В. В. Розанов. Мимолетное
Мимолетное 1915 год. Черный огонь 1917 год. Апокалипсис нашего времени
М., «Республика», 1994
ЗАПОЗДАЛОЕ ГОРЕ… править
Ах, поздние мысли, недостаточные мысли, «оговорочки» и все-таки недостаточное дело. Старая революционная гвардия, — из людей высочайше достойных, но достойных именно нравственно только, могла бы и должна бы сказать совсем другое слово, чем какое она сказала в Михайловском театре.
Она могла бы сказать: какое было безрассудство, что мы сорок лет боролись и страдали в Шлиссельбурге и в изгнании собственно не за Россию, а за Европу; что у нас не было прямой борьбы за нужды и горе специально русского рабочего люда и специально русской несчастной, оборванной и загнанной русской общественности и русской интеллигенции, что мы все время боролись под знаком европеизма, избегая всякой национальной окраски, считая эту национальную окраску односторонностью, суеверием, затхлостью, отсталостью и даже прилагая к национальности выражение, очень милое, Владимира Соловьева, — «звериный национализм». И вот, когда разразился гром, русский мужичок поздно почесал затылок и все же не снял шапки и смиренно не перекрестился. Мы и до сих пор говорим о любви к родине бегущим русским войскам, но все-таки нам страшно произнести слово «патриотизм»: до того оно заплевано, загнано, до того это слово «патриотизм» омерзло всем. Ведь еще перед самою войною, прямо накануне ее, в таких прогрессивных органах, как «Утро России», как вся линия русских радикальных журналов, с «Вестником Европы» во главе, не иначе писали «патриотизм» и «патриоты», как с искажением грамотности почти в духе ex-министра Мануйлова — «потрреоты», «потреотизм». Итак, что же мы имели в течение прошлых 50 лет, как оказалось, подготовки к европейской войне, в то время как и в Англии, и во Франции, и, кажется, в Турции были «патриоты» и почитатели отечества своего, горячо именно за отечество и нацию свою стоявшие, у нас у одних в стоустой печати, бывшей для всего населения единственною грамотностью и единственной школой, для подобных чувств к родной земле не было ничего кроме названия «звериного национализма» и квасного «потреотизма». И вот, пришло время. Русские войска вдруг начали брататься во время войны, по-мужицки. Попросту и по-мужицки, ибо очень часто глупый и неученый поет панихиду на свадьбе и веселую песню на похоронах; но кто же, скажите, не учил столько десятилетий всех бесчисленных своих читателей, что «война — это преступление», что «офицер — это убийца сознательный, научающий убийству бессознательного раба, солдата, которого научает фрунту через пощечины»; что «офицерство и генералитет — это все Скалозубы», герои «отечественной войны», и т. д. Печать ведь только 19 июля 1914 г. перевернулась вместе с «Петроградом». Но — поздно. «Циммервальден», «циммервальден», вопиют. Но разве у нас был когда-нибудь наш русский рабочий социализм, в применении к особым условиям русского труда, разве социализм у нас и не был всегда «стокгольмским», «швейцарским», а в корне же и вообще именно германским, берлинским и лишь прикровенно, «для дураков», поющих песенки на похоронах, — прикровенно — штабным. Разве у нас было что-нибудь, кроме русской неудачной зубатовщины и немецкой совершенно удавшейся зубатовщины. Вот как выразился теперь В. С. Панкратов: «Бисмарк забавляет иностранную демократию интернационализмом и циммервальдизмом; разрешал их съезды и даже слегка покровительствовал. Циммервальдизм — продукт для вывоза, а не для внутреннего потребления». Помню, мне, двадцать лет назад, пришлось прочесть где-то, кажется, в русской газете, странную передачу из биографических рассказов о Фердинанде Лассале, что Бйсмарк, смущенный агитационною деятельностью Лассаля среди рабочих кругов Германии, о чем-то «вел с ним переговоры». Но грозные и неуступчивые требования Лассаля заставили берлинскую официальную лисицу прервать переговоры; а то она уже почти уступала насчет «государственного социализма». Тогда же это меня поразило: как это Бисмарк, такой, можно сказать, Плеве из Плеве, Толстой из Толстых, и ведет переговоры с таким Прометеем. И тогда же, грешный человек, я немножко заподозрил дело. Но теперь я нисколько не сомневаюсь в полном чистосердечии и Лассаля, и Маркса, а только оставляю свои подозрения в истине их насчет Бисмарка. Дело в том, что хотя Куропаткин, конечно, не хотел, чтобы его вечно «обходили» японцы, но уж Куроки или Ояма такой был злодей, что все-таки «обходил» русского генерала. И хотя Лассаль с Марксом были Прометеи, но Бисмарк тоже не на гроши учился. Все дело в натуральной хитрости и в калибре натуральной хитрости. Лассаль, Маркс и еще бесчисленные германские социалисты, «катедерсоциалисты» и «статс-социалисты», можно сказать, — действительные тайные советники по социал-демократии, потихоньку и неведомо для самих себя, неведомо и для всей Европы, допустили (и не могли не допустить) принять себя на службу гегельянской и гениальной государственности далеко уже не «восточно-русской», а как бы вторично-римской, как бы космополитической и универсальной.
