Минувшее: Исторический альманах. 17.
М.; СПб.: Atheneum; Феникс. 1995.
ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ ПОЛКОВНИКА Г.А. ИВАНИШИНА
правитьВ 1983 году писатель Владимир Емельянович Ярмагаев передал в Государственный музей истории С.-Петербурга (ГМИ СПб) архив Георгия Алексеевича Иванишина (1861—1937)[1]. Среди разнообразных материалов архива основную и наиболее интересную часть составляют записные книжки Иванишина, которые с некоторыми пропусками охватывают период с 24 августа 1889 по 10 апреля 1917 года[2].
Автор записок родился в семье крестьянина Минской губернии. В 1882 году он окончил Варшавское пехотное юнкерское училище и неторопливо, но уверенно продвигался по служебной лестнице: в 1885 произведен в подпоручики, в 1888 — поручик, в 1896 — штабс-капитан, в 1904 — гвардии капитан, в 1907 — гвардии подполковник, с 1910 — гвардии полковник. Его беспорочная служба была отмечена соответствующими наградами — орден Св. Станислава III степени (1901), Св. Станислава II степени (1904), Св. Анны II степени (1913).
Крутой перелом в карьере Иванишина произошел в июле 1896, когда он был переведен из 88-го Петровского пехотного полка на должность адъютанта коменданта Петропавловской крепости и секретаря крепостной комендатуры. С декабря 1906 Иванишин становится заведующим арестантскими помещениями Петропавловской крепости[3] и остается в этой должности вплоть до выхода в отставку в апреле 1917. Парадоксален финал карьеры полковника императорской гвардии: тюремщик революционеров после победы Февральской революции в течение месяца был тюремщиком… царских министров и других деятелей павшего режима, заключенных в Трубецкой бастион по распоряжению Временного правительства.
Записные книжки Иванишина содержат, главным образом, впечатления автора от общения с узниками Петропавловской крепости, их высказывания о тюремном режиме, выдержки из перлюстрированных писем заключенных, описания свиданий с родственниками, непременным свидетелем которых был смотритель тюрьмы.
В начале 1920-х годов у Иванишина возник замысел написать мемуары о своей службе в главной политической тюрьме России. Об этом свидетельствует его запись, помеченная 5 апреля 1923, на развороте записной книжки № 3: «Из всех записных книжек сделать извлечения, назвав их „Воспоминания о Трубецком бастионе“ или как-нибудь иначе /…/ Воспоминания будут иметь общественный интерес… Нужно хорошо проредактировать все записки»[4].
«Воспоминания о Трубецком бастионе», скорее всего, не были написаны Иванишиным. Во всяком случае, в дошедшем до нас архиве нет никаких следов этих мемуаров, зато сохранилась рукопись пьесы «Манифест 17-го октября в „Петропавловке“ (Картины крепостной жизни)», завершенной Иванишиным 19 ноября 1926[5]. В пьесе подробно описаны условия заключения в тюрьме Трубецкого бастиона, поведение узников, их реакция на известие об амнистии, сама процедура освобождения 22 октября 1905 и т. д. При сопоставлении дневниковых записей, относящихся к октябрю 1905 (записная книжка № 1), с текстом пьесы обнаруживается множество совпадений. Драматургические достоинства «Картин крепостной жизни» сомнительны, но пьеса интересна тем, что является своеобразной формой мемуаров Иванишина, дополняющих его записные книжки.
Особое значение имеет записная книжка № 5[6], озаглавленная автором «Великая русская революция» (23 февраля — 10 апреля 1917 г.). Свидетельства Иванишина позволяют дополнить и уточнить известную нам картину развития событий в Петропавловской крепости в дни Февральской революции.
Днем 27 февраля комендантское управление еще пыталось организовать оборону цитадели, сосредоточив войска и артиллерию в районе Петровской куртины, обращенной к Троицкой площади. Очень существенно упоминание об «окончательном совещании» у коменданта вечером 27 февраля, на котором принято решение «выдать арестованных». Можно предположить, что оно было вызвано известиями о переходе на сторону восстания большей части столичного гарнизона, о захвате и разгроме «Крестов», ДПЗ, Литовского замка и других петроградских тюрем. Иванишин сообщает точное время перевода последних узников царского режима — солдат Павловского полка — из тюрьмы Трубецкого бастиона в артиллерийскую гауптвахту (цейхгауз): 3.30—4 часа утра 28 февраля.
Затем становится ясно, что переговоры представителя Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгина с комендантом В. Н. Никитиным о сдаче крепости происходили между 9 и 10 часами утра. Обе стороны были заинтересованы не допустить на территорию крепости и Кронверкского арсенала массы революционных рабочих и солдат, а поэтому быстро пришли к соглашению. Однако к этому времени ход событий уже вышел из-под контроля договаривавшихся сторон. Восставшие солдаты 3-го запасного стрелкового батальона, составлявшие костяк гарнизона крепости, в 10 часов утра ворвались в артиллерийскую гауптвахту, освободили павловцев и открыли ворота Петропавловки. Таким образом, гарнизон крепости вовсе не «сдался», не «капитулировал», как полагают некоторые современные исследователи, а присоединился к восстанию, и последние узники были освобождены не после, а до занятия крепости революционными войсками[7].
Одновременно восставшие захватили Кронверкский арсенал. Началась стихийная раздача оружия, продолжавшаяся, по свидетельству Иванишина, до 5 часов вечера.
Представители Петроградского Совета и Временного комитета Думы М. И. Скобелев и Н. К. Волков прибыли в крепость из Таврического дворца только в полдень 28 февраля. Их целью были уже не переговоры с комендантом о сдаче цитадели, а осмотр тюрьмы Трубецкого бастиона, чтобы засвидетельствовать перед «волнующейся публикой» (В. В. Шульгин) отсутствие там заключенных.
На следующий день Временным комитетом Думы был смещен комендант генерал Никитин и на его место назначен штабс-капитан Кравцов, который вместе с Иванишиным «поздно вечером» 1 марта принял для заключения в тюрьму Трубецкого бастиона первую партию арестованных министров царского правительства[8].
Помимо множества неизвестных фактов, вводимый в научный оборот источник[9] интересен как отражение взгляда на исторические события начала XX века представителя определенного социального слоя: гвардейского офицера «из низов», безупречного служаки и убежденного монархиста, каким был Г. А. Иванишин.
Текст записных книжек печатается с сокращениями и с соблюдением современной орфографии. Все даты даны по старому стилю. В комментариях использованы исторические справки и другие материалы замечательного исследователя царской тюрьмы в Петропавловской крепости Маргариты Владимировны Идельсон (1916—1988). Большую помощь при подготовке рукописи оказала А. И. Барабанова, старший научный сотрудник Государственного музея истории С.-Петербурга, которой авторы публикации выражают сердечную благодарность.
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА № 1
(заметки для памяти)
править
/…/ Сегодня было совершено перенесение тела в Бозе почившего наследника Цесаревича Георгия Александровича1 с Никол[аевского] вокзала в место постоянного упокоения, в Петропавловсский собор. Комендант2 и я вышли встретить процессию за Петровские ворота крепости. Государь Император всю дорогу шел пешком за гробом брата. Процессия вошла в ворота крепости. День был солнечный, хороший. Лето было в полном разгаре (хорон[или] в июле). Березы аллей по пути шествия процессии оделись зеленою листвой и склонили свои ветви, на небе оставляли только узкую полоску, сквозь которую просвечивало голубое небо. Великокняжеский балдахин с короною высоко подымался кверху, местами задевая ветви берез. Так странно видеть смерть этого высокого юноши среди ликующей, проснувшейся от зимнего сна природы. Балдахин с гробом остановился у западного подъезда собора. Тут произошла картина, трогательная по своей великой простоте: Государь с наследником3 подошли к гробу и взялись за его скобы, у изголовья и в ногах; к ним присоединились другие князья; сопровождавшие процессию лица и народ окружили своего молодого Государя и гроб понесли в церковь. Тут не было рангов, тут не было видно Царя — здесь все сплотились плотной стеной около гроба безвременно почившего юноши, весь этикет был отодвинут в сторону. Своею трогательною простотою картина эта напоминала мне вообще похороны всякого человека: так снимают с телеги и саней белый дощатый гроб крестьянина, так снимают с балдахина и гроб сановника. Чувство участия к горю Царской семьи, чувство жалости щемило мое сердце. Когда стали снимать гроб, подъехала карета Императрицы матери Марии Федоровны4. Императрица тут же на площади, недалеко от западного подъезда, вышла в глубоком трауре из кареты. Но внимание толпы так было поглощено происходящим событием, что Императрице едва дали дорогу. Я оглянулся и вижу Ее за своею спиною, всю в слезах, удрученную страшным материнским горем. Я поспешно посторонился, то же начали делать и другие. По внесении гроба в собор, была совершена первая панихида. Говорят, с Государыней матерью сделалось дурно. Я видел, как Государь вывел свою Царственную Мать в притвор западного подъезда, быстро посадил ее в карету и вместе с нею уехал из крепости.
/…/
Сегодня в 4 час[а] пополудни Их Императорское Величество изволили посетить Петропавловский собор, по приезде того же числа с утренним поездом из Крыма. После перенесенной тяжкой болезни (тифа) Государь Император выглядит возмужавшим и поправившимся. Императрица5 как всегда поражает цветущим здоровьем и румянцем. Их Величества преклонили колени и поклонились гробницам Наследи [ика] цесар[евича] Георгия Александровича, Александра] III, Александра II и Николая I, после чего направились к выходу. Здесь Их Величества обратили внимание на венок, который должны были возлагать чины Морского Кадетского Корпуса на гробницу Императора Петра I по случаю 200-летия со дня основания в 1701 году 14 января Навигацкой Школы, ныне Морского Кадетского Корпуса, и милостиво выслушали ответы на предложенные вопросы.
При выходе из собора дежурный адъютант гв. капитан Андреев доложил Государю Императору о том, что комендант по болезни не смог присутствовать при встрече Его Величества. На это Государь Император изволил ответить: «Отправьтесь к коменданту и передайте, что я желаю ему скорейшего выздоровления и что он благоразумно поступил, что не вышел меня встречать».
/…/
Посещение собора В[еликим] Кн[язем] Мих[аилом] Николаевичем]6. 7-го июня в 1 час 45 мин[ут] пополудни Петропавловский] собор посетил, после прибытия из Канн, Вел[икий] Князь Михаил Николаевич. Из кареты его вели под руки сыновья, Вел[икие] Князья Николай Мих[айлович]7 и Александр Михайлович8. При входе в собор Вел[икий] Князь был встречен комен[дантом] СПб. креп[ости] ген[ералом] от инф[антерии] Эллисом. Великий Князь Мих[аил] Николаевич, поздоровавшись с комендантом, спросил: «Как твое здоровье?» Затем, направляясь в собор, проговорил: «Вот я твой первый кандидат!» При этом у него из глаз катились слезы. Комендант ответил: «Ваше высочество, я Ваш старый знакомый и Вас сюда не принимаю».
/…/
/…/ 15-го окт[ября] 1905 г. дали знать по телефону коменданту СПб. креп[ости] из Петергофского дворца, что граф Витте просит разрешения по прибытии из Петергофа пристать на катере к Невской пристани10 в 3 часа дня. Разрешение, конечно, последовало, причем встретить С. Ю. Витте приказано подполковнику] С.Веревкину и деж[урному] адъютанту Балкашину. Приезд Витте через крепость, в дни народных смут, был обставлен таинственностью11. К 3 часам прибыла карета Витте, но С[ергей] Ю[льевич] прибыл только в 6½ часов вечера. Мы сознавали, что в Петергофе совершается что-то важное, что-то великое. При выходе с катера С[ергей] Ю[льевич] сказал Балкашину: «если вы меня ждали, то извиняюсь, что задержал, но уверяю, что здесь моей вины нет».
17-го октября накануне обнародования величайшего для России акта — дарования ей манифестом гражданской свободы и признания за Государственной Думой законодательных прав, С. Ю. Витте возвратился из Петергофа в крепость около 8 час[ов] вечера, привез с собою целую кипу каких-то бумаг, извинился и благодарил за ожидание. А 18-го октября утром над столицей пронеслась весть о знаменитом манифесте. На вопрос, какой манифест и о чем, я получил ответ от денщика, слышанный им от разносчика булок: «Царь заключил мир с забастовщиками». В этот день я был на Невском в полдень, видел на лестнице Городской Думы12 группу ораторов, по-видимому, евреев, окруженных толпой народа. Ораторы выкидывали красный флаг, при появлении которого толпа грозила кулаками и кричала: «Долой его, к черту, вон» и т[ому] подобное. После этого выкидывали другие ораторы белый флаг, и толпа аплодировала и кричала: «Ура!»
Был на Невском вечером, но на нем было все спокойно, только кое-где небольшие группы у Гостиного Двора, у Думы, у Казанского собора, остальные улицы были довольно пусты. Магазины все закрыты, Невский полуосвещен.
Комендант, когда я явился к нему утром 18 октября с обычным докладом, вошел в кабинет с манифестом и, подавая его мне для прочтения, в отчаянии воскликнул: «Прочтите манифест: Государь губит Россию и предает своих верных слуг! Витте вертит всем, Государь дал ему права диктатора»13.
Сегодня объявлен Высочайший манифест о даровании русскому народу права конституционных государств, а именно: неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов (4 свободы). Первые дни по даровании свободы сопровождались в С.-П[етербурге] столкновениями между партиями красных и белых флагов, уличными беспорядками и столкновениями с войсками и полицией, с человеческими жертвами с той и с другой стороны. Во многих местах войска были вынуждены стрелять в народ, а партии революционеров стреляли в войска и полицию. Паника охватила все население. Правительственная власть как бы бездействовала, притаилась и выжидала, чем все это кончится. Газеты наполнились пасквильными статьями против правительства; на столбцах их раздавались грозные требовательные голоса социал-демократов, [социалистов-]революционеров и анархистов; все, что было раньше под спудом и проповедовалось в подпольных изданиях, теперь всплыло наверх и властно подавало свой голос. Действия правительства и войск для подавления беспорядков умышленно извращались; при описаниях мер правительства и действий властей и войска причины, вызвавшие эти меры и действия, отбрасывались, а приводились только следствия и описывались жертвы правительственного «произвола». Все это делалось для разжигания страстей и волнения умов населения и в особенности чуткой молодежи. Казалось, еще немного усилий, и может вспыхнуть революция с ее анархией и произволом. Голоса правительства совсем не было слышно. Из правителей только раздавался еще голос гр[афа] Витте, и то неуверенный, да смелые объявления товарища мин[истра] внутр[енних] дел, заведовав[шего] полицией, и СПб. воен[ного] генерал]-губернатора] Трепова14. Моряки изменяли и бунтовали15, и только расположенные в столице войска действовали смело, решительно и являлись верною опорой Государю и правительству.
22 окт[ября] объявлен Высочайший указ Правительствующему Сенату, подписанный Государем 21 окт[ября], о даровании амнистии некоторым политическим арестованным. По указу дела о политических арестованных, не обвиняемых в насильственных действиях, по которым производились следствия, подлежали прекращению и забвению, а отбывавшим уже наказание политическим арестованным дарованы смягчения по степеням. С начала месяца /…/ заведующий арест[антскими] помещ[ениями] подпол[ковник] Веревкин16 заболел, и комендант приказал мне исполнять его обязанности, как например: допуск арестованных к свиданиям, присутствие на них и проч[ее].
21-го окт[ября] я был, кроме того, дежурный по крепости, и накануне нам ничего не было известно об указе. Ввиду тревожного времени спал я полуодевшись не в спальне, а в кабинете. 22 окт[ября] около 7½ час[ов] утра получаю записку от коменданта с приказанием присутствовать в 8 ча[сов] утра в Труб[ецком] бастионе при освобождении по указу четырех арестованных. Наскоро одеваюсь и бегу в Труб[ецкой] бастион. На квартире завед[ующего] арест[антскими] помещениями17 нахожу помощника прокурора СПб. окр[ужного] суда Васильева и подполковника СПб. губ[ернского] жан[дармского] упр[авления]. Васильев мне заявил, что на основании данного ему приказания (при этом он показал мне бумагу) он явился сюда, чтобы привести в исполнение Высочайший указ и освободить на основании указа четырех арестованных. После исполнения формальностей арестованных по одному стали приводить в квартиру Веревкина через потайную дверь из коридора верхнего этажа Трубецкого бастиона. Первым был введен молодой человек, еврей Нухим-Меер Гальперин18. Объявление Васильевым ему указа об освобождении произвело на него приятное впечатление и обрадовало. За ним были введены Хана Лувищук19, София Виленкина20 и затем Мария Смирнова21. На лицах последних двух, кстати сказать, довольно тупых, ничего не отразилось, и только на лице молодой девушки Лувищук пробежала едва уловимая тень радости. Из 24 чел[овек] освобождены были 4 чел[овека]22. /…/ Я вышел на двор Трубецкого бастиона, чтобы сделать допуск на свидание. Было около 9 или 9½ ч[асов] утра. Когда я подходил к выходной калитке, то увидел, что во двор Труб[ецкого] баcт[иона] вместе с лицами, пришедшими на свидание к арестованным, были впущены деж[урным] ун[тер]-оф[ицером] четыре или пять человек неизвестных лиц. Я пошел к ним навстречу. На мой вопрос, к кому они явились на свидание, неизвестные лица властно ответили, что они присланы сюда Союзом союзов23 и представляют из себя комиссию, на обязанности которой возложено присутствование при освобождении арестованных и затем, если нужно, снабжение деньгами, одеждой, квартирами и медицинской помощью, что среди этой «комиссии» находится один присяжный поверенный (г. Зарудный24), один врач, один бывший помощник председателя Петер[бургского] окружного] суда и проч[ие]. При этом они показали мне записку (печатную на пишущей машинке) Союза союзов и заявили, что им разрешено присутствование и гр[афом] Витте. Я им твердо ответил, что к присутствованию при освобождении арестованных я не имею права их допустить и не допущу, что записка Союза союзов для меня не документ, что я такого учреждения не знаю и попрошу их всех удалиться за калитку, что и было ими исполнено. Неизвестные лица заявили, что если я им не верю, то я могу снестись по телефону с графом Витте, который подтвердит свое разрешение. Я заявил, что гр[аф] Витте для меня слишком большая персона, чтобы с ним сноситься, но что у меня есть свое ближайшее начальство, приказание которого я обязан исполнять в точности. Тогда члены Союза союзов, число которых возросло человек до 10-ти (были мужчины и женщины), попросили меня дать знать помощнику прокурора Васильеву, что они его ждут на улице и желают его видеть. Просьба их была мною удовлетворена и получен ответ, что когда он выпустит всех освобожденных арестованных, то к ним выйдет. Тем временем /…/я успел сходить к коменданту и доложить об этом происшествии. Комен[дант] приказал ни под каким видом во двор Трубецкого бастиона их не впускать. Наконец стали выводить на свободу арестованных. Первым вышел Гальперин[10]. Члены Союза встретили его с восторгом, обнимали и целовали25. Из Васильевских ворот высыпала толпа жен и детей ун[тер]-офицеров наблюд[ательной] команды и жандармских26 и с любопытством смотрели на эту картину. Второю вышла Лувищук, которую ожидала сестра. Она была встречена также восторженно.
«Посмотрите на это молодое, красивое лицо, — обратился ко мне врач „комиссии“ еврейского типа, — на нем дышит жизнь, а ее томят в мрачной тюрьме, она олицетворение жизни и может сама дать жизнь нескольким человекам. Неужели у вас при виде этой картины не навертываются слезы? У вас, наверное, есть дети, вы должны переживать и чувствовать эту минуту».
Наконец вывели и остальных двух освобожденных женщин, и вскоре из калитки вышел товарищ прокурора Васильев. «Комиссия» во главе с Зарудным приступила к нему. Васильев остановился у калитки; лицо его было взволновано и покрылось румянцем. Зарудный обратился к нему властно, требовательно, приблизительно с такими словами: «Я, Зарудный, от имени представителей Союза союзов требую от вас, чтобы вы дали мне категорический ответ, в точности ли исполнен Высочайший указ и нет ли таких арестованных, которые по указу Государя не освобождены. На нас лежит долг успокоить общество».
Васильев ответил, что он может говорить только о том, что сам сделал и что из Труб[ецкого] баст[иона] он освободил, согласно данного ему предписания, четырех арестованных, а в остальных местах были другие исполнители.
«Значит, вы категорического ответа нам дать не можете, — заметил Зарудный. — Нам известно, что Стародворский27 томится в заключении двадцать два года и до сих пор не освобожден. Общество не будет успокоено, оно по-прежнему в тревоге, арестованные освобождены не все!»
При этом члены Союза союзов демонстративно повернулись и удалились из крепости. Арестованные были освобождены в 11-м часу утра. Коменд[ант] об этом происшествии] написал 24 окт[ября] завед[ующему] полит[ической] частью Д[епартамента] п[олиции] г[осподи]ну Рачковскому28, по-видимому, чтобы припугнуть членов Союза союзов. /…/
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА № 3
правитьМысли арестованных и мои об арестованных с 1907 года
Из всех записных книжек сделать извлечения, назвав их «Воспоминания о Трубецком бастионе» или как-нибудь иначе. Все письма арестованных не подлежат внесению в воспоминания, они должны быть выпущены. В «Воспоминания» должны войти только мои мысли или обращения посторонних лиц (арестованных и других) ко мне. «Воспоминания» будут иметь общественный интерес. Их можно издать. Нужно хорошо проредактировать все записки.
5/IV-1923
Какие ощущения испытывают арестованные, попадая в Трубецкой бастион, — их психология. Что они говорят о своем содержании в крепост[и].
/…/
Представи[тель] Петер[бургского] воен[но-]окр[ужного] суда ген[ерал]-лейт[енант] Мухин вручил в моей квартире в Трубецком бастионе29 обвинительный акт 15-ти политическим подсудимым, обвиняемым в подготовлении к цареубийству30. Между подсудимыми было 5 молод[ых] женщин.
Любопытно отметить женскую черту характера: несмотря на крайнее напряжение нервов, вызываемое такими случаями, как вывод для вручения обвинительного акта и в суд, женщины при вводе в комнату, где сидит представитель суда Мухин, прежде всего старались украдкой заглянуть в зеркало (Прокофьева31, Педькова32), чтобы увидеть свое лицо, а затем уже слушали председателя о назначении им часа времени на вызов защитника и свидетелей.
Надо заметить, что заключенные в Трубецкой бастион не имеют зеркал и не видят своих лиц по целым месяцам.
Хотя надо добавить, что и некоторые мужчины при выводе на допрос в мою комнату просили моего разрешения посмотреться в зеркало (Феодосьев33, Кит Пуркин34 и др.).
По отзывам всех заключенных, в письмах к родственникам, Трубецкой бастион настолько изолирован, что жизнь в нем заключенных совершенно останавливается и застывает; настоящего для них не существует, они живут только воспоминаниями прошлого, что и варьируют на все лады в письмах. Письма «с воли» и редкие свидания с родственниками их радуют совершенно так, как радуют письма и свидания институток. Здесь заключается поразительное явление: взрослые с высшим образованием люди становятся совершенно похожими на детей закрытых учебных заведений, преимущественно женс[ких] институтов, отсюда вывод не в пользу закр[ытых] институтов.
30 июля 1907 г. в моей квартире суд[ебный] след[ователь] по особо важным делам СПб. окруж[ного] суда Тлустовский допрашивал убежденного революционера-анархиста Николая Пумпянского35, который в откровенном разговоре заявил, что он признает анархизм только как чистую идею и пропагандирует ее в печати, пролития крови не выносит и из живых существ разве только может убить рыбу.
Относительно революционеров-исполнителей заявил, что они никуда не годятся: «Я сидел в канун июля (1907 г.) в Московской тюрьме; из бывших там 193 чел. политических дай Бог, чтобы было два порядочных человека, а остальные все какая-то сволочь, недостойная названия человека». На предложение Тлустовского занести эти слова в протокол, т. к. такие взгляды могут послужить к облегчению его вины, сделать этого не дозволил, заметив, что он держится общих правил партии: не давай никаких показаний.
Когда я объявил сегодня вечером Киту Пуркину, что его возьмут сегодня ночью для перевода в СПб. дом предварительного заключения36, он заявил между прочим: «Знаете, я заметил, что здесь нет никаких насекомых и мышей. Вообще я должен сказать, что вы можете гордиться вашею тюрьмою: таких гигиенических условий и чистоты я никогда не видал, хотя сидел уже в нескольких тюрьмах».
Кит Пуркин на суде обнаружил свое настоящее имя и оказался сыном надворного совет[ника] Борисом Степановичем Синявским, студентом СПб. университета, бежавшим из административной ссылки в Архангельской губернии.
По приговору Пет[ербургского] воен[но-]окр[ужного] суда отставной лей[тенант] Борис Никитенко37, Борис Синявский и сын колл[ежского] сов[етника] Влад[имир] Алексан[дрович] Наумов38 признаны виновными в приготовлении к посягательству на жизнь Священной Особы Государя Императора и казнены 21 авг[уста] (1907 г.) через повешение. /…/
В 12-м часу дня я давал последнее свидание Лихтенштадту39 с его матерью, а затем с женой через решетку (Марина Львовна40 и жена Мария Михайл[овна]41). Свидание дано было каждой по 15 мин[ут] и было очень тяжелое. Жена все время крепилась, но когда я сказал, что свидание кончено, ее глаза наполнились слезами и она с мольбою обратилась ко мне, чтобы я позволил пожать им на прощанье руки. Он также просил об этом, но я в силу крепостных правил и прик[азаний] комен[дан]та не мог дать разрешения и не дал. Она, как и мать, вышла пошатываясь. Он все время держал себя бодро и спокойно. Заходил я к нему после того два раза в камеру — из них один раз, чтобы передать ему только что прислан[ные] женою через Деп[артамент] пол[иции] четыре книги, но он был также вполне спокоен и занимался чтением. После суда он спал спокойно и даже лег спать раньше.
Вообще я заметил, что многие осужденные] на казнь после суда и в ночь казни [спали] кротким сном (Коноплянникова42 — убийца Мина43, Штифтарь" — сообщник по убийству Градон[ачальника] фон дер Лауница45 и другие).
22 августа выдался удивительно теплый день с южным ветром при ясном солнце. Вечером около 7 часов было в тени 18° по Реомюру46, и я сидел с женою в беседке в своем садике. Вдруг вижу проехали мимо садика по пути к Труб[ецкому] баcт[иону] извозчичьи дрожки, в которых сидели мужчина с какою-то маленькой дамой, и затем в скором времени возвратились обратно. Я сказал жене, что это за туристы ездят по крепости, и пошел зачем-то в комнату. Вдруг слышу резкий звонок в прихожей. Я открыл дверь, и передо мной предстала жена Лихтенштадта, Мария Мих[айловна]. Глаза ее сияли радостью, на лице улыбка, на груди приколота ветка пунцовой розы. Она схватила мои руки своими двумя маленькими ручками. «Вы слышали о нашей радости? Володю помиловали: смертная казнь заменена ему пожизненной каторгой». Я ответил, что слышал. Она не выпускала моих рук из своих, жала их крепко и начала просить, чтобы я сообщил об этом «Володе». Но я сказал, что не имею права этого сделать, пока не получу официальное уведомление, иначе можно породить надежды и вдруг окажется жуткое разочарование, в случае, если это известие не справедливо. Она мне ответила, что сомнения никакого нет, что помощ[ник] Главноком[андующего] ген.-лейт. Газенкампф47 заменил приговор и при этом сказал им: «Это было давно, на том месте, где произошел взрыв дачи Столыпина, уже воздвигнута часовня48, зачем же проливать новую кровь». А потому ошибки в этом известии никакой нет. «Вы хотя войдите к нему с веселым лицом, и он догадается». Я все ж таки не мог дать ей на это согласие. Она продолжала держать мои руки и стояла вся трепещущая любовью к своему «Володе». Затем стала прощаться и вдруг проговорила: «Позвольте мне вас поцеловать, — вы так много для нас сделали». Признаюсь, я был крайне смущен такой просьбой молоденькой 18-летней дамы, никак не мог ожидать, чтобы меня, «тюремщика», как нас называют, могли так благодарить только за то, что я гуманно, честно и твердо исполняю свой долг. Я машинально, без слов, наклонил свою голову, она поцеловала меня в щеку, еще раз поблагодарила и быстро скрылась за дверью. У парадной лестницы в дрожках поджидал ее отец, стат[ский] советник, она села в дрожки и уехала. А я стоял удивленный и пораженный.
