М. Н. Катков
правитьЗаслуга графа М. Н. Муравьева
(Краткий очерк положения северо-западного края)
править
Те из иностранных журналов, которые не перестают еще служить органами враждебных для России видов, — как и следовало ожидать, — рукоплещут увольнению графа М. Н. Муравьева от управления северо-западным краем. «Муравьев, — пишет известный петербургский корреспондент „Independance Beige“, — Муравьев, этот свирепый проконсул Вильны (le farouche proconsul de Vilna), решительно оставляет свою должность, и давно бы пора»… «Известие об увольнении Муравьева, — пишут в „Temps“, — может быть встречено европейским общественным мнением не иначе как с радостью; известно, какую мрачную славу приобрел себе этот человек замечательным содействием к подавлению недавнего польского восстания». Радость партий внутренних и заграничных, преданных польской идее, умаляется, как видно из их заявлений, только тем, что М. Н. Муравьев не отставлен от должности, а уволен, как сказано в высочайшем рескрипте, «с сожалением», и что Государь Император, признавая его заслуги пред Престолом и Отечеством и желая увековечить память о них, возвел его в графское Российской Империи достоинство. Впрочем, петербургский корреспондент «Independance Beige», сообщая о замещении генерала Муравьева генералом фон Кауфманом, лицом, по словам его, малоизвестным, утешает свою партию и недоброжелательную к России иностранную публику предположением, будто бы самое это назначение доказывает, что русское правительство решилось не давать более главным начальникам прежних польских областей того «страшного всемогущества», которым пользовался генерал Муравьев. Как видно, назначение генерала Кауфмана в северо-западный край пришлось не совсем по вкусу нашим внутренним корреспондентам, и они желали бы, чтоб он был связан в своей новой деятельности и лишен возможности со всею энергией, поддерживаемою сознанием личной ответственности пред современниками и потомством, продолжать дело, достославно начатое графом М. Н. Муравьевым.
Россия никогда не забудет заслуг этого человека в трудную, мрачную минуту, и беспристрастный суд истории высоко оценит его подвиг, ныне Монархом России «вполне оцененный». Вспомним ту мрачную минуту — хотя бы и не желалось вспоминать ее, — которая призвала графа Муравьева к деятельности посреди объятого мятежом края; вспомним ее, для того чтоб оценить то историческое значение, которое навсегда останется за его именем. Мы не имеем намерения исчислять все его заслуги или обсуживать те меры, которые принимал он по управлению вверенным ему краем; мы хотим указать только на то, какую цену имеет его деятельность по отношению к тем обстоятельствам, среди которых она развивалась, по отношению к тем трудностям, которые могли бы заставить его уклониться от призыва, по отношению к тем препятствиям, с которыми он должен был бороться, для того чтоб исполнять свой долг перед отечеством. Только два года прошло с тех пор, но надобно сделать усилие, чтобы перенестись мыслию в то время. Теперь посреди русского общества никто не осмелится сказать открыто, что Русское государство не должно быть русским в той или другой части своей территории, что русская политика внутри или вне не должна быть национальною; теперь даже злоумышленники и негодяи стараются подделываться под патриотический тон. За два года перед сим защищать русские интересы, отстаивать единство, целость и национальность Русского государства казалось делом безумным, отчаянным и невозможным; молвить слово против измены и мятежа, грозившего раздроблением России, значило вооружить против себя все стихии. В то время все русское было поражено бессилием и унынием, все враждебное России заранее торжествовало победу, и Европа ожидала с часу на час, что Россия исчезнет с горизонта, как марево. Минута была критическая! Мало было людей в России, которые решились бы в то время взглянуть прямо в лицо задаче, предстоявшей государственному человеку, призванному верховною властью к борьбе с изменой, встречавшею себе повсюду сочувствие и поддержку, к восстановлению достоинства Русского государства в крае, где оно было поругано, к восстановлению русской национальности в крае, где она была доведена до последнего издыхания. Повторим, для того чтоб оценить значение деятельности графа Муравьева в Вильне, надобно сообразить те обстоятельства, среди которых он должен был действовать, надобно представить себе, в каком положении находилось бы теперь русское дело, если бы не явилось государственного деятеля, способного среди хаоса, который окружал нас в ту пору, возыметь решимость исполнить во всей силе Монаршее решение, состоявшее в том, что западный край, эта коренная историческая часть России, эта колыбель Русского государства, должен быть отныне и навеки краем непререкаемо русским. Представим себе, что произошло бы, если бы в те дни, когда на нас наступала вся Европа, когда внутренняя организованная измена казалась непобедимою и заранее торжествовала свою победу, если бы в то время рука, действовавшая в Вильне, дрогнула хоть на минуту под градом ругательств и проклятий, которые со всех сторон сыпались на всякого русского деятеля, не отступавшего пред своим долгом или не изменявшего ему, и которые с таким страшным обилием сыпались особенно на виленского генерал-губернатора? Не великая ли заслуга в одном том, что граф Муравьев принял на себя всю ненависть, всю злобу как внутренних, так и заграничных врагов единства и целости России?
