Записки (Денисов)

Записки
автор Адриан Карпович Денисов

Опубл.: 1832. Источник: az.lib.ru • Литературная обработка, предисловие и комментарии генерала А. П. Чеботарева.

Адриан Карпович Денисов

Записки

(литературная обработка генерала А. П. Чеботарева)

Содержание:

Предисловие

I

Происхождение Войска Донского. — Первые поселения казаков, их занятия и обычаи

II

Происхождение фамилии Денисовых. — Денис-Батырь. — Граф Федор Денисов и его походы. — Карп Денисов, его братья и другие родственники из этой фамилии

III

Рождение и воспитание А. К. Денисова. — Поездка его в Москву и Рязань. — Поход в Крым, на турецкую границу и в Петербург. — Женитьба

IV

Формирование полков для второй турецкой войны. — Смотр полка Денисова кн. Потемкиным. — Участие кн. Юрия Долгорукова и Ивана Горича в положении Денисова. Поиск Денисова к Бендерам. — Болезнь. — Укомплектование полка

V

Участие Денисова в действиях русской армии в нынешней Бессарабии. — Взятие Бендер. — Прибытие к армии Суворова. — Штурм Измаила. — Сражение при Мачине. — Ясский мир. 1789—1791

VI

Вступление русских войск в Польшу. — Сражение при Шпичинцах и Городице. — Пребывание в Варшаве. — Накануне восстания. — Игелъстром и Апраксин. 1792—1794

VII

Революция 1794 года. — Мадалинский и Костюшко. — Отступление русских войск. — Подвиги казаков. — Поражение и плен польского полковника Добика у Липового поля. — Стоянка русских и прусских войск под Варшавой. — Стычки с поляками. — Опасное положение Денисова и избавление его майором Грузиновым. 1794

VIII

Прусские войска отделяются от русских. — Ферзен. — Переправа на правый берег Вислы. — Сражение при Мациовицах. — Плен Костюшки. 1794

IX

Движение русских войск к Праге. — Штурм Праги. — Уничтожение польской кавалерии. — Взятие в план польского генерала Вавржецкого. 1794

X

Денисов в Варшаве. — Поездка в Петербург. — Отзыв Императрицы Екатерины. II. — Поездка на Дон. — Заботы о воспитании дочери. — Поездка волонтером, в армию на Кавказ. — Бура на Каспии. — В Баку. — Платов. — Охота на кабанов и на барса. 1795—1796

XI

Поездка в Петербург депутатом к Императору Павлу. — Разговор с Императором. — Высылка из Петербурга. — Сборы к походу в Италию. — Смотр войска Аракчеевым. 1797—1798

XII

Поход через Германию в Италию. — Смотр русской армии римским Императором. — Наездничество казаков. — Вена. — Гостинцы. — Казаки — предмет любопытства иностранцев. 1799

XIII

Суворов. — Казачий способ определять местность. — Занятие Бергамо. — Сражение при Адде. — Австрийские генералы совершенно отказываются от командования казаками. — Занятие Милана. — Разговор с Суворовым

XIV

В виду крепости Тортона. — Вызов на дуэль. — Сражение при Маренго. — Бездействие кн. Багратиона. — Ужин Суворова. — Попытка его узнать истину о действиях кн. Багратиона

XV

Ночной поход Суворова на Турин. — Опасение за фельдмаршала. — Разговор у фонтана. — Денисов выносит главнокомандующего из-под выстрелов в безопасное место. — Занятие Турина. — Бомбардировка. 1799

XVI

Вступление в Турин Суворова с союзными войсками. — Денисов у города Пинъероль. — Волонтеры. — Сражение при Нови. — Ссора с Повало-Швейковским. — Дерфелъден.- Прибытие на казачьи аванпосты Суворова. — Отдых. 1799

XVII

Движение русских войск и с ними казачьих полков из Италии в Швейцарию. — Переходы через Альпы. — Болезнь Денисова. — Выход из гор, зимние квартиры и обратный поход на Дон. 1799

XVIII

Занятия с дочерью. — Забота о средствах к жизни. — Вызов в войсковую канцелярию. — Генералы Репин, Кожин и князь Горчаков. — Увольнение от должности. — Формирование полков для экспедиции в Индию. — поход с ними за Волгу и возвращение. — Назначение депутатом в Петербург. — Поездка в Москву. — Беклешов, Архаров, Баклановский, Татищев и Любочанинов. — Назначение войсковым наказным атаманом. — Свадьба дочери. 1800—1806

XIX

В Пруссии. — Участие в войне с французами. — Беннигсен и Платов. — Дело при Гутштадте. — Свидание с Платовым после Гутштадского дела. — Граф Строганов. — Дело при Пассарге, Земерсфелъде, Аренсдорфе и Гейлъсберге. — Отступление к Тилъзиту. 1807

XX

Знамя и похвальная грамота Войску Донскому. — Предложение Платова Денисову. — Просьба Иловайского. — Поход казаков на турецкую границу. — Рымник. — Действия русских войск за Дунаем. — Платов. — Багратион. — Милорадович. — Ланжерон и Сергей Каменский. — Отъезд Денисова из армии в Петербург. — Барклай-де-Толли. 1808—1811

XXI

Возвращение на Дон. — Назначение наказным атаманом. — Действия Денисова в 1812 г. — Назначение войсковым атаманом после смерти гр. Платова. — Предположение Денисова об улучшении законоположений Войска Донского. — Несогласия с Чернышевым. — Отставка от должности войскового атамана. 1811—1821

Предисловие

Андриян Карпович Денисов был одним из замечательных генералов Донского войска. После блистательной суворовской войны в Италии, в которой, начальствуя над казачьими полками, заслужил своим мужеством и распорядительностью высокое о нем мнение славного князя Италийского, Денисов сделался соперником Платова, и потому в Отечественную войну 1812 года оставлен им на Дону наказным атаманом*. Беспрерывно получая более и более тревожные вести о нашествии громадных полчищ Наполеона, о их губительных движениях вовнутрь России, о распространяемых ими по пути пожарах и грабежах, Денисов энергически действовал на высылку к нашим армиям подмог с Дона и успел представить в Тарутинский лагерь 26 новых полков донских казаков, составленных поголовно и из поседевших в боях дедов, и из юных внуков их; а между тем, сам он страдал душевно, что не может лично участвовать в защите отечества, и в донесениях своих горько жаловался, что его одного забыли в тяжкую годину и обрекли на бездействие. По смерти Платова, в 1818 году, облеченный в звание войскового атамана, Денисов сделался полным хозяином края, — и честный воин не мог далее оставаться пассивным свидетелем нужд своей родины; а нужды эти были велики: на Дону развилось вредное для массы аристократическое самовластие, общественные войсковые земли произвольно раздавались в частную собственность сильных людей, в ущерб станичных юртов; финансовая часть войска велась беспорядочно и не выходила из крайне скудного состояния; часть военная в очередных нарядах, льготах и отставках от службы представляла позорище торгового рынка. Все это было следствие того, что Войско Донское не имело для своего управления определенных законов, а должно было или соображаться с общими государственными узаконениями, или ограничиваться местными правилами и обычаями. Денисов решился на благородный подвиг — пожертвовать самовластием общему благу и дать войсковому управлению новую организацию, сообразно требованиям времени: он, в 1819 году, испросил высочайшее повеление на учреждение комитета для составления «Положения об устройстве Войска Донского».

______________________

Так назывался в то время заступающий место войскового атамана. Прим. А. П. Чеботарева, далее — А.Ч.

______________________

В комитет этот, под председательством самого Денисова, назначены членами: генерал-адъютант Чернышев, со стороны министерства юстиции — действ, ст. сов. Болгарский, и от войска — ген.-лейт. Карпов, ген.-майор Черевков, полковник Андриянов и подполковник Шамшев.

Учреждение комитета возбудило против Денисова страшное негодование всего донского аристократизма, прозревавшего в новом «Положении» уничтожение всех своих преимуществ; все недовольные начали группироваться вокруг Чернышева, с порицанием правительственных распоряжений Денисова и даже с фальшивым толкованием его поступков и слов; в комитете мнения Денисова и Чернышева стали более и более расходиться, прения их друг с другом приняли враждебный тон и, наконец, разразились падением Денисова. Во главу обвинений Денисова положена введенная им система питейной продажи на землях войска посредством откупа; но в этом обвинении Денисов — невинная жертва. Вступивши в звание войскового атамана, он увидел совершенную скудость войсковой казны, на средства которой содержится все управление краем. Изыскивая источники устранить это пагубное для войска состояние и видя, что в войсковой казне нет денег на покупку вина для распродажи его в крае распоряжением войскового правительства, он решился допустить прежде существовавшую уже на войсковой территории откупную систему, но с тою разницею, что прежде откуп имел право продажи только в казачьих станицах, а Денисов распространил это право откупа и на имения донских помещиков, что, конечно, и восстановило последних против Денисова, посягнувшего на уменьшение доходов их, — хотя, по справедливости, войсковой атаман имел основание на это посягновение по случая бедственного состояния войскового казначейства и потому, что донские помещики владели тогда не собственными землями, а войсковыми, которые через двадцать шесть лет уже после того державною волею Императора Николая I дарованы им в потомственную собственность.

Отставка Денисова последовала неожиданно*. Высочайшее повеление о том (от 31-го января 1821 г.) и о назначении вместо Денисова генерал-майора Алексея Васильевича Иловайского получено из Лайбаха, где тогда находился Император Александр I и при нем был виновник падения Денисова — Чернышев.

______________________

Донские старожилы рассказывают: «Утром 16-го февраля 1821 г. проходящие жители гор. Новочеркасска заметили, что у атаманского дома нет обычных будок и часовых. Недоумение и любопытство собрало большую толпу народа. Тогда вышел на крыльцо сам Денисов и объявил, что он, по воле государя, сменен с атаманства. Народ пожалел доброго начальника и разошелся. Через четыре года потом, во время проезда императора через Новочеркасск в Таганрог, Денисов, отрастивший уже бороду, страдающий душевно и телесно, желал представиться государю, чтобы оправдаться, но не получил аудиенции». А.Ч.

______________________

Так, один из замечательных атаманов Войска Донского сошел со служебного поприща, на котором он проявил много опытов высокой честности и замечательной деятельности по всем отраслям управления обширным и своеобычным краем. Он был вполне попечительный начальник и решался даже на цивилизаторство патриархальной родины своей. Приведем в доказательство последнего хоть два примера, сохранившиеся в памяти донцов: Денисов, в видах развития их в правилах общественной жизни, приглашал всех приезжающих в Новочеркасск по делам своим офицеров к себе на обед и, заметив, что многие из них употребляют салфетку вместо носового платка, объяснил в приказе по войску исключительное назначение салфетки; а заметив распространяющуюся в нарядах казачек непомерную роскошь, объявил о том также в приказе по войску и потребовал, чтобы драгоценные украшения и шелковые одежды (кубелеки) присвоены были только семействам дворян.

А.Ч.

Записки Денисова писаны им в конце двадцатых или в начале тридцатых годов текущего столетия. Писаны на простой, серой бумаге, связным почерком, малограмотною писарскою рукою, под диктовку самого Андрияна Карповича, и в некоторых местах поправлены собственною его рукою. Они состоят из 24-х тетрадей серой, грубой бумаги, в лист, 576 страниц. Записки эти сохранены для отечественной истории и сообщены на страницы «Русской Старины» Войска Донского генерал-лейтенантом Адамом Петровичем Чеботаревым, а ему достались, в 1852 году, от внука Денисова, отставного майора Атаманского Его Высочества Наследника Цесаревича полка, Андрияна Ивановича Егорова, предоставившего их г. Чеботареву в полное его распоряжение.

Приступая к печатанию «Записок атамана Денисова», редакция «Русской Старины» считает необходимым заметить, что они разделены ею, для удобства чтения, на главы и что все наиболее важные в историческом отношении части этих Записок печатаются с дословною точностью; затем те места рассказа Андрияна Карповича Денисова, в которых приведены им мелочные, для него лишь имевшие интерес подробности, изложены нами вкратце; таковы: переезды с места на место, подробности маршрутов, заметки о самых мелких стычках с неприятелем и т. п.

Ред. "Русской Старины"

I

Происхождение Войска Донского. — Первые поселения казаков, их занятия и обычаи

Прежде, нежели начну я писать историю жизни моей, долгом моим почитаю сказать то, что я слышал по изустному преданию от старых людей, относительно действительного происхождения всего Войска Донского.

Донское войско, по словесному преданию, дознанному мною еще в 1781 г. от самых старых жителей Дона, которые сказали по нарочитому моему розысканию так: первые донские казаки пришли на Дон из-за реки Терека, но были не татары и не имели сходства ни в лицах, ни в обычаях с азиятскими народами, а в сем сообразны были с великороссиянами. Поселились они от Голубинской станицы или Пятиизбянской вниз по реке Дону, с правой стороны, малыми отделениями, как бы полагать надо, что одно семейство составляло целое селение. Сии селения, вниз реки Дона, не были далее устья реки Донца. Некоторые (из жителей) доказывали мне, что (поселения) кончались Цимлянскою, а другие — Каргальскою станицею, которые прежде назывались городками и все были укреплены земляным валом. Каждое селение имело своего начальника под именем «Станишной атаман»; а всех тех селений был ли общий начальник — никто не показал. Сии начальники были выбираемы обществом каждого селения также по их усмотрению; непременных начальников и чиновников не имели, и положение всех городков было — никогда не иметь оных. Все дела общественные решались в собрании всего селения; одно селение не мешалось в дела другого. Они другой войны сначала не имели, кроме оборонительной, или мстили за обиду, и тогда сговаривались одно селение с другими по доброй воле, а не по наряду или приказу. Веру исповедовали христианскую. Любили семейственную жизнь и почти все были женаты, но в разводах имели обычай такой, что ежели кто не захочет жену свою иметь при себе и в доме своем, таковой выводил ее пред собрание своего селения и объявлял — что он не хочет более жить со своею женою, то не хочет ли кто взять ее себе в жену, — и желающему отдавал, чем развод и кончался. В одно время никто не имел двух жен, даже и не было примера. Строго наказывали тех, которые хотя малое что украдут у земляков своих, даже иногда и смертию. Слово «трус» весьма бесчестно было, и обиженный сим словом имел право — обидчика своего при собрании бить по голеням палкою, пока не докажет или не испросит прощения.

Все сии обитатели городков считали себя одно-земляками, охотно одни других защищали от внешних врагов; но каждый городок имел отдельный удел земли, и межевались или границы полагали только в луговых местах, то есть, при самой реке Дон и которые весняною водою покрывались; в степях же, или как они называли, в нагорных полях (которое слово и доныне некоторые употребляют), не имели границ, но считали их общественными, и вольно было, где хотел, заводить хутора-зимовники, но таковых долго совсем не было, и уже гораздо позже оные начались. Сии первые жители упражнялись в земледелии, да и скотоводства не имели большого, а более любили звериную охоту и рыболовство — чем и снискивали свое пропитание и довольствие. Они не искали богатства и малым оставались довольны. Общие их, сколько мне сделалось известно, права или законы были: считать себя за один народ, одному селению другого не обижать, за межу одни к другим — для сенокошения, распашей, пастьбы скота, рыболовства и ловли диких зверей — не переходить, но хищных зверей вольно было (бить), где кто увидит и пожелает.

Сии жители Дона, как некоторые старики объяснили мне, недолго оставались покойны в своих первых жилищах, но принуждены, по известным им обстоятельствам, удалиться и при реке Дон же поселились; после, как они же полагали, опять часть малая из них возвратились с многолюдным товариществом посторонних из великороссиян же, принятых ими, и заняли те же прежние места и выше по Дону и речкам Хопру и Медведице и оставались долго при тех же правах. А когда приняли общее название донских казаков и Войска Донского — ясно не могли показать; также, когда учреждено было иметь всего войска войскового атамана и, кажется, что последнее восставилось с существованием города Черкасска*.

______________________

Во время атаманства Денисова Войско Донское не имело еще исторического описания своего происхождения и на Дону ходили разные легендарные толки о нем, одни другим противоречащие, одни других нелепее. Еще до открытия испрошенного Андрияном Карповичем комитета о составлении «Войского Положения», и именно в 1817 г., начата была войсковыми землемерами съемка земель и собрание статистических сведений о Донском крае, а в 1821 г. явилась мысль и о составлении «Военной истории Донских казаков». Для осуществления этой мысли тогда же командировано несколько образованных донских офицеров для рассмотрения архивов всех войсковых округов, а также крепости св. Димитрия (ныне Ростов-на-Дону), крепости Аннинской (близ стан. Старочеркасской), Таганрогского, Азовского, Царицынского, Дубовского, Астраханского, Новохоперского, Казанского и Московского государственного. Таким образом составилось богатое собрание исторических материалов, — и в 1826 г. написанное даровитым донцом, В. Д. Сухоруковым: «Историческое и статистическое описание Войска Донского» было представлено высшему правительству; но потом нигде не было розыскано, и донское начальство должно было распорядиться о новом пересмотре собранных исторических материалов и о составлении из них нового «Исторического описания Войска Донского». Из хранящейся в донском статистическом комитете рукописи этого, оконченного в 1834 г. труда, видно, что нынешняя территория Донской области издревле именовалась «Полем»; что на ней попеременно обитали козары (хозары), печенеги и половцы; что с 1237 г. на ней стали кочевать батыевские, тамерлановские и крымские татары; что «Поле» сделалось потом приютом отважных храбрецов различных народностей, которых манили пролегавшие через эту пустыню торговые пути и добыча; что в начале XVI столетия буйные разноплеменные толпы и производимые ими грабежи умножились на «Поле» до невозможности уже проходить через него и послам нашим, и турецким; что в тот период времени эти буйные толпы составлялись из казанских, азовских, крымских, и, наконец, всех наших украинских «казаков»; что общество «Донских» казаков составилось первоначально из людей беглых разных Российских и более всего Украинских городов, искавших дикой вольности и добыч в опустевших улусах татарских орд: одни укрывались здесь от притеснений своих владельцев, другие — увлекались своевольством и алчностью к корысти, третьи — мстить татарам и их единоверцам — туркам за раны отечества. Ведя холостую жизнь и не имея постоянных жилищ, они переходили с одного места на другое — от пределов Крымских на берега Дона и от украинских городов России к улусам татар заволжских; все, что могли, грабили — и людей, и имущество; сильным иногда предлагали свои услуги из корысти, а на слабых нападали неожиданно; жалобы на донских казаков турецкого султана, владетелей Крыма и князей нагайских и отрицательство от них двора российского показывают, что до 1550 г. они не были еще в зависимости от России и еще менее от неприязненных им турок и татар; но в 1551 г. донские казаки уже служат государю русскому; можно полагать, что Россия, бывши тогда в непрерывной борьбе с нагайцами и крымцами и защищаясь от набегов их пограничными острогами, была довольна, что беглые люди ее сами собою сделались страшными для врагов ее, и вероятно, что двор наш объявил им прощение, покровительство, предложил деньги и свободу жить в избранных ими местах, с условием: вредить неприятелю, удерживать его от набегов и подавать о нем вести. С этого именно времени «донские казаки» стали служить России твердым оплотом южных пределов ее, недремлемою стражею и верными вестниками о замыслах и предприятиях хищных соседей. Молва об удалых подвигах и о привольной жизни их распространилась по всей России, на Запорожье и в Польше; общество их быстро умножалось выходцами со всех упомянутых сторон, — тогда они участвуют в покорении царств Астраханского и Казанского, приобретают России Сибирь, берут Азов, громят Крым, образуют из своих товарищей новые общества казачьи на берегах Урала и Терека и, вообще, делаются верными слугами царя православного. Соединясь в одно общество из разноплеменной вольницы, донские казаки начали распоряжать свои общественные дела общим советом. Предметы таковых совещаний были просты и почти одинаковы: идти на войну или поиск, разделить добычу, наказать изменника. Главное народное собрание называлось «Войсковым кругом»; главный начальник- «Войсковым атаманом». Войсковой атаман избирался на год, лично не имел особенной власти, а был только блюститель порядка и исполнитель приговора народа. Подобно этому общему войсковому управлению, образовались в конце XVI века и частные управления городков казачьих (теперь станицы). Тогдашние походы донских казаков были сухопутные и на судах по морям Азовскому, Черному и Каспийскому; быстроте сухопутных походов много способствовали степные казачьи лошади, которых каждый казак брал с собою по две, чтобы на больших переходах переменять их; в морских походах казаки употребляли суда малые, помещавшие от 30 до 50 чел. каждое; на них пускались они даже через все Черное море, громили приморские области и нападали на корабли. Религиозность их не могла быть твердою, по отсутствию в крае до XVII столетия духовенства и церквей; через это происходили и браки по предъявлении их в Войсковом или Городковом кругу: через это принимались на Дону и расстриженные священники, и беглые монахи, распространявшие в крае лжетолкования о вере. Самая нравственность тогдашних донцов представляла смесь добродетелей и пороков, свойственных людям, живущим войною. Трусов в своем обществе они не терпели и вообще поставляли первейшими добродетелями — храбрость и целомудрие. В наказаниях за преступления были жестоки: «в куль, да в воду» — была главная казнь за измену, трусость, убийство и воровство: это — утопление в реке человека, завязанного в мешок.

А.Ч.

______________________

II

Происхождение фамилии Денисовых. — Денис-Батырь. — Граф Федор Денисов и его походы. — Карп Денисов, его братья и другие родственники из этой фамилии

Я происхожу от самой по донскому войску древней фамилии Денисовых, отрасли которой почти все и доныне живут в Пятиизбянской, при самой реке Дон, на небольшой равнине, окруженной довольно высокими горами, поселенной станице. Фамилия сия начало свое получила от прадеда моего, по имени Дениса, который в сражениях против крымских татар весьма отличался, а храбростию — особо в одном случае, где татарин, прикрытый сверх платья панцирем, искал поединщика. Прадед мой, сразясь с ним, убил его, почему с того времени был всегда называем: «Денис-Батырь». Отец же его был полководцем в донском войске, по фамилии Ильин. Он, или еще отец его, от блаженной памяти Императрицы Елисаветы Петровны, в написанной в честь Войска Донского грамоте, с похвалою упоминается; брат же его родной — Антон, оставя прежнюю фамилию, по простоте ли тогдашней, или по гордости его, каков он и был, переменил также свою фамилию и принял от своего имени: Антонов, которых род и доныне существует, и почти все две сии фамилии сопричисляются к древнему положению сказанной станицы Пятиизбянской.

Сын Дениса-Батыря, Петр Денисович Денисов, не потерял славу отца своего, был полководцем, но не имел случая столько прославить себя, а может, как мне кажется, был несчастлив, как один случай и доказывает. Он, узнав, что блаженной памяти государь Император Петр Великий, возвращаясь из Персии, терпит недостаток в провианте, собрал, сколько мог, своих людей, навьючил несколько верблюдов хлебом и, взяв довольное число скота, спешил навстречу его величеству; но недалеко от Царицына был атакован калмыками, которые все запасы у него отняли, — и он со своими людьми, пеший, единою храбростию избег предстоящей смерти и дошел до города Царицына.

Сын Петра Денисовича — Федор Петрович, впоследствии был генералом от кавалерии и заслужил графское достоинство. Почему, описывая Денисову фамилию, долгом считаю упомянуть и о нем под именем графа Денисова. Он был воспитан родителем своим в сказанной станице и научен несколько грамоте, как то: читать часовник и псалтырь и писать сообразно сказанному учению, что тогда полагалось за вышнее учение, особо ежели кто мог и петь в церкви Божией на клиросе, и читать апостол; но ему внушали, что он должен отличиться храбростию и военными действиями. На восемнадцатом году он женился; после записан был в число военных казаков и причислен в Атаманский, как отличный, полк; когда же потребованы были казаки в армию, действующую против турок под командою фельдмаршала Румянцева, он охотно, испросясь из Атаманского, поступил в один полк, наряженный в сказанную армию, и в кругу полка выбран в чин есаула. При первом сражении весьма себя отличил и убил семь турок, что сделалось известным и фельдмаршалу, который, заметив его по оному случаю, начал употреблять в важные партии. Тут, имея частые случаи, прославил себя более и более. Видев главнокомандующий, что храбрость в нем не изменяется, произвел в чин старшины донского войска и вверил ему полк; ободрясь чем, он по храбрости своей сделался известен и неприятелю. Особо знал о нем один храбрый турецкий начальник, Черкес-паша, который и старался во многих случаях его, графа Денисова, разбить, но более — пленить или убить, что через пленных и граф узнал, а потому взаимно искал случаев ему вредить. В одной схватке казаков с турками врассыпную, что казакам более свойственно, Черкес-паша сам был и несколько раз возвышая голос, кричал: «Денис-паша», как бы вызывал его. Тогда граф, заметив, что это Черкес-паша должен быть, предпринял с ним сразиться; но пашу отличные турки на лучших лошадях прикрывали, что, приметя, граф Денисов, тем более, что и цветное платье их отличало, почему, скрывая свои намерения, приказал казакам занимать пространнее поле, дабы неприятеля растянуть. Когда увидел, что Черкес-паша себя довольно открыл, пустил на него и наехав отрубил у него повода, — верно, от излишней запальчивости сделал промах, — тотчас воротился. В другом сражении он наскакал на Черкес-пашу так, что принудил его бежать, где, понуждая свою лошадь, паша бил ее саблею, которую и уронил и которая взята была казаком и хранилась у графа как знак его доблести. В другом случае, когда граф находился в той же войне турецкой, которая несколько лет сряду тогда продолжалась, быв под командою генерала графа Каменского и пользуясь его милостию, и уже зная, что Черкес-паша вспыльчивого нрава, испросил позволение и с двумя или тремя донскими полками пошел скрыто к турецким войскам, где командовал Черкес-паша; через легкие команды осмотрел близь их лагеря места и, найдя одну довольно глубокую лощину, в одну ночь скрылся с отборными казаками, распорядя наперед так, чтоб некоторые офицеры с лучшими казаками, по утру рано, в которое время всегда турецкие чиновники пьют шербет, атаковали бы передовые пикеты, а полки, что оставались на назначенном месте, стояли, дабы в случае нужды могли ему сикурсировать. Офицеры, назначенные атаковать, исполнили свою обязанность весьма хорошо, и когда подоспевшие из лагеря турки атаковали наших взаимно, тогда казаки начали — с намерением и по распоряжению — уходить, оставляя Денисова в лощине, бывшей в стороне; который дождав, что турки его минули, несколько быстро в бок ударил, опрокинул и взял в плен до десяти их чиновников, в числе которых находились приближенные к паше, как то: его казначей, секретарь, кафедар и ключник. После сего сделалось известно, что Черкес-паша часто говаривал, что он когда-либо, а Дениса-брата достанет. Граф во всю оную войну весьма отличался храбростию и пред-приимчивостию и в последних пред миром сражениях жестоко, выше колена, в ногу пулею ранен с перебитием кости, отчего вечно хромал. В сию войну произведен в премьер-майоры и получил золотую, с портретом великой монархини Екатерины и с надписью за что, медаль. По выздоровлении от сей раны и при занятии полуострова Крыма, он опять явился на поле славы. В одном случае, когда он имел три донских казаков полка, атаковала его отборная толпа татар ханской гвардии в презосходном числе, и сильным ударом опрокинула казаков и сильно преследовала. Денисов весьма старался наших остановить, но когда увидел, что все способы оставались недействительными, тогда остался в задних (рядах) и уговаривал храбрейших, отступая, защищаться, подвергая себя всем опасностям. Видя, что некоторые из отважнейших ему помогали, и при сем случае офицер Никита Астахов дал ему заметить, что один из татар, мулла, как видно было по одеянию, целит удар нанесть в него дротиком, на что он отвечал, что видит. Астахов погнал свою лошадь вперед, как уже был раненный и ослабевал в силах. Не оставляя из виду Денисова, мулла заскакал несколько вперед и пустился на него. Тогда Денисов, отпарировал дротик саблею, снизу поднял несколько выше себя и одним замахом в смерть срубил татарина, почему передние татары все кинулись к упавшему с лошади мулле и перестали гнаться за казаками.

В шведскую войну, где он был уже генералом, в одном сражении, где он получил пулею рану близ самого локтя, — несколько ниже онаго, — которая прошла по всей руке вниз, не повредя кости, остановилась по-за кожей, на поверхности кисти, которую он, отъехавши несколько взад, приказал, стоя на ногах, вынуть лекарю, и как наши проигрывали сие сражение, то тут же распоряжал устроить батарею. Всех же ран, от пуль полученных им, было восемнадцать, из которых одна, попавшая между плечми, прошла так далеко, что не могли оную найти; почему, излечась, пуля осталась в нем, и уже через долгое время, лет через пятнадцать, оказалась гораздо ниже колена, в ноге, которую без большой боли тот же час и вынули.

После всех понесенных им самых трудных и опасных, сопряженных от полученных ран жестоких болезней, он был, в 1794 году, в войне против поляков, в которой бодрствовал почти без отдохновения, особо когда под командою его бывший генерал-майор Тормасов был польскими войсками, под командою начальника их Костюшки, разбит; которое несчастие наших многие заключают, что будто произошло от некоторых упущений генерала Денисова. Это мнение совершенно несправедливо, в чем я, как самовидец, свидетельствую по всей истине и ссылаюсь в справедливости моего показания на сенатора Михаила Алексеевича Обрескова. А сие было так.

"Генерал Денисов, по прибытии к корпусу российских войск, недалеко от Кракова, преследовал неприятеля и, узнав, что начальник их, Костюшка, верстах в десяти от Кракова с корпусом войск находится в укрепленном лагере, решил атаковать его. Он разделил свой корпус, который составлял не более 3500 человек регулярного и два полка (Орлов и мой, под именем Денисов) донских, на две части. С одною сам пошел в обход, влево; другую часть вверил генералу Тормасову, где и я с моим полком остался. Исполняя должность мою, я приказал легким казачьим партиям скрыто наблюдать неприятельские движения. В последнюю ночь, когда уже генерал Денисов оставил генерала Тормасова, я долго не получал от тех партий донесения, чем быв стороплен, докладывал о том его превосходительству. На заре же утренней, когда войска становились в порядок и готовились к маршу, я, не имея донесения от моих партий, доложил о том в другой раз моему генералу и, считая важным знать о неприятеле сколь можно поверней, просил позволения: самому — с малым числом казаков — ехать вперед, а полк чтоб оставался при нем, на что он и согласился. Взяв человек шесть, я поскакал, а отъехав версты четыре или пять, увидел в правой стороне, напротив меня, во многом числе кавалерию, пехоту и артиллерию. Я тотчас доразумел, что это Костюшка тянется к Варшаве или желает нас атаковать; донести тот же час обо всем моему генералу и просил о присылке моего полка. С прибытием ко мне полка я получил приказание употребить всевозможные средства неприятеля остановить; исполняя это, пустился я с моим полком к переду неприятельскому, имея в намерении достать хотя одного в плен и узнать о предположениях неприятеля, но везде встречал сильнейших, осторожных и предпринимавших меня атаковать. Быв в таком положении, я увидел из лощин вышедших несколько эскадронов, удаленных от своих; я в тот же момент наскакал с полком на оные, ударил, но был от них принят мужественно. Они ни на шаг не попятились и сильною пальбою ранили несколько казаков, из которых через несколько дней трое умерло, и под одним офицером убили лошадь, которая, упав, придавила его так, что несколько человек едва могли вынуть и с большою трудностию увесть офицера. В самое это время генерал Тормасов был уже недалеко от меня, поспешая с войсками к неприятельскому переду и, подойдя к одной большой лощине, остановился на высоте, а я поставил несколько отдельно свой — на той же высоте — полк, приказав, где нужно, делать за неприятелем наблюдения, а особо — замечать наездников и из них стараться хотя одного схватить, что и выполнено скоро. Пленный очень тяжело ранен и весьма был пьян, почему и надо было сомневаться в его показании. Впрочем, он сказал, что Костюшка с намерением шел на это место, полагая за выгодное, и тут хочет дать сражение, что я генералу Тормасову сам и пересказал. Тогда он позвал полковника Муромцева, Михаила Алексеевича Обрескова, что ныне сенатор, и меня; пошел в сторону и, отделясь, спрашивал порознь, что кто полагает: атаковать ли ему неприятеля, или иначе? Муромцев предложил атаковать; Обресков сказал, что нужно посмотреть его превосходительству назад; как бы объяснял с чем, либо генерал стоял задом к своим войскам и к неприятелю; я же, быв родной племянник Денисову и много почитая генерала Тормасова, под командою которого и прежде находился, видя без крайней нужды желание его — превосходного неприятеля в весьма выгодной позиции атаковать, — ибо неприятель расположен на высоте, примкнув левый фланг к большому и густому лесу, а нашим войскам должно было переходить через большую долину под ядрами, и, подымаясь в гору, атаковать, — был в большом затруднении сказать, что это сверх сил. А чтобы генерал не подумал, что я прочу, дабы и генерал Денисов, — о котором в то время никакого не имел я сведения, — участвовал в победе, почему, найдя средину, доложил, что я полагаю за лучшее сблизиться к неприятелю, сойти вниз, а когда Денисов появится с другой стороны, как и должно быть, и сделает большую неприятелю диверсию, тогда, не дожидаясь Денисова, скорым маршем наступить на неприятеля. На это генерал отвечал, «что он не хочет стоять под ядрами», а Муромцев сказал: «зачем трусить».

— Дело покажет, кто трус; но я не люблю бить неприятеля, ежели не принужден наверное победить, — возразил я.

Тут генерал приказал мне с полком спуститься вниз, в лежащую против нас деревню, близ которой разъезжало несколько человек из неприятельской кавалерии. Исполняя что, и пройдя деревню, я приказал казакам ударить на рассыпанного неприятеля, и за охотниками пустился на рысях и с остальными. Неприятель, не дожидаясь, бежал к своим войскам, и я остановился, дожидаясь дальнейшего приказания. Тут прискакал ко мне дежурный майор и объявил, что генерал приказал мне идти прямо через лес, оставя главного неприятеля влево, и что за мной вслед пойдет подполковник Пустовалов с батальоном егерей. Я, дойдя до леса по дороге, начал оной проходить и увидел, что дорога прикрыта небольшим отрядом кавалерии, которую скоро и опрокинул; а вышедши из лесу, увидел в стороне неприятельского центра несколько эскадронов, готовых меня атаковать. В это время и подполковник Пустовалов недалеко от меня с батальоном был; посему, не давая времени к размышлению неприятелю, я тот же час их атаковал и опрокинул, — и быв доволен тем, я остановил казаков и явился к г. подполковнику, как к старшему, ибо я имел чин премьер-майора. Он, похваля мои действия, открыл план намерений своих и приказал быть с полком близ его батальона; тут, устроивши в линию, потянулся к неприятелю. Тут наскакала на нас в превосходных силах кавалерия. Я, видя по действию ее намерение, чтоб оторвать казаков от пехоты, просил позволения примкнуть к своей пехоте флангом, стать лавою против неприятеля, на что он и согласился, поставя одно орудие в помощь казакам, обратил часть и егерей, а сам наблюдал пехоту, которая грозила и его атаковать. В таком положении нашем неприятельская кавалерия ударила в мой полк; напротив чего и я с полком пустился в атаку, и как был слаб силами, то менее половины захватил с левого флангу, опрокинул и погнал, а остальные, остановясь, стояли твердо на месте. Увидя, что я сколько мог остановил часть своих и, обскакав спереди, атаковал и сих и весьма по упорному сражению опрокинул. Тут я получил три саблями раны и очень жестоко в правую руку, от которой и саблю уронил, а лошадь, бывшая подо мною, четыре раны в голову и одну в крестец, отчего и неприятель не был преследуем. Перевязав раны и подвязав руку платком, явился у г. подполковника, который мне сказал, что он послал к генералу Тормасову просить помочи, и тут же указал на одну часть кавалерии, превосходящую прежнюю, сказал, что, точно, оная предполагает его атаковать. В самую эту минуту получаю я повеление от генерала: половину моего полка прислать к нему; почему и с позволения г. подполковника я послал часть, а у меня осталось менее ста человек. В это время и кавалерия, прежде замеченная, сближалась; но в момент атаки является к нам полковник Муромцев с кавалерией, атаковал неприятеля и опрокинул, и оставил при егерях майора с двумя, не более ста человек имеющими, эскадронами, а сам возвратился. После его скоро атаковала в три раза сильнее нас пехота и скорым маршем шла, как бы хотела ударить в штыки; но сильным действием артиллерии и пальбою от пехоты в самой близкой дистанции остановлена. Я, взяв в команду свою сказанные эскадроны, как старший, приказал сикурсировать казаков, с которыми быстро ударил во фланг пехоты; а подполковник Пустовалов с егерями — в штыки. Неприятель был опрокинут: большая часть осталась на месте убитыми, и пехота наша заняла первую позицию.

В это время сильная слышна была пальба у генерала Тормасова и в главном собрании неприятеля. Я говорю, что слышна потому, что мы лесом были так разделены, что никак одни других не могли видеть, потому что лес был большой, густой и высокий; но гора, с которой мы пошли в атаку, была видна. После того, и весьма скоро, мы увидели, что наши опрокинуты и уже бегут на оную гору. Тогда ж видно было с противной стороны вдали скачущую кавалерию к месту сражения, и хотя мы догадывались, что это должен быть казачий Орлова полк, но соединиться с ним нельзя было через неприятеля, да и не было времени, потому что весьма сильная пехота тотчас опять атаковала нас, а конница — обскакивала. Тут скоро подполковник Пустовалов был убит, с чем вместе и храбрые егеря почти все были побиты, а остальные бежали в лес. Я, с малым числом казаков, трафя на прежнюю дорогу, то ж сделал. Сражение совершенно было проиграно, артиллерия вся досталась неприятелю, а генерал Денисов ее не видел. При сем случае за долг поставляю сказать, что весьма жаль подполковника, который, отменный по храбрости и любезному обращению, достоин был лучшей участи. Я хотя прежде его и не знал, но в таком критическом положении довольно того времени заметить свойства человека. Неприятель гнался за нами через весь лес, но темная ночь разделила нас тогда. Я распорядился так, чтоб мог более собрать рассыпанных казаков; почему послал в две стороны человек по пяти команды, приказал легким свистом скликаться и направлять всех на гору, где прежде стояли. Сам поспешил вперед, дабы скорей соединиться с генералом, которого и нашел с небольшим числом войск. Тут же я увидел полку моего майора Грузинова с казаками, и тотчас отправил другие команды для собрания оставшихся в живых и, ежели где будет можно, забрать раненых; я же явился к генералу Тормасову и обо всем донес, который мне сказал, что имеет повеление присоединиться к. генералу Денисову, который от нас недалеко. Как уже заря начала показываться, мы скоро пошли и соединились, и на прежнем месте, где положено было раздельно атаковать неприятеля, остановились. На другой (день) отступили и простояли, не помню сколько дней. В третий или четвертый, по разбитии нашем, день приехал я к генералу Денисову и донес о положении передовых пикетов и что знал о неприятеле. Тогда оба казачьи полка были уже в моей команде. Я нашел генерала в малом домике, в довольно чистой горнице, на старой, кожею обитой канапе лежащего, одного, весьма бледного и как бы изнеможенного или изнуренного. Он меня спросил:

— «Что?» — как бы хотел знать, что я думаю. Очень худо, — отвечал я.

— «Почему?».

— Потому, что мы разбиты, потеряли много людей и половину артиллерии, а остальные настращены. Стоит Костюшке, который имеет вдвое более войска и все способы в скорости столько же набрать вновь, нас атаковать.

Генерал Денисов привстал с канапе и, возвыся голос, сказал:

— «Кого? меня? Нет, он не посмеет атаковать меня, или я его в пух разобью. Он только смело атакует таких, как ты, трусов!»

К тому ж сделал очень вероятные доводы, что неприятель легко бы был разбит, ежели б генерал Тормасов, став на удобном месте, его дождался, и что Костюшко, ежели его атакует, что стоит, при храбрости Россиян, не обмануться в выборе места — и Костюшко остальными войсками будет разбит, ежели только его осмелится атаковать.

— В поле один не воин, — заметил я. — Почему вы, быв так опытны и при своей бодрственной душе, столько имеете надежды, что не боитесь вторичного поражения, и полагаете держать в опасении самого неприятеля, а оставили нас в унынии?

— «Войска наши оробели, — возразил на это генерал Денисов, тем более, что нет надежды получить помочь, — и все нижние чины знают о том».

Тогда он приказал мне спешить к своему месту и так распорядиться, дабы он, в случае нападения, непременно за час времени бы знал. С сим я поскакал к своим полкам, которые были впереди; отправил две легкие партии дознать, где неприятель, и при захождении солнца возвратился к нему. Подъезжая к лагерю, услышал в разных местах веселые песни и музыку; сближась к одному из сих веселых собраний и видя друзей моих, весьма веселых, сошел с лошади и просил, чтобы сказали о причине их радости. Тогда пересказали так:

«Серебряная голова — твой дядюшка», как его солдаты всегда и называли, «ходил по всему лагерю и, говоря со многими и солдатами, доказывал, что он еще не то, что не боится Костюшки, но надеется его разбить, взять в плен и доставить в Петербург».

— «Сверкал-де глазами, как бы уже это и сделал, чему мы-де поверили и, смеясь один другому, что унывали, сделались веселы, пьем и играем».

Описав несколько деяний сего почтенного моего дяди, скажу не к умножению его славы, как ближнего родственника, но по сущей справедливости, что был герой неустрашимый, деятельности чудной и такой домостроитель, что хорошим хозяевам быть мог мудрым наставником. В доказательство сего могу поставить на вид, что он от отца получил не более пяти семей крестьян и хорошие стада лошадей, скота и овец, а наследникам своим оставил 7000 крестьян, в лучшем состоянии. Многие разумели его скупым, но весьма ошибались; он был только расчетлив, и сему причина была та, что крестьян своих старался обогатить и заслужить их любовь, в чем и успел. Я видел многих посторонних крестьян, приходивших к нему с просьбою, чтоб он их купил, потому, что они слышат о нем, как о добром господине, от его крестьян; — они дали ему сами 60 тысяч рублей для того, чтоб их купил, что он и сделал. Супруга его (казачка Марина Чернозубова) была весьма набожная и столько для добра раздавала денег, что он весьма мало из экономии получал, а в конце родному брату, отцу моему, которого он очень уважал, с жалобою сказал, что он отдал жене своей 12 или 15 тысяч червонных, а она не отдает ему оных и не хочет сказать, где они или куда употребила. По смерти ее денег сих не оказалось. Впрочем, она была отменно воздержна, вела себя тихо и мирно и всю жизнь провела в Пятиизбянской станице, где и он окончил дни свои натуральною смертию и тело его доныне покоится там. В чине генерала от кавалерии имел ордена св. Александра Невского, второй степени св. Георгия и св. Владимира, прусского Красного Орла, польского Станислава, графское достоинство, две богато украшенные алмазами сабли; получил от великой монархини Екатерины 1700 душ крестьян и богатое бриллиантовое украшение для жены его.

Он имел трех братьев; из них один полковником, а два генералами были. Я происхожу от одного из последних. Отец мой, также быв воспитан, в такие же годы женился, а поступя в число военных, был помещен в Атаманской полк, был ближним к атаманам — отцу и сыну Ефремовым; но все милости их не более значили, как что имели его близь и по надобностям часто посылали за курьера в Москву и в Петербург. С первым Ефремовым он был в Семилетнюю Прусскую войну, часто в походах выбираем был в кругу от казаков в чине есаула, а по возвращении оставался казаком, по тогдашнему в Донском войске положению, и уже в 1763 или 1764 г. пожалован в чин войскового старшины. Он был с трехсотенною командою против крымских татар и с полком против Пугача, при преследовании его и до искоренения всех его приверженцев и изловления самого Пугача, за что произведен в премьер-майоры. После был с полком в Петербурге, для разъездов и преследования разбойников, где получил чин подполковника; был в турецкой войне под командою фельдмаршала кн. Потемкина-Таврического и на Кубани и во многих сражениях. Часто употреблялся по внутренности Войска Донского по судебным делам, был членом войсковой канцелярии, достиг до генерал-майорского чина и имел орден первой степени св. Анны. В бытность войскового атамана в походе командовал войском донским в достоинстве наказного атамана Войска Донского и уже в глубокой старости, по прошению, был отставлен тем же чином. Отец мой, по воле Ефремова, перешел на жительство из Пятиизбянской в Нижнюю Чирскую станицу, где и дни свои окончил.

Из сей Денисовой фамилии, во время, когда немного из донских армейские имели чины, двоюродный дядя мой был в чине бригадира и 3-й степени св. Владимира имел орден; многие чиновники фамилии Денисовой имели разные отличия, как то: золотые сабли и медали с надписью: «за храбрость», а по другим отличиям жалованные ковши. В исходе прошедшего (XVIII) столетия, сей фамилии в одно время живых было восемь генералов. Сей фамилии (члены) столь любили славу героев, что всегда считали лучшим умирать, не быв в отставке, и даже пренебрегали богатство, не искали удельной земли, а оставались довольными размножением конских заводов на общих землях и таковом же праве.

И так, описав историю моей фамилии, сколько мне совершенно можно было дознать, не прибавляя ни одного слова, а все то, что есть верно и справедливо, не решился даже объяснить и того, что мой род гораздо далее, нежели я описываю, существовал в Донском войске и был в большом у казаков уважении, так как не нашел письменных документов.

Предложу благосклонному читателю собственно мою историю, по всей справедливости, как старик, отставленный от всякой службы, удаленный случаем и слабостию здоровья от всего блестящего; живущий в имении, собственно мною приобретенном, населенном на дикой степи и устроенном, и оставивший уже все честолюбивые помыслы, так что ничто уже не прельщает меня, кроме попечения о воспитании двух внучек и одного внука.

Прежде чем продолжать рассказ о жизни, походах и административной деятельности Андрияна Карповича Денисова, представляем здесь родословие его фамилии.

Ред.

III

Рождение и воспитание А. К. Денисова. — Поездка его в Москву и Рязань. — Поход в Крым, на турецкую границу и в Петербург. — Женитьба

«Я родился, как в начале истории сей видно, в Пятиизбянской станице, в 1763 г.* По седьмому году перевезен был в Нижнюю Чирскую, в которой с родителями моими и остался на всегда. Меня еще в прежней станице начали учить азбуке, после — часовнику и псалтырю; но, не выуча последнего всего, а посему писать еще и не начинал, как, на двенадцатом году, отцом моим, по случаю с полком похода, взят был в Петербург. Малый успех в моем учении — не знаю к чему приписать, но помню, что в это время жизни моей я страдал близ четырех годов сряду сильною лихорадкой и долго не имел полного здоровья. Мы выступили с Дона осенью и захватили часть зимы; холода были жестокие, но мне велено было ехать на лошади верхом, и я до С.-Петербурга на семь экипаже достиг. Следуя к С.-Петербургу, начал в полковой канцелярии учиться писать под смотрением благоразумного офицера, что ныне генерал-майор, Черевкова. По прибытии в С.-Петербург, по нескольких месяцев, отдан был в Невский монастырь к учителю (который в семинарии учил не помню чему), чтоб он обучал меня немецкому языку и по-российски; у которого в доме я пробыл небольшое время, был взят и отдан в пансион, бывший на Садовой улице, в доме г. Турчанинова, к учителю Иосифу Жоли, где я пробыл, как могу припомнить, с небольшим год. По вспыльчивому характеру учителя и по совету приятелей отца моего, переведен в таковой же пансион, находящийся на Петербургской стороне, к содержателю онаго г. Масону, где я также с год или несколько более учился. И весьма благодарным остаюсь сему почтенному наставнику: его мудрые внушения остались в памяти моей вечно. Тут я много успел в арифметике и, пройдя кубы и квадраты, просил у родителя моего позволения начать геометрию; на что сказал — как он не знает сей науки, то спросит у приятелей своих. После сего я скоро был взят из пансиона и остался при отце своем, научась несколько французскому языку и не более, как переводил вакабулы, главные части географии, вкратце священную историю, умел изрядно по-русски читать и писать, а по-французски не более, как писать, с копировки, и читать не умея. Я был произведен уже в чин поручика, за который князя Потемкина благодарил письмом по-французски, мною самим написанным»**.

______________________

Пред этим годом в Записках поставлена запятая, а после слова «году» никакого знака нет и по начинается с маленькой буквы, так что можно полагать, что Денисов в этом году переехал в Чирскую станицу семи лет, а родился раньше. Между тем в формулярном его списке за 1818 г, ему показано 54 г., следовательно, 1763 г. нужно принять за год его рождения. Ред.

- В формулярном списке А. К. Денисова за 1818 г. значится: «российской грамоте, по-французски читать и писать и часть математики знает». Ред.

______________________

«Родитель, мой, взяв меня из пансиона, не переставал иметь попечение о моем образовании, не отлучал меня с глаз своих и наблюдал, дабы я занимался всегда чтением книг и писанием. Но, к несчастию, не знавши наук и не имея собственной библиотеки, он находил книги через офицеров своих, по городу С.-Петербургу с командами стоявших; а сии, меньше того разумея достоинство книг, присылали ко мне большею частью романы, наполненные негодными прелестьми, которые тем охотнее я читал. Но хорошая жизнь отца моего, с благородною строгостию, и истинное богопочитание, были весьма полезны мне и вселили в сердце мое сии правила столь крепко, что оные всегда остались законом моим. Я всегда должен был с отцом моим являться к его начальникам и во дворце; и очень редко в театре; других же собраний вовсе я не видел»*.

______________________

Из формулярного списка оказывается, что Денисов поступил на службу казаком 13-ти лет, 1 августа 1776 г.; пожалован есаулом 14-ти лет, 12 апреля 1777 г.; произведен в поручики 17-ти лет, 2 мая 1780 г. Ред.

______________________

В исходе 1780 г. отец с сыном возвратились на Дон, где последний занимался охотою, рыбною ловлею и хозяйством. Имение отца составителя Записок, Карпа Петровича, заключалось в рогатом скоте, конских табунах и водяных мельницах; крестьян всего было до 200 душ.

«Тут должен сказать истину», говорит Андриян Карпович Денисов, «что я имел всю свободу действовать самопроизвольно, но благодарю Всевышнего — внушенные мне родителем правила не оставляли путеводительствовать меня, а строгость отца моего, который не переставал наблюдать мои шаги, подкрепляла оные. Я должен был всегда доносить ему подробно о всех моих действиях».