…Мария Мих[айловна] Лихтенштадт также содержалась в Труб[ецком] бастионе, но не очень долго, и была освобождена за полной невиновностью. После ее освобождения арестованные были передвинуты из 4-го фаса и размещены в трех фасах49, и Влад[имиру] Лихтенштадту случайно попалась камера под № 60, где ранее содержалась жена.
За несколько дней до суда, после вручения обвинительного акта, Мария Лихтенштадт, когда я шел с докладом коменданту, умоляла меня на углу Комендант[ского] дома50, против квартиры кап[итана] Сербулова51, чтобы я передал «Володе», чтобы он принял защитника и от защиты не отказывался. Я ответил, что доложу комен[дан]ту, и если он разрешит, то передам. «Убедите его, уговорите разрешить, умоляю вас. Я готова вас не знаю как просить, ведь и он (комендант) был молод, ведь и он любил и был любим; во имя всего святого, что есть на свете, прошу я вас исполнить мою просьбу». Она ухватилась сквозь накидку за мою руку повыше локтя и прильнула к руке щекою, казалось, что она хочет поцеловать накидку. Я обещал просить коменданта, но он просьбу отклонил, вследствие чего она не была передана Вл[адимиру] Лихт[енштадту], хотя последний /…/ защитника сам принял, когда от него узнал, что мать и жена об этом просили.
Когда Вл[адимира] Лихтенштадта арестовали, со дня замужества Марии Михайловны прошло всего около 4-5 месяцев, и по ее освобождении, когда она была на свидании с ним, они вспомнили, что со дня их свадьбы исполнилось полгода.
24 авг[уста] (1907 г.) получена официальная бумага по Департаменту полиции о замене Лихтенштадту смертной казни бессрочною каторгою и того же числа немедленно ему объявлена. Он выслушал мое объявление, как мне показалось, вполне спокойно, не проявив никакой радости.
Из письма Аполлона Крутикова52 (он же Сперанский) к матери Анне Кругликовой, от 5 ноября 1907 г.: «…Что касается меня, то настроение у меня великолепное, — хоть на бал. Здоров и чувствую себя во всех отношениях как следует. Отъедаюсь после предшествующих голодовок. В Киевской тюрьме куда как плохо кормили, а здесь пропитание как будто для порядочных господ, ну, я, натурально, пользуюсь… Выписываю еще молоко, благо пока еще денег хватит месяца на два…» (Проявляет нежную заботливость о матери и сестре «Соньке». Имеет невесту «Варварушку»).
28 октября 1905 г. доставлен из Шлиссельбурга, в числе 8 человек, в СПбскую крепость прощенный по манифесту политический преступник Николай Морозов, просидевший в Шлиссельбурге около 20 лет. В настоящее время (7 ноября 1907 г.) Морозов состоит приват-доцентом (кажется, по кафедре математики) в Технологическом институте в Петербурге. Не будучи математиком и химиком при заключении, он, как передают, изучил во время заключения математику и химию, причем его химию профессор Менделеев признал особо выдающеюся. Факт поразительный в смысле силы воли и ума. 22 ноября 1907 г. слушал лекцию Морозова в Соляном городке об «Апокалипсисе»54. Зал был переполнен. Большой успех.
Из писем к жене в Лондон (от 22 ноября 1907 г.): «…Что до моего существования, то, конечно, всякая тюрьма есть тюрьма и дает себя чувствовать, лишая тебя удовлетворения некоторых самых элементарных потребностей человеческой природы, как свобода, общество и т. п., но при все том во всех других отношениях эта тюрьма безусловно корректна (до сих пор по крайней мере) и кроме этого одного — я против нее ничего не могу сказать. Иногда мне кажется, что поступил на какой-то дополнительный курс высшего образования доучиваться на старости лет всяким умным наукам. Тут есть хотя и небольшая, но порядочная библиотека, которую я поглощаю за неимением другого занятия. По первому делу, пока что, мне, конечно, дали Библию, которую, т. е. Евангелие и Деяния, — я и перечитал в 20-й раз, не без удовольствия. Потом пошла история русская и всякая другая, — все это заставляет много думать и мечтать, так что иногда, право, забываю совсем об окружающем… Вообще пока что живу и не тужу».
/…/
Наталья Климова56 в письме к тетке от 20 декабря 1907 г. так описывает Трубецкой бастион и свое настроение: «Здесь бывают секунды, когда мысль схватывает и переживает так много, что, при воспоминании о них, они кажутся часами и днями, и бывают часы и целые дни, которые кажутся мгновениями. Это очень трудно, м[ожет] б[ыть] прямо невозможно понять, если не испытаешь сам, только я замечаю, что мое понимание времени настолько изменилось, что общепринятое положение, что час больше минуты, а сутки больше часа, я считаю совсем недоказанным. Читаю очень много, да почти все время. Ты права, теточка, так много есть интересного, что нужно знать, и так хорошо работает здесь мысль. Знаешь, здесь нет ни одной из тех бесчисленных звонких вещиц, которые в жизни спутывают и сбивают бедную мысль на каждом шагу, крадут у нее месяцы, годы и дни, большинство людей сбрасывает маску, открывая всю ненужность и пустоватость свою тогда, когда уже поздно начинать сначала? Я помню, спросила как-то раз в предварилке57 у одной, как ей понравилась крепость. Она ответила, что ей понравилось потому, что там „нет никаких ненужных вещей“. И вот мне кажется, что всегда, когда человек один долго, то он думает о самых больших и нужных вещах, отбрасывая за борт всю мелочь. Здесь как-то научаешься сразу дотягиваться до самого сердца явлений и законов, научаешься быстро вскрывать те невидимые связи и рычаги жизни, над которыми при других условиях проработала бы годы, выгребая их из-под всякого мусора…»
Дворянин Николай Васильевич Чайковский, старый народоволец, как назвал его жандармский офицер, или «левый», как назвал себя Чайковский, сам пробыл в Англии около 20 лет, куда бежал от преследования русских властей. В дни объявления свобод он просит русского консула в Лондоне (по его рассказу) разрешить ему возвратиться в Россию и выдать паспорт. Ему в этом было отказано. Тогда он явился самовольно с фальшивым паспортом и здесь под именем Никанора Никанорова в ноябре месяце 1907 года был арестован. Из письма к жене в Англию от 7 янв[аря] 1908 г. из крепости видно, как он скучал в Англии по России:
«…Я не унываю и вам не советую. Право же, сидя в этих 4-х стенах, я чувствую себя гораздо более связанным с действительною жизнью, более у дела, чем прозябая в свободной Англии с сознанием своей ненужности и даже лишности для всех англичан, вместе взятых. Я совсем здоров и бодр».
/…/
Мнение Вл[адимира] Лихтенштадт[а] из письма к знакомой: «При изучении философии хорошо поставить в центре мышления Шопенгауэра: он наименее односторонен из всех философов, и, кроме того, от него идут пути ко всем другим течениям мысли». Вследствие того, что Шопенгауэр требует знать Канта, Лихтенштадт советует взять не самого Канта, а Куно Фишера58 («Кант в истории новой философии» — есть по-русски).
22 января 1908 г. Варвара Александровна Чайковская после свидания с мужем, арестованным Николаем Васильевичем Чайковским, мне сказала: «На вас там молятся, вас боготворят! Ведь вот можно же соединить исполнение долга службы с гуманным отношением к заключенным!»
Арестованный, московский присяж[ный] повер[енный] Сергей Старынкевич59 называет Труб[ецкой] баст[ион] обителью, а охраняющих арестованных жандармов послушниками. В письме к сестре Елиз[авете] Лидовой от 24 мая 1907 г. он пишет: «…Тихо, потому что в обители нашей до того спокойно, что и не рассказать…» Далее он говорит, что занимается гимнастикой: «Выделываю каждодневно такие курбеты, что послушники на них глядят, диву даются. Словом, я чувствую себя хорошо». Затем, говоря о найденной у него крепост[ным] врачом неврастении сердца, пишет: «Конечно, дело поправимое, но обидно, да и не порядок, — собственный, можно сказать, орган и производит этакую революцию…» Не мешало бы ему эти слова отнести к себе, как собственному сыну своей родины, производящему по отношению коей такие же болезненные потрясения.
Среди арестованных, содержащихся в Труб[ецком] баcт[ионе] по делу подготовления к цареубийству, находился неизвестный, задержанный с паспортом на имя мещанина Кита Пуркина[11], который на суде в августе 1907 года открыл свое настоящее звание: сту[дент] 2 курса естественного факультета СПб. университета Борис Степанович Синявский. Арестованный этот выделялся среди других своим умом, красотою и изящными манерами, что так не гармонировало с принятым им на себя вымышленным званием и именем, которого нет даже в Святцах. Пуркин знал, какая участь его ожидает, и несмотря на это усиленно пломбировал и берег свои хорошие зубы. Он мне высказывал, что его повесят, а когда я задал ему вопрос: «Так для чего же вы пломбируете ваши зубы?», ответил: «Все ж таки лучше повесить с зубами, чем без зубов».
Пуркин относился с крайним недоверием ко всем распоряжениям правительственных лиц…
/…/
28 июня 1907 г. была доставлена в крепость для содержания Людмила Емельянова60, оказавшаяся беременной. Просидела она до 24 января 1908 г. В этот день я объявил ей, что ее сегодня переведут в СПб. женскую тюрьму по случаю ее положения. На это заявление она ответила улыбаясь: «Ой, как скоро! Не хочется уезжать!» Ей не в чем было переехать: верхняя одежда была вся летняя, и я дал ей одеяло, чтобы она закуталась, как пледом. Замечательна психика некоторых людей: посидят в крепости уж кажется в тяжелых условиях, привыкнут и уж не хотят уходить!
Из наставлений Н. В. Чайковского сыну Петру Чайковскому: «Помни, что во всяком человеке есть кусочек гения, и человек обязан найти в себе этот кусочек и развить его. Развитие кусочка гения будет призванием этого человека, будет его настоящею дорогою, настоящим трудом, для которого он и создан. Труд, выбранный без призвания, никогда не удовлетворит человека».
Ввиду того, что сын Чайковского взял на себя место воспитателя 2-х русс[ких] мальчиков в имении помещика в Центральной России, Ч[айковский]-отец советует ему завести строгую дисциплину в воспитании по-английски, распределить строго часы для занятий, отдыха, игр и спорта и не производить спорт и игры в виде бесконечного препровождения времени, как принято у русских помещиков, а непременно с целью воспитания характера и укрепления здоровья. Советует, между прочим, играть в шахматы, крокет и футбол. Общественная (или общая) игра — это мирная война, которая шлифует характер; капризные дети выталкиваются другими детьми из игры и приучаются быть более сдержанными. Общая игра имеет большое воспитательное значение.
Из письма княгини Ксении Мышецкой61 к матери от 28 января 1908 г., княгине Екатерине Адамов[не] Мышецкой: «Спрашиваете, как я живу. Да ничего себе. Больше читаю. Философию совсем теперь бросила. Или хожу. Двадцать шагов туда, двадцать обратно; хожу и думаю или считаю шаги. Если сделать 84 полных оборота, выйдет верста. Вот и все. Прогулка не так уж коротка. Еда хорошая, кормят, как говорится, на убой. Впрочем, при плохой пище здесь долго не просидишь…»
Из письма Аполлона Кругликова, осужденного на длительную каторгу, к матери от 28 января 1908 г.
«…Также продолжаю сидеть в той же дыре, именуемой… (не велено сказывать!)62. По временам одолевает свирепая лютость моим милым сердцем, недавно в таком состоянии совершил свой первый террористический акт, — уничтожил муху, которая, преисполнившись дерзостных намерений, съела у меня почти полкуска сахару… А жаль ее потом стало, последняя была в камере, да я теперь уверен, что она экспортировала мой сахар на какие-нибудь идейные нужды, жаль, говорю, муху! Есть ли у вас мухи или еще нет? Напишите, пожалуйста, и я по этому буду судить, есть ли у вас сахар, или вы сидите без него?!»
/…/
Из письма Старынкевича Сергея (Малоросса), присяжного поверенного Московской суд[ебной] палаты, к сестре Елиз[авете] Лидовой от 4 февр[аля] 1908 г. Замечательный] юморист: «…Но теперь все прошло (он в морозы в дек[абре] очень зяб), я чувствую себя хорошо и только безумно хочется говорить: поставьте меня на кафедру, побью рекорд доктора Лехера, и если сие „дело“ неожиданно примет судебный оборот, буду говорить, пока не обольют водой из брандспоя. — Рад ужасно за батьку. Не говорите ему пока ничего. Он всегда думал (без основания), что я могу стать тамбур-мажором, а из меня вышел „отставной козы барабанщик“, как это и провидел мой старый учитель Квач, говоривший: „Способный ты малый, и только через характер будешь ты, негодная детинушка, отставной козы барабанщик…“»
Из письма прост[ого] рабочего Кишкеля Александра63 от 4 февраля 1908 г. к Петру Кишкелю в м[естечко] Крынки Гродненской] губ[ернии] и уезда: «…Я живу ни хорошо, ни дурно, а что-то среднее между хорошим и дурным, дело в том, что слишком много однообразия…» Жажда внешних впечатлений так велика, что просит писать «Что на улице творится в Крынках»… «Мне интересно знать, как там свиньи гуляют, так ли как и прежде или иначе».
Из письма Ник[олая] Вас[ильевича] Чайковского к дочери в г. Харро-он-де-Хилл, в Англию, от 4 февраля 1908 г. По словам Чайковского, он 34 года скучал по России, страстно хотел вернуться, легализоваться, наконец он возвратился самовольно и был арестован. По этому поводу он писал дочери: «Свидания с мамой меня окончательно успокоили и убедили в том, что при существующих обстоятельствах я и не мог сделать ничего лучше, как легализоваться здесь, хотя бы даже и в тюрьме: житье за границей теперь было бы для меня, вероятно, необыкновенно тяжелой пыткой, — и моральной, да и физической. А тут, как-никак, я буду до конца исполнять ту роль, какая мне выпала в русских общественных делах, и чувствовать свою живую связь с ними. Придет время, я, вероятно, сумею и вас всех связать с русской жизнью».
9 февраля 1908 г. была допущена к свиданию с эмигрантом Никол[аем] Чайковским его родная сестра Анна Вас[ильевна] Ивановская, вдова дейс[твительного] ст[атского] сов[етника]. Не виделись 34 года. Расстались молодыми людьми и встретились стариками.
/…/
Чайковский на свидании сказал, что он хотя и не был патриотом, но его всегда тянуло в Россию, в особенности теперь, когда часть русс[кого] общ[ества] сидит по тюрьмам, и что ему неудобно было не разделить ту же участь, что таким путем он легализовался, что лучше в России умереть; заграничные люди хороши только при мимолетных встречах, только между прочим.
Первая институтка — бомбистка, революционерка Лидия Стуре64, попавшая при мне в крепость; обвиняется в покушении на убийство Вел[икого] Кн[язя] Никол[ая] Никол [аевича]65 и Министра] Юсти[ции] Щегловитова66. Высокая, худенькая, слабого сложения девушка, с бледным лицом.
Из письма ее к матери от 11 февраля 1908 г.: «Мамочка, милая, ты, наверное, уже знаешь о моем аресте и если так — уже в Петербурге. Пусть это письмо порадует и успокоит папу и бабушку. Я сижу в крепости, это слово наводит на вас ужас, не бойтесь — крепостной режим гораздо лучше тюремного. Кормят довольно хорошо, не хуже чем в институте, где провела целых 7 лет. Прогулки раз в день 10 минут. Камера большая, почти совсем пустая: посреди стоит кровать, привинченная к стене, около нее стол, также неподвижно укрепленный, около двери направо от кровати туалетный уголок. Окно маленькое под потолком, выходит на каменную стену, и только в верхний ряд стекла виден клочок серого неба. Часто вспоминаю лучезарную Италию, голубое небо Венеции. Такой переход — летом в Италии, зимой — за решеткой отразился несколько на мне. Мой здоровый аппетит исчез. Надо ко всему привыкать, быть может, долго придется сидеть…» Окончила Елизаветинский институт в СПб., 24 лет. Затем училась на Бестужевских курсах (на Васильеве [ком] остр[ове], откуда и вышла революционеркой)[12].
Приговоренная к смертной казни Анна Распутина67 мне заявила 15 февраля 1908 г., что обвинитель военный прокурор (помощ[ник] воен[ного] прок[урора] Пет[ербургского] воен[но]-окруж[ного] суда полковник Шавров), характеризуя их группу, напал на верную мысль, только неточно ее выразил; он сказал, что «в этих людях убит инстинкт жизни и поэтому они не дорожат жизнью других». Это не так: «у нас убит инстинкт смерти, подобно тому, как убит он у храброго офицера, идущего в бой».
14 февраля 1908 г. судились в Трубец[ком] бастионе 10 чел[овек], из которых 7 чел[овек] приговорены к смертной казни через повешение и 3 чел[овека] в катор[жные] работы (двое на 15 лет и одна, Янчевская68, на 5 лет).
В числе приговоренных к казни 3 женщины, в том числе Лидия Стуре. Из всех заключенных была наиболее «экзальтированная» Лидия Стуре, как выразилась про нее Распутина.
/…/
14 февраля 1908 г. в Труб[ецком] бастионе, в моей служеб[ной] квар[тире], в 16 ч. утра [так! — Публ.], было назначено засе[дание] Петербургского военно-окруж[ного] суда, по делу 10 чел[овек] политич[еских] арестованных, принадлежащих к «боевой дружине северной области партии соц[иалистов]-рев[олюционеров], по обвинению их в принадлежности к этой партии и покушении на жизнь Вел[икого] Кн[язя] Никол[ая] Никол[аевича] и Министра Юстиции Щегловитова, по поводу исполнения ими своих обязанностей, чтобы путем убийства высших представителей власти добиться ниспровержения сущ[ествующего] гос[ударственного] строя и учреждения демократической республики». Приговором суда все 10 чел[овек] признаны виновными в принадлежности к партии, а 7 чел[овек] из них в покушении на убийство указ[анных] выше лиц, а потому приговорены к смертной казни через повешение: Лев Синегуб69, Марио Кальвино70 (по паспорту итальянский подданный), Сергей Баранов71, Александр Смирнов72, Анна Распутина, неизвестная под кличками «Казанская» и «Кися»73 и Лидия Стуре, и 3 чел[овека] в каторжные работы: студент 4 курса СПб. университета] (естеств[енник]) Афанасий Николаев74 и Константинов75 (мастеровой) к 15 годам и Янчевская — на 10 лет, которой по конфирмации наказание смягчено на 5 лет (ей только исполнилось 17 лет, дошла до 5 кл[асса] гимназии и вышла из нее).
15 февраля в 3 часа дня воен[ным] судьею ген[ерал]-лейт[енантом] Никифоровым, председательствовавшим в суде, был объявлен в моей кварт[ире] всем подсудимым, в присутствии их защитников, приговор в окончательной форме, который они выслушали совершенно спокойно, с улыбающимися лицами, на которых не было никакого озлобления, точно им прочли радостное известие. Защитник Лидии Стуре обратил на это мое внимание: «Вы видите, что смертная казнь не достигает своей цели, — их лица веселые и радостные!»
Защитники и осужденные выразили желание подать кассацию, и председатель дал на это времени 2 часа (до 5 час[ов] вечера).
Хотя защитники и составили кассационные] жалобы, но эти два часа были заняты тем, что осужденные с некоторыми защитниками уселись в тесный кружок и оживленно между собой беседовали; раздавался от времени до времени смех, лица оживились, разрумянились, по-видимому, рассказывались подробности] покушения (секретарь суда Раевский слышал, как Распутина выкрикнула: «Посудите сами: я должна была с половины второго до пяти часов таскать в муфте этакую тяжесть (а бомба в 8 фунтов)».
В 5 часов мною прекращено было совещание и приказано осужденных отвести в их камеры. Все они начали целоваться друг с другом и с защитниками и прощаться.
После этого они стали в круг, крепко охватили друг друга за талию, присоединили к себе защитника Лидии Стуре и начали выдавать по одному для отвода осужденных. Сначала отпустили каторжан, затем по одному других, кольцо все суживалось, и наконец последнею ушла Стуре, крепко и любовно расцеловавшись со своим защитником, который все время изображал из себя влюбленного в нее человека, хотя на руке было обручальное кольцо.
Во время обсуждения осужденными кассационной жалобы или вернее /…/ — последней беседы между собою, мною получена была от ген[ерала] Душкевича76 записка, что Деп[артаментом] Пол[иции] разрешено иметь свидание подполковнику Стуре и его жене Елизавете Николаевне с их дочерью Лидией Стуре: просили допустить и оказать возможное содействие.
Я сообщил об этом Лидии Стуре и сам отправился в свидальную комнату.
Там я встретил двух несчастных старичков, старенького небольшого роста отставн[ого] подполковника и худенькую с длинным личиком старушку мать. Горе старичков не поддается никакому описанию. Они умоляли меня допустить их к свиданию не порознь, а вместе; я разрешил.
В это время за дверью приемн[ой] раздался нервный крик дочери, узнавшей голос матери: «Мама, мама, что же ты не идешь?»
Наконец я впустил старичков; их отделяли от дочери две решетки, между которыми находился я. Отец зашатался; я приказал подать ему стул; мать устояла на ногах. Мать и дочь очутились друг против друга у маленьких окошечек для головы. «Вот я, видите, какая счастливая и довольная, — воскликнула дочь, — вот, папа, и я военная»[13]. При этом глаза ее горели, лицо разрумянилось (в обыкн[овенное] время бледное, больное), она вся была какая-то экзальтированная. Отец со стоном опустился на стул и глухо, беспомощно произнес: «В чем же твое счастье?» Она начала упрекать отца, какой же он военный, если со слезами не может справиться, матери запретила плакать, погрозила, что если будут слезы, то прекратит свидание. Мать крепилась. Но какое было у нее лицо! Дочь сказала: «Счастье мое состоит в том, что я хотела, то и сделала, хотя и ничего не успела сделать». Старички простонали: «Какое же тут счастье!» Мать спрашивала, почему она не приехала на Рождество, тогда бы этого не случилось. Дочь ответила: «Я знала, что от вас не скоро вырваться, и потому не поехала. И зачем вам тосковать; ведь я давно уже от вас отстала; ведь я семь лет провела вдали от вас в институте, семь лет, как потеряла с вами связь и очень этому рада; по крайней мере, я научилась быть самостоятельной, не была порабощена семьей. Пора вам уже от меня отвыкнуть». «Разбила ты нашу жизнь, Лида, окончательно разбила», — простонал отец. «Да что ее разбивать! Вы уже старенькие, пора вам и умирать»[14]. Мать сказала дочери: «Да, скоро, скоро и я уйду за тобой». — «Ну, вот и хорошо, мы с тобою и встретимся». «Да как же мы встретимся? Я верующая, а ты нет». — «Ну все равно, — ответила дочь. — Вы еще будете… пусть вам будет утешением племянник (сын второй замужней дочери Миша, болеющий чахоткой), вы находите его феноменом. Таким же феноменом, каким находили и меня. Знаете, — сказала она неожиданно, — я пробовала руками кожу на своей шее и связки; такая она тоненькая и нежная; затянут веревкой, хрустнут связки, и конец». Из всех этих слов видно, что не было у нее серьезной любви к родителям; была любовь, но какая-то странная, эгоистическая. Свидание кончилось, на него я дал времени полчаса и разрешил поцеловать в окно в решетке. (Свидание от 3 ч. 35 м дня до 4 ч. 5 м.).
В этот же день получил свидание Синегуб со своей теткой, дочерью священника В. В. Чемодановой. Свидание было самое спокойное, точно не перед смертью.
Лидия Стуре распорядилась] насчет своих вещей и просила отца, не может ли он в течение 3-х лет вносить каждый месяц по 10 руб[лей] в кассу взаимопомощи высших жен[ских] курсов. Отец отказал. Сказалось легкомыслие институтки! Отец получал пенсию 60 р. — и у него просит 10 р. взносов.
Свидание старичкам с Лидией Стуре дано и на другой день, 16 февраля, от 4 ч. 40 м до 5 ч. 5 м. Вышла на свидание Стуре уже не та, а утомленная и с упавшим голосом. Родители мне потом сказали: «Мы говорили вам, что все это напускное». Стуре делала последнее распоряжение о своих вещах и книгах[15].
Свидания старичков с дочерью меня нервно разбили и измучили. Замечательно, что все осужденные очень заботились о поддержании бодрости друг в друге. Распутина мне сказала 15 февраля: «Кажется, все наши держатся бодро; из всех нас наиболее экзальтированная — это Стуре, но и она держится хорошо».
Из всех приговор[енных] к казни Стуре наиболее одаренная натура, с тонкой психикой, наиболее, если можно так выразиться, одухотворенная, талантливая77. Жаль, что при таких способностях она свою жизнь не вложила во что-нибудь дельное, полезное. Как много она могла бы принести пользы. (Рассказ родит[елей], что в инстит[уте] она училась первой, что она отлично рисовала, что она замечательно правдивая, честная, прямая).
Жаль, что эта девушка пошла по ложной дороге, но еще невыразимее жаль бедных старичков, которые, болея душою, растили свое дитя, из последнего скудного жалованья офицера тянулись, чтобы воспитать в ней человека, и вырастили в конце концов революционера!
«И другу и недругу закажу, — вскричала мать после свидания, — не отдавайте своих детей в институт, не отрывайте их от семьи, а то получите такое возмездие, что мы получили. Там на свидание ходят люди в овечьей шкуре, там студенты, родственники других детей, забрасывают институт разными прокламациями, книжками, и все это остается неизвестным институтскому начальству». Вот какая драма в душе происходит у родителей. Это свидание с родителями было последним.
16 февраля, накануне казни, все осужденные вымылись в бане78. Замечательно, что никто не отказался. Был день субботний, и баня была вообще для всех арестованных. В ночь с 16 на 17 февраля, с субботы на воскресенье, мною были выданы подполковнику Собещанскому79 7 чел[овек] осужденных, которые им были отвезены под конвоем жан[дармских] ун[тер-офицеров] на Лисий Нос. От крепости в каретах (каждого в отдельной карете), а от Новой Деревни по Приморской жел[езной] дор[оге].
В поезде все они болтали, смеялись и перекликались, как будто ехали на пикник. Казнили попарно. Пары быстро прощались друг с дружкой и целовались: «Прощай, Михаил, прощай, Анна»80.
15 фев[раля] 1908 г., когда я зашел в камеру Марио Кальвино, он от имени всех приговоренных начал меня благодарить за вполне корректное и гуманное к ним отношение.
Выдача осужденных началась в 1 час. ночи и окончилась в 2¼ час[а] ночи.
После выдачи на душе осталось такое впечатление, как будто из дома вынесли покойника.
Мужчины были отправлены в ножных и ручных кандалах, а женщины только в ручных, причем у Стуре такие были маленькие руки, что кандалы свалились.
При выходе через решетку для посадки в кареты со мною простились, поклонились, Синегуб, Баранов, Казанская (Кися) и Стуре. Ее вывели последнюю. Унтер-офицеры, одевая ей наручники, для чего-то обманули ее и сказали, что ее переводят в дом [предварительного] заключения, но у решетки она догадалась. 17 февраля она ждала на свидание родителей, а потому перед каретой сказала мне: «Придут мои старички, скажите им, что бодро и радостно встречаю смерть». А у самой в углах глаз блестели слезы. Слезы у Стуре в углах глаз блестели и при переезде с Собещанским в карете, когда она разговаривала с ним.
Во всем этом меня интересует психологическая сторона осужденных к смертной казни. Со стороны осужденных я не видел озлобления к исполнителям правосудия и заметил поразительную бодрость духа.
Казанская (Кися) была доставлена в крепость только в одном платье и без шляпы. Ее не в чем было отправлять на казнь, а был морозец. Я разрешил ей выдать на голову полотенце, из которого она сделала повязку, и постовой летний длинный халат, в который она и закуталась. Казнили ее без халата.
До суда, 11 февраля, она написала письмо к родным, которое просила отправить им, когда узнают ее имя. В письмо она вложила записочку следующего содержания (записка уничтожена, т. к. по содерж[анию] не подлежала пересылке):
1908. Петропавловская крепость.
Дорогие черти, я уверена, что меня казнят и потому могу сказать «fînita la comedia», вам же от всей души желаю «жить и веселиться, полной чашей радость пить».
Последний привет всем моим знакомым. Вот я так и сложила свою буйную головушку.
