Август Стриндберг
правитьЗарницы.
правитьГосподин X, чиновник на пенсии.
Его брат, консул.
Кондитер Штарк.
Агнеса, его дочь.
Луиза, служанка Г-на X.
Герда, разведенная жена Г-на X. Фишер, её новый муж. Молочница.
Почтальон.
Фонарщик.
Фасад большого городского дома. Фундамент и подвальный этаж его сложены из гранита, остальная часть дома — из желтого кирпича. Окна выложены из песчаника. Посредине низкая дверь в подвальный этаж. Через нее ход во двор и в кондитерскую.
С правой стороны — угол дома с парадным крыльцом, вокруг которого растут штамбовые розы и другие цветы. На этом же углу, на стене дома, почтовый ящик.
Первый этаж с большими окнами. Все они открыты. Четыре окна выходят из элегантно меблированной столовой. Во втором этаже четыре окна со спущенными красными занавесками. В квартире второго этажа все окна освещены.
Перед домом тротуар, обсаженный деревьями. На переднем плане зеленая скамейка и недалеко от неё фонарь, с газовым рожком.
Кондитер выходит из дома со стулом и усаживается на нём перед своей дверью.
В окно первого этажа видно, как Г-н X. сидит за столом у себя в столовой. За его спиной большая зеленая майоликовая печка с выступом, на котором стоит какой-то портрет между двух канделябров и ваз с цветами. Молодая девушка в светлом платье подает последнее блюдо.
Брат Г-на X. входит с левой стороны, подходит к окну и стучит палкой о подоконник.
Брат. Ты скоро?
Г-н X. Сейчас кончаю.
Брат. (Раскланиваясь с кондитером). Добрый вечер, Г-н Старк; удивительно жарко сегодня… (садится на скамейку).
Кондитер. Добрый вечер, Г-н консул! Да, сегодня ужасно жарко, а нам пришлось — таки поработать весь день…
Брат. А?… Что же, в нынешнем году хороший урожай фруктов и ягод?
Кондитер. Нет, не особенный. Весна, знаете ли, была очень холодная, а лето было чересчур жаркое. Те, кто, как мы, просидели всё лето в городе, натерпелись от жары.
Брат. А я только вчера вернулся из деревни. Каждый год бывает так. Как только наступают длинные темные вечера, начинаешь тосковать по городу…
Кондитер. А вот мы с женой за всё лето ни разу не выезжали из города. Летом дела идут совсем тихо, а все-таки уехать никуда нельзя, надо заготовлять товар на зиму. Сперва поспевает садовая земляника, потом лесная земляника, затем вишни, а за ними смородина и крыжовник. К осени созревают дыни и разные фрукты.
Брат. Скажите, пожалуйста, Г-н Старк, разве этот дом продали?
Кондитер. Нет, я ничего подобного не слышал.
Брат. А в доме много жильцов?
Кондитер. Да. Всех квартир, кажется, десять, если считать те, что выходят во двор. Но все мы очень мало знаем друг друга, поэтому у нас здесь совсем нет сплетен. Со стороны можно даже подумать, что мы все здесь прячемся друг от друга. Я живу в этой квартире вот уже десять лет. Первые два года у меня были странные соседи. Днем их совсем не было слышно, но за то вечером они поднимали ужасный шум. Подъезжали какие-то экипажи и на них что то увозили. Потом, только уже в конце второго года, я узнал, что рядом со мной помещалась больница, и что это по вечерам увозили покойников.
Брат. Это неприятно!
Кондитер. Да, вот что значит тихие соседи!
Брат. У вас вообще здесь очень тихо.
Кондитер. Да, это правда. Но и здесь разыгрывались драмы…
Брат. А скажите, пожалуйста, Г-н Старк, кто снял квартиру над моим братом.
Кондитер. В той квартире, где сейчас спущены красные занавески, нынешним летом умер квартирант. Целый месяц квартира стояла пустая, а вот уж с неделю, как в нее переехали новые жильцы, но я их еще ни разу не видал… и даже не знаю их фамилии. Кажется, они никогда не показываются на улице. А почему вы спросили меня об этом, Г-н консул.
Брат. Да так… я сам не знаю, почему. Эти четыре красные занавески мне почему то подозрительны. Мне почему-то кажется, что за ними разыгрывается какая-нибудь кровавая драма. Смотрите, вон там стоит финиковая пальма, как пучок розог, и тень от неё падает на красные занавески… Жаль, что никого из жильцов отсюда не видно.
Кондитер. В этой квартире бывает очень много народу, но только по позднее, ночью…
Брат. Что же, это мужчины или дамы?
Кондитер. Нет, я видел и мужчин и дам… Простите… мне пора вниз к моим горшкам… (Уходит в дверь, ведущую в кондитерскую.
(Г-н Х. кончил свой обед; он встает из за стола, подходит к окну, закуривает сигару и разговаривает со своим братом).
Г-н X. Подожди минутку. Я сейчас готов. Луиза сейчас — пришьет только пуговицу к моим перчаткам.
Брат. Разве ты хочешь идти в город?
Г-н. X. Отчего же? Может быть, мы с тобой и прогуляемся по городу? С кем это ты тут разговаривал?
Брат. Тут кондитер сидел…
Г-н X. А?… Он очень хороший человек. Ты знаешь, это единственный человек, с которым я виделся за всё лето…
Брат. Неужели же ты все вечера просидел дома? Разве ты не ходил гулять?
Г-н X. Никогда! Эти светлые вечера наводят на меня тоску. Может быть, они очень хороши в деревне, но в городе они производят впечатление чего-то противоестественного, почти чудовищного. В тот вечер, когда зажигают в первый раз фонари осенью, я опять чувствую себя спокойным и я опять могу гулять по вечерам. После прогулки я утомляюсь и сплю гораздо лучше.
Луиза. (За окном. Подает ему перчатку).
Г-н X. Спасибо, дитя мое… Окна можно не закрывать… комаров нет… Ну, теперь я иду!
Немного погодя Г-н X. выходит в парадную дверь, опускает в почтовый ящик письмо и садится рядом с братом на скамейку.
Брат. Скажи мне пожалуйста, чего ради ты сидишь летом в городе, хотя мог бы прекрасно уезжать отсюда в деревню.
Г-н X. Не знаю. Я стал ужасно неподвижен. Воспоминания приковали меня к этому месту… Только здесь, в моей квартире, я чувствую себя в безопасном и спокойном месте. Да, только здесь… Как любопытно иногда посмотреть со стороны на свое собственное жилище… Я стараюсь представить себе, что там живет кто-то другой… Когда я вспомню, что я прожил здесь целых десять лет…
Брат. Разве уже есть десять лет?
Г-н X. Да, время летит быстро, когда оглядываешься на прошлое, но оно ползет медленно, когда его переживаешь… В то время дом был только что отстроен; при мне настилали паркет в столовой; при мне красили окна и двери… Она сама выбирала эти обои, которые у меня до сих пор… Да, всё это было… Кондитер и я, мы тут самые старые жильцы, у него тоже было здесь свое горе… Он из тех людей, которым ничто не удается; вечно у него какая-нибудь неприятность… Я пережил с ним вместе его жизнь и тащил на плечах его ношу вместе со своей…
Брат. Он не пьет?
Г-н X. Нет! Он очень трудолюбив, но ему не везет… Мы с ним оба знаем историю всех обитателей этого дома. Сюда приезжали люди в свадебных каретах, потом их увозили отсюда на катафалках… И этот почтовый ящик, вон там на углу, узнал много человеческих тайн…
Брат. Здесь, кажется, кто-то умер летом?
Г-н X. Да, тут один служащий из банка умер от тифа… После этого квартира целый месяц стояла пустой… Сначала увезли покойника, потом уехала вдова с детьми, затем уже увезли мебель…
Брат. Это над твоей квартирой, во втором этаже?
Г-н X. Да, да. Там сейчас освещено. Туда переехали новые жильцы, но я их еще не видал.
Брат. Как? И ты тоже их еще не видал?
Г-н X. Я не имею обыкновения расспрашивать о жильцах. Я знаю о них только то, что бросается само в глаза. Я только наблюдаю, но сам остаюсь в стороне, потому что на старости лет начинаешь дорожить своим покоем..
Брат. Да, старость! По моему, это хорошая вещь — старость. С годами всё ближе и ближе становишься к цели.
Г-н X. Конечно, старость — хороша. Вот я и подвожу свой баланс, рассчитываюсь с жизнью и людьми и понемногу начинаю укладываться в дорогу. В одиночестве нет ничего страшного, но зато, когда никто не предъявляет к тебе никаких требований, ты, по крайней мере, свободен. Как хорошо быть свободным и иметь право, не спрашиваясь ни у кого, сидеть или уйти, думать, делать, что хочется, есть и спать, когда хочется.
В верхней квартире немного приподымается штора. Видно, что там в окне стоит женщина. Затем штора снова опускается.
Брат. Смотри, верхние квартиранты начинают подавать признаки жизни.
Г-н X. Да, да. Всё там у них ужасно таинственно. Хуже всего ночью! То у них музыка там, только ужасно плохая музыка; то они начинают играть в карты, мне так, по крайней мере, иной раз кажется. Потом поздно ночью подают экипажи, и гости разъезжаются по домам. Впрочем, я никогда не жалуюсь на соседей по квартире, потому что это никогда не помогает, а наоборот, — они еще начинают мстить за это. Поэтому самое лучшее ничего не знать…
Из подъезда выходит господин в смокинге с непокрытой головой, останавливается около почтового ящика и опускает в него целую пачку писем. После этого он опять скрывается в подъезде.
Брат. Ты видел, какая у него была корреспонденция?
Г-н X. Это похоже на какое нибудь циркулярное приглашение.