От скуки молодой Денисов съездил посмотреть на житье калмыков. По возвращении родители начали ему советовать жениться, но он, «не зная обязанности мужа и жизни супругов», просил времени на размышление. Про это узнал дядя, гр. Федор Петрович Денисов, и дал совет искать невесту «в России»*, с чем согласились и родители Андрияна Карповича. С письмами первого и родительским благословением отправился молодой Денисов в Москву в сопровождении казака Кочетовской станицы, Игната Харламова, известного отцу своим благоразумием и добрым поведением и заслужившего от сына доверенность и уважение.

______________________

Т. е., вне пределов Донской земли, в губерниях. Ред.

______________________

«По приезде в Москву, я нашел одного, довольно богатого и очень хорошо живущего господина, к которому имел письмо, почему и явился к нему с оным. Я весьма ласково был принят и, сколь помню, на другой день прошен на обед, что я и выполнил. Тут был я рекомендован г-же дома и трем их дочерям, которые все меня довольно обласкали, а девицы хотя со всею вежливостию, говоря по-французски, довольно надо мной подшучивали: верно не знали, что я могу их разуметь. Ободрясь сим и как вторая дочь весьма мне полюбилась, то и осмелился ее сватать через письмо, но не знаю точно резона, только отказа недолго дожидался. Тогда я, соображая и состояние, и место моего жилища, рассудил, что так и в Москве свататься не есть мудрое дело, возвратился и поехал в Рязань, где должно было мне найти прежде отцом моим купленных крестьян и отправить на Дон».

«В Москве я был два или три раза в театре, где (были) знатные господа, как я заключаю по высоким орденам, которые на них видны были. Узнав, что я Денисов, весьма меня обласкали, а некоторые просили, чтоб я был у них — и даже на обедах».

«Был я у графа Петра Ивановича Панина с почтением, которому прежде я был отцом моим отрекомендован лично. Сей великий муж также обласкал меня и дал наставленье искать счастия в военном ремесле по примеру моих предков».

«Приехав в Рязань, я остановился на несколько дней, и в один, ходя вечером по городу, увидел в низком деревянном, довольно изрядном доме, много лиц, смотрящих в окна; спросил — чей дом этот, на что отвечали, что это трактир, в который вошел и нашел в одной просторной горнице играющих на бильярде. И как я сию игру мало видел и совершенно не знал играть на оном, крайне удивился ловкости играющих, особо одного высокого роста, прекрасной талии и хорошего лицом, почему смотрел на них с большим любопытством. Сыгравши партию, тот, который казался мне отличным, подошел ко мне и довольно учтиво спросил: „не Донских ли я казаков?“ и как я ему отвечал, что он не обманулся, он начал себя рекомендовать, и что он удовольствием поставит, буде найдет моей дружбы, называя себя князем, не помню чьей фамилии. Тут же рекомендовал мне родного своего брата, который походил на него видом, но казался гораздо скромней. Я, по молодости и неопытности, отвечал со всею учтивостию, что с большим удовольствием буду стараться заслужить их расположенность. Он предложил тут же сыграть с ним партию, но я просто и прямо отвечал, что не умею. Но как сильно был упрашиваем на первый случай, хотя мазом сделать ему удовольствие на небольшой партии, то я и решился. Он начал швырять во все стороны шары, а меня хотя многие учили, но совсем тем я едва двигать мог шары, но выиграл партию и дюжину бутылок аглицкого пива, которое трактирщик со многими поклонами тотчас и представил ко мне. Видя сие, я начал понимать, что надо тут быть поосторожнее, и как совершенно не пил крепких напитков, то и просил все именитое собрание выпить за здоровье его сиятельства, который так скоро выучил меня играть на бильярде. Просьбу мою с удовольствием приняли, и очень скоро бутылки остались порожними. На другую партию я с твердостью отказался. Тогда мой знакомый князь просил меня на чай в особую горницу и как я не переставал искать его дружбы, то и согласился; но вместо чая меня начали потчевать грентвейном, уверяя, что в оном нет крепких напитков. Отведавши, нашел оный очень приятным, и, помнится, два стакана выпил, и, не разумея причины, сделался нечувствительно веселый. Мне пришло в голову, что должно взаимно его и брата, который с нами тут же был, да еще один из друзей, потчевать, почему и при сих, однако ж только трех, я предварил, чтоб он более друзей своих не приглашал, ставя в резон, что у меня квартира в одной и очень малой горнице. Они охотно согласились, а я приказал трактирщику бутылки две или три прислать шампанского. Пошли. Нам скоро казак приготовил чай. Они назвались на пунш, что также было сделано. По рекомендации и просьбе гостей выпил и я одну чашу, которую услужливые гости сами составляли. Гостей начало умножаться под именем друзей и родственников князей; дошла очередь и до шампанского. Надо было требовать сикурсу, и я сделался так пьян, что лишился памяти. Дорогой мой князь просит в эту минуту у меня денег тысячу или две рублей взаймы, на несколько часов, которые я ему и обещал; но ключ от сундука, по счастью, был у храброго моего путеводителя, который, видя меня в таком положении, начал прятаться. И как не нашли его скоро, то я, потеряв память и силы, упал на мою кровать и уснул. Казак, притаившись, неотлучно был в боковой горнице, за стеной, а когда услышал стук, то вошел в горницу мою и видит, что стараются у сундука сломать замок и что я сплю. Он показал себя, что хозяин и герой неустрашимый, стал грозить, что он сделает тревогу, и тем разогнал досужих моих гостей. Проснувшись на другой день и узнав более от моего наставника обо всем, весьма был опечален и с истинным раскаянием просил у него извинения. Тогда он представил мне всю опасность, ежели бы я дал взаймы чужие деньги, ибо у меня было пять или шесть тысяч рублей, данных из вотчин графа Денисова для доставления к нему».

Дело это тем еще не кончилось: вскоре прибыли к Денисову полицейские офицеры с приказанием — немедленно явиться в полицию. Оказалось, что ночью, по выходе от Денисова, князья и прочие гости возвратились к трактиру и требовали впустить их; но когда трактирщик не исполнил их требования, то они именем Денисова перебили все окна. Молодой человек рассказал всю историю прошедшей ночи, уверяя, что не выходил из квартиры, и просил защиты. Опасаясь, чтобы дело не дошло до наместника, Михаила Федотовича Каменского, у которого, по приезде в Рязань, Денисов был «с почтением, обласкан им и приглашен к обеду», он немедленно нанял ямщика и ускакал в Аренбург (Раненбург, уездный город), где принял несколько крестьянских семейств, купленных его отцом.

"Из шести или семи семей, следуемых отцу моему, рассказывает Денисов: "следуемых по законной купчей, получил я две и то очень старых: мужика с сыном, другого — с женою и дочерью, третьего — малоумного, у которого жена с двумя взрослыми дочерьми, а другие (семьи) будто бежали неизвестно куда. Я хотел их отыскивать, но один из тамошних дворян открыл мне, что издержки и труды мои будут напрасны; что наши люди тут же, но скрыты родственниками продавщицы и что «вам, как постороннему человеку, никто о том не скажет».

По возвращении на Дон Денисов отправился в Черкасск, навестить больную сестру.

«Я в городе Ческасске прежде был только один раз и то на короткое время. В теперешний случай являлся с почтением у г. атамана Иловайского и был им обласкан и приглашен к обеду; познакомился со многими фамилиями, имел случай быть в больших собраниях. Мне странно показалось, что наши девицы прекрасно танцевали и любезны в обхождении при их натуральной красоте. Столько был я удивлен, что сам чувствовал мою застенчивость».

В 1783 году наряжались четыре казачьи полка для отправления в Крым. Андриян Карпович с родным братом попали в полк родного своего дяди, майора Тимофея Петровича Денисова. Отец снабдил их прекрасными лошадьми и всем нужным; «денег пожаловал по 30 только рублей, и ни одного не дал слуги, сказав, что он, начав служить, от отца своего и сего не получал». Отправляя детей, мать лишилась чувств, «но отец мужественно скрыл скорбь в своей груди и никогда незабвенные, благословляя, сказал слова: „Будьте храбры и честны всегда; тогда в счастии или в несчастии приму вас в дом свой и все с вами разделю, а в противном случае — не пущу и во двор и с поношением от онаго прогоню“.

Из Черкасска казачий отряд тронулся в Крым под начальством походного атамана полковника Денисова (Федора Петровича). У Конских вод Андриян Карпович послан был в Карасу-Базар, к дяде с депешами; скакал более суток, переменяя лишь на почте лошадей и не взяв своего седла. „Вошед в палатку к нему, подал бумаги, и как весьма ослабел и чувствовал в груди большую боль, то прислонился к дереву. Галстук у меня развязался, и половина его висела, а у сабли переломились ножны, и большая часть оных была потеряна, чего, быв в таком положении, не осмотрел. Но мой дядюшка тотчас увидел и за все сделал мне выговор. Потребовал лошадь и поехал к князю“.

По возвращении от князя Потемкина, атаман Денисов не дал племяннику отдохнуть и немедленно отправил его к полкам с депешами, с тем, чтобы он „приехал к полкам прежде князя, который на тот же день полагал в Брест выехать“. Признаюсь откровенно, что я заплакал и выговорил слова псалмиста к престоящим: „не надейтесь на князи, ни на сыны человеческие“, положил бумаги в сумку, булку в карман, сел на почтовую лошадь и поскакал».

"В Бреславле князь Потемкин сделал распоряжение о направлении трех казачьих полков, под начальством назначенного им походным атаманом Тимофея Денисова, в корпус графа Ивана Петровича Салтыкова, стоявшего на турецкой границе, в Немирове. Денисов отправлен вперед. «Я был милостиво принят кн. Потемкиным и велено мне было быть за общим с ним столом. После, на другой или на третий день, был по воле его, в большом собрании у него же. В один случай сказал лично, что назначаюсь я, ежели откроется война, в число партизан, чем был очень обрадован».

С турками никаких действий не происходило. «Весною (1784 г.) вся армия Российская возвратилась, и нам велено было следовать в дома. Мы дошли до Днепра и у Кайдан готовились переправляться. Тогда получили повеление от князя Потемкина следовать к Петербургу. Летом не положено казачьим лошадям фуража, то и довольствовали оных подножным кормом. И до того лошади были доведены, что едва могли ходить, и самые казаки достойны были великого сожаления, потому что, жалея лошадей, издержали все деньги, а другие у богатейших занимали, и многие продали серебряные патронницы».

Из Старой Руссы Денисов послан был в Петербург к кн. Потемкину, с донесением и ходатайством о выдаче фуража. В Гатчине казачьи полки получили известие, «что ее величество жалует каждому казаку зеленого солдатского сукна на чекмень по образцу казачьему». С квартир под Пулковым полк Тимофея Денисова вызван был в С.-Петербург для разъездов по окрестностям столицы*, а молодой Денисов назначен в ординарцы к князю Потемкину, чем очень тяготился и выпросил увольнение от этой обязанности.

______________________

Полк прибыл в столицу 14 сентября 1784 г. Ред.

______________________

«Декабря 31-го (1784 г.) получил я чин Войска Донского старшины, а как сей чин не имел места в донском казачьем полку, где уже есть полковой командир, и служить на 50 рублевом жалованье, каковое тогда мы получали, совершенно невозможно было, почему и просился в дом, и скоро, получив увольнение, отправился на почтовых и приехал к моим родителям благополучно».

«Скоро после сего узнал я от родителей моих, что в казачьем городке Дубовке, при Волге реке стоящем, есть хорошая у одного войскового казачьего чиновника Персидского, довольно богатого, дочь; что она единственная его наследница. И как с большою похвалою мои родители об ней относились, но лично ее не знали, а только по слуху, так разумели и советовали мне ехать и свататься. Таких резонов довольно для того было, чтоб я решился. Согласясь на сие, они отправили меня к одному родственнику, прося его письмом, чтоб он поехал со мною и был бы моим путеводителем. На что он охотно и согласился».

«Приехали в сказанный городок, где жил небогатый другой близкий нам родственник, у которого мы и остановились. А когда открыли ему свое намерение, то он с женою своею наговорили кучу отличий о сей девице, а богатство увеличили вдесятеро, чем более меня, не видящего ее, ускорили свататься».

«На другой и третий день я был с почтением у тамошних господ, которые почти все одной фамилии — Персидсковы и ближние родственники. Также был и в доме моего предмета. Я видел и девицу с подругою и близкою родственницею, которая была мила и ловка, но не богата. Предмет же мой совсем противных показался мне свойств, но богатство кружило мою голову!».

«Я ее еще видел и не больше прежнего влюбился. Зачали мы с моим ментором советоваться. Он сказал, что с человеком вечно жить, а не с богатством; но я, как уже сказал выше, хотел богатства, решился свататься, а потому покорнейше просил моего дядюшку идти и сватать».

«Он уважил мое настояние и исполнил. А по возвращении сказал, что был очень ласково принят и что просил отец невесты дня на два или на три отсрочки. Дело кончено, и я сделался совершенным женихом. Нас обручили в присутствии священника, который и благословил при свидетелях — многих ее родственниках. Совершение свадьбы отложили на несколько недель».

«Погостя у милой моей немного, поехал с донесением к моим родителям. Они очень были обрадованы, а я стал что-то задумываться; иногда приходило в мысль, что я моею будущею женою не буду счастлив. И как невеста моя не далее ста пятидесяти верст от моего дома находилась, то я, взяв от родителей позволение, ездил к ней и возвратился с тем же унынием. И верно по молодости и не знаючи супружеских удовольствий и несчастий, молчал».

«Срок окончанию дела приближался. Родители мои собирались сколько могли лучше, что меня несколько утешило, и мы с ближайшими родственниками отправились».

"Такое собрание и как делалось все сие для меня, к тому же родители мои наставляли часто меня будущей жизни, а молодые шутками совершенно удалили меня от задумчивости. По приезде в Дубовку городок, сперва визиты нас занимали, а после обеды, и с тем настал день совершения свадьбы. Невеста моя не сделалась розою в моих глазах, да что-то показывалась не с лучшею веселостью. В назначенный день к церкви Божией и по окончании венчания, мы ехали, для тамошнего края, великолепно: экипажей шесть или восемь составляли наш поезд. В тот же день был у родителей моих большой обед. Пирования продолжались дней шесть сряду. Мы пробыли дней десять или двенадцать и затем поехали с моею супругою к себе, распростясь с новыми родственниками дружелюбно. Я с женою получили от ее отца умиленное благословение, но ничего того, чего я желал, как только уверение, что все его имение достанется нам. Признаюсь, что это меня ни огорчило, ни опечалило.

«Мы благополучно до дома доехали, кроме малого происшествия, которое показало мне, неопытному, великую догадливость казаков. Замужняя сестра моя была с двумя дочерьми с нами и имела прекрасную четвероместную карету, под которой, среди обширной степе, вдребезги изломалось заднее колесо. В столь пустых местах все судили оставить карету и как-нибудь разместиться. Отец мой поехал, по повелению войскового атамана, в другие станицы, совсем в противную сторону; два казака, бывшие с нами прежде, за несколько часов испросясь, поехали на один в стороне находящийся, хутор повидаться с родственниками. Мы должны были их дождаться, дабы одного с нашими людьми при карете оставить. По возвращении казаков один из них тотчас вспомнил, что на этой степи часто бывает стадо овец нашего одного родственника и при них татарская, с большими колесами, арба или телега. Тогда я просил их ехать, найти и, конечно, доставить оную к нам. Они пустились в разные стороны и колеса прежде ночи были у нас. Надо было переменить оба задние колеса, потому что доставленные гораздо были выше; но все это не остановило казаков: во всех местах дали им крепость, вместо железа, веревками, так что верст семьдесят без нужды проехали».

«Когда мы прибыли в дом, посетили нас родственники и несколько дней мы попировали с ними. После стали думать жить по-прежнему. Бывшие с нами родственники поехали по домам, а я с моею молодою супругою остался при почтеннейшей, любезнейшей и благоразумной матери и с двенадцатилетней сестрою».

«Я увидел, хотя не все, но что я несчастлив. Жена моя сделалась угрюма и невесела, редко оставляла постель и всегда жаловалась на озноб, как бы признаки лихорадки. Она открылась, что несколько годов страдает одним женщинам свойственною болезнью, которую и теперь она чувствует. Докторов у нас нет, и мне осталось горевать; тем более что она так была упряма, что едва что-либо можно из положения ее переменить. Она не переменилась к лучшему и, по рождению дочери, продолжала быть упрямою, ничем не занималась, кроме дитяти, и то не по-людски; кое-как одевалась, но более лежала и ела, и даже сделалась неупросимою ехать к близко живущему лекарю. Тогда вспоминал я часто, как надо бы было быть осмотрительно в выборе невесты, но поздно».

«Я решился редко бывать в ее горницах, что она скоро заметила и мне напоминала о том. Я не скрыл, что ее жизнь меня огорчает, и ежели не переменится, то и совсем будет забыта. Она часто плакала, но оставалась при своем, да и я сделался, кажется, поневоле тверд. Неудовольствия делались весьма часты, и только имел я надежду, что скоро буду командирован на службу, что и последовало».

IV

Формирование полков для второй турецкой войны. — Смотр полка Денисова кн. Потемкиным. — Участие кн. Юрия Долгорукова и Ивана Горича в положении Денисова. Поиск « Денисова к Бендерам. — Болезнь. — Укомплектование полка

В 1787 году „получен от войскового атамана ордер, что, по воле князя Потемкина, явился бы я в Новодонское казачье войско под команду полковника Платова, который впоследствии Войска Донского атаманом был в чине генерала от кавалерии и графское достоинство получил. С большою радостию читал я оный ордер несколько раз, но когда вспомнил, что должен оставить почтеннейшую мать, которая горячо любила меня и малютку мою дочь, — то утешение мое превратилось в горесть, тем более, что отец мой и брат близко году находились в отсутствии, на службе — на границе турецкой; и хотя разлука моя с милыми особами была очень горестна, но я скоро убрался и уехал к назначенному посту“.

Денисов примкнул к полку войскового старшины Мартынова, следовавшего в команду Платова.

„Мы прибыли в селение Альбевское, где ожидали Платова, который скоро туда и приехал. Он очень меня обласкал и скоро предписал, означа селения, составить из мужиков казачий полк из 1400 человек, для чего прислал ко мне несколько мундиров и на все число людей сукна, голых седельных щеп, кож, ремней и других нужных казакам вещей; прислал и 120 человек донских казаков для научения новых, но ни одного офицера. Приступя к делу, должен сознаться, я увидел, что это превосходит мое познание и даже не мог скоро доразуметь, — чем начать; однако, не остановился в нерешимости. Прежде всего, потребовал: нет ли из них хорошо знающих писать, каковые и нашлись — и довольно благоразумные. Составив из них канцелярию, приступил к описанию годных к службе, после рассмотрев, дабы семейства имели хотя по одному надежному работнику. Составя комплект полка, разделил на сотни, произвел в каждой сотне по два начальника из них же, написал инструкцию о должности каждого, приступил мундировать, раздавать седла, недостающие вещи делать. Пригнали лошадей, большею частью неуков и очень злых, к чему новые казаки совсем не имели ловкости, чтоб их усмирить; донские же хотя очень хорошо с ними управлялись, но не умели научать и пояснять им. Как и во всех других вещах, был я в таких же затруднениях, но трудился до изнеможения. Начальник наш Платов имел свой полк и находился недалеко от меня; посему распорядился я так, что обо всех важных по полку его действиях меня извещали, и я всегда при оных сам был, дабы то же и мой полк сделал. Но я начал чувствовать слабость в здоровье, нашел лекаря, который, кажется, стоил не более посредственного цирюльника: он в два случая и не более как через месяц пускал мне кровь“.

„Наконец, в начале 1788 г., весною, полк весь был обмундирован, укомплектован лошадьми; казаки новые могли управляться с ними сами, артельные повозки были готовы. Я испросил у Платова одного донского войска офицера, но он был молод, богатого отца сын, единый наследник, мало узнал службу и не принимался за должность свою, как следовало. Я несколько раз собирал весь полк в одно место, дал, сколько мог, оному оборотов в экзерцициях и, находя изрядно, доложил Платову о том и просил, чтоб удостоил лично его осмотреть. Он не замедлил пожаловать ко мне, смотрел полк. Несколько казаков, стоя ногами на седлах, скакали в присутствии Платова и многие через рвы, нарочито для того вырытые. Платов столько был всем и во всех частях доволен, что уверял меня в получении чина и ордена св. Владимира, да даже и при многих поздравлял с оными; он принял представление о трех из новых казаков, которые трудились в канцелярии и которые были произведены в хорунжие, с чем и возвратился“.

„Как скоро подножный корм вырос, то немедленно выступили к Елисаветграду. Я всякий день учил полк мой, по частям, атаке, врассыпную, а иногда и весь полк. Казаки были всегда бодры, ездили порядочно и хорошо владели оружием. В день прихода к Елисаветграду, кн. Потемкин смотрел наши полки с валу крепости. На другой день велено было полкам показывать примеры военных действий врассыпную и атаки всеми полками. Тогда я заметил, что войсковой старшина или уже имевший чин премьер-майорский, Павел Иловайский, части подъезжал к моему полку и был очень весел, с которым хотя и очень был знаком, но я от сего задумался и, как бы предчувствуя, сделался невесел. Полки возвратились на лагерное свое место и пустили лошадей в поле. Я был у Платова, которого нашел невеселым и занятым делами, и он ничего мне не сказал. На вечере уведомила меня благодетельная особа, что князь предписал Платову полк мой отдать в команду Павла Иловайского, а меня из онаго исключить. Смутясь таковым известием, тем более, что ни с какой стороны того не заслуживал, решился ехать к Платову и сказать ему (о том), скрыв от кого я знаю. Коль скоро явился к нему, он, конечно приметив мое сокрушение, подтвердил слышанное мною, свидетельствуясь всем священным, что он не знает причины и не виноват“.

„Я поехал в полк и, как помнится, в тот же день получил повеление сдать оный Иловайскому. Все дела были в порядке, люди состояли все налицо, почему на другой день все и передал моему преемнику, а сам остался с тремя, четырьмя собственными моими людьми“.

„Г. Платов объявил мне волю князя, чтоб я шел в армию волонтером“.

— Полк можно у меня взять, но принудить благородного человека влачиться по степям — не думаю, чтоб захотели, а потому я еду домой и буду учиться пахать и жить своими трудами».

«Тут же я просил Платова пересказать эти слова кн. Потемкину. Поступок таковой князя с таким малым офицером, каким я тогда был, меня самого удивлял, но я не знал причин и уже по смерти его открылось, что он был сердит на дядю моего, графа Денисова, а потому и со мной так сделал. И почти это на правду похоже, ибо отец мой несколько месяцев сильно был обижаем и был принужден оставить полк, им командуемый, и удалиться в свой дом».

«Платов с ново-донскими полками на другой или третий день пошел далее. В Елисаветграде находились князь Юрий Владимирович Долгоруков и большой Иван Петрович Горич, к которым я явился… Они хорошо знали отца моего, — и меня кн. Юрий Владимирович весьма милостиво принял и обещал ходатайствовать. Иван Петрович также обещал, очень обласкал меня и тем много утешил. Я им несколько разов еще свидетельствовал мое почтение и много обязанным остаюсь доныне: они всегда ободряли меня и милостивое отношение ко мне не переменяли. Я сделался болен грудью; болезнь до того увеличилась, что с трудом мог говорить; но лежать в поле, в палатке — не лучшее дело, и я с последними силами бывал иногда в передней кн. Потемкина».

«В один день, рано, прискакал ко мне из дежурства князя (Потемкина) ординарец с приказанием, чтоб сейчас я явился у его светлости. Не надо было сего повторять, и я предстал в его передней. Меня все видели, но ни один не беспокоил вопросами, хотя я всем кланялся, кто войдет небывалый. Василий Степанович Попов часто через оную горницу проходил и даже я видел, что иногда взглядывал на меня, как бы с каким-то любопытством. Я иногда оставался даже и один. В такую-то минуту входит молодой офицер, как после я узнал, по фамилии Хамутинин; он, посмотрев на меня, подошел и сказал:

— Не печальтесь; вы скоро узнаете, что получите полк».

«Я его чувствительнейше благодарил и просил даже, ежели он может, чтоб помог мне в таком деле. Но со всем тем, что сильно я обижался и столько же желал получить полк, я так от болезни изнемог, что едва мог стоять, почему и убрался в свой лагерь. Но скоро другой ординарец грозно мне сказал, чтоб явился у князя. Я с таковою же скоростью, как и прежде, то исполнил. Меня позвал г. Попов и объявил, что его светлость вверяет мне бывший донского войска Иловайского полк, и чтоб я сей же час к оному отправился, и отвез бы генералу Нащокину, в Херсон, более 100 тысяч рублей ассигнациями. Я был сим чрезвычайно образован, благодарил его препокорнейше и просил, дабы скорей было сие окончено».

В ту же ночь Денисов отправился с деньгами в Херсон к Нащокину, сдал деньги, явился гр. Суворову, стоявшему у Кинбурнской крепости, а потом к полковнику Орлову, в палатке коего лечился от своей болезни*; этот самый Орлов был впоследствии Войска Донского войсковым атаманом, в чине генерала от кавалерии. Оказалось, что Орлов и Иловайский взяли из полка Денисова в свои полки почти всех лучших офицеров и казаков до 160 человек, «а на место их перевели такое же число худших. К счастию моему, один офицер, есаул, остался; старик, не знающий светской модной жизни, Сергей Варламович Варламов, и еще двое (офицеров), которые могли ему помогать. Они хотя не могли быть мне совершенными наставниками, но, рассказывая прежние свои счастливые и несчастные случаи, дали мне понятие о превратностях войны и нужности изобретать способы к побеждению неприятеля. Приметя сие, приласкал их и сделал так, что они и без дела являлись ко мне и часто рассказывали бывшие военные действия; нехороших же постарался я удалить из полку. И признаюсь откровенно, что в первую кампанию увидел, — не знаю почему, ибо и в сражениях не имел случая быть, кроме малых перепалок, — особое уважение (ко мне) моего начальника, Орлова, и некоторых генералов, да даже не однажды слышал милостивые вопросы от корпусного генерала Суворова, что весьма меня ободряло. Здоровье мое совершенно исправилось. Мы стояли на Кинбурнской косе совершенно без действия; видел только, как российская армия сближалась к Очаковской крепости, и в лимане Днепра сражался российский флот с турецким и последнего истребление».

______________________

Денисов прибыл в Крым, как показано в формуляре его, 28 марта 1788 г. Ред.

______________________

Летом казачьи полки перешли на очаковские степи, близ крепости. Отсюда они сделали, под начальством генерала Петра Алексеевича Палена, экспедицию под Хаджибей (Одесса)*. Остальное время стояли у Очакова до взятия крепости".

______________________

20 августа 1788 г. Ред.

______________________

«По наступлении зимы, выпали снега преглубокие, стужа была большая и метели чрезвычайные. Мы вырыли землянки, обделали их камышом и наготовили дров из камыша и большой травы. Лошади казачьи ходили по степям и гибли; нельзя было подвозить и людям провианту за слабостию лошадей и глубоким снегом. В таком-то положении я сделался болен сыпью по всему (телу) и столь жестокою, что по ногам были небольшие раны. В сие время, декабря 4-го, полковник Орлов получил от корпусного начальника повеление послать большую команду казаков к Бендерам с тем, чтоб непременно достали пленного, в котором повелении изволил его превосходительство своею рукою приписал, что „полковой командир Денисов на сие более других пригодится“.

— Я готов, — сказал я Орлову; где-либо умирать надо».

Команда из 200 лучших казаков, с отличными офицерами, «в числе которых и славный капитан Краснов находился, который в 1812 году генерал-майором недалеко Москвы ядром был убит», отправилась под начальством Денисова к Бендерам. «Мы не ехали, а брели по глубоким снегам; на высотах, где снег сдуло ветром, шли пешие от великого холода». Казаки напали на селение Варницы, схватили пленного и увели скота более 100 штук*. В этом деле особенно отличился хорунжий Ажогин, за что и был награжден от князя Потемкина чином сотника.

______________________

6 декабря 1788 г. Ред.

______________________

После этой экспедиции вскоре получено известие, что Очаков взят и русская армия пошла на квартиры. Родной брат Денисова был ранен на штурме в голову. Сам Андриян Денисов заболел горячкою. «Я пришел в память на р. Буге, в одном селении, где и остался несколько дней, а полки пошли далее. Меня, очень еще больного, перевезли в Елисаветград; тут мне сделалось хуже и несколько дней оставался я без всякой надежды; но, благодарю Всевышнего, опасность миновала. И я, слабый, приказал везти себя в полк, который нашли в небольшом заштатном городе Лукомне». По выздоровлении, Денисов занялся укомплектованием лошадей. Он отнесся в главную провиантскую комиссию, находившуюся в Кременчуке, которая за прошедшее время не додала полку несколько тысяч рублей, требовал денег на покупку лошадей и писал корпусному начальнику, — «но ничего не дано, а только сказано на словах, что донесением или жалобою корпусному начальнику все дело я испортил».

Денисов обратился к отцу, который и прислал до 100 лошадей. Андриян Карпович снабдил ими казаков в долг и потом года собирал свои деньги. «Я выступил с квартир, командуя двумя, Орловым и своим, полками; пришли к Бугу, где находился кн. Потемкин. Скоро пошел я с полком к Днестру, в корпусе генерал-майора Кутузова, для принятия нескольких сот пленных турок, взятых генералом Дерфельденом, близ Дуная, недалеко Галаца, которых мы ветрели близ Днестра и в тот же день возвратились. По прибытии корпуса нашего к Бугу, узнал я, что три войсковые старшины, младшие, произведены в премьер-майоры, минуя меня, о чем я жаловался генералу Кутузову и другим, и которые обещали предстательствовать у князя обо мне, но я остался при своем чине».

V

Участие Денисова в действиях русской армии в нынешней Бессарабии. — Взятие Бендер. — Прибытие к армии Суворова. — Штурм Измаила. — Сражение при Мачине. — Ясский мир. 1789—1791

«Армия наша скоро потянулась за Днестр; я с полком находился в корпусе, в команде полковника Орлова. Остановились при местечке Текучь, а после перешли на речку Бычок*, недалеко Бендер. Часто посылали к оной крепости партии, которые иногда схватывались с турками; но важного ничего не было при мне (кроме того), что в два случая схватили мои казаки несколько бывших в разъездах турок. После переведены наши полки были к селению Фальчи, где собрался большой корпус под командою генерал-поручика графа Меллина. Скоро потом прибыл к оному корпусу генерал Кречетников, который над оным принял команду, а другой корпус собирался при Пруте под командою генерала-аншефа кн. Репнина. Потом скоро наш корпус при Пруте соединился под команду кн. Репнина, и все вместе двинулись вперед к Дунаю».

______________________

5 августа 1789 г. Ред.

______________________

«Кн. Репнин с малым отрядом ездил вперед рекогносцировать местоположение и неприятеля. Армия турецкая стояла недалеко от нашей, при речке Сальче; казаки прикрывали кн. Репнина; встретились с турками, схватились, взяли в плен несколько турок и возвратились с потерянием убитых и раненых своих, но ни одного не взяли турки в плен. Тут двоюродный мой брат капитан Денисов был жестоко, ниже колена в ногу пулею ранен, с повреждением кости. Излечась, он продолжал с отменною храбростию служить и, уже по получении нескольких других ран и с ослаблением сил, отстал генерал-майором».

«Через несколько дней, 7-го сентября 1789 г., кн. Репнин, построя в боевой порядок российскую армию, пошел атаковать турецкую, бывшую под командою известного храбростию и предприимчивостию Гассан-паши. Турки, увидевши наши войска, торопливо выезжали из лагеря, что очень было приметно; наша армия, сближась к туркам верст на семь, стала: пехота в разных каре, а конница регулярная в назначенных местах; казачьи же полки, под командою полковника Орлова, были посланы вперед версты на две, отделениями, между которыми большое оставалось дефиле, и лавою стали. Турецкая конница шла на нас с большою смелостию, также в две толпы; наездники их, на прекрасных лошадях и в убранстве, показывали проворство свое и ловкость, а громким криком наносили большой страх, — особо я сие чувствовал, как небывалый в больших сражениях. А подъехав к нам на ружейный выстрел, произвели сильную стрельбу и с криком пустились во все ноги в атаку. Я до сего еще, при виде неприятеля, говорил полка моего казакам при распущенных знаменах и просил убедительно их, чтоб храбро атаковали неприятеля и не устыдили бы молодого своего начальника, уверив, что я во всех опасных случаях буду неотлучно с ними. Они в один голос отвечали, что умрут или составят мне славу, что в точности и выполнили. Весь полк, с отменною храбростию, лавою ударил в скачущего неприятеля, опрокинул и погнал; я неразлучно был с ними и, в глазах многих, убил дротиком одного турчина. После того, другой скакал прямо на меня; я не оробел, ударил его дротиком, но сделал промах; трафил только в толстое его одеяние, сквозь которое дротик пролетел, а турчин остановил свою лошадь и крепко кричал „Алла!“. Я также, не помню почему, задержал свою лошадь, и как дротик мой был воткнут в его платье, то не имея возможности оным управлять, хотел вынуть саблю, но в замешательстве не нашел оную, и так оттого оробел, а более еще оттого, что видел, как турок хватался за кинжал, а саблю у него я не видал, что свет у меня помрачился. Пришед в память, увидел, что полка моего, Быстрянской станицы казак, по фамилии Поляков, воткнул в моего противника дротик и силится свалить с лошади. Турок, забыв меня, кричит хотя сильным, но умирающим голосом. Тогда я, оставя мой дротик, отскакал прочь и громко, как помню, воскликнул:

— Владыко великий! Спаси меня и всех христиан от войны».

«Мне подали дротик, и я поскакал вперед. Турки оправились, погнали нас, а после опять казаки их опрокинули. Счастие переменялось раза три. За дефиле, где полковник Орлов с полками был, то же было; наша армия во все сие время стояла на месте. Я убил еще двух турок, из которых видел одного в сильных конвульсиях, боровшегося со смертию. С сего времени (я) весьма возненавидел дротик и уже никогда не имел его во время сражений. Ночь нас разлучила. Мы примкнули к армии и ожидали повеления. На заре велено мне с полком спешить к неприятелю. Я нашел лагерь пустой, поскакал вперед, догнал несколько повозок с сарачинским пшеном и маслом, которые заворотя, погнался за командою турок. Орлов скакал со всеми казачьими полками сзади — в виду. Армия наша также шла вперед. Тут я получил повеление остановиться, а после скоро и возвратиться; из повозок, мною взятых, волов взяли в армию, а вещи все расхватали, кто был посмелей».

«Армия наша остановилась в лагере и в тот же день, или на другой, не упомню, перешла речку Табак, расположилась при большом озере — Ялтусковском лимане, и скоро пошла к Измайлову. Подошед на пушечный выстрел к крепости, стали в ордер-баталии; открылась с обеих сторон канонада, и наши несколько были побиты во фронте*. Конница турецкая выезжала из крепости, но наши полки не имели приказания сражаться и оставались посему в бездействии; в левой же стороне, куда пошел с особым корпусом генерал Кутузов, казаки, под командою Платова, весьма наездничали. Конечно, Платов, пользуясь случаем, приучал новых казаков. Пробыв в таком положении несколько часов, возвратилась армия наша в прежний при Ялтухе лагерь. За сии дела того же года, декабря 29-го, произведен я в премьер-майоры».

______________________

12 сентября 1789 г. Ред.

______________________

«Армия наша, постояв, не помню сколько дней, пошла к Бендерам, где я во время рекогносцировки был в сильной с неприятелем схватке врассыпную и где турки удивляли меня проворностью лошадей. Крепость сдалась*, и мы расположены были в Молдавии по квартирам».

______________________

30 октября 1789 г. Ред.

______________________

По взятии Бендер Денисов съездил на несколько дней домой, где и «был весьма утешен со стороны родителей и милой малютки (дочери), но жену оставил с оскорбленным сердцем».

«По возвращении, мы скоро выступили, но уже весною и при хорошем подножном корме, вниз по Пруту. Корпус под командою генерала Потемкина, в виду Рябой-Могилы, долго тут стоял, удаленный от реки, и воду доставали из вырытых войсками колодцев, отчего, вероятно, сделалось чрезвычайно много больных. Перенесли лагерь к Пруту; тут нечувствительно больные начали выздоравливать».

«В продолжении сего 1790 года, по сделании некоторых движений, остановился сей корпус, где и я с бригадиром Орловым находился — при Ялтуском лимане, простоял до осени и два раза подходил к Измайлову, но без всяких важных действий возвращался. Я был несколько раз в партиях и очень близко подъезжал к крепости, но ничего не успел. Наконец, когда корпуса, ниш и генерала Кутузова, облегли Измаилов и черноморский флот сблизился, прибыл к нам граф Суворов-Рымникский, с приездом которого начались приготовления — конечно, взять город. И так все были окуражены, что везде слышны были уверения, что город будет непременно взят».

«Под 11-е число декабря 1790 г. назначено было штурмовать крепость; все войска готовили лестницы и фашины. Казачьим полкам тоже приказано быть готовым пешим с короткими дротиками. Разделили их на две колонны: одна — под командою Платова, другая — под командою бригадира Орлова, в которой и я с полком был, обе — под начальством графа Ильи Андреевича Безбородко. По изготовлении всего, мы, в полночь или еще раньше, устроились в колонну; охотники стали впереди с фашинами; за ними, как мне помнится, после двинулись и мы в глубоком молчании, подошли ближе и остановились, дожидаясь сигнала. И когда были пущены ракеты, наша колонна скорым шагом побежала ко рву, не доходя которого была встречена картечными выстрелами, чем многие были убиты и ранены. Близ меня идущий полка моего храбрый сотник, по фамилии Черкесов, упадая от жестокой раны, с каким-то невнятным хрипением, схватил меня за галстук, преклонил до земли и тут же умер. Колонна наша несколько поколебалась, но скоро оправилась, достигла рва, и близ бендерских ворот многие казаки, я, войсковой старшина Иван Иванович Греков, по лестнице полезли на батарею, скоро взошли на оную, но никак не могли прорваться через туры, из которых устроены были амбразуры. Большая часть из нас были побиты, и хотя все почти полковые начальники к нам подоспевали, но не могли взять батарей и были почти сброшены с оной, избитые и раненые. Я был оглушен из рук брошенным ядром, которое ударило между плечьми, два раза ткнули меня дротиком в платье и банником получил несколько ударов в голову. Первый удар весьма сильно во мне от ядра подействовал: я сполз с батареи, и все другие оную оставили. Немного опомнившись, старался я взойти еще на оную, но все усилия мои были не действительны; я взошел на первый порог или бруствер, звал, но никто ко мне не шел. Тогда я спустился и тут же услышал, что мы отрезаны сзади и неприятель всех режет и убивает. Я видел, что находящиеся во рву бегут в левую сторону; в недоумении — что делать, увидел в одном месте, что один казак вылез изо рва, а два другие, держась за его платье, силятся то же сделать. Непременно решился я сим воспользоваться, впрыгнул на одного, ухватил за мундир первого, выскочил изо рва и пошел, не зная куда, — или, лучше сказать, от робости не умел о том и мыслить. Пули меня сопровождали. Пройдя несколько, увидел во рву, довольно глубоком, как помнится, натурою произведенном, много казаков, к которым и примкнул. После скоро увидел тут же моего начальника бригадира Орлова и секунд-майора Краснова; мне сказали, что родной брат мой, бывший уже войсковым старшиною, убит и два двоюродных брата тоже; полка моего ни офицеров, ни казаков тут не нашел, из которых, бывши во рву, еще видел многих убитых. Бригадир Орлов подошел ко мне и в большом сокрушении сказал, „что он весьма сожалеет, что слава донских казаков сим случаем погибнет“, и спрашивал: „нельзя ли исправить?“ на что отвечал я, что ежели он хочет, то стоит с сими остатками храбро наступить — и батарея наша, и что я готов еще действовать. Тогда он очень меня просил, чтоб неудачу нашу исправить, на что отвечал я: — Командуй казаками, а я иду вперед». «С сим словом я вышел изо рва и, обнажа саблю, вскричал: „Друзья, вперед!“ и пошел к крепости. Казаки многие меня опередили и со стремлением полетели; но мы, хотя уже и видно было, по ошибке, шли против бендерских ворот, где весьма много находилось турок, и сильною из ружей стрельбою многих моих казаков побили. Тут подоспел ко мне казак моего полка, Киселев, схватил за руки, и меня, с помощью других, отнесли в сторону и показали мою ошибку. Тогда, рассмотрев лучше, я повел казаков на батарею, на которую прежде всходили. Казаки вскарабкались на оную с геройским духом и сколько нашли турок — побили; правда, что оных не более 20-ти было. Сделавшись победителем батареи, я несколько утешился, но смерть братьев моих и многих офицеров весьма меня сокрушала. Тут через посланных узнал я, что родной брат мой жив, но весьма опасно ранен. В крепости на обеих сторонах я видел ужасный бой, и в самой близости меня Мекнабова колонна еще не взяла своей (батареи?), к которой из нутра города подоспели на помощь с пушками. Тогда я увидел Кутузова и Платова в городе, к которому послал сказать, что сделал и где я. В самое это время от бендерских ворот турки, до 300 ч., с противной стороны, меня атаковали, но были усмотрены и, все почти раненые, в ров казаками сброшены, где от подоспевших казаков и побиты»*.

______________________

За штурм Измаила Денисов получил орден св. Георгия 4-й степени. Ред.

______________________

По окончании штурма Денисов заботился о раненых своих братьях, офицерах и казаках. Он сам отыскал лекаря и заплатил ему из своих денег.

«Брата я нашел почти неживого, у него рука выше локтя, вся кость была раздроблена; в ноге пуля прошла через всю лапу и остановилась в большом пальце, которую при мне лекарь и вынул. В той же палатке лежал генерал Мекнаб, двоюродный мой брат, двумя пулями тяжело раненый, и несколько наших полковых начальников и офицеров».

Из Измаила казаки выступили на прежние квартиры, а в начале 1791 года стояли при Пруте и Берлате. В июне месяце армия, под начальством князя Репнина, двинулась на Мачин, близь коего «открылась вся турецкая армия, превосходящая нашу втрое или вчетверо и занимающая великое пространство. Началось сражение в разных пунктах. Конница турецкая с большою отважностью бросалась и иногда брала над нашею кавалерею поверхность; казаки также, быв разделены, дрались. Бригадир Орлов с четырьмя полками, где и мой был, сильно ударил на левом фланге, турок опрокинул, но турки исправились, погнали нас. И таким образом дрались до самой ночи. Пехота наша наступала и двигалась вперед, как твердая стена. Неприятель ретировался. Подо мною убили лошадь. На месте баталии армия наша стала. В начале ночи сделалась в армии нашей фальшивая тревога, от чего и пробыли все под ружьем всю ночь»*.

______________________

28 июня 1791 г. Ред.

______________________

На другой день князь Репнин послал Денисова по следам неприятеля. Отъехав 15 верст, Денисов послал вперед сотника Никулина, сам двигался за ним, а остальную команду оставил на месте. Никулин наткнулся на отсталых турок, взял брошенную на дороге пушку и волов и, вместе с Денисовым, возвратились к месту расположения остальной команды. Денисов явился к князю Репнину во время обеда, представил пленных и пушку; князь благодарил его. За последние дела Андриян Карпович получил золотую медаль с портретом Императрицы Екатерины II и с надписью — за что оная пожалована и кому, для ношения на шее на георгиевской ленте. Между тем русская армия перешла Дунай и здесь расположилась; полк Денисова прибыл в Яссы; туда же приехал граф Александр Андреевич Безбородко и турецкие уполномоченные, здесь и заключен был мир.

VI

Вступление русских войск в Польшу. — Сражение при Шпичинцах и Городице. — Пребывание в Варшаве. — Накануне восстания. — Игельстром и Апраксин. 1792—1794

В 1792 г., в командование армией вступил генерал-аншеф Михаил Васильевич Каховской, который повел войска в Польшу. Авангардом командовал бригадир Орлов; в числе полков его был и полк Ан. К. Денисова. Орлов поручил ему занять местечко Мурафу. Денисов вступил в переговоры об уступке местечка. Какой-то польский поручик с бранными словами кричал на посланного Денисовым казачьего офицера, чтоб тотчас отступили или он прогонит их. Денисов, вместе с премьер-майором Никитою Астаховым, решились сделать нападение, несмотря на то, что в двух полках их было не более 400 человек. «Такова участь казачьих полков», — пишет Денисов, — «всегда казаки столько употребляются по дежурствам, к волонтерам, по провиантским, комиссариатским комиссиям и разным транспортам, что всегда на половину остается при полку, а иногда и того менее. Так даже случается, что чиновники, отпросясь в отпуск, увозят казаков в свои дома, и уже оттуда дают им способ возвратиться на Дон, а полк о всем оном не имеет сведения. При сем долгом поставляю сказать: когда я дознал, что один пехотного полку поручик, находясь без должности в одном селении, имеет полка моего казака, то послал к нему сказать, чтоб немедленно казака отпустил; но он того не сделал и отозвался, что его никогда не отпустит, почему я принужден был послать команду силою взять».

Между тем, обе стороны сходились; поляки кричали с бранью, чтоб выходили с земли польской, и начали стрелять. Казаки напали на неприятеля с криком, расстроили его и долго гнали; почти все были побиты или взяты в плен (15-го мая 1792 г.). «Более 400 лошадей досталось победителям, но ими не одни наши полки воспользовались. Бригадир Орлов со всеми полками спешил к нам и послал с храбрым секунд-майором Красновым наперед охотников, которые и подоспели к мостику, где скоро храбрый Краснов в ногу пулею жестоко ранен».

31-го мая Денисов догнал поляков при Шпичинцах, куда вскоре прибыли Орлов и прочие войска. Казаки пустились в атаку на польскую кавалерию.

«Главнокомандующий все действия сам видел и в честь мою несколько раз прокричал ура, и когда я к нему явился, тут же в скорости, весьма милостиво благодарил». Скоро подоспела наша пехота и полковник князь Голицын послан был с частью оной выбить неприятеля из леса; в помощь ему придан полк Денисова. «Въехав в лес, увидел я, что весь полк не может действовать за густотою онаго, а потому послал в две стороны небольшие для осмотра неприятеля команды, а сам взял десять казаков, оставя на месте полк, и поскакал искать князя Голицына».

Найдя князя в сильной перестрелке с неприятелем, Денисов сдал ему собранных по лесу до полутораста русских пехотинцев и, оставя при нем четырех казаков, поехал, по просьбе князя Голицына, собирать еще разбревшихся в лесу пехотинцев.

«Я оставил при себе двух казаков, остальных послал в сторону осмотреть лес, приказав им, ежели найдут своих, (то) посылали бы к князю, сам поехал в другую (сторону). Слышу шум, пробираюсь сквозь лес, без дороги; мне встретились два или три из пехоты нашей, которые все несли в горстях по несколько червонных; на вопрос они отвечали, что отбили с золотыми деньгами целый ящик, при котором много наших, и до того ссорятся, что у многих изрезаны руки. Зная, что таковые случаи весьма опасны, поворотил я в сторону, наехал, и весьма близко, на пробегающих человек до 10-ти пеших солдат, закричал на них, чтоб спешили к князю Голицыну, которые в тот же момент по мне все выстрелили из ружей. Казаки, при мне бывшие, закричали, что это неприятель; мы пустились в сторону, сами не зная куда, и выскочили на поляну с исцарапанными о сучья лицами».

Поляков прогнали. Затем происходили стычки: 3-го июня при селении Воловке, 4-го — при Любаре, 7-го — при Зеленцах. Отсюда часть войск, под командою гр. Ираклия Ивановича Маркова, была послана по дороге на Заславль. Граф Марков, считая неприятеля сильным, решился принудить его к сдаче, но оказалось, что главные силы его были за лесом, на который шел Денисов со своим полком.

«Получа повеление и как мне далее других было обходить, то я и потянулся прежде. Проходя поле, вышел я на неширокое, но длинное, болото, через которое редкая лошадь перешла с седоком, но я оное перешел, ссадив казаков с лошадей, пеший. Тут прискакал ко мне подполковник Николай Николаевич Раевский и объявил, что ему велено быть со мной.

— Командуйте полком, а я не останусь, — сказал я». «Мы были друг другу очень знакомы, почему он меня просил дружески, чтоб я остался, на что я согласился и рассказал ему мой план. Пошли вперед и наехали на другое более топкое и широкое болото, осмотрев которое, положили: полк переправить через болото и выстроить а самим ехать ближе к неприятелю и лучше его осмотреть. Полк опять пеший перешел, но несколько лошадей загрязли. Мы поехали и увидели, что густая колонна кавалерии выходила из-за леса особо от тех войск, которые стояли прежде; рассматривая внимательно, по некоторым отличиям приметили, что третий полк выходит, а конца не было видно. Тогда Раевский приказал, чтоб полк переправился за болото, назад. Не успел посланный прискакать к полку, как погнались за нами и препроводили через болото нас весьма неучтиво: у многих лошади завязли в грязи и едва всех спасли. Видя таковую разницу в неприятеле, Раевский за долг счел сам видеться с генералом Марковым и ему донесть, с чем и поехал, а я послал, как помню, две партии во фланг неприятеля с тем, чтобы пленить хотя одного, дабы дознать, что значат прибылые войска. Одна партия ударила на небольшую команду и, потеряв, к сожалению всего полка, прежде упоминаемого храброго сотника Никулина, возвратилась; другая — схватила товарища (т. е. поляка), который сказал, что вся польская армия подоспела. В сей момент наша пехота уже к неприятелю сближалась и артиллерия с обеих сторон действовала. Я с офицером к графу Маркову послал пленного; офицер нашел его в таком месте, где картечь и пули сыпались на него и пехоту как густой град, и обо всем доложил; на что получил от Маркова ответ — что уже знает обо всем».