После ее увоза в камере ее (№ 39) найдена выцарапанная ею надпись: «14/II 08 смертный приговор 7-ми членам северного боевого отряда партии соц[иалистов-]рев[олюционеров]. Ида, Лида, Якутенко»[16]. На другой стене «Котенок».
Замечательно, что вся судившаяся компания была на «ты» (исключая Николаева и Константинова), все целовались друг с другом без различия пола (за исключением этих двух лиц).
В креп[ости] 7 месяцев сидела Эмма Резовская82, молодая 20 лет девица. 17 февраля 1908 г. я объявил ей, что по распоряжению] начальства она будет из крепости переведена в СПб. дом предварительного] заключения. Я думал увидеть на лице ее радость. Но каково было мое изумление, когда на глазах ее я увидел слезы и когда услышал просьбу, мольбу не переводить ее туда из крепости, потому что там худо, что она была там до крепости и ей все там страшно не понравилось. На вопрос, что же собств[енно] там худо, она отвечала уклончиво, и из отрывочных слов я мог понять, что там грязно, что там грязные постельные принадлежности, худо кормят, что она не любит общества арестованных. «Я буду плакать, — сказала она. — Я подам коменданту прошение об оставлении в крепости». И действительно подала прошение с мольбой об оставлении в крепости. Помощ[ник] коменданта прошение это, как характерное, оставил у себя и мне прислал ответ для объявления Резовской, что, несмотря на крайнее желание, он исполнить ее просьбу не может, т. к. она не входит в круг его компетенций. Факт замечательный в связи с другими бывшими случаями. /…/
Из разговора по этому вопросу со следующими людьми можно вывести заключение, что все тюрьмы и дом предварительного заключения, помимо всего прочего (недостатка гуманного обхождения, чистоты, хорошей пищи), действуют развращающим образом в революционном смысле на те натуры, которые попали в революционеры случайно, благодаря стечению обстоятельств или по легкомыслию, в тюрьмах и домах заключения революционеры их окончательно обрабатывают и совершенно сбивают с истинного пути. Ничего подобного при строгой изоляции заключенных в крепости: тут каким человек в нее вошел, таким же и выйдет; дальнейшего развития в революционном духе он не получит, наоборот, некоторых крепость заставит одуматься, безусловно заставит сделать переоценку всех своих действий и выпустит из своих стен или убежденного революционера, каким он был и до крепости, или одумавшегося гражданина. Примеры одумавшихся арестованных: Вера Педькова, Константин Эмме83, Михаил Феодосьев, студент Электрот[ехнического] инст[итута] Иванов84 (знакомый подполковика Собещанского).
Вот почему мать Влад[имира] Лихтенштадта радуется, что сын ее все время содержится в крепости. Она мне заявила, что [он] поддался и поддается дурным влияниям товарищей, тогда как по натуре он философ, литератор, мирный работник, что она очень рада, что он сидит в крепости под моим начальством, так как здесь в дурную сторону на него никто влияний не окажет, и он будет вполне сбережен.
/…/
Заболела на днях Екат[ерина] Брешко-Брешковская85[17]. Я обратил на нее внимание, пригласил два раза врача, разрешил молочную пищу и заходил справиться раза три о здоровье. Это, видимо, ее тронуло; она лежит и дрожит, голов[ная] боль и ломота во всем теле. 27 февр[аля] пригласил стар[шего] врача Зибольда86. Он прописал хину и успокоил ее. Она обратилась ко мне с просьбой дать ей селедку и разрешить другую слабую пищу. При этом доктор Зибольд сказал: «Вы не смотрите на него, что он с виду кажется сердитым; он человек добрый и все, что разрешается правилами о заключении, сделает и исполнит». На это она ответила: «Я много видела начальников тюрем и только первый раз в лице г[осподи]на полковника встречаю такого начальника. Я благодарю Бога, что попала сюда под его начало». /…/
Из допроса и разговора с Альбертом Траубергом и Масокиным (Столяровым87) обнаружено судеб[ным] следователем Тлустовским (суд[ебный] след[ователь] по особо важным делам СПб. окр[ужного] суда) и товарищами] прокурора] Корсак и Константиновичем, что революционеры при совершении террористического акта стали применять в своих «летучих отрядах»[18] «резерв», назначение которого состоит в том, чтобы нанести окончательный удар «врагу» после произведенного террористического акта. Такая организация была задумана Траубергом при убийстве Рогозинни-ковой88 нач[альника] Глав[ного] тюр[емного] управления] Максимовского89. Максимовский служит только прологом массового истребления многих высокопоставленных лиц. Адский план истребления был составлен следующий: Рогозинникова, снабженная револьверами и бомбою, идет убивать Максимовского; когда она его убьет, то должна выбросить револьвер в окно, разбить им стекло и таким образом дать условный «сигнал». Одновременно с Рогозинниковой отправляется к дому, где находится Максимовский, ее сообщник для принятия «сигнала», и на квартире какой-то Зои на Мойке собирается «резерв», состоящий из нескольких революционеров, где имелся телефон. Среди «резерва» находился один злоумышленник, одетый в мундир прокурора Судебной палаты, с портфелем, в котором помещалась 12-ти фунтов[ая] бомба громадной разрушительной силы. «Сигнальщик», услышав звон разбитых выброшенным револьвером стекол (следовательно, получив точное известие об убийстве Максимовского), идет на ближайший телефон и передает «резерву» сообщение об исполненном Рогозинниковой поручении: «билеты взяты».
Одновременно с этим чиновники Главного Тюремного Управления] дают знать по телефону о происшедшем убийстве всем высшим правительственным лицам и, по предположению революционеров, на место происшествия в Главное Тюремное Упр[авление] съедутся власти: министр юстиции Щегловитов, Прокурор СПб. судебной палаты Камышанский90, Директор Департамента полиции Трусевич91, градоначальник, ген[ерал-]майор Драчевский92 и др[угие].
При таких крупных потрясениях обыкновенно в квартиру может проникнуть всякий (психология до тонкости изучена!). Члены «резерва» по получении известия по телефону также выезжают к месту происшествия со своим «прокурором». Мнимый «прокурор», и притом в форме, беспрепятственно входит в Главное Тюрем[ное] Управление, находит здесь в сборе всех высших правительственных лиц и… бросает бомбу. Не нужно дополнять словами, что при этом бы произошло!! План поистине адский! Но этот план не удался только благодаря тому, что Рогозинникова не выполнила в точности данной ей преступной организацией инструкции: после убийства Максимовского она прошла по направлению к выходу одну или две комнаты, подбежала к окну и была схвачена сзади за руки. Тогда она, не будучи в силах бросить в окно револьвер, сделала в стеклах круглые отверстия, а шестой выстрел сделала в стену рядом с окном. «Сигнальщик», не получив установленного сигнала, т. е. не видя разбитого окна, не передал сигнал по телефону, и весь адский план революционеров не осуществился: «резерв» не прибыл на место происшествия.
Об этом плане порознь дали совершенно одинаковые показания Трауберг и Масокин, большой мерзавец, тот самый, который на похоронах Максимовского выслеживал на кладбище высокопоставленных лиц и которого там арестовали с револьвером. Масокин сначала несколько дней содержался в крепости, затем его взяли на допрос в СПб. охр[анное] отделение, откуда и не возвратили… Он начал давать показания и раскрывать деятельность всей организации, во главе которой стоял Трауберг и которая была арестована одновременно с Масокиным. Про его показания Трауберг выразился так: «в них 7/8 ч[астей] правды и только скрыто то, что касается деятельн[ости] самого Масокина».
Масокин беглый нестроевой старшего разряда из какой-то артиллерийской бригады, кажется, в Туркестане, где он украл 6 пулеметов и бежал, кажется, в 1906 году93.
Разоблачение организации этого плана чрезвычайно важно для правительства, разоблачение указало: 1) что при убийстве или другом террористическом акте не следует выезжать к месту происшествия самим министрам, прокурору, Директору Д[епартамента] п[олиции], градоначальнику, а посылать своих товарищей или помощников; 2) что не нужно самим делать приемы просителей и 3) что революционеры-террористы стали прибегать к убийству таких высокопоставленных лиц, которые по своему доброму характеру не делали никому ровно никакого вреда94, но должны послужить средством для убийства других ненавистных революционерам лиц, — это уже переходит всякие границы человечности…
Замечено следователями, что женщины революционерки фанатичнее мужчин, отличаются большей стойкостью и не подвергают себя самоанализу; что раз они усвоили, того держатся до конца.
У производящих следствие по Траубергскому делу (суд[ебный] след[ователь] Тлустовский и два тов[арища] прок[урора] Корсак и Константинович) составилось убеждение, основанное на глубоком изучении дела и словесных не запис[анных] разговорах, что революционеры Столыпина в конце концов убьют95, что если не удастся сделать это «летучкам» («летучим отрядам»), то убьют боевые отряды (убеждение Корсака). Ужасное убеждение!
Трауберг сказал, что Столыпин поразительно стойкий и необыкновенно спокойный и храбрый человек.
Вечером объявили Аполлону Крутикову, что 15-го марта он будет взят из крепости для передачи по месту назначения. Кругликов благодарил меня за корректность во время содержания его в крепости и пожелал, чтобы я и впредь в своих действиях был также корректен. 15 марта он был взят в СПб. губ[ернское] жанд[армское] упр[авление], откуда отправлен в Шлиссельбург.
23 марта слышал от това[рища] прокур[ора] Константиновича, что Крутиков и несколько арестантов учинили в Шлиссельбурге какой-то беспорядок. Для разбора был командирован какой-то тов[арищ] прокурора, которого Крутиков и еще двое арестантов оскорбили словами; за это нач[альник] Глав[ного] тюр[емного] упр[авления] Курлов96 приказал выдрать 3-х арестантов: Крутикову дать 50 розог и двоим другим по 25-ти97.
Николай Чайковский придумал оригинальный способ для излечения анемии мозга и против бессонницы. (Анемия мозга — это потеря памяти, быстрое утомление при умственной работе, сонливость при чтении).
Средство это состоит в том, что он стал делать на быстром ходу до 30 глубоких вдыханий (натощак). Бодрости у него после таких упражнений стало хватать на целый день и не потребовалось принимать веронал (для сна ночью).
Зашел в камеру № 50 навестить Николая Пумпянского и узнать о состоянии его здоровья. Пумпянский, между прочим, мне сказал, что когда повесилась Надежда Дорофеева98, то в революционной литературе было объявлено, что ее в крепости пытали и называли меня виновником пыток и ее смерти. «По данному мне поручению я производил расследование этого факта и собирал об вас самые подробные справки, я узнал, что вы ранее служили адъютантом у генерала Эллиса, затем были назначены на эту должность; я добыл о вас вполне благоприятные сведения, после этого факт вашей виновности был революционерами отвергнут. Теперь вы несете эту должность год девять месяцев; до вас заведовал долгое время полковник Веревкин».
Оказалось, что он поразительно точно знает время моего заведования; действительно, в 1906 году я заведовал летом за Веревкина. 4 месяца, затем принял должность на законном основании с 1 декабря 1906 года, заведовал весь 1907 год и 3 месяца в 1908 году (по 27 марта), получается всего 1 год 8 месяцев. Таким образом, мой «следователь», попавши по воле судьбы под мое начало, ошибся только на один месяц. /…/
Сегодня дано свидание арестованной Марии Павловне Ивановой" с ее гражданским мужем Евангуловым (армянского типа). Мария Иванова содержалась месяца 4-5 в крепости, заболела и была отправлена для лечения в СПб. женскую тюрьму (Литовский замок), а затем после поправки здоровья, за неделю до свидания, была переведена обратно в крепость. На вопрос Евангулова, где ей лучше, там или здесь, Иванова ответила: «Там я жила в общей камере, где было 10 челов[ек]; там я гуляла на свежем воздухе три часа, а здесь гуляю полчаса и сижу в одиночной камере, но как можно сравнивать здешние порядки с тамошними: там всякий из администрации делает, как хочет, все зависит от усмотрения, а здесь если что нельзя, то и нельзя, здесь есть порядок, которого точно придерживаются. Я хотела бы быть или на свободе или в крепости».
Вместе с Марией Ивановой содержатся в Трубецком бастионе по одному с нею делу и двое ее детей Николай Иванов100 20 лет и Елена Иванова101 24 лет. М.Ивановой стало известно, что ее дети в крепости, после того, когда она побывала в СПб. женской тюрьме (Литовский замок). Мария Иванова, подлечившись, была вновь переведена в Труб[ецкой] баст[ион]. Конечно, вылечить ее не вылечили, у нее болезнь легких… и вот, чтобы поддержать ее здоровье, я увеличил ей прогулку до получаса. Сегодня она обратилась ко мне с просьбой, нельзя ли лично ей прогулку давать только 10 мин[ут], а остальное время — 20 минут — разделить поровну и передать детям. Ей, конечно, в этом было отказано и предоставлено самой гулять полчаса. /…/
6 мая перевели на время суда из крепости в СПб. дом предвар[ительного] заключ[ения] для сужд[ения] 7 мая Петербургским] воен[но]-окр[ужным] судом, в здании Петер[бургского] окр[ужного] суда, 9 чел[овек] полит[ических] арестованных], членов «летучего боевого отряда» северной партии социалистов-революционеров: Альберта Трауберга («Карл») 27 л.; курсистку Выс[ших] жен[ских] кур[сов] Елену Иванову 24 лет, быв[шего] рядов[ого] пулем[етной] роты Федора Масокина 25 л.; инжен[ера]-электрика Анатолия Белоцерковца102 27 л.; Николая Иванова (брат Е.Ивановой) 20 л.; Альвину Шенберг103 24 л.; крест[ьянина] Д.Ветлугина104 27 л.; студ[ента] СПб. унив[ерситета] Вячеслава Бурыгина105 28 л. и Марию Павловну Иванову (мать Ник. и Ел. Ивановых). Суд над ними окончился 11 мая, которым приговорены: четверо первых к смертной казни через повешение, Ник. Иванов и Шенберг в каторжные работы на 15 лет. Ветл[угина] к каторге на 10 лет, Бурыгин на поселение в Сибирь, а Мария Иванова оправдана и тут же в суде освобождена. Кроме этих 9 лиц судились еще: Эмма Резовская на 10 лет в каторгу и жена врача, (б[ывшего]) деп[утата] Государственной] Д[умы] Матрена Корнильева106 (любое [ница] Бурыгина) 38 л. — на посел[ение] в Сибирь. Мария Иванова после освобождения в здании суда была сейчас же арестована в порядке охраны107. 11 мая после прочтения приговора суда в окончательной форме все 8 чел[овек], взятых из креп[ости], не считая Марии Ивановой, были доставлены обратно в креп [ость] (приговоренные к смертной казни в кандалах), последняя партия прибыла около 12 час[ов] ночи. Все они были возбуждены, но при выходе из кареты все со мной поздоровались, не исключая Трауберга. Бурыгин просил зайти к нему; зашел сейчас же. Просил разрешение дать ему бумагу на случай, если ему вздумается подать кассацию. Я разрешил (это было в 12-м часу ночи) и хотел уйти, но Бурыгин предупредил мой выход неожиданной для меня благодарностью от имени 9-ти арестованных за гуманное к ним отношение. Очевидно, в суде арестованные возложили на него эту миссию, как на лицо, меньше всех виновное, а потому могущее говорить со мною в надежде быть выслушанным. «Позвольте, г. Заведующий, от имени девяти товарищей поблагодарить вас за гуманное, человеколюбивое к нам отношение. Нас прибыло в крепость девять человек и все в один голос вас благодарят. Трауберг сидел в четырех тюрьмах, я в трех, другие тоже сидели в нескольких тюрьмах, но мы первый раз встречаем начальника, который соединяет в себе принципы законности с справедливостью и доброжелательным отношением к заключенным». Я ответил, что исполняю в точности данную мне инструкцию и, сверх нее, не делаю никаких ни послаблений, ни притеснений.
При конфирмации помощником Главноком[андующего] ген[ералом] от инф[антерии] Газенкампфом приговора суда смертная казнь Белоцерковцу и Елене Ивановой заменена ссылкою в катор[жные] работы без срока, а каторга Н.Иванову и Эмме Резовской уменьшена на 5 лет каждому. В остальных частях приговор утвержден без изменения. Из осужденных на смертную казнь, по крепости духа, обращают на себя внимание двое: Трауберг и Елена Иванова. Первый удивительно спокоен, вполне владеет собою и читает книги, как ни в чем не бывало, вторая прибыла из суда какая-то восторженная, довольная и также хорошо владеет собой. Справлялась у меня, когда ее «повезут вешать». Такою же спокойною и довольною она была 12 мая; о Трауберге и говорить нечего; он только осведомился у меня 13 мая днем, в котором часу вечера вывозят и стоит ли ему раздеваться и ложиться спать. Что касается Белоцерковца и Масокина, то они очень упали духом, в особенности последний. Трауберг по прибытии из суда заботился не о себе, а жалел обоих Ивановых и боялся за Белоцерковца, что он упадет духом в последний момент. «Я наблюдал за ним в суде, он выслушал приговор, по-видимому, совершенно спокойно, но тогда и теперь он не сознает еще, что такое смерть, а это сознание может к нему вернуться, в последний момент, перед казнью, и тогда будет скверно. Я больше всего за него беспокоюсь и опасаюсь за его самообладание».
13 мая, во вторник, было дано свидание Евангулову[19] с его сыном (незаконным) Ник[олаем] и Еленой Ивановой, дочь его гражданской жены M.П. Ивановой, и Белоцерковцу с двоюродной сестрой, слушат[ельницей] IV кур[са] женс[кого] медиц[инского] института Белоцерковец.
С разр[ешения] помощ[ника] ком[енданта] [я сообщил] о гуманной конфирмации Газенкампфа. Н.Иванов и Белоцерковец выслушали известие об этом с большой радостью, что же касается Елены Ивановой, то она осталась дарованием жизни очень недовольна, что и высказала отцу. Отец не ожидал этого и был поражен. Перед свиданием я ему, между прочим, сказал, что его дочь очень довольна приговором и находится в восторженном состоянии, а потому известием о помиловании останется недовольна. После свидания он мне ответил: «Вы были правы». Евангулов[20] (60 л.) служит на Закавказской жел[езной] дороге и сегодня, 13 мая, должен уезжать, срок отпуска ему кончился, потому свидание с детьми было последнее и дано было на общем основании через решетку. Прощаясь со мною, он обнял меня и несколько раз расцеловал. Благодарен за все, хотя я не знаю, за что собственно. Сделал он это при слушательнице жен[ского] медиц[инского] инст[итута] Белоцерковец, которая также, пожимая руку, благодарила за брата. Такова радость родных за дарование жизни близким им людям: они переносят свою благодарность даже на тех лиц, которые должны казаться им ненавистными, как содержащие дорогих им существ в неволе и строгом режиме.
После свиданий я обходил камеры и зашел к Елене Ивановой. Я спросил ее, что это — рисовка, или она действительно недовольна, что ей даровали жизнь. Она твердо заявила мне, что она действительно недовольна таким исходом. Но почему же? Что это: боязнь каторжных работ или что-нибудь другое? «Никакой боязни нет. Я работала в „партии“ вместе с Траубергом, хотя я и не такая крупная фигура, но мы делали с ним одно дело, он более продолжительное время, я меньше, и мы должны понести одинаковое наказание, мы должны вместе умереть». Ее начали душить горловые слезы, которые закапали и из глаз: «Я с этой мыслью вполне свыклась за три месяца заключения…»
Смертная казнь Белоцерковцу и Елене Ивановой заменена пожизненной каторгой, а казнены 16 мая только Альберт Трауберг, по кличке «Карл», и Федор Масокин. Замечательно, что Трауберг, просидевший в крепости около 5 мес[яцев], вел себя безукоризненно и исполнял в точности все установленные в Труб[ецком] бастионе правила (совершенная противоположность Носарю108).
После суда и до выдачи на казнь он просидел в крепости четыре дня, был совершенно спокоен и читал все время книги, даже в день объявления приговора 11 мая, когда его доставили в крепость около 11 ч вечера, он сел и читал книгу часов до 12 ночи, тогда как все остальные были сильно возбуждены и взволнованы и не могли придти в себя несколько дней. При выдаче на казнь он был также спокоен и твердо расписался в денежной книге и на описи вещей, а Масокин дрожал, перо прыгало по бумаге и еле расписался.
Трауберг, садясь в карету, протянул руки с цепями к фуражке и сказал, обращаясь ко мне: «Прощайте». Елена Иванова в письме к матери 14 мая пишет: «…Может быть, я не права, написав (эти) последние слова, но, право, мне кажется, что вы все окончательно не понимаете нас, иначе бы не сделали со мной того, что сделали» (т. е. не хлопотали бы, чтобы смертная казнь ей была заменена каторгой). 17 мая 1908 г. пять человек арестованных, сидевших подряд в смежных камерах, а именно: Ел[ена] Иванова, Шенберг, Бурыгин, Ник[олай] Иванов и Ветлугин (в №№ 68-72) отказались от пищи, чая и прогулок в знак траура по казненным товарищам. Инициатором голодовки оказалась Ел[ена] Иванова; Масокин сидел рядом с нею в № 67, она не спала в час ночи 16 мая и слышала, как его повели в это время из камеры; 16 мая она через перестукивание сообщила соседке, а та далее, и таким образом предложение было принято. 17 мая я рассадил их по другим камерам, а 18-го голодовка прекратилась.
/…/
Из письма рабоч[его] Якова Крупенина109 (25 л.) от 19 мая 1908 г.: «…Но еще хуже сидеть летом или весною, когда вся природа оживает, когда прибывает столько человеческих страстей и кажется, как будто все мертвое ожило или стремится ожить. Гуляю 15 минут, но и прогулка тоже одинокая…»
Из письма Никол[ая] Чайковского (58 л.) от 19 мая 1908 г. к дочери в Англию:
«…Просыпаюсь утром обыкновенно довольно рано и смотрю на южный край оконной амбразуры: если утро ясное, там в 6 часов появляется золотая полоска, — значит пора вставать. Куст бузины, выросший каким-то образом наверху стены, против моего окошка, в это время также залит ярким солнечным светом110. При виде всего этого и на сердце становится радостно, светло, чего-то ждешь, что-то интересное есть в том дне, который так начинается. А если золотой полоски нет, станет как-то тоскливо, серо, точно кто-то обещал придти к тебе на свидание и обманул… Прогулка бывает в разное время — иногда утром, иногда после обеда. Теперь садик из 20 деревьев и кустов с каменной дорожкой вокруг только что одевается свежей майской зеленью и выглядит очень ярко и свежо. Там тебя ждет стая голубей, тоже сизых, которым заранее приготовляешь все крошки от остающегося хлеба».
Из письма Николая Иванова (20 л.) к отцу Александру Евангулову от 19 мая 1908 г.:
«…Погода стоит дивная. До суда (до 7 мая) деревья на прогулочном дворике стояли еще голые, а теперь уже покрылись молодой зеленью. Так что дворик принял весьма милый вид: различные деревья и кусты зазеленели, причем оттенки листьев удивительно мягкие; не знаю, кажется мне только или на самом деле, но я еще никогда с таким наслаждением не встречал весны. Окно целый день открыто, и воркование голубей, чириканье воробьев и других птичек так обаятельно действует на меня, что я временами забываю, где я сижу. Вообще по части звуков теперь большое разнообразие: кроме птиц, постоянно слышны завывания котов, лай собак, иногда крик каких-то ребятишек. Свистки пароходиков на Неве, свистки паровозов, главным образом, с Финляндской железной дороги, заводские гудки и звонки конки так явственно напоминают волю. Несколько раз слышал даже военный оркестр, вероятно, где-нибудь в крепости играет…»
Из письма Николая Пумпянского (24 л.) к жене Елене Пумпянской от 19 мая 1908 г.: «…В саду у нас весна восхитительная. Даже сирень есть, и так как нет обычного на тюремных дворах мусора, помойных ям и т. д., то создается очень приятная иллюзия домашнего садика, — так и ждешь, что откуда-нибудь вынырнет Афросинья с самоваром…»
Несмотря на мое вполне корректное предупреждение и внимательное отношение, в пределах закона, к заточенным в Екат[ерининской] курт[ине]1И дворянам Григорьеву112, Небогатову113, Лишину114 и Стесселю115, 14 мая 1908 г. вечером Григорьев устроил мне неприятную сцену в саду Екатерининской куртины, в присутствии Небогатова и Лишина. Дело в том, что каждому заточенному назначены: один день в неделю для свидания с родственниками и знакомыми и по воскресеньям для свидания с семейством.
Продолжительность свиданий установлена от 1 до 3 часов пополудни, причем, для Григорьева предоставлен понедельник, для Небогатова — среда, для Стесселя — пятница и для Лишина — четверг.
Григорьев в последнее время каждый раз обращается с прошением об удлинении ему срока свидания до 5 час[ов], на что каждый раз и давал свое согласие подписью ген[ерал] Душкевич. Кроме этого, жена Григорьева явилась еще с просьбою к ген. Душкевичу о разрешении ей свидания в неурочные дни. И это давалось, но прописывалось, до которого часа должно быть свидание. Наконец 14 мая, в среду, после получения свидания в понедельник, m-me Григорьева с матерью мужа поймала ген. Душкевича где-то на улице и просила разрешения на свидание. Ген. Душкевич написал на записке: «Разрешаю допустить на свид[ание] 14 мая», но до которого часу не проставил. Григорьев через Карзенкова обращается ко мне разрешить ему свидание до 5 час[ов]. В силу общего правила о свиданиях я ответил, что разрешить свидание до 5 часов не могу, т. к. в записке не значится, что разрешается свидание до 5 часов, а потому свидание должно быть окончено в три часа. При этом надо добавить, что мне приказано содержать заточенных во всем согласно установл[енных] правил, ничуть не отступая от указаний закона.
Вечером 14 мая я пришел в сад Екат[ерининской] курт[ины] и разговаривал с Небогатовым и Стесселем. Вскоре показался на аллее Григорьев. Я пошел к нему навстречу и, поздоровавшись, сказал: «Извините, Серг[ей] Григ[орьевич], что я не мог вам дать разрешение на свидание до 5 час[ов] вечера, т. к. в записке ген. Душкевича этого проставлено не было». На это Григорьев грубо ответил: «Ну да, конечно, ген. Душкевич был так любезен, что на улице подошел к разносчику, спросил клочок бумаги и написал разрешение, но вам такое разрешение не угодно исполнять». А потом отвел в сторону, к грядам, а оттуда грубо заключил: «Вы здесь царь и бог, а ген. Душкевич у вас прапорщик… Это буквоедство… мы не уголовные преступники, чтобы нас так содержать, как вы содержите. Завтра жена отправится к ген. Душкевичу и там поговорит об этом случае».
Меня это крайне поразило; поразило то, что моряк, прослуживший 33 года на военно-морской службе и кажется бы научившийся исполнять законы, относится крайне враждебно к тем лицам, которые стоят на законной почве, которые точно исполняют закон. Немудрено, что он сдал свой корабль неприятелю!
О случае этом я доложил утр[ом] 15 мая ген. Душкевичу.
15 мая m-me Григорьева приехала к ген. Душкевичу с мат[ерью] мужа и опять просила свидания. Ген. Душкевич, по своей доброте, дал разрешение, но выбранил ее, как он мне сказал, за постоянные просьбы. А следовало не давать.
/…/
Чтобы придать саду Трубецкого бастиона вполне благустро-енный, приветливый вид, 14, 15, 16 и 17 июня 1908 г. собственноручно, с помощью унтер-офицера Грищенко, насадили в саду 25 штук кустов разных хороших пород из своего садика. Сад оживился и в будущем году будет очень хорошенький. Посадил между прочим несколько кустов жасмина и шиповника. До этого в саду единственными были три куста сирени. Почистил ветки на деревьях, а распластавшуюся безобразную иву срубил. Осенью пересадил две пихты и одну липку.
18 мая захожу к Пумпянскому, чтобы объявить о допуске к нему защитника. Он заметил посадку кустов и сказал: «У вас я заметил реформаторские наклонности: завели чайники, а теперь насадили сад».
/…/
Временно перевели в СПб. дом предварительн[ого] заключ[ения] 6 человек арестов[анных]: Александру Маркову116, княжну Ксению Мышецкую, Николая Пумпянского, Александра Кишке-ля, Никиту Лебедева117 и Владимира Алексеева118 (последние два так себя именуют, — личности их не установлены), а 24 июня над ними назначено заседание СПб. воен[но]-окр[ужного] суда, вместе с другими, переведенными в СПб. дом предв[арительного] закл[ючения], всего в числе 44 чел[овек]. Все эти лица принадлежат к членам боевой организации партии социал-революционеров максималистов, которые направили свою деятельность на активную террористическую борьбу с представителями власти. Так, обвиняемым инкриминируется взрыв дачи министра П. А. Столыпина на Аптекарском острове, причем пострадало более 100 чел[овек], и вооруженное нападение 12 октября 1906 г.119 в Фонарном пер[еулке] на помощника казначея СПб. Портовой таможни, когда было похищено казенных денег около 400000 руб[лей].
