Записки одной молодой немецкой дамы, живущей ныне в Париже править
Англичанки, сюда приезжающие, не могут славиться красотой. Весьма немногие из них приятны лицом, и почти ни одна не умеет одеваться со вкусом; однако француженки с некоторого времени перенимают их моды, украшая все по-своему. Это их талант; что на англичанке дурно, то на парижской красавице мило, и дает ей вид скромности, который напоминает старину. Только две англичанки были замечены в Париже по их красоте: леди Кев и госпожа Тальбот. — Англичане живут здесь обыкновенно недели две. Из них всех более отличился умом лорд Петти, сын маркиза Ландсдауна: молодой человек двадцати лет. Парижские ученые должны были удивляться его сведениям, и первый консул несколько раз говорил с ним.
Недавно один любитель художеств и талантов давал праздник в честь новой славной Гереневой картине (которой содержание взято из Федры). На столе был поставлен Расинов бюст. Подле Гереня сидела молодая актриса Дюшенуа, играющая Федру; напротив их стихотворец Легуве. Пили следующие тосты[1]: Расину — Рафаэлю — живописцам в поэзии — друзьям талантов — герою, защитнику муз — миру — свободе.
Скажу несколько слов об известных людях, с которыми мне удалось познакомиться в Париже. Целый год жила я здесь с госпожой Жанлис в одном доме. Она совершенно посвятила себя литературе, и теперь всего более занимается своим журналом, украшаемым ее сказками. Не только весь Париж читает их, но всякая тотчас переводится и на иностранные языки: на английский, немецкий и проч. Деятельное воображение и редкое знание света служат для госпожи Жанлис богатым источником новых мыслей и планов. Кажется, что она всегдашними трудами не истощает, а только острит свой авторский ум. Самый обыкновенный случай открывает ей тайности человеческого сердца и представляет то важные, то приятные идеи. Дух ее живет, так сказать, в тихих наблюдениях. В самых младенческих летах она показывала особенную склонность к чтению, авторству, музыке и живописи, хотя родители и не дозволяли ей учиться сему последнему искусству. «Я имела совершенную страсть к живописи», сказала нам однажды госпожа Жанлис: «если бы дали мне волю, то я вместо книг писала бы теперь исторические картины, и представила бы на них все то, что мной изображено в романах. Всего более хотелось мне изобразить кистью славных в истории женщин, главные черты и добродетели жизни их. Но матушка позволяла мне учиться только музыке и танцеванию. Я могла тихонько сочинять, а не рисовать; когда же вышла на свою волю, тогда уже было поздно». — Десяти лет она сочинила комедию, восемнадцати Замок истины, сказку, напечатанную вместе с Деревенскими вечерами. На семнадцатом году познакомилась с Бюффоном. Сей великий муж был образователем ее таланта, открыл ей богатые источники французского языка и тайнейшие его сокровища. Она питала ум свой чтением превосходных авторов. Двадцати пяти лет имела уже необыкновенные сведения, написала Адель и Теодора, Театр воспитания; знала латинский, английский, итальянский язык; танцевала, пела, играла на арфе прекрасно и была редкой актрисой; однако, любя светские удовольствия, еще более любила уединение; часто с детьми герцога Орлеанского на целые месяцы заключалась в монастырь, чтобы заниматься единственно их воспитанием и чтением. Двор, при котором она жила, знакомства великих мужей Европы, путешествия во Франции, Англии, Италии, Швейцарии, были для нее способом узнать свет, людей и натуру, как немногие знают их; ее сочинения то доказывают. Принужденная выехать из Франции, в десятилетнее свое отсутствие издала она 12 томов; а возвратясь в Париж, написала множество прекрасных сказок, прибавила два тома к Летописям добродетели и том к Матерям-соперницам; а скоро выдаст еще больший роман. Беспрестанная работа не позволяет ей выезжать. Накануне нового года она приехала к тетке своей, госпоже Монтенон, у которой не была уже несколько месяцев, и которая встретила ее с великой лаской, жалея, что так долго не видалась с нею. Госпожа Жанлис сказала: ma chere tante, mon metier me prend tout mon tems (извините: ремесло мое отнимает у меня все время). Тетка с любезностью старой француженки отвечала ей: eh, ma niece! peut on appeller un metier tant de gloire? (ах! можно ли, любезная племянница, называть ремеслом такую славу?) — Живучи с госпожой Жанлис в одном доме, я очень редко наслаждалась ее разговорами. Она беспрестанно или читает или пишет; живет только для авторства, и даже (как мне казалось) скучает самыми умными людьми, которые иногда к ней приезжают.
Я познакомилась также с г. Фьеве, автором приятных романов Фредерика и Сюзеты. Он имеет истинный талант, но с некоторого времени употребляет его во зло, объявив себя врагом философии и рыцарем веры, которая не имеет нужды в рыцаре. Фьеве унижает Вольтера, Жан-Жака и делает себя шутом в глазах благоразумия. Как люди переменяются! Сей человек, будучи однажды у госпожи Жанлис, уговаривал ее не трогать праха мертвых, и с дружеской искренностью сказал: «Вы уже так славны, что не имеете нужды обращать на себя внимания публики едкими сатирами. У вас есть неприятели; они молчат, пока вы пишете единственно для удовольствия публики и для успехов доброго воспитания; но война снова начнется, если вздумаете опять бранить философов, Вольтера, Руссо и других». Госпожа Жанлис после того казалась несколько времени сердитой на Фьеве, и не приняла его благоразумного совета. Это не чудно; но мудрено, что сам он, рассуждав так хорошо, вдруг начал писать против великих мужей, живых и мертвых, к сожалению всех друзей его, которые любят в нем талант и доброе сердце.
Говоря об интересных людях в Париже, должна я наименовать одну из любезнейших женщин в свете: госпожу С. Симон, дочь маркиза Шанграна и вдову несчастного принца Юлия Рогана. Она жила только шесть месяцев с милым супругом, любила его со всей нежностью прекрасного, невинного сердца, и должна была проводить на эшафот… Время не загладило образа душевной меланхолии на приятном лице ее; но дружба и музы служат ей утешением. Госпожа С. Симон поет как ангел, так выразительно и трогательно, что голос ее всегда отзывается в сердце. Она сама с удивительным искусством сочиняет музыку, если можно так назвать вдохновение сердца и язык горестной чувствительности; пишет также и стихи, милые, нежные, но показывает их не многим. Все говорят с восторгом о ее таланте, хотя она поет единственно в кругу родных и друзей. Один из них, страстный любитель музыки, сказал мне, что только славный Гара и госпожа С. Симон умеют петь романсы. Собрания в ее доме опровергают злоречие тех людей, которые утверждают, что нынешний тон всех парижских обществ чрезмерно волен: любезность и благопристойность составляют душу ежедневного общества госпожи С. Симон. Иногда бывает у нее чтение, и всякий день музыка. Мужчины соблюдают в разговоре правила вкуса, а женщины не стыдятся показывать ума своего. Злословие и насмешки нетерпимы; дозволяется одна остроумная шутливость, которая веселит людей, не оскорбляя тонкого морального чувства.
Записки одной молодой немецкой дамы, живущей ныне в Париже: [О встрече с С. Ф. Жанлис и Ж.Фьеве] / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 9, N 11. — С. 199-206.
- ↑ Французы и немцы приняли это английское слово. Нельзя сказать: пить Расиново здоровье; нельзя желать здоровья мертвым. Пить тост есть величать или славить, или изъявлять доброе желание.