Брат. Кто этот господин?
Г-н X. Вероятно это тот квартирант, который поселился надо мной.
Брат. Так это был он? Как ты его находишь?
Г-н X. Не знаю! Может быть он какой-нибудь музыкант, что-нибудь в роде директора оперетки, — знаешь, такой, как Вариетэ; может быть, это шулер или альфонс… вероятно в нём есть всего этого понемножку…
Брат. При таком цвете лица всегда бывают черные волосы, а ты заметил, что он шатен? Значит, он или красится или носит парик. Потом, если человек ходит у себя дома в смокинге, то это может служить доказательством бедности его гардероба… А потом, ты заметил? — когда он опускал письма в ящик, то его руки делали такие движения, будто бы он тасовал колоду и сдавал карты…
Слышно, как в верхней квартире кто-то тихо наигрывает вальс.
Брат. У них почему — то всегда играют вальсы… Может быть, у них там школа танцев?.. Только зачем это они играют всё один и тот же вальс? Ты не знаешь, как он называется?
Г-н X. Кажется… это «Золотой дождь»… Я хорошо знаю этот вальс…
Брат. Разве его играли у тебя в доме?
Г-н X. Да… его и еще другой, Альказарский…
Видно как Луиза входит в столовую и ставит в буфет мытые стаканы.
Брат. Ты по прежнему доволен Луизой?
Г-н X. Да, очень.
Брат. А она не собирается замуж?
Г-н X. Не знаю, я ничего не слыхал об этом.
Брат. Разве у неё нет жениха?
Г-н X. Почему ты меня спрашиваешь об этом?
Брат. Может быть ты сам имеешь намерение на ней жениться?
Г-н X. Я? Нет, благодарю! Когда я женился в последний раз, я еще не был стар, потому что у нас очень скоро родился ребенок… А теперь я уже стар, и мне хочется одного — покоя… Неужели ты думаешь, что я могу захотеть получить госпожу над собой и моим домом и лишиться самому жизни, честь и имущества?
Брат. Ну, положим, жизнь и имущество остались бы при тебе…
Г-н X. Разве моя честь пострадала?
Брат. А ты сам разве этого не знаешь?
Г-н X. Ты думаешь?
Брат. Она отняла у тебя твою честь, когда ушла от тебя…
Г-н X. Значит, я уже целых пять лет живу без честь и не заметил ни разу, что у меня её нет!
Брат. Неужели же ты сам этого не знал?
Г-н X. Нет. Вот тебе в двух словах, как было дело… Мне, как ты знаешь, было пятьдесят лет, когда я женился на сравнительно молодой девушке, которая полюбила меня и добровольно и доверчиво отдала мне свою руку. Тогда я ей обещал, что в тот день, когда мой возраст окажется препятствием к её счастью, я тихо уйду с её дороги и дам ей полную свободу. У нас родился ребенок, и после этого ни она, ни я — мы не хотели больше иметь детей. И вот, когда дочь моя подросла, я почувствовал себя лишним и ушел, т. — е, вернее, сел в лодку и уехал, потому что мы в то время жили на острове. Так кончилась эта сказка в моей жизни! Я исполнил свое слово и спас свою честь.
Брат. Да, но она-то считала, что ты похитил её честь, потому что она сама хотела от тебя уйти. Поэтому-то она и старалась опозорить тебя и делала это так тонко, что ты до сих пор ничего об этом не знаешь.
Г-н X. Разве она жаловалась на меня в суд?
Брат. Нет. У неё не было законного повода для этого.
Г-н X. Ну, тогда мне не угрожает никакой опасности.
Брат. Есть ли у тебя сведения о том, как ей потом жилось вместе с твоим ребенком?
Г-н X. Нет. Да я и не хочу ничего знать об этом. Когда я перестрадал и привык к своей утрате, я стал считать, что всё прошлое кончено и похоронено. В этой квартире теперь остались только хорошие воспоминания о том, что было, и я остался жить в ней. — Все-таки я тебе благодарен за то, что ты мне сейчас сообщил…
Брат. Что именно?
Г-н X. Что у неё не было основания жаловаться на меня в суд…
Брат. Послушай… Мне кажется, что ты живешь в большом заблуждении…
Г-н X. Нет, нет! Не отнимай у меня этого заблуждения. Чистая, или относительно чистая совесть для меня была всегда чем-то в роде белой одежды, в которой я мог опускаться до самого дна и не задохнуться. (Встает). Я до сих пор не могу понять, как я мог перенести всё это! Теперь, слава Богу, всё это миновало! — Не пройтись ли нам по аллее?
Брат. С удовольствием. Мы сперва погуляем, а потом посмотрим, как будут зажигать первый фонарь.
Г-н X. Да, но сегодня еще будет луна, августовская луна!
Брат. Мне кажется даже, что сегодня еще полнолуние…
Г-н X. (Подходит к дому и говорит в окно). Луиза, пожалуйста, дай мне мою палку. Ты знаешь, ту, самую легкую тросточку, — просто, чтобы иметь что-нибудь в руке.
Луиза (подает ему в окно камышовую трость). Вот.
Г-н X. Спасибо, детка! Можешь потушить лампы в гостиной, если там у тебя нет никаких дел… Мы тут погуляем с братом… Так что я не знаю, когда вернусь…
Г-н X. и брать уходят.
(Луиза стоит у окна. Кондитер опять выходит на улицу).
Кондитер. Добрый вечер, фрэкен. Сегодня что-то тепло… Ваши господа, должно быть, пошли погулять?
Луиза. Да, они там гуляют в аллее… Вы знаете, сегодня он пошел погулять в первый раз за всё лето…
Кондитер. Да, вы знаете, мы, старики, любим сумерки… Они скрывают от нас и наши собственные и чужие недостатки… Вы знаете, фрэкен, моя старуха того и гляди совсем ослепнет. И все-таки она ни за что не соглашается делать операции. Она уверяет, что не на что смотреть… Иногда она даже говорит, что хотела бы еще и оглохнуть…
Луиза. Можно же дойти до такого состояния!
Кондитер. Вот вам хорошо живется, спокойно. У вас нет никаких забот. Мне ни разу не пришлось слышать, чтобы в вашей квартире было произнесено резкое слово, ни разу у вас не хлопнула дверь… Может быть такая жизнь даже слишком спокойна для такой молодой особы, как вы.
Луиза. Нет, я сама люблю покой и порядок, удобство и тишину. Я люблю, когда многого не договаривают и стараются не замечать нехороших сторон жизни…
Кондитер. У вас никогда не бывает гостей…
Луиза. К нам приходит только изредка консул. Я никогда не видала раньше такой любви между братьями!
Кондитер. А кто из них старше?
Луиза. Я сама не знаю… Может быть, один из них на год старше, а может быть они и близнецы. Они относятся друг к другу с таким уважением, что можно подумать, что каждый из них старше другого.
(Агнес выходит на улицу и старается незаметно пройти мимо отца).
Кондитер. Куда ты идешь, дочь моя?
Агнес. Я хочу немного пройтись.
Кондитер. Это хорошее дело. Только возвращайся пораньше домой.
Агнес (уходит).
Кондитер. А как вы думаете, ваш барин до сих пор тоскует о своей жене и ребенке?
Луиза. Нет, я не думаю, чтобы он тосковал об них, потому что он не хотел бы, чтобы они вернулись к нему назад, но он живет среди воспоминаний о них, а остались у него от них только хорошие воспоминания…
Кондитер. А все-таки его, вероятно, иногда беспокоит судьба дочери?..
Луиза. Конечно, он боится, что мать её выйдет второй раз замуж, и тогда всё будет зависеть от того, кто будет вотчимом ребенка…
Кондитер. Мне рассказывали, что сперва жена отказалась принимать от него какую бы то не было помощь, но потом, через пять лет, она будто бы представила ему через своего адвоката счет в несколько тысяч за содержание ребенка…
Луиза. (Уклончиво). Об этом я ничего не знаю.
Кондитер. А все-таки я уверен, что у него сохранились самые лучшие воспоминания о жене.
(Входит слуга с корзиной вина).
Слуга. Извините за беспокойство… Где тут живет Г-н Фишер?
Луиза. Господин Фишер? Я такого не знаю.
Кондитер. Постойте! Может быть это новый квартирант во втором этаже. Войдите в подъезд и позвоните во втором этаже.
Слуга. Во втором этаже? (Идет к подъезду). Хорошо. Благодарю вас…
Луиза. Сегодня ночью нам опять не удастся заснуть, потому что туда опять понесли вино.
Кондитер. Что это за люди там живут? Их днем никогда не видно.
Луиза. Может быть они ходят по черной лестнице. Я еще ни разу их не видала, но слышу их постоянно.
Кондитер. Я слышал, как у них в квартире хлопали двери… Мне даже показалось, что там бьют кого-то…
Луиза. Они даже в такую жару никогда не открывают окон… Это, наверно, какие-нибудь южане… Смотрите, смотрите… молния! Раз, два, три… Это, должно быть, просто зарницы… Грома совсем не слышно.
Голос из подвала. Милый Старк, иди скорей, помоги мне справиться с сиропом…
Кондитер. Иду, иду сейчас!.. Мы теперь заняты заливкой… Иду, иду! (Уходит к себе).
Луиза. (Стоит у окна).
Брат. (Медленно входит справа). Что, брат еще не вернулся?
Луиза. Нет, господин консул.
Брат. Он хотел поговорить по телефону, а я пошел один вперед. Значит, он сейчас здесь будет… Что это такое? (Нагибается и поднимает с тротуара карточку). Что там написано? «Бостонклуб после полуночи. Фишер». Кто такое Фишер? Вы не знаете, Луиза?