Пригласил врача Зибольда к арестованному Александру Чесскому120; он всю ночь не спал, все что-то разговаривал, заявил, что ему в голову пускают электрический ток, не стал принимать пищи. Зашли вдвоем. Ничем не могли убедить, что в камере никакого электрического тока нет. Говорит по-видимому совершенно здраво; глаза сознательные, но жалуется на боли в затылке и верхней части хребта. На мои слова: «бросьте думать о токе; в крепости никаких токов и пыток нет», — ответил: «вас считаю человеком честным, зачем же вы говорите неправду? Ток пущен Деп[артаментом] полиции для того, чтобы я наговорил на себя даже то, чего не было в действительности». Перевел в другую камеру, чтоб он мог убедиться, что элект[рического] тока нет. По призванию он химик.
Чайковский в письме от 29-го числа к дочери, «Алюшке», в Англию пишет по поводу желания сына Илика заняться земледелием, жениться и заняться своим делом: «…Никоим образом не следует связывать себя законными и денежными узами с делом, к которому у тебя душа не лежит и в котором ты не видишь своего призвания. Это все равно, что жениться на нелюбимой женщине и всю жизнь иметь подле себя живой укор своей внутренней лживости и неудачничества. Нужно быть верным своему призванию во что бы то ни стало, а если его не сознаешь ясно, то искать всеми силами души и тела, искать его, как самую дорогую святыню в жизни, как путеводную звезду, без которой жизнь одна dragery121. А до тех пор сохранять свою свободу и в законном и в денежном отношении. Земледелию почему не учиться? Но не для того, чтобы при его помощи похоронить себя в самодельной тюрьме, а для того, чтобы через него найти свое призвание и быть полезным не только семье, но и миру».
Из этого виден старый идеалист, мечтатель, ищущий чего-то «мирового», отвлекающий детей от скромного непосредственного труда, забывающий, что не все люди созданы талантами и что такими советами можно наплодить неудачников, мечтателей, лишних, неприспособленных к жизни людей.
Нико[лай] Вас[ильевич] Чайковский переведен из крепости в СПб. тюрьму122 [3 октября 1908 г.], а оттуда до суда освобожден под залог 50 тыс.[яч].
25 окт[ября] мне доложил деж[урный] ун[тер]-оф[ицер] по двору Труб[ецкого] баст[иона], что к калитке подошел с женою бывший арестованный Чайковский и сказал, что желает меня видеть. Я вышел за ворота. Оба супруга поздоровались со мною без всякой неприязни, как старые знакомые. Мы несколько раз прошлись по панели. Чайковский сообщил цель своего визита, а именно: может ли он получить обратно присланные на его имя за время сидения в крепости письма и к кому следует обратиться по этому вопросу с просьбою. Я ответил, что к Дир[ектору] Деп[артамента] пол[иции]. Прощаясь со мною, он сказал приблизительно следующее: «Я должен сказать вам комплимент по поводу гигиенического состояния Трубецкого бастиона; таких условий в других тюрьмах нет. У вас кубическое содержание воздуха в камере 2000 футов, а в СПб. тюрьме всего 700, у вас ватерклозеты, а там параши. Обед и ужин я там брал из кухмистерской, а до казенного стола не дотрагивался».
При временном переводе из крепости 6 мая 1908 г. в СПб. дом предварит[ельного] заключения 9 чел[овек] политических арестов[анных] для сужд[ения] воен[но]-окр[ужным] судом, в зал Петер[бургского] Окружного] Суда, я объявил Марии Ивановой, чтобы она после суда сдала мне обратно свой обвинительный акт, т. к. на нем она сделала заметки, касающиеся ее защиты, а заметки, по правилам крепости, на руки переводимым арестованным не выдаются. Затем ее перевели в числе других, судили и суд торжественно ее оправдал, на смену этого дела стали другие дела, другие вопросы. Только 11 июля 1908 г. мне докладывает деж[урный] ун[тер]-оф[ицер], что Мария Иванова, бывшая арестованная, хочет сдать мне личный обвинительный акт и что я приказал ей это сделать. Я к ней вышел. Она поздоровалась со мной, как со старым знакомым, повторила мои слова, сказанные ей при переводе, сказала, что я взял с нее слово, что она сдаст мне обвинительный акт, а потому все время тревожилась, не зная, как это сделать, и наконец решилась сама отправиться в крепость и сдать мне эту бумагу. При этом она вручила мне свой обвинительный акт и поблагодарила за вполне корректное, человеческое отношение к себе и детям.
Лето и конец 1908 года отмечались замечательным затишьем: политические крупные преступления совершенно утихли и прекратились, экспроприации уменьшились. По всем признакам можно считать, что Россия, или вернее — ее революционные элементы окончательно разбиты и усмирены. Все это отразилось и на жизни Трубецкого бастиона: в нем царит застой и тишина. Летом в нем содержалось до 20 чел[овек], а к концу года дошло до 12 человек] политических] арестованных.
/…/
В крепости содержится с 6-го окт[ября] 1907 г. «Бабушка русской революции» Екат[ерина] Конст[антиновна] Брешко-Брешковская, ныне крестьянка, бывшая дворянка. У нее есть сын, журналист, дворянин Ник[олай] Ник[олаевич] Брешко-Брешковский123, проживающий в Петербурге, и братья, [которые] живут в другом месте. Ей теперь 65 лет, причем она отбыла в каторге, кажется, 20 лет124. В письме от 29 де[кабря] 1908 г. к сыну Николаю Николаевичу она просит его написать ей «о наших дорогих маме и папе». Очевидно, папа — это ее бывший муж, женившийся после ссылки ее в каторгу на другой, а Никол[ай] Никол[аевич] его сын от первого брака. В этом же письме она описывает свой внутренний духовный мир и свое житье в крепости: "Год и три месяца, что я сидела в абсолютном одиночестве, провела я главным образом за чтением, затем за размышлением, а с месяц имею тетрадь, куда вношу впечатления от прочитанного. Когда она испишется, попрошу, чтобы тебе ее передали. Несколько прекрасных книг доставили мне большое наслаждение, но есть и столь мало содержательные, что не всегда дочитаешь. Хорошо, что есть книги на иностранных языках, это очень разнообразит чтение, ибо не только характеры языка различны сами по себе, но и способы выражений и характер национальный сказывается сильно, особенно в оригиналах. Можно сказать: начиталась. Много работала голова и самостоятельно, много передумала, представляла — (не разобрано), воображала; жила, одним словом, иногда приятно и хорошо, нередко с великой болью в сердце. Но так я весь свой век жила, и потому ничто для меня не составляет неожиданного, сюрприза, и впредь навряд ли что удивит. Чего действительность не давала, то переживалось в воображении и в самых прекрасных, и в самых страшных видах. Дух мой всегда работал. Благодарю родителей моих, благодарю среду свою, благодарю человечество за все данное мне. Вот что я тебе скажу и ты обрати на это внимание, дорогой мой Коля. Хотя сама, лично я, всегда витала в облаках, это нисколько не мешает мне любить и интересоваться всем земным, кроме скверны. А потому пиши мне обо всем, что в голову придет, без малейшего стесненья, и с увереннностью, что это доставит мне удовольствие. Может быть, тебе дали бы свидание со мной? Обнимаю тебя и от души благословляю. Пойми, друг мой, что серьезность не есть черствость и что все большое содержит в себе и все меньшее.
- Она за все время не получила ни одного письма.
Прошение это написано 5 января 1909 года Начальнику СПб. губернского жандармского управления полит[ическим] арестованным Архангельской губ[ернии] 17-летним юношей Василием Мининым125, хорошо грамотным, сидящим в крепости около 2-х мес[яцев]. Суть его в следующем: «Честь имею просить Вас, Господин Начальник, будьте добры, сделайте что-нибудь со мною поскорее. Поймите, что все-таки как бы ни было здесь хорошо, но все-таки лучше бы где-нибудь не здесь, но самое лучшее, это получить свободу, конечно. Представьте себе, что посидеть тринадцать месяцев в одиночном заключении (он был переведен в крепость из одиночной тюрьмы) вполне достаточно и вполне также сделало меня из здорового больным, из живого мертвым. Здесь образец порядка во всем; с одной стороны это хорошо, но это слишком тяжелый порядок и он, ей Богу, образцовым[21] образом действует на человека, уверяю Вас. Кругом порядок, — в этом порядке скучища ужаснейшая, чтобы не сказать более, этой скучищей обладает человек, если можно меня причислить к нему, конечно. Верно, когда я сразу здесь очутился, кажется, в рай попал, ну, думаю, отлично здесь я заживу себе на славу. А когда пожил, то оказывается, рай-то земной, да еще с образцовым страданием. Будьте добры, сделайте что-нибудь поскорее. Вы поймите, что все-таки я еще в сущности мальчик, не более. Прибавлю к этому, что здесь страшная скука — тоска. Да к тому же куранты каждый день повторяют: „Скука здесь, скука здесь“. Я извиняюсь за некорректность».
Письмо заключенной Екатерины Брешко-Брешковской к брату Васил[ию] Констан[тиновичу] Вериго и сестре Вере Иосифовне в г. Новозыбков, Черниговской губернии от 5 января 1909 г.: «Вчера ваши письма получила, оба зараз, мои добрейшие и дорогие сестра и брат, Василий Константинович и Вера Иосифовна. И обрадована и благодарна и за вашу ласку и за сообщение о других родных. Я была уверена в вашей доброте и ко мне. И в терпении вашем была уверена, но самой было тяжело напоминать о себе. Но уходить из мира, не простившись с вами, мне тоже [тяжело]. Сейчас я поправилась, только головные боли преследуют сильно, может быть, благодаря вечно пасмурной погоде…» Дальше пишет о получении денег перед Р[ождеством] Х[ристовым] от сына Коли и от других. «Значит, денег у меня довольно, а если нужда застанет, я вам напишу… Твое сообщение о нем [о сыне Коле], Верочка, меня очень обрадовало; больше всего люблю я добрых людей, зная, что на почве любви к ближнему создается все лучшее, что в силах человека… Всем близким, помнящим меня, вы скажите, что я их помню (я всех помню) и желаю благополучия: молодым успехов, старикам бодрой и спокойной жизни. Я думаю, что я себе такую обрела. Ибо единственное, что меня всегда страшило: быть виноватой перед другими. Если и случалось со мною, то никогда умышленно, и кроме того, настолько всегда заставляло страдать меня самое (я радуюсь громко, но страдаю всегда молча), что не могли эти страдания не искупить этих вин моей личной жизни[22]. Высшая Справедливость требует искренности сознания и исправимости; я не лишена была ни того, ни другого. Что же касается всего прочего, то пусть История судит, как это она всегда и делает над прошлым. Много читаю; особенно здесь хорош подбор русских книг, затем английских; последние все более от начала века, и классики есть. Некоторые книги прямо-таки увлекают и дают обильную пищу для созерцания или для размышления. Боже мой! Сколько умов работало над изучением жизни и над познанием самого себя! С каким трудом доставались человеку малейшие крохи уяснения действительности. Простодушные люди говорят: что человек? Вот наука! Искусство! Изобретения! Это прекрасные вещи! А кто же додумался до всех этих вещей? Нет, человек интереснейшее и прекраснейшее существо, но он еще плохо воспитан и до многого не додумался, в массе. Во время прошлых моих скитаний покойная мама молилась обо мне и навсегда я чувствую близость ее любви и забот; теперь я знаю, Верочка возьмет на себя эту заботу и сия душа будет всегда чувствовать присутствие ее любви и покровительства. Обнимаю вас, дорогие мои, сердечные; вы для меня много, много сделали своей лаской. Кто любит людей, тот дорожит и их любовью…» Дальше идут приветствия и расспросы о разных родных. Подпись: «Ваша сестра и друг Кат. Брешковская».
/…/
В крепости содержится второй год подследственный политический арестованный Каютенко-Каютин126. Сегодня ночью в 4 часа он встал с постели, сбросил с себя рубашку и начал плясать вприсядку, а после этого стал ходить кверху ногами на руках, вдоль стен камеры. Сегодня утром зашел к нему спросить, не нужно ли ему доктора и здоров ли он. Он приподнялся с кровати с обвязанною полотенцем головою и грубо мне ответил: «У меня язык есть! Оставьте меня в покое!» Я вышел.
Замечательно, что «бабушка революции», пробывши в каторге 20 лет и перенеся много разных невзгод, сохранила полную незлобивость к окружающим ее людям и другие душевные качества. В письме к сыну она между прочим пишет: «…Береги свою душу от всего низменного и скверного, т. е. пусть в твои действия входят лишь честные и благородные побуждения. Хорошие побуждения красят всего человека и придают лицу его хорошее выражение… Знаешь что? Я никогда не могла читать описание чего-нибудь противного душе моей, особливо мерзостей, которые люди низкие устраивают другим. Теперь же я совсем не выношу скверностей, даже не оставляющих роковых последствий. На что Диккенс невинен, как агнец, а я и в его книгах пропускаю целые страницы. Не могу! Читая историю, часто говорю себе: ведь это тысячу лет назад было, теперь этого нет… и все-таки не могу читать описаний ужасов. Знаешь, что меня привело в положительный восторг? — „Ивангоэ“ Вальтер Скотта. Это роман всем романам. Если б так писались все исторические романы, одно было бы загляденье. Хотя я и в нем четыре главы пропустила (о насилиях в замке). Классическая книга!.. Богатейшее чтение для юношества и наслаждение для взрослых».
Как далека эта «бабушка» от всех нынешних! /…/
За два года заведования (1907—1908 гг.) мне удалось: 1) Значительно улучшить пищу, — испрошено Высочайшее соизволение на отпуск кормовых денег, вместо 30 — 40 коп[еек]; 2) Ввести чайное довольствие и завести казенную фарфоровую чайную посуду (чай три раза в день); 3) Насадить в саду Трубецкого бастиона без расхода для казны цветущие кусты; 4) устроить в саду Трубецкого бастиона мостки для унтер-офицеров, назначаемых на прогулку, во избежание промачивания ног и простуды и 5) отремонтировать заново половину камер верхнего этажа Трубецкого бастиона.
Подполковник СПб. губ[ернского] жанд[армского] упр[авления] Матвей Николаевич Собещанский, бывший ранее, до упразднения, в Шлиссельбургской тюрьме помощником начальника тюрьмы, мне сказал, что в Шлиссельбурге было всего 40 камер для заключения, размерами 4 х 2 = 10 кв. аршин, как и во всех тюрьмах. Из сравнения с Трубецким бастионом видно, что в последнем камеры в четыре с половиною раза больше: 9x5 ар. = 45 к[в.] ар.127
/…/
Слава Богу! Затишье полное: «делов нет», как говорят подрядчики и купцы; с 25 ноября 1908 г. в крепость не прибыло ни одного нового арестованного, и к 1 марта 1909 года содержится всего 8 чел[овек] политических и 4 чел[овека] в Екатерин[инской] куртине (Стессель, Небогатов, Григорьев и Гатовский128). Число арестованных почти равно числу их, содержавшихся, кажется, в ноябре 1905 г., после частичной амнистии, когда в Трубецком бастионе содержалось 6 человек.
В феврале встретил на сообщении в Обществе Ревнителей Военных Знаний, в Офиц[ерском] Собр[ании] Армии и Флота129 председ[ателя] Петербургского воен[но]-окр[ужного] суда ген[е-рал]-лейт[енанта] Мухина, он тоже сказал, что настало затишье в суде, — дела все прикончены, новые не поступают. Наконец мы, кажется, умиротворились… Пора за работу на пользу России и ее духовного и материального обогащения, а не на разорение.
/…/
При Дворе решено постепенно очистить Петропавловский собор от гробниц Вел[иких] князей и Великих княгинь, перенести их прах в Великокняжескую усыпальницу130, а в соборе оставить могилы только коронованных Особ. В феврале 1909 г. перенесен прах младенца Александра Владимировича131 и разрыта для переноса могила царевича Конст[антина] Павловича132. Как известно, Конст[антин] Павлович умер от холеры в 1831 г. в Витебске, а потому к переносу его могилы было приступлено с большими предосторожностями. 11 марта 1909 г. в Петр[опавловский] собор прибыла целая комиссия, в которой принимал участие Нач[альник] Двор[цового] Упр[авления] генерал-майор свиты Е. В. Сперанский, представители от Мин[истерства] Имп[ераторского] Двора, придворный архитектор Стуколкин133, назначенный от Двора врач, особый дезинфектор, гробовщики от Шумилова134 и присутствовали Норбеков и Балкашин. Комиссии было дано поручение исследовать, в каком положении находится могила. Комиссия нашла могилу в следующем виде: тело Цесаревича было положено в металлический гроб, который вставлен в деревянный дубовый гроб; деревянный гроб обернут брезентом и последний засмолен; после засмоления брезент оштукатурен по форме гроба какой-то мастикою. В таком виде тело Цесаревича везли на лошадях из Витебска в Петербург. Здесь вложили все это сооружение в деревянный гроб, обитый снаружи черным бархатом, и затем тело предали погребению. При исследовании могилы доктор трусил больше всех: подходя к могиле, он одевал толст[ые] резиновые перчатки и затем отходил назад дальше всех. А рабочие от Шумилова работали без всяких предосторожностей, сверлили, рассматривали составные части гроба и нисколько не боялись холеры. Комиссия решила о результате исследования могилы Цесаревича доложить Государю и представить на особое Его усмотрение решение вопроса, следует ли переносить в Усыпальницу тело Константина Павловича.
Между прочим, рассказывают, что о смерти Цесаревича сложилась легенда, что Константин Павлович умер не от холеры, а был отравлен, что в 1831 г. в Витебске не было ни одного смертного случая от холеры и что Коменд[ант] ген[ерал] Комаров135, будучи в Витебске лет семь спустя после смерти Цесаревича, сам слышал от губернатора, что в Витебске холеры в 1831 г. не было, причем губернатор рассказывал ему и легенду, ходившую в Витебске136.
Свидание с сыном Никол[аем] Брешко-Брешковским арест[ованной] мат[ери] Екат[ерины] Бр[ешко]-Брешковской
31 марта 1909 г. дано было арестованной Ек[атерине] Бр[ешко]-Брешковской (урожденной дворянке Черниговской губернии Вериго) с сыном Николаем Брешко-Брешковским. Он — сотрудник газ[еты] «Биржев[ые] Ведом[ости]» и второстепенн[ый] незнач[ительный] писатель. Свидание было интересно в том отношении, что мать Брешковская дала удивительную характеристику больших русских городов. Началось с того, что она советовала ему уехать из Петербурга и поселиться жить в провинции, получить то место, где он изберет оседлость, и оттуда посылать свои корреспонденции. Он говорил, что ему нужна близость редакции. «Петербург, — говорила она, — город монотонный, скучный, город 20-го числа137. Это какой-то угол, куда стягиваются все богатства России, он даже мало посещаемый город; если не считать студентов, куда их гонят высшие учебные заведения; погода в нем убийственная, где жить положительно вредно…»
«Одесса — малообразованный город, малопросвещенный; в нем развита только показная бульварная культура. В нем нет национального — это международная гостиница, куда собирается всякая международная „накипь“ и только для того, чтобы нажиться; городской музей, показатель культуры, ниже всякой критики, — это что-то невозможно жалкое.
Киев — крайне интересный город, весьма колоритный, и замечателен кроме того тем, что стоит на границе трех народностей. Вот где хорошо жить!
Гельсингфорс по чистоте выше всех городов в Европе. Когда я приехала из него в Петербург, то подумала, что же это такое? Грязь невозможная. Финляндия вообще интересная страна: там весь народ культурен. Я путешествовала по деревням Финляндии с образованными поляками; мы заходили в избы крестьян и были поражены чистотой. Поляки сказали, что такой чистоты нет даже в домах польских помещиков, а о крестьянах и говорить нечего. Я подтвердила, что и в домах русских помещиков такой чистоты нет. В доме крестьянина-собственника можно встретить библиотечку, пианино. И знаете, кому обязана Финляндия своей культурой? — Женщине. Нигде в мире нет такой женщины, как финляндка! И знаешь, чему она обязана своей самостоятельностью, что сделало ее такой? Тому, что мужья уходят на разные заработки в мореплавание, а она остается одна и все хозяйство сама правит…»
Из письма Е.Брешко-Брешковской к сыну Николаю Брешко-Брешковскому от апреля 1909 г.:
«…Ты насмешил меня вопросом: слежу ли я за новостями? Друг мой! Ведь я буквально на положении тех сказочных похищенных существ, которые жили в таких местах, куда и ворон не залетал, и волк не забегал. Кроме своих четырех стен я ничего не вижу, кроме звона на колокольне ничего не слышу. Тебе известно, что мое прошлое не скудно всевозможными ограничениями, но подобного одиночества я еще ни разу не переживала. Хорошо, что под старость, когда у человека образовался запас впечатлений и наблюдений. Мне вся прошлая жизнь представляется громаднейшей школой, которую я проходила из класса в класс. Сколько еще осталось непройденных классов, Бог его знает. Великая учительница жизнь для того, кто хочет учиться всему и кому посчастливилось выбиться на дорогу учения. А так ведь можно прожить долгий век, ничему не научась, ничего не продумав… Так и живет большинство и никто ему помочь не хочет. А кто сам знает, кот[орому] интересно и приятно знать, тот обязан и других учить…»
Из письма Екатерины Брешко-Брешковской к сестре Наталье Константиновне Лишиной, в г. Новоалександровск, Ковенской губернии, от 7 сентября 1909 г.:
«…Чем больше ты знакомишь со своей дочерью, тем интереснее и милее она становится для меня. Ее талантливость и ее трудолюбие — это такие ценные вещи, какие редко встречаются вместе. Думается мне, что ей нельзя оставить эти данные про себя только. Она легко могла бы открыть мастерскую и обучать многих столь нужным работам, как шитье обуви, платья, вязанье всякое. От вас недалеко от Варшавы. Верочка могла бы пробыть там несколько месяцев, чтобы изучить перчат[оч]ное или зонтичное ремесло и усовершенствовать башмачное. Скольких девушек она обучила бы, поставив дело „на деловую“ ногу. А кроме того, каждое производство новое оживляет деятельность местную: и на материал, и ознакомление публики с новыми товарами, и стремление научиться новому искусству, всегда пригодному в жизни. Верочка могла бы найти и одну-двух компаньонок для открытия и ведения такого предприятия. Сначала своими силами попробовали бы работать, расширяя мало-помалу свою деятельность. И ваш край кажется таким подходящим для такой цели. У вас уже нет, кажется, „мужичек“, а все „паненки“, потребляющие все принадлежности городского одеяния. — И какой бы это благодарный был пример для наших образованных и культурных женщин… Если они воображают, что мастерские должны открываться необразованными и некультурными, то это очень грубая ошибка с их стороны. Такое дело, как обучение людей (чему бы то ни было и постоянные с ними сношения), — требует от нас наибольшего умственного развития и нравственного воспитания. И Ниночка от ранних лет росла бы в трудовой и общественной обстановке. Как хорошо! Ведь вся основа счастья человека и состоит в том, чтобы внести в окружающую нас жизнь что-либо свое, т. е. свой труд, свою мысль и т. п. Чтобы наша жизнь, наша деятельность оставила истинный след в дальнейшей жизни общества, если даже он и не заметен, как отдельная струя. А нашим русским женщинам давно пора брать на себя почин как рационального воспитания молодых поколений, так и внесения в обиход народной жизни той культуры, какая уже давно украшает повседневную жизнь людей на западе, — кто что знает из приложимых практических работ, пусть тот и обучает свою округу. Ах, как я была бы рада, узнав, что у нашей Верочки есть своя мастерская, что вполне образованный человек дает пример благому начинанию. А то ведь наши „образованные“ дамы тянутся в конторы, банки, за прилавок и т. п. заработок! Чистый срам! однако мой лист кончается, до свидания, родная сестра Наташечка!.. О милая моя сестра! Зачем ты сделалась Шопенгауэркой и ворчишь на жизнь? Нельзя же прожить весь век без забот и горя, и то и другое многому нас учат и двигают нас вперед. Детство — для забав; юность — для мечтаний; молодость — для серьезных восприятий; возмужалость — для полезной работы; старость — для разумных указаний. А смерть есть начало дальнейшей жизни».
Из писем Брешко-Брешковской к брату Вас[илию] Конст[антиновичу] Вериго от 29 октября 1909 г.
Говоря о своей глуховатой, старой замужней сестре, она говорит: «Ужасно, право, обидно положение стариков, вырастивших детей и оставшихся одинокими. Надо, чтобы человек до конца своей жизни имел свои самостоятельные умственные и духовные интересы, только тогда он не будет страдать в старости от одиночества…»
/…/
8 письме Брешко-Брешковской к сестре Наталье Константиновне Лишиной от 2 ноября 1909 г.: «…Голубушка моя, ты напрасно упрекаешь себя за свой невинный „преферанс по маленькой“. Ничем он не хуже всякого другого развлечения для того, кто не танцует и не прыгает в обществе. Игра в карты, как и всякая игра, может быть осуждаема не сама по себе, а тогда, когда она есть выражение корысти или страстной привычки, поглощающей способности человека. А если старый человек, всю свою жизнь работавший на долг и на совесть, захочет хоть каждый вечер провести час-другой за шахматами, картами, ребусами, бирюльками и т. п., то нет в этом ровно ничего предосудительного. Ведь если и читать с целью развлечения и заполнения времени только, не то ли самое выходит? А тот, кто не может принимать участие в общем разговоре, тем больше имеет право отдаваться занятиям, могущим интересовать его, хоть сколько-нибудь!»
/…/
9 дек[абря] 1909 г. от Брешко-Брешковской имел свидание наедине, как ее защитник, присяжный поверенный Зарудный в моей служебной квартире. Сидел часа два с половиной. Прощаясь со мной в прихожей, он сказал: «Мне всегда бывает приятно слышать, когда арестованные говорят о вас хорошо, когда они отзываются о вашем гуманном обращении с ними». Я ответил, что я исполняю только свой долг, делаю только то, что требуется инструкцией для содержания арестованных; никаких им послаблений не делаю, но и не ухудшаю их положения больше, чем то требуется инструкцией. Интересно сопоставить это заявление Зарудного с тем временем (1905 г.), когда он с другими хотел взять Трубецкой бастион приступом и имел обратное мнение138.
/…/
Из письма Ек[атерины] Брешко-Брешковской от 15 февр[аля] 1910 г. к Вере Иосиф[овне] Вериго:
«…Режим свой антимясной соблюдаю все время и буду впредь соблюдать, насколько возможно будет, потому что значительную пользу вижу в нем для своего организма. Между тем, я знаю, многие старики воображают, что им, как могущим мало поглощать пищи (по объему) — необходимо кушать бифштексы и т. п. мясные эссенции, ради поддержания сил. Они не знают того, что „говядина“ болезненно усваивается старым желудком и вместо того, чтобы обращаться в здоровые кровяные шарики — обращается в жиры и лимфатические соединения. И то и другое отягощает организм, но не питает его. Булки, яйца, геркулес, молоко, кто может его потреблять, и немного овощей, если они не производят отягощения (что при сидящей жизни и бывает) — насыщают достаточно, даже не в большом количестве. Я замечаю, что мой организм обходится все меньшим объемом пищи».
/…/
3-го января 1910 года я обходил камеры Трубецкого бастиона и зашел также к «бабушке» Брешко-Брешковской. Когда я хотел уже уходить, она задержала меня и сказала: «Про[ст]ите, что я позволяю себе высказать вам прямо в глаза. Я никогда не надеюсь на будущее, а потому позвольте в настоящее время выразить вам раз и навсегда мою глубочайшую благодарность за то внимание, которое вы мне оказывали. Я никогда его не забуду. Я осознаю, что если я еще уцелела, то только благодаря вашим обо мне заботам и вашему вниманию. Я навсегда сохраню об вас память, как об самом лучшем заведующем, которого я когда-либо в жизни своей встретила (она отбыла 20 лет каторги). В канун нового года я вспоминала вас». Я ответил, что мне приятно слышать от заключенной такие слова, потому что заключенные вообще склонны относиться враждебно к тем лицам, которые их охраняют; я же исполняю обязанности, как велит мне долг, и не делаю никому послаблений.