«Я получил приказание примкнуть с полком к правому флангу Екатеринославских гренадер, которые сражались как львы и уподоблялись твердой каменной стене. Полковая музыка играла и тихо подавалась вперед; раненые ползли назад, держа свое оружие; убитые, как бы с намерением, покойно лежали. Полк мой стал близ оных, как сказал я, во фланге, несколько уступя назад, и частью был прикрыт малым возвышением. К нам швыряли поминутно ядра, от которых казаки мои не могли стоять покойно и часто просили, чтоб их весть в атаку, но сего не позволено. Лошадей в полку моем убито более тридцати. Я известился, что на левом фланге нашем все казачьи и гусарские полки опрокинуты и прогнаны через мельничный став. Быв в таком положении и рассматривая движения неприятеля, который первую пехотную линию свою заменил свежею, я предвидел, что кавалерия скоро атакует меня, и послал к Маркову сказать о сем. Скоро прискакал ко мне, как помню, Смоленского драгунского полку секунд-майор, прекрасной фигуры, большого росту, немецкой фамилии, и сказал, что он отряжен с 3-м и 4-м эскадронами под мою команду и спрашивал приказания. Я показал место, где должно встать эскадронам, которые скакали уже близко. В это время артиллерия, как гром, гремела. Я осмотрел казаков и неприятелей, и когда оглянулся на майора, только что командовавшего эскадронами, вижу, что храбрый и прекрасный майор на земле лежит без головы, которую ядром оторвало. Екатеринославские гренадеры, ни на момент не изменили своей твердости, сбили вторую неприятельскую линию, но подоспела третья. Наших много было убито и ранено; музыканты, в свою очередь, претерпели и замолчали. Конница неприятельская подступила к правому флангу атаковать мой полк, но болото ей препятствовало произвесть то; орудия наши, поставленные против неприятеля, сильно оную разили, а спешившиеся казачьи стрелки также оную били. В этот момент, когда солнце близко закату было, увидели мы сзади нас и по нашей дороге большую пыль. Неприятель скорым маршем начал отступать и скрылся. Нам преследовать и на ум не всходило, а от радости, что Всевышний избавил от неминуемой смерти, были все в удивлении. Пыль подлинно послал к нашему избавлению Бог».

«Храбрый Донского войска майор Краснов, излечась от раны, полученной при Мурафе, ехал к своему полку еще слабый. Приезжает и видит критическое наше положение и брошенный без всякого прикрытия наш вагенбург, из генеральских колясок, нескольких лазаретных фур, повозок и казачьих вьюков составленный. Краснов увидел, что стоит прискакать одному эскадрону и (вагенбург будет) взят. Краснов уговорил людей примкнуть к войскам; те послушались и поскакали, подняв пыль, принятую поляками за войско, спешившее к нам в сикурс».

«При сем еще за долг поставляю упомянуть, да даже и не имею сил умолчать, что гренадеры Екатеринославского полка столько при сем случае показали храбрости и твердости, что подобной, хотя был я во многих сильных и генеральных сражениях, нигде не видел; даже действия штурма Измайловского не могу сравнить: там больше было убийства, но управляла храбрыми запальчивость и какая-то забывчивость; тут же сражались, удерживали место, двигались по повелению, видели, как товарищи умирали и девит без малейшего отдохновения выдержали. И тут же видели переменяющегося неприятеля и поражение нашей кавалерии».

«Я за это дело получил св. Владимира 4-й ст. с бантом*. Затем, в том же году, я был в сражениях 13-го июня при местечке Острага, 16-го — при Верховой, 21-го — при Дубпах, 26-го — при Владимирже, июля 7-го — при Дубенке и 15-го — при Маркушеве. О сих действиях нужно мне расспросить бывших со мной».

______________________

Дело происходило при Городнице 7 июня 1792 г. Ред.

______________________

«После сего сражения (при Маркушеве?) велено поступать с польскими войсками благосклонно, но быть в осторожности. Скоро за сим генерал Каховской, с 10-тысячным корпусом и казачьим моим полком, потянулся к Варшаве и остановился в лагере близ города, на Висле. Русские ездили в город».

Денисову понравилась Варшава, он часто бывал в ней, жил по неделям, и начал, как сам выражается, «учиться щеголять, сделал некоторое знакомство, но, должен сознаться, все делал без уменья и без выбору, и как сказал в начале моей истории, что я небогатого отца сын, увидел скоро, что щегольство мне не пристало, но вместо того, чтоб хозяйством и бережливостью исправиться, вздумал умножить мои доходы карточного игрою, или, прямее сказать, знакомство с таковыми завлекло в оную игру, отчего и более себя расстроил, даже до того, что хороших продал лошадей, дабы иметь чем себя содержать. Но за всем тем, я себя нигде не замарал; всегда, когда только был здоров, являлся к моим начальникам, к разводам, у графов Зубовых, у которых всегда россияне и даже польские иногда господа бывали в театре, в больших вечерних собраниях у главнокомандующего и у вельмож польских. Многие знатные госпожи меня знали, а у некоторых из сего же класса я бывал с визитными почтениями».

«Между тем, граф (?) Каховской заменен бароном Игельштромом. Полк мой получил приказание расположиться на квартирах в земле добржанской и пользоваться провиантом и фуражом от жителей. Игельштром почтил меня доверенностью и дал секретное повеление о наблюдении за жителями. В течение нескольких месяцев стоянки (я) успел приобрести почтение и уважение местных дворян, делившихся на две партии и одна другую ненавидевших».

«Я нашел в обеих партиях таких особ, которые охотно рассказывали мне свои действия, но вообще оные были пустые, доказывавшие их горделивое свойство и местничество, почему и оставлял их в покое». Дворяне были очень довольны постояльцами; секретно от Денисова послали они к Игельштрому депутатов из лучших особ, благодарить его за спокойных квартирантов и уверяли его, что казаки обходятся с жителями, как с друзьями; «за что главнокомандующий в самых лестных выражениях, при большом собрании, благодарил меня лично. А после он же представил меня к награждению чином; почему, как я партикулярно дознал, и был я произведен в подполковники»*.

______________________

28 июня 1794 года. Ред.

______________________

«В 1793 г. полк мой переведен из квартир близ Варшавы в лагерь. И здесь я приобрел расположение соседей: они приглашали меня на обеды и вечеринки». Раз несколько дам, без кавалеров, уговорились и посетили казака; он угощал их кофеем, уговорил остаться на казацкий ужин, послал в Варшаву за припасами, обратился к содействию местной помещицы Дочуминской, — «и на ужин было желе и пирожное». Гостьи были веселы, шутили с казаками и жаловались, что в военное время они очень их боятся.

Тем не менее, в исходе 1793 и в начале 1794 года все предвещало войну. «Я получил секретное наставление, что делать, если нечаянно вспыхнет революция. Вскоре, в проезд мой в карете по Варшаве, слышу, что какой-то фрачник, стоя на улице, громко ругает меня, и убежал в один дом, хозяин коего с клятвою уверял, что такого человека в доме нет. В другое время в мою карету кидали с бранью каменья и кричали, что „Денисова надо убить!“. О таком настроении жителей я донес корпусному начальнику, генерал-поручику Степану Степановичу Апраксину, который повез меня к Игельштрому. Тогда барон Игельштром, расспрося обо всем, сказал, что такие случаи надо пренебрегать; а я отвечал, что готов сие исполнить и сам так мыслил, но не ручаюсь, чтоб всегда наблюл такое умное равнодушие, и тут же доложил, что секретное его повеление о случае нападения на нас, я с полком не буду иметь возможности выполнить и все пункты занять, и даже осмелился сказать, что все наши войска сильно претерпят и не исполнят предписанного. Тогда спросил он меня, что же я лучшим нахожу? На что я отвечал, найти его высокопревосходительству выгодную квартиру на краю города и все войско поставить к самому краю, вокруг оной — пусть же нас достанут. На что он сказал, что он это бы сделал, ежели бы он был только военный генерал, но он и министр».

VII

Революция 1794 года. — Мадалинский и Костюшко. — Отступление русских войск. — Подвиги казаков. — Поражение и плен польского полковника Добика у Липового поля. — Стоянка русских и прусских войск под Варшавой. — Стычки с поляками. — Опасное положение Денисова и избавление его майором Грузиновым. 1794

«Весною 1794 года, не помню которого месяца, бригадный начальник польских войск Мадалинский, не предупредив начальство, выступил со своею бригадою с квартир и, войдя в прусские границы, направился к Кракову. Это принято было за начало революции. Мне велено спешно с полком двинуться к Варшаве и через партии, не входя в Пруссию, наблюдать движение Мадалинского. Генерал Тормасов, с частью регулярной пехоты, выступил в лагерь; я присоединился к нему. Мои партии по некотором времени донесли, что Мадалинского бригада, милях в пятнадцати от Варшавы, вошла в польские границы. Мне велено было с одним моим полком, в котором было не более 150 человек налицо, под ружьем, догнать Мадалинского и, конечно, разбить. Слыша таковое приказание, я объяснил Апраксину, что такое число людей не может меня обнадежить в исполнении его приказания и еще прибавил, что я не Илья-Муромец, да и он в нынешнее время не мог бы своих чудес выкинуть».

«Мне не вняли, и увеличили команду только 40 казаками.

С этими двумя сотнями казаков я пустился в погоню за Мадалинским; на дороге схватил, ехавшего из Кракова, курьера Костюшки с воззваниями, чтоб поляки, с оружием, спешили к нему, что война открылась и он главнокомандующий. Курьера с бумагами я отправил к Игельштрому, а сам двинулся вперед. Помнится, в Каневе я узнал, что Мадалинский соединился с пехотою и артиллерией и составил корпус до 3-х тысяч. Один, захваченный казаками, шляхтич передал, „что он послан ко мне от Мадалинского сказать, чтобы я его оставил в покое и, что он никакого военного действия против россиян не начнет“, Мадалинский рассказал шляхтичу, что он знает, когда я выступил от Варшавы, с каким числом казаков и где, для доставления моих донесений, оставил оных, с точностью — как и было». Отослав шляхтича к Мадалинскому с угрозою, что как скоро его догоню, то, конечно, разобью, — я, однако, не пошел далее, а, опасаясь нечаянного нападения значительнейших сил неприятеля, остался против Мадалинского, раза три переменив места; Мадалинский потянулся к Кракову, а я занял оставленное им местечко. Прибыл генерал Тормасов с небольшим числом пехоты, сразился с Мадалинским, но как был слаб, то ничего важного не мог предпринять с выгодою, а остался малым доволен"*.

______________________

20 марта 1794 г., при Скальмироне. Ред.

______________________

«После сего скоро явился к нам дядя мой, граф Денисов, соединил некоторые войска, отдельно бывшие недалеко, и составил из всех оных тот корпус, о котором я в начале моей истории, под статьею его (т. е. о нем, о графе Денисове), описал». (См. «Русскую Старину», т. X, стр. 12-18).

Войска польские усиливались, и граф Денисов отступал, останавливаясь по временам для удержания неприятелей*. Так, 16-го апреля дрались при реке Нидице, 29-го апреля и 1-го и 6-го мая — под Полонцом, 7-го — при Сташеве. Здесь, к войскам графа Денисова, присоединился отряд генерал-майора Хрущова. Граф Денисов имел в виду дать сражение при Сташеве, но как в это время другой неприятельский корпус переправлялся через Вислу, с целью соединиться с Костюшко, и бригадир Фролов-Багреев не мог предупредить переправы, то казацкий генерал потянулся к границам Пруссии. «Храбрый премьер-майор Краснов за полученные раны произведен был в подполковники и находился с полком Яновым, в отряде Хрущова, почему и сделался, как старший, моим и всех Донских полков начальником; но, по несчастию, при Сташеве был опять тяжело ранен, выехал из корпуса, для лечения, в австрийский кордон, а казаки и были все подчинены мне, с которыми прикрывал наш корпус».

______________________

24 марта при Сломнике Тормасов был разбит, о чем упомянуто в 1-й главе этих Записок. («Рус. Стар.», т. X, стр. 13). Ред.

______________________

При отступлении казаки Денисова имели с неприятелем сшибки: 13-го мая при Зогае, 16-го — при Слуне, 19-го и 20-го — при Тернове. У Костюшки было от 25 до 30-ти тысяч войск; у графа Денисова — не более семи тысяч. Польский генерал упустил время напасть на русских у дефиле, за Терновым, и дал возможность свободно отступить к Щикочину. "Здесь я получил приказание полковника графа Апраксина — пленить во что бы то ни стало одного из неприятелей и доставить в главную квартиру, и когда это не удалось и разъезд казаков возвратился из поиска с несколькими своими ранеными, то мне прислали выговор.

«Я написал в рапорте, что у меня нет поляков в команде и что не могу их схватывать как и когда хочу, а только беру когда могу». С тем вместе вызывался, буде генерал позволит, самому идти в партию. Приказал этот рапорт переписывать, а сам вышел из палатки и увидел близ себя, полка моего, храброго казака Быкодорова. Он сделал мне почтение и спросил, почему я не весел.

"Зная его, как очень храброго, рассказал ему обо всем. Тогда вызвался он охотою испытать свое счастие, ежели я позволю. Я велел ему выбрать каких он хочет и сколько (хочет) казаков, но он не взял более, как двух своих всегдашних товарищей. При сем не могу умолчать о странном дружелюбии храбрых людей.

"Быкодоров свойства был горячего и горд до грубости; иногда позволял себе выпить излишнюю рюмку, временно и довольно редко, но всегда пред сражением и во время сражения был трезв. Казак Черников, уже весьма не молодых лет, совершенно трезвый, тихой до того, что никто не слышал бранных от него слов, услужливый и богобоязливый, но стойкий в случае несправедливой обиды, третий — пьяница, дерзкой и буян. Они были разных станиц и артелей, но во время боя — рады умереть друг за друга, и ежели один из них скачет, — что при экзерцициях врассыпную, часто случалось, — на неприятеля, или находится в опасности, тогда другие, забывая себя, стремятся к своему товарищу. С сими-то Быкодоров пустился без всякого другого наставления, как только достать хотя одного (поляка) в плен.

«Отъехав от полку, Быкодоров приказал своим товарищам ехать сзади себя за ним, на таком расстоянии, что могли видеть все его действия».

«По уговору с Быкодоровым они должны были помогать ему в случае возможности; если же он будет отрезан сильным неприятелем, то его оставить и спасать себя. В одном селении два неприятельские кавалериста заметили Быкодорова, пустились уходить к своей цепи и к лагерю, а Быкодоров за ними. Дело было днем, пред полуднем. Проскакав (польскую) цепь, кавалеристы предупредили о погоне за ними, но часовой принял казака, в синем мундире, каковые и в их войске есть, за одного из своих. Быкодоров подскочил к нему, выхватил у него за эфес саблю и пистолеты и бросил их в сторону. Подскакали двое товарищей казаки, окружили часового, схватили за повода его лошадь и опрометью поскакали назад. Часовой, как сам потом рассказывал Быкодорову, не успел опомниться, и сознался, что не может себе представить, что сие с ним было».

«Того же мая 24-го дня (1794 г.) неприятельские небольшие отряды, пехота и кавалерия, подходили к казачьим полкам; в таком случае хотя я и не велел полкам вступать в сильное сражение, но некоторыми, быть может нам только известными, оборотами взяли несколько в плен и побили; но войсковой старшина Попов, командуя Яновым полком и, по запальчивой храбрости ударив в редколесье (на прогалинах, между лесами) на пехоту, потерял убитыми четыре и до десяти ранеными».

«25-го мая, когда казачьи полки были вокруг наших войск порознь, а мой полк оставался на прежнем месте, рано поутру, получил я донесение, что неприятельская армия одною колонною, скорым маршем, идет к нашему корпуск. Я дал знать моему генералу; послал казачьим полкам повеление, чтоб спешили со мной соединиться, и с полком моим потянулся против неприятеля. Я скоро увидел, что мои партии, соединенно с пикетными, сильно преследуемы неприятелем, а потому приказал храброму войсковому старшине Грузинову взять охотников и скрыться в стороне, в лесок, и ежели неприятельские передовые несколько его проскачут, чтоб храбро в них ударил; сам же я поскакал к тем, которых гнали, и направил их отступать к приготовленной засаде. Неприятель, видя малое число наших, без обороны уходящих, гнался без всякой осторожности. Майор Грузинов, вылетев из лесу, ударил с большою отважностью в бок; бегущие спереди опрокинули неприятеля; при этом многих убили, до 20-ти человек взяли в плен, и вскачь отступили перед их армией. На сем месте остановился неприятель на короткое время, усилил отряд передовой кавалерии, и уже, не нападая на казаков, польская армия шла прямо вперед по дороге, через лес лежащей; а я с полком — в обход онаго; тут прискакал ко мне Янов полк. Когда войска польские прошли лес и вышли на поле, а я с полками успел обойти и впереди стать, явился и Орлова полк, под командою премьер-майора Николая Васильевича Иловайского».

«Неприятельская армия остановилась в ордер-баталии фронтом, лагерем; кавалерия сошла с лошадей в виду нашего корпуса, не далее пяти верст расстоянием. Я обо всем часто доносил моему начальнику. Казаки стояли, рассыпавшись, по полю, дабы не потерпеть от выстрелов ядрами; неприятель стоял покойно; отряд кавалерии, от трех до четырех сот человек, выступил вперед и, пройдя версты полторы, остановился и был на лошадях; я решился оный разбить и, дабы удалиться от большого дела, решился произвести то малым числом. Подъехав близко, осмотрел и возвратился с мыслями, что это можно. Тут подъезжает ко мне премьер-майор Иловайской и спрашивает, о чем я думаю? Но я ему не сказал намерения своего, а отвечал довольно сердито за нескорый его с полком приход. Он оправдывался, что не он виною, а генерал Рахманов, который не скоро его отпустил, и что он угадывает мое намерение и берет на себя произвесть оное. Я благодарил за ревность к службе и геройский дух, и открыл ему мою мысль; при этом сказал, что ежели сие исполнится малым числом, то вся армия неприятельская будет зрительницею (нашего подвига; мы вселим) страх в каждого и даже облегчим себя тем, что неприятель вперед уже не осмелится отважно на нас наступать».

«Я решился взять из Орлова полка сто человек, да из Янова полка человек 50, с капитаном Красновым, очень храбрым. А как полки были вместе и готовы, то в момент сия команда составилась».

«Майор Иловайской поставил оную лавою, отдал нужный офицерам пред казаками приказ, взял в руки дротик и воскликнув: „Любезные друзья, вперед!“, пошел прямо на неприятеля шагом, а сам на удалом коне впереди. Неприятельская застава, видя сие, начала устраиваться и обнажила палаши. Иловайский, подошед на ружейный выстрел, пустился рысью и ударил с такою храбростию, что в минуту опрокинул всех, и прогнав несколько войск, ретировался и гнал перед собой человек 50 пленных, за убитыми осталось на месте, по крайней мере, столько же. При отступлении увидели сзади нас скачущих человек с десять прусских офицеров, которые явились ко мне, сказывая, что они скачут из своей армии, которую сам король ведет и очень уже близко, и просили, чтоб я им пересказал последнее действие, которое они частью видели. Я удовлетворил, хотя с нуждою, их желание, потому что надо было объясняться по-французски, каковой язык худо я умею. Они откровенно сознались, что ежели бы не были самовидцы, то бы не поверили».

«После сего неприятельская вся кавалерия села на конь и выступила линией против казаков. Я приказал, не делая ни одного выстрела, отступать спокойно; неприятель, пройдя версты три, остановился и через полчаса возвратился в лагерь к своим, когда солнце уже закатилось».

«26-го мая (1794 г.), рано услышали мы подтверждение, что король Прусский тот же день соединится с нами. Граф Денисов поскакал к нему навстречу и скоро с его величеством возвратился. Прусские войска показались и, по малом отдохновении, все устроились и пошли в атаку. Правый фланг составляли прусские, а левый — российские войска; казаки находились в самом конце левого фланга и примыкали справа к Смоленскому драгунскому полку».

«Сражение начато в средине пехотою. Наши шли, как стена, не останавливаясь и не подаваясь назад; неприятель скоро был потревожен, но держался; начальники их скакали во все стороны с приметною торопливостью. Гром пушек, стрельба ружей и военные крики заглушали уши».

«В это время вся неприятельская кавалерия гордо и отважно двинулась на нашу кавалерию и казаков. Я приказал казачьим полкам равняться с нашею регулярною кавалериею. Все наши полки двинулись и полетели в атаку; неприятель то же сделал; слетелись, остановились в дистанции такой, что лишь саблями не могли рубиться, но наши скоро ободрились, крикнули, пустились вперед, неприятель был опрокинут и вогнан в средину бегущей уже польской пехоты, от которой казаки многие были убиты и ранены. Польские войска в беспорядке бежали, но осыпали нас пулями, и вся наша кавалерия принуждена была отскакать в сторону, чтобы устроиться».

«Неприятели вбежали в лес и скрылись в оный; король приказал всем российским и прусским войскам остановиться и не пошел преследовать бегущих».

«Простояв несколько, пошли российские и прусские войска по дороге к Варшаве, куда и неприятель бежал. Я с полками казачьими двинулся июня 9-го. В сие время прибыл к российским войскам генерал-поручик Ферзен и над оными принял начальство. Я с полками подвинулся к большим лесам, называемым и Липово-поле и открыл, что в оном тысячи полторы пехоты с пушками и часть кавалерии, под командою полковника Добика, скрываются. Через посланные партии уверился в том и донес куда следовало, на что получил повеление разбить оный неприятельский отряд. Два раза я пытался войти с полками, Орлова и моим, в оный лес, но открывалось, что все дороги были заняты неприятелем; при том же так как казаки совсем не могут действовать в лесу, то принужден был воротиться, о чем и рапортовал. Граф Денисов 15-го того же июня с двумя пехотными полками и частью кавалерии пришел ко мне, приказал вести донские полки на неприятеля; сам шел с пехотою за мной. Я нашел, что большая дорога завалена засекою и наблюдаема пехотою; приказал несколько спешить казачьих стрелков, сбить неприятеля и очистить дорогу. Застава неприятельская долго держалась, производя сильную пальбу, но казаки зашли во фланги. Неприятель бежал; я с полками приблизился к главному их отряду и остановился скрытно за лесом. Пехота наша туда же пришла, сделала привал и скоро двинулась вперед. Между тем посланный старшина Миллеров (Миллер), с командою казаков для наблюдения неприятеля, нечаянно был атакован, опрокинут и прогнан, но, к счастию, мало было убито. Польские войска стояли в средине леса, на довольно просторной поляне, на небольшом возвышении. Граф Денисов распорядился их тут же атаковать, но поляки скорым маршем побежали по одной дороге. Граф Денисов, осмотрев все нужное и не упуская времени, приказал мне с казачьими полками зайти спереди, остановить и непременно разбить и доставить к нему полковника Добика».

«Видя себя в таком затруднительном положении, я приказал майору Грузинову, с малою командою догнать неприятеля и стрельбою делать сигналы, дабы я знал куда направление иметь; пустился с полками врассыпную бездорожно по лесу и, следуя сигналам, на одной обширной поляне встрелся с поляками, которые, увидя казаков, построились в густую линию. Я казакам велел стать лавою и в тот же момент ударить. Неприятель долго держался на месте; подо мной лошадь пулею смертельно ранена и косиньер несколько дал ей ран в грудь своим оружием; три офицера и несколько казаков, убитые и раненые, пали, но казаки от сего не оробели и силились прорваться в средину. Наконец врезались, разорвали ряды, многих убили, остальные сдались, которых нашлось более семи сот. Кавалерия бежала, вслед за нею и начальник их, полковник Добик, с двумя или тремя рядовыми, и встрелся с моими фланкерами, которые по-казачьему называются крылышками. Хотя они не знали, что это полковник Добик, но, как неприятелю, отрезали ему путь, почему он и сдался им пленным и скоро ко мне доставлен».

«Я приказал храброму майору Иловайскому взять малую команду казаков и, под ее охраною, доставить пленных к графу Денисову, а сам пустился догонять конницу. При сем скажу по сущей справедливости, только чтоб поставить на вид храбрость Донских казаков: в обоих полках, Орловом и моем, было на лицо, под ружьем, с чем-то 600 человек; неприятельской же пехоты было около 1500 человек. Правда, что регулярной с ружьями только третья часть, а другие с пиками и косами, которые назывались пикионеры и косиньеры, да от 300 до 400 конницы и 6 малых пушек*. Я гнался до ночи, и как стало темно, остановился при одной деревне, где был неприятельский магазин с провиантом. В это время вся польская армия тянулась к Варшаве в самой близости от казаков. Несмотря на это, я всю ночь очищал магазин и отправил к армии провиант более нежели на 400 подводах, собранных у жителей окрестных деревень. На третий день я присоединился к армии».

______________________

Сражение на Липовом-поле происходило 15 июня 1794 г. Ред.

______________________

«За все эти дела я получил от Прусского короля орден Пур-ле-мерит, но никто из моих подчиненных не был награжден».

«Генерал-поручик Ферзен преследовал бегущего неприятеля, прусские войска гнались с левой стороны…».

«22-го июня при местечке Белобреге майор Грузинов донес мне, что в соседнем лесу скрывается неприятель. Поручик Кармынин послан был осмотреть лес, а я, оставив Белобреги вправо, перешел реку Пилицу и остановился в виду неприятеля».

«Быв молод и окружен таковыми же и моложе еще чиновниками, мы довольно забавлялись на счет неприятеля, и сделали упущение. Не далее пяти верст от нас стоял лагерем на поляне неприятельский корпус, в числе 5.000, с двух сторон примыкая к лесу, к которому и мы близки были, почему и наблюдали оный; но что неприятель, пройдя лесом, обойдет нас и с тылу нападет — о том не хотели и думать. В это-то время раздались выстрелы в тылу нас по дороге, по которой мы пришли. Оставя шутки, казаки бросились в реку, и хотя вода переливалась через спины лошадей, перебрались на другой берег благополучно. Неприятель в густой колонне стоял на улице Белобрега. Казаки ударили, смешали поляков, опрокинули и погнали; на площади наскакали (они) на 400 чел. конницы, но и тех прогнали из местечка. Лес и песок не позволили продолжать наступление, так как по глубокому песку не могли прытко скакать*; в ту минуту, когда казаки врезались в средину, увидал я, что один моего полка пятидесятник в большой опасности. Я полетел к нему и, заскакав с боку того, который уже его рубил палашом, ударил поляка саблею в плечо; полагаю, что трафил в бляху перевязи; мой клинок был лучшего турецкого железа, весьма крепкий, поэтому он и переломился; при эфесе остался небольшой кусок, а весь клинок полетел вперед моего противника; поляк, заметив это, остановил свою лошадь, круто повернул и взмахнулся уже рубануть меня; но я, предупреждая удар, сильным взмахом пустил в лицо ему остаток моей сабли, отчего он несколько угнулся в сторону, а я пустился в другую. В замешательстве подскакал я под большое дерево, ветвью которого был сброшен с лошади. Тут подскакал ко мне майор Грузинов и спросил, не ранен ли я?».

______________________

22 июня 1794 г. при Белобрегах. Ред.

______________________

«На пути отступления поляки наткнулись на засаду Кармынина и были почти все либо перебиты, либо раненые взяты в плен».

«Казаки опять перешли р. Пилицу и стали на прежнем месте, сохраняя осторожность: во время стоянки представился мне случай не забывать, что в военное время следовать правилам добродетели не всегда годится: в два часа дня жители ближайшего селения со слезами просили у меня позволения выгнать скот за пикеты, в поле, чего им не позволялось в прошедших сутках и даже людям куда-либо отлучаться, дабы ими неприятелю, как одноземцам, не было объяснено о числе нас. Полагая, что через сие не может быть зла, я согласился на просьбу крестьян, к чему и другие начальники не находили препятствия. Вдруг на многих пикетах раздались выстрелы. Я послал с резервом храброго Иловайского узнать, в чем дело, а сам остался на месте, дабы не впасть в другую стратагему (военная хитрость). Иловайской, подкрепленный охотниками, наткнулся в пять раз на сильнейшего против себя неприятеля, опрокинул его, гнал версты две и захватил пленных*. Оказалось, что поляки, увидя скот, провели через лес 300 человек конницы, которые слезли с лошадей, смешались со скотом и, нагнув головы, шли, сгустили скот и так себя скрыли, что скот хотя шел как бы к водопою, близ пикетных, но не все умели просмотреть; первый, который увидел, дал сигнал выстрелом; еще тогда и другие заметили. И единое счастие нас спасло, что польская пехота не подоспела, хотя была послана и уже сближалась, но, видя поражение своих, воротилась…».

______________________

23 июня у Просиной. Ред.

______________________

«На другой день неприятель потянулся на местечко Гуры, по дороге к Варшаве. Я, соединясь с полком Янова, нагнал поляков 27-го июня. Здесь неприятель разделился: часть направилась на Варшаву, другая — перешла Вислу. Казаки заняли Гуры и Песочное*. Вскоре прибыли Ферзен с русскими и король Прусский со своими войсками. Ферзен стал лагерем у самого города, заняв казачьими пикетами пространство от Вислы; левее расположились пруссаки, оставя между русскими большой интервал, так что одни других не могли видеть, поляки стояли под самыми стенами города и укрепились шанцами. Между шанцами и линиею пикетов пасся скот в довольно большом количестве и без должного прикрытия». По приказанию Денисова, несколько офицеров, «казачьим манером»**, подкрались к стаду и захватили более 200 голов.

______________________

27, 28 и 29 июня 1794 г. были стычки при Гурах, на Голковском поле и при Песочном. Ред.

- В подлиннике: «козьим манером», вероятно описка. Ред.

______________________

«Июля 2 и 10-го (1794 г.) происходили „небольшие шармицы“ (маневры) с одними казаками; в последний из этих дней поляки, в числе 2000 конницы, обозревали союзный лагерь, и когда часть их, около 300 человек, отделилась, заняла одно возвышение и наблюдала с него союзников в зрительные трубки, я напал на поляков, многих казаки положили на месте и до сорока неприятелей взяли в плен. Когда подоспела к нам кавалерия с генералом Тормасовым, то все дело уже было кончено. Тормасов благодарил меня и, уезжая, сказал:

— Береги свою голову более, нежели как доныне берег».

«Когда парламентер просил позволения взять тела убитых и похоронить, то Ферзен послал его ко мне, сказав: „Это сделал Денисов, и в его воле состоит дать тела, или нет“».

«Я позволил, и неприятель исполнил свою обязанность с совершенною тихостью».

«Июля 20-го (1794 г.) неприятельская кавалерия сделала нападение на только что устроенную русскими и еще не вооруженную батарею, но была прогнана. В пылу преследования моя лошадь, до того послушная, сделалась неудержимою, неповоротною и совершенно непослушною; она понесла меня прямо в неприятельскую сторону. Будучи в смешанном (смущенном?) положении, вижу, что один неприятельский всадник скачет прямо на меня. Я решился с ним сразиться и с бодрым духом пустил мою лошадь свободно скакать, держа саблю в готовности. Слетелись. Неприятель оробел, поворотил в сторону; моя лошадь приняла прямо за ним. Я хотел его рубнуть, но поляк, положа пистолет под мышку, выстрелил и ранил меня выше локтя, больно, в левую руку. Я уронил повода; лошадь моя подскакала к нему. Я ранил его саблею, отчего он, согнувшись, понесся в сторону, а моя — продолжала скакать прямо. Тут я, осмотревшись, заметил, что кость руки не повреждена и имеет свою силу; взял повода, но никак не мог удержать и поворотить лошадь. Прискакал я к трем или четырем неприятельским эскадронам. Я сильно испужался, так что видимые предметы едва мог различать; слышал какой-то шум, ружейные выстрелы, и даже послышался свист пуль. Очнувшись, я увидел себя среди неприятельского каре, решился сдаться и уже вынимал правую ногу из стремени, дабы соскочить с лошади, полагая, что пешего не будут рубить; но в этот самый момент весьма знакомый шляхтич Шымановский, с которым я в мирное время довольно часто водился в компаниях, бывал с ним на охоте, и который прежде иногда у меня ночевывал, выскакивает из рядов и начинает бранить меня самыми грубыми словами».

«Сим столько я ободрился, что с бодростию закричал, чтобы он с подобными словами выехал ко мне и разделался. В сей же момент слышу многих голоса, беспрестанно повторяемые:

— Батюшка! Не бойся! Мы здесь!»

«Я оглянулся в ту сторону, откуда слышались эти крики, и увидав, что неприятель сделал в фасе каре большой интервал, круто поворотил мою лошадь, дал ей шпоры, полетел и тут же был встречен полку моего до двадцати человек казаками, с которыми поскакал во все ноги и прямо на нашу бывшую в атаке батарею. Но она встретила нас картечью, сочтя нас за поляков; к счастью, картечь пронеслась высоко и никого не убила, и не ранила. Я, скинув шапку, стал махать и кричать: „свои! свои!“ и тем спасся от другого выстрела, который хотели уже по нас пустить».

"В тот момент, когда я выскочил из каре, поляки также осыпали нас пулями, но видно Всевышнему было так угодно, что никто из казаков и ни одна даже лошадь не были ранены ".

«Избавившись от бедствия, я увидал, что вся передовая цепь наша прогнана; оставшись впереди, (я) приказал оную ставить и послал за лекарем перевязать и осмотреть мою рану, из которой текла кровь».

«При перевязке раны пожаловал ко мне наследник прусского престола, что ныне (1822 г.?) королем, с братом своим, и оба изъявили мне милостивое приветствие».

«При сем за долг и обязанность поставляю сказать о виновнике моего избавления: храбрый полка моего майор Грузинов, прискакав с полком на место сражения и не найдя меня, берет человек до двадцати казаков, скачет к неприятелю, видит, что в отдельной части польских войск какое-то непонятное ему движение, полагает, что я там терплю бедствие, летит, несмотря на малое число с ним находящихся казаков, прямо на неприятеля. Поляки, как думать надо, сделали интервал в одном из фасов каре, презирая горсть несшихся на них с Грузиновым казаков. Грузинов, угадав, что я в средине каре, закричал: „Батюшка! не бойся! мы здесь!“. Казаки подхватили этот крик и, повторяя его, летели во все ноги ко мне».

«За спасение меня, при всяком воспоминании о сем, благодарить Грузинова по гроб не престану».

VIII

Прусские войска отделяются от русских. — Ферзен. — Переправа на правый берег Вислы. — Сражение при Мациовицах. — Плен Костюшки. 1794

«Августа 6-го и 7-го происходили стычки с неприятельскими передовыми постами. В это же время поляки напали на стоявшего с войсками отдельно графа Денисова, но были отбиты с уроном. Узнав об этой стычке, я поскакал узнать о его (графа Денисова) здоровье. Проскакивая место сражения, нарочито, дабы видеть: не нужна ли моя помощь знакомым, — вижу тела многих и одного в очень тонкой рубахе. Слезаю с коня, рассматриваю и нахожу сходство с одним (знакомым), Петровским. В то же время заметил я, что он веком одного глаза шевельнул; ощупываю все тело, нахожу другой признак жизни и отправляю раненого к знакомому лекарю, по фамилии Вальфинг. Пробыв у графа Денисова часа четыре, возвращаюсь к своему месту и нахожу моего покойника, хотя без памяти и зрения, но сидящего, которого в то время Вальфинг (или Фальфинг) натирал спиртом и потом отпустил его совершенно здоровым».

«Затем нечаянно Прусский король с войсками принужден был оставить Варшаву и поспешно пошел внутрь Пруссии. Наш корпус, как уже не мог один оставаться, потянулся вверх по реке Висле, на местечко Гуры и далее».

«Я с казачьими полками, сентября 6-го числа, пройдя местечко Гуры, послал майора Василия Темирова и майора Петра Грекова с командою из 150-ти казаков для разведок… Подходя к Гурам, они увидели небольшой отряд конных, (поэтому) спрятали небольшую часть своих в лесу и как бы неосторожно с остальными шли вперед. Неприятель, видя казаков в малом числе, кинулся на них опрометью, а казаки и побежали, но когда достигли до засады, остановились, ударили храбро; казаки, бывшие в лесу, тоже и в тот же момент произвели; поляки испугались, побежали и почти все были побиты».

«Казаки, в то же время посланные осмотреть близ лежащий лес, увидали пехоту, известили (о том) своих начальников, которые, отделя несколько малых команд, приказали тот лес обскакать и потребовать сдачи той пехоты, на что оная и согласилась, в числе до 200 человек, которые и были ко мне доставлены».

«Ферзен решился при одном большом лесе переправиться на другую сторону Вислы, на которой находились неприятельские войска и батареи; приказано — строить плоты и батареи. После канонад с обеих сторон два казачьи полка храброго майора Ивана Карпова и Серебрякова получили повеление переправиться через Вислу, прямо на неприятельские батареи. Казаки сняли с себя мундиры, седла с лошадей и с одними дротиками в руках, с военными кликами, вылетели из лесу и ринулись в Вислу. Поляки так оробели от сего, что оставили все пункты и бежали».

«Весь наш корпус переправился без малейшего препятствия. 28-го сентября я был послан осмотреть неприятельский лагерь и дороги, к нему лежащие. Отобрав из двух полков человек до 200 казаков, пришел к главному пикету; нашел на оном полкового командира Попова, больного лихорадкою и в сильной пароксизме озноба. Рассказал (я) ему, что мне велено сделать, и приказал, чтоб он остался, но дал бы мне 50 казаков с лучшими офицерами и в особенности знающими дороги к неприятельскому лагерю».

«Попов решительно отвечал, что он, несмотря на болезнь, сам идет и никак не хотел остаться. Я принужден был согласиться. Условясь что делать, ежели один из нас встретится с неприятелем и сразится, и что, в таком случае, должно предпринимать другому, — пошли мы по двум дорогам через большой лес. Скоро после сего слышу я в той стороне, где должен быть майор Попов, выстрелы из ружей и военные клики; приказываю своим кричать: „ура!“ и скачу с резервом; Выбегаем на большую поляну и видим, что майор Попов гонит и бьет втрое сильнейшего, против его команды, неприятеля, и это в глазах большого корпуса поляков».

«Я приказал Попову с поспешением отступить; осмотрел, сколько мог, местоположение лагеря и немедля возвратился. Пленных было взято Поповым до 70-ти человек».

«Я счел необходимым подробно рассказать об этом деле, дабы показать, что может сделать такой храбрый и решительный человек, каким был майор Попов. Страдая сильнейшею лихорадкою, он отправился по знакомой (не знакомой?) ему дороге, и был столь неосторожен, что не имел фланкеров. Неприятель, заметя движение казаков, поставил значительную команду в засаду. Попов уже ровнялся с нею; поляки лишь выжидали, когда он пройдет мимо них, как вдруг один казак, случайно своротив в сторону, заметил засаду и полетел с известием о том к своему начальнику».

«Попов, не останавливаясь и не рассматривая, как силен неприятель, указывает лишь место его нахождения и с криком: „вперед!“ летит на неприятеля. Казаки с военным криком стремятся за ним. Поляки в недоумении: ошибкою ли зашли казаки или с намерением? но и команда, которая шла недалеко в боку, производит также клики. Неприятель почел, что его окружают, испугался и побежал».

«Я возвратился в корпус, донес обо всем и представил пленных».

«29-го сентября, т. е. на другой день, весь наш корпус двинулся, на утренней заре, по двум дорогам: г. Ферзен налево от Вислы — с одними регулярными войсками, а граф Денисов — с регулярными же и со всеми Донскими полками, бывшими под моею командою, а именно полки: Орлова (которым тогда командовал майор Серебряков); полк майора Лащилина; состоящий в команде Попова полк Янова; полк майора Денисова и мой полк. Войска шли по дороге, мною накануне осмотренной. Мне с полками казачьими велено идти вперед».

"Пройдя лес и еще раз осмотри местоположение, я поставил два или три полка, какие именно — не помню, скрытно в лесу, а с остальными вышел на поляну, откуда был виден весь неприятельский лагерь.

«Тут я получил приказание достать пленных, дабы узнать не случилось ли у неприятеля ночью какой-либо перемены; посему послал я двух или трех полка моего (офицеров) с командою казаков ударить на польские ближайшие пикеты; они схватились, в глазах моих, но поляки подоспели с других пикетов и упорно стояли; дрались, не уступая места. Я подскакал к своим; вижу одного казака в опасности: под ним убита лошадь. Приказав его спасать, я воротился и, проскакав несколько, поехал тихо, шагом; глядел на главного неприятеля и, составляя разные планы (предположения), замыслился; а разослав своих ординарцев с разными повелениями, остался один и незаметно приблизился к малому лесу».

«Вдруг, совершенно неожиданно, наскакал на меня спереди польский всадник и, взмахнув на меня саблю, готов был меня срубить. К моему счастию, в руке у меня была обнаженная сабля — я отбил удар, но не успел врага ранить; он вновь взмахнул на меня саблю, и снова удалось мне отбить удар. В эту минуту наскакивает на меня другой польский кавалерист, также спереди, но с другой стороны моей лошади, и оба силятся убить меня палашами. Я отбиваю их удары и вижу, что Василий Варламов, юноша лет 19-ти, — Качалинской станицы, полка моего казак, — подскакал к одному из моих героев (врагов?) сзади, нацелился в него дротиком, но не бьет. Я закричал ему: „бей!“, и тогда только Варламов сильно ударил поляка; другой готов был в эту минуту меня рубнуть, но, увидав товарища сильно раненным, смешался и тем дал мне случай ранить его саблею в лицо, отчего, скривя голову, он поскакал к своим, а другой также бросился назад, но саженях в десяти упал с лошади; а я с Варламовым поскакали к своим полкам. При этом объясню, почему Варламов медлил бить врага: 16-ти лет отдан он был мне на службу, дабы заранее приобвык к перенесению военных трудов, и состоял он при мне для посылок. Несколько раз Варламов оказывал свою отважность, но редко отпускал я его в бой; теперь же, увидав меня в опасности, он оторопел, смешался до того, что не нашелся что делать, пока я его не ободрил».

«Прискакав к полкам, я увидал, что казаков, которые пытались было схватить хотя бы одного в плен, гонят во все ноги и вся польская кавалерия рысью идет на нас».

«Полки казачьи стояли лавою, а другие с двух сторон во флангах — в засаде. Неприятель не подъехал в должную дистанцию и довольно далеко пустился в атаку; при мне бывшие полки отвечали тем же, закричали: „ги! ги!“, — как у Донских сие в употреблении, — и пустились во все ноги. Тут выскакивают в засаде бывшие с такими же кликами. Поляки так от сего оробели, что в минуту обратились в бегство, и только те были убиты и взяты в плен, которых догнали. Пленных оказалось не более 50-ти, да и убитых было мало; а раненых, которые успели, по близкому расстоянию, в свою армию ускакать, полагать надо, было много».

«Скоро за сим граф Денисов приехал со многими чиновниками ко мне, а вслед за ним спешно пришли регулярные наши полки и установились в ордер-баталию. Артиллерии велено было зажечь деревню, к которой левый неприятельский фланг примыкал. Канонада с обеих сторон была сильная. Я приказал казакам с противной стороны заскакать и зажигать дома, которые и запылали в разных местах. Мне приказано — посланных в лес, с правого неприятельского фланга находящийся, егерей наших прикрыть сзади одним казачьим полком и наблюдать действия наших и неприятеля. Егеря наши храбро шли, врассыпную, вперед; но поляки были сильнее, почему наши егеря скоро до половины побиты, о чем я донес и просил подкрепления. Прислали две или три роты мушкатеров, под командою одного майора, которому показал я место, и велел спешить. Майор был на лошади и ехал впереди. Вдруг падает перед ним бомба: пехота легла, но майор не успел сего сделать; бомба взрывается — и майор, и лошадь отброшены в разные стороны, порознь, но остались невредимы. Тут прискакал ко мне граф Денисов, остановил всех при нем бывших, велел мне быть при нем, поехал прямо к неприятелю и стал весьма в близкой дистанции, рассматривая весь строй его. Вдруг выпалили по нас из пушки картечью, которая с визгом пролетела выше наших голов. Я отъехал от графа несколько в сторону, полагая, что по одному не будут тратить зарядов, но скоро повторили то же, и картечь пролетела ближе к графу. Тогда я его убедительно просил, чтоб (он) отъехал, и что целят в него с намерением».

— Ежели трусишь, поезжай прочь! — отвечал граф".

«Я подался вперед, но в сторону. Тут выстрелили еще картечью и у лошади под графом Денисовым перебили заднюю ногу; лошадь упала всем задом, но на передних ногах еще держалась. Граф спокойно сошел с нее, пошел прочь хромая, а я, испугавшись, соскочил со своей лошади, подбежал к нему и убедительно просил, дабы он сел на моего коня, но он на сие не согласился. Адъютанты и другие чиновники прискакали к нему и привели заводскую его лошадь, на которой он и поскакал к центру войск своих».

«В это время, и как припамятываю, несколько прежде, генерал Ферзен также сражался в прямой линии сзади тех польских войск, с которыми мы сражались, и штурмовал укрепленные места, что нам было слышно по звукам выстрелов, но не было видно. Граф Денисов, близ того места, где убита у него лошадь, поставил пехоту и двинул всю линию несколько вперед. Польская конница не смела показаться: она стояла за сгоревшею деревнею, в левом своих войск фланге. Скоро наша пехота еще несколько подвинулась вперед. В сию минуту польской пехоты большая часть, и гораздо в превосходном числе против нашей, двинулась бодро, скорым маршем, фронтом на нашу. Гром пушек, пальба ружей, военные клики заглушали всех; наша пехота стояла твердо, но оную могли неприятельские фланги обойти. Усматривая сие, двинул я мой и майора Денисова, близкого мне родственника, полки вперед и атаковал неприятельскую пехоту в правый фланг. Конный егерский полк, — которого, помнится, полковой командир был по фамилии Вульф, старо-поседевший герой, — в это время летел с полком на левый неприятельский фланг; егеря и казаки, как бы соревнуя друг другу, с быстротою и мужеством врезались в неприятельские ряды и всех убивали. Поляки до последнего держались на месте и почти все пали мертвыми. При этом должен сказать я в честь их канониров, которые, быв в середине наших казаков и конных егерей, без прикрытия, еще оборачивали в разные стороны пушки свои и действовали».

«По истреблении сей неприятельской пехоты правый их фланг продолжал стоять стройно и мужественно; артиллерия действовала, а конница, за сказанною сгоревшею, но еще дымящеюся деревнею, в смешанном и расстроенном положении находилась. Генерал Ферзен, в лучшем устройстве, шел с тылу сих остатков и уже был на ружейный выстрел».

«В сие самое время указали мне казаки — как один всадник, видно из знатных особ, в полном национальном одеянии, на прекрасной бурой лошади, между конных егерей и казаков рысью проезжал к остальной своей пехоте; подъехав, что-то показал палашом и, поворотя лошадь назад, во все ноги поскакал. Его прежде многие уже заметили и пустились в отрез и догонку, но он ранил несколько ему встретившихся и, доскакав до конницы своей, остался жив».

«В правый фланг оставшейся неприятельской пехоты, через болото, покрытое большим лесом, выходят Смоленского драгунского полку несколько построенных в колонну эскадронов и, в минуту пустились в атаку на пехоту, сломили и всех без остатка изрубили. Тогда все неприятельские остатки побежали без оглядки».

«Я приказал храброму майору Карпову и другим чиновникам — сколь можно скорей и более собрать рассеянных казаков, оставляя взятые ими пушки, из которых мне было представлено три, да две в стороне завязли в болоте. По собрании сот до четырех казаков, поскакали мы искать начальника поляков Костюшку».

«Проехав верст семь или до десяти, догнали мы многие толпы беглецов, обезоруживая их и приставляя к ним по два, по четыре казака для их охраны, возвращали эти толпы, а сами, не останавливаясь, скакали вперед».

«Проехав одно селение, я увидел, что поляки бегут врозь, по трем направлениям; поэтому счел я за лучшее разделить казаков также на три части. Остановясь, приказал я таким образом: Карпову гнать прямою дорогою, по которой он сам просил его послать, причем велел ему и казаков взять побольше; майору Нечаеву (моего полка) с остальными принять вправо, подтвердив ему, чтобы он, пока не увидит самой крайней опасности, гнал бы до темной ночи или до взятия Костюшки, а без того, чтобы он, Нечаев, не возвращался; наконец, чтобы меня, через партии, искали ночью в левой стороне от Вислы. Они пустились в погоню, а я остался в ожидании прибытия казаков, так как у меня их было уже весьма немного».

«Вскоре несколько офицеров с казаками подоспели ко мне, и я поскакал с ними влево».

«Проехали версты три, или около того; вдруг сказывают мне, что со стороны один казак скачет ко мне, что-то кричит и машет шапкой. Я увидел его, остановил команду и подскакал к нему; казак донес, что они поймали начальника, Костюшку».

«Будучи обрадован сим, приказал я моей команде спешить ко мне, пустился во все ноги к месту, где его казак показывал. Прискакав, вижу несколько убитых поляков; казак указывает на одного, что должен быть он. Я сошел с лошади и зачал рассматривать его, но не мог узнать, хотя несколько и знал Костюшку. Он был жив, но столь бледен, что более на мертвеца походил: голова была вся в крови, ноги без сапог, одет в кафтан, со многими вязаными пуговками, в атласном жилете и панталонах. Я вспомнил, что при мне был гравированный его портрет для подобных случаев; вынимаю, сличаю и нахожу большое сходство. Во все то время он ни слова не сказал. Я заметил, что так как он лежал на голой земле, то очень озяб, а потому приказал постлать несколько казачьих плащей, положить его на оные и прикрыть таким же числом. Когда все сие было сделано, то зачал он метаться, как бы умирал; но его вырвало, отчего сделался цвет лица тотчас лучше, и он проглянул».

«Я его спросил: „не хочет ли он чего?“ на что отвечал спокойно, что „ничего“».

«Тогда я ему сказал, что (я) его знаю и что великому человеку готов сделать всякую помощь».

«Он отвечал, что он также меня знает, что я — полковник Денисов, и сказал еще несколько слов».

«Хотя я его и спросил, полагая, что он скоро умрет, о некоторых важных предметах, но он не отвечал».

«Перевязав ему галстуками и платками раны, которых он имел еще две или три в спине дротиками, послал я за казаками (поскакавшими вперед), чтоб воротились; затем приказал прибывшему с остальными казаками, майору Денисову, сделать на дротиках носилки и отнести раненого Костюшку, с приличным конвоем; а сам занялся собранием казаков и расположением их по полкам. В это же время получил я донесение, что не весьма далеко от места моего нахождения большой польский отряд с артиллерией впереди, но торопливо бежит по дороге к Варшаве. Между тем носилки были готовы, на которые положили Костюшку; несколько казаков пеших понесли его под прикрытием майора Денисова».

"Собрав сколь было возможно больше казаков, пошел я искать помянутый польский отряд; между тем разные команды подходили ко мне. Передовые, в особенности же Карпов и Нечаев, донесли мне, что отыскиваемый мною отряд точно был близко, но, не быв в сражении, давно и в порядке ушел, и что они во время погони видели его недалеко. Вследствие этого я воротился и уже ночью присоединился к корпусу. Созвал командиров Донских полков, указал, как должно поставить передовую стражу и, отпустив их, лег отдохнуть ".

«Явясь на другой день с донесением обо всем к графу Денисову и к генералу Ферзену, я был весьма огорчен, что первый, — как было приметно, — занимаясь чем-то важным, мало что у меня спросил и отошел, не сделав мне и малейшего привета; а другой, т. е. Ферзен, хотя и был свободен, но обошелся со мной приметно холодно и, вообще, совершенно ко мне переменился».