Луиза. Только что сюда приходил посыльный с корзиной вина и искал какого то Фишера во втором этаже…
Брат. А? Это во втором этаже!.. Это там, где всю ночь горит огонь за красной занавеской… У вас плохие жильцы завелись в доме, Луиза…
Луиза. Что значит «Бостонклуб»?
Брат. Может быть, что тут и нет ничего преступного… но почему-то в этом случае мне кажется… Но как попала сюда эта карточка? Он, должно быть, сам уронил ее, когда опускал письма в почтовый ящик. Фишер… я где-то слышал эту фамилию… но я что-то не могу сейчас припомнить, по какому случаю я ее слышал… Фрэкен Луиза, позвольте вам предложить один вопрос. — Мой брат часто говорит о своем прошлом?
Луиза. Нет. С мной он никогда не говорит об этом.
Брат. Фрэкен Луиза… еще один маленький вопрос…
Луиза. Простите, вот несут вечернее молоко, и я должна идти его принять…
(Луиза отходит от окон. Молочница проходит через сцену и входит в подъезд).
Кондитер. (Выходит на улицу, снимает свою белую фуражку и отдувается). Я как барсук… то выскочу из своей норы, то опять в нее спрячусь… Там просто невыносимо около плиты… Она не остывает даже к вечеру…
Брат. Кажется собирается дождик. Вы видели молнию? В городе не так то приятно, но у вас тут наверху по крайней мере хоть тихо. Ни грохочущих экипажей, ни конок… Тут совсем как в деревне.
Кондитер. Да, здесь тихо, а для нашего дела так даже, пожалуй, и слишком тихо. Вот я хороший кондитер, но плохой торговец. Я всегда был таким и никак не могу научиться. Может быть тут есть еще и другая причина. Может быть, я не умею обращаться с покупателем. Видите ли, когда покупатель обращается со мной, как с обманщиком, то я начинаю раздражаться, а потом я совсем теряю последнее терпение. Но теперь я уже и не могу даже сердиться. Чувства притупились… Да, всё изнашивается со временем…
Брат. Вам бы следовало поступить куда-нибудь на место…
Кондитер. Меня никто не возьмет.
Брат. Почему? Разве вы уже пробовали?
Кондитер. Нет. К чему? Всё равно из этого ничего не выйдет.
Брат. Ах, вот как?..
(В верхнем этаже дома кто-то протяжно стонет: О-о!..
Кондитер. Господи Иисусе! Что они там делают наверху? Можно подумать, это они там убивают друг друга…
Брат. Эти новые и незнакомые люди, поселившиеся в доме, мне что-то не нравятся. Какое-то красное грозовое облако обволакивает их… Что это за люди? Откуда они явились? Что им здесь нужно?
Кондитер. Вы знаете, как опасно вмешиваться в чужие дела. Так легко можно попасть в неприятное положение…
Брат. И вы ничего не знаете об них?
Кондитер. Нет, я ничего не знаю…
Брат. Слышите?.. Вот опять кричат у них на лестнице…
Кондитер. (Прячась за дверь). Я не желаю принимать участия во всей этой истории… (Уходит).
Герда, разведенная жена Г-на X, выходит из дома с непокрытой головой. Она сильно возбуждена, волосы её растрепаны).
Брат. (Идет к ней).
(Они узнают друг друга. Она испуганно отступает назад).
Брат. Это ты? Ты бывшая жена моего брата?
Герда. Да.
Брат. Зачем ты пришла в этот дом? Почему ты не пожалела покоя моего бедного брата?
Герда. (Смущенно). Мне назвали другое имя, и я думала, что он уже не живет больше в этом доме. Я не виновата…
Брат. Не бойся меня, Герда! Ты не должна меня бояться! Может быть тебе нужна моя помощь? Что у вас там случилось наверху?
Герда. Он бил меня…
Брат. А девочка твоя с тобой?
Герда. Да.
Брат. Значит, у неё есть вотчим?
Герда. Да.
Брат. Поправь свою прическу и постарайся успокоиться, тогда мы с тобой поговорим обо всём этом… Но, ради Бога, пощади моего брата…
Герда. Он, должно быть, ненавидит меня…
Брат. Нет. Посмотри, как. он ухаживает за твоими цветами на этих клумбах. Ты помнишь, как он сам приносил тебе землю в корзине? Разве ты не узнаешь свои цветы? Вот твоя голубая горчанка, вот резеда, здесь твои розы, — помнишь? — он их сам прививал. Разве ты не видишь, как свято чтится здесь память о тебе и о твоем ребенке?
Герда. А где он сам сейчас?
Брат. Он там, в аллее. Он сейчас придет сюда с вечерней газетой. Если он придет с левой стороны, то пройдет в квартиру двором, сядет вон там, в зале, и будет читать… Стой смирно, тогда он тебя не заметит… Но тебе, должно быть, уже пора вернуться к своим…
Герда. Нет, не могу… Я не могу больше вернуться к этому человеку!
Брат. Кто он такой? Чем он занимается?
Герда. Он был певцом…
Брат. А теперь?… Просто искатель приключений?
Герда. Да.
Брат. Он содержит игорный дом?
Герда. Да.
Брат. А твоя дочь? Она служит приманкой?
Герда. Не говори так!
Брат. Это ужасно!
Герда. Зачем употреблять такие сильные выражения?
Брат. По твоему грязь нельзя называть её настоящим именем? Ты знаешь, что можно самые хорошие поступки замарать грязью? Зачем тебе понадобилось порочить его честь? Зачем ты старалась сделать меня своим сообщником? Я был настолько наивен, что поверил тебе, и я защищал твое неправое дело!
Герда. Но ты забываешь, что он был слишком стар.
Брат. Нет, тогда он еще не был слишком стар, потому что у вас скоро родился ребенок. Ты же помнишь, что, когда он был твоим женихом, он спросил тебя, хочешь ли ты иметь от него ребенка. И он тогда же обещал тебе, что в тот день, когда он увидит, что его возраст служит препятствием к твоему счастью, — он даст тебе свободу.
Герда. Да, но он сам ушел от меня, он этим нанес мне оскорбление.
Брат. Это не могло быть оскорблением для тебя! Твой возраст защищал тебя… он служил лучшим доказательством в твою пользу.
Герда. Он должен был дать мне уйти от него…
Брат. Зачем? Это было бы позором для него…
Герда. Всё равно, на кого-нибудь из нас должен был лечь этот позор.
Брат. У тебя удивительно странная логика!.. Ты опозорила его доброе имя, и ты хотела и меня заставить сделать то же… Я теперь не знаю, как можно восстановить его честь?
Герда. Нет, нет! Его честь можно восстановить только на мой счет!
Брат. Я не могу согласиться с тобой, потому что в тебе говорит одна ненависть. Но оставим в покое его честь. Займемся лучше спасением твоей дочери, которой угрожает гибель. Что нам делать?
Г-н X выходит слева с газетою в руках. Он задумчиво проходит через сцену и идет к двери, ведущей во двор. В это время Брат и Герда стоят молча за углом у подъезда. Когда Г-н X исчезает за дверью, Брат и Герда выходят на авансцену. Затем видно, как Г-н X входит в залу, садится в кресло и читает газету).
Герда. Неужели это он?
Брат. Подойди сюда и посмотри на свое прежнее жилище. Всё здесь осталась в том виде, как было при тебе, когда ты убирала квартиру по своему вкусу. Не бойся, он нас не может видеть; здесь слишком темно а свет от лампы слепит ему глаза.
Герда. Ах, как он меня обманул!
Брат. Каким образом?
Герда. Да он совсем не постарел с тех пор! Я просто ему надоела тогда, — вот и всё. Смотрите, какие у него воротнички! Вон и галстук завязан по самой последней моде! Теперь я уверена, что у него есть любовница!
Брат. Да. И ты можешь видеть её портрет. Вон он там стоит на камине между двумя канделябрами.
Герда. Но ведь это мой портрет с ребенком! Неужели он любит меня до сих пор?
Брат. Он любит свои воспоминания о тебе.
Герда. Как это странно!
(Г-н X перестает читать и смотрит в окно).
Герда. Он смотрит на нас!
Брат. Тише! Стой смирно…
Герда. Он смотрит мне прямо в глаза!
Брат. Стой смирно! Он тебя не видит…
Герда. У него лицо, как у мертвого…
Брат. Ты, ведь, и на самом деле убила его…
Герда. Зачем ты говоришь такие вещи…
(Сильная молния освещает Герду и Брата).
Г-н X. Вздрагивает и встает).
Герда. (Прячется за угол дома у подъезда).
Г-н X. Карл Фридрих! (Подходит к окну). Ты здесь один? А я думал… Ты, в самом деле, один?
Брат. Да, как видишь.
Г-н X. Сегодня вечером ужасно душно, и от цветов у меня разболелась голова… Но всё-таки я дочитаю вечернюю газету… (Идет на свое прежнее место и садится читать газету).
Брат. (Подходит к Герце). Ну, теперь я к твоим услугам. Хочешь, я пойду с тобой туда, наверх, если это нужно.
Герда. Тогда идем. Придется выдержать тяжелую борьбу…
Брат. Что же делать? Ребенка надо спасти. А потом, не забывай, что я представитель закона…
Герда. Да, ради ребенка… Идем!
(Уходят).
Г-н X. (Из залы). Карл Фридрих! Давай сыграем в шахматы. Карл Фридрих!
Занавес.
В столовой.
У задней стены кафельная печь. Слева от неё дверь в буфет. Справа открытая дверь в прихожую. Налево у стены буфет, около него телефон; направо рояль и часы. В правой и левой стене по двери.
Луиза. (Входит).
Г-н X. Ты не знаешь, куда ушел мой брат?
Луиза. (Беспокойно). Я его только что видела здесь, около дома, он не мог уйти далеко.
