк.
24 См. прим. 3 на с. 869.
25 Парафраза 4-го стиха из «Памятника» Г. Р. Державина: «И времени полет его не сокрушит».
- ↑ прочнее меди (лат.).