«Я был всегда совершенно удален от интриги; политики не придерживался и не любил ее; должность мою с искренним усердием выполнял. Дела мои шли хорошо, а самое лучшее то, что неприятели столько меня уважали, что ежели я атакую их казаками и они о сем узнают, то за лучшее считали, из почтения, бежать».

«По сим-то соображениям, пренебрегая несправедливое графа Денисова и генерала Ферзена ко мне отношение, я не занялся вопросом: отчего сие произошло, а за лучшее счел ехать к своему посту отдохнуть, в чем имел большую нужду».

«Расскажу благосклонному читателю, по сущей справедливости, по строгому розысканию, мною произведенному, и по точным доказательствам от бывших при том казаков собранным, о том — как взят польский начальник Костюшко».

«Многим верно ведомо, что в Польше все почти дороги от полей огорожены весьма слабою загорожею. Дорога, по которой Костюшко с малым числом к нему приверженных бежал, также была отгорожена. Дорога при выезде из селения, где я расположил послать казаков в три отделения, пересекалась поперешнюю дорогою же, где городьба имела угол на изрядную дистанцию, давно пред тем, верно по слабости огорожи и небрежением изломанная. Несколько казаков, без офицеров, видя их и угадывая по изрядству лошадей, что это господа и что с ними есть деньги и богатые вещи, погнались и уже были близко. Костюшко, засмотрелся ли, или с намерением сшибся с дороги, взял влево и скакал за пряслами близ дороги, сам — четверть только, ибо другие скакали по дороге. Казаки, не зная что тут польский начальник, разделясь по своей воле и случайно по-одному, — одни догоняли неприятеля по дороге, а другие погнались за теми, где был Костюшко, и нагнали его на болотистом месте, где тотчас бывшего при нем майора и одного рядового убили. Третий, в замешательстве, успел, бросившись с лошади, притвориться мертвым; но, по приверженности к начальнику, иногда поглядывал на него. Костюшко бросился в болото, под ним лошадь увязла и билась, что он, видя, соскакивает с оной. Тот казак достал его дротиком, два раза ранил и приказал возвратиться к нему. Лошадь без седока, сделав несколько усилий, вырвав повода из болота, выскочила и ушла. Тогда Костюшко отдался в волю казаков. Они его вывели из болота и зачали обирать; а он и сам им подал кошелек с небольшим числом червонных и часы, не сказывая, кто он. В самое это время прискакал к ним вахмистр конного нашего (егерского?) полка и при виде, что между казаками стоит польский офицер, ударил его в голову палашом, отчего в ту же минуту Костюшко замертво упал. Тот же поляк, о котором я выше сказал, что притворился убитым, лежал и надзирал за ним. Видя сие и забывая свою опасность, вскакивает, кричит, чтоб не убивали, что это начальник. Все от сего испужались, и вахмистр поскакал первый назад; казаки сделали то же; но один старый и опытный казак видел, куда я поскакал с командою, и поспешил меня догнать».

«Вот точная история, как Костюшко взят, которую я без малейшей посторонней материи описываю; и ежели бы не случился тут один из живых поляков, то Костюшко может (быть) и умер бы, не быв познан. Вынутый из кармана у него пистолет и доныне (1822 г.?) у меня находится».

«Все чиновники нашего корпуса за сие дело были награждены; но не знаю почему я и благодарности не получил от моих начальников. Уже впоследствии узнал я, что причиной тому было то, что дядя мой, граф Денисов, сильно поссорился с генералом Ферзеном».

«О Ферзене я был наслышан как о само-справедливейшей особе, и в начале поступления моего в его команду видел над собой сии знаки, а посему и не смею сделать точное заключение, почему это случилось. А я и нечаянной не сделал ошибки, как только однажды с покорностью просил генерала Ферзена, чтоб он, когда молодые, при нем находящиеся офицеры бывают в передовой цепи и затем доносят ему об ошибках и упущеньях, то он не верил бы; при этом я поставлял генералу то в резон, что молодые офицеры худо знают Донских казаков обороты и лучшие (из них), и даже необходимые, считают за упущенья».

"Как бы то ни было, обойден я и обижен пред всеми, да и до того примечал я, что Ферзен сделался ко мне холоднее*.

______________________

Об участии Денисова, автора этих Воспоминаний, в войнах против Польши в 1792 и 1794 гг., в послужном его списке изложено так: "Участвовал в 1792 г. в Польше, с противною факциею в сражениях: мая 15-го — при Мурафе; 31-го — при Шпичинцах, июня 3-го — при Валовке, 4-го — при Люборе, 7-го — при Зеленцах и Городнице, где, при поражении противников, удержал покушение их на правый наш фланг, за что награжден орденом Владимира 4-й степени; 13-го июня при Острогах, 16-го при Верховой, 21-го при Дуйнах, 26-го июня при Владомирже, июля 7-го при Дубенке и 15-го июля при Маркушеве. В 1794 г. в Польше, противу польских мятежников: 20-го марта при местечке Скальмирже, 24-го — при Сломнине, где ранен саблею в двух местах, в шею и руку; 16-го апреля при реке Недице; 29-го апреля и 1-го, 6-го, 7-го, 13-го, 16-го, 19-го, 20-го мая в сражениях при разных местах (в формуляре они поименованы); а 24-го, 25-го и 26-го мая при Щикочине, при разбитии неприятельского корпуса, бывшего под командою Костюшко; 9-го июня при деревне Суханеве и Огневке: 15-го июня на Липовом-поле при разбитии польского отряда полковника Добика, который казаками, под командою Денисова, разбит и взят в плен с 700 рядовыми, за что Денисов награжден от короля Прусского орденом военного достоинства; затем участвовал в сражениях июня 22-го, 23-го, 27-го, 28-"о, 29-го; июля 2-го и 10-го при разных местах. 20-го июля в сражении близ Варшавы, при поражении польской кавалерии, Денисов ранен пулею в левую руку; августа 6-го и 7-го в делах также при Варшаве; 6-го сентября в Гурах, а 29-го сентября 1794 года участвовал при разбитии корпуса польского начальника Костюшки и при взятии его в плен при Мациовицах. В этом сражении Денисов, командуя казачьими полками, совершенно разбил польскую кавалерию, врезался в пехоту и преследовал бегущего неприятеля, доколе взят в плен Костюшко.

А.Ч.

______________________

IX

Движение русских войск к Праге. — Штурм Праги. — Уничтожение польской кавалерии. — Взятие в плен польского генерала Вавржецкого. 1794

По уничтожении корпуса Костюшки русские войска тронулись к Праге. Хотя подполковник Денисов был начальником шести казачьих полков, но ему велено идти с одним из них по берегу Вислы. Денисов отрядил вперед себя сотника Плетнева, который, не доходя местечка Карчево, наткнулся на два польских эскадрона, опрокинул их и более 70-ти человек взял в плен, имея у себя только 50 казаков. Денисов, подкрепив его 20-ю казаками, приказал продолжать преследование. В Карчево храбрый Плетнев атаковал опять неприятеля, выгнал его из местечка, но герой был сам убит пулею в грудь*. Ночью вступил в Карчево и Денисов. Отсюда ему нужно было идти на Колыбель, но никто из жителей не решался показать дорогу, и все отзывались незнанием такого места, боясь поляков. Ни просьбы, ни даже плети не действовали; тогда Денисов собрал всех женщин и объявил им, что если жители не укажут места нахождения Колыбель и не снабдят проводниками, то тотчас же вспыхнет все местечко Карчево. Он приказал уже казакам запастись горящими головнями, тогда только упали жители на колени, объяснили, что Колыбель не далее 15-ти верст и дали проводников, с которыми казаки, по хорошей через большой лес дороге, благополучно прошли.

______________________

12 октября 1794 г. А.Ч.

______________________

Между тем граф Суворов, гоня поляков от Вильны и Гродно к Варшаве и присоединив к себе войска Ферзена и гр. Денисова, подступил к Праге. Войска неприятельские вошли в Прагу, укрепив ее кругом рвом, валом и ямами! Казаки закрывали левый фланг армии. 17-го и 18-го октября 1794 г. они дрались с неприятелем при селении Збытки. Рано, на заре, 24-го октября, Суворов двинул войска на штурм. Казачьи полки стояли за регулярными войсками, вне картечных и ружейных выстрелов. Подполковник Денисов с полком находился в колонне Тормасова, которая именовалась шестою. Под градом ядер, картечи и пуль прошли колонны наши, не останавливаясь и везде поражая или пленяя неприятелей. Граф Денисов штурмовал несколько удаленное от Праги укрепление, защищаемое, с одной стороны, непроходимым болотом, а с другой рекою Вислой. Когда колонна Тормасова прошла за вал, ворвалась в укрепление и обезоружила защищавших ее поляков, подполковник Денисов, с согласия Тормасова, поспешил на помощь дяде в тыл неприятеля.

«Мне надо было по маленькому мосту, на котором с большою нуждою могли стать рядом три лошади, переехать через очень болотистый ручей, что хотя я давно уже знал, но сие меня не остановило. Проехав мост, увидели мы в лесу, который закрывал от нас неприятеля и положение его, столбом подымающуюся пыль, посему я остановил полк, поставил в лаву и пошел малою рысью. Пыль увеличивалась и сближалась. Наконец выезжает к нам, вчетверо сильнее, польская конница и в минуту стала фронтом. Видя такое неравенство, я не смел атаковать, но решился, и то потому, что смешался и, по необходимости, требовал, чтобы поляки сдались, но произвел сие гордо и даже обидно, почему и отвечали мне выстрелами. Тогда приступил к последней крайности и приказал решительным голосом полку — атаковать поляков. Не успел выговорить я приказ, как все казаки с громким криком „ги!“ пустились на удар. Казак Быкодоров — об отличной храбрости которого и прежде уже в сей моей истории описано, — в это время было ему вверено полковое, с изображением Божией матери, знамя, которое преклоня, полетел вперед и от всех казаков отдалился саженей на 15, несся в середину неприятеля, так что изумил и остановил меня. Польская кавалерия произвела сильную пальбу; пыль и дым закрыли от глаз моих все действия. Я скачу к неприятельскому флангу и слышу того же Быкодорова голос, уже сзади неприятелей: „Коли, ребятушки, коли!“, обскакиваю с фланга, соединяюсь с полком, и сим ободрив казаков, атакуем неприятеля с тылу, опрокидываем и близ самой Праги, против Варшавы, вгоняем в реку Вислу. Передние пустились вплавь через реку и все тонули, задних убивали казаки. Я кричал, чтобы первые сдавались, а последние перестали убивать, но страх и замешательство препятствовали слышать меня. Я въехал в реку, схватил за перевязь одного польского офицера и приказал кричать своим, чтобы сдавались, который, хотя от страха трясся, но уразумел и исполнил. Ближайшие к нему в минуту соскочили с лошадей; другие, увидя сие, то же сделали; стоя некоторые по шею в воде, просили пардону, и казаки перестали убивать, гнали их из воды, отбирали лошадей и деньги».

«Лошадей взято столько, что на каждого казака досталось почти по три лошади, хотя подоспевший подполковник Краснов с полком Орловым, когда гнали поляков из воды, многих успели схватить лошадей. В плен взято также несколько сот поляков, но они большею частью ранены были. Тут я узнал, что гр. Денисов ниспроверг все препятствия, завладел всеми укреплениями, и, что осталось живое, взял военнопленными. Почему, отправя своих пленных по команде, а лошадей в лагерь, я вышел назад из Праги и, получа позволение, воротился в лагерь. За сии действия был я награжден золотою саблею с надписью: „За храбрость“. При сем нужным считаю изъяснить, что полка моего казаки, хотя много получили лошадей, но не имели оттого должного воздаяния, потому что лошади были очень изнурены, поддержать их было нечем, да и смотреть некому, время было холодное и мокрое, то их и продали жидам по два руб. сер. за каждую».

По занятии Праги граф Денисов послан был вверх по реке Висле, по правую ее сторону; с ним были и казачьи полки под начальством Краснова, а подполковник Денисов со своим полком был подчинен Краснову — младшему его. Оскорбленный Денисов хотел отказаться от экспедиции, но дядя «уговорил не делать сего»; за м. Карчево Краснов переправил казаков на другой берег Вислы, против Гуры; по глубине реки лошади плыли на пространстве 7-10 саженей. Граф Денисов переправился выше Карчево. В Гурах находился с отрядом из пехоты, кавалерии и артиллерии генерал Вавржецкий, заменивший Костюшку и потребовавший возвращения казаков за Вислу. «Краснов смешался, не знал, что начать. Полковые начальники, видя сие, просили его, чтобы отъехал в сторону и предоставил решение мне, на что он согласился, взял несколько казаков и поехал вниз по Висле, а им предоставил уговорить меня, дабы извлечь полки от стыда бежать от одного приказания такого неприятеля, который почти уже не существовал, но которого никак не могли мы атаковать. Приняв за долг и точную обязанность, отложа все посторонние неудовольствия, решился я исполнить честь, веру и любовь к престолу и отечеству: послал к польскому генералу сказать, что я имею нечто ему предложить, а посему, чтобы он выехал пред свои войска вперед, и я к нему приеду, а гр. Денисову послал, чтобы спешил нас подкрепить и что без того мы со стыдом будем прогнаны». Вавржецкий не согласился на свидание и послал подчиненного офицера, «которому я сказал, что имею повеление здесь ожидать особого приказа, далее нейти, и сражение, ежели с польскими войсками встренусь, не начинать, а объявлять им, что начались мирные переговоры». Так говорил Денисов потому, что не имел достаточно сил для нападения на Вавржецкого. Он рассчитывал на помощь гр. Денисова, который был еще позади. Вавржецкий прислал вторично офицера с тем же требованием; «на что я отвечал, что сие не могу сделать, и кто захочет принуждать к тому, то буду обороняться, — с чем он опять поехал. Но между тем я выиграл столько времени, что увидел скакавшую во все ноги нашу кавалерию к нам. Польский генерал, увидев сие, прислал спросить меня — что это значит; на что я велел ему сказать, что это приказ мне, который я хорошо разумею, и что его милости надо с войсками отдаться военнопленным». Поляки, сделав несколько пушечных выстрелов, побежали в лес. По соединении дяди с племянником, Вавржецкого догнали с 6-го под 7-е ноября 1794 г. в Родишицах и пресекли ему все пути отступления. «Граф Денисов рано послал 3-х чиновников, в числе которых и я находился, сказать Вавржецкому, что он атакован со всех сторон, и чтобы со всем войском сдался военнопленным, и что на размышление оставляет ему один час времени. Мы нашли его со многими польскими генералами в небольшом господском доме и объявили, от чего он и другие весьма смутились и просили отсрочить на большее время; но мы отвечали, что не от нас сие зависит. Они уединились в особую горницу, медлили. Прошло более часу; мы доложили, что должно нас решить, но не получили ответа. Многие из польских офицеров и рядовых пришли во двор того дома, и приметно было довольно в веселом виде, и шумели. Я нарочито смотрел в окно, дабы приметить их намерение. Вижу несколько человек на лошадях, скачущих по улице, прямо во двор; угадываю, что это граф Денисов, выхожу с поспешностию к нему и обо всем докладываю. Он, не останавливаясь, пошел в дом, а я приказал офицеру, с ним приехавшему, чтобы поспешил привести сильный конвой, дабы поставить удалых весельчаков в субординацию, а сам явился к графу, который учтиво, но решительно всем польским генералам объявил, что они пленные и что тот же час должны отправиться в назначенные места, что они беспрекословно и выполнили Польских войск многие офицеры были тут же отпущены в дома, а другие сами удалились, да и нижние чины многие разбежались. Российские войска возвратились к Варшаве».

X

Денисов в Варшаве. — Поездка в Петербург. — Отзыв Императрицы Екатерины II. — Поездка на Дон. — Заботы о воспитании дочери. — Поездка волонтером, в армию на Кавказ. — Бура на Каспии. — В Баку. — Платов. — Охота на кабанов и на барса. 1795—1796

Полк Денисова расположился по квартирам, а сам он жил в Варшаве, «где получил в декабре месяце известие, что ближайшие мои родственники оговорены ненавистниками Денисовой фамилии и, по простоте своей, хотя были совершенно невинны, обвиняются и могут быть несчастливыми по строгости законов». Андриян Карпович просил защиты у фельдмаршала Суворова и позволения ехать в Петербург; получил отпуск и рекомендательные письма; такими же письмами снабдили его графы Валериан и Николай Александровичи Зубовы к брату своему, князю Платону Александровичу, прося — милостиво принять Денисова в свое покровительство. В Вильне Денисов был с почтением у Николая Васильевича Репнина.

Князь Платон Зубов обласкал казака; не менее любезно приняли его граф Николай Иванович Салтыков и другие вельможи. При помощи их Денисов получил «некоторые уважительные милости моим родственникам и совершенно избавил от дальнейших несчастий». В Петербурге Денисов прожил несколько месяцев и истратился. «И как отец мой был небогат, а я совершенно ничего не имел и не приобрел; к тому же видел, что со всем моим усердием и отважностию, по военной службе не выиграл пред своими товарищами, и еще от некоторых отстал, посему видя свое несчастие, решился искать отставки, в чем и открылся моим милостивцам». Один случай заставил Денисова переменить намерение.

«В одно большое при дворе собрание я также был в многолюдной зале; стоял очень задумавшись и не видел, как подошли ко мне несколько чужестранных министров, стали рядом и спрашивали на французском языке друг у друга: кто я такой молодой человек, а много имеет знаков отличия. Меня никто из них не знал; но один сказал, что по одеянию должен я быть донского войска; другие же заключили, что хотя я и донской, но из другого рода происхожу, потому что донские похожи все на Орлова, а я имею сходство со всеми европейцами. При сем слове не мог я, хотя желал, удержаться и несколько улыбнулся; они сие приметили и отошли. А вошедши во внутренние залы, спрашивали у наших российских, которые там были, — кто я и знаю ли французский язык? о чем и составили общий разговор. В самое это время вошла в тот же зал ее величество, государыня Екатерина Великая, и спросила, о чем они говорят. Светлейший князь Зубов ей доложил. Тогда она изволила так сказать:

— Это, верно, вы видели Денисова, племянника генерала Денисова; я знаю его по рекомендациям и весьма довольна, что он следует по стопам дяди своего».

«После чего Императрица приказала князю Зубову о том объявить мне. Сие так ободрило меня, что я совершенно решился не искать отставки, а продолжать военную службу; да и те из благодетелей моих, которым я открылся прежде, что буду проситься в отставку, советовали не делать того».

В 1795 г. Андриян Карпович испросил отпуск и поехал на Дон. Те из родных, которых Денисов избавил от несчастия, благодарили за его содействие. «И я бы, — говорит Денисов, — счел себя счастливым, ежели бы хотя некоторое нашел утешение в жене моей, которая, огорчась за долгую разлуку, совершенно огрубела ко мне и бросила себя. Но более всего оскорблялся я моею дочерью, к которой более и более чувствовал привязанность: я нашел ее по девятому году, учащеюся в доме моем от одного дьячка и от матери — часовнику и псалтырю. Меня уверяли, что она худое имеет понятие и очень ленива. Я решился сам сие испытать и проверить. Поехал к замужней моей сестре и дочь взял с собою. Начал испытывать девочку, сам обучая ее по букварю и не отходил от нее, как только для того, чтобы отдохнуть; принудил себя играть с нею в куклы и в мячик; нашел в ней откровенную дружбу и доверенность; с этим вместе увидал я, что она имеет превосходные таланты понятия и ума, но немного испорченного свойства, почему и решился увезти ее из дому и отдать ее в пансион, в Киеве или в Харькове» — но старики Денисовы были против такого плана. По их понятиям, нельзя было отдать девицу на воспитание к чужим людям.

Об этом узнал полковой командир одного из конных регулярных полков, стоявших на Дону, бригадир Федор Христианович Циммерман, у которого была дочь одних лет с дочерью Денисова. Он ручался, что жена его, живущая в Тамбове, возьмет к себе маленькую Денисову, если отец будет платить половину жалованья учителям и одевать. Г-жа Циммерман согласилась и известила мужа письмом, и старики Денисовы, под влиянием Циммермана, изъявили наконец свое согласие. Андриян Карпович повез дочь в Тамбов, а потом через Воронеж и Киев прибыл к полку, в Варшаву.

В исходе 1795 г. Денисов повел полк на Дон; но в Киеве пробыл довольно времени по случаю ледохода. «Господин губернатор, Василий Иванович Красномилошевич, делал несколько вечеринок с богатыми столами и танцами, в большом доме, который назывался дворцом; часто также большие были собрания и у некоторых особ, где я всегда был приглашен, познакомился со всеми тогда там бывшими господами и провел время очень весело».

По прибытии на Дон полк Денисова был распущен, но сам он прожил дома недолго. 24-го июля 1796 г. он отправился в армию гр. Валериана Александровича Зубова, на Кавказ, волонтером. При помощи астраханского губернатора, Александра Васильевича Алябьева, он нашел купеческое судно, на котором и отправился в Персию. За шпицом Барнатом, а потом за Шаховою косою судно застигла такая буря, что Денисов, «дабы не откачнуться от мачты, всегда при нужном случае привязывал себя веревкою, нарочно для сего к мачте прикрепленною. Весь экипаж (простые мужики), видя таковую опасность, испужался и полагал смерть неминуемую; так смешались, что в слезах, с горьким рыданием, друг с другом прощались и не внимали моей просьбе, чтобы молча молили Бога о помиловании себя, и ожидали смерти или спасения от сей бури. К свету дня ветер совершенно утих, и мы, быв в толь бедственном положении и часто как бы на дне моря, под водою, в совершенной темноте, около 10-ти часов, остались все до рубах мокры и дрожали от холода, но невредимы. Скоро подул самый легкий и попутный ветер и достигли к самой Баке (Баку), остановились на якоре и в тот же час спустили в море шлюпку. Я переехал в город, где, принеся за спасение от сих бурь Всевышнему благодарение, навсегда отказался без крайней нужды быть в море».

Комендант Баку, граф Апраксин, принял Денисова дружески. Из Баку Денисов ехал верхом в сопровождении своего человека, выкреста — из турок, знавшего по-персидски; Денисов ночевал в одной персидской деревне, в скотском «катухе». Зубов и Платов приняли его тоже дружески. Платов просил, чтобы Денисов оставался при нем, и снабдил его очень хорошею калмыцкою кибиткою, в которой тот и жил. Одного из казаков Денисов научил ловить рыбу и снабжал ею знакомых.

«А через то что всегда имел лучшую свежую икру и рыбу, понес я убытки, потому что, узнав о сем, многие очень знакомые, особо волонтеры, часто назывались на водку, под видом что у меня хорошая икра, а иногда и такие особы, которых расположения к себе я искал; а под сим видом приходили и наши донские волонтеры, которых много туда наехало, и офицеры из полков, а водка там была очень дорога».

По занятии Дербента армия расположилась при реке Куре, у Шамахи; никаких действий не происходило. Денисов развлекался охотою на кабанов, лисиц, чекалок и птиц; убил даже одного барса. «Распорядили сию охоту так, что подчинили себя все одному младшему офицеру, только бывалому на подобных охотах; придали себе чины для успешного распоряжения в случае нужном. Мне досталось быть пятидесятником, то есть нарядчиком и блюстителем очереди. В два дня мы застрелили кабанов до 20-ти, множество затравили лисиц, чекалок и диких котов, не занимаясь стреляньем птиц, хотя всюду видели большие стаи лебедей и разных других птиц».

«Когда многие гонялись за кабанами и стреляли в них, я приметил, что один казак шибко скакал с боку ко мне. Подавшись к нему, я спросил, зачем он скачет без надобности? Казак ответил, что в камышах видел большого барса. Владея довольно хорошо ружьем и имея в руках двустволку, я решился тотчас схватить столь лестный приз — как убить барса! Поскакал с казаком к камышу; казак показал мне где надо искать зверя; я осмотрел ружье и, не сходя с лошади, подался вперед; наконец вижу лежащего барса. Прицелился ему в бок, под переднюю лопатку, и выстрелил. В тот же момент выстрелил по нему и другой подскакавший к нам казак. Барс вскочил и побежал. Я, имея в готовности другой заряд, погнался за ним, но казак, обогнав меня, ударил барса дротиком. Барс сделал прыжок и, схватив казачью лошадь за шею, так пригнал ее к земле, что та упала на передние колена. Я прицелился, но, не мог выстрелить, так как ружье было заряжено картечью, а ноги казака были близки к зверю. Казак бодро держался на лошади; в эту минуту подскакал другой казак и ударил зверя дротиком. Барс, оставя лошадь, бросился к ударившему его всаднику, но тут я выстрелил, и на этот раз столь удачно, что перебил ему обе задние ноги. Барс держался на передних ногах, смотрел на нас злобно и сильно рычал. Мгновенно соскочил я с лошади и, схватив у казака дротик, ткнул его в пасть зверя; с большим усилием удалось мне свалить его и убить. Все общество охотников произвело меня в чин есаула».

XI

Поездка в Петербург депутатом к Императору Павлу. — Разговор с Императором. — Высылка из Петербурга. — Сборы к походу в Италию. — Смотр войска Аракчеевым. 1797-1798

По вступлении на престол Императора Павла I войскам приказано возвратиться в Россию. Граф Зубов отправился в Астрахань морем, а войска возвращались сухим путем через Баку, Дербент и другие города, под начальством генерал-майоpa Рахманова. Денисов следовал с тремя казачьими полками: Донским, Терским и Волжским. «После встретились мы с войсками генерала Булгакова, который и принял под свое командование все российские войска». Денисов испросил увольнение и отправился на Дон, в Пятиизбянскую станицу. «После коронации государя Императора Павла Петровича, скоро на место умершего Войска Донского войскового атамана Иловайского, получил сие достоинство генерал Орлов. Я за долг счел поздравить его в сем достоинстве, для чего с родным и двумя двоюродными моими братьями, поехал в город Черкасск, где, исполнив предположенное, угостили его и многих наших членов канцелярии и именитых чиновников хорошим обедом и возвратились в свои дома. Но недолго я оставался покоен; был потребован в Черкасск для заседания в войсковой канцелярии, где и оставался до 1798 года, в котором войсковым атаманом и войсковою же канцеляриею избран был депутатом для принесения его величеству от Войска Донского за пожалование ему старых прав благодарности, что и исполнил обще с дядею моим, графом Денисовым, тогда бывшим в Петербурге. При сем разе я был представлен и ее величеству государыне Императрице. Государь Император сам повелел мне войти во внутренние свои покои, где удостоился в присутствии его величества пить водку и быть за обеденным столом».

«Но вот как иногда человек подвергается неожиданному испытанию: я и граф Денисов представлены были на вахтпараде, в Гатчине. Государь Император пожаловал нас своею рукою и изъявил войску донскому великие милости; при чем показалось мне, что он изволил на меня смотреть, а посему и судил я, что государь Император разумеет меня, как присланного и доверенного. Почему, по окончании изъявления милостей его, осмелился засвидетельствовать преданность всего донского войска и готовность доказать оную на самом деле. Но сии слова мои не были угодны его величеству, за что и сделан мне выговор».

«Но за всем тем, когда государь Император возвратился в Петербург и на большом придворном бале, при многолюдном собрании, где и я находился, один из господ камергеров или камер-юнкеров, — не упомню, — подошед ко мне, сказал, чтобы я вышел несколько перед собрание и что его величество будет со мною говорить, — тут, признаться, как небывалой, не мог я равнодушно и не очень смущенно выполнить поведенное; но государь Император подошел ко мне, весьма милостиво спросил об обыкновенных материях, как то: чем в настоящее время мы занимаемся в домах и тому подобное, чем быв ободрен, отвечал я прилично».

«В Петербурге я остался долго по желанию дяди моего, графа Денисова, и уже выехал по повелению начальства что случилось нечаянно и для меня оскорбительно: я имел квартиру в казачьем подворье, где также находились донского войска полковник Бузин и майор Чернозубов; в один вечер пришли к ним два или три их знаковые, с которыми начали они играть в карты, в банк, более для препровождения времени. Составили малый банк и ставили сообразно тому. Я пришел к ним и тоже начал играть, что продолжалось за полночь. В сие то время приходит к нам полицейский офицер и спрашивает:

— Не тут ли подполковник Денисов и полковник Бузин?».

«Когда же мы ему сказали, что тут, то он именем государя Императора объявил, чтобы мы в 12 часов выехали из Петербурга и спешили бы явиться к войску. Я весьма испужался, что не обнесен ли каким злым человеком, да и занятие мое картами, когда полицейский явился к нам, весьма тревожило меня, почему до света явился к гр. Аракчееву, который весьма снисходительно принял меня. Когда же я ему доложил, что мне велено поспешно выехать, и что я, хотя совершенно ни в чем не виноват и не могу даже быть обвиняем, но дабы злой человек не помарал меня в мнении государя Императора, прошу его о защите, и что я первым долгом считаю верно служить государю Императору и сей же час, конечно, выполняя его волю, еду отсюда. Граф Аракчеев, выслушав меня, уверил в своем покровительстве; при том сказал: „Вы нужны в настоящее время при войске, а потому так и велено“ — что и дядя мой, гр. Денисов, дознал и мне подтвердил».

«Я, точно, в десятом часу выехал из Петербурга, через Москву и Тамбов, где видел милую мою дочь, воспитываемую и учащуюся лучшим образом по благодетельству гг. Циммерман. Быв обрадован тем, не находился я как возблагодарить их даже и словами. Ко умножению одолжений, они меня приняли как совершенно родного, у которых пробыв несколько дней в доме, возвратился на Дон, к моим родителям, а после явился, в городе Черкасске, к войсковому атаману».

«Скоро после сего, в оном же 1798 году, по возвращении моем в дом, получил я повеление явиться на сборное место близ Черкасска, для принятия полка, одного из 22-х наряженных экстренно. Я нашел многих чиновников и казаков, уже собравшихся, и особых чиновников, составляющих полки; по составлении которых, все, под командою войскового атамана Орлова, двинулись к польскому местечку Бресту, по приходе куда я получил ордер быть с 6-ю полками готову к выступлению в Италию».

«Корпус российских войск собрался в окружности Бреста, под командою генерала от инфантерии Розенберга. Приехал инспектором граф Аракчеев, который весьма милостиво ко мне отзывался и словесно, несколько раз, именем государя Императора, приказывал, чтобы не давал казаков чиновникам; да и по повелению генералов в их дежурства, не давал бы лишних, и обо всех таковых повелениях доносил бы прямо государю Императору».

«С Бреста российское войско в лучшем порядке выступило. Я с 6-ю полками поступил в авангард, который вверен был младшему предо мной, полковнику Багратиону*. Я было хотел представить о сем рапортом, но друзья мне сказали, которым открылся, чтобы на первый случай перенес. Князь Багратион обошелся со мной ласково и не вошел в претензию, что полки, а не я, относились ему рапортами, почему и я молча переносил, как всегдашнюю участь казаков. Притом обнадеживался, что военные дела представят мне случай заслугами найти право старшинства»**.

______________________

Денисов произведен в полковники 23 января 1798 г. А.Ч.

- Из «Истории Российско-Австрийской кампании 1799 г.», изданной Е. Фуксом в 1826 году, и из «Истории войны 1799 года» — Д. А. Милютина (72 прил. к I част. VI гл.), видно, что в войне этой участвовало, под начальством походного атамана Денисова, восемь Донских казачьих полков: Денисова 5-го, Грекова 8-го, Семерникова, Сычова, Паздеева 1-го, Молчанова, Курнакова и Паздеева 2-го; в полках этих состояло: генералов 2, штаб-офицеров 16, обер-офицеров 112, нижних чинов 4031.

При выступлении из России полки эти не имели в своем составе генералов: показанные в них 2 генерала (Денисов и Курнаков) произведены в эти чины за храбрость в битвах с французами, в Италии. («Санктпетербургские Ведомости», 1799 г., N 50; высочайшие приказы 20 и 21-го июня). А.Ч.

______________________

XII

Поход через Германию в Италию. — Смотр русской армии римским Императором. — Наездничество казаков. — Вена. — Гостинцы. — Казаки — предмет любопытства иностранцев.

1799

«Всякий марш войска наши соблюдали прекрасный порядок; нижние чины в квартирах довольствованы были хорошо. Дороги все находили гладкие, и хотя шли зимою и довольно холодно, но не терпели никакой нужды и болезней. В городах всегда находили угощения и забавы, особенно в Брюне».

«В Брюне я познакомился с одною госпожою, довольно знатною, из Италии удалившейся по занятии оной французами. Она из любопытства выехала навстречу наших войск; приметив я это, подъехал к ее карете и предложил мою готовность услужить, ежели в чем могу, чем она отозвалась быть довольною. По некоторым маловажным ее замечаниям спрашивала моих объяснений о войсках наших, а потом весьма ласково просила, чтоб я доставил ей случай познакомиться со мной более. На другой день, после обеда, я свидетельствовал ей в ее доме мое почтенье. Также нашел я знакомство с графом Ламбертом и его супругою, у которых часто бывал, и быв часто принуждаем объясняться по-французски, сим возобновил познание сего языка».

«В сем городе осмотрел Российские войска римский Император, прибывший в город с Императрицей. Все генералы и полковники наши и я, с донским же, состоящим в моей команде, полковником, были приглашены к столу его величества. И я имел счастие говорить с их величествами на французском языке. При осмотре войск наших донские были только три полка. Мне велено было произвесть оными атаку и врассыпную экзерсировать, что по-нашему (казачьему) называется наездничать; а как действия казачьи, военные, не могут представить красивого виду, почему я распорядился, чтобы в марше сгустить ряды, дабы не можно было видеть количества казаков, а когда поскачут в атаку, врассыпную, чтобы занимали обширнее поле, отчего и показалось весьма более казаков в действии — чем их величества весьма были довольны. Зрителей, Австрии генералов и других чинов, было много, а также были и венгерцы, которые особенно смотрели на все действия казаков, причем весьма я был занят мыслию, чем бы доказать ловкость нашу».

«Будучи в таких мыслях и всматриваясь в левую сторону поля, увидел, что недалеко от наших полков находится старый, довольно глубокий и широкий, долгий ров, у которого берега несколько осыпались, и что с большою смелостию можно оный переехать вскачь. Почему решился на сие, и под предлогом лучше полки в линию поставить, сделал с ними такой оборот, что два полка должны будут, делая атаку, скакать прямо на оный ров и через оный, о чем я объявил полковым начальникам с тем, чтобы они внушили каждому, дабы исполнили мой план в точности; занять же назначенное место приказал сделать с быстротою, посотенно. Как казаки не знают регулярных правил, то всегда таковые обороты делают в смешанном виде — что другим кажется странно и неумело, но для казаков очень хорошо и даже нужно».

«Когда отдан был приказ, все поскакало и все, казалось, смешалось. Зрители хотя ездили на прекрасных лошадях, но не знали, в какую сторону поворотиться; а казаки, как бы моментом пролетев несколько сот саженей, остановились в порядке в две линии, или по-нашему — в две лавы. Зрители явились пред полками. Я слышал из говорящих, что это их удивило. Приказано мне было повторить рассыпную атаку — что я и ожидал. Снег на четверть аршина глубины, которым поле было покрыто, заставлял меня беспокоиться — могут ли хорошо казаки проскакать через ров, почему решился — отдав в глазах всех нужные приказания чтобы ожидали знака к атаке, пустился сам, с бывшими при мне чиновниками, показать пример. Лошадь подо мной прекрасная была, да и та одною ногою, выскакивая из рва, несколько ошиблась, но не упала; один казак скатился с лошадью назад, но также удержался на оной. Тогда я ободрился, сделал знак, полки пустились, и два полка, которые должны были проскакать через ров, сделали так хорошо, что зрители, не знавши, что есть ров и не приметивши его, как заровненного снегом, бросились искать казаков, но уже не нашли ни одного казака во рву, и столь были сим удивлены, что самые венгерские чиновники признавались мне, что они на своих лошадях того не могут сделать».

«Римский Император остался доволен (всеми нашими) войсками и многим сделал подарки». Денисов, в числе прочих, приглашен был к столу Императора и получил от него «бриллиантовый, тысячи в две рублей, перстень». Из Брюна войска направились к Вене, которую обошли в самом близком расстоянии.

«Когда войска наши остановились на ночлег в окружности Вены, полк мой занимал квартиры версты полторы или две от сего славного города. Близ моей квартиры я увидел — когда проходил улицами, чтобы узнать, все ли в порядке казаки находятся — один большой, каменный, новый, еще во многом неотделанный и нещикатурный дом, двор обнесен также новою высокою каменною стеною. Простота архитектуры большого здания, низкость онаго, хотя в два этажа, все сие, как вновь и вдруг делается, понудило меня заглянуть во двор, который увидел, что весь молодыми и недавно посаженными деревьями был усажен, со многими аллеями и разными фигурами. Сие все умножило мое любопытство; я вошел во двор, и первый человек, который встрелся со мной, большого росту, видный, старых уже лет, когда я его спросил: „могу ли я осмотреть из одного любопытства оной дом“, отвечал: „очень можно“, и что он готов быть моим проводником. Он с большою учтивостию удовлетворял в моих вопросах, доказывал почему что делалось, и когда я пожелал все малые, но необходимые при большом доме службы и постройки видеть, он удовлетворил меня. Дом был построен по отменно составленному плану, и все надобности, семей на несколько, были с большою; выгодою расположены. Осмотрев оной и нечто расспрося о саде, и кому все оное принадлежит, поблагодаря его, я возвратился на квартиру. На заре, одевшись в сюртук, и на приготовленной хозяином квартиры моей одноколке поскакал я в Вену, по которой несколько пробежал пешком улиц, был в кафедральном костеле, прошел через дворцовый двор и поспешил явиться к своему месту, дабы не упустить чего по службе».

«По возвращении моем, вошел ко мне молодой, прилично одетый, во фраке, человек и с большою учтивостию сказал по-французски, что он имеет надобность к полковнику Денисову. А когда я ему отвечал, что я тот полковник, то он сказал — что принц, но не упомню имени, свидетельствует мне почтение и просит принять присланные от него для меня вещи, как то: 30 бутылок лучшего токайского вина, прекрасного и очень свежего коровьего масла, сыру, колбас, два окорока ветчины, несколько зелени и кореньев. Видя, что вся присылка относится хотя для одного стола, но, не будучи знаком оному принцу, за лучшее счел не принять, почему так и отвечал. Тогда сей молодой человек пояснил мне, что господин, который служил проводником мне при осматривании дома, есть самый тот принц, который прислал те вещи для моего стола, и как уже знакомый, просит принять и быть навсегда знакомым, почему я и принял, и через того же свидетельствовал мое почтение и благодарил за присылку».

«Корпус наш уже был готов к походу и еще рано того же дня потянулся далее. Сближаясь уже к Италии, услышали мы, что граф Суворов-Рымникский едет к нам и будет российскими и австрийскими командовать войсками».

«При сем случае поясню мое положение. От границ России корпус русских войск разделен был на две части, и хотя казачьи полки также разделялись и со мной находилось лишь три полка, но все (казачьи полки) состояли в моей команде. Корпусной начальник все повеления, относящиеся к оным полкам, писал ко мне».

«Любопытство чужестранных великих людей видеть казаков — было велико; многие издалека для сего приезжали и все таковые хотели видеть меня, как казачьего начальника. Комиссары, прикомандированные со стороны Австрии для продовольствия наших войск, были генеральских чинов, уважали меня и почитали, соответствуя чему, я старался более еще к тому их понудить, во-первых, чтобы дисциплину казаки соблюдали в высшей степени, в чем и успел, так что ни одна история противузаконная, во всех полках, через все время марша, не случилась, и чтобы все чины обходились с жителями учтиво».

Розенберг любил хлебосольство и часто по утрам устраивал на марше завтраки; ему последовали Сергей Лаврентьевич Львов и князь Петр Иванович Багратион, «и я, как состоящий уже в большом замечании у всех, нашелся как бы принужденным, а может не умел и своему честолюбию отказать — последовать тому же»; потом установили сходиться на завтраки, похожие на обеды, по очереди. Розенберг "везде являлся с сикурсом хорошего вина, а иногда и вкусных блюд под желе и т. п.

«Но со всем тем как небогатый я человек, не имел излишних денег и ни малейшего источника откудова их взять, терпел я большой недостаток, а потому сколько мог достать занял я у своих полковых начальников и офицеров, но удержался в порядке и мы с князем Багратионом обходились с большою дружбою, так что я забыл мою скорбь, что состою у младшего в некоторой подчиненности. А как он (князь Багратион) равнялся по инфантерии и скоро по линии был произведен в генерал-майоры, то я совершенно по сей части успокоился, тем более, что он в поведении ко мне не показывал перемены».

XIII

Суворов. — Казачий способ определять местность. — Занятие Бергамо. — Сражение при Адде. — Австрийские генералы совершенно отказываются от командования казаками. — Занятие Милана. — Разговор с Суворовым

Фельдмаршал, граф Суворов-Рымникский, нашел австрийские войска в Валеджио и оставался здесь несколько дней, поджидая прибытия русских войск. «Увидевши меня, милостиво приветствовал, — причем сказал, что он рад видеть знакомого офицера»*. В Вероне Суворов приказал Денисову идти вперед и, по распоряжению австрийского генерал-квартирмейстера, маркиза Шателера, начать кампанию. Последний посоветовал запастись для каждого офицера планами и верными часами, необходимыми для действий в такой стране, как Италия.

______________________

9 апреля, в Валеджио, "Суворов распределил казачьи полки по всем колоннам армии, приказав им следовать в голове. Он рассчитывал на впечатление, которое должны были произвести в этом крае наши бородатые донцы. («История войны 1799 г.» — Д. А. Милютина, част. II, гл. XV, стр. 270). А.Ч.

______________________

«Я уже и сам видел, что частые водяные широкие канавы, частые селения и самые города сделают препятствие нечаянным скрытым казачьим подъездам, без которых действие казаков не было бы страшно неприятелю, и малыми командами открыто невозможно наладить, но что будут делать офицеры, не имеющие понятия о планах и не умеющие обращаться с ними, да и часы, по бедности наших офицеров, не могут многие купить. Почему отвечал его превосходительству, Шателеру, что того нельзя сделать, а по усмотрении вначале придумаем о способах. На другой день двинулся с полками вперед. Г. Шателер вел оные сам и, по сближении к одному селению, объяснил, что далее французские войска уже должны быть, почему приказал начинать действовать и обо всех первых встречах ему доносить; сам остался при полках».

«Получа таковые приказы и наставления, я немедленно приказал нарядить четыре или пять, под начальством одного офицера, небольших команд; приказал идти вперед, по назначенному распоряжению, на некоторую дистанцию, находить все возможные способы в нужных переправах, искать французские войска, считать их неприятелями, бить и брать в плен. Помоляся Богу, испрося его благословения и защиты, отправил сии команды и обо всем объяснил генералу Шателеру, который хотя и похвалял все мои действия, но находил, что оные не будут выполнены».

Если начальники отряженных команд не могли передать названия местности, то указывали на то или другое место по строениям и отличающим их фигурам и краскам. Шателер имел возможность удостоверяться в верности показаний казаков, и когда они указывали на особенности здания, то итальянцы, бывшие при Шателере, тотчас же узнавали местность и называли ее, «тогда и казаки припоминали, что так и жители говорили, а посему и уверялись, что точно то селение, где французов видели; да и по карте показания казаков о расстоянии и направлении согласны были». По получении и сверке всех донесений начальников казачьих команд Шателер сказал, «что ежели бы он не был самовидцом, то никогда бы тому не поверил, и прибавил мне, чтобы я действовал по своему усмотрению, а сам он возвратился к фельдмаршалу Суворову».

«Я, оставшись с одними казачьими полками, — потому что регулярные войска, бывшие в авангарде, пошли совсем по другой дороге в сторону, — под командою князя Багратиона, соображаясь с донесениями моих посылаемых офицеров, пошел с полками далее, и отправя наперед другие две или три партии, приказал смелее поступать и открыть непременно все неприятельское войско, бывшее предо мной, и стараться достать хотя одного военного француза в плен. На другой день я узнал, что французский корпус, в пяти тысячах состоящий, против меня, и ретируется. Я поспешил к нему сближаться; но принимал все осторожности, дабы не быть прижату к горам, в правой руке у меня бывшим. Я достиг оный корпус в одном небольшом городе, который разделяет довольно глубокая и широкая речка, не имеющая бродов. Французы, перейдя речку, сломали имеющийся в городе мост и, взяв к своему берегу все лодки, остановились, да и близ города верст на десять поломали мосты и суда к себе прибрали. Не имея возможности переправиться за реку, я донес о всем фельдмаршалу и остановился близ города. На другой или третий день князь Багратион прибыл с регулярными войсками ко мне, и также остановился. Сие происходило в апреле месяце 1799 г., под 13-е число. В ночи узнал я, что французы сняли пушки, прикрывавшие один, в 8-ми или 10-ти верстах от города, не совсем испорченный мост, который в особенности приказано было наблюдать казакам, и, дабы неприятеля, не упущая времени, настичь на марше, положено было самим кн. Багратионом: не дожидаясь приказания, гнаться, ежели найду способ переправиться за речку, за неприятелем. По получении известия об оставлении сказанного моста я тотчас, со всеми полками, рысью пошел к оному, а найдя оный уже, офицером стоящим для наблюдения с командою, исправленным столько, что можно было лошадей перевезть, донес кн. Багратиону, и, переправя полки, погнался за французами; многих нашел от усталости оставленных и более 150 таковых взял в плен. Наконец, при захождении солнца настиг и весь неприятельский корпус, который весь состоял из пехоты, имел и артиллерию, пушек шесть и не более 150 чел. конницы. Увидев меня, оный стал в ордер-баталии. Не имея и тысячи казаков под ружьем, я не смел атаковать, а дабы показать неустрашимость Россиян, я послал один полк в бок по маленькой дороге, а полем нельзя было за большою грязью ехать: дожди шли частые, а в тот день дождь и не переставал. Я показывал вид, что хочу перерезать им дорогу и прижать к горам, очень высоким, при подошве которых лежала прекрасная дорога, по которой французы ретировались; прямое же мое намерение было — дабы принудить их скорым маршем бежать, дабы более оставалось усталых. Впереди французов стояла очень большая роща старого высокого леса, так что за оною на большое пространство ничего не было видно. Французы, увидев, что полк заходит им вперед, скоро также потянулись. Я приказал храброму полковнику Грекову — с его полком сближаться к ним и делать вид, как бы хотел атаковать их. Полк мой следовал за ним, а я находился между полками. Французы вошли по дороге в сказанную рощу, где дорога имеет крутой поворот, — отчего французов и что впереди их я не мог видеть; наконец скрылся и полк Грекова от меня. В сию минуту я слышу сильные военные клики казаков и сильную пальбу; скачу с полком моим вперед и вижу укрепленный близ самого леса город, в который стремятся задние полка Грекова казаки, где продолжается пальба и клики. В минуту сию, хотя неожиданною встречею был я смешан, приказал полку моему, разделясь надвое, скакать вкруг крепости с криком, дабы более нанести страху неприятелю; а сам поскакал в город, где увидел, что казаки, как львы, многие спешась, дротиками ломят стеснившегося в улице неприятеля. При сем не умел я ничего лучшего предпринять, как обще с героем Грековым, ободряя казаков, кричали: „Любезные друзья, вперед!“. Казалось, каждый казак гнал целые сотни, ибо один полк был только в действии. Французы не подумали и оглянуться: скорым маршем пролетели они через весь город и без памяти выскочили из онаго. Тут я приказал всех казаков остановить, полагая, что ежели и четвертая часть неприятелей опомнится, то принудит нас со стыдом отступить. Полковника Грекова, всех его полка офицеров и казаков благодарил я за славный их подвиг, и тут же принял от начальника города ключи, а жителям объявил всякое снисхождение и уважение, и послал нарочных с донесением; а как уже ночь наступила, да и люди и лошади имели нужду в отдохновении и подкреплении пищею, то и остановился на ночь. В крепости было 18 хороших и на местах поставленных пушек»*.

______________________

«13 (24) апреля походный атаман Денисов и полковник Греков, ворвавшись с казаками своими в крепость Бергамо, отрезали французов от крепкого замка и овладели оным». (Донесение Суворова Императору Павлу I, от 20-го апреля (1 мая) 1799 г.)

«Казаки понеслись в погоню, и без оглядки ворвались вслед за неприятелем в самый Бергамо. Появление их в этом укрепленном и многолюдном городе было так неожиданно, так внезапно, что французы не успели даже укрыться в цитадель. Казаки эти овладели и городом, и цитаделью, взяв в плен до 130 французов. В замке найдено 19 осадных орудий, много ружей, военных запасов и знамя» («История войны 1799 г.» — Д. А. Милютина, ч. II, гл. XV, стр. 276). Ред.

______________________

«При сем за долг поставляю пояснить сие происшествие. Мыслю, что не всем известны обороты казаков, а потому многим покажется сие невозможным. Мы, ежели успеем отделиться на ружейный выстрел и от конницы, то не находим уже опасности, тем более, быть близко пехоты. А к тому же, как я прежде уже сказал, что при оном французском корпусе было до ста пятидесяти конных, которые не могли и думать атаковать нас, хотя оные в самой широкой улице составили бы густую колонну; но французы, пренебрегли ли малолюдство казаков, или худо понимая военные (их) обороты, входя в город, называемый Бергамо, оставили конницу в арьергарде. Полковник Греков, как храбрый, так и опытный, в минуту исчислил их ошибку и для нас пользу — ежели он нечаянным и решительным ударом уже в городе или и улице опрокинет неприятельскую конницу; почему стремительно атаковал ее, отчего оная, испужавшись и смешавшись в густую колонну, пустилась на свою пехоту, густо идущую по улице, и так сим смешала весь корпус, что оный скорей скороходов пробежал через город».

«По донесению моему фельдмаршал Суворов сам, в ночь, прискакал ко мне в город Бергамо, верхом, облитый дождем и грязью, благодарил меня, полковника Грекова, и хвалил всех офицеров и казаков». Князь Багратион с войском тоже ночью прибыл в Бергамо. Суворов торопил наступлением, но Денисов мог выступить только утром, с половиною людей, а другая — осталась в Бергамо ковать лошадей. Денисов догнал французов и, спешивши человек 100 казаков с ружьями, занимал неприятеля стрельбою. Французы у озера Лекко поворотили вправо, к городу Лекко. Дорога шла между озером и горами, узкая, стесненная строениями, «по которой едва двое рядом могли проехать». У Лекко подошел князь Багратион с пехотою. Он два раза нападал на неприятеля, но должен был отступить, потому что французы пользовались строениями*. С другой стороны озера неприятель поражал войска ядрами. Кн. Багратион отступил за город и, по совету Денисова, послал к фельдмаршалу просить подкрепления. Вечером прибыл к Лекко Милорадович, а ночью генерал-поручик Повало-Швейковский. Все они, посоветовавшись друг с другом, положили отступить; казаки должны были прикрывать отступление. «Видя так противное казачьим правилам приказание, осмелился я доложить ему (Швейковскому), что казак в тесных местах не может защитить и себя, а вред другим, в случае замешательства, великий причинит. На что он с большою гордостию сказал, что он не требует моего совету, а — исполнения».