/…/
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА № 4
правитьВ моих записных книжках записи идут иногда не в хронологическом порядке, произошло это оттого, что я не всегда имел при себе записную книжку, заносил записи на четвертушки бумаги и потом переписывал в записи[ую] книжку.
Сидит в Труб[ецком] бас[тионе] Таисия Хитрово139, студентка 4-го курса Политехничес[кого] Инст[итута] Императ[ора] Петра I, лет 26-27. Отец и мать ее — москвичи, типичные хорошие русс[кие] люди. Он стат[ский] сов[етник] в отставке. Мне редко приходилось видеть такую нежную глубокую любовь к матери, какую имеет Таисия Хитрово. Все ее письма к матери проникнуты этой любовью. Для характеристики вот отрывок из письма 1 марта 1910 года: «…Мамочка, зоренька моя, как хорошо бы посидеть с тобой на солнышке в твоей комнате… Уткнуть голову в колени к тебе, слушать Танин смех, Левочкино щебетанье. Пусть бы меня судили и осудили и делали со мной, что угодно, только дали бы побыть дома перед тем, ну хоть немножечко. Я знаю, что у меня характер тяжелый и жить со мной трудно, я никогда ведь не оставляла себя надолго дома. Но сейчас так хочется домой хоть на минуточку[23].
В детстве я обещала тебе, что когда вырасту, посажу тебя в качалку, буду кормить цыплятами, манной кашей и клубничным вареньем, дам шкап книг и т. д. — режим, который представлялся мне идеалом благополучия. А вот теперь приходится выматывать твои силы и нервы. И может быть, еще долго».
В другом письме 4 марта пишет: «Надламывается жизнь и не знаю, как будет дальше и не вижу за поворотом ничего. Когда нестерпима становится боль и не хочется жить больше, — я вижу тебя. И значит можно и нужно тянуть дальше. Это время я много людей вижу и слышу, чего не слыхала раньше, но только с тобой могу уходить отсюда и снова жить… Родненькие, любимые мои, вот пройдет этот нелепо кошмарный период. Но как же дальше? Пусть не я, пусть из-за меня только, но я не могу примириться с мыслью о всем, что свалилось на вас за это время. Ведь это же останется навсегда: или можно забыть?
Мамочка, родненькая, береги себя: ты ведь для нас всех была вроде священного огня для огнепоклонников. И пусть мной был разрушен, осквернен жертвенник, но ты должна гореть, чтобы можно было жить дальше…»
Сегодня СПб. суд[ебная] палата вынесла приговор Чайковскому и Брешко-Брешковской. Судились только двое. Следствие тянулось больше двух лет. Оба старики: ей 66 лет, ему 56 лет. Он совсем седой и выглядит совершенным стариком. Чайковского совершенно оправдали, а Брешковская приговорена, уже в третий раз в ее жизни, на поселение за пропаганду. Приговор на поселение был для нее неожидан, — она ожидала, судя по обвинительному акту, как заявила мне, что сошлют в третий раз на каторгу. Суд принял во внимание большие года.
Первый раз ее судили (вероятно, в 70-х годах прош[лого] стол[етия]) в процессе о 300 чел[овеках], из которых погибло в тюрьмах около 130 человек. Следствие тянулось около 3,5 лет. 300 чел[овек] были выделены из 2000 чел[овек]140. Суд приговорил ее к 5 годам каторги с зачетом предварительного заключения около 3,5 лет. По отбытии в Сибири каторги, где не было еще в то время каторжной женской тюрьмы и Брешко-Брешковская, по ее словам, была первая женщина-каторжанка, ее водворили на поселение в какие-то дебри, в тайгу141 и давали на пропитание 3 руб[ля] в месяц. Дебри были ужасны, и Брешковская вместе с несколькими поселенцами решили бежать с поселения142, т. к. в тайге все равно погибли бы. Ее поймали. Судили второй раз дореформенным сибирским судом за уход с поселения и приговорили к 4 годам каторги и к наказанию 40 плетьми. «Я, — сказала Брешковская, — сидела в Сибирской тюрьме и готовилась принять плети. Я в своей жизни вообще никогда не отказывалась и не уклонялась ни от какой кары. Но дни проходили, а меня почему-то все не наказывали. Наконец приходит ко мне доктор и заявляет, что я нездорова, а потому не в состоянии буду перенести 40 плетей, и что ему нужно исполнить одну формальность, освидетельствовать меня и написать протокол. Но я отказала доктору в освидетельствовании и твердо заявила, что совершенно здорова и могу вполне перенести наказание плетьми. Доктор убеждал, но я осталась при своем убеждении; он пожал плечами и вышел из камеры. Жду наказания, не наказывают. Через несколько дней прибыли конвойные казаки для препровождения меня этапным порядком на каторгу в женс[кую] катор[жную] тюрьму143, тогда она уже была выстроена. Думаю, там накажут. В руках у меня находилась дорожная сумочка. Дорогою конвойный солдатик (казак) обращается ко мне и говорит: положи к себе в мешочек этот пакет с бумагою, у тебя будет сохраннее, а там я у тебя возьму. Конверт был не запечатан, я вынула при солдатах бумагу и вижу, что это мой статейный список. В нем я прочла, что плети как наказание позорное и унизительное для женщин отменены губернатором. Я отбыла каторгу, отбыла и поселение. Лет 12-тъ тому назад я получила право вернуться в Европейскую Россию и все эти годы, за исключением сидения здесь, принуждена была странствовать по России. Молодежь меня встречала с особым уважением и уже тогда меня прозвали „бабушкой“. Все это заставляло полицию относиться ко мне подозрительно, и потому я не смогла долго быть на месте. В родных местах я побывала, но узнавши, что чуть ли не по всем волостям разослали мои карточки, я вскоре от них уехала, чтобы не подвергать их напрасной неприятности. И вот теперь снова осуждена».
Удивительная старуха по бодрости духа: ее судили и осудили, а она держит себя так, как будто с нею ничего не произошло[24], так она пишет в письмах к своему брату Вериго и к сестре Литиной, она их еще бодрит, хотя ходит на «трех ногах» — с палочкой, тихо и с трудом подымается на лестницу, во второй этаж.
Сидит в Труб[ецком] баст[ионе] третий из политич[еских] арестов[анных] Афанасий Каютенко-Каютин, штурман. Обвиняется за провоз оружия по Черному морю из-за границы, в 1907 или в 1906 году, будучи капит[аном] судна. Следствие тянется уже почти три года. Сапоги износил вдребезги. Купил ему из экономии высокие сапоги в 2 рубля… Раньше был он страшно дерзок и питал непримиримую злобу ко мне и всей охране. В конце февр[аля] голодал пять дней и на мой вопрос, зачем он это делает, заявил, что ему все надоело. Нервность ужасная. Мне и доктору стоило громадных усилий, чтобы на пятый день к вечеру уговорить его есть. Сдался только тогда, когда узнал, что комендант сделал запрос, в каком положении находится его дело. Дерзости прежней нет, но недоверчивость осталась. Вид ужасный, похож на Иоанна Антон[овича]145 в Шлиссельбургской крепости.
/…/
20 марта 1910 г. дворянка Курской губ[ернии] Таисия Львовна Хитрово переведена из крепости в СПб. дом предварительного заключения. При объявлении ей об этом заявила, что здесь ей сидеть лучше, там шум, гам, базар, темно, бегают мыши, визжат надзирательницы, а здесь просторно, чисто и спокойно. Затем высказала предположение, а вдруг это облегчение, и ее выпустят оттуда на поруки. При этой мысли лицо ее вдруг преобразилось, глаза засветились радостью, лицо сделалось настолько привлекательно, что с него, казалось, исчезли все дефекты, причиненные бывшею когда-то оспою, и только выступали большие сияющие радостью глаза. Увязывая чемоданы, она воскликнула: «Господин полковник, я знаю, что писать вам мне нельзя, но если окончательно выяснится, в чем я виновата, то мне хочется вам и доктору как-нибудь дать знать, что я не сделала ничего подлого, и я выкину какую-нибудь штуку». В карету садилась такая же довольная и радостная.
/…/
Убийца — агент СПб. охран[ного] отдел[ения] Александр Петров147, бывший сельский учитель. Судили его 9 января 1910, ровно через месяц после совершения убийства, военно-окружным судом, в моей квартире, и суд приговорил к смертной казни. На суде присутствовали все высшие представители судебн[ых] установ[лений] военн[ого] ведом[ства], Департ[амента] полиции, СПб. охр[анного] отдел[ения] (от СПб. суд[ебной] пал[аты] прокур[ор] Корсак и товарищ [прокурора] Камышанский, от воен[ного] ведом[ства] помощник Главн[окомандующего] генерал Газенкампф, от СПб. охранного отделения начальник — полковник фон Котен148, от Деп[артамента] пол[иции] — вице-директор Виссарионов149). Петров на суде заявил, что он заметил две борющиеся за власть правительственные партии: генер[ал] Герасимов150 и его сотрудник Доброскок151 действовали против Курлова (товар[ищ] мин[истра] внут[ренних] дел и шеф отдел[ьного] кор[пуса] жандармов) и начальника СПб. охран[ного] отдел[ения] полков[ника] Карпова. Первые двое заманивали его, Петрова, в свой лагерь, между тем как он, оставаясь верным революции, приехал из Парижа для сотрудничества с Карповым. Герасимов намекал Петрову, что Карпова следовало уничтожить, сделать так, чтобы его как бы не было. Вся интрига этих лиц ему стала противна, и он решил заманить всех четырех в квартиру и там их взорвать. Выяснилось, что Петров потерял доверие центр[ального] революц[ионного] комит[ета] (Бурцева152 в Париже) и, чтобы заслужить вновь это доверие, решил [нрзб.] в охран[ном] отдел[ении] устроить адский террористический акт, взорвать указанных лиц и самому с ними погибнуть. Но план не удался: на совещание явился только доверчивый Карпов, и Петров, по его словам, глубоко любя этого человека как друга, взорвал его, т. к. иначе все его приспособление для взрыва на утро могло быть замечено и обнаружено… Между судом и казнью прошло три дня. Петрову страшно хотелось жить, он все надеялся, что казнь заменят ему каторгой, просил Виссарионова, чтобы он приехал к нему, и проч. Все время плакал. На другой день после суда он пришел к заключению, что его казнят и потому начал готовиться к казни изнурением тела: три дня не ел и не пил. Вышло хуже: не мог стоять, просил перед эшафотом покончить с ним скорее. На казнь ночью 13 января повел его подполк[овник] Собещанский. Ночь была морозная, лунная. Принял священника, а другой преступник какой-то отказался. Казнили в Спб. одиноч[ной] тюрьме на дворе. Умер он глубоко разочарованный, что своею жизнью он не принес никакой пользы ни себе, ни людям, что и высказал в письме к матери. В крепости после суда его мучили кошмары, мучило лицо убитого Карпова. Он призывал меня, просил передать, что просит прощения у жены и детей Карпова. Подполк[овник] Собещанский мне передал, что Петров, стоя перед виселицей, обратился к Собещанскому и просил передать мне поклон и благодарность за гуманное с ним обращение. (Когда Петрова привезли после убийства Карпова в крепость, то он обратился ко мне с такою просьбою: «Когда будут брать меня на казнь, я покорнейше прошу вас, чтобы на меня не набрасывались, не душили, не волокли на двор в одном белье, как было в Херсонской тюрьме. Я пойду сам, не окажу никакого сопротивления, я не буду кричать». Я тогда уверил его, что в крепости подобного не делается, что если его суд приговорит к казни, то казнят не в крепости, а вне ее стен153. Процесс Петрова интересен тем, что он выяснил крайне некрасивые, чтобы не сказать более, действия генерала Герасимова. На бывшем 21 января 1910 г. обеде в Штабе Округа генерал Газенкампф спрашивал мнение барона Сталь154 о Герасимове и затем сообщил, что доложит Вел[икому] Князю Главнокомандующему153, что ген[ерала] Герасимова нужно предать суду. Великий Князь вполне с этим согласился и доложил об этом Государю. Но при этом было найдено, что по внутреннему и внешнему состоянию России сделать это в настоящее время нельзя, а потому Государь приказал почистить жандармов…
…Когда ночью перед казнью я вошел в камеру к Петрову и приказал ему одеваться, что за ним приехали, Петров дрожащим от волнения голосом мне сказал: «Я не могу вас теперь ничем отблагодарить за все то добро, которое вы для меня сделали, но за добро вы получите добро».
/…/
24 февраля 1910 г. мною дано было Брешко-Брешковской свидание с сыном Николаем Николаевичем Брешко-Брешковским, во время которого она в шутливой форме передала ему свое впечатление по поводу заседания суда: «Суд мне представился так: я и Чайковский — товар, который привезли на базар продавать. Защитники — продавцы, привезшие товар для продажи. Судьи — покупатели. Прокурор — оценщик. Продавцы торговались и хотели взять за товар подороже. И вот когда оценщик назначил нам слишком низкую цену, такую, что даже покупатели удивились, продавцы возмутились: „Помилуйте! такой добротный, вылежавшийся товар, и вы так дешево цените“. После этого уже нам дали цену настоящую».
/…/
Кончил гимназию и, имея сильное влечение к морю, поступил в Морское Техническое Училище в Кронштадт, кончил его до войны157 корабельным инженером, был в плавании и в бою в эскадре адмирала Рождественского158, взят в плен, отбыл его (около 9 месяцев). После войны Костенко числился в Морс[ком] ведом[стве] выдающ[имся] кораб[ельным] инженером, присматривал в Англии за постр[ойкой] русс[кого] корабля, читал лекции, привлекался в комиссии, готовился в Морскую Академию и вдруг в апреле 1910 г. был арестован за принадлежность к какому-то политическому делу, а вскоре за этим и уволен от службы. Он штабс-капитан по Адмиралтейству. Говорит, что арестован за хранение литературы, которую один человек просил на время подержать. Находясь в Труб[ецком] бастионе, Костенко усиленно занимается высшей математикой, механикой, философией и проч., чередуя науки с чтением книг на английском и французском языке. В месяц прочел 3000 страниц. Умен, скромен и хорошо дисциплинирован; хороший сын.
/…/
В субботу, 22 мая 1910 г. Екатерина Брешко-Брешковская переведена в СПб. пересыльную тюрьму для высылки на поселение.
26 июня 1910 г. посажена в крепость (кам[ера] № 55) молодая девушка Любовь Остроумова159, и вот как она описывает место заключения своей матери в своем первом письме от 28 июня: «Мама родная! Ну вот меня можно опять с новосельем поздравить: после нескольких дней в Доме предвар[ительного] заключ[ения] я переведена в крепость. Здесь уже не потеряюсь, мама, в этом можешь быть уверена, никто не обидит и не украдет, — бояться не надо. Камера большая, светлая, я чуть не закричала от радости, увидев такой простор и свет после стольких клеточек. Глаза отдыхают. Оставшись одна, я даже прошлась мазуркой, столько места, но все же взять удалого размаха, какого требует мазурка, нельзя, ровно посередине стоит кровать. Но теперь кажется, что плясать здесь кощунство, и я не могу больше. Тихо, тихо и спокойно, иногда слышны свистки пароходов или далекая музыка урывками, разливаемая в воздухе, звон колоколов, я люблю его слушать, вспоминается что-то хорошее и становится спокойно на душе. То и дело мягкая музыка часов да чириканье птичек. Иногда они заглядывают в окно, сидя на решетке, или прямо прыгают на подоконник из форточки. Попрыгают, попрыгают, поклюют хлеб, который им кидаю, и выпрыгнут в другую форточку: путь знакомый, видно. Сон у меня хороший и кормят здесь хорошо. /…/ Здесь я почиваю на лаврах, отдыхая от дел. Библиотека хорошая, буду читать, чтобы пополнить свой умишко, на воле это не удавалось. С книгами жить можно, и можно совершенно забыть свое одиночество. Там в предварилке оно больше чувствовалось, так как кругом жило столько людей, чувствовалось столько молодых хороших жизней и страшно хотелось говорить с кем-нибудь. Здесь этого искушения нет. Здесь я вполне изолирована от всего мира, полный покой, нервы здесь вполне отдохнут. Буду ждать дальнейшего…»
Из письма Льва Либермана160 к брату М. А. Либерману, от 4 ноября 1910 г. Либерман — еврей. Находился в Сибири в административной ссылке, оттуда бежал в Париж, где прожил 4 года, крайне соскучился по родине, возвратился в Россию, вероятно, под чужим паспортом, и здесь был арестован. Подлежит высылке административной на прежнее место в Сибирь. Сидит в Труб[ецком] уже с полгода.
«…О себе, собственно, писать нечего… Сижу и живу помаленьку. Кроме меня в моей комнате по сей день живут две мухи и один комар, — вот и вся компания. Это, между прочим, показывает, что у меня тепло. Еще два комара на днях „помре“ от скуки, когда я им попытался читать вслух французский роман безвестного автора, изданный, кажется, в 1828 году (или 30-м). Готов прозакладывать голову, что в Париже не найти 10 человек, его читавших. Что же касается меня, то я за это время познакомился с такими глубинами французской беллетристики, что беда… Проживи я еще 15 лет к 4-м прожитым в Париже, — и тогда едва ли выкопал бы что-либо аналогичное. Это вроде ихтиозавров, плезиозавров и прочих фигур, вымерших за много тысячелетий, коих можно сыскать лишь скелеты. Да и то лишь специально этим занявшись»[25].
10-го октября 1910 г., в воскресенье было 25-летие моей службы в офицерских чинах. Прошло незаметно и мною из-за безденежья не справлялось.
Из письма Владимира Костенко (уволенный инженер-мех[аник] флота) к своей невесте Валерии Николаевне Соловьевой. «…О финансах моих не беспокойся. Отец внес для меня 25 р[ублей], и мне теперь хватит месяца на три-четыре. Здесь деньги некуда расходовать, т. к. все необходимое полагается. Остается придумывать специальные расходы. Недавно имел удовольствие отпробовать яблок урожая этого года. Но больше всего у меня уходит денег на пастилу, которой потребляю 1 ф[унт] каждую неделю, и на чернила. Последних исписываю пузырек в месяц… Досадно, что нельзя видеть самого себя. Единственным средством заменить зеркало остается собственная тень на стене, когда лампочка зажжена. Пробовал смотреть в кружку с чаем, но видел только один собственный нос…»
Это комната слез, комната бесконечного горя отцов, матерей, жен, оплакивавших своих преступных детей, мужей. Решетки в комнате особенно удручающе действуют на приходящих на свидания, они бьют по нервам. В общем свидания сильно расстраивают нервы лица, дающего свидания, а это накапливается постепенно, незаметно, после нескольких лет, в связи с всем прочим по заведованию Труб[ецким] бастионом. Замечаешь, что начала трястись голова, дрожат руки, голос стал тоже дрожащим, хриплым, прерывистым, является бессонница, апатия… Да, безусловно нужно чаще отдыхать, брать отпуск. Я же, прозаведовавши с лишком четыре с половиной года, притом самых тяжелых, ни разу не отдыхал…
/…/
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА № 5
правитьНачалась забастовка рабочих на заводах в Петрогр[аде]. Народ вышел на улицу и стал требовать хлеба.
26, 27 и 28 февраля решительные дни. Напряжение рабочих и войск достигло наивысшего предела. Переход войск на сторону народа.
Положение крепости:
26 февраля ко мне позвонил комен[дант] креп[ости] генерал Никитин161 и сообщил, что сейчас к нему позвонил Командующ[ий] войсками округа Ген[ерал] Хабалов169 и передал приказание именем Государя, чтобы он принял в Труб[ецкой] бастион для заключ[ения] 800 чел. Павловск[ого] полка и что эти лица будут доставлены этой ночью163.
В ночь с 26 на 27 февраля в 5½ час. утра были доставлены под сильным конвоем преображенцев только 19 чел. Павловского полка, а остальных] обещали доставить дополнительно.
Ночью 27 февраля около 2 час. ночи раздался звонок в Трубецкой бастион. Звонил генер[ал]-майор Перцов164 и спрашивал, можем ли мы принять в Труб[ецкой] бастион еще 1500 чел. арестованных]. Я ответил положительным отказом165.
Утром 27 февраля ген[ерал] Перцов позвонил в Трубецкой баст[ион] и передал, что павловцы присланы не будут и что для них найдены два вполне просторных барака, где они и будут размещены. 27 февраля критическое полож[ение] креп[ости]. Кругом стрельба, хотя и не по крепости. Рота запасного батальона 3-го стрелкового Его Велич[ества] полка в качестве защитников на крепости. Прапорщик и стрелки на стене Петровск[ой] куртины.
Десятник Алекс. Иванов и втаскивание какого-то орудия на стенку.
Тревожный день, разговоры, окончательное совещание у Коменданта. Решено выдать арестованных.
Тревожная ночь с 27 на 28 февраля. Перевод 19 чел. арестов[анных] павловцев из Трубецкого бастиона на артиллерийскую гауптвахту в манеж166. Это было около 3½−4 ч. ночи.
/…/ Утром ровно в 10 ч. все защитники крепости с красным флагом подошли толпою к гауптвахте и освободили 19 чел. павловцев.
Ровно в 10 ч. толпа и солдаты вошли в Кронверк[ский] арсенал167 и начали его грабить. Защитники оставили арсенал.
/…/ Утром в 9 час. у Никитина был член Г[осударственной] Думы Шульгин168, которому Никитин заявил, что сдаст крепость со всем гарнизоном.
/…/ Шульгин /…/ получил разрешение на освобождение 19 чел. арестов[анных] ниж[них] чинов л.-гв. Павловского полка. Из своего окна я видел, как с красным флагом в 10 ч. утра подошла к гауптвахте громадная толпа солдат (стрелки), освободила арестованных и при криках «ура» начала их качать.
/…/ В крепости полное безначалие. Целый день, с 10 ч. утра и до 5 ч. вечера, шли непрерывно толпы солдат и вольных людей в крепость, в Кронверкс[кий] арсенал и грабили оружие. Выносили ружья, револьверы, шашки, даже части ружей, вроде ствола или штыка. Всякий хватает то, что может урвать. Солдаты, в том числе и крепостные (мест[ная] ком[анда], стрелки, роты артиллерии, команда склада), тоже не зевали и некоторые захватили по 2-4 револьвера, которые в крепости перепродавали. С болью в сердце мы целый день наблюдали из окон выносимое из арсенала оружие. Состояние у всех было такое, точно все освободились от своих обязанностей. В крепость то и дело въезжали легковые и грузовые автомобили, наполнен[ные] солдатами, вооруженными ружьями, и воен[ные] товарищи.
/…/ Днем ко мне на семей[ную] квартиру явился подпол[ковник] Васильев169 в сопровождении 2-х членов Государ[ственной] Думы Скобелева170 и Волкова171, которые подали мне следующее отношение новой власти, адресованное на имя старой, рухнувшей власти:
Бланк: «Председ[атель] Госуд[арственной] Думы»
Содержание (написано рукою Шульгина):
"Коменданту Петропавловской крепости. Временный комитет Государственной Думы просит Ваше Высокопревосходительство дать возможность предъявителям сего членам Государственной Думы Матвею Ивановичу Скобелеву и Николаю Константиновичу Волкову осмотреть камеры для заключенных с целью убедить волнующуюся публику, что действительно в камерах ни политических заключенных, ни арестованных солдат не имеется.
В.Шульгин"
На этом замечательном документе имеется резолюция старой власти (последняя):
«Допустить. Генерал Никитин».
Наконец, в полдень прибыли в крепость несколько автомобилей с членами Госуд. Думы с товарищами. Два члена Думы посетили Коменданта и затем вышли и держали речь к народу. Уехали. После этого прибыл автомобиль с подъесаулом Берсом и присяжным поверенным Соколовым172 и остановился перед офиц[ерским собранием]. В это время я, барон Сталь и два члена Государственной] Думы после осмотра Трубецкого бастиона подошли к толпе, окружившей автомобиль.
Указанные выше члены Думы осматривали Труб[ецкой] баст[ион], чтобы убедиться, не осталось ли там политических заключенных. Я им показывал. Мне сопутствовали барон Сталь и подпол[ковник] Васильев.
Ко мне подошел прис[яжный] повер[енный] Соколов и поздоровался. В это время какой-то человек (оказался ратник[ом] Овчинниковым) в кожаной черной куртке без погон с ружьем (без штыка) за спиною протянул руку по направлению к высокому челов[еку] в черкесской форме (Берс, Татарская дивизия) и зычным голосом, глядя на барона Сталь и меня, завопил: «Вот вам назначен сюда в крепость комендант! Это ваш комендант приехал». Подпол[ковник] Васильев сказал мне: «Это уже хуже» и отозвал меня в сторону. Толпа товар[ищей] и солдат вела себя сдержанно. Вечером 28 февраля подъесаул Берс потребовал, чтобы в 9 ч. вечера явились в Офицер[ское] Собр[ание] все офицеры гарнизона крепости. /…/ Кроме офицеров гарнизона там были какие-то думские прапорщики. Берс держал к ним речь о том, что он назначен охранять крепость от всех на нее покушений извне. До этого ко мне заходил Васильев, и мы пошли к ген[ералу] Никитину, куда прибыл и Берс.
Утром в крепость прибыл назначенный Временным Правительством173 Комендант крепости шт[абс]-кап[итан] Кравцов174 (адъютант Михайл[овского] Артил[лерийского] учил [ища]).
Ему дана была Врем[енным] Правит[ельством] громадная власть, чуть ли не командующего армией. Он начал с того, что явился к Ген[ералу] Никитину и отрешил его от должности, то же самое сделал он и с бароном Сталь, а затем в сопровождении Васильева прибыл ко мне в Трубецкой бастион. Они стояли у решетки, я спустился из своей служебной квартиры. Кравцов взял под козырек, отрекомендовался и заявил, что он назначен комендантом и что сейчас он сместил Никитина и Сталя. На мое замечание: «Вы явились, значит, сместить и меня», шт[абс]-капи[тан] Кравцов заявил: «Боже меня сохрани! Наоборот, — я явился просить вас сохранить вашу должность и поэтому хотел бы с вами переговорить в теплом помещении». Мы поднялись на квартиру, и здесь произошел разговор с предложением исполнять свою должность по-прежнему и о доверии ко мне.
1 марта поздно вечером были доставлены на автомобилях первая партия в 11 чел[овек] арестов[анных] министров и сановников175, которых принимал совместно с новым Комендантом (Берс остался у него помощником).
Вечером Кравцов в офицерском собрании отозвал меня (при Васильеве) в бил[ьярдную] комнату и сказал, что Мини[стр] Юстиции Керенский176 меня хотя и знает, но как к старой власти не может относиться с полным доверием, а потому меня освобождает от должности и что я не должен отлучаться из квартиры; для заведывания же должностью будет назначен прапорщик, которому я утром и должен сдать должность.
Я изъявил полную готовность устраниться, но Коменд[ант] Кравцов сказал, что это распоряжение ему крайне не нравится, что он находит, что этим наносится ни за что ни про что обида отличному служаке и поэтому утром он будет говорить обо мне с Керенским, а меня просит пока исполнять свои обязанности и до его приказания должности никому не сдавать. На другой день я все время ждал себе смены, но вместо этого явился Кравцов и мне заявил, что я остаюсь на должности.
В 10 час[ов] утра в Труб[ецкой] басти[он] прибыл в первый раз Мин[истр] Юст[иции] А. Ф. Керенский и обошел Екатерининскую куртину и Труб[ецкой] бастион, а затем сидел в моем кабинете, где я имел с ним продолжительный разговор о разладе между солдат[ами] и офицерами, о падении дисциплины и о том, что нужно эту дисцип[лину] всемерно укрепить.
Я застал Керенского в № 2 Екатерининской куртины, где он разговаривал с Горемыкиным177. Здесь я представился Министру. Он сказал, что меня он знает и помнит178. Я ответил ему тем же и затем через квартиру провел его в Труб[ецкой] бастион. Керенский просил, чтобы к нему были выведены все 34 чел[овека] арестованных и что он хочет сделать им некоторое объявление. Я ответил, что это удобнее сделать в три очереди, по-коридорно, — что и было сделано. Заключенным сановникам Керенский объяснил, что относительно некоторой части заключенных будет изменена мера пресечения, что избрано Времен[ное] Правит[ельство], которое признано законным всеми учреждениями России и союзн[ыми] государствами, что для расследования их проступков против народа учреждена Чрезвычайная Следствен[ная] Комиссия179, что разнообразные суды отменены, что он признает только суд присяжных, который их и будет судить, что он вошел с законопроектом об отмене смертной казни, что он уважает права каждого гражданина и поэтому даст и им льготы против инструкции о содерж[ании] в Трубецком бастионе, «о чем вам может сейчас же засвидетельствовать полковник Иванишин». Я сейчас же засвидетельствовал, что им разрешено в изъятие из правил:
1. Находиться в собственной одежде.