Г-н X. Ужасно шумят сегодня там наверху! Можно подумать, что они нарочно стучат ногами у меня над головой! Слышишь, они теперь выдвигают ящики из комодов, — как будто собираются укладываться в дорогу; может быть они просто решили бежать… Как жаль, что ты не умеешь играть в шахматы, Луиза!
Луиза. Я играю, но только очень плохо…
Г-н X. Если ты знаешь, как надо ходить фигурами, то всё остальное придет само собой. Ну, садись же, детка!
(Устанавливает фигуры).
Г-н X. Смотри, они там наверху так топчут, что королева трясется… А снизу еще этот кондитер подтачивает… Нет, положительно надо съезжать с этой квартиры…
Луиза. По моему, вам бы уже давно следовало это сделать…
Г-н X. Ты говоришь, уже давно?
Луиза. Да. Никогда не следует жить долго среди старых воспоминаний…
Г-н X. Почему? Когда жизнь уже прожита, все воспоминания хороши…
Луиза. Вы проживете еще двадцать лет, а это чересчур длинный срок для того, чтобы его можно было прожить среди воспоминаний, которые, всё равно, должны померкнуть или, может быть, в один прекрасный день предстать в совсем другом цвете.
Г-н X. Дитя мое, сколько в тебе знания жизни! Твой ход. Ну, возьми же пешку… Нет, только не эту, а то я тебе в два хода сделаю мат…
Луиза. Я лучше пойду конем.
Г-н X. Это очень рискованный ход.
Луиза. Ничего, а я всё-таки пойду конем.
Г-н X. Хорошо. Тогда мне придется пустить в ход своего офицера…
Кондитер. (Входит из прихожей с подносом в руках).
Луиза. А, это Г-н Старк с вечерними булочками. Он всегда крадется, как мышь. (Встает, идет в прихожую, берет у кондитера поднос и уходит с ним в буфет.
Г-н X. Ну-с, Г-н Старк, как поживает ваша старушка?
Кондитер. Благодарю. Вот глаза только у неё болят… как всегда…
Г-н X. Кстати, вы не видели там моего брата?
Кондитер. Он вероятно пошел прогуляться…
Г-н X. Разве он встретил каких нибудь знакомых?
Кондитер. Нет, едва ли…
Г-н X. Г-н Старк, сколько лет прошло с тех пор, как вы в первый раз увидали эту квартиру?
Кондитер. Это было ровно десять лет тому назад…
Г-н X. Когда вы приносили мне свадебный торт…А как, по вашему, обстановка с тех пор изменилась?
Кондитер. Ничуть… Вот разве только пальмы выросли… А всё остальное совсем как тогда…
Г-н X. И так всё и останется вплоть до того дня, когда вы войдете сюда с похоронным тортом. Когда приходит известный возраст, ничто в жизни не меняется… жизнь останавливается… нет, она скользит назад, как сани с горы…
Кондитер. Да, ничего не поделаешь…
Г-н X. И так гораздо покойнее… Нет уже ни любви, ни радости, близкие люди только помогают тебе переносить твое одиночество; и все люди для тебя становятся просто людьми, они уже не могут предъявлять к тебе своих прав на любовь и сочувствие. А потом понемногу отделяешься от всех, как старый зуб, и выпадаешь, не причиняя никому ни боли, ни огорчения. Луиза, например, — красивая и молодая девушка, — а я смотрю на нее с таким же наслаждением, как на прекрасное произведение искусства, которым мне даже не хочется обладать. И это создает между нами совсем особенные хорошие отношения. С братом мы живем, как два старых джентльмена, мы никогда не подходим слишком близко друге к другу и не пускаемся в излишнюю откровенность. Если занимаешь среди людей такое, так сказать, нейтральное положение, то этим уже устанавливается известное расстояние между людьми и тобой; ну, а на расстоянии, как оказывается, мы гораздо лучше относимся друг к другу. Одним словом, я доволен старостью и её покоем…. (Зовет). Луиза!
Луиза. (Входит в левую дверь. Ласково, как и раньше). Прачка принесла белье, надо его сосчитать…
Г-н X. Ну, посидите и поболтайте со мной, Г-н Старк… Может быть, вы играете в шахматы?
Кондитер. К сожалению, я не могу надолго уходить от своих горшков… А в одиннадцать часов надо затапливать уже заднюю печь… Очень благодарен за любезное приглашение…
Г-н X. Если вы там увидите моего брата, то попросите его прийти сюда и составить мне компанию…
Кондитер. С удовольствием. (Уходит).
Г-н X. (Один. Некоторое время молча передвигает фигуры на шахматной доске, потом встает и начинает ходить по комнате). Да, да, спокойствие старости! (Садится за рояль и берет несколько аккордов. Потом встает и снова ходит по комнате). Луиза! Нельзя ли отложить счет этого белья.
Луиза. (За дверью). Это невозможно. Прачка здесь дожидается, а дома у неё муж и ребенок.
Г-н X. Гм… да… это верно. (Садится и барабанит пальцами по столу. Потом пытается читать газету, но это ему надоедает. Зажигает спички и тушит их. Смотрит на часы).
(Какой-то стук в прихожей).
Г-н X. Карл-Фридрих, это ты?
Почтальон. (Входит). Нет, это почтальон. Простите, что я так вошел, но двери были открыты!
Г-н X. Мне есть письмо?
Почтальон, Нет, только открытка. (Отдает ему открытое письмо и уходит).
Г-н X. (Читает). Опять этот Фишер! Бостонклуб?
Это вон там, у меня над головой! Это он и есть, господин с белыми руками. Зачем он извещает меня? Какая подлость! Положительно надо переехать на другую квартиру! Какой-то Фишер!.. (Рвет письмо).
(Стук в прихожей).
Г-н X. Это ты, Карл-Фридрих?
Служащий из ледовничества. Это я, я привез вам лед.
Г-н X. Как хорошо, что можно получать лед в такую жару. Только, пожалуйста, будьте осторожны с посудой в комнатном леднике. Будьте добры, положите кусок льда ближе к краю… когда он начнет таять, я буду слушать, как вода стекает по каплям… этим я буду измерять время… это мои водяные часы… Послушайте, откуда вы берете лед?… Он уже ушел… Все они спешат домой… у всех есть с кем поговорить и провести вечер…
(Пауза).
Г-н X. Карл-Фридрих, это ты?
(Наверху кто-то играет на рояли первую часть "Fantasie Impromptu, Opus 66, Шопена).
Г-н X. (Удивленно смотрит на потолок, затем начинает слушать). Кто это там играет? Это мое Impromptu! (Закрывает рукою глаза и слушает).
Брат. (Входит из передней).
Г-н X. Это ты, Карл-Фридрих?
(Наверху сразу перестают играть).
Брат. Вот и я!
Г-н X. Где ты был так долго?
Брат. Надо было устроить одно дело. А ты всё время просидел один?
Г-н. X. Ну, конечно. Садись, давай сыграем в шахматы.
Брат. Нет, давай лучше поболтаем. Надо же тебе слышать свой собственный голос.
Г-н X. Да, ты прав. Но дело в том, что, разговаривая, мы так легко возвращаемся к прошлому…
Брат. При этом легче забыть о настоящем…
Г-н X. Для меня нет настоящего. То, что я переживаю теперь, — это небытие… Мне всё равно, идти ли вперед или назад; впрочем, нет, лучше вперед, — впереди, по крайней мере, хоть есть надежда!
Брат. (у стола). Надежда на что?
Г-н X. Надежда на какую-нибудь перемену!
Брат. Это хорошо! Другими словами, с тебя довольно спокойствия старости.
Г-н X. Может быть.
Брат. Не может быть, а наверно! И если бы ты мог в эту минуту сделать выбор между прошлым и настоящим…
Г-н X. Нет уж, пожалуйста, без привидений!
Брат. Почему же привидения? Ведь это твои собственные воспоминания.
Г-н X. В моих воспоминаниях нет ничего страшного. Это просто известные события моей жизни, украшенные флёром поэзии. Но если бы мертвецы вдруг взяли да и ожили, то это были бы привидения.
Брат. А скажи откровенно, кто из двух, — жена или ребенок, — представляются тебе дороже и ближе в твоих воспоминаниях?
Г-н X. Обе! Я не разделяю их друг от друга. Вот почему я и не пытался оставить при себе дочь.
Брат. И ты полагаешь, что поступил правильно, не взяв себе ребенка? Неужели ты ни разу не подумал о том, что у твоей дочери может быть вотчим…
Г-н X. В то время я не думал об этом. Но потом… потом эта мысль часто приходила мне в голову, и я не раз думал…
Брат. Что у твоего ребенка может быть вотчим, который будет дурно с ним обращаться, может быть, даже унижать твоего ребенка…
Г-н X. Тише!
Брат. Что такое?
Г-н X. Ты не слышишь? Мне вдруг послышался там, в коридоре, топот её ноженек; так, бывало, она топала ими, когда искала меня по дому. Нет, пожалуй, ребенок был мне всего дороже. Как хорошо было смотреть на это маленькое, неиспорченное существо, которое еще ничего не боялось, которое еще не имело понятия о той лжи, которая наполняет всю нашу жизнь, у которого не было еще ни от кого никаких тайн. Ты знаешь, как она в первый раз узнала о людской злобе? Раз она увидала внизу, в парке, красивого ребенка и пошла к нему навстречу с распростертыми объятиями. А красивый ребенок ответил на её ласку тем, что укусил ее в щеку и высунул ей язык. Вот ты посмотрел бы тогда на мою крошку Анну-Шарлотту! Она просто окаменела, не от боли, нет, а от ужаса перед той бездонной пропастью, которая открылась её глазам, от ужаса перед пропастью, созданной в жизни людскою злобою. Мне раз самому пришлось видеть, как однажды позади самых дивных глаз на свете притаились чьи то чужие глаза, похожие на глаза какого-то дикого зверя. И ты знаешь, я тогда вдруг почувствовал настоящий страх и старался заглянуть, не стоит ли у неё за спиной кто-то чужой и неизвестный и смотрит на меня через её лицо, которое в эту минуту было похоже на маску. Но я не понимаю, к чему мы теперь говорим об этих вещах. Это вероятно жара и надвигающаяся гроза наводят на такие мысли.