______________________

14 апреля 1799 г.

______________________

«Рассказал я все сие полковнику Грекову и приказал — из всех казаков человек 60 или 80, с ружьями, и храбрейших, и до десяти офицеров, разделить по ним казаков и всех на две части, оставить на месте, а сам бы он потихоньку со всеми казаками прошел все узкие места и дожидался бы дальнейшего повеления; я остался в глазах генералов, на случай других приказаний. Я сие сделал потому, что в тесных местах чем более войска, тем опаснее, и что там храбрость немногих больше может сделать хорошего. При том я сам оставался с сим малым числом, почему и ответственности не подвергал себя. К нам подошли несколько рот австрийских стрелков, которые и остались в прикрытии наших войск. Мы все отступили тихо и неприятель остался верно довольным, что его не атакуют. Я в это время получил своеручную записку от фельдмаршала: он приказывал, чтобы я поспешил с казачьими полками к нему, которую показал князю Багратиону, который сказал мне, чтобы я шел немедленно, что я и исполнил. Но прежде отхода просил князя Багратиона, чтобы он открыл мне мысль — как он донесет о деле под Лекко, дабы не было разницы в наших рапортах; на что он сказал: „как было, так и писать надо“. Мне сие нужно было потому, что ясно я видел ненависть его ко мне, чего хотел я избегнуть*. Я явился к фельдмаршалу и получил приказание состоять в распоряжении г. Шателера. На 16-е апреля, перед зарею, велено мне было через реку Адда по понтонному мосту с полками перейти и искать французов. Переправившись через реку, схватили казаки французского офицера, адъютанта одного генерала, ехавшего к другому генералу для донесения, который и сказал, что довольно значительный корпус их стоит недалеко. С фельдмаршалом находилась вся главная часть австрийских войск; но, кроме моих полков, Россиян не было. Все войска австрийские с поспешностию переходили реку и шли прямо на французов; я держался правого фланга и ровнялся главного нашего корпуса, даже несколько уступно его переду, потому что были сплошные сады и нельзя было свободно казакам действовать. Первая партия моя, посланная чтобы лучше осмотреть неприятеля и позицию его, очень потерпела, из которой человек пять открывшеюся пехотою убито и вдвое того ранено; когда же обо войска сошлись и начали сражаться, тогда я смелее двинулся вперед и несколько отдельных небольших команд взял в плен и побил; также захватил походный лазарет с лекарями и другими чиновниками и несколько коммиссионеров. Пленных собралось человек до 200, которых я и отправил. Австрийцы сражались храбро, но и французы им не уступали».

______________________

«15 (26) апреля казаки Денисова, Грекова и Молчанова окружили Лекко, и когда егеря и гренадеры князя Багратиона ринулись на французов в штыки, казаки спешились и содействовали пехоте нашей поразить неприятеля» (Донесение Суворова императору Павлу I). А.Ч.

______________________

«Обоих войск я за густотою дерев не мог видеть, хотя держался так близко, что иногда и к нам пули долетали. Я решился поравняться с французским флангом, дабы более их устрашить. Подавшись вперед, открыл маленькое, все прекрасно кирпичом выстроенное строение, даже и дворы, которое я счел за нужное поспешить занять и послал сказать главнокомандующему австрийскою армиею, Меласу, мое мнение, который тотчас прислал для сего при майоре один батальон пехоты в мое распоряжение. Я приказал оному занять главные места, придав ему небольшую команду казаков. Майор показался мне ненадежным, почему приказал я казачьему офицеру, оставленному с командою, обо всем мне почаще доносить. Сам с двумя полками потянулся вперед, с тем, чтобы, обеспеча уже себе тыл, зайти французам в зады. Третий казачий полк послал я гораздо правее от меня, дабы и там, ежели бы скрывался неприятель, узнать или разбить. Пробираясь по винограднику, я не мог скоро идти, что послужило и к счастию: французы приметили, что я занял сказанную деревню и в минуту оную атаковали, скоро захватили некоторые строения, а наконец и потеснили австрийцев. Казаки один за другим мне о том доносили. Оборотя при мне бывшие полки, поспешил я туда, и прискакав в минуту, остановил французов, смял, опрокинул и почти всех побил, и более 400 в плен взял, и спас всех австрийцев, которых большая половина была уже у французов в плену. Отправя пленных, пошел я вперед и уже проходил неприятельский фланг, как прискакал ко мне с малым числом чиновников и очень незначительным конвоем сам фельдмаршал Суворов. И когда я ему донес обо всем, то он, очень благодаря меня, приказал следовать вперед, с тем, что и он останется с казаками; но я от выполнения того отказался, хотя требовал он того непременно, но я представлял, что он явно подвергает свою особу опасности, причем пули две или три пролетели от сражающейся пехоты над его головою. Французы долго упорно сражались, но наконец стремительным ударом сломили их австрийцы, и французы побежали, а наши войска остались на месте*. Фельдмаршал Суворов сделал мне, уже после сражения, что не послушался, выговор, но без злобы».

______________________

«16-го (27-го) апреля, Денисов, со своими, Грекова и Молчанова полками, при Треццо, кололи неприятеля везде, со свойственною Россиянам храбростию и побуждаемы будучи мужественным воином, их походным атаманом Денисовым, и в сотовариществе его полковником Грековым. Потом, когда войска наши двинулись на Милан, походный атаман Денисов окружил донскими полками Милан и в оный вступил».

«Вашему императорскому величеству не могу довольно похвалить отличную храбрость донских полков при низвержении не только кавалерии, но и пехоты пиками их» (Донесение Суворова императору Павлу I).

«Казаки, со своим походным атаманом Денисовым, смело высыпали на правый берег (Адды) и обскакали в тыл неприятельский пост в Треццо»… «Моро не мог уже сомневаться в том, что здесь (Поццо и Ваприо) была главная атака союзников: он поскакал на место боя и чуть было мам не попал в руки казаков, рассыпавшихся даже до главной квартиры французской армии, в Ивцаго»… «один из батальонов почти весь был изрублен неприятельскою кавалериею. Тогда донской атаман Денисов, собрав все три свои полка, вместе с австрийскими гусарами, дружно ударил в левый фланг неприятельской линии, ворвался в пехоту французскую, опрокинул ее и заставил отступить опять в Поццо. Тут только подоспел от Милана один французский кавалерийский полк, но казаки бросились на него, опрокинули, преследовали до самой Горгонцолы и захватили много пленных, в том числе одного генерала (Бекера)»… «казаки мигом сняли неприятельский кавалерийский пост»… «и вытеснили правый неприятельский фланг из Падерно» («История войны 1799 г.» — Д. А. Милютина, ч. II, гл. XVI, стр. 290 и 293. А.Ч.

______________________

«На другой день, то есть 17-го апреля, словесно приказал мне граф Суворов — явиться в команду австрийских войск генерала Отто; но когда я ему послал рапорт о сем и о числе всех чинов, состоящих в моей команде, он отказался исполнить то, поставя в резон, что не имеет письменного повеления. Не желая обеспокоить представлением о том фельдмаршала, решился я найти себе начальником знакомого мне генерала Лузиньяна, но сей тоже отвечал. Недоразумевая, что в такой немецкой аккуратности делать, я боялся уже, что из жалобы моей может произойти неприятная для меня через таковую политику история и потому поехал сам к их главнокомандующему, генералу Меласу, донес ему обо всем и просил, чтобы он избавил меня от необходимости беспокоить графа Суворова и подчинил бы себе или кому он рассудит; но сей сказал, что ни в росписи, ни в повелениях не имеет ничего обо мне и казачьих полках, а потому и принять не может. Почему я решился сам собою, до случая, действовать, и поступил так: двинулся вперед австрийских войск, шел очень тихо, не удаляясь от оных с тем, чтобы в случае, ежели встренусь с сильным неприятелем и буду атакован, то найду у них защиту. Я послал вперед большую команду, от начальника которой, майора Миронова, скоро получил донесение: что он без препятствия дошел до города Милана и остановился при самых воротах онаго, что все жители с дружеским расположением на казаков смотрят, и что один, знающий немного по-русски, уверил его, что они все приходу русских войск рады. Я посему поспешил сам с полками и, подойдя к городу, подъехал близко к воротам. Скоро я заметил, что жители угадывали (признали) меня за начальника, с веселым видом некоторые подошли, и я спросил их о чем надо, т. е. где войска французские, кто начальник города и тому подобное; на что отвечали очень учтиво. Скоро и сам начальник города подъехал ко мне и объявил себя, сказав, что все требования готов выполнить, ежели только что может, и на вопрос мой сказал, что цитадель — на ружейный выстрел отдельная — занята французами, где оных до восьми тысяч; что в самом городе французов нет, кроме больных в лазарете, или малое число прогулкою занимающихся; что жители охотно желают, дабы Россияне французов бы выгнали и взяли город в свою защиту, только он сомневается, дабы чего не предприняли те из жителей, которые прежде во французской службе находились и которые распущены с оружием, и что их считается до пятнадцати тысяч».

«Исчисляя все сие, невозможным находил я занять казаками город, да и самое многолюдство, находящееся тогда на большой от ворот, вдавшейся в город, площади, где представлялось глазам моим великое число, до 40 тысяч и более гуляющего военного народа, — и имеющего при бедре шпагу или кортик, и прекрасно одетых женщин, — как это был первый день Воскресения Христова. Но российская слава напоминала тут же мне, что великими деяниями она приобретена, а близость австрийских войск, которые не далее в сие время пяти верст от меня были, обнадеживала в успехе сего дела, почему и решился я занять город, а после потребовать ключи и донесть. Решась исполнить сей план, сказал я господину президенту города учтиво, но с тоном повелителя — что имею приказание занять город Милан, и его прошу повелеть жителям, дабы при сем случае наблюли тишину и дружелюбие; что мои казаки ни до чьей собственности не коснутся и жители ничем не будут обеспокоены; но ежели на меня сделают нападение, тогда все должны страшиться. Мы с ним уговорились, что я через час буду входить в город, и поверили для сего свои часы. Он дал несколько мне конных проводников, а сам поскакал, во многих местах останавливался и говорил что-то к народу. Внимательно я смотрел на движение онаго и к ободрению своему видел, что с утешением слова его принимали. Множество вышло за ворота и ласкались к казакам, объясняясь одними пантомимами. Я приказал двум полкам обойти город, стать с обеих сторон площади, разделяющей цитадель от городовой крепости, дабы удерживать гарнизон оной от покушения войти в город; с третьим полком, по протечении часа, вступил я сам в город и рысью шел к воротам, находящимся против цитадели; по приходе к оным, которые были отворены, вышедшая французов густая колонна из цитадели поздравила нас залпом, отчего упали два офицера и более 10-ти казаков, да и несколько из любопытных зрителей, даже и женщины пострадали. Казаки, хотя несколько и смешались, но не потеряли своих мест. Колонна неприятельская подалась вперед, но я приказал поднять мост и запереть ворота. Но как я не был и после сего спокоен, то послал к начальнику города сказать, дабы прислал триста городовых стрелков, которых до семи сот я в момент увидел, и действия которых скоро упросили колонну оную возвратиться в цитадель. В это уже время послал я офицера с бывшим при мне переводчиком к президенту сказать, что я принимаю под свое начальство город. Он со многими членами скоро явился ко мне, поднес ключи и передал город. Тогда послал я к фельдмаршалу Суворову офицера с донесением о всем, послал и главнокомандующему австрийскими войсками Меласу, прося его покорнейше поспешить занять и принять от меня город; но он отвечал — как его войска очень устали и требуют отдохновения, то не может сего сделать; причем велел войскам сделать привал, и остановился. Дознав о сем, я послал еще сказать г. Меласу, что не имею столько войска, чтобы мог занять все важные посты в городе, даже для благопристойности, но сие не помогло. Я остановился до захождения солнца с одними казаками в городе, не поя и не кормя лошадей, да и самые казаки едва что имели перекусить, и то что только при себе. Видя все сие, я послал доложить о сем гр. Суворову, который, по причине нездоровья, оставался сзади; он, несмотря на жестокий припадок — что видели и посторонние — спешил ко мне верхом. И как приметно, узнав о сем, сам г. Мелас спешил придти к городу и вступил с музыкою и барабанным боем в город; но еще не прошло через ворота и третьей части войск, как и фельдмаршал прискакал к оным. Я его ветрел, поздравил и поднес городовые ключи, что принял он с большим удовольствием, благодарил меня при всех, благодарил также начальников полков, всех офицеров и казаков; притом сказал, что он видит старых героев Дона, которые брали смелостью города; когда же подъехал к г. Меласу, то поздравил и его и, не сходя с лошади, обнял, но старик Мелас при сем случае упал с лошади; а потом, войдя в отведенную ему квартиру, Суворов отдал приказ, чтобы приготовили войска к штурму цитадели и что оные должны быть под моею командою и моим распоряжением, и тут же о том мне в особенности приказал*. Посему рано на другой день, с высокой колокольни, с генералом Шателером осматривал я укрепление оной».

______________________

«Едва успели последние французские войска выдти из города, как ворвались уже в него с другой стороны донские казаки, посланные Суворовым по следам неприятеля. Вечером, 17-го апреля, полк Молчанова подошел к городским воротам и найдя из запертыми, отбил их, вошел в улицы, колол и гнал встреченных французов, не успевших укрыться в цитадель»… «Казаки провели ночь в городе, окружив цитадель»… «Русские солдаты возбуждали в Милане общее внимание и любопытство; особенно не могли надивиться итальянцы при виде бородатых казаков, которых прозвали „Русскими капуцинами“ (gli capucini Russi). Многие откровенно сознавались, что считали прежде казаков людоедами»… («История войны 1799 г.» — Д. А. Милютина, ч. II, гл. XVII, стр. 298 и 301). А.Ч.

______________________

«Генерал Шателер, как весьма знающий в артиллерии, рассматривая все части, доказывал, что при таком укреплении, гарнизона достаточно и что будет потеря людей очень велика, о чем я и донес фельдмаршалу, и как мог открыто сказал свое замечание, а когда он изволил спросить, какого я мнения об оном штурме, то я сказал:

— Милость вашего сиятельства велика ко мне и меня льстит такое важное поручение, но слава ваша мне дорога. Штурм не всегда зависит от мудрого распоряжения; неудача затмит вашу славу, тем более что вы мне, казачьему полковнику, поручаете». Выслушав сие, Суворов быстро поглядел на меня, обнял милостиво и сказал:

— Спасибо, Карпович (каким словом всегда он меня называл); с Богом поезжай к своим казакам".

Вскоре после сего призвал он меня и сказал:

— Князь Багратион с авангардом от крепости Тортоны, как рапортует, подался назад, да верно это он ретировался, но политику зачал наблюдать — двусмысленно пишет. Поспеши к нему и исправь его дела".

XIV

В виду крепости Тортона. — Вызов на дуэль. — Сражение при Маренго. — Бездействие кн. Багратиона. — Ужин Суворова. — Попытка его узнать истину о действиях кн. Багратиона

«Быв моложе кн. Багратиона и еще в полковничьем чине*, видел я, что сего сделать мне нельзя, но повиновался. С одним моим полком поспешил я к реке По, но на берегу оной ни одного не нашел судна, послал на обе стороны искать оные, дабы поскорей переправить полк, и еще не видел ни одной лодочки малой, как прискакал ко мне один офицер с каким-то, не помню, приказанием от фельдмаршала и, между прочим, сказал — что его сиятельство полагает, что я уже с полком за рекою. Видя сие, я сел в приспевшую к сему случаю лодку, взял с собою присланного офицера, три казака и седлы, а лошадей держа при лодке, вплавь пустился через реку; переправясь через оную и на оседланную мою лошадь сев, сказал: „Поезжай и скажи фельдмаршалу — что видел; я скоро буду у князя Багратиона“, и сам поскакал вперед».

______________________

Багратион был в это время генерал-майором. Ред.

______________________

«Я нашел князя Багратиона в маленьком городе, недалеко от крепости Тортоны, в квартире, пившего ввечеру чай, которому донес, что фельдмаршал прислал меня с полком на подкрепление к нему и просил его позволения осмотреть состоящие в его войсках донские полки, которые хотя и поступали в разные корпуса и в удалении от меня иногда были, но всегда состояли в моей команде. Он охотно позволил и, как приметил я, старался дружески обходиться со мной, однако показывал что-то и скрытного. Напившись чаю и поужинавши у него, я поехал к своим полкам, которые близко стояли лагерем; расспрося полковых командиров о всем, что надо и передвинув оные полки на другое место, что было необходимо нужно; осмотрел пикеты и при оных немного отдохнув, рано поутру, взяв небольшую команду, поехал вперед по дороге к крепости Тортоне. Близь оной, в другом изрядном городе я остановился и просил начальника, чтобы дал мне квартиру и приказал бы за деньги меня и всех со мною бывших накормить — что с большою охотою и было сделано. Отдохнувши немного, дознавался я, сколько можно было, о положении сказанной крепости Тортоны; а узнав, что гарнизон оной весьма слаб, и что хотя есть войска, но в Александрии, недалеко от оной отстоящей, решился испытать счастие — не могу ли оною завладеть. Посему послал к князю Багратиону просить — дабы прислал ко мне все казачьи полки, оставя у себя нужное число казаков; но получил в ответ, что он не может того сделать. Тогда я просил, чтобы хотя два — или, по крайней мере, мой полк (прислал), но не получил на сие отзыва, и уже стороною майор моего полка уведомил меня, что князь Багратион, со всеми войсками, по другой дороге двинулся к Тортоне».

«Я не скоро и уже ночью настиг мой полк, отделенный в особое направление; почему я ясно увидел, что зависть и злоба поставляет меня в невозможность по малому числу находящихся в моей команде войск что либо важное сделать, но, покоряясь определению, достиг деревни — назначенного полку моего пункта и остановился. Деревня сия, едва имеющая десять бедных крестьянских домиков, лежит близ реки (Бормидо), впадающей недалеко в По реку, а по другую сторону сей реки, в пяти или немного более (верстах), славный город Александрия».

«На другой, или на третий день, французы, переправясь реку плотом и пройдя лесом, показались передо мной и, сделав несколько выстрелов, бежали. На другой день они то же сделали. Я доносил обо всем князю Багратиону, который после второго покушения французов, приехав ко мне и не расспросив, как случилось, довольно грубо сделал мне выговор; почему я доношу о нападениях неприятеля, когда его не вижу; на что отвечал я — что того не заслужил и чтобы он изволил мне пояснить, на чем он основывается, что меня так обижает. На что он сказал, что он прислал своего адъютанта, который будто неприятеля не видел. После сего прямо я ему сказал, что я хочу, чтобы это было открыто следствием, или чтобы он удовлетворил меня, и непременно, на каком оружии он хочет, кроме шпаги, которой я не разумею; с чем мы и расстались».

«На другой день прибыл ко мне один казачий полк, две роты австрийской пехоты с двумя пушками и четыре эскадрона их же кавалерии. Месяца мая, 5-го числа 1799 г., перешел реку генерал Моро с десятитысячным корпусом, в котором две тысячи, пленные полагали, кавалерии. Переправа его была прикрыта лесом и защищаема болотом; но как я знал уже, что в оном месте приготовлены были французами лодки, то и глядел всегда зорко на оное место, дабы нечаянно не могли меня атаковать, посему и был я предупрежден. Изготовя все мои войска, я ожидал, пока французы выйдут из болотистого места, дабы удобнее исчислить их войска и взять меры. Французы показались колонною на большой дороге, нарочито хорошо сделанной через болото, имея немного кавалерии впереди. Тогда я приказал моего полка отменно храброму сотнику, Пономареву, с его сотнею ударить в неприятеля, что он и учинил с особою отважностию, врезался лично и так рубил, что во многих местах обрызган был кровью французов, и возвратился назад с легкою раною. При сем казаки пленили одного офицера, который рассказал — кто генерал и сколько войска. Офицера я послал в ту же минуту к князю Багратиону, который в шести верстах от меня сзади находился, словесно донесть о случившемся. Сам я приказал действовать двум орудиям, которые при австрийской пехоте находились; роты поставил в деревне Маренго, а казачьи полки в линию близ пушек; но когда увидел, что у французов есть пушки и большого калибра, то австрийские, под небольшим прикрытием из кавалерии, (отослал назад). По сближении французов я приказал австрийской пехоте стрелять, но она отказалась, поставляя в резон, „что как неприятель силен, то закон их не позволяет в таком случае сражаться“. Видя сие и не имея времени исправить онаго чем другим, приказал я с поспешностию отступать, но и сего австрийцы не хотели сделать, полагая, „что, по близости неприятеля, не могут уже отретироваться“. Тогда прискакал я сам с командою казаков и приказал бежать или велю их всех побить, — чему они и повиновались. Неприятель беспрепятственно прошел деревню и стал на поляне, в линию, имея в средине кавалерию. Казаки находились прямо против французов лавою, а эскадрон австрийский — назади. Французы весьма медленно подавались вперед. Не разумея их плана, старался я затруднить их в исчислении моих войск; по временам, как во флангах моих и сзади находился лес, заезжали туда казачьи небольшие команды, показывались во флангах неприятеля и скрывались. Они весьма редко палили из пушек и медлили так, что в продолжение шести часов непонятных для них наших действий, не более трех верст подались они вперед от деревни Маренго».

«В средине сего действия послал я одну или две сотни казаков, с тем, чтобы показали вид, что оные хотят ударить на кавалерию; желая вызвать к атаке нас, генерал французский (начал) строить и свою кавалерию к атаке нас, но вместо атаки выдвинул оную взад и пехотою закрыл. Третий казачий полк через пять часов подоспел ко мне, которому приказал, не показываясь, быть в лесу и наблюдать правый неприятельский фланг. Скоро сей полк заметил, что несколько пехоты послано в обход, которую он от главного войска отрезал и прижал к реке. Большая часть оных, брося оружие и аммуницию, кинулись в реку и утонули, а колонна из ста человек с подполковником и офицерами отдалась военнопленными. В левом их же фланге посланы были два эскадрона в объезд, о чем, когда я узнал, послал храброго полка моего майора Миронова, с командою, который настиг их, побил наголову и доставил ко мне их начальника — одного ротмистра, который, посланный тогда же к фельдмаршалу, о всем ему донес и уже от фельдмаршала я, что все побиты, узнал, а на месте сражения не имел и минуты свободной».

«Хотя я, как сказал прежде, в минуту, когда узнал о точных силах неприятеля, донес о том князю Багратиону и пленного офицера послал, и в продолжение шести часов раза три или более посылал с разными донесениями, но он не прежде прибыл на место сражения, как когда прискакал уже с левого флангу австрийский храбрый генерал Лузиньян с отрядом войск и сильно французов атаковал. Сражение началось жаркое. Я с казачьими полками двинулся влево, дабы при удобном случае ударить. Князь Багратион, подойдя к месту сражения, в мелком лесу близко и в виду неприятеля стал в линию и молчал. Французы сражались с австрийцами и не теряли позиции своей: они бодро смотрели на нас, а потом всею массою несколько двинулись назад. Князь Багратион, стоя, не начиная сражения, прислал мне сказать, чтобы я ударил двумя полками, а чтобы третий за австрийскими войсками оставался влево. Видя неприятельскую пехоту, твердо против меня стоящую, я понимал, что одна злоба выдумала такое повеление и что в исполнении онаго не может быть хорошего, а только потеря казаков и стыд — что нас опрокинут; но я решился с двумя сотнями сам пуститься в атаку; приказал полкам, ежели сделают по нас залп, то не давая времени зарядить ружей, бить с быстротою; но нас встретили плутонгами, почему мы и воротились. Боясь хитрой против меня интриги и оберегая храбрость моих казаков от оговора, приказал я бывшим в моей команде трем австрийским эскадронам ударить, с тем, что казаки будут во флангах и сзади их, но начальники их, представляя невозможность, отказались от исполнения, о чем мысленно и сам я с ними согласился. Неприятель не теряясь ретировался, а наши довольствовались, преследуя их одними охотниками и стрелками*. Австрийские войска также не ударили в штыки, и я не имел случая что-либо отменно хорошего сделать, оставаясь с казаками почти только зрителями, а более, сказать правду, был смешан дьявольскою интригою и злобою. Фельдмаршал князь Суворов и его высочество цесаревич, великий князь Константин Павлович, прискакали на место сражения, когда неприятель уже скрылся в болотистые места и большую часть своих войск переправил через реку — где ничего ему сделать нельзя было. Когда я явился к фельдмаршалу, он очень меня благодарил, но несколько раз сказал:

______________________

„5-го мая“… „целый гусарский (неприятельский) эскадрон сколот казаками Молчанова; в других трех нападениях казаки, под предводительством походного атамана (Денисова), а особливо полк Грекова, низвергли более 200 человек. Много раз императорско-королевская кавалерия рубила и поражала с казаками части рассыпанной неприятельской пехоты, и пригнав к р. Танаро, паки Молчанова полк отрезал одну полубригаду; сия бросилась в воду, где ее до 500 человек потонуло, а 78, бросив ружье, сдались. Загнанные в близлежащее болото, конные и пешие, многие увязли и потонули“… (Из донес. Суворова императору Павлу I и „История войны 1799 г.“ — Д. А. Милютина, ч. III, гл. XXII, прил. 58). А.Ч.

______________________

— Напрасно упустили неприятеля».

«Приметно было, что он недоволен чем-либо был».

«Суворов ночевал на месте сражения. Был постный день. Ему устроили ужин, который состоял из поджаренного на сковородке луку с хлебом и небольшого кусочка осетрового балыка. Первым кушаньем он остался доволен, а когда подали балык, то сказал, что это отменная рыба, и кушал аппетитно. Во все время, по воле его, я был при нем и делил его ужин».

«На другой день, когда я явился к Суворову, он отвел меня в сторону и спрашивал: хорошо ли наши сражались»?

«На что я отвечал, что хорошо».

«Он еще спросил: храбро ли кн. Багратион атаковал французов?».

«Тут я очень был смешан мыслею сказать правду; многие подумают, что, злобы ради, я оговорил, чего я не терпел и никогда не делал; сказал неправду — я столько всегда предан был всем моим начальникам, что и тех, которых не любил, никогда не обманывал; почему ничего на сей вопрос не отвечал».

"Тогда, как я мыслю, фельдмаршал, уразумев мое молчание, спросил: «бил ли Багратион в штыки?».

«На что отвечал, нет».

«Фельдмаршал повернулся и отошел от меня. За это дело я получил командорский орден св. Иоанна Иерусалимского с пенсионом по 1.000 руб. в год; (а за взятие Милана орден св. Анны 2-го класса)».

XV

Ночной поход Суворова на Турин. — Опасение за фельдмаршала. — Разговор у фонтана. — Денисов выносит главнокомандующего из-под выстрелов в безопасное место. — Занятие Турина. — Бомбардировка.

1799

Союзная армия двинулась к Турину; небольшой корпус наблюдал за Тортоною и Александриею. Поход на Турин совершен беспрепятственно. Фельдмаршал ехал, с двумя или тремя лицами, в двуместной старинной карете. Он пригласил в карету Денисова, который и занял место одного из вышедших. Это было утром, часу в девятом или в десятом; день был очень жаркий. «Нам так было тепло, что я тотчас весь спотел. Его сиятельство, при глубокой мысли, что ясно из лица его было видно, хотел, казалось, и смеяться своему положению, особо когда австрийцы с любопытством смотрели на его экипаж и многочисленную компанию в оном. Нам надобно было выдерживать всю форму строгого гарнадира, дабы и малейше не покачнуться головою, а в противном случае оную можно было разбить о другую. К нашему утешению недолго оставались мы в сем положении; фельдмаршал и сам, видно, наскучил оным, а может жалея и нас, велел остановить карету, вышел из оной, сел на добрую свою лошадь и поехал верхом. Мы все с радостию сделали то же».

Войска шли медленно по случаю жары и пыли. Суворов, желая объехать войско, поворотил в сторону, дал шпоры лошади, чем и принудил ее прыгнуть через довольно широкий ров — «каковыми все в том краю с обеих сторон большие дороги обрыты». Сопровождавшие его удивились и испугались, «ибо в том месте ров был глубок», а Суворов оглядывался на них.

«Видя, что Суворов оглядывается на нас, я вообразил, что мне, как казаку, достанется более. При сей мысли, приготовя свою лошадь доброю плетью и поворотя ее ко рву, я дал ей свободу. И хотя лошадь довольно легкая и не слабая была, но не перенесла одну заднюю ногу, несколько повихнулась на бок, однако не упала».

«Мы ехали, не останавливаясь, часа четыре. Проехали один небольшой городок; в другом прекрасном (городке) фельдмаршал в одном доме остановился. — Мы все были очень рады, велели показать нам квартиры, но, увидя в лавках апельсины и другие фрукты, вошли в оные, и купя, зачали лакомиться, оставаясь в том положении около часу, и утешались разными видами, воображая, что, отдохнув более, мы позабавимся».

«Как вдруг при этом воображении слышим, что фельдмаршал сам кличет: „На конь!“. Торопливо кинулись мы к лошадям, и видим, что он один, с двумя или четырьмя казаками, уже едет. Мы все, во все ноги, пустились догонять его. Войска все уже оставались назади».

«И так, его сиятельство князь (граф) Суворов с штатом, из четырех или пяти особ состоящим и около десяти человек казаков конвоем, ехал по самой большой дороге к Турину. — Город сей был занят в это время сильным неприятельским войском, самым передовым авангардом. У нас ни одного из жителей не было проводника. При сумерках встрелся с нами казак, который был послан к одному чиновнику, сбился с дороги и ничего о городе Турине и о неприятеле не знал. Наступила ночь, довольно светлая. Фельдмаршал ехал, не останавливаясь. Нам встречались прекрасные строения, колонны мраморные и другие дорогие — виды, почему заметил я князю Андрею Ивановичу Горчакову, как старшему — что можем легко отдать в плен фельмаршала, что его надо о сем предупредить и остановить; но он сказал:

— Не смею».

«Тогда я отважился доложить его сиятельству:

— Войска далеко сзади. Легко может, что вы кому-нибудь нужны и вас не могут найти. Нужно несколько вам отдохнуть».

— В такую прекрасную ночь жаль спать, — отвечал Суворов, и, указывая на летающих во множестве с огненными искрами червячков, сказал: — Видел ли ты когда-либо такую прекрасную иллюминацию?".

«При одном прекрасном фонтане, видя что он не останавливается и едет дальше и, при воображении, что он в опасность вдается, заехал я ему вперед, поворотил против его свою лошадь боком и решительно сказал:

— Ваше сиятельство! Далее не пущу, и ежели что в особенности вам надо, то я один выполню».

«Он остановился и просил меня такими словами:

— Пожалуй, Карпович, пусти!

„Я с твердостию отвечал, что это не может быть. Тогда он сказал:

— Что ж будет делать генерал Шателер?

— А где полагаете должен он быть? — спросил я, ибо ничего о нем прежде не слышал.

— Он впереди, — отвечал его сиятельство“. „Тут просил я его не ездить далее и что я его (Шателера) найду“.

„Я поскакал один вперед и, проскакав несколько, раза два сходил с лошади, прислушивался: нет ли в стороне войска. В последнем разе услышал, что недалеко от меня, в рощице, говорят люди и, как бы с намерением, тихо. Я подъехал ближе к тому месту и спросил по-французски:

— Не тут ли генерал Шателер?“.

— Тут, — отвечал он сам. „Он находился с малым числом австрийской кавалерии и 6-ю шестифунтовыми пушками“.

„Он со мною поскакал к фельдмаршалу и, переговоря с ним секретно, воротился к своему месту, скоро открыл канонаду по городу, который очень был близок, на что долго французы не отвечали“.

— Почему они не отвечают? — спросил меня фельдмаршал». «Желая сделать ему утешение, я сказал:

— Они узнали, что ваше сиятельство близко, испужались и советуются о сдаче».

«Мы недолго оставались в сем утешении: французские пушки загремели как гром. Ядра большого калибра, ударяясь о каменное строение и падая на дорогу, также камнем усланную, производили другого рода страшный стук. Генерал Шателер со своим дивизионом во все ноги вспять полетел, но фельдмаршал оставался при сказанном фонтане и рассказывал нам о приятности ночи, о хорошем тамошнего края климате и изобилии. Ядра перелетали через нас и падали близь нас и более прямо по нашей дороге: им (французам) не мудрено было, как в знаемое место метить, и уже генерал Шателер показал, где мы есть». «Я сказал всем:

— Фельдмаршал и мы в опасном месте». «Он слышал мои слова, на которые отвечал:

— Нет, Карпович! это место прекрасное. — Глядите, — продолжал он, показывая на большие тополи, — глядите, как здесь прекрасно растут деревья».

«При сем разе упало недалеко (от) нас ядро на дорогу, на которой и мы были, отчего я сотрогнулся. Как никто ничего не делал для сбережения фельдмаршала, то я сказал:

— Помогайте мне!»

«Подошел к нему, взял его на свои руки и побежал, неся его в сторону. Он кричал:

— Проклятой! Что ты делаешь?».

«Он схватил меня за волосы, но не драл. Я так был стороплен, что, не осмотревшись, упал в сухой близ большого дома ров, но как оной не был глубок, то я стал прямо на ноги и начальника моего не уронил; а, спустя с рук, вел его за руку, по рву, и на углу рва поворотил в сторону. Оглядевшись, увидел, что мы в большой опасности: ров был проведен близ каменной простой дворовой стены, в которую, ежели трафить большого калибра ядро, может большую часть ее опрокинуть и камнями многих убить. Показав сию опасность фельдмаршалу, я вылез из рва и, подав ему руку, вынул и его, а другие сами повылазили, ибо все там были. Нам подали лошадей. Фельдмаршал требовал, чтобы я его вел к фонтану. Почему я решился его обмануть: поехал вперед, говоря, что я туда и поведу; но вместо того, объезжая строение, вел назад. Когда же выехали на ту дорогу, по которой ехали, он узнал и весьма был недоволен, но не поехал вперед, а остановился в одном маленьком домике на остаток ночи, которая проходила уже».

«Я послал сыскать кого-либо из наших генералов сказать ему, чтобы прислали поскорей к нему (фельдмаршалу) хотя один полк и также лег спать в горне (горнице?), на куче насыпанной пшеницы, потому что постели не было и нечего было постлать. Меня разбудили, когда уже было часа полтора дня, и сказали, что город австрийцами занят. Фельдмаршал встал и сердился на меня, что я его провел назад. Вставши, поспешил я разузнать: правда ли что город занят, а когда узнал, что нет, пошел к фельдмаршалу. Он точно сердился и сказал мне:

— Вот что ты наделал: без тебя мы бы вошли первые».

«Но когда я его уверил, что никого в городе еще нет, то он послал кн. Андрея Ивановича Горчакова лучше о том доведаться. Я с ним также поехал. Я был прав; и мы, без войска и артиллерии, хотя и хотели занять оной город, но как французы не отворяли нам ворот и мало на нас смотрели, но не препятствовали ехать близ стен, то мы и воротились, быв и тем довольны, что видели город и донесли обо всем его сиятельству».

«Фельдмаршал оставался в своей квартире несколько часов, как вдруг, не помню (кто), прискакал и донес фельд-маршалу, что нечаянно австрийцы въехали в город и весь заняли, кроме цитадели».

«Один австрийский кавалерийский полковник с тремя (или) четырьмя эскадронами был послан в бок города; взъехав на горку, он видит что французского войска нет в оном, расчислил, что оное в цыдатель убралось, и что оставлены против его находящиеся ворота, решился оными овладеть. Обдумав хорошенько и для всего приготовя свои войска, полетел к оным, выломал запоры, отворил и въехал, прежде чем французы узнали, — а за ним и ближайшие войска взошли и несколько их (французских) офицеров нашли спокойно сидящих в своих квартирах».

«Фельдмаршал тот же день просто въехал в город, остановился в одном большом доме, в нижнем этаже, и мне приказал быть при нем. Остаток дня прошел без всяких новостей, и мы легли покойно; но около полуночи я услышал большой звук и шум: вскакиваю, бегу вниз, как я был в третьем этаже, и вижу страшную тревогу во дворе, где у двух или трех человек ядрами оторваны были руки и ноги и несколько побито лошадей. Я вспомнил, что может быть и фельдмаршал, хотя в горнице, но в опасности; бегу искать его и нахожу спокойно лежащего на постели, — или канапе, не помню, — в горнице, у которой, в ту сторону, откуда летят ядра и бомбы, окошко было на улицу и отворены ставни. Я так от виду сего испужался, что довольно громко закричал:

— Бога ради, ваше сиятельство, встаньте и выйдите из этой горницы».

«Он проснулся, или и не спал; несколько привстал и спросил:

— Что ты, Карпович?».

«Я ему сказал, что сильно по городу из цитадели бомбандируют и что весьма метко целят в этот дом, во дворе которого людей и лошадей много ранено и убито. Он несколько на меня поглядел и сказал:

— Оставь меня: я спать хочу».

«И лицом к стене обернулся и лег, а я вышел. Немного оставался он покоен, позвал дежурного генерала и других нужных чиновников к себе и немедленно отправил парламентера сказать французскому генералу, что жители невинны и чтобы он оставил их в покое, а в противном случае принудит его к тому; почему скоро все и утихло».

XVI

Вступление в Турин Суворова с союзными войсками. — Денисов у города Пиньероль. — Волонтеры. — Сражение при Нови. — Ссора с Повало-Швейковским. — Дерфельден. — Прибытие на казачьи аванпосты Суворова. — Отдых.

1799

Когда на кроткое увещание Суворова сдать Турин на капитуляцию, чтобы избегнуть напрасного кровопролития от сближавшейся к городу многочисленной армии, получен был дерзкий ответ коменданта, французского генерала Фиорелла, то сами жители Турина спасли город от угрожавшей ему участи Измаила и Праги: утром 15 (26) мая, австрийский генерал Вукасович. по условленному с жителями знаку, бросился к городским воротам, нашел их отворенными и подъемный мост опущенным; Фиорелла послал было из цитадели колонну взять в тыл слабый отряд Вукасовича, но колонна эта была опрокинута с большим уроном. Жители, вместе с австрийскими войсками, гнали французов по улицам до цитадели и в то же время все ворота городские открыли союзным войскам. В три часа пополудни сам фельдмаршал Суворов вступил с войсками в город и встречен был восторженными восклицаниями жителей. Вечером весь город был иллюминован, но комендант цитадели начал бомбардировать город, считая себя вправе мстить жителям за их измену; причем он прислал к Суворову парламентера с объявлением, что пальба не умолкнет до тех пор, пока союзные войска не оставят Турина. Говорили тогда, что истинною целью посылки парламентера было разведать о доме, в котором находился Суворов, и хотя парламентер от самых ворот цитадели до комнаты Суворова и назад был веден с завязанными глазами, но, кажется, успел в своем намерении, ибо, через час после, выстрелы по большей части направлялись на дом фельдмаршала*.

______________________

«История войны 1799 г.» — Д. А. Милютина, ч. III, гл. XXIV, и «Истор. Росавстр. камп.» -Фукса, ч. I, стр. 107. А.Ч.

______________________

Из Турина полк Денисова и два другие казачьи полка отправлены в отряд кн. Багратиона к Пиньеролю, а сам Денисов оставался еще два дня в Турине при фельдмаршале. «Он хотел отрядить меня с двумя или тремя полками австрийской кавалерии в экспедицию против одного французского генерала, находившегося с частью войск в одном ущелье гор», пишет Денисов, «но я, зная, что в тесных местах весьма опасно действовать кавалериею, упросил дежурного генерала отклонить сие. Я боялся оставаться при главной квартире, дабы не войти в какие-либо политические интриги, и просил позволения ехать к своему полку, на что охотно фельдмаршал согласился, потому что в небытность мою при донских полках сделано упущение. В час приезда моего к полку (в гор. Пиньероль) узнаю, что неприятель в самом близком расстоянии и при самом городе Пиньероле, в ущелине находится, и часто по казакам, на пикетах стоящим, стреляет. Осмотрев всю позицию места и самого неприятеля, приказал я другому казачьему полку, находящемуся тогда верстах в шести или восьми, оставя на своем месте нужную для наблюдения неприятеля команду, с остальными явиться ко мне, и донес о всем куда следовало».

«Скоро после сего прибыл ко мне князь Багратион; осмотрев неприятеля и позицию, ничего не предпринял и, несколько отодвинув свой авангард, остановился. На другой день прибыл туда же один австрийский генерал с войсками и атаковал неприятеля так благоразумно и удачно, что французы не смели вступить в сражение и бежали в горы. Все сии генералы с их войсками возвратились к своим войскам, а я с двумя полками, в которых, по раскомандировании многих казаков, больных и в вагенбурге оставшихся, не было и 500 человек (остался). Тогда я увидел себя в критическом положении, тем более, что все сие место было при подошве высоких гор и что, по малолюдству (моего отряда), нельзя было занять все нужные места, но в это время является ко мне один человек, называя себя сержантом когда-то бывших вольных войск. Он предложил мне свои услуги, и ежели я снабжу его ружьями, порохом и свинцом, то он соберет до 300 охотников служить под моею командою против французов. Обрадовавшись сему случаю, я решился принять его, и как в городе (Пиньероле) французами оставлено много было ружей, то и выдал ему оные и всем нужным снабдил. В короткое время явился он ко мне с дивизиею, от 350 до 400 человек составляющеюся. Все они ничто более были как бродяги, не знающие ни правил военных, ни амбиции, ни порядку. Однако же не одна праздная жизнь, как я приметил, к тому направляла их, а разница какая-то в исповедании веры главнейшим была побуждением. Хотя ясно я видел, что на таковых гигантов (?) худая надежда, но, дабы неприятеля удерживать в осторожности и все нужные места захватить, они необходимы мне были; почему я и принял смелость тотчас, при осмотре сих войск, господина сержанта поздравить капитаном, что он принял с утешительностию и гордостию, и величаво командуя, пустился прямо в горы к французской границе. На другой или третий день его дивизия умножилась от 600 до 800, и дралась день и ночь дней несколько, то есть, стоя на горе и примечая, когда через дефиле, на другой горе, человек или скотина (покажется), хотя горизонтально, но наверное не ближе версты, стреляли с уверительною надеждою без промаха убить, и сами в продолжение недели или более не имели убитыми и 10 человек, да и те, полагать надо, разбежались».

«С французской стороны тоже, кажется, подобные войска были, ибо часто таковым же образом отвечали, но я, оставаясь взади, был покойнее. Обо всем я лично донес фельдмаршалу, равно как и о производстве в капитаны — что он милостиво выслушал и, улыбаясь, сказал:

— Карпович! я сие производство подтверждаю».

«Через несколько дней прибыло около 2-х тысяч под командою подполковника австрийских войск и оставлены в мое распоряжение, но я, избегая всяких соплетений, на меня особенно часто падающих, поставил их в дефиле, впереди города, по дороге к недалеко находящейся крепости (С.-Мариа?). Во все время был я только обеспокоен одним нападением французских войск на австрийцев, которое кончилось скоро тем, что французы, увидя осторожность нашу, бежали»*.

______________________

Денисов, в донесении Суворову от 22 мая, между прочим пишет: «Пиньероло имеет много из жителей Якубинов, которые все ружьи, находящиеся в здешнем орсинале, разобрали по себе, не показывая ни малейшего виду сражаться оными против французов, для чего приказал я начальству местечка собрать все в прежнее место, также учинил объявление жителям, в горах находящимся, чтобы они, оставя против нас вооружение, жили бы спокойно в своих домах, а в противном случае притерпют жестокое наказание». Получив это донесение и другое, что находящийся у Фенетрелли неприятельский генерал Циммерман, с отрядом французской пехоты, считая себя окруженным союзными войсками, объявил готовность положить оружие, если против него выслана будет пехота, Суворов решился послать туда кн. Багратиона и дал ему следующее предписание: «Князь Петр Иванович! Вот вам милое письмо от походного атамана: никто лучше не выполнит желаемого, как ваше с-во? Христос с вами…ни мало не медля, извольте следовать с полком вашим, соединясь с Андрияном Карповичем, и коли потребно будет, то можете взять к себе к тому и какие иные подручные войска вскорости. Генералу Циммерману объявите мою дружбу, а его команде вольность, по силе которой и вы моим именем им можете дать на месте беспечные паспорты, но по мере их добровольной сдачи, а не обороны. Предаю все в ваше благоразумное рассмотрение» («История войны в 1799 г.» — Д. А. Милютина, ч. III, гл. XXIV, стр. 416). А.Ч.

______________________

Между тем, как войска главной союзной армии, расположенные вокруг Турина, готовились к открытию осады цитадели туринской, а легкие отряды, посланные в горы, отбросили последние неприятельские посты за снеговой хребет Альпов и Суворов готовился преследовать расстроенные и отступавшие войска Моро до самого Генуэзского берега, он получил сведение о прибывшем в Геную значительном подкреплении неприятелю морем и из Франции, а также, что и войска Макдональда спешат из южной Италии на соединение с Моро. Все это заставило Суворова предпринять другие меры и расположить свои войска так, что куда бы ни вздумал устремиться неприятель, можно было в два-три перехода сдвинуть к угрожаемому пункту более 30-ти тысяч войска. Потом, сосредоточивая значительные силы свои у Александрии, «Суворов вспомнил обо мне», пишет Денисов, «и предписал, чтобы я, оставя пост мой (у Пиньероля) старшему, с полком моим явился к нему. Увидев меня, его сиятельство изъявил мне свои великие милости и как бы жаловался, что я его оставил; но когда (я) доказал, что это сделано было не по моему желанию, то он два раза сказал: — Право я этого не знал».

«И подтвердил, чтобы я никогда далеко от него не отлучался».

Денисов поэтому находился при фельдмаршале весь июнь и июль 1799 г. с состоящими при главной армии казаками*.

______________________

В это время, при выступлении навстречу 36-ти тысячной армии Макдональда, отданы Суворовым по войскам весьма любопытные и оригинальные приказ и наставление: "I. Александрия, 5-го (16) июня: "1) Неприятельскую армию взять в полон.

Влиять твердо в армию, что их 26 тысяч, из коих только 7 тысяч французов; прочие всякий сбор реквизиционеров.

2) Казаки колоть будут; но жестоко бы слушали, когда французы кричать будут: «пардон», или бить «шамад». Казакам самим в атаке кричать: «балезарм, пардон, жетелезарм», и сим пользуясь, кавалерию жестоко рубить и на батареи быстро пускаться, что особливо внушить.

3) Казакам, коим удобно, испортить на р. Таро мост, и тем зачать отчаяние. С пленными быть милосерду; при ударах делать большой крик, крепко бить в барабан; музыке играть где случится, но особливо в погони, когда кавалерия будет колоть и рубить, чтобы слышно было своим.

Их генералов, особливо казаки, и прочие, примечают по кучкам около их; кричать: «пардон», а ежели не сдаются, убивать. II. С.-Джиовани. В ночь с 6-го (17) на 7-е (18) июня: Остается до р. Треббии 1,5 мили: оную хорошо пройдут. До неприятеля 1,5 мили; всего 19-20 верст — 6 часов. За полмили от неприятеля, или менее, выстраиваются. Линии выстраиваются быстро. За полчаса перед рассветом раздвигаются… …Тотчас его преследуют кавалерия и казаки, поддерживаемые пехотою, которая тогда уже линией идти не может, но колоннами, не теряя времени. …Кавалерия будет атаковать в две линии по «шахматному»: интервал на эскадрон, чтобы в случае, когда первая линия, рубясь, рассыплется — вторая линия могла бы сквозь интервалы проскакивать.
…Не употреблять команды: «стой»: это не на ученьи, а в сражении: «атака, руби, коли, ура, барабаны, музыка»…

…Казаки стоять будут за австрийскою кавалериею и в атаке бросаются во фланг неприятелю. Когда же оный будет сбит, то преследуют его беспрестанно, и всех истребляют. («Ист. Рос. австр. камп. 1799 г.» — Фукса и «История войны в 1799 г.» -Д. А. Милютина, ч. IV, гл. XXXI и XXXII). А.Ч.

______________________

К концу июля вся почти Италия была уже занята союзными войсками. Одна Ривьера Генуэзская оставалась еще во власти французов, да гарнизоны их держались в крепости Кони, в замке Тортонском, в небольших фортах Гави и Серравалле. Со времени сдачи цитадели Александрийской, главная армия Суворова оставалась на равнине между pp. Бормидой и Скривией. Избранный новою французскою Директориею главнокомандующим, Жубер прибыл в Корнельяно, близь Генуи, и, решась немедленно действовать наступательно на армию Суворова, сражен пулею в самом начале битвы при Нови, 4-го (15) августа 1799 г. Денисов поставлен был на левом фланге наших войск, среди виноградников, где находилась французская пехота, которая стреляла по казакам, а казаки по местности не могли действовать, почему Денисов, с позволения генерала Дерфельдена, оставил это место и отправился искать более удобное для действия казаков. Шедши с небольшою командою между сражающимися сторонами и подходя к какому-то каменному дому, он встретил дежурного генерала Ферстера и князя А. И. Горчакова.

«Сей (последний) как бы с дружественной стороны, но скоро спросил меня:

— Где ваш полк?

— Назади — отвечал я.

— Как это жалко, — продолжал Горчаков, — нельзя ли сделать, чтобы оной поспешил сюда?

— Что же бы тут мог один донских казаков полк сделать, когда такое количество пехоты не могло держаться? — сказал я.

— Хотя немного ударьте, — отвечал Горчаков». «Французская пехота стояла под верными выстрелами с крепости Нови, ядрами, с пушек; опрокинув оную и подавшись несколько вперед — очутишься под картечами, а если доскакав до линии неприятельской и не опрокинешь ее, (придется) ретироваться. Значит на одном и том же месте надобно подвергнуть людей очевидному поражению. Когда я был в сем размышлении и что приказание ударить делает старший меня и ближний фельдмаршалу, всегда при нем находящийся, увидели все мы, что полк мой недалеко из-под горы идет.

— Вот и полк ваш; велите поспешить ему и ударьте, — сказал Горчаков.