Деятельность его было проникнута неизменным сознанием, что Литва и Белоруссия могут быть только русским краем. При нем впервые после долгого времени почувствовалось там присутствие русской силы: загнанное русское племя встрепенулось и приободрилось; все русское, бывшее доселе в уничтожении, вошло в почет; сами поляки начали, по-видимому, сознавать необходимость отречься от несбыточных мечтаний и обратиться в граждан земли русской, и даже евреи стали охотно посылать своих детей в школы русской грамотности. Недоброжелательные к России публицисты видят во всех действиях генерала Муравьева только намерение подавить польскую национальность, но мы, русские, не можем не чествовать в нем человека, положившего теми мерами, которые были ему сподручны, начало возрождению русской народности, до того времени забитой и загнанной в западном крае России, начало вступлению ее в законно принадлежащие ей права.
Впрочем, совершение этого великого дела еще далеко впереди: для него требуется соединенное и дружное действие государственных и общественных сил всей России, не говоря уже о необходимости крепкой и по возможности самостоятельной власти в западном крае. Чего достигла польская пропаганда веками с помощью чрезвычайно искусных усилий и при обстоятельствах особенно благоприятных, того невозможно было переделать в какие-нибудь два года. Ни юго-западный, ни северо-западный край России далеко еще не стали вполне русским краем. России, за весьма немногими исключениями, не удалось еще сделать никаких приобретений в польском или ополяченном землевладельческом классе западного края, и этот класс до сих пор остается вполне польским. В Киевском генерал-губернаторстве не приходится и одного русского помещика на 10 польских; в Виленском генерал-губернаторстве это отношение еще менее благоприятно для русского дела, за исключением разве Витебской и Могилевской губерний.
Нельзя, конечно, отрицать великой важности того, что крестьяне, которых значительное большинство принадлежит к русскому народу, приобрели теперь свои земли в полную собственность, что они поставлены в этом отношении вне всякой зависимости и вне всяких счетов с землевладельцами и что, при пересмотре уставных грамот, принимаются меры к возможно большему обеспечению материяльного их быта; но крестьяне представляют собою общественный класс, обремененный тяжким материяльным трудом, пассивный и малосамостоятельный во всем, что касается общих политических интересов края. Они всегда будут в состоянии отразить силу силой; но революционная польская пропаганда не всегда же будет спешить действовать силой, и Бог весть какой еще вид могут принять ее интриги и козни и насколько сельский люд окажется способным не только разоблачать и расстраивать эти козни — чего и ожидать от него нельзя, — но даже и сам противостоять им: только русский или вновь обрусевший землевладельческий класс может сделать наш западный край прочным достоянием России.