Брат. Нет, это одиночество влечет за собой тяжелые мысли, и поэтому тебе необходимо бывать почаще в обществе. Это лето, которое ты провел в полном одиночестве, сидя здесь в городе, окончательно подорвало твои силы.
Г-н X. Нет, это только вот эти две последние недели. Знаешь, этот больной тифом и этот покойник в доме на меня подействовали ужасно. Мне даже начало казаться, что всё это случилось со мной самим. Кроме того и заботы и горести кондитера стали моими заботами и моими горестями. Меня тоже волнуют неурядицы в его хозяйстве и болезнь его жены; я даже со страхом думаю о его будущем… А вот эти последние дни мне всё снится моя маленькая Анна-Шарлотта. Я вижу во сне, что она подвергается какой-то опасности, какой-то страшной, но неопределенной опасности… И каждый раз перед самым сном, когда слух становится особенно чутким, я слышу топот её ножек. Однажды я как-то даже слышал её голос.
Брат. А ты не знаешь, где она теперь?
Г-н X. Да, — где она?
Брат. Что, если ты вдруг встретишь ее на улице?
Г-н X. Мне кажется, что я бы или лишился рассудка или упал бы без чувств…Я долго путешествовал за границей, а моя сестренка тем временем подрастала дома. Через много лет, когда я вернулся домой, на пароходной пристани ко мне подошла барышня и бросилась мне на шею. И меня тогда поразило, как настойчиво проникали в мою душу её глаза, напуганные тем, что я не сразу ее узнал… И ей пришлось много, много раз повторить мне: «ведь это я!» прежде чем я узнал в этой чужой барышне свою сестру. И такой же, приблизительно, представляется мне моя встреча и с дочерью. За пять лет в её возрасте можно так измениться! Ты только подумай: я могу сам не узнать своего ребенка! Нет, уж лучше пусть у меня остается моя четырехлетняя дочурка вон там, на моем семейном алтаре, — другой мне не надо.
(Пауза).
Г-н X. Луиза вероятно открыла бельевой шкаф и складывает в него белье. Ты чувствуешь, как сейчас запахло свеже выстиранным бельем, а это мне всегда напоминает… мать семейства у бельевого шкафа… Этого ангела хранителя, который обо всём заботится и всё обновляет… Мне при этом всегда представляется хозяйка дома, которая с утюгом в руках сглаживает неровности и расправляет складки… да, эти складки…
(Пауза).
Г-н X. Теперь я на минуту уйду в свою комнату и напишу письмо… Подожди меня здесь немного… я сейчас вернусь… (Уходит в левую дверь).
Брат. (Кашляет).
Герда. (Появляется в дверях прихожей). Ты один. (Часы бьют). Боже мой, — все тот же бой часов!.. Целых десять лет звучит он у меня в ушах… Эти часы никогда не шли верно, но для меня они медленно отсчитывали длинные часы в течение пяти лет, днем и ночью… (Оглядывается). Мой рояль… мои пальмы… большой стол… За ним он особенно старательно ухаживал, и он блестит как щит… А вот мой буфет… с рыцарем и Евой… у Евы корзинка с яблоками… Прежде в правом ящике лежал термометр… (Пауза). Интересно, лежит ли он там и теперь… (Идет к буфету и выдвигает правый ящик). Да, он по-прежнему здесь!
Брат. Какое это может иметь значение?
Герда. Видишь ли, в конце концов этот термометр стал для нас символом, воплощением непрочности наших отношений… Когда мы устраивали эту квартиру, про термометр забыли… Мы хотели прибить его снаружи к окну… и вот я обещала это сделать — и забыла, потом он обещал это сделать — и забыл. Мы попрекали друг друга этим термометром и, наконец, чтобы отделаться от него как-нибудь, я засунула его в этот ящик… Кончилось тем, что я возненавидела этот термометр, и он тоже. И ты знаешь, почему всё это случилось? Никто из нас ни одной минуты не верил в прочность наших отношений, — мы с первого же дня сняли друг перед другом маски и перестали скрывать свои антипатии. Первое время мы оба жили на чеку, — в любую минуту каждый из нас был готов к бегству. Вот что значит этот термометр, и ты видишь, он и до сих пор лежит на своем месте! по-прежнему он опускается и подымается, изменяясь вместе с погодой…
(Кладет термометр на место и подходит к столу).
Герда. Мои шахматы… Он купил их мне, чтобы сократить длинные часы ожидания перед рождением ребенка… С кем он играет теперь?
Брат. Со мной.
Герда. Где он сейчас?
Брат. Ушел в свою комнату написать какое-то письмо.
Герда. Где эта комната?
Брат. (Показывая налево). Там.
Герда. И здесь он прожил целых пять лет?
Брат. Нет, десять. Пять с тобой и пять без тебя.
Герда. Он, вероятно, любит одиночество?
Брат. Не думаю, он слишком одинок.
Герда. Как ты думаешь, он прогонит меня?
Брат. Во всяком случае, попробуй! Ты ничем не рискуешь, ты знаешь, что он прежде всего благовоспитанный человек. Впрочем, конечно, тебя должно смущать, что он спросит про ребенка…
Герда. Мне это и нужно… Он должен мне помочь найти моего ребенка…
Брат. И ты совсем не знаешь, куда мог скрыться этот Фишер и какие у него дальнейшие намерения?…
Герда. Он говорил мне, что ему необходимо поскорее бежать отсюда, от этого неприятного соседства, и я потом приеду к нему… А ребенка он держит при себе, как заложницу; он хочет потом определить ее в балет; к этому у неё есть и способности и даже некоторая склонность…
Брат. В балет? Ради Бога, не говори об этом отцу, он презирает подмостки!
Герда. (Садится к столу и машинально расставляет на доске шахматные фигуры). Подмостки?.. Я сама была на подмостках…
Брат. Ты?
Герда. Да. Я ему аккомпанировала.
Брат. Бедная Герда!
Герда. Почему? Я сама любила эту жизнь. Когда я здесь сидела взаперти, — не мой тюремщик, а сама моя тюрьма была виною того, что я не выдержала…
Брат. И теперь с тебя довольно?
Герда. Да, теперь я люблю покой и одиночество… но больше всего своего ребенка!
Брат. Тише!.. Он идет сюда…
Герда. (Встает и хочет бежать, потом снова падает без сил на прежнее место). Ах!..
Брат. Ну, теперь я уйду и оставлю вас одних! Не думай о том, что ты ему скажешь, — это придет само собой, как следующий ход, когда играешь в шахматы.
Герда. Я больше всего боюсь его первого взгляда, потому что по нему я узнаю, изменилась ли я за эти пять лет к лучшему или к худшему… не стала ли я теперь совсем старой и некрасивой…
Брат. (Идет к правой двери). Если он найдет, что ты постарела и подурнела, то он решится подойти к тебе… Но если он увидит, что ты по-прежнему хороша и молода, у него не будет никаких надежд, и он будет к тебе неумолим… Вот он!
Г-н X. (Медленно выходит из левой двери и идет через комнату в буфет. В руках у него письмо. Видно, как он проходит через переднюю и выходит в наружную дверь.)
Брат. Он понес письмо в почтовый ящик.
Герда. Нет, я этого не вынесу! Как я могу просить у него помощи?! Я должна бежать отсюда! Это было бы наглостью с моей стороны!
Брат. Нет, нет, останься! Ты знаешь, как он бесконечно добр и отзывчив! Он поможет тебе ради ребенка…
Герда. Нет, нет, не надо…
Брат. Только он один может тебе помочь…
Г-н X. (Входит из прихожей, ласково кивает Герде, принимая ее, очевидно по близорукости, за Луизу, подходит к телефону и звонит. В то время, как он проходит мимо Герды он мимоходом говорит). Ты уже готова?.. Прекрасно, дитя мое… Луиза, поставь снова все фигуры, мы с тобой начнем игру сначала…
Герда. (Смотрит с удивлением на него, ничего не понимая).
Г-н X. (Поворачивается к ней спиной и говорит по телефону). Алло! Алло! Это ты, мама?.. Добрый вечер… Благодарю, хорошо! Да… Луиза уже сидит за шахматами, но у неё сегодня было много работы, и она устала… Нет, слава Богу, всё это прошло и дело кончено… Нет, сущие пустяки… Тепло ли? — Да. У нас тут была сегодня гроза. Она разразилась как раз над нашими головами… но, слава Богу, никуда не ударило… Что ты говоришь?.. Я не могу расслышать… Ах, Фишеры! Да, да, они, вероятно, собираются в путешествие… Нет, почему же?.. Кажется, ничего особенного, насколько мне известно… Вот как? Ага… Да, пароход уходит в четверть седьмого… да, а приходит туда, — постой, я сейчас посмотрю, — в восемь двадцать пять… И вам всем было весело?.. (Смеется). Да, да, он такой забавный, когда веселится… А что сказала на это Мария?.. Как. нам жилось летом? Мы с Луизой развлекали друг друга, как могли… Да, она всегда в хорошем настроении… Она очень мила!.. Нет, нет, благодарю… от этого я отказываюсь.
Герда. (Что-то поняла. Встает, возмущенная).