— Я знаю свое дело; я старый солдат».

«На сие он не отвечал и поехал в сторону, и дежурный генерал с ним. Я остался один с сокрушенным сердцем, что несчастный случай привел найти другого и так сильного врага. Офицер спрашивал уже у меня, что прикажу делать полку, но я нескоро отстал от моего суждения. Однако, оставя жестокую сию мысль, сообразил неприятельское положение и случившуюся историю, приказал стать полку, — в котором не более 250 человек тогда налицо было, — в одну линию казачью, несколько редко, что и необходимо нужно было, дабы действовать дротиком, а с тем вместе и безопаснее людям; я подвинул полк несколько вперед и стал. Французы — тысячи полторы пехоты — подвинулись ко мне, и стрелки, выскочив наперед, стреляли в нас, а из города пускали ядра. Я стоял ровно, в линию, несколько прочь с правого фланга. Лошадь моя, от близких ударов в землю ядер, три или четыре принуждена была сделать сильных во все стороны прыжка и в один раз так высоко взвилась на дыбы, что я едва мог усидеть. Офицеры убедительно просили меня, чтобы съехал со своего места, говоря, что верно неприятель заметил по знакам кто я. В полку уже до 60 раненых и убитых упало; но полк в молчании стоял. Я послал к нашей пехоте к перво-встретившемуся генералу просить, чтобы прикрыл правый мой фланг, и тогда я ударю. Посланный явился к генералу Повало-Швейковскому, который, вместо помощи, обещал сам ко мне приехать, и того не выполнил. Тогда заливаясь слезами о горькой участи невинно терпевших казаков, приказал я оборотиться полку назад и шагом отступать. Офицеры и казаки с видимым прискорбием исполняли мои приказания в точности. Французы, не оставаясь довольными тем, подпрыгивая и без всякого порядку, преследовали и стреляли по нас. Увидев сие, я решился им отмстить. С тем вместе увидел недалеко человек до ста нашей пехоты, особо идущей в левой стороне моего полку, и послал к начальнику оной просить, чтобы остановился, пока я, атакуя, возвращусь. Это был майор Владычин, мне незнакомый, который отвечал:

— С Денисовым, хотя бы у него было и два человека в команде, готов в огонь и в воду, а тут от вас не отстану».

«Известясь о сем ответе, я, не останавливаясь, собрал всех офицеров и в глазах полка приказал им, чтобы по первому знаку „ментом“ оборотились, атаковали бы неприятеля, и конечно, чтобы врезались в него, смешали, били, но, не преследуя далее, во все ноги возвращались бы назад. Казаки от горести столь ободрились, что как бы спорили обогнать один другого, влетели в неприятеля, который, сим быв изумлен, ни мало не подержался на месте и побежал, а казаки, редкий не увив одного или двух и не дав неприятелю опомниться, очутились опять на своем месте, причем притянули до сорока пленных. Майор Владычин, по храбрости своей и усердию, очень далеко вдался вперед, и ежели бы французы могли скоро опомниться, то бы много потерпел. За сие тут же прислал генерал Дерфельден меня благодарить, но велел сказать, чтобы вперед не подвергал я донских казаков такой опасности, что они в других случаях необходимо нужны и что их тогда нечем заменить. Я с полком остался на сем месте, потому что не имел нового приказания и, быв нездоров, еще больше от большого движения расстроился».

«Сражение до захождения солнца продолжалось и уже в ночь неприятель бежал. Генерал Повало-Швейковский с пехотою преследовал онаго, но не мог догнать. Я с полком был у неприятеля в левом фланге и хотя равнялся с ним, но, по малому числу казаков, не мог онаго атаковать; другие же донские полки были под командою князя Багратиона. Видя, что неприятель уйдет и увезет артиллерию, которой что много, можно было по стуку колес угадать, я приказал лучшим офицерам — взяв человек 100 казаков, заскакать стороною наперед и показать французам вид, что их дорога нашими захвачена; офицеры сие сделали весьма благоразумно. Переехав маленькою и кривою дорожкою большое болотистое луговое место, через которое по дороге бежали французы, — а дорога оная состояла из довольно возвышенной насыпи, -казаки мои передовых французов ветрели выстрелами из пистолетов и военным кликом, и тем так их испужали, что все в разные стороны по болоту рассыпались, оставя 18 пушек с запасными лафетами и всеми артиллерийскими ящиками, всего более 60 штук, но всех лошадей с упряжью увели: плотина была высока, и на нее должно было спущаться довольно круто, чем, верно, казаки и замедлили, да и наша пехота, дойдя до сего места, остановилась. Получив донесение, что артиллерия попалась в наши руки, я о сем через офицера донес генералу Повало-Швейковскому, а сам слез с лошади и лег на землю, чувствуя во всем корпусе боль. Офицер от Повало-Швейковского возвратился и сказал, что „генерал меня требует к себе и очень-де строго“. Избегая и еще неприятностей, хотя и с большим усилием, но поехал к нему и, явясь, поздравил его с победою. Он решительно приказал:

— Чтобы сейчас все пушки, лафеты и ящики вывезли казаки на гору, ко мне.

— Это невозможно, потому что упряжи и хомутов нет, — отвечал я, — а лошади (казачьи), не быв приучены, не могут, хотя бы и при упряжи, сего сделать.

— Я не советоваться вас звал, а исполнять в точности мои повеления, — сказал Швейковский.

— Невозможного нельзя сделать, доложил я без всякого постороннего умствования, и притом сказал, что „сзади нашей пехоты идет довольное число австрийских войск, то не лучше ли сдать им; пусть они потрудятся вывезть их; а пушки взяты россиянами, и этого никто не отымет от них“.

Тогда его превосходительство возвышенным голосом сказал:

— Кто по тебе старший в полку?». «Я сказал кто, и он послал за ним и, призвав, приказал принять от меня полк. Подумав несколько и припомня старую пословицу: „терпи казак — будешь атаман“, я взял одного казака и слугу и поехал, без всякой цели, назад. Слуга, видя мое положение и слабость здоровья, запасся двумя плащами, под которыми я, в маленьком лесу, или саду, провел без сна ночь, и в наставший день не знал — что начать. Ехавши близ войск, увидел под деревом сидящих несколько особ, недалеко которых ординарцы держали лошадей, по сему заключил, что это кто-либо из генералов. Пришло мне на мысль явиться прежде всех у генерала Дерфельдена, посему и послал узнать: не он ли там сидит? Посланный возвратился и сказал, что я угадал. Тогда я почувствовал что-то, чего не разумел: удовольствие ли или огорчение, потрясшие меня. Подъехав ближе, я сошел с лошади, подхожу к генералу Дерфельдену и вижу, что с ним находился и генерал Повало-Швейковский. От сего я так развлечен (расстроен) был, что не знал, к кому и что прежде сказать, — отчего не мог скоро начать говорить. Генерал Дерфельден, видя меня в таком положении, весьма снисходительно спросил:

— Не имеете ли вы что мне сказать?

— Много имею, но не знаю как. Я не люблю искать чужой защиты в собственной обиде, но обстоятельства принуждают изменить характер».

«И объяснил вчерашний случай. Тут генерал Повало-Швейковский, вскоча, подбежал ко мне, взял за руку, наговорил много пустых извинительных слов: что это было в горячности, что он не полагал, что я это приму за прямое дело, и просил забыть. Тогда генерал Дерфельден сказал:

— Видишь, господин Денисов, что генерал отказывается от своих слов. Плюнь на сие дело и с Богом поезжай в полк. Я видел твои дела: никто не может тебя помарать».

«При сем раз генерал Дерфельден на генерала Повало-Швейковского с презрением смотрел».

«Я почти все сие наперед видел, и один друг, с которым я виделся перед тем, советовал не расширять сего дела, и что если я особо потребую от Повало-Швейковского благородно личного удовольствия, то он от того откажется и будет жаловаться — тогда будет мне еще хуже1. И так, я повиновался генералу Дерфельдену тем более, что благородно выговоренные слова его ясно оправдывали меня. Потом я приехал в свой полк, который весь на аванпостах находился, и к нему два еще примкнули полка, которыми командовал полковник Греков. Неприятельская армия, за глубокою и широкою долиною остановилась недалеко, и неприятельские форпосты по казакам стреляли очень часто. Получа нужные сведения, как и где стоит против нас неприятель, я нашел необходимым во многом сделать перемены по занятой полками моими передовой цепи и отправил несколько партий во фланги неприятеля, и особо к небольшой крепости, называемой Серравалле. В сие время донесли мне, что фельдмаршал едет ко мне и уже недалеко. Я поскакал к нему и донес обо всем словесно, также я поздравил его с победою. Он весьма милостиво за все благодарил.

______________________

Здесь можно заметить, что рассказы современников и самые Записки автора показывают, что А. К. Денисов был в высшей степени раздражителен и, вообще, подозрителен: это объясняет и ничем не вызванную дерзость его пред князем Горчаковым, и заносчивость его пред генералом Повало-Швейковским, и подозрение о „злобе“ на него князя П. И. Багратиона — личности, светло-обрисованной нашею военною историею. А.Ч.

______________________

— Что за строение я вижу? — спросил фельдмаршал.

— Это монастырь, и пустой, — отвечал л.

— Я поеду туда и там отдохну.

— Но там опасно и пули еще далее онаго летают, а казаки не удержат, ежели неприятель в больших силах в оной пустится, — сказал я.

— Карпович, они напуганы».

Суворов все-таки поехал к монастырю. «Видя, что фельдмаршал непременно положил свое исполнить, послал я к полковнику Грекову сказать, чтобы нарочито задразнил неприятеля, чтобы тем заставить фельдмаршала удалиться. Стрельба довольно сильная началась; пули, когда подъехал фельдмаршал к монастырю, летели через нас, но граф Суворов как бы их не слышал, въехал в монастырь, приказал всем, кроме ординарцев, его оставить, и в пустой горнице на соломе лег. Видя сие, я послал сказать князю Багратиону, чтобы поспешил прислать на защиту, в случае опасном, нужное число пехоты; а сам я поехал к казачьим полкам и приказал сколь можно более усилить против того места пикеты. Фельдмаршал спокойно, но немного отдохнувши, возвратился. За сие, при Нови, сражение я был награжден алмазами украшенным второй степени орденом св. Анны»*.

______________________

С 20 июня 1799 г. А. К. Денисов был генерал-майором. А.Ч.

______________________

XVII

Движение русских войск и с ними казачьих полков из Италии в Швейцарию. — Переходы через Альпы. — Болезнь Денисова. — Выход из гор, зимние квартиры и обратный поход на Дон.

1799

Выступив с русскими войсками из Италии в Швейцарию и прибыв 4 сентября 1799 г. в Таверно, Суворов узнает тут, что обещанных австрийцами мулов для поднятия обоза армии не доставлено. Это чрезвычайно огорчило его, вынуждая отложить предположенную атаку неприятеля у С.-Готарда. В таком затруднительном положении пришла счастливая мысль великому князю Константину Павловичу — употребить под вьюки казачьих лошадей; в горах Швейцарии спешенные казаки могли даже быть полезнее, чем на конях. Суворов обрадовался этой мысли, сердечно благодарил за нее великого князя и велел немедленно приготовить до 1.500 казачьих лошадей под вьюки*. Денисов, подойдя к Сен-Готарду, с шестью, все время бывшими в его команде донскими полками и с двумя вновь прибывшими с полковником Курнаковым, оставлен был тут вперед до повеления; «взято только», — продолжает писать он, — «500 человек из всех полков с ружьями, пешие. Наши российские войска пошли вперед. Простояв дня два, или три, я получил повеление со всеми полками своими присоединиться к армии, и немедленно пошел. Проходя через Сен-Готард и Чортов мост, я мыслил, что французы очень испужены или совершенно не разумеют военных действий, что нам позволяют идти в таких местах спокойно: по-моему, достаточно было бы 200 человек пехоты, чтобы нас прогнать или побить. Проходя далее, я увидел, что французы несколько поумнели и в одном месте, где нам должно было проходить узкою долиною между гор, за малым, но глубоко впавшимся, ручьем, засели и могли бы стрельбою из ружей нанесть нам великий вред, потому что, не подвергаясь сами никакой опасности, могли бы, прицеливаясь, стрелять по нас наверное; притом же они и лесом были прикрыты. Не доходя сего версты четыре или более, я остановил свои полки и послал команду отборных людей, на добрых лошадях, с тем, чтобы непременно доехали до первозадних войск, идущих впереди, и разведывали: не предстоит ли нам опасности. Когда они проезжали сказанное выше место, то французы по ним зачали стрелять, где и дорога была узкая, и как сие случилось при начале ночи, то офицер, как знающий должность партизана, по храбрости своей не остановился, а приказал команде ехать большою рысью, отчего и не потерял казаков, кроме четырех раненых. Он послал о том мне донесть, а сам поехал далее и в 20-ти или около 30-ти верстах нашел генерала Мансурова с 3-мя пехотными полками, оставленными для защиты нас, — о чем также скоро донес мне. Но я, по первому извещению — что неприятель решился нас атаковать, созвал полковых начальников, распорядил кому вперед идти и кому идти за которым полком, приказал немедленно и в ночь идти, рысью, в два конь. От сего распоряжения мы столь благополучно прошли, что неприятель, или полагая, что по темноте неудобно стрелять, или что мы ночью не пойдем, не успел нужные места занять, а сделал сие уже при проходе задних — что было уже на заре. Я прибыл к генералу Мансурову и был тем весьма обрадован; а когда ему донес обо всем, с нами случившемся, то он мне сказал:

______________________

„История войны в 1799 г.“ — Д. А. Милютина, ч. VI, гл. LII, стр. 205. А.Ч.

______________________

— За два часа пред этим я был атакован, и, к счастью, французы не знали нашей позиции и сделали большую ошибку, а иначе много бы я потерпел, и Бог знает, чем бы кончилось, потому что неприятеля было много».

«В тот же день генерал Мансуров велел мне с казачьими полками следовать далее к армии, а сам с пехотою шел позади. Мы выступили до захождения солнца по весьма узкой тропинке, где только пешие и могут ходить; с нами были и мулы с вьюками. Мы также не могли ехать на лошадях, а шли пешком, ведя за собою лошадей, и один за другим в одиночку, и всю ночь взбирались на крутую гору. Пред утреннею зарею я увидел внизу, как бы под ногами своими, звезду. Удивляясь сему, не мог доразуметь, что это значит; указывая на оную, я спросил идущего подле меня старого казака, который пояснил, — что это огонь, верно де задние войска стоят на месте и не могут идти дальше, потому что казачьи полки, идя одни за другим, заняли большое пространство дороги, вот де войска сии остановились и огонь развели, а дорога очень узка и высока, а посему так и вид делается, что огонь звездою кажется. В сие время я, по слабости здоровья, ехал кое-как верхом на лошади и, видя под собою такую пропасть, испужался, вообразил, что легко может лошадь оступиться и упасть в ту пропасть, где я вижу огонь. Не зная что делать, потому что сойти с лошади по-обыкновенному — на левую сторону — упадешь в пропасть, а с правого боку некуда сойти — тут гора стеною, и лошадь близко к ней держится поворотить же, по тем же причинам, никак нельзя было, — посему я решился спуститься на зад лошади и, держась за хвост ее,, маршировал вперед по тропе. Впереди меня ехал посланный от главнокомандующего австрийских войск, Меласа, к фельдмаршалу Суворову офицер, который также сидел на лошади. Я ему объяснил — в какой мы опасности и что надо сойти ему с лошади тем же манером, как и я сделал. Когда он смог то сделать, то тогда уже рассказывал мне разные случаи, с ним в сей земле случившиеся, и сам заливался слезами. Притом он уверял, что их кавалерия никогда не была в таком критическом положении. Мы, однако ж, взошли на гору благополучно, хотя ариергард и был преследуем французами, но слабо, и сколько можно приметить, они опоздали, или были очень первыми от российским войск нападениями так напужены, что не смели уже атаковать с быстротою».

«На высоте была хорошая и пространная плоскость, где все войска наши остановились; отдохнувши, пошли далее. На другой день, сентября 19-го 1799 г., в долине, где находится женский монастырь и небольшое, в несколько мужицких простых домиков, селение, называемое Мутенталь, присоединились и мы, около 10-ти часов утра, к корпусу, под командою генерала от инфантерии Розенберга состоящему. Его высокопрво при нас ездил на передовые форпосты, и я с ним находился. В здешних местах поставили казачьи пикеты. Долина сия, вниз по ручью в оной протекающему, от селения имеет изрядную ровную площадь, которая с левой стороны гор пересекается небольшою, болотистою, покрытою лесом, дефиле; за оною, хотя также, на версту, узкая есть площадь, но всегда изрытая во множестве спадающими водами и завалена каменьями. Первая площадь вся была загорожена в пряслы на небольшое отделение. Рассматривая сие место и слыша генерала Розенберга мнение, что неприятель атакует того же дня нас, я доложил ему, чтобы огорожи все позволил принять и место очистить позволил, представляя, что неприятель, заняв дефиле с лесом, воспользуется и огорожею, а без оной и казаки могут при пехоте действовать, на что он согласился, и я приказал казакам огорожу принять и ямки засыпать. На вечер французы, прогнав пикеты, заняли вышесказанное дефиле, и как от лагеря оная едва и на полторы версты отстояла, то наша пехота тотчас остановила оных. Французы держались храбро; сражение больше часа продолжалось самое упорное, но, наконец, к ночи наши вытеснили их и прогнали за другую площадь, в густой лес, где горы сходятся, и долина сия представляет непроходимую ущелину. Мы всю ночь не спали, потому что хотя сражение и выиграли, но и потеряли убитыми много, а раненых и того больше было; да и ожидали, что вскоре и еще будем атакованы». «Казаки при сем случае оставались только зрителями. По представлению моему, что в таких критических местоположениях казаки не могут и мало неприятеля задержать, хотя в резерв пикетов поставил я храброго полковника Грекова, с полком, — генерал Розерберг командировал в подкрепление казаков пехотный полк».

«На другой день, около 9-ти часов, утром, неприятель в превосходных силах явился пред нами, опрокинув казачьи пикеты и полк Грекова, принудил и пехотный полк ретироваться. Российские войска из лагеря выступили и стали несколько впереди монастыря, в ордер-баталии. Я для казаков не имел назначения, почему, разделя их на две части, велел полковнику Курнакову*, как старшему по мне, стать с одною частию по правую сторону пехоты, за ручьем, а с другою стал сам я по левую сторону, при лесе, имея впереди очищенною мною плоскость. Ездил к генералу, который по Розенберге командовал пехотою, и условились с ним, чтобы дать свободу французам пройти сказанное дефиле с лесом. Французы, заняв оную дефиле, несколько медлили выходом; они имели несколько пушек, которыми и начали сражение. При сем случае обязанностию поставляю сказать в честь казаков, полки которых стояли в линию и при мне бывшие примыкали задом, как выше сказано, к лесу. Одно не очень толстое, но высокое дерево прикрывало ветвями своими задний ряд; ядро выше голов попадает в оное и большой кусок с боку отрывает. Дерево зачало колебаться, очень сильно хрустело и уже нагнулось несколько, но казаки не оставили своих мест, хотя, очевидно, угрожала им опасность, все стояли, покуда не приказал я двинуться вперед».

______________________

С 21 июня 1799 г. Курнаков был генерал-майором. А.Ч.

______________________

«Французы построились, помнится, в шесть густых колонн и пошли на нас; наша пехота, позволив оным приблизиться, быстро полетела на них со штыками. Тогда и я дал знак казакам атаковать, которые, как молния, пригнувшись к лошадям, полетели и, обогнав нашу пехоту, прямо врезались в неприятельские колонны и разорвали оные; пехота наша в ту же минуту ударила, и кто не успел уйти — на месте убит или в плен взят. Пробежав в дефиле с лесом, где оставался небольшой резерв, остановились, произвели сильный огонь и немного подержались. При сей атаке, в начале еще, упала подо мной лошадь и несколько ушибся я; пересев на другую, подоспел я уже когда французы держались в дефиле. Пехота наша сильно ударила в штыки и в тот же момент опрокинула и выгнала: французы во все ноги бежали по другой плоскости. Казаки за наваленным камнем и малою дистанциею не могли заскакать наперед и всех охватить, но, догоняя, убивали и брали в плен. Подскакивая к лесу, где горы сдвинулись и где неприятель густо бежал, встречены мы были сильными залпами с ружей, где один наш полковой командир Познев (Паздеев?) убит и много казаков его полка убито и ранено. Подо мной конь столь сильно в шею ранен был, что через полчаса не мог уже сойти с места. Наша пехота, казалось, и на сажень от казаков не отставала; неприятель сквозь лес, по узкой дороге, неоглядкою бежал, а пехота наша гналась и, догоняя толпы, брала в плен. Я, полагая, что в толь тесном месте, где три человека пешие едва рядом могут проходить, невозможно казаками неприятеля преследовать, остановил оных; но Розенберг приказал мне гнаться за оными. Собрав наскоро до 300, с офицерами, приказал я полковнику Грекову — преследовать неприятеля далее; а остальным полкам собраться и ожидать повеления. Сам, видя, что за большими густыми ветьми, казаки принуждены лежа напереди седла ехать, поскакал с 4-мя или 5-ю казаками вперед, за Грековым, осмотреть местоположение. Проехав с полверсты, увидел, что ручей столь глубоко по узкому провалу течет, что воды не видно, а только сильное слышно журчание, и где непременно за крутостию горы надо переходить по мосту на другую сторону провала. Мост в ретираде, французы, вынув целое звено досок, испортили. Полковник Греков, по храбрости своей, не останавливался у сего, но, положа две доски, с большою опасностию перевел и людей и лошадей, и пустился, до меня еще, вперед. Ужасаясь его положению, чтобы не погубить весь полк, решаюсь догнать и поворотить его; перехожу сам мост, перевожу кое-как и лошадь свою и, пройдя несколько шагов, вижу двух пеших солдат, несущих превеликую ковригу сыра, а третьего с удивлением глядящего на вершину горы, который на вопрос мой — что его удивляет? — показывает на большую толпу вооруженных французов, стоящих над головами нашими, высоко, на малой отлогости горы, мимо которых Греков проскакал под верными выстрелами. Послал к задним сказать, чтобы не входили в лес, но не знал, как воротить Грекова, дабы торопливостию не окуражить французов, тогда, наверное, казаки будут все побиты».

«В эту минуту является ко мне австрийской службы офицер, ехавший за нами из любопытства, а также скоро подъехал нашей службы офицер от егерей, которые оба говорили по-французски. Воспользовавшись сим, послал я обоих по двум малым стешкам с тем, чтобы они платками дали французам разуметь, что они парламентеры; а когда допущены будут, то предложили бы сдаться военнопленными без малейшей отсрочки времени, и что, в противном случае, атакую их и побью. Скоро посланные мои воротились, сказав, что генерал сдается безусловно. Сей генерал, которого фамилию забыл, вслед за ними явился, которого просил я, с учти-востию, чтобы войско его, проходя мимо меня, в порядке, клало бы свое оружие, а его превосходительство оставался бы при мне, — что все с большою тихостию и было исполнено. Пропустя пленных, возвратил я шпагу генералу и при офицере просил явиться к генералу Розенбергу, что и офицеру нашему приказал. Через минуту после сего прискакал ко мне полковник Греков и все казаки скакали во все ноги за ним. Греков, проехав узкие места, встрелся на обширной долине со свежими, сильными неприятельскими войсками, которые хотели атаковать его и могли бы отрезать, тогда он принужден бы был сдаться; но он, не подвергая себя и казаков таковой опасности, ретировался по-казачьему — во все ноги».

«Я приказал казакам поспешно переходить через опасный мост и далее ретироваться. Полковник Греков прицелил взятую у французов пушку и распорядил так, чтобы несколькими выстрелами нанесть большой французам вред, которые и не замедлили явиться пред нами. Я же хлопотал, дабы узкое место наши скорей прошли, ибо не можно было иначе отступить, как один за другим. В минуту, когда я наиболее был занят, раздается близ меня ужасный звук и треск, так что столкнуло духом сажени на две меня с места; а когда я остановился, увидел, что полковник Греков кружился как куб, недалеко от меня, и что несколько казаков опаленных лежало на земле, но, к счастию, все оставались живы. Сие случилось оттого, что полковник Греков приказал разбросанные заряды снесть в одно место и положили близ и впереди пушки, которые при первом выпале взорвало. Полагать надо, что французам досталось еще хуже, и они в беспорядке отступили. Мне донесли, что первую пушку не могут протянуть через лес; почему приказал я сию бросить в речной провал, а с остальными поспешил к корпусу. Французы не смели преследовать нас, и мы благополучно возвратились».

«Генерал Розенберг отдал приказ: на будущей день рано следовать к армии; казаки должны идти вперед — что и выполнено. На заре мы потянулись по самой узкой тропинке, пешие, ведя за собой лошадей, и один за другим. Стоя на одном пригорке, я смотрел, дабы уровнить лучше марш, но получил приказание поспешить мне, лично, к фельдмаршалу. Поехал я к генералу Розенбергу доложить о том и испросить позволения, которого нашел впереди, на небольшой площади, со многими генералами и офицерами, сидящего при огне, в сарае, где варилась в казанке (котелке) с маслом каша. Взойдя в сарай, я ожидал, что его высокопревосходительство отдаст мне справедливость и скажет что-либо в похвалу донских казаков, но весьма обманулся. Он просто спросил:

— Зачем вы приехали и идут ли казаки?».

«На что со всею учтивостию я ему обо всем донес, как и о полученной мною записке.

— Надо выполнить, — сказал Розенберг, — вы можете ехать, поручив полки старшему».

«При сем случае генерал-лейтенант, шеф того полка, который был в подкреплении казачьих пикетов, которого фамилия не припомню, встал, взял мою дружески руку и так сказал:

— А! Мой милый донских казаков начальник! Как я рад, что вижу тебя здорового. Вчера как ретировался и увидел, что твои полки становятся в линию против неприятеля, подумал — что такое они затевают, да еще против пехоты регулярной? Слышу военные клики, вижу — казаки летят на неприятеля, врезываются в колонны онаго и не верю глазам своим. Наконец вижу — французы бегут. Я стал на колени, возвел очи к Богу и молил Его, чтобы вам помог, а сам все еще не верил успеху».

«Рассказывая сие, при всех, он плакал; но генерал Розенберг и тут ничего в похвалу нашу не сказал, а другие, как я заметил, и на сказанного выше генерал-лейтенанта косо смотрели. Я выпросил позволение быть участником хорошей каши и, съев ложки две, как ее мало и было, поехал далее».

«Я нашел фельдмаршала Суворова, прошедшего чрезвычайно критическое место, между горою непроходимой высоты и большим глубоким озером, где хотя весьма узкая дорожка была, но она завалена была вся величайшими каменьями. Сие место защищали французы, но российские пехотные герои штыками опрокинули неприятеля и прошли. Фельдмаршал весьма милостиво меня принял и благодарил как лично меня, так и всех чиновников, и казаков, а все другие молча со мною встревались, и я, чувствуя оскорбление, молчал. За отличие в делах при селении Мутенталь я награжден орденом 1-го класса св. Анны».

«По соединении всех войск, велено мне с полками своими идти вперед, по тропинке очень узкой, по косогору проложенной. Я выступил при наступлении ночи. В самое то время пошел снег, и довольно сделалось холодно. Дорожка очень осклизла, отчего, осклизаясь, лошади многие упали вниз, в пропасти, и все там убивались в смерть. Казаки, от сожаления о своих лошадях, с которыми они теряли и седла и все, что имели запасного платья, сокрушенно терзались и некоторые в голос рыдали. А сам я стал чувствовать себя чрезвычайно больным; лошадь мою не могли весть за мною, и я всех ближних ко мне, как собственных моих людей, так и казаков, потерял из виду. Болезнию до того был доведен, что как бы (находился) в забытьи. На одной малой равнине, своротя в сторону, я сел, ища глазами тихого места, дабы укрыться от ветра и стужи».

«В сем положении увидел меня казак, представил свою лошадь, как очень смирную, чтобы я, взявшись за хвост оной, шел далее, в чем я и послушался его. Взобравшись на хребет горы, я сел на оную лошадь и поехал далее искать передних своих, от которых далеко я отстал. Я нашел, что все передние, собравшись в кучу, стояли и почти все плакались на участь свою: надо было спускаться с превысокой горы, а не могли найти для сего удобного места; все же, отважившиеся испытать, скатились вниз и уже не возвращались, в том числе был и полковник Греков. Ночь была очень темная, да к тому же при большом холоде дула и большая метель. Несколько молодых офицеров из пехоты зашли сюда с самыми передними; пленные французы, которые весьма легко были одеты, еще больше страдали и умирающим голосом вопили. Видя сие, я долго затруднялся, как бы участь нашу улутчить. Все розыскания найти какую-нибудь возможность сойти с горы — остались тщетны».

«Тогда я приказал связать лошадей одну к другой головами плотно и составить из них круг, в середину которого поместил людей, слабейших в средину, и так пробыли мы до света, чем и себе много помог. Да и тут, ежели бы мой человек не запасся шубою и одеялом, то бы я не вынес. В сем положении до рассвета мы оставались, и ни одного из Россиян не умерло, кроме того, что некоторые поморозили члены, а из французов, сколько помню, умерло три человека. И когда развиднело уже, долго не находили мы возможности спуститься с горы; но наконец нашли от ручья болотистое место, и не замерзлое, а как грязь не весьма топкая была, то только способствовала лошадям, хотя с нуждою, сходить».

«Спустясь в долину, мы отдохнули, да и сделалось тепло, но теплота испортила более тропинку, а надо было проходить весьма тесное место, которое, упавшим с горы превеличайшим камнем, сделалось почти непроходимым, ибо кто оскользнется, тот и упадет вниз дефиле, глубины чрезвычайной. Особо опасно было для лошадей, из десяти которых падало три и более, и все убивались. Сие место я с крайнею нуждою, по болезни своей, прошел, и когда увидел ровное место, что можно ехать на лошади, то, севши на одну казачью лошадь, потому что своей не нашел, поскакал с тем воображением, чтобы найти домик и там дожидать уже смерти. Увидев маленькое селение, я столько обрадовался, что не знаю, бывал ли я когда в таком утешении, и в первый двор въехал; вошел во двор и встретившегося старика спросил: могу ли я найти место, где лечь и чем укрыться?»..

«В сей момент отворяются в боку другие двери, выходит человек и говорит ко мне чистым французским языком, с тоном знакомого. Я не угадываю его. Тогда он мне сказал, что он тот французский генерал, которого при Мутентале я взял в плен; притом сказал, что он видит меня больного и готов сделать помощь; что у него приготовлен хороший горячий суп, и советовал мне его напиться. Я это сделал и, по его же попечению лег в хорошую постель, укутавшись теплым одеялом, отчего, когда я проснулся, нашел себя несколько спотевшим. Тут мои люди нашли меня, и я, севши на свою уже лошадь, доехал до одного хорошего городка без всякого припадка, кроме того, что все оставался очень больным. Я сыскал искусного лекаря, который весьма мое здоровье улучшил, так, что без нужды я мог сносить марши. Притом сей лекарь уверил меня, что без помощи и благодеяния препочтеннейшего моего пленника (французского генерала) едва ли бы я доехал до его рук; за что всегда благодарю я его превосходительство, моего пленника, и считаю его моим от напрасной смерти избавителем».

Казачьи полки вообще деятельно участвовали во всем трудном движении войск Суворова через горы к Альторфу, а также в жестоких боях с неприятелем в долине Муттень, у Швандена, Глариса, в бедственном переходе через гору Ринген-Копф к Паниксу, в спуске к Планцу и движении к Фельдкирху*; по соединении же всех русских корпусов на берегах Боденского озера и казачьи полки расположились со всею русскою армиею, на зимних квартирах, в Баварии**. К восьми полкам Денисова присоединились еще два казачьих полка, с войсками генерала Римского-Корсакова бывшие. На обратном марше в Россию все казаки разбиты были по корпусам, а Денисов с тремя полками сопровождал фельдмаршала.

______________________

Донесение Суворова Императору Павлу I от 3 (14) октября, из Фельдкирхена (после совершенного уже трудного перехода через громады Альпийских гор): «На каждом шаге, в сем царстве ужаса зиящие пропасти представляли отверзтые и поглотить готовые гробы смерти. Дремучие, мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди и густой туман облаков при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергавшихся, увеличивали сей трепет. Там является зрению нашему Сен Готард, сей величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают… Все опасности, все трудности преодолеваются войсками В.И.В., и при таковой борьбе со всеми стихиями, неприятель, гнездившийся в ущелинах и в неприступных выгоднейших местоположениях, не может противостоять храбрости войска, являющегося неожиданно на сем новой театре: он всюду прогнан»… «Казаки, под командою генерал-майоров Денисова и Курнакова, много тут (в битве в долине Муттен. А.Ч.) способствовали; последний из сих, поразив и пленив неприятеля на левом фланге, бросился через реку Муттен в брод и вплавь, опрокинул по горам и в лесу неприятеля, засевшего в каменьях, вытеснил спешенными казаками; первый же, Денисов, пробрался с левого фланга через горы и лес, и продолжал неприятеля гнать, пока место позволяло»… «казачьи полки открывали рассеянного неприятеля в выгодных для его местах, мнящего на некоторое время удерживаться: купно с пехотными были и брали в полон». А.Ч.

- «История войны в 1799 г.» — Д. А. Милютина, 4.VI, гл. LVII-LXI.

______________________

«В Праге князь Суворов прожил несколько недель, где делали ему многие особы угощения, в которых я также участвовал и пользовался фельдмаршала особым расположением. По выступлении из Праги наши войска шли прямо на Краков, где со мной никакой не случилось замечательной встречи. По входе в Краков я сделался болен так называемою болезнью грипп, и пролежал несколько дней, но, благодаря Провидение, избавился от оной, только оставался долго слабым, почему впервые принужден был ехать во время марша в коляске, к тому же холодная и снежная зима в сие время была. Я благополучно прибыл к пределам Дона, быв в беспрерывном походе и военных действиях два года».

Войсковой атаман, генерал от кавалерии, Василий Петрович Орлов, принял Денисова с большим отличием и отдал по войску приказ — не употреблять прибывших с Денисовым из похода казаков ни в какие службы в течение целого года. С тем вместе атаман объявил, «что государь Император пожаловал Войску Донскому, за отличную службу в Италии донских казаков, под командою моею бывших, богатое знамя с приличною надписью». По сдаче полковых знамен и по роспуске в дома казаков Денисов прибыл в свою станицу.

XVIII

Занятия с дочерью. — Забота о средствах к жизни. — Вызов в войсковую канцелярию. — Генералы Репин, Кожин и князь Горчаков. — Увольнение от должности. — Формирование полков для экспедиции в Индию. — поход с ними за Волгу и возвращение. — Назначение депутатом в Петербург. — Поездка в Москву. — Беклешов, Архаров, Баклановский, Татищев и Любочанинов. — Назначение войсковым наказным атаманом. — Свадьба дочери. 1800-1806

«В доме я нашел моих родителей в добром здоровье и милую мою дочь, которую взяли уже из опеки моих благодетелей, гг. Циммерманов, хотя несколько рано, но я весьма был утешен успехами ее в науках. Она очень хорошо и правильно говорила по-французски и даже переводила с русского на французский хорошие истории, умела вышивать и разно вязать — что все, конечно, нужно благородной девице. Усмотрев сие и, как отец, утешаясь, я посвятил себя сколько разумел, чтоб улутчить ее воспитание и напоминать изученное, но видел себя много незнающим. Тогда я обратился с покорнейшею просьбою к почтеннейшей матери моей, дабы научила ее по части экономии, в чем мать моя, хотя и без знания наук, была очень сведома. Она не отказали мне, и хотя по старости лет была согбенна уже, но повела всюду внуку свою сама, и все части хозяйства изъясняя, внушала ей, что нужно и что и как должно предупреждать и сберегать». «Успехи дочери моей и по сей части привязывали меня более и более ее любить. Тогда только я зачал рассуждать о моем состоянии, т. е. какие средства имею к жизни, и познавать, что отец мой, и в соединении всего его имения, небогат, а разделя на две части, — так как я имею родного брата, почти одних лет, — я весьма выхожу недостаточным в средствах к жизни, и милому и единому моему дитяти не сделаю большой помощи к счастию, почему я решился просить родителей, дабы отделили меня от брата, с которым хотя пробыли доныне мы друзьями, но как у нас с ним общее имение, то не мог я что-либо предпринимать особо и с отважностию улутчить доход».

«Но я недолго оставался свободен и в доме своем: войсковой атаман Орлов потребовал меня в город Черкасск, по прибытии куда я получил повеление — занять место второго члена войсковой канцелярии, что я и исполнил».

«В это время были присланы государем Императором на Дон, для ревизации дел атаманских и войсковой канцелярии, генералы Репин и Кожин — что умножило в войсковой канцелярии дел столько, что хотя все члены оной и трудились каждый день, от утренней зари до ночи, но не успевали всех дел приводить в порядок, тем более, что генерал Репин, занимая в войсковой канцелярии первое место, сам, по малому знанию порядка судопроизводства, не мог улутчить и облегчить наших действий. Вскоре он, неизвестно мне по каким резонам, был сменен генералом князем Горчаковым, который хотя и показывал на словах большое познание, но также действиями своими — излишне ли повелительными или решительными, а часто входя и в излишне мелочные дела — только увеличивал наши труды, а может и потому, что излишне был привязан к приятностям жизни».

«Будучи без роздыха принужденным трудиться по общим войсковым делам, я часто забывал о милых моих родителях и дочери, стараясь об одном только, чтобы в точности была исполняема воля государева и чтоб облегчать участь несчастных. Рвение и усердие мое огорчало князя Горчакова, который, по честолюбию своему, хотел, чтобы он один только был видим, и злобился на меня. Он искал скрытым образом сделать меня несчастным, чего не найдя, писал, — как мне известно сделалось после, — к высшему правительству, что будто я покровительствую старообрядцам, а посему и велено было меня из членов войсковой канцелярии исключить»*.

______________________

Денисов заседал в канцелярии с 25 августа 1800 г. по 3 февраля 1801 года. А.Ч.

______________________

«Господин войсковой атаман Орлов, зная невинность мою и неусыпную деятельность, а также уважая и военные мои заслуги, дал мне повеление — чтобы я, оставя пост в войсковой канцелярии, спешил бы в назначенные станицы и, составя из военных казаков тех станиц полки, спешил бы с оными к городу Саратову, что на Волге, куда и он, со всеми Войска Донского казаками, следовал, что было в начале 1801 г.»*.

______________________

Полки назначались для экспедиции в Индию. См. «Письма императора Павла к атаману Орлову» в «Рус. Стар.» изд. 1873 г., т. VIII, стр. 409, А.Ч.

______________________

«Сделав посему нужные в сказанные станицы предписания и отправив оные из города Черкасска с нарочными, сам я поспешил в дом свой, в Нижнюю Чирскую станицу, где хотя и нашел родителей моих и милую дочь в добром здоровье, но объявлением, что я должен спешить в поход, привел их в трепет и чувствительную горесть; тем более они сокрушались, что после дальнего и долгого бытия моего в Италии, видели меня едва несколько недель и должны провожать в неизвестный край».

«Пробыв тогда дома не более восьми или десяти дней, и как отец мой имел дом в Нижней Чирской станице, в которой я нашел готовыми около 1000 военных казаков, то, составя из них полк, отправил его в назначенный путь, а сам, простясь с милыми моему сердцу родителями, дочерью и всеми родственниками, спешил в другие станицы, где, находя всех уже готовыми, составлял полки и отправлял один за другим. Потом поспешил в последнюю Войска Донского станицу, на р. Бузулуке состоящую, дабы там, через которую должны все полки проходить, оные еще осмотреть и обревизовать».

«Таким образом, составя 11 полков и приведя оные в возможный, по скорости, порядок, я спешил с оными, без роздыха, к реке Волге, в Саратовской губернии. В этот год в оных местах снега были довольно велики, а в сие время зачали оказываться оттепели; маленькие логи составляли изрядные речки от растаявшего снегу, и мы более брели в воде, нежели видели хорошую дорогу, ибо и снег был наполнен водою».

«Продолжая таким образом поход, я нигде с полками не останавливался, как только на ночлеги; дошел до реки Волги и недалеко от города Вольска остановился в одном большом казенном селении, с тремя передовыми полками, уже поздно. В этот весь день шел небольшой дождь, отчего я боялся, чтобы Волга-река не открылась от льда, чем бы и затруднила полки к переправе. Я приказал полкам быть готовым рано к переправе, а старосте селения приказал, чтобы все мужеска пола люди, которые могут действовать, были готовы, с веревками, которых и нашлось до 300 человек».

«Проснувшись рано, до света, первою надобностию я счел спросить часового — нет ли морозу, который отвечал, что нет и дождь идет. Тогда вскоча, послал с повелениями ординарцев, чтобы полки тотчас же выступили к переправе, и сам, потребовавши лошадь, поскакал к оным, куда первый и явился. В ту же минуту явились ко мне и полковые командиры».

«Тут, в глазах наших, не разрываясь, лед тронулся и на несколько саженей подался вниз, однако остановился. Я приказал: несмотря на этот ненадежный лед пробовать идти через Волгу; мужиков, с веревками, поставить через всю Волгу, по пяти человек вместе, придав оным несколько казаков, с тем, чтобы ежели близ оных лошадь или человек провалится, давали бы помощь. Человек сорок, или и более казаков, разными местами повели на лед лошадей, которые все недалеко от берега провалились; но как были взяты все предосторожности, то ни одна не утонула: все лошади были вытянуты и возвращены на берег».

«Казаки смотрели на меня в сокрушении и ужасе, а я, задумавшись, рассуждал: каким бы образом, не останавливаясь, переправиться? Я видел, что и по сделанным предосторожностям многие лошади будут проваливаться и, хотя наверное полагал, что будут вынуты, но ужасала меня мысль, что ежели когда будет казаков много на льду и оный тронется, то могут потонуть и казаки многие. В этот момент приводят ко мне моих лошадей, которые были и рослее и тучнее казачьих. Зная, что весною чем далее от берега, особо на больших реках, тем крепче бывает лед, и надеясь на это, приказал я весть моих лошадей вперед, с тем, что ежели из них которая и провалится, то чтобы вытягивали и продолжали вести вперед».

«Лошади мои, хотя их было и более десяти, провалились, а некоторые проваливались по несколько раз, но были все вытянуты, и когда доведены были до глубины, то лед оказался довольно крепок. Тогда я приказал — с лучшею отважностию весть оных рысью, держась недалеко от поставленных мужиков, и когда увидел я, что они пробежали уже половину реки, и хорошо, тогда приказал и полкам исполнить то же, что и сделано было. На другом берегу потерпели многие лошади тоже, так что в 3-х полках было провалившихся более 700 лошадей, но ни одна из них не утонула. Только один казак нечаянно упал и зашиб себе голову, отчего несколько часов был без чувств, но скоро приведен в чувство и сделался здоров. Все полки часов в четыре, и много в пять, переправились через Волгу».

«Тогда, расположа оные три полка по ближайшим селениям на квартиры, я сделал нужные предписания сзади идущим полкам, чтобы они спешили идти к реке Волге и старались до открытия оной ото льда перейти через нее, которые и выполнили в точности и перешли реку без всякого бедствия, а сам я, с передовыми полками, дошел до одного старообрядческого монастыря, на р. Иргизе находящегося, где вдруг получаю повеление учинить присягу со всеми полками принявшему державу великому государю нашему Александру Павловичу — что в то же время и немедленно было исполнено».

«Скоро, в самый тот же день, получил я и другое повеление: возвратиться со всеми полками в дома их, о чем в то же время предписано было мною командирам возвратиться к Волге и находить способы к обратной переправе через оную. Сам я остался на квартире, с моею канцеляриею, для окончания письменных распоряжений, нужных как по донесению об учиненной присяге, так и по распоряжению о будущем следовании полков на Дон. Исполнивши все сие, я на другой день поехал догонять полки и нашел оные при переправе через Волгу по одной, можно сказать, льдине. Большая крига, шириною в некоторых местах от полуверсты и менее, крепко уперлась в оба берега, а выше и ниже река ото льда была уже открыта: казаки, от удовольствия, что возвращаются в дома, отважились по оной криге перейти».

«Хотя тогда было уже менее 10-й части непереправлен-ных казаков, но считая, что такая переправа была очень опасна, я сделал за такую отважность строгий выговор полковым командирам, но когда начали меня просить все остальные казаки, чтоб позволил тем же способом переправиться, то я принужден был решиться выполнить их желание, и сам по тому же льду перешал. Сей опасный пост, как бы нарочито к переходу нашему судьбою устроенный, через 3, а много через 5 часов, быстротою воды был уничтожен. На другой день, рано, принеся Всевышнему, при собрании всех полков, благодарение, полки, по назначенным маршрутам, пошли к донским пределам».

«Скоро после сего, не упомню в который день, получил я повеление от г. войскового атамана, Орлова, чтоб распорядить так, дабы все полковые командиры, войдя с полками в пределы донские, распустили казаков, при офицерах, в их дома и сами бы тоже отправились в свои дома, а я явился бы к нему в Качалинскую станицу; куда прибыв, нашел уже Орлова в сказанной станице со всеми бывшими в походе Войска Донского господами генералами»*.

______________________

По формулярному списку эта командировка заняла время с 21 февраля по 15 апреля 1801 года. Всех Донских полков отправлялось в Индию- 20. А.Ч.

______________________

«Здесь, на третий день, узнал я, что войсковой атаман Орлов назначает меня депутатом для принесения Императору Александру I поздравления от Войска Донского с восшествием на престол. Мне не позволено даже повидаться с родными, но разрешено послать в дом (200 верст от Качалинской станицы) нарочного за всем, что мне нужно для пути в столицу. На четвертый или пятый день, я, с двумя другими депутатами (полковниками: Грековым и Иловайским), отправился в Петербург».

«Я приехал без всякого особенного приключения; явился по команде, как следовало, и был представлен к государю Императору. После, все надобности Войска Донского объяснил бывшему тогда генерал-прокурору, Александру Андреевичу Беклешову, которые государь Император решил, по представлению войскового атамана, в пользу Войска Донского, о чем (я) немедленно уведомил войскового атамана, а сам, отправивши бывших при мне вышесказанных гг. полковников к войску (на Дон) и испрося позволения, остался в С.-Петербурге и несколько месяцев неразлучно жил в одном доме с дядею моим, графом Федором Петровичем Денисовым».

«Когда же государь Император предпринял короноваться и все чины двора и прочие, должны там быть, лица начали отправляться в Москву, дядя мой, граф Денисов, отъехал в деревни свои с предположением быть тоже при коронации в Москве. И я отправился в Москву же, куда дядя и я прибыли почти в одно время».

«Тут, бывши на свободе, я занимался обсуждением собственного моего положения: видя небогатое состояние отца моего и что сам я, возвышаясь в чинах, могу более и более терпеть недостаток и соскучась такое продолжительное время жить вне дома своего, решился я искать отставки с награждением хотя малого пенсиона. Я просил о сем тогда бывшего президента военной коллегии, г. Лампа, который хотя милостиво выслушал меня и обещал ходатайствовать, но через короткое время объявил мне, что государь Император желает, чтоб я продолжал службу и советовал, чтоб я не просился в отставку, чему я и последовал. Однако, объясняя ему небогатое мое состояние, просил, чтоб во время, когда я буду находиться при доме, было производимо мне, по чину моему, жалованье, что он обещал исходатайствовать по возвращении в С.-Петербург. Оставаясь в сей надежде, я, после коронации, поехал домой, где нашел родителей моих и дочь здоровыми».

«Видя себя в уединении, не имеющим никаких средств и будучи во всем зависим от родителей моих, терпя во многом недостаток и не находя свободы все то улучшить, я искал с должною сыновнею покорностию, чтоб родителя меня отделили, дав сколько им заблагорассудится из имения их».

«Я был счастлив, что имел таких родителей, которые умели воспитывать детей и снисходить на их нужды; но, по некоторому рассуждению, так как брат мой был еще не женатый, и их желание было, чтоб мы жили нераздельно, чем бы домашнее изобилие наше было лучше, наконец они решились и разделили нас, отдав нам все имение недвижимое и скотоводство».

"Получа такое милостивое от родителей моих награждение и видя, что наследница моя, как девица и быв в совершенною еще юности, не может управлять с должною выгодою скотоводством, а я, оставаясь еще в военной службе, мог быть скоро и внезапно отлучен от дома, решился, не теряя времени, улутчить свое состояние: все стада — конные и скотские — послал на ярмонки продать. Через это я собрал тысяч 30 денег и, испрося позволение, поехал в Москву. Быв в Тамбове у моего благодетеля, г. Циммермана, я советовался с ним — каким бы образом лутче купить недвижимое имение, по наставлению которого искал и нашел такое имение, которое купил за 75 тысяч — 510 душ по ревизской сказке, а со вновь родившимися нашел 570 душ*.

______________________

По формулярному списку за 1818 год значится у Денисова 837 душ в Земле Войска Донского и в Воронежской губернии. А.Ч.

______________________

«Хотя по числу людей оное имение пришлось мне недорого, но по доходам, тогда бывшим, и в рассуждении того что я сделался должен до 50 тысяч, имение сие причиняло мне большое затруднение и столько отягощало, что я решился уже продать половину оного, а улутчить оное я не был сведущ в экономии и не имел времени, тем более, что, возвратясь из Москвы, не мог больше иметь времени 3-х или 5-ти дней, чтобы принять только оное в мое владение, и спешил опять в Тамбов — взять у моих благодетелей дочь мою, которая, как я находился в Москве, была отпущена к ним (Циммерманам) родителями моими, по настоянию самих гг. Циммерманов, любивших ее как родную свою дочь».

«Я все это сделал, и уже когда снега растаяли, весною, возвратился домой. Дождав летней дороги, я один поехал опять в мое имение, которое есть Воронежской губернии, Павловского уезда, недалеко от пределов донских, называемое „хутор Елизаветовский“, а ныне переименован мною: „слободка Елизаветовка“, где я пробыл не более 2-х месяцев и, несколько улутча, оставаясь довольным и тем, а особо, что тогда же от продажи некоторых вещей приобрел тысяч до пяти денег, возвратился опять в дом свой, где бытность моя была необходима в рассуждении малолетства дочери моей. Но я не мог наслаждаться покоем в рассуждении долгов, из которых половинную часть следовало мне заплатить в срок, через год».

«Следуя всегдашним моим правилам, чтоб слово мое было исполняемо всегда в точности, я искал тех людей, которые были бы денежны и поверили бы мне с отсрочкою на большее время».