2. Иметь собственное белье и постельн[ые] принадлежности.
3. Получать обед и ужин из офиц[ерского] собрания.
4. Иметь в камере тетрадь, чернила и перо для занятий.
5. Иметь свидания не через решетку, а в комнате, в присутствии товар[ища] прокурора и завед[ующего] арестантскими пом[ещениями].
6. Получать из дому в день свиданий:
а) сахар и чай, б) хлеб, сухари и печенье и в) масло и сыр. После Труб[ецкого] баст[иона] Министру представлен был перед Коменд[антской] штаб-квартирой весь гарнизон крепости при ружьях. Керенский держал к ним речь, говорил о декабристах (тогда начали офицеры, но солдаты не поддержали, потому что были рабы, и офицеры погибли, теперь через 100 лет начали солдаты, и офицеры их поддержали, а потому офицеры их друзья, их товарищи и их надо слушать и любить). В заключ[ение] благодарил за службу и спросил, может ли он передать Думе, что между солдатами и офицерами достигнуто полное единение. Получивши от солдат утвердительный ответ, Керенский при криках «ура» отбыл в автомобиле из крепости.
Второй раз Мин[истр] Юстиции Керенский прибыл в крепость 12 марта, около 2-х ч[асов] дня, в мою служебную квартиру и заявил, что он освобождает Кульчицкого180 (быв[шего] Министра Нар[одного] Просв[ещения]) и Начальн[ика] Главного Военно-Судн[ого] Управления генерал-лейтенанта Макаренка181, а затем желает опросить: Протопопова182, Белецкого183 и Васильева184. Помощн[ик] Комен[данта] штаб-ротм[истр] Берс объявил им (Кульчицкому и Макаренко) в моем присутствии, что они по прик[азанию] Мин[истра] Юстиции Керенского освобождаются, а я после этого выводил к Керенскому по очереди Протопопова, Белецкого и Васильева (они очень волновались), с которыми он беседовал наедине. По окончании допроса были введены к Керенскому Кульчицкий и Макаренко, которых он поздравил с освобождением, а Макаренку сказал, что он просит его принять свой прежний пост, но для этого придется выждать несколько дней, чтобы это принятие было не сразу после крепости.
Макаренко мне и шт[абс]-кап[итану] Кравцову сказал, что 28 февр[аля] председ[атель] Совета Мин[истров] кн[язь] Голицын185 по телефону ему предложил немедленно принять должность Мин[истра] Внут[ренних] Дел и просил немедленно прибыть на заседание] Совета Министров. Макаренко прибыл и отказался, т. к. дело было окончат[ельно] безнадежно; при этом указал, что такие предложения делаются Государ[ем], а не председ[ателем] Сов[ета] Министров. Из этого видно, что у Совета Мин[истров] была полная паника и растерянность и что позиции их были окончательно проиграны.
В крепость прибыл Президиум Чрезвычайной Следств[енной] Комиссии по расслед[ованию] преступлений против народа бывших министров и других сановников, в лице председателя — московс[кого] присяжн[ого] поверенного Н. К. Муравьева186[26], членов-сенаторов С. В. Завадского187 и С. В. Иванова188. Муравьев предъявил бумагу за подписью Керенского, в которой указывалось, что Комиссии поручено освободить четырех лиц: Горемыкина, Крашенинникова189, кн[язя] Голицына и Куколь-Яснопольского190.
Президиум был допущен в камеры и лично каждому объявил об их освобождении, при этом оказалось, что Крашенинникова Муравьев лично знает и очень хвалил его как выдающегося цивилиста. Все четыре лица были в тот же день освобождены.
Чрезвычайная Следст[венная] Комиссия заседает в старом Сенате, тел. № 613-74.
Во время обхода камер арестованных ген[ерал]-майор Воейков191 мне сообщил, что его арестовали в Смоленске (помнится, так и сказал) и что в Ставке[27] Государь ему сказал: «Вы можете ехать куда угодно; вы мне больше не нужны!» И это после 38-летней службы!
Привели в крепость 15 чел. арестов[анных] полковников и подполковников, среди них один генерал. Это снята вся дворцовая охрана в Царском Селе. Всех поместили на главной гауптвахте 2 отделения193. Между ними начальн[ик] Царск[осельского] Дворц[ового] Упр[авления] кн[язь] Путятин194, подполк[овник] фон Таль и друг[ие].
Кто снял охрану — неизвестно. По чьему распоряжению доставлены они в крепость, тоже неизвестно. Но дело было так: 15 марта было телефонное требование якобы Штаба Округа принять в крепость 15 офицеров. 17 числа они доставлены, но не приняты в Труб[ецкой] баст[ион]. 18-го же марта по телефону из Штаба Округа спрашивали, по чьему распоряжению арестованы эти офицеры, остается предположить, что арест этот произведен не законною властью, а неизвестными лицами.
В крепость, штаб-квартиру Коменданта приезжал прокурор Петроградской Судебной палаты П.Переверзев195[28].
Вызвали меня, чтобы ознакомить его с инструк[цией] для содержания арестованных. Шт[абс]-капитан Кравцов меня представил. Переверзев сказал, что он меня знает и со мною знаком. Он произвел на меня, на комен[данта] и его помощника] Берса прекрасное впечатление. Прочел инструкцию и сказал, что она составлена очень хорошо и гуманно, при этом повторил слова, приведенные в п. 11 инструкции, где между прочим указано, что обязанности завед[ующего] арест[антскими] помещениями заключаются «в кротком, терпеливом, вежливом обращении с арестованными и входить в их нужды»… Я заявил, что я принимал участие в составлении этой инструкции. Он записал, откуда получали сумму на содержание политических арестованных, откуда мы, офицеры, получали жалование. Затем говорил, что несмотря на расшатанность дисциплины, он глубоко верит в силу духа русского человека и что в критическую минуту, когда немец начнет сильно давить, дух этот проснется и отразит врага. Так было в 1915 году, когда мы, благодаря предат[ельству] Сухомлинова196, остались без орудий и снарядов. Говорил еще о том, что нам в настоящее время каждому нужно быть политиком, чтобы не попасть в лапы внутр[еннего] врага. Берс предложил осуществить идею: из всех арестован[ных] городовых сформировать полк, назначить его командиром и послать на войну.
«И я ручаюсь, что это будет самый лучший боевой полк».
Стрелки Запасного батал[ьона] 3 Гвард[ейского] Стрелк[ового] полка197 вызвали коменданта шт[абс]-капитана Кравцова, вошли в Трубецкой бастион, захватным образом взяли ключи, вынесли из камер арестованных все съедобное, их собственную лишнюю одежду, тюфяки и одеяла, зачислили на довольствие на солдатскую кухню, поставили своих дневальных и переписали всех арестованных для рассылки во все запасные полки. Переговоры Кравцова и Берса с этою командою о незаконных их действиях. Вечером Кравцов уехал с докладом об этом в Совет Министров и, в частности, к Керенскому. Оттуда привез известие, что жандармская команда упраздняется, что нужно заключенных содержать на режиме подследственного солдата и что довольствие производить им из солдатского котла и только больным давать улучшенную слабую порцию по рецепту врача. На мой вопрос, обращенный к шт[абс]-кап[итану] Кравцову, удовлетворяю ли я своему назначению, заслуживаю ли я доверия и, если не заслуживаю, то могу удалиться, Кравцов ответил, что об этом не может быть разговора, «разве вы не хотите быть с нами?» — спросил он и наконец заявил, что просит служить и заведовать по-прежнему.
Вечером 20 марта в кварт[иру] Норбекова198 прибыл от Совета рабочих депутатов подпоручик с университетским значком, чтобы произвести расследование о случае со стрелками. Опрашивал меня. Порядок службы просил изложить письменно.
В 2 ч[аса] дня в крепости были им собраны делегаты от всех частей войск гарнизона креп[ости], где собирались сведения об удаленных офицерах и об освобождении их квартир, а затем были отобраны мнения (аттестации) об офицерах, оставленных в крепости и вновь назначенных Времен[ным] Правительством. Обо мне Пронин, Попеня и делегат от мест[ной] команды дали отзыв: это один из лучших офицеров у нас в крепости. «Желателен» и «оставлен». Такой же отзыв дали о подполковнике Васильеве. Делегат-подпоручик сказал, что о подполковнике Иванишине имеет уже точные сведения. Хороший отзыв дали о Перегородском и Черновском.
Потребовали, чтобы скорей очистили квартиры ген[ерал] Никитин, барон Сталь, Сербулов, Жарин и Асмус, т. е. все отрешенные.
…Часа в 3 явились в Трубецкой бастион вместе с ш[табс]-капитаном Кравцовым делегаты от всех полков, расположенных в Петрограде и окрестностях, для осмотра арестованных и Труб[ецкого] бастиона. Просили показать им Протопопова и Воейкова и входили к ним в камеры. К Сухомлинову не впустили, а дали посмотреть в щель.
Значит, с 21 марта все 28 чел[овек] арестованных посажены на солдатский котел в Стрелковой роте. Был вторник, скоромный день. И удивительное дело: все арестованные, кроме Дубровина199, съели солдатские щи и кашу без остатка.
Сегодня же около 12 час. дня в Труб[ецкой] бастион и крепость прибыл Главноком[андующий] генерал Корнилов200. Обошел Труб[ецкой] баст[ион], пробовал пищу арест[ованных] (солдатскую), затем обошел арестованных на глав[ной] гауптвахте 2 отделения. После этого говорил речь учебной команде Стрел[кового] полка, а затем собранному Стрел[ковому] полку. Разъяснил, что воинская часть не может самоуправничать, не может заниматься самосудом, а тем более употреблять насилие, для этого есть суды, которые покарают по закону. Приказывал подчиняться своим офицерам и исполнять приказания коменданта. Кричали «ура» и проч.
В Труб[ецкой] бастион прибыли Министр Юстиции Керенский и прокурор Петрогр[адской] Суд[ебной] палаты Переверзев. Керенский остался недоволен, что ворвавшиеся в Труб[ецкой] баст[ион] стрелки нашли у трех арестованных деньги, «выходит, что они действ[ительно] восстанов[или] порядок». Приказал Переверзеву расследовать, каким образом могли остаться у арест[ованных] деньги, и произвести мне допрос.
Затем спустился в Караульн[ый] дом к стрелкам, куда потребовал собраться и тех солдат, которые ворвались в Трубецк[ой] баст[ион]. Здесь в обращении к солдатам он произнес замечательно твердую, гневную речь. «Никто из вас не призван заниматься самоуправством; вы обязаны поддерживать порядок, а не нарушать его. Я представитель социал-демократии, я представ[итель] Совета рабоч[их] и солд[атских] деп[утатов], я законный Министр Юстиции, и вы позволили себе дискредитировать меня перед всей Европой, вы выставили меня в смешном виде. Вышло так, что мы, восставшие против беспорядков старого режима, сами поступаем хуже старого режима. Мы допускаем насилия и избиения арестованных лиц. Я велел произвести расследование, и всех виновных в этом беспорядке, как начальствующих лиц, так и вас, я отдам под суд. Слушайтесь вашего коменданта, завед[ующего] арестантскими помещениями и друг[их] начальств[ующих] лиц».
Вместе с Керенским 22 марта прибыл в статской форме бывший прапорщ[ик] Кузьмин, отбывший каторгу за провозглашение в 1905 году Нерчинской республики, которого Керенский рекомендовал своим самым лучшим другом и которого просил навести порядки в крепости, как законоведа-практика, испытавшего старый режим на своей шее.
При допросе меня 22 марта прокур[ором] Переверзевым, он задал вопрос: так как часть арестованных не оправдала предоставленное им вами доверие, то что вы намерены предпринять, и уверен ли я, что у них не остались еще деньги. Я ответил, что намерен сделать поголовный обыск с раздеванием догола. Он это записал и согласился с этим. И вот я вместе с бывшим прапор[щиком] Кузьминым производили обыск целых два дня, — 22 и 23 марта, и в эти дни одели на них еще халаты. Таким образом, ввели в Труб[ецком] бастионе режим почти каторжной тюрьмы:
1) посадили всех на солдатский котел;
2) вместо двух дали по одному матрасу, по одной простыне, по одному полот[енцу];
3) отняли письмен[ные] принадлежности, всю бумагу, туфли и закуски;
4) одели на них халаты, как на арестантов;
5) передали ключи от всех камер начальнику караула, с тем, чтобы без него положительно никто не смел входить в камеры и чтобы за побег арестованного отвечал начальник караула. Это очень дельное предложение сделано Кузьминым, и я вполне его одобрил и принял.
Кроме того, Кузьмин просил, чтобы смена была в 12 час[ов] дня и чтобы арестованных обходили при смене: старый и новый караульный начальник и я; приемка должна быть по счету, а не по фамилиям и чтобы для этого камеры не открывались.
Вечером в жизни вновь присланных от всех частей войск солдат для внутренней службы в Трубецк[ом] бастионе произошло значительное событие: я предложил им собраться, пригласить на заседание унт[ер]-офицеров Наблюдат[ельной] команды201, сорганизоваться в одну команду из 36 человек и из своей среды выбрать 1 фельдфебеля, 1 заведующего библиотекою и кухней и 1 заведующего бельем. Они сразу приняли к исполнению мое предложение, сорганизовали команду, выбрали этих должностных лиц и приняли в свой состав прежнюю Наблюд[ательную] команду, что для судьбы этой команды было чрезвычайно важно, т. к. не далее как в этот же день утром шт[абс]-кап[итан] Кравцов мне объявил, что он уничтожает и Наблюдательную команду. Солдаты все это оформили постановлением.
День был для этой команды очень важным: созван был хозяйст[венный] комитет команды из 5-6 чел. (в том числе 3 должност[ных]), прибыл комендант, затем я, и здесь была установлена окончательная организация команды: 1) состав — 36 чел[овек], 2) названы Наблюдательной командой, 3) меня признали заведующим этой командой на правах командира полка («нам невозможно быть без начальника, у нас будет свой командир полка, — полковник»), 4) жалованье просили дать, как старой Наблюдательной команде, 5) согласились, чтобы команда была постоянная и служить до конца войны и т. д.
Из разговоров выяснилось, что для командирования в крепость их выбрали в своих частях товарищи, как надежных людей и своих представителей.
Около 3 ч[асов] Комендант Кравцов пригласил меня к себе и показал мне клочок бумажки, на которой стрелок-часовой написал на меня клевету, что будто бы я 24 марта приказал открыть дверь в камеру Вырубовой202, вошел к ней, подал ей руку и поцеловал ей руку.
После того, как я заявил, что это ложь и клевета и что я просил оградить меня от подобных выпадов единич[ных] солдат, Кравцов позвал поруч[ика] Чкония203 и приказал произвести ему расследование[29].
Мой допрос.
Кравцов пришел в Труб[ецкой] бастион, там были я и Серебрянников204. Пригласил его в служеб[ную] квартиру «поболтать». Тот «поболтал». Когда я пришел в квартиру, Кравцов заявил, что он принужден отстранить меня от должности, так как я систематически стараюсь облегчать тяжесть заключения арестованным, выразившееся в том, что на вопрос председателя Чрезвычайной Следств[енной] Комиссии Муравьева: кто у вас из заключенных наиболее слаб здоровьем? вы сказали, что Дубровин и Беляев205, стало быть, просили за них. Я ответил Кравцову, что это моя обязанность знать, кто здоров и кто болен, и что об освобождении меня от обязанности заведующ[его] арестант[скими] помещ[ениями] крепости я сам хотел просить у вас. После этого я немедленно сдал арестованных поручику Чкония.
День прошел в сдаче ценных вещей. С утра зачем-то пришли Кравцов и Берс. Кравцов был возбужден и уехал в штаб округа по вызову его Главнокомандующим.
Вечером ко мне явился с необычайным визитом писарь Попеня и предложил мне несколько вопросов: «так как по поводу вашего отрешения от должности мы завтра собираем ротный комитет и предъявим запрос Коменданту крепости, на каком основании он позволил себе отстранить от должности нашего выборного глубокоуваж[аемого] офицера без согласия на это комитета».
Состоялся комитет.
Утром депутат от Наблюдат[ельной] команды унтер-офицер Бронин, в присутствии Попени, предъявил Кравцову письменное постановление ротн[ого] комит[ета]. Вр[еменно] и[сполняющий] должность Коменданта Кравцов прочел и страшно рассердился. Обещал дать ответ, но сначала посоветуется с прокурором, который приехал в Трубец[кой] бастион. Днем Кравцов был в кабинете в Труб[ецком] бастионе, сидел в кресле, усиленно тер лоб и нервничал. Он что-то, как я заметил, обдумывал, говорил в другой комнате с Берсом, наконец вскочил и убежал.
Никакой прокурор в Трубецкой бастион не приезжал.
Вечером Кравцов дал ответ, что он отстранил меня вот почему: во-первых, что будто бы я поцеловал руку Вырубовой. На это Бронин возразил, что один стрелок дал показание, что поцеловал, а другой, что этого не было, значит, минус сокращается плюсом и вопроса не существует.
Во-вторых, заявил председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии, что Дубровин болен, в-третьих — не отобрал вовремя деньги у одного арестованного и не исполнял его приказаний. Но ротный коми[тет] этим не вполне удовлетворился.
В Труб[ецкой] бастион приезжал Керенский.
Шт[абс]-кап[итан] Кравцов, придя в Труб[ецкой] баст[ион], обратился ко мне с просьбой[30], не смогу ли я взять на себя труд составить табель постам караула в Трубецком бастионе и инструкцию начальнику этого караула, согласованными с Инструкцией для Трубецк[ого] бастиона, утвержденной Керенским. Я согласился, и он дал мне подлинн[ую] инструкцию. Табель и инструк[цию] я составил в тот же день, она была напечатана, утверждена Кравцовым и 31 же марта введена в действие.
Кравцов в Труб[ецком] бастионе и дважды меня благодарил, говоря, что теперь все в порядке. Я предложил еще немедленно написать всем солдатам Наблюд[ательной] команды пропуски, и тогда будет все сделано.
1 апреля я в первый раз вышел в город, в котором не был с 26 февраля за недостатком времени, — в Гв[ардейское] Эк[ономическое] общ[ество]206 и к парикмахеру.
Я был в Трубец[ком] бастионе, в кабинете пор[учика] Чкония. Явился и[сполняющий] д[олжность] фельдфебеля ефрейтор Дикий, чтобы испросить деньги на выписку табаку, чая и сахара для арестованных. Не успел Чкония сделать распоряжение, как в комнату вошли, как всегда без доклада, 3-го Гвар[дейского] Стрел[кового] полка еф[рейтор] Каракулев и ряд[овой] Куликов и заявили, что они не дозволят делать такие покупки для арестованных, что они, солдаты, сидели раньше под арестом без табаку, что доктор слишком многих подводит под категорию больных, выписывает им яйца, молоко, и что они, стрелки, на это не согласны, они признают больным только старика Дубровина, а остальные все здоровы.
Растерянность пор[учика] Чкония и стойкий резкий отпор, данный фельд[фебелем] Диким: «Это дело не вашей компетенции». «Вы за собой-то не можете присмотреть, а туда же лезете с своими законами…» «Я как действовал, так и впредь буду действовать, никогда вас спрашивать ни о чем не буду». «Вы вечно вмешиваетесь не в свое дело и опрокидываете установленный порядок…» «Если вы будете и впредь так поступать, то я призову свой полк и мы вас, стрелков, живо приведем к порядку». Поднялся шум. Чкония вызвал по телефону штабс-ротм[истра] Берса и все вместе (с солдатами) начали обсуждать происшедший инцидент. Я ушел из Труб[ецкого] бастиона.
В марте было доставлено всего 37 ч[еловек].
1-я партия в 11 ч[еловек] доставлена в ночь с 1 на 2 марта.
2-я партия в 11 ч[еловек] в ночь с 2 на 3 марта.
3-я партия в 10 ч[еловек] 4 марта около 11 ч. вечера.
Ген[ерал] Спиридович208 отдельно — /…/ марта.
Сухомлинова209 и Выруб[ова] — 22 марта.
Кн. Андрон[ников]210 — 24 марта.
Ген[ерал] Сухомлинов.
38. Член Государ[ственного] Совета Маклаков211.
39. Генерал Курлов212.
40. Бывший Военн[ый] Мин[истр] генерал Беляев, переведен] в № 56.
41. Бывш[ий] Главнокомандующий] войс[ками] П[етроградского] в[оенного] ок[руга] ген[ерал]-лейт[енант] Хабалов.
42. Член Государ[ственного] Совета Штюрмер213.
43. Бывш[ий] Мин[истр] Вн[утренних Дел] Протопопов.
44. Действительный] статск[ий] совет[ник] Васильев.
45. Председ[атель] Госуд[арственного] Сов[ета] Щегловитов214.
46. Член Государственного] Совет[а] Макаров215.
47. Ялтинский Градоначальник — ген[ерал]-м[айор] Спиридович[31]. Освоб[ожден] 31 марта по распор[яжению] прок[урора] Суд[ебной] палаты Переверзева. Ген[ерал] Спиридович вновь арестован Керенским 4 апреля 1917 г.
48. Ген[ерал]-м[айор] Климович216. Освоб[ожден] 1 апреля.
49. Бывший Мин[истр] Юст[иции] Добровольский217.
50. Действительный] статс[кий] совет[ник] Кафафов218.
51. Сенат[ор] Чаплинский219. Освоб[ожден] 1 апр[еля].
52. Сенат[ор] Белецкий.
53. Прокур[ор] Воен[ного] Суда ген[ерал] Макаренко. Освобожден 12 марта.
54. Ген[ерал]-м[айор] Секретов220.
55. Генер[ал] Сухомлинов.
56. Сенат[ор] Крашенинников[32]. Освобожден 13 марта. Бывш[ий] Воен[ный] Мин[истр] ген[ерал] Беляев.
57. Сенатор Стишинский221.
58. Ген[ерал]-м[айор] Комиссаров222.
59. Дубровин.
60. Бывший Пред[седатель] Совета Мин[истров] кн[язь] Голицын. Освоб[ожден] 13 марта.
61. Бывш[ий] Мин[истр] Нар[одного] Прос[вещения] Кульчицкий. Особожден 12 марта.
62. Бывш[ий] Тов[арищ] Пр[едседателя] Гос[ударственного] Сов[ета] Дейтрих223. Переведен в № 60. Освобожден 1 апреля.
63. Быв[ший] Ген[ерал]-Губер[натор] Финляндии] ген[е-рал]-лейт[енант] Зейн224.
64. Тайн[ый] советник Боровитинов225.
66. Член Государственного] Сов[ета] Куколь-Яснопольский. Освоб[ожден] 13 марта. Кн[язь] Андронников.
67. Сенат[ор] Трусевич226.
68. Ген[ерал] Ренненкампф227.
69. Манасевич-Мануйлов228.
70. Вырубова.
71. Сухомлинова.
72. Ген[ерал]-майор Воейков.
3. Полк[овник] Собещанский229.
Сухомлинов в первый раз сидел с 20 апреля по 11-ое октября 1916 г.
/…/
1. Прапор[щик] Теплов.
2. Член Госуд[арственного] Совета Горемыкин.
3. Прап[орщик] Засорин.
4. Заур.-прап[орщик] по Мор[ской] Ч[асти] Кузьмин230.
1. Иван Берегаль. 21231.
2. Денис Чечерин. 12.
3. Семен Лютиков. 19.
4. Иван Поляков. 15.
5. Демид Малахов. 6.
6. Семен Юрченко. 16.
7. Роман Никифоров. 2.
8. Владим[ир] Шамардин. 20.
9. Иван Волков. 10.
10. Михаил Бронин. 3.
11. Василий Бурда. 7.
12. Андрей Модин. 25.
1. Сергей Соболев. 18
2. Алексей Григорьев. 17.
3. Кондрат Пискунов. 14.
4. Петр Трофименко. 13.
5. Иван Осипов. 8.
6. Герас[им] Волковыцкий. 22.
7. Осип Кузьмин. 4.
8. Тимофей Руденко. 9.
9. Григор[ий] Сорокин. 5.
10. Тихон Фоменко. 23.
11. Ефрем Комисаренко. 1.
12. Степанов. 24.
/…/
ПРИМЕЧАНИЯ
править1 Георгий Александрович (1871—1899), вел. кн., второй сын Александра III. После смерти отца и восшествия на престол Николая II являлся наследником цесаревичем. Скончался от туберкулеза легких в имении Абас-Туман на Кавказе.
2 Александр Вениаминович Эллис (1825—1907), генерал от инфантерии, комендант Петропавловской крепости (1896—1907).
3 Михаил Александрович (1878—1918), вел. кн., младший сын Александра III. С 1899 по 1904 (после смерти брата Георгия и до рождения сына Николая II) являлся наследником цесаревичем.
4 Мария Федоровна (1847—1928) — императрица, жена Александра III, мать Николая II.
5 Александра Федоровна (1872—1918) — императрица, жена Николая II.
6 Михаил Николаевич (1832—1909) — вел. кн., сын Николая I, генерал-фельдмаршал, председатель Государственного Совета.
7 Николай Михайлович (1859—1919) — вел.кн., сын вел. кн. Михаила Николаевича, генерал-адъютант, историк.
8 Александр Михайлович («Сандро») (1866—1933) — вел. кн., сын вел. кн. Михаила Николаевича.
9 Сергей Юльевич Витте (1849—1915), граф (с 1905) — министр путей сообщения (1892), министр финансов (1892—1903), председатель Комитета министров (1903—1905), председатель Совета министров (1905—1906), член Государственного Совета и председатель Комитета финансов (1906—1915).
10 Имеется в виду Комендантская пристань у Невских ворот Петропавловской крепости.
11 Николай II оказался запертым Октябрьской стачкой в своей летней резиденции в Петергофе. Столичный генерал-губернатор Д. Ф. Трепов не мог обеспечить железнодорожное движение между Петербургом и Петергофом даже с помощью войск. Министры были вынуждены ездить в Петергоф к царю на пароходе «Нева», отправлявшемся каждый день от пристани недалеко от Елагина дворца. Назначенный 12 октября председателем Совета министров С. Ю. Витте ездил на совещания к Николаю II таким же образом. Возвращения его в Петербург 15 и 17 октября через Петропавловку можно объяснить близостью к крепости особняка Витте, который находился в самом начале Каменноостровского проспекта (дом 5). (См.: Витте С. Ю. Воспоминания: В 3 тт. Т. 3. М., 1960. С. 12-22).
12 Невский пр., 31.
13 В пьесе «Манифест 17-го октября в „Петропавловке“…» Иванишин вкладывает в уста коменданта крепости распоряжение, данное 20 октября, «чтобы ни один звук, ни одно слово в манифесте не долетели до слуха арестованных, чтобы им не было известно ничего, что творится вне стен Трубецкого бастиона» (Иванишин Г. А. // Краеведческие записки. Указ. изд. С. 41).
14 Дмитрий Федорович Трепов (1855—1906) — генерал-майор, московский обер-полицмейстер (1896—1905), петербургский генерал-губернатор и товарищ министра внутренних дел в 1905.
15 Речь идет о восстании в Кронштадте 26-27 октября 1905.
16 Сергей Сергеевич Веревкин (1858—1906), подполковник, заведующий арестантскими помещениями Петропавловской крепости (1898—1906).
17 Квартира заведующего арестантскими помещениями Петропавловской крепости располагалась на втором этаже тюрьмы Трубецкого бастиона. В 1906—1908 в этой квартире проходили заседания военно-полевого и военно-окружного судов. В 1984 здесь открыта документальная экспозиция «Царизм в борьбе с революцией 1905—1907 годов».
18 Нухим-Меер Линович Гальперин (Ф. Г. Гойхбарг) — социал-демократ, студент Киевского университета, член боевой дружины РСДРП.
19 Хана Шмуйловна Лувищук — член боевой дружины РСДРП.
20 Софья Леонтьевна Виленкина — член боевой дружины РСДРП.
21 Мария Александровна Смирнова (М. И. Янчарук) — член боевой дружины РСДРП. Все четверо освобожденных 22 октября узника находились в Петропавловской крепости с 5 июня 1905.