Г-н X. Как мои глаза? Я стал совсем близоруким… Нет, ничего; я тоже говорю, как жена нашего кондитера: смотреть не на что. Иной раз даже хочется быть и глухим, чтобы ничего не видеть и не слышать. Квартиранты в верхней квартире опять ужасно стучали и шумели всю ночь… Да, какой то игорный притон… Ну вот… разъединили зачем-то, вероятно хотели подслушать разговор… (Звонит в телефон).
Луиза. (Выходит из прихожей, но Г-н X. её не видит. Герда смотрит на нее с удивлением и ненавистью. Луиза снова незаметно уходит).
Г-н X. (У телефона). Это ты, мама? Да, да. Они вечно прерывают разговор, чтобы подслушать… Значит, завтра в четверть седьмого… Обязательно… Благодарю… Конечно, конечно, с большим удовольствием! До свидания, мама!
(Дает отбой).
(Герда стоит одна среди комнаты).
Г-н X. (Оборачивается, видит Герду и постепенно начинает ее узнавать). Боже мой! Значит, это была ты, а не Луиза?
Герда. (Молчит).
Г-н X. (Устало). Как ты попала сюда?
Герда. Прости… Я здесь проездом… и вот… и вот, когда я проходила мимо, меня потянуло взглянуть на свой прежний дом… окна были открыты…
(Пауза).
Г-н X. Как, по твоему, здесь многое переменилось?
Герда. Нет, всё на старых местах… только здесь поселилось еще что-то новое…
Г-н X. (С досадой). А ты довольна своей теперешней жизнью?
Герда. Да, да. Теперь я добилась того, чего хотела.
Г-н X. А ребенок?
Герда. Наша девочка растет, крепнет, — ей хорошо…
Г-н X. Ну, тогда я больше ничего не хочу знать…
(Пауза).
Г-н X. Тебе, может быть, что — нибудь нужно от меня? Скажи, чем я могу тебе помочь?
Герда. Нет, нет, благодарю тебя… мне тоже больше ничего не надо… после того, как я увидала, что тебе хорошо живется.
(Пауза).
Герда. Хотел бы ты видеть Анну Шарлотту?
(Пауза).
Г-н X. Нет, — потому что я теперь знаю, что ей живется хорошо. Так трудно повторять то, что уже пережито, — это всё равно, как бывало в детстве, когда заставляли учить сызнова старый урок, который ты знаешь хорошо, хотя с этим и не желает согласиться учитель. Я был так далек от всего этого, — я старался не думать об этом, и теперь я не могу вернуться к прежнему. — Прости меня, мне очень тяжело быть невежливым, но я нарочно не предлагаю тебе садиться… Ты — жена другого человека, и ты уже сама не та, как в то время, когда мы с тобою расстались…
Герда. Разве я так изменилась?..
Г-н X. Да, всё чужое: голос, взгляд, манеры…
Герда. Я постарела?
Г-н X. Не знаю… Говорят, что через три года в человеческом теле уже не остается ни одного атома из того, что было — значит, в пят лет и подавно всё изменяется… Поэтому вы вот теперь стоите передо мной, но вы уже не та, которая прежде сидела на этом месте и тосковала, вы уже не та, и мне очень трудно заставить себя сказать вам ты… до того вы мне чужды… И мне кажется, что то же чувство у меня будет и при встрече с моей дочерью!
Герда. Не говори так! Мне было бы легче, если бы ты сердился на меня…
Г-н X. За что же мне на тебя сердиться?
Герда. За всё то зло, которое я тебе причинила…
Г-н X. Разве ты причинила мне зло? Я этого не знал.
Герда. Ты не читал той жалобы, которую я на тебя подала?
Г-н X. Нет. Я просто передал ее своему адвокату. (Садится).
Герда. А приговор.
Г-н X. Его я тоже не читал. Мне эта бумажонка не нужна, потому что я не собираюсь жениться.
(Пауза).
Герда. (Садится).
Г-н Х. Что же было написано в этих бумагах. Вероятно, там говорится о том, что я был слишком стар?
Герда. (Молча утвердительно кивает головой).
Г-н X. Что-же? Это была сущая правда, тебе, следовательно, не в чём себя упрекать. Я сам именно на это и ссылался в своем ответе суду на твою жалобу и просил на этом основании выдать тебе развод.
Герда. Это ты сам написал? Ты?
Г-н X. Да, я написал это; я не сказал, что я уже слишком стар, но что я становлюсь уже стариком именно для тебя.
Герда. (Задетая). Для меня?
Г-н X. Да! Не мог же я им сказать, что я был слишком стар уже тогда, когда на тебе женился, потому что тогда рождение нашего ребенка имело бы довольно двусмысленное значение… А ведь это был наш ребенок, ведь правда?
Герда. Ты же знаешь… Но…
Г-н X. У меня нет причин стыдиться своей старости… Если бы я вздумал танцевать и играть в карты по ночам, то я, вероятно, очень скоро бы превратился в калеку или попал бы на операционный стол, и это было бы позорно…
Герда. У тебя такой здоровый вид…
Г-н X. А ты думала, что я умру от тоски по тебе?
Герда. (Молчит).
Г-н X. Есть люди, которые утверждают, что ты меня убила. Скажи, разве я похож на человека, убитого горем.
Герда. (Чувствует себя неловко).
Г-н X. Твои друзья рисовали на меня карикатуры в различных листках. Я никогда, не видал этих газет, а они теперь, через пять лет, уже давно стали макулатурой… По моему, тебе не в чём себя упрекать…
Герда. Зачем ты женился на мне?
Г-н X. Ты, кажется, сама знаешь, зачем люди женятся. Кроме того, ты лучше всякого другого знаешь, что мне не надо было вымаливать твоей любви. И ты, вероятно, помнишь, как мы с тобой смеялись над теми мудрыми советчиками, которые предостерегали нас от вступления в брак. — Для меня так и осталось непонятным, зачем тебе тогда понадобилось увлекать меня… После венца ты даже и не взглянула на меня и при этом ты вела себя так, как будто ты присутствуешь гостьей на чужой свадьбе. Мне тогда показалось, что ты решила во что бы то ни стало довести меня до отчаяния. Все мои подчиненные ненавидели меня, потому что по должности я был их начальником, а ты с ними почему то сразу заключила союз. Стоило мне с кем-нибудь поссориться, чтобы этот человек сразу стал твоим другом. Тогда я должен был повторять тебе: «Ты не должна ненавидеть своих врагов, но ты не должна также и любить моих врагов». — И вот, когда я ясно понял, что мне предстоит, я стал укладывать свои вещи. Но прежде, чем уйти, я хотел иметь вещественное доказательство того, что ты лгала на меня, поэтому я и дождался рождения ребенка.
Герда. Я никогда не думала, что ты мог быть таким двуличным!
Г-н X. Правда, я молчал, но я никогда не лгал тебе. Ты постепенно развращала всех моих друзей, ты даже хотела заставить моего родного брата поступить нечестно относительно меня. Но самое худшее то, что своей бессмысленной болтовней ты набросила тень на самое рождение твоего ребенка.
Герда. Это я оговорила на суде.
Г-н X. Раз слово произнесено, его уже нельзя вернуть. И хуже всего в этом деле то, что эта сплетня дошла и до ребенка, и твоя дочь узнала, что её мать…
Герда. Ну нет!
Г-н X. Нет, — к сожалению это так. Ты построила на лжи целую башню, и теперь вся эта башня валится тебе на голову…
Герда. Это не правда!
Г-н X. Нет, это правда! Я только что видел Анну Шарлотту…
Герда. Ты ее видел?..
Г-н X. Мы с ней встретились там, на лестнице, и она назвала меня «дядей». Ты знаешь, что такое; --«дядя».
Это старый друг дома и матери. И я знаю, что и в школе все её подруги считают меня её дядей. Для ребенка это ужасно!
Герда. Ты ее видел?..
Г-н X. Да, но я имел право никому об этом не сообщать. Разве я не имею права молчать? И потом эта встреча так взволновала меня, что я сейчас же вычеркнул ее из своей памяти, как будто этого никогда не было.
Герда. Скажи мне, что мне сделать, чтобы восстановить твою честь?
Г-н X. Ты? Ты не можешь восстановить моей честь, я один могу это сделать.
(Они долго и пристально смотрят друг другу в глаза).
Г-н X. Иначе говоря, я уже восстановил свое доброе имя…
(Пауза).
Герда. Разве я не могу исправить прошлого? Если я тебя попрошу забыть, простить…
Г-н X. Что ты хочешь этим сказать?
Герда. Может быть еще можно всё поправить… вернуть старое…
Г-н X. Ты хочешь вернуть старое, хочешь начать опять сначала? Ты хочешь опять вернуться хозяйкой в мой дом? Нет, благодарю покорно! Я этого совсем не желаю.
Герда. И мне приходится это выслушивать от тебя!
Г-н X. Да, да! Ты это пойми!
(Пауза).
Герда. Какая у тебя красивая скатерть.
Г-н X. Да, не дурна…
Герда. Откуда она у тебя?
(Пауза).
Луиза. (Появляется в дверях буфета со счетом в руках).
Г-н X. (Поворачивается к ней). Это что, — счет?
Герда. (Встает и начинает надевать перчатки с такой поспешностью, что отрываются пуговицы).
Г-н X. (Достает деньги и считает). Восемь, семьдесят две! Совершенно верно!
Луиза. Можно мне вам сказать два слова?
Г-н X. (Встает и идет с Луизой к двери. Луиза ему что-то шепчет на ухо).
Луиза. (Уходит).
Г-н X. (Возвращаясь). Бедная Герда!
Герда. Ты, кажется, воображаешь, что я ревную тебя к твоей прислуге?