«Тут я нахожу удобнейшим местом сделать известным случившееся со мною при покупке крестьян в Москве, где был тогда генерал-губернатором Александр Андреевич Беклешов, которым, когда я явился, принят был благосклонно и тот же день прошен у него отобедать, а когда объявил я ему, что я пробуду в Москве долго, то он просил, чтобы я бывал у него и часто. На третий или четвертый день (он) пригласил меня ехать с ним в общее благородное собрание, по входе в которое ветрелись мы с особою большого роста, видною собою и орденами украшенною. Генерал-губернатор обошелся с ним как со знакомым. Тогда оная особа, обернувшись ко мне, отозвалась как знакомая; но я был принужден признаться, что оную не угадываю. Тогда он мне припомнил время и Новгород. Тут я вспомнил, что имею счастие видеть Ивана Петровича Архарова и засвидетельствовал ему должное мое почтение. При сем он взял меня за руку и сказал:

— Я очень рад, что вас вижу в Москве. Я живу здесь с женою и с детьми, имею собственный дом, и когда вы ко мне пожалуете, всегда буду рад. В особенности прошу бывать у меня к обеду и в вечеру».

«Я не упустил это сделать, и на другой день явился у его высокопревосходительства с моим почтением, где и был отрекомендован супруге его и дочкам. Скоро после того, на третий или четвертый день, я имел случай с супругою его, Екатериною Александровною, играть в обыкновенную мою, маленькую игру, бостон, при каком разе сия препочтеннейшая дама начала меня расспрашивать с материнским вниманием о многих обстоятельствах, до меня относящихся. Когда дошла материя о случае, по которому я приехал в Москву, и когда я ей в том объяснялся, то она мне сказала:

— Да, я слышала от мужа моего, что вы приехали покупать крестьян, и верно с деньгами?

— Это правда», — отвечал я.

— Вы стоите в трактире, где людей много, а деньги не в большой шкатулке, которую, ежели злодей не захочет ломать, может, и весьма удобно, унесть.

— Другого способа не имею их хранить, — отвечал я.

— Как же ты, которого муж мой полюбил как друга, не отдашь мне твоих денег на сбережение, которые бы я поставила там, где хранятся мои лутчие сокровища и где ежели мое имение будет цело, то и ваши деньги не будут украдены".

«Видя таковое отменное одолжение, я благодарил ее самым чувствительным образом и просил кончить нашу игру и позволить (мне) ехать за моею шкатулкой. Не теряя минуты, поскакал я в мою квартиру и возвратился поспешно с шкатулкою, которую, представя, просил покорнейше — приказать поставить где ей заблагорассудится, что она, призвав управляющего домом, и сделала».

«Его высокопревство Иван Петрович (Архаров), при покупке мною крестьян, советами своими и наставлениями сделал мне очень много также одолжения. Когда уже я сторговал то имение, которое купил, и уже написана была договорная, вышел у нас с продавцом от недоразумения спор: я, оставаясь ему должным 22 или 24 тысячи, полагал обеспечить оные залогом тех же купленных мною крестьян, а продавец хотел, чтоб я представил ему из московских жителей верных поручителей и, конечно, не соглашался на мои представления. Не имея ни родства, ни короткой дружбы с кем-либо из московских жителей и чтоб не упустить покупкою того имения, я, хотя и сболыним затруднением, принужден был открыться его высокопревству Ивану Петровичу Архарову — на что он с благосклонностию показал свою готовность. Но продавец, когда я ему объявил о том, отказался, представляя, что он так великую особу не смеет принять за моего поручителя».

«Не зная, что в таком случае делать, я открыл о сих моих затруднениях очень мне знакомому, генерал-майору Михаилу Алексеевичу Баклановскому, который женат на дочери полковника Жукова, с которым был я также знаком и часто бывал в доме его».

«В один вечер, быв в доме у г. Жукова, приехали туда же два незнакомые мне господина, которые с хозяевами обошлись как свои. Занимаясь бостонного игрою, я долго не был внимателен к приезжим сим особам; наконец увидел, что они с генералом Баклановским что-то в особенности говорят и поглядывают на меня. Когда же кончили мы игру, то генерал Баклановский познакомил меня с ними. Тут я узнал, что это господа Татищевы, дядя с племянником; последний гораздо моложе был, средних лет, очень ловкая и стройная особа, и мне весьма понравился. Это был отставной гвардии поручик Александр Алексеевич. По окончании игры, как я был свободен, я мысленно занимался моим делом и сделался задумчив. В эту минуту сказал мне генерал Баклановский:

— Не думай много, генерал; все будет хорошо».

"С этим я и поехал на свою квартиру. На другой день гг. Татищевы и Баклановский пожаловали ко мне. Александр Алексеевич Татищев просил меня к нему тот же день на обед, представляя, что супруга его хочет в особенности со мною познакомиться; в чем, конечно, я ему и не отказал. Приехав, я был принят хозяевами ласково, и даже дружественно, и когда сели, до обеда еще, играть в бостон, хозяйка дома, которая также участвовала в игре, сказала супругу своему, приметив, конечно, что я был несколько задумавшись, чтоб он мне открыл то, что вознамерился сделать; причем он объяснил так: что, вчера, узнавши от генерала Баклановского, что я покупаю имение и имею большое затруднение в поручительстве по некоторым сделкам с продавцом, слишком на 20 тысяч рублей, он был в тот же день у тестя своего, в отставке бригадира, г. Любочанинова, и рассказал ему историю мою, касающуюся до покупки имения. На это последний сказал: «Как же это может быть, что благородный человек, дослужась в поле за отечество до генеральского чину, приехал за добрым делом и в матушке Москве не находит себе помощи? Поезжай завтра к нему рано и скажи — что я порукою, а в случае ежели бы продавец не согласился на это, то заплачу наличными деньгами, в год, без процентов. Александр Алексеевич на эти слова ему ответил, что он стар, а заменит его он сам. г. бригадир согласился и подтвердил ему, чтобы он непременно исполнил, и — он был уже у продавца, говорил с ним о сем деле и согласил его на оное».

«Слышав все сие, я был не то что обрадован, но даже удивлен таким благородным поступком, благодарил его чувствительнейшим образом и просил его, чтобы он поехал со мною к г. Любочанинову. По приезде к нему, по коротком объяснении, также я его благодарил и просил их обоих, чтоб они сделали законное со мною обязательство о принятии в залог купленных мною крестьян. Они, однако, от того отказались, сказавши: „Мы верим вашему честному слову“. Считая поступок сей как редкую добродетель, поставил я себе в долг в подробности объяснить оный и вечно остаюсь за него благодарным».

«И так, живя дома займом в долг столькой суммы, которую следовало мне через год уплатить, я в срок отправил оную куда следует. С тем вместе, через письма, благодарил моих благодетелей и уведомил, что сумма, в которой они обязались за меня, мною уплачена».

«Между тем, занимаясь всегда улутчением воспитания моей дочери, которая, по моему положению и молодости своей, требовала неотлучного моего присутствия, среди сих домашних забот моих, в 1805 году, неожиданно и сверх желания моего, получил от г. войскового атамана, Матвея Ивановича Платова, предписание — прибыть к нему в Черкасск и принять должность войскового наказного атамана, а его превосходительство отправился в С.-Петербург».

«Вступив на так высокий, многотрудный и совсем мне незнакомый пост, я был принужден как бы вновь учиться грамоте, занимаясь ежедневно множеством письменных дел, нарядом на службу войск и инспектированием отходящих на службу и приходящих с оной полков, и с особым вниманием я должен был наблюдать войсковой канцелярии за вторым членом, г. генералом Курнаковым, которого, по общему всех жителей донского войска заключению, разумел я хитрым, лукавым и сребролюбивым. Стараясь, чтобы действия мои были согласны с правилами законов и сколь можно лутче, я не имел уже времени заниматься имением моим, и еще не получая никаких денежных для жизни своей подкреплений более как только по чину генерал-майора жалованья, а на жизнь принужден был издерживать по своему должностному положению более, нежели состояние мое позволяло, хотя удалялся не только роскоши, но части и нужного не имел, чем и умножил мои долги некоторою суммою».

«Но дочь мою я, однако же, не мог забыть: положение ее, при больной матери и при находящейся в глубокой старости бабке, делало ее как бы осиротевшею. Поэтому, вдовствующую сестру мою убедил я покорнейшею просьбою, чтобы она с нею ко мне приехала, в чем она, по добродушие своему, и не отказалась. По приезде их ко мне скоро явился отставной полковник Егоров, с предложениями, чтобы я выдал за него в замужество дочь мою, которая также объявила мне, что она готова повиноваться моей воле, ежели я согласен выдать ее за него. Я исполнил их обоюдное желание и обручил, а потом отправил ее с теткою в дом мой, к бабушке, прося покорнейше мать мою изготовить все нужное для такого случая; сам же я остался при своем посте, а нареченный зять поехал к себе в дом, состоящий в Орловской губернии, с тем, чтобы в назначенное время приехать ко мне».

«К большому моему утешению я недолго оставался в сем затруднительном положении: г. войсковой атаман, Платов, в 1806 году, марта 27-го числа, возвратился на Дон в Черкасск*. Я донес ему о всех моих действиях и сделав, во всем верный отчет, просил его об увольнении меня в дом и чтобы за время нахождения моего были мне отпущены следуемые столовые деньги. На первое Платов скоро согласился; касательно же денег, хотя я и убеждал его моими представлениями, но получил решительный отказ и принужденным нашелся кредиторов своих удовлетворить векселями. Я поспешил в дом мой, куда и прибыл безо всякого приключения. Скоро после сего и полковник Егоров ко мне приехал, и как уже соглашение наше было сделано и все надобные вещи были приготовлены, то непродолжительно и бракосочетание их было исполнено»**. «Видя дочь мою в таком пристроенном положении, я оставался более уже свободным заняться моим хозяйством и потому располагался ехать по моим имениям, но, сверх чаяния моего, дочь моя сделалась больна, чем и остановила меня в моих намерениях. Я никак не мог принудить себя оставить ее при слабом здоровье и был неразлучно с нею, через что хотя и был в затруднениях, что лишаюсь я случаев улутчить мое состояние, но находил и утешение, быв неразлучно с детьми».

______________________

Денисов занимал должность наказного атамана с 8 октября 1805 по 26 марта 1806 года. А.Ч.

- Иван Афанасьевич Егоров был один из офицеров гатчинской команды гвардейских донских казаков; он, по примеру других товарищей своих, был пожалован императором Павлом I вотчиною в 100 душ крестьян в Орловской губернии; в этой вотчине и проживал Иван Афанасьевич до кончины своей, в 1843 году. А.Ч.

______________________

«Вдруг получаю от г. войскового атамана вторичное повеление явиться к нему для занятия того же наказного атамана поста, куда хотя с большим сокрушением я явился и убедительнейше его превосходительство просил — от сего, хотя, впрочем, многотитульного поста, уволить меня, представляя, что ежели нельзя меня оставить свободным хотя на год, то бы повелел ехать в действующую армию, где я совершенно знаю мою должность и более любезному моему отечеству могу быть полезным, но все мои убеждения не были уважены. При сем разе просил я его, чтоб столовые деньги мне были выдаваемы, но и в том мне отказано было с обнадеживанием, впрочем, в безгласных, каких-то милостивых награждениях. Я также просил, чтобы была мне отведена земля сообразно тем (участкам), каковые имеют равные мне генералы, в чем хотя и не отказывал, но не столько, чтоб уравнить меня и с младшими генералами, а сколько земли дается нижним чинам. По усиленному моему настаиванию Платов хотя и прибавил (земли), но весьма в уменьшительном виде, как равные мне имели оной. Не любя всегда спорить и жаловаться, а особо на моих начальников, я остался и при том».

«Приняв опять должность и вступя в командование войском донским, скоро, по отбытии войскового атамана, я получил обще ко всем сынам отечества написанный манифест, что Бонапарт с большими силами стремится вторгнуться в любезное наше отечество, а потому, чтобы все начальники, воины и каждый в особенности член, были готовы к отражению онаго, и принесением из своего имения жертвовали по возможности».

«Видя из манифеста важность предстоящей войны, немедленно предписал я по всему войску донскому, чтобы все военные чиновники и казаки, отставные и подростки, могущие переносить военные труды, изготовили бы себе всем нужным к выступлению против общего врага, призвал все наше дворянство и тех из казаков, которые составляют часть торгующих в г. Черкасске, и предложил им собрать из свободного пожертвования каждого от себя часть суммы, нужной в таком случае. Они с большим усердием и охотою составили более 100000 рублей; о чем, как и о самом усердии, я его Императорскому величеству, когда следовало, равно и г. войсковому атаману донес. Вместо благодарности г. атаман дал мне разуметь, что он недоволен таковым моим действием, но почему — не сказал, а после уже я дознался, потому что я не к одному ему сделал донесение».

«Видя, что злоба его и недоброжелательство ко мне, хотя я никакой к тому причины не подавал, не уменьшаются, а еще увеличиваются, и опасаясь, что в нахождении моем наказным атаманом, по обширности письменных дел и в особенности по хитрости непременного члена Курнакова, могу я быть невинно обвинен в упущениях каких-нибудь по должности, я решился от оной удалиться и просил государя Императора, чтоб поведено было пост наказного атамана занять другому, а мне бы позволено явиться в действующую армию. Просьбу мою его Императорское величество милостиво уважил, и г. генерал-лейтенанту Мартынову велено было принять атаманский пост, которому сдав все дела 1807 г. января 30-го, отправился я, весьма при слабом здоровье, в дом мой»*.

______________________

В этот раз Денисов исправлял должность атамана с 20 декабря 1806 по 30 января 1807 года. А.Ч.

______________________

«Здесь пробыл я немного и, не приведя себя еще в лутчее здоровье, отправился почтою в действующую против французов армию, тогда бывшую в Пруссии. В сей дороге ничего не случилось, кроме что от Чернигова до расположения армии, которая стояла около реки Але (Алле), такой недостаток виделся в хлебе, что в самых трактирах онаго для дороги нельзя было достать».

XIX

В Пруссии. — Участие в войне с французами. — Беннигсен и Платов. — Дело при Гутштадте. — Свидание с Платовым после Гутштадского дела. — Граф Строганов. — Дело при Пассарге, Земерсфельде, Аренсдорфе и Гейльсберге. — Отступление к Тильзиту.

1807

«Приехав в главную квартиру, явился я у главнокомандующего г. Беникссона (Беннигсена), который знал меня прежде и весьма милостиво принял, и через дежурного генерала велел мне сказать, что он знает, что войсковой атаман Платов не с лутчей стороны к Денисовой фамилии расположен, а потому, буде я пожелаю, то он даст мне в команду донские полки, в отдельном корпусе находящиеся. Но как я всегда считал себя правым перед моим начальником, то рассудил, что лучше ехать к нему прямо, дабы тем не дать ему повода к большей ненависти, что и объяснил г. Беникссону. Он одобрил такое мнение, уверил в своем покровительстве и отправил меня к атаману. Когда же я прибыл к Платову, то он меня принял с довольным уважением, из которого, однако, же я видел, что мне должно быть осторожным. На другой день (Платов) объявил, что он мне даст хороший полк храброго полковника Карпова, пред тем незадолго убитого в сражении. Как в это время один офицер с командою из онаго полка находился при нем, Платове, то и приказано было ему явиться ко мне в команду. Ожидая терпеливо, что я получу полк, и еще несколько (времени) не видя онаго, между тем нередко примечал я, что его превосходительство, атаман, находил случай в разговорах своих мне сделать неприятность. Не любя ни насколько лести, я всегда без грубости отвечал ему с должною благородному человеку стойкостию, а в один раз, как помню, сказал ему откровенно, что его превосходительство не так разумеет мой приезд в армию, что я хочу быть его правою рукою и служить со всегдашнею моею честию и усердием. Тогда он сказал:

— Я в том уверен и дам вам три полка».

— Ежели вы хотите видеть во всем блеске славу донских казаков, — сказал я, «то подчините мне тридцать полков».

«Этим, как видно было из лица и слов его, он был весьма доволен и при том сказал:

— Я столько полков не имею, а. притом и другие генералы есть, которым также надобно вверить полки».

«Но все это не помогло мне, и я более месяца прожил у него без всякой команды, в которое время и наша армия оставалась без действия. Наконец, теряясь в надежде получить сколько-либо в команду мою полков, я откровенно доложил г. атаману, что еду к государю и буду просить об увольнении в дом.

— Верно потому, — сказал Платов, — что не видите у себя команды. Но я в этом не виноват: я требовал полки из других корпусов».

"И тут же своему письмоводителю приказал писать в три полка повеление, чтоб оные явились в мою команду немедленно. На другой или третий день оные повеления выполнены, а на завтра после того получил я повеление — следовать вперед, к неприятелю. Платов также со всеми полками своими, и вся армия двинулась к укрепленному местечку Гут-штадту. Я шел с тремя своими полками отдельно, по особой дороге, к назначенному пункту. Местоположение, закрытое лесами, совершенно было мне неизвестно; равно и полковые командиры едва мне ведомы были по общему домашнему жилищу нашему, отчего я был почти на всяком шагу в затруднении ".

«По выступлении в сей поход, на другой день — 24-го мая 1807 г., я подошел к реке Алле и нашел, что берега оной были так болотисты, что совершенно препятствовали переправе и, по всем разведываниям, от начальников полков и казаков сделанным, в том месте и близ онаго удобной переправы не было. Тогда я, взяв полковых командиров, поскакал сам в даль, по берегу речки, дабы лучше оную рассмотреть. Одно место показалось нам возможным к переправе, но оное было прикрыто нарочито сделанными от французов шанцами, из которых и движение войска нашего было французами примечено».

«Рассуждая о моем положении, что буде я донесу, что не имею возможности переправиться, а оная окажется по строгому рассуждению возможною, то я буду виноват и, конечно, претерплю несчастие, — решился я занять шанцы штурмом и произвел сие так: отобрав из полков всех казаков, ружья имеющих, которых и нашлось около 150 человек, подчинил их храброму полковому командиру, Василию Ефремову, с нужным числом офицеров, и приказал ползком сближаться к реке и стрелять в шанцы, а 60-ти человекам, также при офицерах, выбрав самых храбрейших, приказал, чтобы они, раздевшись донага, по данному знаку быстро переплыв речку, ударили бы на шанцы, с одними дротиками, что и было с отличнейшею храбростию и скоростию исполнено в точности».

«Храбрый полковой начальник Ефремов, без ордера, из одной храбрости и усердия, когда казаки кинулись в воду, пустился за ними на быстром своем коне, который по доброте своей, хотя и с большим затруднением, добился через болото до реки и через оную его перенес но выходя из реки потонул в болоте и не мог более идти. Тогда Ефремов крикнул на казаков, чтобы переплыли через реку, и схватя за что можно лошадь, тянули бы через болото на боку, а сам пустился за нагими казаками, которые уже летели к шанцам и, соединясь с ними, завладел оными. Причем взято в плен более 10 французов и столько же убито, а другие, устрашась такого храброго действия, бежали. Ободрясь сим, я приказал вышесказанным манером переправить лошади три или четыре и исследовать близлежащий лес — как силен находится в оном неприятель? Сам занялся рассмотрением: не может ли тут быть переправа, но нашел, что за болотистыми берегами нельзя оной было сделать».

«В эту минуту увидел я, что регулярный корпус к той же реке подошел и, верно, имеет понтонный мост; послал одного офицера узнать о том и просить генерала того корпуса позволения — вперед мне с полками переправиться. Это был князь Алексей Иванович Горчаков, с корпусом, который весьма благосклонно на то согласился. Получа о том донесение, я поспешил, и когда пришел, то мост был уже готов, и я переправился и потянулся налево к назначенному мне месту, куда прибыв, послал к войсковому атаману одного офицера со словесным обо всех моих действиях донесением и с вопросом — что от него мне велено будет далее делать?».

«В это время, вправо от меня, за Гутштадтом, слышны были пушечные выстрелы, почему я видел, что сражение уже началось. Офицер мой возвратился и донес, что г. войсковой атаман действиями моими доволен и далее оставляет мне на волю, по усмотрению, производить оные. Тогда, имея пред собою большой лес, приказал я полку Ефремова, рассыпавшись и занимая сколь можно более места, идти вперед и несколько направо, и обо всем нужном мне доносить, а с остальными двумя полками, по маленькой дорожке, потянулся за полком Ефремова. Пройдя лес, мы шли через довольно обширную поляну, где и маленькая деревушка находилась, а подойдя к другому лесу, прискакал ко мне полковник Ефремов и донес, что недалеко находится из пехоты и конницы сильный неприятель. Тогда я Ефремову приказал, чтоб он наблюдал за движением сего неприятеля. И сам я шел туда же, и ветрел в ту же минуту атаманский полк, бывший под командою графа Строганова, препровождающий сзади всего Горчаковского корпуса неприятельский вагенбург, который он (гр. Строганов) успел отрезать и пленить. Граф Строганов весьма желал с полком оным ко мне присоединиться, но по множеству повозок, которые требовали большого прикрытия, не мог. И так я двинулся с одними моими тремя полками к видимому неприятелю».

«Перейдя лес, я увидел неприятеля, стоящего в открытом поле, за широкою и довольно углубленною долиною; на пушечный выстрел от деревни к Гутштадту стояла пехота на некотором возвышении при другой долине, в линию обращенная к Гутштадту, где часто раздавались пушечные выстрелы, а ко мне флангом, примерно тысячи до полторы или более. В деревне видна была также пехота, но как за домами нельзя было усмотреть, то и не можно было исчислить оную глазомерно; но сколько мог заметить, то она не составляла большого количества, а между тою и другою пехотою, на средине, в два отделения, стояла колоннами конница, около тысячи человек. Осмотрев все сие, я решился атаковать всеми тремя полками одну конную неприятельскую колонну, ближайшую к пехоте, на возвышении стоявшую, полагая, что ежели оная, будучи опрокинута, отступит к пехоте, то в таком случае, не теряя времени, все полки мои в отрез ударят на другую, стоявшую ближе к деревне, колонну, и оную поразят».

«По сему моему плану отдав все нужные приказания, я подтвердил, чтоб оное мое распоряжение внушено было каждому офицеру и казаку, и, не теряя минуты, двинулся вперед. Прибыв в самый низ долины, я нашел между имеющимися там небольшими кустарниками, как бы рукою человека сделанный, широкий ров, и довольно глубокий, через который потребна большая осторожность переезжать конному. При виде сего я боялся, что, в случае неудачи, могут многие лошади при скором переезде упасть и попадутся в руки неприятелю, почему и приказал некоторым офицерам и на лучших лошадях казакам — в рысь переезжать оный, для одной только пробы. Наконец и сам тоже сделал, и увидя, что возможно, хотя и с затруднением, приказал полкам переходить и тут же устроил оные в лаву. При этом случае несколько минут замедлил, а неприятельская конница, как приметно было, желая предупредить меня атакою, двинулась гораздо вперед, и сама дала мне удобнейший случай атаковать оную, что я исполнил в тот же момент и с быстротою».

«Казаки полетели на назначенную колонну, но, наскакав в самую близкую дистанцию, только огарнули (обхватили?) ее вокруг, но не ударили как следовало бы храбрым, однако же с большою отважностию держались на тех местах. Видя это, я бросился в то место, где более видел казаков, и крикнул:

— Ребята-молодцы, в дротики!».

«В сей момент казаки, которые мало меня или вовсе не видали, как бы желали испытать меня, а усмотрев начальника своего между ними, с отличнейшею храбростию врезались в неприятельскую колонну, из которой, наверное, можно положить, что пятая часть упала, а остальные в беспорядке стремительно побежали, а казаки, казалось, каждый желал сколоть несколько человек. Я в эту минуту увидел, что другая колонна твердо еще и непоколебимо стояла на своем месте, и тут же приметил, что и оная струсила нашего действия, ибо имела хотя минутный, но, выгодный для себя, случай нанесть нам жестокий удар, когда мы были заняты первой колонной, и упустила оный. Я, заскакав в средину гнавших неприятеля казаков, большую часть оных остановил и, указав на, стоявшего на месте, неприятеля, пустился с оными на него. Казаки все исполняли приказания мои в точности и летели к неприятелю как орлы, а неприятель, еще более испугавшись такового действия, опрометью пустился бежать. Казаки врезались в онаго, скакали за ним, и смешавшись с ним, убивали французов. Храбрый полковник Ефремов, всегда находясь впереди и давая пример казакам, своеручно разил неприятеля без пощады. Неприятель, к счастию нашему, бежал в средине между пехотою и деревнею, интервалом, отчего казаки и не так много потерпели, как бы это могло быть, но со всем тем многие были ранены пулями, каковая участь постигла и храброго полкового начальника, Степана Сулина, который был ранен пулею в ногу, от которой раны, страдая несколько недель, и помер. Также и все офицеры отличную храбрость в сем деле показали, особо Агапов и Агеев».

«Я, проскакав несколько вместе с полками и уже поровнявшись с пехотою, с частью казаков возвратился и, немного отъехав, принужден был от упадка сил своих сойти с лошади и лечь на земле, а полковник Ефремов продолжал гнаться, пока истребил обе колонны до основания. Что французские лошади весьма слабее наших, то самое и пленные доказывали тем, что не более как человек 15 или 20 спаслись. При сем случае взято в плен: полковник, подполковник, два майора, три или четыре офицера и до 100 рядовых, все более или менее раненые. Французский генерал, бывший тут же, упал от многих ран и хотя был жив, но не мог уже ехать за нами верхом, почему и был оставлен на месте живым. Полковник Ефремов, с большею частию пленных, принужден был объехать сказанную деревню, чтоб возвратиться ко мне, потому что в интервале проезжать было уже опасно. Я обо всем этом действии ту же минуту донес г. войсковому атаману, притом приказал посланному доложить, что ежели он со всем корпусом своих войск прибудет на то место где я находился, то можно и более нанесть вред неприятелю, или чтобы он меня несколькими полками усилил. К нему же, г. войсковому атаману, я и пленных всех отправил. Также послал одного офицера в главную армию, к сражающимся впереди генералам, донесть, что неприятель в тылу не имеет сильных ресурсов. Всех сих моих действий был очевидный свидетель — полковник аглицкой службы, Вильсон или Мильсон»*.

______________________

Из формулярного списка видно, что за дело при Гутштадте Денисов награжден орденом св. Владимира 3-й степени. А.Ч.

______________________

«Собрав всех моих казаков, увидел я, что конвоем пленных и присмотром раненых казаков я чувствительно мою бригаду ослабил, которая и без того не более составляла как от 800 до 900 (человек), а неприятеля перед собою видел — пехоту, и втрое сильнейшую. К тому же, сам я находился в большой расслабленности сил и не мог ничего более предпринять, а ожидал прибытия сикурса и повеления атамана Платова. Через несколько часов донесли мне, что несколько полков Платова корпуса сближаются ко мне; по дальнейшей же выправке, оказалось что это донесение несправедливо. Все сие время видел, что от стороны Гутштадта сильный неприятель — пехота, — ретировался, будучи преследуем нашею пехотою же, и когда оный приближался к этой пехоте, которая против меня держалась, то наша пехота остановилась, а французы соединились. Изнемогая от сильной слабости и видя, что далеко удалился от своих и что уже ночь сближается, я, без ордера, потянулся с полками своими к месту нахождения г. войскового атамана. Я нашел его в маленьком домике и уже при свече, что (то) писавшего; на словах вкратце донес о случившемся со мною, что я с полками возвратился к нему и испрашиваю приказания — что мне с оными делать. Его превосходительство, видно, весьма важною занят был бумагою, что на все ни одного слова мне не сказал. Уважая, как начальника, я, в молчании, в отдаль его сел на стул, в котором положении и пробыл более получаса. В это время вошел в ту же горницу граф Строганов с одним или двумя чиновниками и зачал докладывать войсковому атаману, что из пленных, мною взятых, есть один или двое знатной фамилии и что они говорят с чрезвычайною похвалою о храбрости тех казаков, которые имели с ними дело».

«Тогда атаман Платов слабым голосом благодарил меня и поподчивал чаем, а ежели хочу и пуншем, на что я отвечал, что я весьма слаб здоровьем, а потому и просил, чтоб он решил меня — что мне с полками делать и что мне покой необходим, каковым я, расположась с полками, могу воспользоваться. И как он велел близ корпуса его расположиться лагерем, то я, засвидетельствовавши ему нижайшее почтение, и вышел. Отдав приказ полкам идти на место, сам я по дороге взошел на квартиру плененного мною полковника, где нашел и подполковника и, поговоря с ними немного в утешение их, поехал в полки свои. Здесь, по усердию моих людей, нашел чай и казачью кашицу готовыми и, выпивши несколько чаю, отдал приказ, чтобы заботились о подкреплении лошадей. Сам, свернувшись, лег на земле, но никак не мог уснуть, чему причиною был более раненый полковник Сулин, который недалеко от меня был и стонал от чрезвычайной боли ноги. К тому же, скоро пополуночи, неприятель, пробравшись лесом к нашим пикетам, произвел по оным несколько ружейных выстрелов, отчего во всем корпусе произошла небольшая тревога».

«С наступлением дня получил весь корпус повеление — быть во всей готовности к походу, а часа через полтора или два весь корпус двинулся вперед и, пройдя версты три или четыре, остановился. Во все это время слышны были на стороне, где неприятель остановился, редкие пушечные выстрелы. Простояв немного, весь наш корпус скорым маршем двинулся вперед, а мне дано от г. войскового атамана дозволение вновь действовать по моему усмотрению. Я делал с моими полками такое направление, чтобы зайти неприятелю в тыл — что от казачьей службы больше и требуется. Достигая своей цели, я пришел к речке Пасарге, но нашел, что оная также имеет берега, неудобные к переходу через нее, что полагать надобно и французы знали, ибо хотя многие казачьи полки прибыли к тому же месту, куда и я пришел, но французы, находящиеся по ту сторону речки, весьма в близкой от нас дистанции, (без) всякой особой осторожности спешили разными небольшими отделениями к своему корпусу, который Россияне теснили; наконец, даже и два эскадрона их кавалерии, шли, быв довольно удалены от других войск их. Видя такое препятствие и как бы неприятельское к нам пренебрежение, я решился казачьим отважным манером их проучить: приказал от 30-ти до 40 выбрать из полков храбрейших казаков и, определя к каждому по пяти и более пеших, с двумя офицерами, чтоб были во всей готовности при береге речки, и как будто просто стояли бы там без всякого военного намерения, чтоб неприятель не потревожился, видя их, но чтоб они, по данному от меня знаку, все разделись до рубах и с лошадей сняв седло, один бы на руках переносил оное, а все другие вели лошадей, а которые из них загрузнут в тине речки и упадут, то чтобы таковых тянули хотя бы на боку; вышедши же на берег, в минуту бы оседлали лошадей и ближайшего неприятеля быстро бы атаковали; а сам я замечал движение неприятеля, и когда увидел, что один эскадрон, как бы нарочито, ближе других к нам и в довольном расстоянии удалясь от всех шел, дал знать сему, приготовленному мною отряду, действовать. Офицеры и казаки исполнили все с такою точностию и храбростию, что я прослезился от умиления. Эскадрон был опрокинут и, наверное, он половину людей своих потерял убитыми; пленными доставлено мне пять или семь человек, не упомню. Отряд сей возвратился ко мне быв преследуем сильным неприятелем, и как в защиту моих молодцов в нужных местах поставлены были стрелки, а для успешной переправы нужное число казаков, то, не потеряв ни одного, все они соединились со мною. В таком положении мы простояли остаток того дня и следующую ночь»*.

______________________

Из «Истории Донского войска» — г. Броневского (часть II, стр. 174) видно, что «казаки генерал-майора Денисова, несмотря на защищаемые артиллериею и пехотою окопы, и на болотистые места, переправились через Алле вплавь и, зашед в тыл неприятельской армии, разогнали там несколько отрядов по лесам», а также, что в этот и следующие дни (24-го и 25-го мая 1807 г.), Донскими казаками совершено при реке Пасарге несколько отважных подвигов: так полк Иловайского 9-го, переправясь через Пасаргу, схватил неприятельскую пушку с 76-ю артиллеристами; так, в виду неприятельских батальонов, есаул Тарарин переплыл реку с несколькими удальцами, арканом вытащил из цепи 6 волтижеров и доставил их на нашу сторону; так и майор атаманского полка, Балабин, переплыв с 200 казаками через Пасаргу и прокравшись в тыл французов, подорвал у них 46 палуб, наполненных гранатами и картечными снарядами. А.Ч.

______________________

«На другой день вся российская армия потянулась мимо Гутштадта к Гейльсбергу. Неприятель, собравшись в больших силах, следовал за нами. Войсковой атаман Платов, с казачьими полками, где и я находился, составлял арьергард. Часу в десятом, девятом или одиннадцатом получил я повеление — с четырьмя казачьими полками идти назад, в бок неприятелю, держать вправо и стать между французскою армиею и российским корпусом графа Каменского, следуемым от Гданьска на соединение с нашею армией. Достигнув назначенного пункта, я остановился в глазах всей французской армии, в небольшой прекрасной рощице, при деревнях Земерсфельде и Аренсдорфе. Отсюда послал я, при одном уряднике с маленькою командою, мой рапорт его сиятельству графу Каменскому, донося ему обо всем, что нужно. Как казаки, все вообще, не имели совершенно ничего с собою хлеба, то по необходимости приказал я взять в ближайших селениях штук несколько коров, зарезать оные и раздать казакам, чтобы мясо оных, как не в чем сварить, спекли на угольях и подкрепили бы себя пищею».

«С захождением солнца посланная команда возвратилась и граф Каменский уведомил меня, что он с корпусом не в опасности, что он надеется в приходящую ночь соединиться с армиею и чтоб я также возвратился к оной. Почему, дождав ночи и полагая, что в темноте безопаснее могу пройти, ибо неприятельские отряды были уже впереди меня, я разложил нарочито большие огни, пошел и на пути ветрелся с двумя небольшими командами французской кавалерии, которые, сделав несколько выстрелов и не сделав нам вреда, бежали. Потом наехал я на передовые пикеты наши, казачьего Селиванова полку, от которых и узнал прямую мою дорогу. Прибыв к тому отряду, я виделся с начальником онаго, генералом, — фамилии его не упомню, — где пробыл немного. Хотя оный генерал и просил у меня два полка в подкрепление себе, но я, не видя в том точной надобности, не дал, предлагая ему, что ежели он знает важнейшие обстоятельства этой надобности, более важные нежели как я вижу, то чтобы мне объяснил, с тем, что буде они важны, то я останусь при том отряде со всеми четырьмя полками. Он на то не согласился, как полагать надобно, не желая быть под ордером моим, как старшего. Тогда, раскланявшись с ним, я потянулся далее к армии и, пройдя версты две, для растаха остановился».

«На другой день, при восхождении солнца, были слышны ружейные выстрелы на передовых постах того корпуса, почему и полагал я, что неприятель идет за нами. Для лучшего уяснения послал офицера узнать вернее о том и, не удаляясь от так важного случая, как полагал, что верно произойдет сражение и, найдя лучший для лошадей корм, передвинулся для подкрепления лошадей. Здесь я ожидал — что вышесказанный авангард предпримет, генерал которого, соображаясь по обстоятельствам и видя, конечно, весьма сильнейшего пред собою неприятеля, положил отступить к нашей армии, почему и отправил наперед к оной свою артиллерию. Я послал также узнать о месте нахождения атамана Платова и всей нашей армии, а на ведущей к авангарду от армии большой дороге поставил противу полков пикет, с тем, чтобы известил меня, ежели будет ехать по оной из армии кто из генералов». «Ружейная пальба усиливалась; около половины дня пикет, поставленный на дороге, известил меня — что несколько генералов едут вперед, к которым я и поспешил и нашел оных остановившихся и всех мне незнакомых, рассуждающих о будущем сражении. Как на мне была простая куртка, которая прикрывала все знаки отличия, имеющиеся у меня, то они меня сочли не более как какого-либо казачьего офицера. Как я, слыша их суждение, объяснил им и мое заключение, то при сем случае они спрашивали друг у друга на французском языке: кто я таков? Слыша то, я им объявил о себе и просил мне показать того генерала, который командует передовым корпусом; они мне сказали, что командует генерал Львов, который сзади едет и скоро сюда должен быть. Почему я и поехал искать онаго, с которым скоро встрелся, и нашел в нем давно мне знакомого, а как он был старший, то я ему объяснил — по какому случаю я тут нахожусь, и что ежели могу я быть полезен в начинающемся сражении, то чтобы указал мне место, где я должен находиться. Львов, благодаря меня за сие, приказал, чтобы я находился с полками своими на самом краю с правого фланга. Получив сие повеление, я поехал к моим полкам, приказал оным изготовиться и при сем разе увидел уже во многих местах скачущих казаков, теснимых неприятелем, и поспешно отступающий наш авангард».

«А также с полками моими отступил и стал на одной выгодной для конницы равнине, в ордер-баталии. Неприятель наступал скорым маршем, и сильная кавалерия шла прямо ко мне. В ту же минуту, вправо от меня, я увидел во множестве скачущих казаков: угадывая, что то казачьи полки, находящиеся на аванпостах, я послал к начальникам оных офицера с приказанием, чтобы все они явились под мою команду. Всех таковых нашлось до пяти, хотя весьма неполных, полков, из которых составя в виде сикурса отдельную линию и не теряя времени, я атаковал неприятельскую кавалерию, которая ко мне уже сближалась: всю кавалерию сию опрокинув, гнал ее до находящегося, в тылу их, возвышенного места (как бы небольшой горки), которое было все покрыто лесом. Тут я узнал, что на сем возвышении, в лесу, оставлен был наш пехотный егерский полк, под командою полковника Змеева, которому я и послал сказать, чтобы он, как уже отрезан от российской армии, спешил бы лесом удалиться во фланг и поскорее бы присоединился к армии. Казаки же, по сильному французской артиллерии действию, не могли держаться, да и свежая их конница, подоспев на помощь к гонимой нами и, опрокинув мои полки, в свою очередь оные гнала. Проскакав несколько, и не более версты, я успел остановить свои полки. Полковник Ефремов, по отличной его храбрости, со своим полком гнал неприятеля далее всех других и даже проскакал сказанное возвышенное место, так что принужден был, принявши в бок, уже через лес возвратиться ко мне. Когда я собрал всех своих казаков и привел их в должный порядок, вижу, что соединившиеся и умножившиеся французы сближаются ко мне; тогда я атаковал оных в другой раз и, опять опрокинув, гнал до прежнего пункта. При сем случае мы отбили две пушки».

«По вышесказанным сильным действиям французской артиллерии, мы не могли далее преследовать неприятельскую кавалерию, не могли даже увезть и отбитых пушек, и остались на месте, а потом нас гнали, как и прежде. В сем случае, со всею должною признательностию и откровенностию должен сказать, что полковые командиры, офицеры и рядовые казаки оказали отличную храбрость, а Ефремов успел тоже сделать, как и прежде, за что благодаря его, я, однако, счел нужным приказать, чтобы он старался, подавая пример храбрости, равняться с другими полками. Отретировавшись к поставленному мною на всякий случай подкреплению, я еще три раза атаковал ту же кавалерию, которая, хотя в пять раз была противу полков, под моею командою состоящих, сильнее, но всегда, по храбрости казачьей, была опрокинута. Место, на котором полки, под моею командою бывшие, действовали, отделено болотистым и заросшим лесом, и как я оставался без всякого другого подкрепления, а неприятель всегда усиливал свои войска, то принужден я был податься назад, и, перейдя один весьма малый, но несколько болотистый, ручей, близ онаго на возвышении стал в прежнем порядке. Послал еще дознать — где егерский полк, бывший, как сказано выше, в лесу и велел сказать начальнику онаго, чтоб непременно ретировался лесом, ежели еще там находится. Французская кавалерия оставалась в своей позиции. При сем случае, хотя я не мог видеть действия всей нашей армии, за высоким лесом, в самой близкой дистанции от меня находящейся, но по кликам и звукам пушечной пальбы понимал, что происходит сражение весьма упорное, а потому отрядил к оной три казачьи полка, с тем, чтобы они явились к первому встретившемуся с ними генералу и действовали бы по приказаниям старших. Сам я остался и замечал за действием находящейся против меня кавалерии. Вдруг, к крайнему моему удивлению и даже недоразумению, вижу, что две части кавалерии, не более как 2 эскадрона, отдельно один от другого, с большою смелостию подошли к сказанному маленькому ручью, который был от нас в верный ружейный выстрел. Я был весьма в недоумении, что оные предпринимают, как услышал, что казаки, указывая на оных, довольно громко повторяли: „Латники! латники!“. Взглянув внимательнее, я увидел, что это кирасиры, покрытые железом. Тут я понял, что они предпринимают дерзкое намерение врезаться в казачьи полки и расстроить оные. Не теряя времени, я приказал Ефремову — с его и с другим полком, когда кирасиры перейдут ручей, отрезать их от онаго, а другим двум полкам приказал ударить в лицо. Со всею моею поспешностию не мог я еще успеть мое распоряжение привесть в порядок, как те кирасирские эскадроны, перейдя ручей, врассыпную стремительно пустились на нас и в минуту врезались в казачьи полки, но ни опрокинуть, ни расстроить оных не успели, хотя и сделали большое замешательство. Казаки с отменною храбростию били их в дротики, но дротики, одни ломались, а другие гнулись. Я скакал, всюду где надобность показывала быть моему присутствию, и подвергал себя большой опасности, что ежели бы не добрый слуга, — собственный мой человек Василий Якорвлев, то я бы неминуемо был палашами заколот или изрублен. Казаки, видя крепость кирасирского одеяния, сбивали с голов их дротиками шишаки, а после того, били в открытые головы и сбивали с лошадей. Кирасиры, видя свою неудачу, опрометью скакали назад, а казаки, преследуя по возможности, оных убивали. Из сих непобедимых всадников менее третьей части ушли, а все прочие пали на месте»*.

______________________

«Генерал-майор Денисов, 29 мая 1807 г., в соединении с регулярною кавалериею, не раз встречался с французскими кирасирами и всегда находил средство уязвить их. Как скоро сии тяжелые всадники по какому-нибудь случаю приходили в расстройство, они тотчас делались жертвою казаков. Сии неповоротливые кавалеристы, слабо держащиеся в седле, от удара пики, как бездушные трупы, валились на землю». («История Донского войска» — г. Броневского, часть II, стр. 175). А.Ч.

______________________

«Французы, несмотря на то, что были гонимы нами и что столько потеряли своих, увидя, что остаток егерского полка нашего бежит в беспорядке из леса, прежде мною сказанного, напали на егерей и несколько успели поразить, а после сего и вся кавалерия, бывшая против меня, в стройном порядке придвигалась ближе и ближе; лес же, отделяющий меня от армии, занимала пехота. Когда я подался назад и, обойдя оный лес, двинулся к армии, и когда к фронту оной сближался, прискакал один или два (не упомню), прусской кавалерии полка (помнится драгунские), под командою одного генерала, — которого фамилию запомнил, но он был хорошего росту, рябоват, продолговатого лица, нос большой имел, и на оном старый, как бы от раны, шрам, — с которым я увиделся, и как его превосходительство говорил по-французски, то мы и условились атаковать вместе стоящую пред нами кавалерию — что в минуту и произвели».

«Храбрость прусских полков и наших казаков взяла поверхность над многочисленною неприятельскою кавалериею, которую в минуту мы опрокинули, смешали и погнали в беспорядке, но недолго, потому что пехота, зашедшая в лес, к которому казаки справа уже примыкали, производила сильную стрельбу, чем и остановила нас. Отретировавшись на прежнее место, в порядке, мы остановились; тогда еще я виделся с генералом прусским, рассказал ему мое мнение, что ежели бы не французская пехота удержала казаков, то неприятель был бы поражен гораздо сильнее, и предлагал ему занять место ближе к лесу, а я бы стал с казаками на его место, и тогда мы в другой раз бы атаковали, представляя ему, что регулярные могут лучше выдержать огонь, производимый неприятелем, но он на сие не согласился. Однако советовал мне учинить общую, подобную первой, атаку — что хотя и было сделано, но весьма уже слабо, и только несколько, самые передовые французские посты, были опрокинуты. Мы ретировались опять к прежнему пункту, а французы отступили назад; прусские полки также двинулись ближе к центру армии. Я с полками оставался на своем месте, но весьма немного, потому что французская артиллерия катала нас ядрами и брандскугелями, градом, отчего я приказал казакам рассыпаться и отступать. Будучи в этом положении, когда уже совершенно настигла ночь, увидел я прибывшего к нам войскового атамана Платова, в каком положении мы и еще отступили и когда уже не слышно было никакого бою, то и остановились».

«Простояв в сем положении ночь, на рассвете дня мы увидели, что французская армия немного далее пушечного выстрела от нас находится».

«Скоро, по восхождении солнца, войсковой атаман Платов приказал мне с 3-мя казачьими полками идти к левому неприятельскому флангу и недалеко от онаго назначить пункт где остановиться. При сем разе я осмелился его превосходительству доложить:

— Разве приказано начать сражение?

— Нет; но этот пункт надобно занять.

— Французы никак того не потерпят и, по приходе моем, конечно, в минуту меня атакуют», — доложил я с почтением".

«Атаман ничего на это не сказал; тогда сев на лошадь, двинулся я с полками. Французы, увидя нас, приближавшихся и остановившихся, двинули против нас большой отряд, более из пехоты составленный. Видя превосходство неприятеля, я начал шагом отступать, а они меня преследовать. В таком положении я дошел до одного ручья, который не всюду можно свободно переехать; от ручья сего находился и сам атаман Платов не в дальнем расстоянии. Тут получил я от него приказание — не переходя оный ручей с полками, держаться, и хотя разумел я, что отважность его превосходительства чрезчур велика, но, исполняя в точности повеление моего начальника, с полками остановился и, призвав полковых командиров, объявил им оное повеление. При том решил их тем, что как не имеем мы артиллерии, а у неприятеля насчитывали оной до 10-ти или более пушек, то я за лучшее считаю самим нам атаковать французов, что и они, хотя видели невозможным победить неприятеля, за лучшее почли».

«Неприятель, подходя к ручью, отрядил до 1000 человек пехоты в лес, которым она могла зайти мне во фланг, а половина того числа пехоты оставалась на открытом поле, с артиллериею, и до 200 или 300 кавалерии. Не зная — что в таком положении делать и видя, что ежели мне всеми полками ударить на неприятеля, стоявшего на открытом поле, то бывшая в лесу пехота нанесет казакам большой вред, а сам неприятель едва ли что может потерпеть, приказал я храброму полковнику Ефремову с полком его ударить на неприятеля, на поле стоявшего, а полковнику Астахову — стать со своим полком лавою, против леса. С третьим полком остался я сам, в резерве, дабы, в случае где нужда потребует, дать помощь. Сии два полка двинулись по назначению. Неприятельская кавалерия, вероятно разумея намерение наше и пренебрегая нашим малолюдством, фронтом двинулась вперед, чем Ефремов, воспользовавшись, атаковал ее, смял, опрокинул и гнал за пехоту. Казаки Ефремова так увлеклись храбростью, что принуждены были разными дорожками и поодиночке возвращаться к своему месту, обскакивая пехоту неприятельскую. В то же самое время находящаяся в лесу против Астахова полка неприятельская пехота фронтом выходила из лесу и, как только выдвинулась на чистое поле, то полковник Астахов пустился с полком в атаку на оную, а французы, не дожидаясь их удара, вбежали в лес. Видя все сие, не постигал я — каким образом остаюсь победителем, разумея, что при всех моих распоряжениях нельзя было ожидать и малейшей над неприятелем поверхности. Ясно видел я, что сие произошло от единой благости Всевышнего творца к нам, милосердие которого и во всю жизнь мою, при важных случаях, управляло мною; за что, слезши с коня и упав на колени, приносил пред Всевышним Творцом мою благодарность и молил его вести меня к дальнейшим добрым деяниям».

«Г. войсковой атаман все сие лично видел и, в самое критическое действие моих полков, велел нескольким другим казачьим полкам скакать к месту сражения влево от меня, как бы во фланг неприятелю, а зятя своего, Харитонова*, прислал меня словесно благодарить. После сего неприятель в порядке отступил, а мне велено было — оставаться на том же месте до дальнейшего повеления».

______________________

Полковник (впоследствии генерал-майор) Константин Иванович Харитонов, был женат на старшей дочери атамана Платова, Анне Матвеевне. А.Ч.

______________________

«Скоро пополуночи узнал я, что армия наша через Гейльсберг отступает. Тогда я послал спросить у атамана — что мне должно делать, но, конечно, за темнотою ночи посланные от меня не нашли его. Как уже заря занялась, аванпосты мои донесли, что неприятельская армия двинулась вперед, и посланные уведомили, что через Гейльсберг, по мосту, никак невозможно от тесноты пройти, а посланные осмотреть реку Алле — нет ли где по ней бродов, — дали знать, что один, хотя и весьма неудобный, найден, к которому я и потянулся, уже когда рассвелось. Перейдя реку, я принуден был дать на один час растах полкам, потому что, прошедши трое суток, были лошади голодны, почти ничего не евши. Я послал отыскивать, где следует, нашу армию и моего начальника и, по возвращении посланных, поспешил соединиться с атаманом Платовым. За все сии действия мои при Гельсберге получил я золотую саблю, алмазами украшенную, с надписью: „За храбрость“*.

______________________

Дела при Земерсфельде, Аренсдорфе и Гейльсберге 28 и 29 мая 1807 г. Денисов в Записках своих называет последний город Гейльбергом, Эльсбергом и Эсбельргом. А.Ч.

______________________

„Быв при своем начальнике, я много успокоился и, хотя весь день находились мы на марше, но никакой встречи, нас затрудняющей, мы не видели. На другой день мы также спокойно следовали за армиею; как вдруг услышали впереди нас сильную пушечную стрельбу при Фридланде, куда атаман Платов со всем своим корпусом поспешил скорым маршем, и куда прибыв, мы увидели, что вся наша армия сильно сражается. Генерал Платов пошел вперед. Минуя нашу армию, в самой близкой от ней дистанции и на виду оной, увидели мы, что небольшие разные французские команды как бы стремятся зайти нам вперед, против которых тотчас и были посланы казаки, и хотя оные остановили французов, но не могли их опрокинуть, потому что за рекою нельзя было посланных казаков усилить большим отрядом“.

„Армия наша по долгом сражении отступила по той же дороге, по которой мы шли, и дойдя до одного местечка, которое я запомнил (т. е. которого забыл название), и взяв небольшой роздых, рано на заре отступила далее по дороге к Тильзиту. Тут г. Платов с корпусом своим остался в арьергарде и хотя отступал повсюду, где нужно было, сам успевал быть и храбро отражал неприятеля, который за ними стремился“.