22 Согласно документам, отложившимся в фонде Комендантского управления Петропавловской крепости, узников было не 24, а 23. Помимо С. Л. Виленкиной, Н.-М. Л. Гальперина, Х. Ш. Лувищук и М. А. Смирновой, в тюрьме Трубецкого бастиона на 22 октября 1905 содержались социал-демократы В. Ф. Андрушевский, Р. И. Аудер, Н. Я. Коган (Вольдемар Моссек); социалисты-революционеры СИ. Барыков, С. И. Басов (Иван Дормидонтов), Б. К. Боришанский (Подновский), К. М. Бродская (Александра Измаилович), В. К. Вольский, Я. Г. Загородный, Б. Д. Марков (Захаренко), Б. Н. Моисеенко (А. А. Никольский), А.Надеждина, Б. В. Подвицкий (Г. Ф. Запольский), Е. А. Трофимов (И. П. Сидоренко), Б.Цванцигер, В. И. Шиллеров (И. И. Жемайтис); анархист О.Таратута; ветераны революции — шлиссельбуржец Н. П. Стародворский (см. прим. 27) и член Исполнительного Комитета «Народной воли» А. В. Якимова-Диковская, арестованная под именем СП. Милорадович за побег из ссылки (РГИА. Ф.1280. Оп.1. Д.928-930, 939, 947, 959, 1134).
23 Союз союзов — политическое объединение профессиональных групп интеллигенции, образовавшееся в мае 1905 (Лейкина-Свирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 годах. М., 1981. С. 219-245). Союз союзов играл видную роль в деятельности политического «Красного Креста».
24 Александр Сергеевич Зарудный (1863—1934) — адвокат, защитник на политических процессах (Совета рабочих депутатов, П. П. Шмидта и др.), министр юстиции Временного правительства (23.07—25.09.1917). В 1920-х — член Коллегии адвокатов в Ленинграде.
25 В пьесе «Манифест 17-го октября в „Петропавловке“…» Зарудный, обращаясь к освобожденным из тюрьмы Трубецкого бастиона, говорит: «Мы, представители Союза союзов, командированы в крепость, чтобы приветствовать вас и заявить, что вас ждут друзья: нанята уютная квартира, в ней для освобожденных имеются спальни, обед и ужин, и все это бесплатно. Вот вам адрес (дает карточку). На нашей обязанности снабдить неимущих товарищей деньгами и одеждой, оказать медицинскую помощь» (Иванишин Г. А. Указ. соч. С. 63-64).
26 Унтер-офицеры, из которых состояла внутренняя охрана тюрьмы Трубецкого бастиона, жили с семьями на казенных квартирах в Васильевской куртине Петропавловской крепости.
27 Николай Петрович Стародворский (1863—1918) — народоволец, участник покушения на Г. П. Судейкина, приговорен в 1887 к смертной казни, замененной вечной каторгой. После 18 лет одиночного заключения в Шлиссельбурге, в августе 1905 подал прошение о помиловании, переведен в Петропавловскую крепость и 22 октября находился в тюрьме Трубецкого бастиона. Вскоре освобожден и с этого времени был секретным агентом Петербургского охранного отделения (Гернет М. Н. История царской тюрьмы: В 5 тт. Т.З. М., 1961. С. 280; Бурцев В. Л. В погоне за провокаторами. М.; Л., 1928. С. 158—220).
28 Петр Иванович Рачковский (1853—1911) — заведующий заграничной агентурой Департамента полиции (1885—1902), руководитель политической части ДП (1905—1906).
29 См. прим. 17.
30 Речь идет о группе членов Боевого отряда при ЦК ПСР, созданного в октябре 1906 Л. И. Зильбербергом. После его ареста Боевой отряд возглавил Б. Н. Никитенко, который начал подготовку покушения на Николая П. Выданный Е. Ф. Азефом, отряд был разгромлен в результате арестов в ночь на 31 марта 1907 (см.: Маркелов К. Покушение на цареубийство в 1907 году: Процесс Никитенко, Синявского, Наумова, Прокофьевой и др. // Былое. 1925. № 3. С. 133—176; Гернет М. Н. История царской тюрьмы: В 5 тт. Т. 4. М., 1962. С. 132-136; Николаевский Б. И. История одного предателя: Террористы и политическая полиция. М., 1991. С. 223-235).
31 Мария Алексеевна Прокофьева (1883—1913) — член Боевого отряда при ЦК ПСР (далее — БО ЦК ПСР). Арестована 31 марта 1907. Находилась в заключении в тюрьме Трубецкого бастиона (далее — ТТБ) с 1.04 по 7.08.1907. Приговорена военно-окружным судом к ссылке на поселение.
32 Вера Александровна Педькова (1885-?) — слушательница Бестужевских курсов, член БО ЦК ПСР, арестована 31.03.1907. В ТТБ — с 31.03 по 7.08.1907. Приговорена военно-окружным судом к ссылке на поселение.
33 Михаил Евгеньевич Феодосьев (Федосьев) (1875-?) — адвокат, член БО ЦК ПС. Р. В ТТБ с 1.04 по 7.08.1907. Оправдан военно-окружным судом.
34 Кит Пуркин (наст. имя — Борис Степанович Синявский, 1880—1907) — студент С.-Петербургского университета, член БО ЦК ПС. Р. Арестован 31.03.1907. Содержался в ТТБ до 7.08.1907. Военно-окружным судом приговорен к смертной казни и повешен 21.08.1907 в Лисьем Носу.
35 Николай Николаевич Пумпянский (1879-?) — студент С.-Петербургского университета, член Боевой организации ПСР (максималистов), участник экспроприации в Фонарном переулке 14 октября 1906. В ТТБ с 7 по 26 июля 1908. Приговорен к 12 годам каторжных работ.
36 Дом предварительного заключения (Шпалерная ул., 25) — следственная тюрьма. Построена в 1875 (архит. К. Я. Маевский). Узники содержались в ДПЗ в период следствия и в ходе судебных процессов, которые проходили в здании С.-Петербургского окружного суда (Литейный пр., 4, не сохр.), соединенном с тюрьмой коридором.
37 Борис Николаевич Никитенко (1885—1907) — отставной лейтенант Черноморского флота, руководитель БО ЦК ПСР с начала февраля 1907. Арестован 31.03.1907. Содержался в ТТБ до 7.08. Военно-окружным судом приговорен к смертной казни. Повешен в Лисьем Носу 21.08.1907.
38 Владимир Александрович Наумов (1881—1907) — сын начальника дворцовой телеграфной конторы в Новом Петергофе, член БО ЦК ПС. Р. Арестован 31.03.1907. Содержался в ТТБ до 7.08. Во время следствия дал откровенные показания. Приговорен военно-окружным судом к смертной казни. Повешен в Лисьем Носу 21.08.1907.
39 Владимир Осипович Лихтенштадт (1882—1919) — студент С.-Петербургского университета, «техник» Боевой организации ПСР (максималистов), готовил снаряды для взрыва дачи П. А. Столыпина. Арестован 14.10.1906. Содержался в ТТБ с 1.11.1906 по 29.03.1908. Военно-скружным судом приговорен 21.08.1907 к смертной казни, замененной по конфирмации бессрочной каторгой (См. сб.: Узники Шлиссельбургской крепости. Л., 1978. С. 288-302).
40 Марина Львовна Лихтенштадт (1852—1937) — мать В. О. Лихтенштадта. Арестована 14.10.1906 и заключена в Литовский замок, но вскоре освобождена. В 1907—1917 работала в «Группе помощи политзаключенным Шлиссельбургской каторжной тюрьмы».
41 Мария Михайловна Лихтенштадт — с.-р. (максималист), жена В. О. Лихтенштадта. Содержалась в ТТБ с 6.01 по 15.03.1907. Освобождена «за недостаточностью улик».
42 Зинаида Васильевна Коноплянникова (1879—1906) — сельская учительница, член Летучего боевого отряда Северной области ПСР (далее — ЛБО СО ПСР). 13.08.1906 застрелила Г. А. Мина. По приговору военно-окружного суда, который заседал в служебной квартире смотрителя ТТБ, повешена 29.08.1906 в Шлиссельбургской крепости.
43 Георгий Александрович Мин (1855—1906) — генерал-майор, командир лейб-гвардии Семеновского полка. Руководил карательной экспедицией в Москве в декабре 1905. Убит по приговору ЦК ПС. Р.
44 Штифтарь Владимир Федорович (наст. имя — Лев Иванович Зильберберг, 1880—1907) — студент Московского университета, руководитель БО ЦК ПСР с осени 1906. Арестован 9.02.1907. В ТТБ с 11.02 по 16.07.1907. Казнен как «неизвестный, именующий себя Штифтарем» 29.07.1907 в Лисьем Носу.
45 В.Ф. фон дер Лауниц (? −1906) — петербургский градоначальник в 1906. До назначения в столицу был губернатором в Тамбове и отличился беспощадной жестокостью при усмирении крестьянских волнений. Убит 20.12.1906 по приговору ЦК ПСР членом БО ЦК ПСР Е.Кудрявцевым («Адмиралом») (См.: Попова В. Динамитные мастерские 1906—1907 г. и провокатор Азеф // Каторга и ссылка. 1927. № 4-6).
46 18° по шкале Реомюра соответствуют 22°С.
47 Михаил Александрович Газенкампф (1843—1913) — генерал-лейтенант, помощник командующего войсками гвардии и С.-Петербургского военного округа.
48 На месте взрыва 12 августа 1908 был открыт памятник с именами погибших (архит. Р. Р. Марфельд, инж. В. К. Терлецкий).
49 …передвинуты из 4-го фаса и размещены в трех фасах… — см. экспликацию к плану тюрьмы Трубецкого бастиона (на вклейке).
50 Комендантский дом — до 1917 резиденция коменданта Петропавловской крепости. Сооружен в 1743—1746 к югу от Петропавловского собора И. де Колонгом.
51 Капитан Гавриил Гаврилович Сербу лов, служивший в Комендантском управлении Петропавловской крепости, занимал казенную квартиру в т. н. плац-майорском доме, который находится к западу от Комендантского дома.
52 Аполлон Николаевич Кругликов (1885—1922) (псевд. — Сперанский Валентин Иванович, Николаев), — студент Московского университета, с.-р. (максималист). В ТТБ с 19.10.1907 по 15.03.1908. Приговорен к 8 годам каторги, которую отбывал в Шлиссельбурге. Член Всероссийского Учредительного собрания. Арестован советскими властями во Владивостоке в 1922 и умер в тюрьме.
53 Николай Александрович Морозов (1854—1946) — революционер-народник, член кружка «чайковцев», «Земли и Воли», ИК «Народной воли». В 1882 приговорен к бессрочной каторге, которую отбывал в Алексеевском равелине и в Шлиссельбурге. Освобожден по амнистии 1905. Накануне освобождения (с 28.10 по 8.11.1905) содержался в ТТБ. (См.: Морозов Н. А. Повести моей жизни: В 2-х тт. М., 1965; Твардовская В.А. Н. А. Морозов в русском освободительном движении. М., 1983).
54 Изложение лекции «Апокалипсис с астрономической точки зрения» опубликовано в журнале «Мир» (1908. № 3-5).
55 Николай Васильевич Чайковский (1850—1926), выдающийся деятель революционного движения. Студентом естественного факультета С.-Петербургского университета вступил в 1869 в революционный кружок М. А. Натансона — В. М. Александрова, названный позднее кружком «чайковцев» (Большое общество пропаганды). В 1874 стал последователем учения А. К. Маликова о «богочеловечестве» и уехал в Америку, затем жил в Париже. С 1880 поселился в Лондоне, где принимал участие в организации «Фонда Вольной русской прессы». С 1904 член ПС. Р. В 1907 вернулся в Россию и вскоре был арестован под именем Никанора Никанорова (См.: Николай Васильевич Чайковский / Под общ. ред. А. А. Титова. Париж, 1929).
56 Наталья Сергеевна Климова (1885—1918) — слушательница курсов Лохвицкой-Скалон, член Исполнительного комитета Боевой организации ПСР (максималистов). Арестована 30.11.1906 за участие в подготовке взрыва дачи П. А. Столыпина. Содержалась в ТТБ с 4.12.1906 по
28.03.1907. Приговорена военно-окружным судом к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Из крепости переведена в ДПЗ, затем за подготовку побега возвращена в ТТБ, где находилась с 19.07.1907 по
29.03.1908. Каторгу отбывала в Новинской тюрьме в Москве, откуда совершила побег 1.07.1909. В эмиграции — член Боевой организации ПСР, возглавляемой Б. В. Савинковым. Умерла в октябре 1918 в Париже (См.: Былое. 1917. № 5-6 (27-28). С. 212-227).
57 Предварилка — Дом предварительного заключения (см. прим. 36).
58 Куно Фишер (1824—1907) — немецкий историк философии. В фундаментальной «Истории новой философии» (тт. 1-8) изложил воззрения крупнейших западноевропейских философов, в том числе — И.Канта.
59 Сергей Сазонтович Старынкевич (Стыранкевич) — адвокат, член военной организации ПС. Р. Содержался в ТТБ с 1.12.1907 по 15.02.1908. Приговорен к ссылке на поселение.
60 Людмила Сергеевна Емельянова — с.-р. (максималист), участница подготовки взрыва дачи П. А. Столыпина.
61 Ксения Александровна Мышецкая (1884-?) — княжна, с.-р. (максималист), участница экспроприации в Фонарном переулке. В ТТБ с 28.06.1907 по 31.07.1908. Приговорена военно-окружным судом к 15 годам каторги, которую отбывала в С.-Петербургской женской тюрьме.
62 В «Инструкции для заведования арестованными, арестантскими помещениями С.-Петербургской крепости и наблюдательною командою» 1898 г., которая действовала вплоть до 1917, сказано: «В письмах своих арестанты не должны касаться правительственных распоряжений и тех дел, по которым они содержатся под стражей» (РГИА. Ф.1280. Оп.1. Д.817. Л.10).
63 Александр Константинович Кишкель (1885-?) — с.-р. (максималист), участник экспроприации в Фонарном переулке. Содержался в ТТБ с 20.12.1906 по 7.04.1907. Приговорен к 12 годам каторжных работ.
64 Лидия Августовна (Петровна) Стуре (1884—1908) — слушательница Бестужевских курсов, член ЛБО СО ПС. Р. Участвовала в подготовке покушения на министра юстиции И. Г. Щегловитова и вел. кн. Николая Николаевича. Арестована 7.02.1908. В ТТБ содержалась с 8.02 по 17.02.1908. Военно-окружным судом приговорена к смертной казни и в ночь на 18.02.1908 повешена в Лисьем Носу (См.: Идельсон М. В. Летучий боевой отряд Северной области партии социалистов-революционеров // Краеведческие записки… Указ. изд. С. 7-22).
65 Николай Николаевич (младший) (1856—1929) — вел. кн., внук Николая I, генерал-адъютант и генерал от кавалерии. Главнокомандующий войсками гвардии и С.-Петербургского военного округа (1905—1914), Верховный главнокомандующий (1914—1915).
66 Иван Григорьевич Щегловитов (1861—1918) — статс-секретарь, министр юстиции (1906—1915), председатель Государственного Совета накануне Февральской революции.
67 Анна Михайловна Распутина (Шулятикова) (1876—1908) — впервые была заключена в Петропавловскую крепость в 1896 по делу Лахтинской типографии как активный член «Группы народовольцев». С 1907 — член ЛБО СО ПС. Р. Арестована 7.02.1908. В ТТБ — с 8 по 17.02.1908. По приговору военно-окружного суда казнена в ночь на 18.02 в Лисьем Носу.
68 Вера Леонидовна Янчевская (1891-?) — член ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ с 8.02 по 13.03.1908. Осуждена на 5 лет каторги.
69 Лев Сергеевич Синегуб (1887—1908) — сын революционеров-народников С. С. Синегуба и Л. В. Чемодановой, член ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ с 8 по 17.02.1908. Казнен по приговору военно-окружного суда в ночь на 18.02. в Лисьем Носу.
70 Марио Кальвино (наст. имя — Всеволод Владимирович Лебединцев, 1881—1908) — астроном, участник, а затем руководитель ЛБО СО ПС. Р. Два года жил в Италии под именем Марио Кальвино. С паспортом на это имя вернулся в Россию и возглавил подготовку несостоявшихся покушений на вел. кн. Николая Николаевича и И. Г. Щегловитова. Арестован 7.02.1908 вместе с другими членами своего отряда. В ТТБ с 8 по 17.02.1908. Казнен по приговору военно-окружного суда в Лисьем Носу. Послужил прототипом Вернера — героя «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева (см.: Семенова М. В. В. Лебединцев // Былое. 1909. № 11-12. С. 3-17).
71 Сергей Гаврилович Баранов (1885—1908) — член ЛБО СО ПС. Р. Арестован 7.02.1908. В ТТБ с 8 по 17.02. Казнен по приговору военно-окружного суда в ночь на 18.02 в Лисьем Носу.
72 Александр Филиппович Смирнов (наст. имя неизвестно) (1886—1908) — член ЛБО СО ПС. Р. При аресте 7.02.1908 оказал вооруженное сопротивление, ранил агента Охранного отделения. В ТТБ с 8 по 17.02.1908. Казнен по приговору военно-окружного суда в ночь на 18.02 в Лисьем Носу.
73 «Казанская» (наст. имя Елизавета Николаевна Лебедева, 7-1908) — член ЛБО СО ПС. Р. При аресте 7.02.1908 ранила городового. В ТТБ — с 8 по 17.02.1908. По приговору военно-окружного суда казнена в ночь на 18.02 в Лисьем Носу.
74 Афанасий Иванович Николаев (1885—1908) — студент С.-Петербургского университета, член ЛБО СО ПС. Р. Арестован 7.02.1908. В ТТБ — с 8.02 по 13.03.1908. Военно-окружным судом приговорен к смертной казни, замененной по конфирмации 15 годами каторги.
75 Петр Константинович Константинов (1885-?) — «техник» ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ с 8.02 по 13.03.1908. Смертная казнь заменена 15 годами каторги.
76 Александр Александрович Душкевич (1853-?) — генерал-майор, помощник коменданта Петропавловской крепости. В 1908 исполнял обязанности коменданта.
77 Лидия Стуре производила яркое впечатление на всех, кто ее знал. Н. А. Морозов: «…стройная девушка, полная дивной одухотворенной красоты» (Повести моей жизни: Мемуары: В 2-х тт. Изд. 2-е. Т.Н. М., 1965. С. 520-521); В. Н. Фигнер: «Прелестная, изящная Лидия Стуре заходила на несколько минут ко мне. В шубке и меховой шапочке, еще осыпанной снегом, высокая, стройная, с тонким, правильным личиком, она была восхитительна» (Фигнер В. Н. Полн. собр. соч.: В 7 тт. Изд. 2-е. Т.III. М., 1932. С. 244); П. С. Ивановская-Волошенко: «Нежная, хрупкая, совершенное дитя, смотревшая мечтательно своими большими синими глазами, обрамленными длинными ресницами; вся худенькая, еще не сложившаяся, гибкая, с узкими острыми плечами, вытянутой шейкой и длинными-предлинными двумя косами…» (Ивановская-Волошенко П. С. В боевой организации. М., 1929. С. 159—161).
78 Одноэтажное здание бани расположено в центре внутреннего двора тюрьмы Трубецкого бастиона.
79 Матвей Николаевич Собещанский (1855-?) — жандармский штаб-офицер, руководивший приведением в исполнение смертных приговоров в С.-Петербурге.
80 О последних минутах приговоренных к повешению участников боевого отряда Лебединцева упоминает в своих мемуарах начальник С.-Петербургского охранного отделения генерал Герасимов: «…мне говорил прокурор, официально по своей должности присутствовавший на казни террористов: „Как эти люди умирали… Ни вздоха, ни сомнения, никаких признаков слабости… С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои“» (Герасимов А. В. На лезвии с террористами. Париж, 1985. С. 122).
81 Альберт Давидович Трауберг (1880—1908) — член Латышского социал-демократического союза, с лета 1906 — создатель и первый руководитель ЛБО СО ПСР, организатор нескольких террористических актов. Арестован 6.07.1907, но сумел скрыться. Вторично арестован 22.11.1907 по доносу Азефа. Содержался в ТТБ с 7.12.1907 по 16.05.1908. Казнен по приговору военно-окружного суда в Лисьем Носу. (См.: Былое. 1909. № 9-10. С. 88-105; Гусев К. В. Рыцари террора. М., 1992. С. 32; Идельсон М. В. Летучий боевой отряд Северной области партии социалистов-революционеров // Краеведческие записки… Указ. изд. С. 7-22).
82 Эмма-Матильда Резовская (1888-?) — член ЛБО СО ПС. Р. Арестована 13.07.1907 на явочной квартире вместе с А. Д. Траубергом, которому в тот же день удалось бежать. Содержалась в ТТБ с 13.07.1907 по 18.02.1908. Военно-окружным судом приговорена к 5 годам каторги.
83 Константин Густавович Эмме (1878-?) — воспитатель Александровского лицея, член ПС. Р. По приговору военно-окружного суда в июле 1907 сослан на поселение в Сибирь.
84 Возможно, что Иванишин имеет в виду Владимира Андреевича Иванова, находившегося в заключении в ТТБ в 1907.
85 Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (урожд. Вериго, 1844—1934) — участница «хождения в народ», впервые арестована в 1874, осуждена на каторгу в 1878 на процессе «193-х». До 1896 находилась в тюрьмах, на каторге и поселении. Участвовала в создании ПСР, выдана Азефом и арестована 22.09.1907. Дважды была узницей ТТБ: с 4.10.1876 по 12.10.1877 и с 6.10.1907 по 22.05.1910. По приговору суда сослана в 1910 на поселение в Иркутскую губернию (См.: Брешко-Брешковская Е. К. Автобиография. Ревель, 1917; Политические деятели России. 1917. М., 1993).
86 Владимир Федорович Зибольд (1858-?) — старший врач Петропавловской крепости с 1897.
87 Федор Самуилович Масокин (псевд. — Федор Столяров) (1883—1908) — член ЛБО СО ПС. Р. Находился в заключении в ТТБ с 14 по 26.11.1907, а затем с 15.03 по 16.05.1908. По приговору военно-окружного суда казнен 16.05 в Лисьем Носу.
88 Евстолия Павловна Рогозинникова (Рагозинникова, 1886—1907) — слушательница С.-Петербургской консерватории по классу фортепьяно, член ЛБО СО ПС. Р. 13.10.1907 убила начальника Главного тюремного управления А. М. Максимовского. Приговорена С.-Петербургским военно-окружным судом к смертной казни. Повешена 18.10.1907 в Лисьем Носу (См.: Фридберг А. Е. Рогозинникова // Каторга и ссылка. 1929. № 1. С. 154—177).
89 Александр Михайлович Максимовский (1861—1907) — начальник Главного тюремного управления (1905—1907). Убит Е. П. Рогозинниковой 13.10.1907.
90 Петр Константинович Камышанский (1862—1910) — действительный статский советник, прокурор С.-Петербургской судебной палаты (1905—1910).
91 Максимилиан Иванович Трусевич (1873-?) — директор Департамента полиции (1906—1909).
92 Даниил Васильевич Драчевский (1858—1918) — генерал-майор, С.-Петербургский градоначальник (1907—1914).
93 В 1906 Масокин служил унтер-офицером в 1-й Ташкентской пулеметной роте, участвовал в краже винтовок и дезертировал. Вскоре он познакомился с Траубергом и вступил в ЛБО СО ПС. Р. На допросах Масокин дал откровенные показания, признал себя виновным и полностью раскаялся (См.: ГА РФ. Ф.102. Оп.7. Д.5260. Обвинительный акт).
94 ЦК ПСР считал Макашовского ответственным за истязания политзаключенных во «временных каторжных тюрьмах», созданных Главным тюремным управлением в годы Первой русской революции.
95 Петр Аркадьевич Столыпин был убит в Киеве 1 сентября 1911 Д. Г. Богровым.
96 Павел Григорьевич Курлов (1860—1923) — генерал-лейтенант, вице-директор Департамента полиции (1907), начальник Главного тюремного управления (1907—1909), товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией (1909—1911).
97 Иванишин ошибается: Крутиков не был высечен. За участие в тюремном протесте во время посещения Шлиссельбургского централа начальником Главного тюремного управления Курловым были в марте 1908 наказаны розгами политкаторжане Б. Ф. Сперанский и Я. С. Аронович (См.: На каторжном острове: Дневники, письма и воспоминания политкаторжан «нового Шлиссельбурга» (1907—1917 гг.). Л., 1967. С. 102—103, 233).
98 Дорофеева Надежда (наст. имя — Лидия Михайловна Сороко, 1887—1907), член Боевой организации ПСР (максималистов), участница подготовки экспроприации в Фонарном переулке. Заключена в Петропавловскую крепость 8.12.1906. Покончила жизнь самоубийством в одиночке ТТБ 22.03.1907.
99 Мария Павловна Иванова (1858-?) — член ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ содержалась с 13.12.1907 по 4.03.1908 и с 18.04 по 11.05.1908. Оправдана военно-окружным судом.
100 Николай Николаевич Иванов (1888-?) — член ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ с 13.12.1907 по 12.06.1908. Военно-окружным судом приговорен к 15 годам каторги (по конфирмации — 10 лет). После 1917 член ЦК ПСР, на процессе 1922 г. приговорен к смертной казни (См.: Минувшее: Исторический альманах. Вып.7. М., 1992. С. 193-195, 205—206).
101 Елена Александровна Иванова (1884-?) — слушательница Бестужевских курсов, член ЛБО СО ПС. Р. Арестована 22.11.1907. В ТТБ с 5.12.1907 по 12.06.1908. Военно-окружным судом приговорена к смертной казни, замененной по конфирмации бессрочной каторгой.
102 Анатолий Петрович Белоцерковец (1881-?) — инженер путей сообщения, член ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ с 13.07.1907 по 12.06.1908. Военно-окружным судом приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой.
103 Альвина Яковлевна Шенберг (1884-?) — член ЛБО СО ПС. Р. Арестована 22.11.1907. В ТТБ с 5.12.1907 по 12.06.1908. Военно-окружным судом приговорена к 15 годам каторги (по конфирмации — 10 лет).
104 Даниил Ветлугин (1881-?) — член ЛБО СО ПС. Р. Содержался в ТТБ с 11.01 по 12.05.1908. Военно-окружным судом приговорен к 10 годам каторги.
105 Вячеслав Бурыгин (1880-?) — член ЛБО СО ПС. Р. В ТТБ с 22.01 по 12.06.1908. Военно-окружным судом приговорен к ссылке на поселение.
106 Матрена Корнильева (1870-?) — член ЛБО СО ПС. Р. В Петропавловской крепости не содержалась. Военно-окружным судом приговорена к ссылке на поселение.
107 Речь идет о «Положении о мерах к охранению государственной безопасности и общественного спокойствия» от 14 августа 1881, которое действовало вплоть до крушения царизма. В городах и губерниях, объявленных на положении усиленной или чрезвычайной охраны, полицейские власти наделялись правом арестовывать и без суда высылать «в определенную местность без права выезда оттуда» (См.: Марголис А. Д. Законодательство об административной политической ссылке в России конца XIX века // Государственно-правовые институты самодержавия в Сибири. Иркутск, 1982. С. 50-61).
108 Георгий Степанович Носарь (наст. имя — Петр Алексеевич Хрусталев, 1877—1918) — адвокат, первый председатель С.-Петербургского совета рабочих депутатов в 1905. В ТТБ содержался дважды: с 26.07 по 2.09.1905 и с 26.11.1905 по 3.06.1906.
109 Яков Терентьевич Крупенин — крестьянин Себежского уезда Витебской губернии, анархист-коммунист. Арестован за участие в экспроприациях. В ТТБ с 14.11.1907 по 31.10.1908.
110 В мае 1908 Чайковский сидел в камере № 55 на втором этаже ТТБ.
111 Часть Екатерининской куртины Петропавловской крепости, непосредственно примыкающая к Трубецкому бастиону, с 1870-х входила в состав единого тюремного комплекса. Здесь находились помещения для допросов, а также комната свиданий. Несколько казематов Екатерининской куртины были переоборудованы в тюремные камеры. Сюда переводили узников ТТБ, которых надо было особо изолировать от других арестантов. В верхнем этаже куртины содержались военнослужащие, нарушившие присягу или совершившие иные должностные преступления. Режим здесь был много мягче, чем в ТТБ.
112 Сергей Иванович Григорьев — капитан I ранга, командир броненосца береговой охраны «Адмирал Сенявин». Во время русско-японской войны сдал свой корабль без боя неприятелю. Военно-морским судом Кронштадтского порта приговорен к смертной казни, замененной заключением в крепость на 10 лет. Содержался в Екатерининской куртине с 5.04.1907 по 29.03.1909. Освобожден по амнистии.