Г-н X. Я и не думал об этом.
Герда. Нет, не правда, ты думал об этом и еще думал о том, что ты слишком стар для меня, а не для неё. Я понимаю, что ты этим хотел унизить меня… Правда, она очень красива, я этого не отрицаю… для прислуги она очень красива…
Г-н X. Бедная Герда!
Герда. Зачем ты это говоришь?
Г-н X. Потому что мне жаль тебя. Ревновать к моей прислуге — это, конечно, унизительно…
Герда. Кто тебе сказал, что я ревную?..
Г-н X. В таком случае, что возмущает тебя в моей тихой и скромной родственнице.
Герда. Она для тебя больше, чем родственница…
Г-н X. Нет, дитя мое, я уже давно отказался от всего этого… и теперь я счастлив в своем одиночестве…
(Звонит телефон. Г-н X. подходит к аппарату).
Г-н X. Господин Фишер? Вы ошиблись, это не здесь!.. Ах, вот как?!.. Да, да, это я… Он убежал? С кем он убежал? Вот как? С дочерью кондитера Старка! О, Господи! Сколько ей было лет?.. Восемнадцать? Да, да, — единственный ребенок!..
Герда. Я уже раньше знала, что он бежал, но я не подозревала, что он убежит с женщиной. Теперь ты, конечно, злорадствуешь?
Г-н X. Нет, я не злорадствую; хотя, правду сказать, это мне облегчило мои страдания. Теперь я вижу, что на свете есть таки справедливость. Жизнь идет быстро своим чередом, и в эту минуту ты сидишь на том месте, которое мне пришлось так долго занимать…
Герда. Ей восемнадцать лет, а мне уже двадцать девять — я стара, слишком стара для него!
Г-н X. Возраст, как и всё в жизни, вещь относительная… Но теперь о другом. — Где твой ребенок?
Герда. Ребенок? Я и забыла об нём! Милая моя девочка! О, Господи! Послушай, помоги мне! Он увез ребенка с собою… Он любил Анну Шарлотту, как свою собственную дочь… Поедем со мной в полицию!.. Поедем сейчас…
Г-н X. Ты хочешь, чтобы я с тобой ехал? Ты требуешь от меня слишком много!
Герда. Помоги же мне!
Г-н X. (Идет к правой двери). Карл-Фридрих! Возьми извозчика и съезди с Гердой в полицию. Ты можешь это сделать?
Брат. Конечно, конечно, — сейчас. Мы все должны помогать друг другу…
Г-н X. Скорей, скорей! Только пока не говори ничего кондитеру; может быть всё еще уладится. Вот бедняга! — И бедная, бедная Герда! Ну скорей, скорей же!
Герда. (Выглядывает в окно). На дворе дождь… Одолжи мне, пожалуйста, зонтик… Только восемнадцать лет-- только восемнадцать лет! Ну скорей! (Быстро уходит с братом).
Г-н X. (Один). Вот он — покой старости! Мой ребенок теперь в руках какого-то проходимца! Он, может быть, еще заставит ее танцевать в каком-нибудь кафешантане! Луиза!
Луиза. (Входит).
Г-н X. Давай сыграем в шахматы.
Луиза. А где же господин консул?
Г-н X. Он поехал по одному делу… Дождь всё идет?
Луиза. Нет, кажется перестал…
Г-н X. Ну, тогда я пойду прогуляться на воздух. (Пауза). Послушай, Луиза, ты хорошая и благоразумная девушка: знаешь ты дочь кондитера Старка?
Луиза. Очень мало. Я видела ее мельком.
Г-н X. Она красива?
Луиза. Да, очень!
Г-н X. А ты видела господина из верхней квартиры?
Луиза. Я его никогда не видала.
Г-н X. Ты, кажется, уклоняешься от ответа.
Луиза. Нет, я просто научилась молчать в этом доме.
Г-н X. Да, да, но теперь я сознаю, что такая намеренная глухота, если она заходит слишком далеко, может иметь гибельные последствия. Приготовь чай; я только немного пройдусь, чтобы освежиться… И вот еще что, дитя мое, — ты, конечно, видишь, что тут происходит, — но тоже не расспрашивай меня об этом…
Луиза. Нет, нет. Вы ведь знаете, что я не любопытна…
Г-н X. Благодарю тебя.
Занавес.
Фасад дома, как в первом действии. Из окон квартиры кондитера падает свет. В верхнем этаже вся квартира освещена. Все окна открыты, и шторы подняты.
Кондитер. (У своей двери).
Г-н X. (Сидит на зеленой скамейке). Это хорошо, что прошел дождь.
Кондитер. Да, чистое Божье благословение! Теперь и крыжовник скоро поспеет…
Г-н X. Вы тогда сварите несколько литров и на мою долю… Мы перестали сами варить… домашнее варение из крыжовника всегда скисает и покрывается плесенью…
Кондитер. И не говорите, знаю, знаю… Просто беда! За этим варением надо ходить, как за малым ребенком… Некоторые теперь прибавляют салициловой кислоты, но это всё такие новые фокусы, которые мне противны…
Г-н X. Салициловая кислота… да, да… это, должно быть, хорошо предохраняет от плесени…
Кондитер. Да, но это портит вкус варения! А кроме того, это ведь фальсификация!
Г-н X. Послушайте, что, у вас в квартире есть телефон?
Кондитер. Нет, у нас нет телефона.
Г-н X. Так, так.
Кондитер. А вы почему спросили об этом?
Г-н X. Я только что об этом думал… Иной раз прямо необходимо… иметь телефон… Знаете, могут быть спешные заказы… важные сообщения…
Кондитер. Вы, конечно, правы… но иногда лучше не получать никаких известий…
Г-н X. Я это прекрасно понимаю. У меня всегда начинается сердцебиение, когда я слышу, как звонит телефон… никогда нельзя знать, какое известие тебе сообщат… А я так хочу покоя… прежде всего покоя…
Кондитер. И я тоже!
Г-н X. (Смотрит на часы). Скоро должны зажигать фонари…
Кондитер. Про нас тут должно быть забыли. Вон, смотрите, в аллее уже зажгли все фонари…
Г-н X. Нет, фонарщик еще дойдет до нас. Как хорошо будет, когда опять зажгут наш фонарь!
(Слышно, как в зале звонит телефон. Видно, как Луиза проходит через комнату и подходит к аппарату. Г-н X. встает, хватается за сердце и прислушивается, но ему не слышно, что говорит Луиза).
(Пауза).
Луиза. (Выходит через парадную дверь).
Г-н X. (Тревожно). Ну… что нового?
Луиза. Пока всё без перемены.
Г-н X. С тобою говорил мой брат?
Луиза. Нет, говорила фру Герда.
Г-н X. Что ей надо?
Луиза. Она хотела поговорить с вами.
Г-н X. Нет, я не хочу с ней говорить. Неужели я еще должен утешать ее после всего того, что она сделала со мной. Довольно того, что я это делал раньше, теперь я больше не могу, я слишком устал. Посмотри, там в верхней квартире они забыли потушить огонь, а пустые комнаты при полном освещении выглядят еще печальнее, чем в темноте… в них бродят призраки… (Понижая голос). А про Агнес кондитера… как ты думаешь, он уже знает?
Луиза. Трудно сказать. Он никогда не говорит о своих заботах, и никто об этом не говорит в этом тихом доме…
Г-н X. Следовало бы ему сказать…
Луиза. Нет, ради Бога, не надо!..
Г-н X. Вероятно, она уже не первый раз доставляет ему огорчение…
Луиза. Он никогда не говорит о ней.
Г-н X. Это ужасно! Скорее бы всё это кончилось!
(В зале опять звонит телефон).
Г-н X. Опять телефон! Не ходи туда! Я больше не хочу ничего знать! Мой ребенок! В какую ужасную среду попал мой ребенок! Какой-то проходимец и потаскушка! Это ужасно! Бедная Герда!
Луиза. Нет, по моему лучше знать, что там происходит… Я пойду к телефону… Вам тоже надо что-нибудь предпринять…
Г-н X. У меня даже нет сил, чтобы двинуться с места. У меня нет больше сил, чтобы отражать удары судьбы.
Луиза. Если человек старается избежать опасности, то она нападает на него, и если нет сил, чтобы сопротивляться ей, то она свалит его с ног.
Г-н X. Но если стоять в стороне и не вмешиваться, то можно избежать опасности.
Луиза. Избежать?
Г-н X. Да, всё в жизни улаживается гораздо лучше, если не вмешиваться. Никто не может требовать, чтобы я принимал участие в деле, в котором задето столько человеческих страстей. Я не в силах успокоить эти страсть и не могу направить их по другому пути.
Луиза. А как же ребенок?
Г-н X. Я уже давно отказался от многого… и, — по правде сказать, — это уже не так волнует меня с тех пор, как она побывала здесь и испортила все мои воспоминания, Эти воспоминания были так хороши, и я хранил их так бережно, — а теперь у меня больше ничего не осталось…
Луиза. Значит, вы свободны теперь!
Г-н X. Если бы ты знала, какая пустота кругом, — как в квартире, покинутой жильцами. — А там наверху всё имеет такой вид, как после пожара…
Луиза. Кто-то идет…
Агнес (входит в большом волнении, у неё испуганный вид. Старается овладеть собой. Идет к двери, ведущей во двор, у которой сидит кондитер).
Луиза. (Г-ну X.). Это Агнес! Странно! Что же это значит?
Г-н X. Агнес? Ну, значит дело пошло на лад.
Кондитер. (Спокойно). Добрый вечер, дитя мое! Где ты была так долго?
Агнес. Я ходила гулять.
Кондитер. Мать уже несколько раз спрашивала о тебе.
Агнес. Я сейчас пойду к ней.
