Я долго думал: как ответить
Тебе, старейшина-поэт?
Я был безмерно опечален
И день и ночь искал ответ.
Едва хочу промолвить слово —
Оно уходит, раз — и нет!
Я чувствовал себя ужасно —
Как будто обвалился дом.
За что я так наказан Богом,
Что злополучным языком,
Хоть сею жемчуг, но не в силах
Родному объяснить отцу?
Кто укорит меня за эту
Песнь, обращенную к певцу?
Орудие у стихотворца
Одно: язык его родной.
Когда жемчужины он сеет —
Иль насыпает их горой —
Не осуждайте, а внемлите!
Он — тот, кто есть, а не другой!
Я и язык мой — в чем виновны?
Чем провинились пред тобой?
Мы опечалили отчизну?
Или глумились над мечтой?
Нет! Вся причина недовольства —
Что мы посмели БЫТЬ СОБОЙ.
За что же дар природы горной
Хулу встречает и позор?
За что равнины презирают
Мелодию высоких гор?
Ведь мы из одного народа!
Ведь и у нас цветы цветут!
Ведь нашу общую отчизну
И горцы, как икону, чтут!
Язык наш слишком тверд, быть может,
Подобен твердостью скале —
Но осуждать его за это
И предавать его земле?!
Поэт подвластен впечатленьям,
Его всегда легко задеть:
Я мог бы, прочитав такое,
Оторопеть и онеметь.
Но я иду своей дорогой,
Напрасных не страшась обид.
Язык — и горный, и равнинный —
На сердце у меня лежит,
И я не осужу ни слога,
Который нам принадлежит!
Меня страшит совсем иное:
Когда собой быть не дают,
Когда луну и солнце душат,
Когда отчизну предают.
А гор не надо опасаться
И их простого языка.
Не бойтесь, он вам не опасен —
Летящий сверху рев быка.