Притом же в среде даже русского крестьянского населения Виленского генерал-губернаторства насчитывается несколько сотен тысяч католиков, не считая латинизантов, или тайных католиков. Это обстоятельство само по себе не имело бы особенной важности в политическом отношении, но в данном случае особенно важно то, что в нашем западном крае католицизму усвоен самим русским правительством польский язык и, напротив, совершенно возбранен язык русский, так что католик западного края России означает человека, который молится Богу если не исключительно, то преимущественно на польском языке, который слушает в костелах польские проповеди, для которого польский язык служит единственным способом к удовлетворению религиозных потребностей. Католиков западного края России поэтому прямо причисляют к полякам, какого бы ни были они происхождения. В Ковенской губернии считается всего около 30 000 поляков, и однако же благодаря решительному в ней преобладанию католицизма ни одна губерния не предалась в большей степени последнему польскому мятежу. Понятно, каким могущественным средством к ополячению края является католицизм благодаря этому особенному обстоятельству. Для северо-западного края России и особенно для некоторых его губерний это обстоятельство имеет чрезвычайную важность, потому что в составе его населения, простирающегося до 5 1/2 миллионов, считается около 2 200 000 католиков, или почти две пятые доли (не считая латинизантов), в Ковенской же губернии, отдельно взятой, 828 000 католиков из 997 тысяч всего населения, или с лишком 4/5, в Виленской — 607 тысяч католиков из 892 000, или более 2/3 (68 %) всего населения. Не вдаваясь теперь в подробное рассмотрение этого предмета, мы постановим только вопрос: не способствует ли устранение русского языка из употребления в храмах, в духовных молитвах и при совершении треб ополячению края, и пока этот порядок вещей продолжается, не вправе ли поляки считать эти губернии чисто польскими областями в национальном отношении?
Говорить ли еще о городском населении, в руках которого вся торговля и промышленность, которое располагает значительными капиталами и которое по своему общественному влиянию и экономическому значению в каждой стране занимает второе место после землевладельческого класса? В нашем западном крае, и притом почти равно в обоих его генерал-губернаторствах, собственно говоря, нет ни русских, ни польских городов, а есть только города еврейские, если брать во внимание состав их населения. Во всех девяти губерниях западного края число евреев простирается до 1 180 000, что составляет более одной десятой части (11,07 %) всего населения, и эти 1 180 000 все занимаются торговлей, ремеслами и мелкими городскими промыслами, хотя большая половина их имеет свое постоянное жительство в местечках. Но если мы возьмем отдельно одни города, то окажется, что в Виленском генерал-губернаторстве почти половина всего их населения, а в Киевском — более 2/5 (45 %) — евреи, именно в первом из 496 000 горожан 244 000 евреев, а во втором — из 435 000 горожан 196 000 евреев; относительно наибольшее число составляют они в Волынской губернии (62 500 из 110 000, или более 56 %) и в Ковенской (35 000 из 68 000, или более 51 %), наименьшее — в Киевской (83 000 из 204 000, или 40 %) и в Виленской (32 000 из 73 000, или 44 %). Но даже и там, где евреи не составляют абсолютного большинства в городском населении западного края, они решительно преобладают над каждым из двух других элементов, враждующих между собою: православным русским и католическим польским. Впрочем, и в этом отношении положение юго-западного края гораздо благоприятнее, чем положение северо-западного: там православные только в Волынской губернии составляют менее третьей части всего городского населения, тогда как в Киевской их более половины (55 %), в Подольской более 2/5 (46 %); напротив, в городском населении Ковенской губернии православные составляют немногим более десятой части (11 %), Виленской — немногим более одной восьмой (13 1/2 %), Гродненской — немногим более одной шестой (17 %) и в городах целого Виленского генерал-губернаторства — только одну четверть всего их населения. Если и вообще такое преобладание еврейского элемента в городах и вместе во всей городской промышленности западного края не может почитаться явлением сколько-нибудь нормальным и было одним из самых печальных и знаменательных продуктов польской истории, то зло еще усугубляется тем, что эти евреи знают русскую народность только в состоянии уничижения, что они привыкли смотреть на нее как на свою добычу и что они невольно тянут на запад, к Польше, где живет почти сплошная масса их единоверцев в 600 000 человек, между тем на востоке Россия не впускает их в другие части своей территории.
Итак, вот действительное положение нашего западного, и особенно северо-западного, края в настоящее время: высший землевладельческий класс, почти исключительно польский, еще мечтающий о восстановлении Польского королевства; почти половина всего городского населения — еврейская, и, наконец, масса крестьянского населения, хотя большею частью и русская, но не располагающая ни материальными, ни нравственными средствами и в значительной степени тронутая католицизмом, который здесь на беду является в национально-польской одежде. Какие нужны усилия со стороны России, чтобы не только внешним образом удержать этот край за собою, но и усвоить его себе вполне, сделать его совершенно своим, русским краем!
Впервые опубликовано: «Московские Ведомости». 1865. 2 мая. № 94.