Кондитер. Хорошо. Пойди вниз и помоги ей растопить маленькую печь.
Агнес. А что, она очень сердилась на меня?
Кондитер. Ты же знаешь, что она не может на тебя сердиться.
Агнес. Нет, она сердится, только не говорит об этом.
Кондитер. Ты, дитя мое, должна радоваться, что тебя не бранят…
Агнес (уходит вниз).
Г-н X. (Луизе). Как ты думаешь, он знает или не знает?
Луиза. Как было бы хорошо, если бы он ничего не знал!..
Г-н X. Я не могу понять, что там могло произойти. Почему их побег не состоялся? (Кондитеру). Послушайте! Г-н Старк!
Кондитер. Что такое?
Г-н X. Мне казалось… Вы не видали, никто не выходил из нашего дома, пока вы тут сидели?
Кондитер. Нет. Привозили лед, потом приходил почтальон… Кажется, больше никого не было…
Г-н X. (Луизе). Может быть, тут была какая-нибудь ошибка… Возможно, что перепутали что-нибудь… Я ничего не понимаю… Может быть, она обманула! Что тебе сказала фру Герда по телефону?
Луиза. Она хотела поговорить с вами.
Г-н X. Какой у неё был голос? Она была очень расстроена?
Луиза. Да!
Г-н X. По моему, с её стороны, по меньшей мере, бесстыдно обращаться ко мне в подобном случае…
Луиза. А ребенок!
Г-н X. Я встретил свою дочь на лестнице! Я ее спросил, узнает ли она меня. А она назвала меня дядей и сообщила мне, что её папа наверху у себя… Он её вотчим, но у него все права на нее… Меня они вычеркнули из своей жизни… они очернили меня…
Луиза. Слышите? Подъехал извозчик!
(Кондитер уходит к себе).
Г-н X. Лишь бы она только не возвращалась сюда! С меня довольно её присутствия! Я больше не могу слышать, как моя дочь будет хвалить этого чужого человека… А потом… эти бесконечные вопросы: «Зачем ты тогда женился на мне?» — «Ты это знаешь. А зачем ты увлекала меня?» — «Ты это знаешь». И так всё одно и то же, до бесконечности!
Луиза. Это консул! Он сюда идет.
Г-н. X. Какой у него вид?
Луиза. Он не торопится сюда прийти…
Г-н X. Это он обдумывает, что сказать мне… Какое у него выражение лица? Довольное?
Луиза. Нет, по моему, скорее задумчивое…
Г-н X. Вот, вот… Так было всегда… Стоило ему побыть с этой женщиной, и он становился неискренним со мной… Она умела очаровать всех… кроме меня! Со мной она была резкой, грубой, неряшливой, глупой… для других она была милой, чуткой, красивой, образованной! Она собирала всю ту ненависть, которую возбуждала в окружающих моя самостоятельность, и превращала ее в сочувствие к себе, и этим всеобщим сочувствием она пользовалась как оружием против меня… Все они старались через нее овладеть мной, подчинить меня, унизить и, когда это им не удавалось, уничтожить меня!
Луиза. Теперь я пойду в комнаты и послушаю телефон. Я уверена, что всё теперь кончится благополучно…
Г-н X. Люди не выносят ничьей самостоятельности!.. Они непременно хотят, чтобы им повиновались. Все мои подчиненные, до курьера включительно, во что бы то ни стало хотели, чтобы я повиновался им. А когда они увидели, что я этого не желаю, они назвали меня деспотом! Прислуга в доме желала, чтобы я ей подчинился и хотела меня заставить есть разогретый обед! Когда я не захотел этого терпеть, они пожаловались на меня барыне. А жена, та даже хотела, чтобы я повиновался своему собственному ребенку! Но так как я не желал им всем подчиняться, то они стали проклинать меня, говоря, что я тиран — только потому, что я шел в жизни собственной дорогой. Иди скорее в дом, Луиза! Мы тогда без тебя сможем тут разрядить мину…
Брат (входит с левой стороны).
Г-н X. Какой результат? — Подробностей мне не надо!
Брат. Позволь мне сначала сесть. Я немного устал…
Г-н X. Скамейка вся мокрая от дождя…
Брат. Раз ты на ней сидишь, можно, вероятно, сесть и мне. Это не так уж опасно…
Г-н X. Как знаешь! — Где мой ребенок?
Брат. Позволь мне всё рассказать тебе по порядку?
Г-н X. рассказывай!
Брат. (Не спеша). Итак, мы с Гердой приехали на вокзал и застали его с Агнес у билетной кассы…
Г-н X. Так, значит, Агнес действительно была с ним?
Брат. Да. И твой ребенок был тоже с ними. Герда осталась на перроне, а я подошел к ним ближе.
В эту минуту он передавал Агнес билеты. Когда она увидала, что он купил билеты третьего класса, то швырнула их ему в лицо, выбежала на улицу, села на извозчика и уехала!
Г-н X. Фу!..
Брат. После этого я подошел к нему и попросил у него объяснения, а Герда в это время схватила ребенка и исчезла с ним в толпе…
Г-н X. Что же он тебе сказал?
Брат. Видишь ли, если послушать другую сторону, то, — пожалуй…
Г-н X. Постой! Я хочу знать правду! Он оказался совсем не таким плохим, как мы его считали? Оказалось, что и у него были свои основания…
Брат. Вот именно!
Г-н X. Я так и знал! Но ты, конечно, не подумаешь заставить меня выслушивать хвалебные речи по адресу моего врага…
Брат. Не хвалебные речи, а только смягчающие вину обстоятельства…
Г-н X. Разве ты выслушал меня тогда хоть один раз, хотя я и умолял тебя дать мне объяснить тебе, как обстояли дела… Ты только молчал в ответ или выслушивал меня с таким выражением лица, будто бы знал заранее, что всё, что бы я ни сказал тебе, будет ложью. Ты тогда всё время был на стороне лжи, и ты верил только лжи, потому что ты сам был влюблен в Герду. Впрочем, у тебя была еще и другая причина…
Брат. Довольно, не говори больше ничего! Ты на всё это смотришь только с своей точки зрения!
Г-н X. Не могу же я смотреть на свое собственное дело с точки зрения моего врага. Понятно, я не могу поднять на себя руку!
Брат. Я тебе не враг.
Г-н X. Тем не менее, ты был с теми, которые причинили мне зло. — Где мой ребенок?
Брат. Этого я не знаю.
Г-н X. Чем же всё это кончилось?
Брат. Фишер уехал один на юг.
Г-н X. А те две?
Брат. Они исчезли.
Г-н X. В таком случае они, пожалуй, опять сюда вернутся!
(Пауза).
Г-н X. Ты наверно знаешь, что они не уехали с ним.
Брат. Я видел, что он уехал один.
Г-н X. Ну, слава Богу, мы хоть от этого господина отделались. Теперь — второй вопрос: как быть с матерью и ребенком?
Брат. Почему свет в верхней квартире?
Г-н X. Они просто забыли потушить лампы.
Брат. Надо пойти и потушить.
Г-н X. Нет, не ходи туда! Я желаю только одного, — чтобы они больше не возвращались сюда! Это было бы ужасно, пришлось бы опять всё начинать сначала, как школьнику…
Брат. Ничего. Половина беды уже улажена…
Г-н X. Но самое скверное еще впереди! Как ты думаешь, могут они вернуться?
Брат. Во всяком случае, я не думаю, чтобы она вернулась сюда после того, как ей пришлось извиняться перед тобой в присутствии Луизы.
Г-н X. Да, я совсем забыл об этом. Она даже оказала мне честь своею ревностью. После этого и я начинаю верить, что на этом свете есть еще справедливость.
Брат. Ей было очень тяжело узнать, что Агнес моложе её.
Г-н X. Бедная Герда! Но в таких случаях жизни нельзя говорить людям о том, что существует на свете справедливость, карающая справедливость… потому что люди не любят справедливости, это чистейшая ложь, будто они ее любят. И их собственную грязь нельзя называть её настоящим именем! — Немезида, — она для других. (Пауза). Слышишь, звонит телефон! Этот звон напоминает мне гремучую змею.
(Видно, как в зале Луиза подходит к телефону).
(Пауза).
Г-н X. Ну, что? Змея ужалила?
Луиза (у окна). Можно вам сказать два слова?
Г-н X. (идет к окну). Хорошо.
Луиза. Фру Герда с ребенком уехала в имение к своей матери в горы и хочет там поселиться.
Г-н X. (брату). И мать и ребенок в деревне, в хорошем, тихом доме! Ну, теперь всё устроилось!
Луиза. Фру Герда просила меня пойти в верхнюю квартиру и потушить лампы.
Г-н X. Да, да! Сделай это поскорее, Луиза, и опусти там все шторы, чтобы мы больше ничего не видели.
(Луиза отходит от окна).
Кондитер (стоит на пороге своей двери и смотрит на верх). Кажется, что гроза миновала.
Г-н X. Да, в самом деле, будто бы прояснилось. Сейчас должна взойти луна.
Брат. А славный был дождик!
Кондитер. Великолепный дождик!
Г-н X. Вот, наконец, и фонарщик!
(Фонарщик зажигает фонарь).
Г-н X. Первый фонарь! Осень настала! Ну, старики, это наше стариковское время года! Начинаются сумерки, но приходит рассудок и освещает дорогу, чтобы мы не сбились с пути.
Луиза (проходит через верхнюю квартиру и тушит огонь).
Г-н X. Закрой окно и спусти шторы, тогда только смогут успокоиться воспоминания… Покой старости!.. А осенью я перееду из этого тихого дома!
Текст издания: А. Стринберг. Полное собрание сочинений. Том 5. — Издание В. М. Саблина, Москва — 1909. С. 179.