Германские кесари «обошли» социал-демократию тем, что они сами весьма много сделали для германского рабочего, что они взяли, и серьезно взяли, честно взяли душу, быт и нужду немецкого пролетария, устроив прежде всего государственное страхование для стариков, больных и увечных, устроив всяческие «примирительные камеры» для междуклассовых споров и распрей, а главным образом, — создав государственным покровительством промышленность вне даже английской и французской конкуренции, уже не говоря о так называемой русской и турецкой конкуренции. И, показав весьма прозрачно, что если при тренировке германского рабочего, при возможной и не страдальческой работе его 12, 10 и 8 часов в сутки, в зависимости от тяжести, германское отечество достанет черноземные земли этих простоватых русских, «тоже социал-демократов» и вообще «братьев», то в земных условиях, в условиях нашей пладеты, для нашей европейской эпохи и во всяком случае для современного поколения и ближайших людских поколений германский рабочий — «неимущий человек» — устроится наиболее «имущим образом». Синицу в руки рабочий человек всегда понимал, и если, за синицею в руки, поделить земли помещиков и вообще захватить побольше себе в руки — русский крестьянин-воин бросает армию и бежит «взять что где можно», то по такому же, собственно, мотиву «ближайше полезного» и ближайшего очевидного германский рабочий твердо стоит на фронте, умирает за отечество, умирает, выковывая счастье детям и внукам. Вообще, там действительное отечество и действительный поэтому вкус к отечеству. Там отечество и гражданин в обоюдном договоре и честном условии, тогда как у нас все в «славянофильской любви», т. е. «ты мне послужи и за меня умри», а я тебе «шиш» и плюну «на твоих потомков». Словом, дело все в том, что там действительно оригинальная и самостоятельная культура, но не только государственная, не одна политическая и экономическая, но и прежде всего это культура гениального и гениально-честного общества, помогавшего из всех сил своему государству, отчего они и поют глуповато и пошловато «Deutschland Эber alles», а мы поем «На реках вавилонских» и прометеевски отсиживаемся в Шлиссельбурге. Русские прогуляли свое отечество, этого нечего скрывать. Но прогуляло его ужасным образом как сделавшееся «по-военному» правительство, так и причесывавшееся «на равные проборы» и носившее разнообразные галстуки русское общество. Оба были «друг друга лучше», и «Мертвые души», «Обломов» и «Не в свои сани не садись» — это не о нас сказано.
Но сказать это ясно и просто в Михайловском театре никому не удалось. Они судили и осуждали, когда никто не был так исторически жестоко осужден. Куда они пришли в Михайловский театр? Увы, из той Германии и прекрасной Франции, или из разных «изгнаний» и «заключений», как и Ленин, и всевозможные Каменевы, но только с чистосердечной, безупречной душой. Русские идеалисты, о русские идеалисты… Мыкаете вы горе, и по своей вине мыкаете. Незаметно вас выслала, и тоже с полным почетом — в «вагонах I класса и запломбированных» (это все — аллегорически), Германия после того, как вы сослужили за сорок лет полную германскую службу, проповедуя совершенно точь-в-точь то же самое, что «Циммервадьден», т. е. отечество не нужно, а есть всемирное братство и единство народов, что «пролетарии собирайтесь», а окаянные суть буржуи, что есть «классовые интересы» и история есть вся борьба классовых интересов, хозяйственного материализма и не более. И окаянное слово, гениальное гоголевское слово стояло за спиной простоватых русских мужичков («народников»): "Ступайте в огнь неугасимый, Иуды, продавшие свое отечество за чечевичную похлебку заграничной похвалы. Отечество всегда обманывалось в вДс, а мне вы более не нужны. Я взяла от вас все, рабы, — взяла и выжала; и теперь обращаю в свиной навоз страну, о каковой и всегда видела, что это просто свиной навоз, а не какая-нибудь культура. Культуру делают не такие люди. Ее делают чистые сердцем. Лютеры и мудрые, осторожные Гете. А у вас было только одно болото вашей ругающейся литературы, в которой лучшее произведение — целомудренные «Записки сумасшедшего».
КОММЕНТАРИИ править
Впервые — Новое время. 1917. 10 августа. Подпись: «Обыватель».
С. 406….в Михайловском театре — 12 марта 1917 г. в Михайловском театре в Петрограде состоялся митинг Союза деятелей искусств, в котором приняли участие Ф. И. Шаляпин, И. А. Бунин, М. Горький.
«звериный национализм». — В книге «Национальный вопрос в России» В. С. Соловьев писал о «зоологическом патриотизме» (Собр. соч. 2-е изд. Спб., 1911. Т. 5. С. 393). В статье «Князь Е. Н. Трубецкой и Д. Д. Муретов» (Колокол. 1916. 12 августа) Розанов писал, что Соловьев "в грубой полемике своей против Н. Я. Данилевского и H. Н. Страхова употребил термин «зоологический национализм».
С. 407. Ояма Икуо (1842—1916) — во время русско-японской войны 1904—1905 гг. главнокомандующий сухопутными японскими армиями в Маньчжурии. В Мукденском сражении в феврале 1905 г. армия генерала Т. Куроки нанесла поражение русской армии под командованием генерала А. Н. Куропаткина.