„При сем случае рассматривая движения неприятеля, я искал возможности нанести неприятелю вред, для чего приказал полковнику Ефремову осмотреть замеченное мною место; куда он со двумя казаками и поскакал. И приметив одного французского всадника, несколько отдалившегося от своего фронта и стоящего в задумчивости, стремительно ринулся на него один и, подскакав, схватил за повода лошадь того всадника и требовал пардону, а тот, конечно, испужавшись нечаянному налету, молча поехал за Ефремовым. Это был французский майор, который мне признался, что он не понимает — каким образом в плену, потому что он был среди своего батальона, которым командует“.

„Через весь тот день все казачьи полки имели небольшие сшибки с неприятелем, но принуждены были отступать; на другой и третий день мы имели такую же участь, как равно 3-го июня 1807 г. при Эйлау, 4-го июня при реке Прегеле и до самого Тильзита. Такое положение, как для нас, так и для лошадей наших, (было) весьма утомительно; но со всем тем все вообще казачьи полки исполняли свою обязанность в такой точности, что неприятель не осмеливался их сильно атаковать и отражал нас артиллериею“.

„Господин войсковой атаман (Платов), можно почти сказать, не сходил с лошади и, где нужда требовала, всегда без упущения времени там являлся. При сем должностью почитаю, отдавая всю справедливость казакам (сказать), что в один день, когда неприятель сильным наступлением принудил некоторые полки отступать рысью, сильный отряд с артиллериею поскакал прямо на мою бригаду. Видя это и опасаясь, чтоб неприятель не обратил казаков в бегство, чем бы мог сделать замешательство и всему нашему корпусу, я приказал Астахову полку двинуться налево в находящийся тут редкий лес, дабы таковою диверсиею остановить неприятеля. Неприятель, видя то, остановил пушки и начал из оных по этому полку палить, и первыми выстрелами было убито в нем вдруг до десяти лошадей и более — не упомню; но оный полк, не оказав ни малейшей трусости и не сделав замешательства, в молчании оставался на месте и тем неприятель был остановлен. Тогда я, отступя несколько далее, приказал следовать ко мне оному полку“.

„Весь корпус генерала Платова подошел к городу Тильзи-ту тогда уже, когда вся российская армия через реку Неман, тут протекающую, по мосту перешла, что и наш корпус, не останавливаясь, сделал, и мост прекрасно на нарочито сделанных для того судах (устроенный), был зажжен. Перейдя реку, на правом берегу, близ оной господин Платов расположил свой корпус“.

„В тот же день явились французские парламентеры и (скоро) заключен был мир“*.

______________________

За отличия в этой войне А. К. Денисов награжден от короля Прусского орденами Красного Орла и Pour le merite. А.Ч.

______________________

XX

Знамя и похвальная грамота Войску Донскому. — Предложение Платова Денисову. — Просьба Иловайского. — Поход казаков на турецкую границу. — Рымник. — Действия русских войск за Дунаем. — Платов. — Багратион. — Милорадович. — Ланжерон и Сергей Каменский. — Отъезд Денисова из армии в Петербург. — Барклай-де-Толли. 1808-1811

В продолжение всей первой войны России с французами, в Пруссии, донские казаки принимали весьма деятельное участие и оказывали блистательные подвиги, за что Император Александр I, в знак особенной милости, пожаловал донскому войску знамя при похвальной грамоте, в которой подтверждены все дарованные этому войску права и преимущества и выражены следующие замечательные слова: „Врожденная бдительность донских воинов ограждала спокойствие нашей армии, а главнокомандующему служила вместо недремлющего ока“.

В то самое время, когда Российские войска боролись с французами в Пруссии, Наполеон успел восстановить турецкого султана против России, и войска наши, готовясь к войне с Турциею, заняли все лежащие на левом берегу Дуная турецкие области. Войсковой атаман, Платов, получил также повеление — следовать, со своими 15-ю донскими полками, из Пруссии в молдавскую армию нашу. Денисову он предложил на выбор: или идти с ним, или остаться на прусской границе. Денисов решился на последнее из нежелания сталкиваться с Платовым, отношения с которым принимали более и более неприязненный вид; но в минуту этого предложения и когда Денисов задумался, что делать — идти ли в Молдавию или оставаться в Пруссии, в комнату Платова вошли донской генерал-майор Николай Васильевич Иловайский и с ним полковые командиры тех донских полков, которые назначались в Молдавию. Иловайский спросил Денисова:

— Точно ли правда, дядя, что вы хотите остаться на границе?

(Иловайский не был родственником Денисову и называл его так по привычке. Андриян Карпович подтвердил, что хочет остаться на границе Пруссии).

— Сделай милость, дядя, уважь просьбу всех, идущих в Молдавию. А я в особенности прошу: не оставь нас и иди с нами. Мы все вас любим и почитаем».

Андриян Карпович был тронут, а Платов, как заметил Денисов, остался этою сценою недоволен. "Но меня сие не остановило и я, с должным почтением, просил атамана, что, буде можно, чтобы отменил мое согласие и причислил к полкам, следуемым в Молдавию.

— Как же вы так скоро переменяете ваши мысли? — сказал Платов.

Денисов сослался на то, что происходило в глазах атамана.

— Хорошо, — продолжал Платов, — вы пойдете в Молдавию. Иловайский обнял Денисова и благодарил; то же сделали и прочие командиры. Денисов получил один полк, названный его именем. Казаки шли скоро. Андриян Карпович чувствовал себя больным; в Виннице он советовался с доктором и запасся лекарствами. По приходе к Днестру казачьи полки расположились лагерем, а на зиму заняли кантонир-квартиры. Полк Денисова стоял в Тульчине, где он познакомился с домом графов Потоцких. Летом 1808 г. Денисов перешел в местечко Атаки и стал лагерем. Так как военных действий не происходило, то Андриян Карпович, с позволения главнокомандующего, генерал-фельдмаршала кн. Прозоровского, съездил на два месяца на Дон. Найдя родителей своих крайне слабыми, он хотел уже подать в отставку, но отец «повелительно сказал, чтоб я этого не делал пред начинающеюся кампаниею, чтобы я окончил свои подвиги с такою же ревно-стию, как оные начал и продолжал, и что я, находясь при них, не могу продолжить их жизни». По возвращении из отпуска в армию Денисов нашел свою бригаду уже в Молдавии, в местечке Текучь, откуда осенью казаки перешли в селение Мартинешти, а потом к местечку Рымнику и далее к р. Дунаю, недалеко от Браилова. Денисов описывает реку Рымник: «Я ее видел, что она течет не более как небольшой ручей, через который можно человеку перепрянуть. И мне же случилось видеть, что меньше чем в сутки река сия выступила из берегов, наполнила всю окрестную дистанцию и низменные места с таким стремлением, что волки, лисицы и зайцы многие потонули, которых, по сбытии воды, я сам видел».

По истечении лета Денисов, с 7-ю или 9-ю полками, пошел за Днестр в Ярышев, оттуда к Пятигорам, а потом в Умань. Весною 1809 г. полки Денисова опять перешли Днестр и Прут, стояли в Бузео и в селении Привалы, недалеко от Галаца. 28 мая армия наша перешла Дунай. Денисов и два других донских генерала (Ник. Вас. Иловайский и Дм. Еф. Кутейников) посланы были вперед собирать сведения о неприятеле. Денисовские казаки схватили курьера, посланного от визиря в Браилов. Для удобства и большого успеха в действиях генералы Иловайский и Кутейников сами подчинили себя Денисову, как старшему. Казаки схватили у турок большое количество скота и снабдили им всю армию. Потом Денисов, вместе с Платовым, занял Бабадах, и оттуда они пошли на Гирсово и далее на Сатискю и другие татарские селения. Жители их разбежались, а неприятель показался не ближе уже Черновод, в числе 4 тысяч. В Кюстенджи стоял паша с войском от 2-х до 3-х тысяч, а близ Дуная, при селении Россевата, находился сераскир с 7 — 10-ю тысячами. Стычки были незначительны. Армия наша двигалась на Сатискю и Кюстенджи. Денисов послан был вперед с казаками и двумя драгунскими полками, которыми командовал генерал-майор гр. Пален. С этими небольшими силами Денисов должен был стать у Кюстенджи и не выпускать неприятеля. Под проливным дождем и сопровождаемые громом и мол-ниею шли войска к месту назначения. «Темно было так, что никто не мог видеть шерсти своей лошади»; в темноте колонны сталкивались. Это побудило Денисова соединить войска в одну колонну. Несмотря на темноту и отсутствие проводников, полковник Ефремов, шедший впереди, привел Денисова прямо к Кюстенджи. Здесь он оставался несколько дней, а драгуны и часть казачьих полков вытребованы были к армии, которою за смертию фельдмаршала, кн. Прозоровского, командовал кн. Багратион.

«Как мое нахождение было близко от главной армии, которая обложила уже крепость Кюстенджи, то я сам поехал к войсковому атаману, Платову, для получения приказаний и узнания о будущих действиях наших. Платова нашел я близ самой крепости, у кладбища, на земле спящего, почему, не обеспокоивая его, поехал к новому главнокомандующему, кн. Багратиону, которого также нашел недалеко находящегося, на кургане, при окончании его завтрака. Он весьма милостиво меня принял и даже обласкал снисходительным и уважительным своим разговором и приказал подкрепить меня остатками завтрака и вином. Побыв тут несколько, я возвратился к атаману Платову, которому обо всех моих действиях и донес. В тот же день, при захождении солнца, получил я повеление: с 4-мя донскими полками поспешно следовать к Дунаю, к Черноводам, в подкрепление генералу Милорадовичу, который там, с особым корпусом, стоял и наблюдал движение сераскира. Мне дано было такое от Платова словесное приказание, чтобы, подойдя к войскам Милорадовича и не доходя до них, остановился особым лагерем и исполнял бы приказания Милорадовича, но всегда бы отдельно стоял от его корпуса. На что я принужден был откровенно ему, атаману, доложить, что я такого повеления, тем более словесного, не могу выполнить, почему он ту же минуту приказал точно в таком смысле написать мне ордер, который, подписав, и вручил мне, а потом, сделав мне нужные приказания и наставления, отпустил».

«Я немедленно выступил с теми полками в поход. Скоро, по наступлении ночи, нашла на нас, подобная же прошедшей, туча; дождь лил с громом и молниею несколько часов, но как нам места были уже знакомы и мы шли прямою дорогою, то и не были в большом затруднении. Однако все доведены были до изнеможения. На утренней заре достигли мы вершин Черновод и, как уже зачало быть несколько светло, приказал я близ воды остановиться полкам для отдохновения. Почему наряженные для передовых пикетов при офицерах казаки и отправлены были вперед, которые весьма скоро, и так что мы еще не успели, как должно, стать, донесли мне с разных пунктов, что большие толпы турок идут прямо на меня. Зная по прежним донесениям и показаниям пленных, что в сих местах находился один паша, имеющий от 4-х до 5-ти тысяч войска, а четыре казачьи полка, бывшие у меня, не составляли и 1500 человек, да и тех лошади были доведены до большой усталости, я был в большом затруднении, — почти, так сказать, не знал что и начать, но решился не бежать, а биться. Я поставил три полка под небольшою, крутою горою, закрыто, с тем, чтобы нечаянным ударом воспользоваться, а четвертому полку, Сысоева*, идти на неприятеля смело».

______________________

Впоследствии известный храбростию и заслугами, донского войска генерал-лейтенант. А.Ч.

______________________

«Сысоев, по всегдашней его отменной и похвальной храбрости, с бодрым духом пустился на неприятеля и, сблизясь к оному, всем своим полком сделал удар, а в полку его едва ли было более 300 чел. Все Сысоева казаки с большою отважностью пустились на турок, но, не доскакав и не вступая в бой, остановились при виде такого сильного неприятеля. Сам неприятель, как полагать надобно, удивившись необычайной бодрости так малого числа казаков и боясь, нет ли сильных засад, не атаковал их. Сысоев, пробыв около получаса перед неприятелем на месте, возвратился назад таковым же порядком, не показав и виду боязни, чем я оставался весьма доволен, и также пошел немедленно к назначенному мне месту». «На другой день, пред полуднем, достиг я корпуса генерала Милорадовича и, остановя при воде полки свои, сам явился к сему генералу, подал ему о числе своего войска рапорт, донес обо всем нужном, равно и о том повелении от атамана Платова — чтобы не соединяться с его корпусом, а быть несколько отдельно от оного. На последнее Милорадович мне сказал:

— Хорошо; будьте же вы с полками там, где остановились».

«На лице его ясно было видно большое неудовольствие, и хотя я, в оправдание моей невинности, доложил ему, что я далеко нахожусь от атамана Платова, что я вступил уже в его, Милорадовича, команду и потому за долг поставляю все его приказания исполнять в точности; но, и за всем тем. Милорадович оставался хладнокровен и весьма мало со мною говорил. Я возвратился к своим полкам. Как в эти последние годы я часто чувствовал припадки нездоровья, то и в это время чувствовал большую в себе слабость, и хотя укреплял себя купаньем в холодной воде, но чаще был болен, нежели здоров».

«На тот же день, в вечеру, толпы турок из лагеря сераскира сближались к передовым моим казачьим пикетам, с которыми мы и вступили в перестрелку. Генерал-майор Иловайский, имея начальство над донскими казачьими полка ми, в корпусе Милорадовича состоящими, подкрепил мои передовые пикеты и также перестрелкою удерживал неприятеля. Потом я, со своими полками, двинулся вперед закрытым местом, остановился и ожидал приближения неприятеля, дабы вступить с ним в бой, но турки, продолжая пере стрелку с час времени, остались и тем довольны, и возвратились в свой лагерь. По великой усталости лошадей и изнурению самых людей, я не преследовал оных и сам возвратился в лагерь».

«На другой или третий, после того, день главнокомандующий, князь Багратион, прибыл со всею армиею к корпусу генерала Милорадовича и, сколько припомню, на другой день, в ночь, двинулся к сераскиру-паше, стоящему при Рассевате, близ Дуная. Я явился в команду войскового атамана, Платова, который приказал мен следовать отдельно, на небольшую дистанцию, с левого флангу. Когда мы приближались к не приятелю, где было довольно широких дефилей, имующих не малые кустарники, по которым невозможно было полкам проходить, а обходя их, нельзя было соблюсти назначенную мне дистанцию, атаман прислал ко мне полковника, князя Мадатова, с словесным приказанием, чтобы я шел с полками по его направлению (указанию?). Когда я сказал Мадатову. что это совершенно противно военным, особо казачьим, правилам, то он отвечал, что имеет точные на это приказания. Я повиновался, но когда Мадатов мне показал одно для занятия позиции место, подобное кургану, которое в половину по высоте было много заросшее кустарниками, то я остановился и требовал от князя Мадатова, чтоб он поскакал к атаману и донес бы ему, что это место совершенно не удобно. Мадатов, по возвращении, сказал, что он точно ошибся и показал впереди другое подобное же место, более возвышенное, но кустарниками не заросшее и на которое, по крутости онаго, с трудом казаки могли въезжать. Я видел, что и сие место весьма неудобное, но повиновался начальнику моему, взошел и остановился в боевом порядке. Атаман потребовал от меня Сысоев полк, тогда я остался с тремя полками и получил словесное приказание от атамана, а после и прямо от главнокомандующего, чтобы наблюдал слева, куда мною и были уже две партии посланы, да и сам я с занятого мною высокого места на большую дистанцию мог все видеть. Вторично войсковой атаман мне приказал — наблюдать движение его бунчуга*, и тогда, когда я увижу его в движении, то, по направлению онаго, спешил бы с полками на неприятеля».

______________________

Атаманское знамя, которое всегда развевалось у ставки войскового атамана. А.Ч.

______________________

«Армия наша была вблизи от меня и в виду моем; началась атака пальбою из пушек. При сем случае турки видя, что я на высоте и не имею удобности скоро сойти с оной и им вредить, стали — конные и пешие — сближаться к моим полкам, открыли стрельбу из ружей и ранили более 10-ти казаков, из которых некоторые от тяжелых ран скоро и померли. Наша армия пошла вперед, на неприятеля, и турки, не дожидаясь приближения оной, побежали: вся пехота вверх по Дунаю, по самому берегу, а конница — по разным направлениям. Тогда я, хотя и не мог видеть атаманского бунчуга, пустился с горы, но, по крутизне оной, с большим затруднением, так что казаки большею частию принуждены были сойти с лошадей и пешие спускались. Тогда предстояла мне другая гора, на которую не только невозможно было поспешно въезжать, но лошади с большим затруднением и шагом всходили. Взойдя на гору, я увидел, что неприятель опередил мои полки и многие казаки врассыпную преследуют онаго. Тогда я приказал и полковнику Осипу Иловайскому также врассыпную преследовать неприятеля, а сам, с моим полком и с полком генерал-майора Николая Иловайского, спешил догнать неприятельскую пехоту, заскакал ей наперед, но, по неудобности местоположения, не мог оной атаковать ни с флангов, ни с тылу, а спереду без артиллерии не мог остановить, о чем и донес тотчас атаману Платову и предлагал, что ежели угодно принудить сию турецкую пехоту к сдаче или побить, то чтобы прислал две пушки и несколько драгун, а сам я продолжал идти во фланг турок и не отставал от них; тут еще ко мне присоединились, при одном штаб-офицере, два или четыре эскадрона (хорошо не припомню) Чугуевских казаков».

«Я выжидал удобное место, дабы атаковать неприятеля с разных сторон. Место таковое недалеко и предстояло — большая равнина, но болотистая, тут прискакал ко мне совершенно один, даже и без единого казака, генерал-майор Павел Иловайский и, как старший, требовал от меня остановить непременно неприятеля. Я ему отвечал:

— Это невозможно и я уже делал такое испытание». «Он, как бы не поверя сему, потребовал чугуевский эскадрон и часть казаков и поставил оных впереди. Турки сгустили себя, шли бодро и, производя сильную пальбу, многих переранили казаков, а остальные рассыпались. В это время сюда же прискакал генерал Милорадович без войска, проехал мимо меня, поговорил с генералом Павлом Иловайским и, не приказав мне ничего, оба они поехали в сторону, к армии. Ночь сближалась; неприятель спешил в бегстве своем и был уже от меня не близко. Боясь наткнуться на засады, я отрядил две или три больших партии неотступно преследовать неприятеля далее, а сам с генерал-майором Николаем Иловайским дожидался последствий движения сих партий, которые, по возвращении, привели ко мне более 10-ти человек пленных и 3-х или 4-х турецких чиновников, в том числе был один бим-паша. Тогда я, возвратившись с находившимися при мне казаками к армии, послал в разные стороны небольшие партии собирать казаков, увлекшихся преследованием турок».

«Армия от места сражения двинулась вперед и остановилась, и я с полками несколько двинулся вперед, где мне было показано. На другой день узнал я, что атаман Платов, в том, что мало неприятелей побито и взято в плен, винит меня, и очень недоволен. Я нарочито был у главнокомандующего, чтобы раскрыть, в чем меня винят, и объяснить ему нужное в оправдание свое. Он в одобрение мне ничего не сказал, но весьма милостиво принял. Во все сие время я терпел боль в голове и, как видел, что я более и более делаюсь нездоров, то и принужден был подать рапорт, чтобы мне позволено было удалиться от командования полками, дабы принять нужные меры к восстановлению своего здоровья, в чем мне и не было отказано».

«Между тем армия выступила в поход к Силистрии и, подойдя к оной крепости, обложила оную почти без сражения. Тогда при армии и я находился по собственному желанию, дабы видеть все действия и операции и познать более военных оборотов. Пробыв несколько времени в таком положении, по воле начальства и по моему желанию, я удалился в местечко Бузео, что в Валахии, и там нередко занимался с моими крепостными людьми, которых, по небогатству моему, весьма было мало, — два или три человека, — псовою охотою, а иногда, особо в вечеру, с немногими познакомившимися со мною, занимался и игрою в бостон от 5 до 10-ти коп. приз. Я был в полном уверении, что, по вступлении армии в квартиры, буду отпущен в домовый отпуск до излечения, о чем главнокомандующего много раз просил и всегда был обнадеживаем, — как вдруг, уже во время больших холодов, получаю через нарочного повеление — явиться в армию к главнокомандующему. Повинуясь оному, я на почтовых явился к его сиятельству и нашел его сидящим в коляске, который мне сказал:

— Явитесь к атаману Платову; он все знает, и вы получите от него решение».

«По слуху я знал, что войска, особенно казачьи полки, в худом положении, и потому я догадывался, что призван командовать теми полками донскими, которые останутся за Дунаем, почему просил покорнейше главнокомандующего отпустить меня в дом, что необходимо было нужно для слабого моего здоровья, причем я сказал, что это приму за большое награждение. На это он мне отвечал: — Я очень вас знаю, и все будет хорошо. „Князь Багратион приказал своему кучеру ехать, а я пошел к Платову и доложил ему, что был у главнокомандующего, и что он мне сказал. Платов мне отвечал, что он ничего более не знает, как вручить в мое командование все казачьи полки, за Дунаем остающиеся, и тут же приказано подать мне от главнокомандующего на мое имя повеление, которое о том же гласило. Признательно сказать — тогда потерял я равнодушие, и огорчение заставило меня прослезиться; но одно меня утешало, что сим корпусом будет командовать почтенный, благоразумный и добрый генерал, гр. Ланжерон, которого я хорошо знал. Атаман Платов скоро отправился за главнокомандующим на зимние квартиры. Я явился к гр. Ланжерону, получил нужные повеления и наставления и принял в ведение мои казачьи полки“.

Шесть донских казачьих полков, оставленных под начальством Денисова при корпусе гр. Ланжерона, занимали линию от Дуная до Черного моря. Лошади казачьи были сильно изнурены, „да и самые казаки были худо одеты: мундиры все из латаны, а у некоторых и того недоставало. О фураже и думать было нечего“. К счастию казаков, зима была теплая, снегу совершенно не было, и лошади могли поправиться подножным кормом. 5-го октября гр. Ланжерон объявил Денисову, что он ожидает на место свое другого генерала. Его заменил гр. Сергей Михайлович Каменский, требовавший от Денисова движения на неприятеля и поражения его. Андриян Карпович представлял невозможность этого, вследствие изнурения лошадей и доносил, „что казаки не только что не могут искать и поражать неприятеля, но с большою нуждою могут ретироваться к полу, ежели будут атакованы на пикетах“. Спустя после того полтора или два месяца, когда лошади поправились, Денисов доложил Каменскому, „что теперь можно уже сделать хотя недальнюю экспедицию“. С согласия Каменского Денисов выбрал до 1000 годных лошадей из всех полков и взял в экспедицию всех полковых командиров. От Черновод он отправил вперед храбрых офицеров, Андриянова и Сулина, с сильною партиею. „Они прогнали из 3-х селений неприятельских фуражиров и несколько взяли в плен, в том числе двух или трех чиновников, чем я, при холодной погоде, а также по недостатку провианта и по слабому положению казачьих лошадей, остался доволен и возвратился“. Гр. Каменский благодарил Денисова за этот набег и, по представлению его, Денисов был награжден алмазными знаками св. Анны 1-й степени.

После этого все войска наши оставались спокойными до весны. Главнокомандующим, вместо Багратиона, назначен гр. Николай Михайлович Каменский. Корпус гр. Сергея Михайловича Каменского был усилен. С казачьими полками, двумя регулярными, и полуротою артиллерии, Денисов командирован был к Сатискю и к Черноводам.

„Здесь я пробыл несколько недель без всякого действия, кроме того, что казачьи партии были посылаемы для разведывания неприятеля, которые нигде не встречались с оным, но почти всегда возвращались с добычею скота. Из этого скота я давал весьма мало и только самое нужное войскам, в моей команде состоящим, а все без остатку (отправлял) в корпусное дежурство, за исполнением чего сам наблюдал. В один таковой раз я дознал, что один офицер регулярного полку, имея под своим смотрением казенных волов, по нечаянности, из них утратил двух, которому я приказал выдать оных из добычных и показать отданными на порции. Это его сиятельству, гр. Сергею Михайловичу Каменскому, показалось излишним, и он настоятельно требовал от меня в присылку тех двух быков. Такое требование принудило меня из бывшей добычи утаить двух быков и послать в замену прежних. С того времени я приметил, что его сиятельство на меня смотрит неравнодушно, чему, конечно, была другая причина, может быть и та, что я часто откровенно докладывал ему, чтоб казаков не употреблял в разводы и меньше бы приказывал иметь их в дежурстве своем“.

Потом отношения между Денисовым и гр. Сергеем Михайловичем Каменским ухудшились из-за майора Попова, которого Каменский находил виновным в том, что он будто бы упустил неприятеля и не преследовал его, а Денисов совершенно оправдывал этого офицера. Когда затем Денисов узнал, что регулярные казачьи полки и артиллерия, бывшие под его начальством, получили помимо его повеление — возвратиться к корпусу, а ему приказано с одним его полком занять двойную цепь, „что составляло более 100 верст“, и держаться твердо в случае атаки, то Денисов „испросил увольнения в армию до излечения“.

„Любя всегда правду и следуя ее правилам, я партикулярным письмом объяснил главнокомандующему все, и даже что удалению моему от командования главная причина есть действие корпусного командира, и просил о позволении остаться партикулярно при армии — что он и позволил и дал мне знать о том словесно через дежурного“.

Оставаясь при армии безо всякой подначальственной части, Андриян Карпович находился при взятии Силистрии и движении армии на Шумлу. Потом он оставил армию и с генерал-лейтенантом Раевским поехал в Валахию. В Бухаресте Денисов прожил до возвращения туда главнокомандующего, графа Николая Михайловича Каменского, и, по болезни своей, должен был прибегать к советам докторов; получив же дозволение удалиться из армии, Денисов переехал в Яссы, там сдал полк свой, и в начале 1811 г. отправился в Петербург для испрошения отставки от службы. На просьбу об этом, военный министр, Барклай-де-Толли, передал ему, что: „Государю Императору угодно, чтобы я оставался в службе, и что в опытных в войне генералах его величество предвидит надобность. И я слышу, — прибавил от себя Барклай-де-Толли, — что может быть такая надобность и скоро последует“. На сие я ему доложил, что:

— Основательного ничего не знаю, но о замыслах Наполеона говорят много, — что я готов на границах России или внутри отечества пролить кровь мою и умереть, но прошу только за границу меня не употреблять».

Войсковой атаман Платов, которому Денисов передал разговор свой с Барклаем-де-Толли, сказал:

— Я сему рад, потому что наказной атаман, генерал-лейтенант Киреев*, жалуется на слабость здоровья и просит увольнения. Я вручу вам в управление Войско Донское.

______________________

Платов был войсковым атаманом Войска Донского, а в отсутствие его с Дона отправлял эту должность временно назначаемый генерал, с званием «Наказного атамана». Так было до 2 октября 1827 г.; в этот же день последовало высочайшее повеление о назначении атаманом всех казачьих войск Государя Наследника Цесаревича, ныне царствующего Государя Императора; с того времени донским войсковым атаманам присвоено название «Войсковой наказной атаман». А.Ч.

______________________

«Должность сию я уже пред сим два раза занимал и знал, что пользы в оной соделать (можно много), но и под ответственность легко можно попасть, и что у Платова я не найду милости», поэтому Денисов просил военного министра отклонить предложенное Платовым назначение, «в чем он меня и обнадежил».

XXI

Возвращение на Дон. — Назначение наказным атаманом. — Действия Денисова в 1812 г. — Назначение войсковым атаманом после смерти гр. Платова. — Предположение Денисова об улучшении законоположений Войска Донского. — Несогласия с Чернышевым. — Отставка от должности войскового атамана. 1811-1821

В исходе марта 1811 года Андриян Карпович Денисов выехал из Петербурга через Тверь, Москву и Воронеж на Дон, где нашел «единственное мое дитя с двумя малыми ее дочерьми, оставленное, или яснее сказать — брошенное мужем». Денисов посвятил себя им и своему хозяйству. В 1812 году Денисов поехал пользоваться кавказскими минеральными водами, где принимал горячие ванны и пил воды, но среди лечения получил повеление принять должность наказного атамана и управлять войском*. Тем не менее, он продолжал лечение водами, как вдруг получил два известия: одно — об остановке дел в войсковой канцелярии, другое — о вторжении Наполеона в Россию.

______________________

По формулярному списку значится, что он вступил в эту должность 29 июля 1812 г. А.Ч.

______________________

Тогда Денисов немедленно отправился в Новочеркасск и тотчас же приступил к формированию новых донских полков для армии, а также пригласил всех донских жителей к пожертвованиям для защиты отечества. Он собрал наличное донское дворянство и объявил, что будет стараться составить «сколь можно более из отставных казаков и малолетков, могущих управлять оружием и лошадью, столько полков, сколько только возможно, и к командованию ими употребит всех отставных генералов, штаб- и обер-офицеров но, как таковых возрастов казаки не все имеют годных на службу лошадей, то чтобы дворянство пожертвовало оных, на что все дворяне наши охотно согласились, и что непременно они выставят 1500 лошадей, — что и было ими исполнено». Сословие донских торговцев (купцов) Денисов согласил пожертвовать на нужды донских полков 100 тысяч рублей; а все вообще жители Войска Донского были приглашены к помощи войсковому начальству оружием, седлами и другими военными принадлежностями. В короткий срок Денисов сформировал 26 полков, определил к ним командиров и отправил полки с шестью орудиями конной донской артиллерии в армию. Все это донское ополчение шло к Москве без роздыхов, не менее 60 верст в день, и явилось в Тарутинский лагерь, имея в одних и тех же рядах и убеленных сединою дедов, и юных внуков их*. Денисов сам пытался вступить в армию и просил об этом войскового атамана, но Платов отвечал ему письмом, «что ежели бы Денисов не был при войске (на Дону), то он в таковых обстоятельствах принужден бы был запереть войсковую канцелярию и оставить без присутствия». Отправив в армию донское ополчение, Денисов предпринял поездку по всем донским станицам, «дабы в оных поселить хотя некоторое утешение, потому что оставшиеся — сущие старики, жены и дети — наполняли воздух стонанием и воплем».

______________________

См. Полное собрание сочинений Михайловского-Данилевского, т, V, стр. 93 и 94. А.Ч.

______________________

Немного, однако же, станиц мог посетить Денисов: войсковая канцелярия просила его поскорее прибыть в Новочеркасск «для важного дела». Дело это заключалось в поимке наполеоновского шпиона, из поляков, который, по мнению Денисова, был сумасшедшим. Он отправил его к фельдмаршалу Кутузову. Потом, когда заведующий военным министерством, князь Горчаков, прислал 117 тысяч рублей на покупку донских лошадей для армии, то Денисов, купив требовавшееся число лошадей, употребил на это менее половины присланной суммы, а остальные деньги отправил обратно. За труды по формированию донского ополчения и за всю деятельность по отправлению должности наказного атамана в 1812 году Денисов получил орден св. Владимира 2-й степени, а в следующем 1813 году, при содействии уже фельдмаршала князя Кутузова, он награжден чином генерал-лейтенанта.

По изгнании Наполеона на остров Эльбу и по восстановлении на престоле французском Бурбонов, Андриян Карпович просил увольнения от должности наказного атамана и заменен бывшим его военным товарищем, генерал-лейтенантом Николаем Васильевичем Иловайским. В это время Денисов потерял дочь, оставившую трех детей: двух девочек и мальчика. Андриян Карпович выпросил у зятя внучек, повез их на Дон и приставил к ним гувернантку — Клару Фейганг.

В 1818 году скончался, в донском имении своем, Еланчикском. войсковой атаман гр. Платов, и Денисов призван был к должности войскового атамана.

"Исполняя волю моего государя, я вступил в сию новую мою обязанность. Прилагая попечения мои, чтобы вникнуть во все принедлежащие ведению моему дела, я неусыпно старался разузнать — откуда произошли разнообразия в нарядах казаков на службу, в составлении полков, как в походах, так и особенно в действиях против неприятеля, чему был, по всегдашнему моему нахождению в оных, очевидцем. И ясно увидел, что, не имея твердых и утвержденных государями и военного коллегиею правил, а применяя оные различно войсковые и полковые начальники, одни из них самые лучшие, храбрые и усерднейшие, быв управляемы одним или двумя случаями, делали каждый свои предложения и заключения, другие же, не быв руководимы сими полезными правилами и следуя одному лишь честолюбию, изменяли оные, делали свое противное тем заключение, и весьма нередко ошибочное, что все произвело такое разногласие, что многие не знали даже и того — для чего принято иметь всегда впереди полков полковые знамена, а также, что одни называли казачьи сотни — эскадронами, другие — ротами; одни строили полки — во фронт, другие — в линию, казаки же, приученные строиться лавою, не понимали значения фронта или линии, не знали, что считать лучшим, сожалели и смущались, что не по древнему обычаю ими управляют. К тому же еще я видел, что требовались от казаков разными полковыми начальниками, а может быть и другими, вытяжка и узкие мундиры, а как казаки, в военное время, не то что по несколько дней, а иногда и по несколько недель и месяцев, во всякое время года, при ненастной и холодной погоде, бывают в непрестанных движениях и действиях и что таковое исполнение сверх силы человеческой, да и кроме того, с сокрушением сердца я удостоверился, что очереди казачьи на службу не чисто ведутся, да и земли войсковые захватываются людьми сильными в войске, — то по всему этому решился я всеподданнейше представить всемилостивейшему государю моему о позволении: составить комитет, рассмотреть все оные деяния, изложить что есть нужное и лучшее для блага войсковых жителей, и то, что пользам оных противное, и, по рассмотрении в комитете, представить на всевысочайшее решение. Все сие нужно было и потому, что даже и все внутреннее положение казаков — в самых их жилищах, требовало рассмотрения и твердого положения. Государь Император милостиво принял мое мнение, повелел составить просимый мною комитет и прикомандировал к оному членом своего генерал-адъютанта, генерал-лейтенанта Чернышева. Между тем я, до составления сего комитета, быв уже войсковым атаманом, и усматривая крайнюю бедность войсковой казны, отдал, обще с войсковою канцеляриею, горячие напитки на откуп, на четырехгодичное время, соединив в оный все отрасли донских обитателей, как то: станицы и помещичьи селения, где горячее вино было употребляемо. И хотя подобные откупы и прежде того существовали, но не уравнительно, ибо в оные входили только казачьи селения, так называемые станицы, а помещичьи селения исключительно оставались на произволе их владельцев. Этим помещики весьма остались недовольны мною, когда члены войсковой канцелярии, из тех же помещиков избранные, находили таковое мое предложение о причислении к откупу и помещичьих имений справедливым и даже необходимым, тем более, что некоторые сыскные начальства* находились собственно в помещичьих селениях, ибо содержание земской полиции, по примеру губернских, называемой на Дону: «сыскные начальства», относимо было на войсковые доходы, а доходы войсковые от откупа происходили. К тому же требовались большие суммы на общие войсковые строения, на содержание почт, на исправление по дорогам мостов, отчего нередко вовсе недоставало на расходы собираемой в войсковую казну суммы.

______________________

То, что в губерниях назывались — земские суды. А.Ч.

______________________

«Комитет составлен был под моим председательством из генерал-адъютанта Чернышева, генерал-лейтенанта Карпова, генерал-майора Черевкова, полковника Андриянова, подполковника Шамшева и статского советника Болгарского. Начали рассуждать о существующих для войска положениях и действиях, причем нередко доходило до противоречий, что, по-моему, и должно было быть. Хотя по воле всемилостивейшего государя моего я был председателем, но охотно позволял все спора, дабы видеть все справедливее и лучше, и сам я, — желая исполнить в точности волю моего государя, и мое ходатайство пред его величеством в точности выполнить, дабы всеми средствами положение Войска Донского, как в домашнем его нахождении, так и в походах и в особенности в военных обстоятельствах, соделать лучшим, — часто в противность всех других мнений говорил откровенно — чем, полагаю, и поставил всех членов против себя. А как помещики все вообще давно уже мною по откупу были недовольны и даже были от них доносы, будто откуп был основан на интересах и несправедлив, то комитет занялся исследованием откупа. Против чего, как дело касалось уже до меня, я вначале молчал, но когда увидел, что очень часто и почти каждое заседание комитет занимался одним только откупом, несколько раз словесно предлагал, чтоб таковое дело, не касающееся до комитета, передано было в сенат, а комитет занимался бы предстоящею ему обязанностию».

«Между тем, еще при начальном вступлении моем в должность, крестьяне нескольких донских господ оказали неповиновение и дошли до буйства, но я их, однако, скоро усмирил и привел в должное повиновение, а в 1820 г. вновь, во многих донских селениях, крестьяне оказали неповиновение и буйство. Я принял меры для прекращения онаго и донес главному начальству о том и о моем предположении, и послал через нарочного, который возвратился без ответа и доложил мне словесно, что он, по приказанию полиции, принужден был выехать из Петербурга в самое короткое время. Генерал-адъютант Чернышев, в мае месяце того же (1820) года, препроводил ко мне именное повеление, коим неповиновение крестьян поручено прекратить ему, а я чтобы делал ему зависящее от меня во всем пособие. В это самое время у меня были готовы казачьи полки на перемену находящихся на кавказской линии, которые я, по требованию генерала Чернышева, отдал в полную его команду. С этими полками он и отправился на левую сторону Дона, в неповинующееся гг. Орловых имение. Я предвидел, что таковое действие может долго продлиться, и предложил войсковой канцелярии заготовить в нужных местах провиант: догадка моя оправдалась событием. В это же время на правой стороне Дона, верст за 200 от имения Орловых, другие крестьяне отказались повиноваться. Я уведомил о том ген.-ад. Чернышева, который просил меня принять свои меры в таких критических обстоятельствах и помочь ему. Имея в сборе большую часть полка, по древнему обыкновению называемого „атаманским“, которым тогда командовал отличный полковник, Кирсанов, приказал я ему спешить к главному скопищу бунтующих людей, в селение гг. Мартыновых, Голодаевку, так как бунтующие крестьяне расположились в самой близкой дистанции от онаго селения лагерем, и ежели бы кто из крестьян осмелился оказать что противное своим помещикам, таковых брать под караул. Распорядившись в скорости умножить посланное мною наскоро число казаков из ближайших казачьих селений, я приказал принять всю оную команду известному по храбрости и расторопности генерал-майору Иловайскому, что и было исполнено немедленно и в точности, но на другой или на третий после того день явился ко мне находящийся при генерал-адъютанте Чернышеве, генерал-майор Богданович, с сообщением, что Чернышев внучает ему, Богдановичу, эту часть казаков, и чтобы я на это согласился — что не находя противным, я исполнил в точности. Генерал-майор Богданович, по прибытии к своему месту и как старший уже генерал, неизвестно мне почему, со всею оною командою отступил от селения Голодаевки за несколько верст, а генерал Чернышев, усмиря в тех селениях, где он находился, крестьян, переправился через Дон со всеми полками, спешил к селению Голодаевке, присоединил к ним гвардейский казачий эскадрон, роту артиллерии и пехотный регулярный полк, окружил главных зачинщиков и усмирил оных. Хотя и в других разных селениях, и даже в соседственной губернии оказались было неповиновения крестьян, но все это было им, генерал-адъютантом Чернышевым, прекращено. Таковыми скорыми действиями всех полков, бывших в усмирении крестьян, так казачьи лошади изнурились, что к дальнейшему употреблению были уже неспособны, почему полки и были распущены по домам, по окончании всех сих действий».

«Генерал Чернышев из бывших при нем чиновников, как сделалось мне известно, составил комиссию, сокрыто от меня, и нашли меня в этих неустройствах, буйствах и неповиновении крестьян виноватым, а почему? я и доныне не знаю. Комитет собрался, и члены онаго зачали заниматься не должностию, а более откупом, открыв, что генерал-лейтенант Карпов и генерал-майор Черевков имеют участие в откупе, которые в том и не таились; но оные члены участвовали в откупе только тем, что помогали откупщику деньгами и залогами. Об этом было представлено генерал-адъютантом Чернышевым государю Императору, почему и было поведено гг. Карпова и Черевкова исключить из членов комитета, а вместо их определены генерал-майор Алексей Васильевич Иловайский, бывший после того вскоре атаманом, и генерал-майор Дмитрий Ефимович Кутейников, которые в заседаниях не делали ни возражений и не высказывали своих предположений, а молчали и подписывали журналы. Чернышев уже редко стал согласоваться с моим мнением, а я, видя в нем нетвердые познания, как бытности казаков в домах, так и в военных их действиях, принужден был оставаться при моих мнениях. Я утверждался в них тем, что родился от казака, прожил многие годы в жилищах казаков, в военных действиях начальствуя ими заслуживал нередко похвалы от моих главных начальников и даже удостоился оной чести еще от генерал-фельдмаршала нязя Потемкина; великая государыня Екатерина знала меня по реляциям, что мне сделалось ведомо через ближних ее вельмож, как я находился еще в чине подполковника; князь Италийский граф Суворов-Рымникский, отдавая, по действиям моим, справедливость, часто называл меня „гетманом“ и, по возвращении из Италии, я его видел в Польше, больного, в последний раз. Тут он мне сказал обыкновенное слово: „Карпович! Карпович! Я тебя не так наградил, как следует, а ты меня не забывай“. Гордясь всеми сими одобрениями и тем, что все донские герои именовали меня „учителем военных правил“, а также по истинной преданности моей царям российским и отечеству моему, которым я служил верно и усердно, и что я сам предложил об устройстве казачьих положений и действий, — то по всему сему почитал за грех изменить в чем-либо мое мнение и предположение. От сего до того изнемогался, что сделался опасно болен, пролежал несколько недель в постели в ожидании смерти, не бывал в комитете, и когда сделалось мне несколько легче, получил из Лайбаха, — где генерал-адъютант Чернышев в это время находился, — именное высочайшее повеление, что я отставлен, а вместо меня назначен наказным войсковым атаманом, генерал-майор Алексей Васильевич Иловайский. В повелении сказано, что это государем сделано по доносу Чернышева, что я будто часто останавливал действия комитета и за злоупотребления в рыбных ловлях».

«Рыбная ловля на Дону есть самая древняя привилегия донских казаков. Все казаки при ловле рыбы обязаны не задерживать оную и не запирать реки Дона сетьми через всю ширину реки сей. Селение казачье — станица Старо-Черкасская, было ближайшее к Азовскому морю, от онаго около 60-ти верст. Рыба, войдя из моря в реку, проходила всякий год в январе, феврале и марте месяцах по рекам Дону, Хопру и Медведице в самые верхние казачьи станицы, чем и доставляла хорошее изобилие казакам. В недавние времена станица Старо-Черкасская приписала под именем „приписных“, но не военных, из малороссийских, несколько тысяч человек, и когда правительство, узнав об оном, обратило в казаки, то оные и населили станицы: Аксайскую, Гниловскую, Елисаветовскую и другие, ниже и ближе к морю лежащие от Старо-Черкасска. По многолюдству своему они так сетями запирали Дон, что весною, в вышеозначенные месяцы, едва рыба проходила в малом количестве за 200 верст от моря; в другое же время она из моря вовсе не выходит. Этим и были по крайней мере из 5-ти четыре части казаков лишены прежнего изобилия. Зная это, я предложил воойсковой канцелярии рассмотреть, а войсковая канцелярия, — находя справедливым, чтобы все вообще донские казаки могли пользоваться рыбою, тем более, что новопришельцы оною пользуются до обогащения себя, а старожилы того лишены, — сделала распоряжение о свободном проходе рыбы по всему Дону, не обижая других, за чем и досмотр был сделан. За это от некоторых казачьих селений, называемых станицами, я получил благодарность. Таковое, однако ж, распоряжение мое в рескрипте поставлено мне в вину».

«Но, исполняя волю моего государя, я тотчас приказал всем (моим подчиненным) со всеми бумагами, в их ведении находящимися, явиться к новому начальнику по своим обязанностям».

«Дежурный штаб-офицер, бывший при мне, полковник Черевков, знающий хорошо свое дело, с каковым познанием мало кто и есть по войску, полагать надобно еще за несколько месяцев до моей отставки, от опасения быть в ответственности, столь сделался пьян, что заболел и не был в силах продолжать своей обязанности, почему принужден я был его сменить другим подполковником, мало сведущим в грамоте. Хотя я около трех годов находился войсковым атаманом и в три раза прежде наказным атаманом, но не имел в городе Новочеркасске своего дома, проживал в оное время в чужих домах, то и сей случай (отставка) меня нашел в таком же положении. Хозяин онаго дома тотчас потребовал от меня, чтобы я очистил его дом — чего прежде не предлагал. Я имел в виду другой, известный мне дом, хотя и не столь удобный, и перешел в него, но и сей хозяин тоже потребовал от меня очистить оный. Тогда принужден я был перейти в собственный дом, купленный готовым у одного казака, который более походил на пустыню или келью, в котором от скуки и сокрушения был я вседневно болен и просил наказного атамана и позволении мне выехать в ближайшее мое имение, но мне в сей просьбе не было удовлетворения. Я принужден был состоять под ведением полиции; имение мое, все, даже белье и необходимый столовый прибор, которые были весьма малоценны, были описаны».

«Наконец, по сильному моему убеждению, один чиновник, нодполковничьего чина, позволил мне, за хорошую цену, перейти в его дом, что, однако ж, я счел за большое одолжение. Все прежде бывшие при мне знакомые и даже одолженные мною — оставили меня совершенно и, проезжая иногда или проходя, не хотели или не смели даже и взглядывать на тот дом, где я находился. Я был в городе совершенно чуждый человек и видел при себе только моих слуг. В таковом (тяжелом и обидном) положении прожил я всю весну и лето и уже в глубокую осень, с строгим обязательством, позволено мне выехать в мое имение с тем, чтобы никуда не выезжать из онаго и, по первому призыву, являться в войсковую канцелярию или к атаману».

По смене с атаманства, Денисов не занимал никакой должности до самой смерти. Ходатайства его о даровании донскому войску положительных правил осуществились изданным в 1835 г. законе, под именем: «Положение об управлении Войска Донского». Это положение действует до сих пор, но подверглось многим изменениям и дополнениям; оно послужило образцом для отдельных положений каждому из прочих казачьих войск, которые и издавались в последующие года после 1835, разновременно для того или другого войска. Ныне существует при главном управлении иррегулярных войск «комитет для пересмотра всех казачьих законоположений» и для начертания новых, современных. В комитете этом членами-представителями от всех казачьих войск.

Получив отставку от службы, Денисов занялся воспитанием внучек и улучшением своих имений, до крайности расстроенных и обремененных долгами. Он принужден был прибегнуть к займу, обращался ко многим, но ни в ком не нашел помощи, исключая родного брата своего — генерал-майора Логина Карповича Денисова, «но и тот помог вполовину». Гувернантка внучек, вдова чиновника, Клара Фейганг, оставила дом Денисова, и он взял престарелую француженку с дочерью, 20-ти лет. В первый год дело воспитания внучек шло хорошо, но потом гувернантка стала капризничать и требовала удвоить жалованье, несмотря на то, что получала почтенную цифру, 1500 рублей в год, так что Денисов принужден был ей отказать. Вслед за тем посетил его генерал-майор Любецкий, с сыном, отставным гвардии поручиком, и начал сватать за сына старшую внучку Андрияна Карповича. Брак состоялся. Потом и младшая внучка его выдана в замужество за хорунжего донского войска, Никанора Акимовича Машлыкина*.

______________________

У Денисова был еще внук от той же дочери, Андриян Иванович Егоров. О нем в Записках Андрияна Карповича не упоминается, вероятно, потому, что внук воспитывался у отца в Орловской губернии. Впоследствии внук этот наследовал все имение деда — Андрияна Карповича. А.Ч.

______________________

В начале рассказа Денисов упомянул, что он всю жизнь свою лечился. Служебные огорчения последнего времени еще более расстроили его здоровье. По прибытии из Новочеркасска в имение его, он редко когда мог заснуть. «Каждую ночь», — говорил он, — «я почти можно сказать совершенно не сплю». По слабости здоровья Денисов не мог принять участие и в свадьбе своей младшей внучки, почему просил родную сестру свою, жившую в замужестве за 400 верст от него*, "принять на себя попечение выдать сию последнюю; и так брак «сей совершился, которого я и не видел», говорит он.

______________________

Варвару Карповну, бывшую в замужестве за донским полковником, Петром Захаровичем Сычовым. А.Ч.

______________________

Здесь оканчиваются Записки Андрияна Карповича Денисова.

Славный атаман Войска Донского, сподвижник Суворова, столь любезный ему витязь «Карпович» прожил после удаления от службы еще 20 лет и умер 78 лет от роду, в 1841 г., в деревне своей Анастасиевке, на Дону, в Миусском округе. Кажется, он имел ордена: св. Александра Невского, полученный в бытность войсковым атаманом, и св. Георгия 3-й степени, но когда эти ордена ему пожалованы — в Записках не упоминается*. Потомства мужеского пола у него не было. Ближайшим родственником его в настоящее время есть — отставной гвардии полковник, Илья Васильевич Денисов, потомок прадеда Андрияна Карповича — Денисова-Батыря, от второго сына последнего, Федора Денисовича (Андриян Карпович был внук первого сына Дениса-Батыря, Петра Денисовича). В этой второй отрасли Дениса-Батыря, была также замечательная личность: внук его, бригадир Илья Федорович. Боевые подвиги Ильи Федоровича в прусскую войну награждены в 1755 г. Императрицею Елисаветою Петровною большою золотою медалью с ее портретом, а потом такими же медалями от Екатерины Великой и от австрийской Императрицы Марии-Терезии. В рескрипте на его имя от Императрицы Екатерины II значится: «Я собственноручно возложила на вас орден св. Владимира 3-й степ.», а из актов Военной коллегии видно, что все несовершеннолетние сыновья Ильи Федоровича, за службу отца, произведены в войсковые старшины, тогда как последний из этих сыновей, Авксентий (дед ныне живущего полковника Ильи Васильевича Денисова), был еще в колыбели.

Сообщ. Ад. П. Чеботарев

______________________

В формулярном списке за 1818 г. показан он кавалером: св. Анны 1-й ст., св. Владимира 2-й ст. и св. Иоанна Иерусалимского. Сверх того, он имел золотую саблю, алмазами украшенную и прусские ордена: Красного Орла и За достоинства (pour le merite). А.Ч.

Впервые опубликовано: «Русская Старина» 1874, N 5, 11 и 12; 1875, N 1, 2 и 3).

Оригинал здсеь: http://dugward.ru/library/kazaki/denisov_zapiski.html.