113 Николай Иванович Небогатое (1849—1922) — контр-адмирал, командующий 3-й Тихоокеанской эскадрой после Цусимского сражения. Сдался неприятелю без боя 15 мая 1905. После возвращения из плена предан военно-морскому суду и приговорен к смертной казни, замененной заключением в крепость на 10 лет. Помилован Николаем II 1.05.1909.
114 Николай Григорьевич Лишин — капитан I ранга, командир броненосца береговой охраны «Генерал-адмирал Апраксин». 15 мая 1905 сдал свой корабль неприятелю без боя. Военно-морским судом приговорен к смертной казни, замененной заключением в крепость на 10 лет. Содержался в Екатерининской куртине с 7.04.1907 по 1.03.1909.
115 Анатолий Михайлович Стессель (1848—1915) — генерал-лейтенант, генерал-адъютант, начальник Квантунского укрепленного района во время русско-японской войны. В декабре 1904 сдал крепость Порт-Артур неприятелю. Верховным военно-уголовным судом приговорен к смертной казни, замененной заключением в крепость на 10 лет. Содержался в Екатерининской куртине с 7.03.1908 по 6.05.1909. Помилован (См.: Гернет М. Н. История царской тюрьмы: В 5 тт. Т. 4. М., 1962. С. 264-268).
116 Речь идет об участниках процесса с.-р. (максималистов), который проходил в закрытом заседании С.-Петербургского окружного суда с 24 июня по 10 июля 1908 года (См.: Нестроев Г. Из дневника максималиста. Париж, 1910; Былое. 1917. № 5-6. С. 212-227).
Александра Михайловна Маркова (1887-?) — с.-р. (максималист). В ТТБ с 20.12.1906 по 23.06.1908. Приговорена к 10 годам каторги.
117 Никита Анисимович Лебедев (наст. имя — Иван Семенович Черняев; 1888-?) — крестьянин Курской губернии, с.-р. (максималист). В ТТБ с 15.10.1906 по 24.12.1908. Приговорен к 8 годам каторги.
118 Владимир Васильевич Алексеев (наст. имя — Иван Васильевич Аристов) — с.-р. (максималист). В ТТБ с 3.11.1906 по 7.01.1909. Приговорен к 6 годам каторги.
119 Ошибка Иванишина: экспроприация в Фонарном переулке произошла не 12, а 14 октября 1906.
120 Александр Федорович Чесский (1885—1909) — студент Московского университета, член военной и боевой организации петербургских большевиков. Возглавлял школу-лабораторию взрывчатых веществ в пос. Хаапала (Финляндия). В ТТБ с 14.06 по 18.10.1908. Умер в больнице «Крестов» (См.: Мошкова Л. Рядовой революцонного подполья // Белые ночи. Л., 1974. С. 158-175).
121 dragery — тягота, обуза (англ.).
122 С.-Петербургская одиночная тюрьма «Кресты» (Арсенальная наб., 5) построена в 1893 (архит. А. О. Томишко). Два 5-этажных крестообразных в плане (отсюда название) корпуса рассчитаны на 1150 заключенных.
123 Николай Николаевич Брешко-Брешковский (1874—1943) — писатель и художественный критик.
124 Брешко-Брешковская была приговорена к каторге дважды: в 1878 — на 5 лет ив 1881 (после побега из ссылки) — на 4 года. Находилась в заключении в Карийской каторжной тюрьме в 1882—1884 гг.
125 Василий Николаевич Минин (1892-?) содержался в ТТБ с 28.11.1908 по 8.05.1909.
126 Афанасий Степанович Каютенко-Каютин (1880 — после 1941) — капитан болгарской яхты «Зора», на которой в декабре 1906 была сделана попытка вывезти из Варны в Россию оружие, закупленное социал-демократами в Македонии. Арестован в Одессе в мае 1907. В ТТБ содержался с 17.11.1907 по 17.04.1910. Освобожден (См.: Каютенко А. С. Воспоминания о погибшей яхте «Зора» // Кандальный звон. 1925. № 3. С. 138—160; № 5. С. 110-131; Шейнис 3. Судьба капитана «Зоры» // Наука и жизнь. 1975. № 12).
127 Площадь одиночных камер в т. н. «Новой тюрьме» Шлиссельбургской крепости составляла 8,4 кв.м. Камера имела 2,4 м в ширину и 3,5 м в длину. Свод потолка поднимался на 2,8 м (См.: Игнатьева Г. П. Новая тюрьма Шлиссельбургской крепости // Краеведческие записки… Указ. изд. С. 68-75).
128 Николай Феофилович Гатовский — ротмистр, арестован за растрату. Содержался в Екатерининской куртине с 29.09.1908 по 29.04.1909.
129 Офицерское собрание армии и флота (Литейный пр., 20). Здание построено в 1895—1898 по проекту военных инженеров В. К. Гаугера и А. Д. Донченко.
130 Великокняжеская усыпальница построена в 1896—1908 (архит. Д. И. Гримм, при участии архит. А. О. Томишко, Л. Н. Бенуа) как место погребения членов императорской семьи — великих князей и княгинь. Соединена закрытой галереей с Петропавловским собором (См.: Крупова Р. Е., Лурье Л. Я. Петропавловский собор — императорская усыпальница // Исторические кладбища Петербурга: Справочник-путеводитель. СПб., 1993. С. 223-226).
131 Александр Владимирович (1875—1877) — вел. кн., сын вел. кн. Владимира Александровича, внук Александра И.
132 Константин Павлович (1779—1831) — вел. кн., второй сын Павла I. В царствование Александра I был наследником-цесаревичем. Его прах так и не был перенесен из Петропавловского собора в Великокняжескую усыпальницу.
133 Николай Тимофеевич Стуколкин (1863-?) — архитектор.
134 Николай Николаевич Шумилов — подпоручик Комендантского управления Петропавловской крепости.
135 Константин Виссарионович Комаров (1832—1912) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант, комендант Петропавловской крепости (1908—1912).
136 Эта версия не согласуется с известными историческими фактами,
137 «Люди 20-го числа» — чиновники, получавшие жалованье 20 числа каждого месяца. В данном случае Брешко-Брешковская подчеркивает, что Петербург — город чиновников.
138 См. записную книжку № 1 (22 октября 1905).
139 Таисия Львовна Хитрово (1883-?) — студентка Политехнического института. Содержалась в ТТБ с 26.11.1909 по 20.03.1910.
140 Речь идет о «процессе 193-х», который проходил в Особом присутствии Правительствующего Сената с 18.10.1877 по 23.01.1878.
141 В 1879 Брешко-Брешковская была поселена в г. Баргузине Забайкальской области.
142 Брешко-Брешковская бежала из ссылки весной 1881 вместе с Тютчевым, Линевым и Шамариным, вскоре была арестована и приговорена за побег к 4 годам каторги.
143 Речь идет о Карийской политической каторжной тюрьме (См. сб.: Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. М., 1927).
1" Георгий Дмитриевич Сидамонов-Эристов (Сидамон) — кн., адвокат, защитник Е. К. Брешко-Брешковской на процессе 1910.
145 Иоанн Антонович (Иван VI, 1740—1764) — российский император (1740—1741), сын принца Антона Ульриха Брауншвейгского и Анны Леопольдовны. С 1756 содержался в Шлиссельбургской крепости, где был убит при попытке В. Я. Мировича освободить его из заключения.
146 Сергей Георгиевич Карпов (1864—1909) — полковник, начальник С.-Петербургского охранного отделения. 9 декабря 1909 убит эсером А. А. Петровым.
147 Александр Алексеевич Петров (7-1910) — член ПС. Р. В ТТБ содержался с 9.12.1909 по 13.01.1910. Казнен (См.: Записки А. А. Петрова: К истории взрыва на Астраханской улице. Париж, 1910; Былое. 1910. № 13. С. 82-138).
148 м. Ф. фон Котен (Коттен, 7-1917) — полковник, начальник С.-Петербургского охранного отделения (1909—1912).
149 Сергей Евлампиевич Виссарионов (1867—1918) — вице-директор Департамента полиции.
150 Александр Васильевич Герасимов (1861-7) — генерал-майор, начальник С.-Петербургского охранного отделения (1905—1909).
151 Доброскок — Иван Васильевич Доброскок-Добровольский — секретный агент политической полиции, с 1905 — чиновник С.-Петербургского охранного отделения (См.: Секретные сотрудники и провокаторы. М.; Л., 1927. С. 70-95; Былое. 1926. № 1. С. 81-105).
152 Владимир Львович Бурцев (1862—1942) — публицист, издатель журнала «Былое», газет «Будущее», «Общее дело»; разоблачил многих провокаторов.
153 Казни узников ТТБ в начале XX в. производились в Шлиссельбургской крепости (до октября 1906), на одном из фортов Кронштадта (в конце 1906), в местности Лисий Нос на берегу Финского залива (в 1907—1908). А. А. Петров был казнен 13.01.1910 во дворе «Крестов» (См.: Ушерович С. С. Смертные казни в России. Изд. 2-е. Харьков, 1933; Венедиктов Д. «Лисий Нос» — лобное место российской революции. М., 1929).
154 Владимир Иванович Сталь фон Гольштейн (1853-?) — генерал-лейтенант, помощник коменданта Петропавловской крепости (1908—1917).
153 Вел. кн. Николай Николаевич (младший). См. прим. 65.
156 Владимир Полиевктович Костенко (1881—1956) — штабс-капитан, член ПС. Р. Вел революционную пропаганду на Тихоокеанском флоте, участвовал в подготовке покушения на Николая П. Содержался в ТТБ с 22.04.1910 по 31.05.1911 и с 23.06 по 20.12.1911.
157 Речь идет о русско-японской войне 1904—1905.
158 Зиновий Петрович Рождественский (1848—1909) — адмирал.
159 Любовь Андреевна Остроумова содержалась в ТТБ с 26.06.1910 по 29.04.1911.
160 Лев Аронович Либерман — член ПС. Р. В ТТБ с 12.02 по 25.11.1910.
161 Владимир Николаевич Никитин (1848-?) — генерал от артиллерии, комендант Петропавловской крепости (1912 — февраль 1917).
162 Сергей Семенович Хабалов (1858—1924) — генерал-лейтенант, командующий Петроградским военным округом. Содержался в ТТБ с 1.03 по 20.07.1917 (камера № 41). Эмигрировал в 1919.
163 4-я рота лейб-гвардии Павловского полка 26 февраля 1917 перешла на сторону восстания. Вернувшиеся в казармы на Конюшенной площади солдаты-павловцы были арестованы, а 19 «зачинщиков» доставлены в ТТБ и размещены по девять человек в камеры № 38 и 39. Рядовой Т. Т. Абитов помещен отдельно от своих товарищей в камеру № 40. (См.: Лукаш И. Павловцы. Пг., 1917).
164 Сергей Николаевич Перцов (1867-?) — генерал-майор, в феврале 1917 — старший адъютант Штаба войск гвардии и Петроградского военного округа.
165 В ТТБ 72 одиночные камеры и 2 карцера.
166 Артиллерийская гауптвахта в манеже — здание Артиллерийского цейхгауза на главной аллее Петропавловской крепости, построенное в 1801—1802.
167 В здании Кронверкского арсенала (1849—1860, архит. П. И. Таманский) в настоящее время располагается Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи (Александровский парк, 7).
168 Василий Витальевич Шульгин (1878—1976) — член Временного Комитета Государственной думы в феврале — начале марта 1917 (См.: Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 206-210).
169 Дмитрий Васильевич Васильев — подполковник, начальник канцелярии Комендантского управления Петропавловской крепости, с июля по 26.10.1917 — комендант крепости.
170 Матвей Иванович Скобелев (1885—1938) — член 4-й Гос. думы, один из лидеров меньшевиков. В дни Февральской революции — товарищ председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
171 Николай Константинович Волков (1875-?) — член 3-й и 4-й Гос. думы, к.-д. В дни Февральской революции — комиссар Комитета Гос. думы в военном и морском министерствах.
172 Николай Дмитриевич Соколов (1870—1928) — адвокат, меньшевик. В дни Февральской революции — член Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
173 Временное правительство сформировалось только 2 марта 1917. Комендант Никитин был смещен Временным комитетом членов Гос. думы (См.: Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. Л., 1980).
174 Федор Евгеньевич Кравцов — штабс-капитан Михайловского артиллерийского училища, комендант Петропавловской крепости с 1.03 по 1.06.1917.
175 Вечером 1 марта 1917 были доставлены из Гос. думы в Петропавловскую крепость арестованные царские министры и другие деятели павшего режима: М. А. Беляев, И. Л. Горемыкин, П. Г. Курлов, А. А. Макаров, Н. А. Маклаков, А. Д. Протопопов, В. А. Сухомлинов, С. С. Хабалов, Б. В. Штюрмер и И. Г. Щегловитов (РГИА. Ф.1280. Оп.1. Д. 1114. Л. 16, 44).
176 Александр Федорович Керенский (1881—1970) — адвокат, лидер фракции трудовиков в 4-й Гос. думе. В марте 1917 — товарищ председателя Петроградского совета и министр юстиции Временного правительства.
177 Иван Логгинович Горемыкин (1839—1917) — министр внутренних дел (1895—1899), председатель Совета министров (1906, 1914—1916), член Гос. Совета (1916 — февраль 1917). Из-за преклонного возраста и слабого здоровья не был помещен в отведенную ему камеру на втором этаже ТТБ, а содержался вплоть до освобождения 13.03.1917 в Екатерининской куртине. Убит в своем имении близ Сочи.
178 А. Ф. Керенский, в частности, был защитником узницы ТТБ Елены Ивановой в 1908 (см. прим. 101).
179 «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других должностных лиц» (ЧСК) была учреждена Временным правительством 5-12 марта 1917 при министерстве юстиции и действовала до 31 октября 1917 (См.: Падение царского режима. Материалы ЧСК: В 7 тт. Л.; М., 1924—1927).
180 Николай Константинович Кульчицкий (1856—1925) — министр народного просвещения (декабрь 1916 — февраль 1917). Содержался в ТТБ с 4 по 12.03.1917 (камера № 61). Впоследствии эмигрировал в Англию.
181 Александр Сергеевич Макаренко (1861-?) — генерал-лейтенант, начальник Главного военно-судного управления. В ТТБ с 3 по 12.03.1917 (камера № 53).
182 Александр Дмитриевич Протопопов (1866—1918) — октябрист, член 3-й и 4-й Гос. думы, министр внутренних дел (декабрь 1916 — февраль 1917). В ТТБ с 1.03 по 15.09.1917 (камеры № 43, 70, 57). Расстрелян ВЧК в Москве в сентябре 1918.
183 Степан Петрович Белецкий (1873—1918) — директор Департамента полиции (1911—1914) — товарищ министра внутренних дел (1915—1916). В ТТБ с 3.03 по 25.11.1917 (камера № 52). Расстрелян в Москве 5 сентября 1918.
184 Алексей Тихонович Васильев (1869-?) — директор Департамента полиции (октябрь 1916 — февраль 1917). В ТТБ с 4.03 по 6.09.1917 (камера № 44).
185 Николай Дмитриевич Голицын (1850—1925) — кн., председатель Совета министров (27 декабря 1916 — 27 февраля 1917). В ТТБ с 4 по 13.03.1917 (камера № 60).
186 Николай Константинович Муравьев — адвокат, председатель ЧСК Временного правительства.
187 Сергей Владиславович Завадский (1871-?) — тайный советник, сенатор, член ЧСК с 11.03 по 16.05.1917.
188 Сергей Валентинович Иванов (1852—1925) — тайный советник, сенатор, товарищ председателя ЧСК.
189 Николай Сергеевич Крашенинников (1857—1918) — старший председатель Петербургской судебной палаты, затем председатель Верховного уголовного суда, сенатор, член Гос. Совета. В ТТБ с 3 по 13.03.1917 (камера № 56). Убит красноармейцами в Пятигорске.
190 Степан Александрович Куколь-Яснопольский (1859-?) — товарищ министра внутренних дел, член Гос. Совета. В ТТБ с 4 по 13.03.1917 (камера № 66).
191 Владимир Николаевич Воейков (1868—1947) — генерал-майор, дворцовый комендант. В ТТБ с 9.03 по 17.09.1917 (камеры № 72 и 60). (См.: Воейков В. Н. С царем и без царя. Б.м., 1936).
192 Николай II выехал из Ставки в Царское Село в 5 часов утра 28 февраля 1917.
193 Главная гауптвахта 2-го отделения — гауптвахта правобережной части столицы, которая размещалась в Петропавловской крепости. Ныне в этом здании (д. З) находится дирекция Государственного музея истории С.-Петербурга.
194 Михаил Сергеевич Путятин (1861—1938) — кн., генерал-майор, начальник Царскосельского дворцового управления.
195 Павел Николаевич Переверзев — адвокат, член ПС. Р. После Февральской революции назначен прокурором Петроградской судебной палаты, а с апреля по июль 1917 был министром юстиции Временного правительства.
196 Владимир Александрович Сухомлинов (1848—1926) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр (1909—1915). Впервые содержался в ТТБ с 20.04 по 11.10.1916 (камеры № 45 и 55), а затем — с 1.03.1917 по 16.02.1918 (камера № 55). (См.: Воспоминания Сухомлинова. М.; Л., 1926).
197 Запасной батальон 3-го гвардейского Стрелкового полка нес караульную службу в составе гарнизона Петропавловской крепости. В июле 1917 выступил на стороне большевиков, после чего был выведен из крепости.
198 Гавриил Александрович Норбеков — капитан, секретарь Комендантского управления Петропавловской крепости.
199 Александр Иванович Дубровин (1855—1921) — врач, статский советник, основатель и руководитель Союза русского народа. Содержался в ТТБ с 3.03 по 20.06.1917. Расстрелян ВЧК.
200 Лавр Георгиевич Корнилов (1870—1918) — генерал-лейтенант, в марте 1917 главнокомандующий войсками Петроградского военного округа.
201 Наблюдательная команда несла охрану ТТБ и была наиболее привилегированным подразделением гарнизона Петропавловской крепости. Команда состояла из 12 унтер-офицеров сверхсрочной службы и 12 унтер-офицеров Отдельного корпуса жандармов. 20 марта 1917 вместо удаленных жандармов в Наблюдательную команду были командированы 24 представителя различных частей Петроградского гарнизона.
202 Анна Александровна Вырубова (урожд. Танеева, 1884—1964) — фрейлина императрицы Александры Федоровны. В ТТБ с 22.03 по 16.06.1917 (камера № 70). (См.: Дневники и воспоминания Анны Вырубовой. М., 1991).
203 Поручик Чкония занимал должность заведующего арестантскими помещениями Петропавловской крепости после смещения Г. А. Ивани-шина до 15 июля 1917.
204 Сергей Александрович Серебрянников — врач тюрьмы Трубецкого бастиона.
205 Михаил Александрович Беляев (1863—1918) — военный министр (3.01-27.02.1917). Содержался в ТТБ с 1.03 по 6.06.1917 (камера № 40)
206 Гвардейское экономическое общество (Б.Конюшенная ул., 21-23, 1908—1909, архит. Э. Ф. Виррих; малый зал пристроен в 1912—1913 инж. И. Л. Балбашевским). Ныне универмаг ДЛТ.
207 Списки заключенных и унтер-офицеров Наблюдательной команды, составленные Иванишиным, находятся в отдельном блокноте, вшитом в записную книжку № 5.
208 Александр Иванович Спиридович (1873—1952) — жандармский генерал-майор. В ТТБ со 2 по 31.03 и с 4.04 по 12.08.1917 (камера № 47).
209 Екатерина Викторовна Сухомлинова (7-1918) — жена В. А. Сухомлинова, обвинялась в причастности к немецкому шпионажу. В ТТБ с 22.03 по 10.09.1917 (камера № 71). Расстреляна ВЧК в Москве.
210 Михаил Михайлович Андронников (1875—1919) — кн., чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода, входил в окружение Г. Е. Распутина. В ТТБ с 23.03 по 11.07.1917 (камера № 66). Расстрелян ВЧК.
211 Николай Алексеевич Маклаков (1871—1918) — гофмейстер, министр внутренних дел (1912—1915), член Гос. Совета. В ТТБ с 1.03 по 11.10.1917 (камера № 38). Расстрелян ВЧК в Москве.
212 П. Г. Курлов (см. прим. 96) содержался в ТТБ с 1.03 по 2.08.1917 (камеры № 39 и 50). (См.: Курлов П. Г. Гибель Императорской России. М., 1991. С. 246-251).
213 Борис Владимирович Штюрмер (1848—1917) — обер-камергер, председатель Совета министров (1916). В ТТБ с 1.03 по 21.07.1917 (камера № 42). Умер в тюремной больнице.
214 И. Г. Щегловитов (см. прим. 66) содержался в ТТБ с 1.03.1917 по 26.02.1918 (камеры № 45 и 62). Расстрелян ВЧК в Москве в сентябре 1918.
215 Александр Александрович Макаров (1857—1919) — министр внутренних дел (1911—1912), министр юстиции (1916). В ТТБ с 1.03 по 31.07.1917 (камеры № 46 и 53). Расстрелян ВЧК.
216 Евгений Константинович Климович (1871-?) — генерал-майор, директор Департамента полиции (1916). В ТТБ с 3.03 по 6.09.1917 (камера № 48).
217 Николай Александрович Добровольский (1854—1918) — министр юстиции (декабрь 1916 — февраль 1917). В ТТБ с 3.03 по 4.04.1917 (камера № 49). Убит красноармейцами в Пятигорске.
218 Константин Дмитриевич Кафафов (1863-?) — директор Департамента полиции (1915—1916). В ТТБ с 3.03 по 24.05.1917 (камера № 50).
219 Георгий Гаврилович Чаплинский (1865-?), прокурор Киевской судебной палаты, сенатор. В ТТБ с 3.03 по 1.04.1917.
220 Петр Иванович Секретов (Секретев) (1877-?) — генерал-майор, начальник Военно-автомобильной школы в Петрограде. В ТТБ с 3.03 по 31.10.1917 (камера № 54).
221 Александр Семенович Стишинский (1857-?) — тайный советник, член Гос. Совета. В ТТБ с 3.03 по 11.04.1917 (камера № 57).
222 Михаил Степанович Комиссаров (1870—1933) — жандармский генерал-майор, начальник личной охраны Г. Е. Распутина. В ТТБ с 3.03 по 6.06.1917 (камера № 58). После Октябрьской революции служил в ВЧК.
223 Владимир Федорович Дейтрих (1850-?) — товарищ председателя Гос. Совета. В ТТБ с 4.03 по 1.04.1917 (камеры № 62 и 60).
224 Франц-Альберт Александрович Зейн (1862—1918) — генерал-лейтенант, финляндский генерал-губернатор (1909—1917). В ТТБ с 4.03 по 21.04.1917 (камера № 63).
225 Николай Михайлович Боровшпинов — тайный советник. В ТТБ с 3.03 по 21.04.1917 (камера № 64).
226 М.И. Трусевич (см. прим. 91) содержался в ТТБ с 4.03 по 10.08.1917 (камера № 67).
227 Павел-Георг Карлович Ренненкампф фон Эдлер (1854—1919) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии. В ТТБ с 4.03 по 15.09.1917 (камеры № 68 и 64). Расстрелян ВЧК в Тамбове.
228 Иван Федорович Манасевич-Мануйлов (1869—1918) — журналист, секретный сотрудник Департамента полиции. В ТТБ с 4.03 по 20.05.1917 (камера № 69).
229 Матвей Николаевич Собещанский (см. прим. 79) содержался в ТТБ с 4.03 по 9.08.1917 (камеры № 3 и 51).
230 Прапорщики Владимир Теплое, Михаил Засорин и Дмитрий Кузьмин отбывали заключение в крепости по приговорам военных судов (РГИА. Ф.1280. Оп.1. Д.1369. Л.11; Д.1133. Л.9).
231 Цифры напротив фамилий унтер-офицеров Наблюдательной команды означают срок их службы в охране тюрьмы Трубецкого бастиона.
- ↑ Архив передан В. Е. Ярмагаеву вдовой сына Г. А. Иванишина (См.: Дубова Н. К. Записки Г. А. Иванишина — новый источник по истории Петропавловской крепости // Краеведческие записки: Исследования и материалы. СПб., 1993. С. 24-32).
- ↑ Из шести записных книжек сохранились только пять (8 авт. л.). К сожалению, утрачена записная книжка № 2 (тетради пронумерованы самим Иванишиным) с записями конца 1905 — первой половины 1907 гг.
- ↑ Практически Иванишин исполнял эти обязанности с 1905, заменяя болевшего полковника Веревкина.
- ↑ ГМИ СПб. Документальный фонд (Архив Г. А. Иванишина). КП-352712. Л. 1.
- ↑ Иванишин Г. А. Манифест 17 октября в «Петропавловке» / Публикация Н. К. Дубовой // Краеведческие записки: Исследования и материалы. Указ. изд. С. 33-67.
- ↑ ГМИ СПб. Документальный фонд (Архив Г. А. Иванишина). КП-352714.
- ↑ См.: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. М., 1967. С. 406; Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. Л., 1980. С. 52-53, 180; Лейберов И. П. На штурм самодержавия. М., 1979. С. 267-268.
- ↑ Свидетельство Иванишина подтверждено в мемуарах П. Г. Курлова (Кур-лов П. Г. Гибель императорской России. М., 1991. С. 249). Это позволяет уточнить ошибочное мнение И. И. Минца и В. И. Старцева о том, что перевод первой группы арестованных из министерского павильона Таврического дворца в крепость состоялся вечером 2 марта (Минц И. И. История Великого Октября. Т. 1. М., 1977. С. 505; Старцев В. И. Указ. соч. С. 184).
- ↑ Небольшой отрывок из записной книжки № 1 был опубликован А. Д. Марголисом в сб. «Новое о революции 1905—1907 гг. в России» (Л., 1989. С. 38-43).
- ↑ Его ожидал родной брат, помощник присяжного поверенного. [Здесь и далее в тексте — прим. Иванишина. — Публ.].
- ↑ Прибыл 31 марта, убыл в СПб. дом предв[арительного] заключения.
- ↑ Кажется, на 3-м курсе.
- ↑ Отец глухо застонал: «Ну, какая ты военная?»
- ↑ «Какая жестокость!»
- ↑ «Как мне ужасно хочется шоколаду, но мне не на что купить».
- ↑ Установлено показ[аниями] Трауберга «Карла»87, что она — Лебедева, родом из Якутска, вот почему она подписалась: «Якутенко». То же сказал Константинов.
- ↑ Мамаша русской революции, как выразился о ней офицер СПб. охр[анного отделения] (ей 64 года).
- ↑ У них имеются кроме того «боевые отряды».
- ↑ По убеждениям, кажется, — кадет.
- ↑ Человек вполне образованный и владеет даром слова.
- ↑ Вероятно, хотел выразить мысль, что „угнетающий“.
- ↑ Старушка эта своим философским складом ума, своим терпением, незлобивостью к окружающим ее лицам и отсутствием каких-либо претензий — представляет из себя „Диогена в юбке“. Она всегда приветлива, вежлива и всем довольна.
- ↑ Напоминает письмами нашу Верочку, после определения в институт.
- ↑ На третьем процес[се] защищал ее прис[яжный] пов[еренный] Зарудный и кн[язь] Сидомонов-Эристов144. Последнему заявила, что она защищаться не будет, и ему советовала молчать. «Я помолчу и вы помолчите. Мне приятно, что вы посидите рядом со мной. В чем я буду защищаться? Ведь не буду же я на старости лет отрекаться от своих сочинений, подписанных мною. Что ж из того, что в обвинительном акте есть ошибки, положим, написано, что в Полтаве я была, между тем, как я там не жила, зато я была в Херсоне, но не все ли равно».
- ↑ Вероятно, это книги, оставшиеся еще от декабристов.
- ↑ В 1907 г. защищал студента Бориса Степановича Синявского по делу о покушении на цареубийство.
- ↑ Это было перед отъездом Государя из Ставки в Царское Село, кажется, это было 27 или 28 февраля192.
- ↑ Прокурором Петроградской Судебной Палаты назначен присяжный поверенный П.Переверзев, мой знакомый по защите лиц, сидевших в Трубецком бастионе.
- ↑ Чкония сидел и поджидал мою должность.
- ↑ Кравцов завилял хвостом, как виноватая собака.
- ↑ Сдано 915 р. 10 к.
- ↑ Лучший криминалист.