Виктор Ирецкий
правитьЗаписки каноника
правитьЯ, Мартын Бросций, каноник капитула св. Флориана, записываю здесь примечательную историю, которая дошла до меня, как одного из депутатов суда Коронного Трибунала в Люблине. Призывая в свидетели Имя Господа нашего Иисуса, утверждаю, что я пишу правду.
Знаю, что жизнь моя не безгрешна и что я сам поддавался соблазнам. Но теперь мое иссохшее сердце чисто. В убогую келию мою не доходит шум людских голосов; полночный час тяготеет надо мной; по крайней старости своей, приближающей меня к иной жизни, я покорил в себе гордыню и лицеприятие. Бесстрастно хочу я поведать о том, что слышал и видел.
В лето от воплощения Бога Слова 1636-е божественное наказание постигло размножившихся в Люблине евреев. Их нечестивые, дерзкие поступки, а особенно их раввинов и школьников против христиан, всегда оставались не обнаруженными. Но вот десница Господня простерлась и над ними, и было это показано великим чудом.
Жил близ нашего города, в обители отцов-кармелитов, послушник по имени Павел. Был он с виду невзрачен, по знаниям ничтожен, и отцы-кармелиты посылали его в город собирать милостыню во имя Божие, как это полагается по уставу, от двери к двери. Между тем, неверные евреи уже давно подыскивали какого-либо непорочного душою христианина, дабы удовлетворить свою жестокость и безбожное изуверие. Полагая, что простота указанного выше монаха, по виду своему невинного жизнью и нравом, лучше всего подходит для задуманной ими цели, евреи поручили одному из своих, по имени Мордухаю, чтобы он из тела его источил кровь для общего блага их достойной проклятия религии.
Но думавшие так о простоте послушника Павла евреи ошибались, ибо я, Мартын Бросций, каноник капитула св. Флориана, много лет знал этого человека и утверждаю, что ни один из семи смертных грехов не был чужд ему. Он был пьяница, мошенник и лгун, и я давно собирался известить об этом отцов кармелитов, доверчиво посылавших его собирать милостыню и полагавших, что с его толстых губ срывались только одни молитвы. Но к делу это не относится, ибо чудо, происшедшее с этим нечестивцем, не перестает быть чудом.
В пятую седмицу, перед праздником св. Лаврентия мученика, в самый полдень, евреи заманили Павла ласковыми словами в кривые и грязные улицы своего квартала. Здесь, отобрав у него все деньги и сорвав с него ветхую монашескую разорванную рясу, жестокие палачи уложили его на приготовленное для того заранее ложе. Скорбным голосом стал умолять несчастный монах о сохранении жизни. Злодеи же смеялись… Господи, внемли старческому шепоту и словам моим, падающим на сухой пергамент: накажи их, накажи тех, кто избег суда человеческого, дабы знали об этом грядущие века и дабы верные католики не отчаивались… Забыв страх Божий и презирая существующие законы, жиды совершили злодейство, при мысли о котором страшится ум, цепенеют статуты, а святое правосудие требует жесточайшего возмездия. Они разрубили монаха на 22 части, отделив сначала ноги, руки, голову, а затем рассекли туловище на 17 частей с таким искусством, которое явно изобличало их глубокое знакомство с анатомией. И в то время, как Мордухай оскверненными устами своими бормотал какой-то чародейский стих, ему одному понятный, остальные злодеи, вынув грешное сердце монаха, с жадностью стали лизать его. Части же тела, отделенные друг от друга, были положены на решето, через которое просачивалась кровь, упадавшая в три подставленные под решето сосуда. Так рассказывал сам потерпевший.
Но не хватило бы у меня сил описывать все это ужасное преступление, если бы я не знал, что в дальнейшем Творец положил предел зверству евреев: Всевидящим оком Своим заметил Господь злое дело и, хотя послушник был недостаточно благочестив для общения с небом, Творец в Своей благости пожалел несчастного и внушил ему мысль вспомнить «Песнь папы Урбана», столь помогающую в невзгодах.
Монах бледными, обескровленными губами прошептал три первых слова этой прекрасной молитвы, — и совершилось чудо. Части тела, с соизволения Божия, мгновенно соединились, и послушник ожил. Как некогда Лазарь, он, к ужасу злодеев, встал со своего ложа и спокойно направился к обители отцов-кармелитов, не испытывая никакой боли и не ощущая ни малейших повреждений на своем обескровленном теле.
Поистине, это было великое чудо, и я счел своим долгом запечатлеть его для будущих времен, как это в свое время делали Метафраст, Адона и Усуард.
Записав этот случай, я мог бы им и закончить свой поучительный рассказ, свидетельствующий о Промысле Божием, и если я продолжаю, то к тому меня побуждает доброе желание полностью удовлетворить справедливый гнев верующих сообщением о том, какую кару понесли злодеи.
Согласно статутам и коронным законам, генерал кармелитского ордена заявил обо всем этом господину Инстигатору Светлейшего Трибунала; послушник же Павел протестацию свою дважды подтвердил присягою. В силу сего декретом ясновельможных господ депутатов люблинского Коронного Трибунала предписано было произвести следствие.
Не стану говорить о том, что беспокойное и столь упорное в своих заблуждениях еврейское племя всячески старалось доказать, ссылаясь на действительно имевшийся закон, что дело это не подлежит ведению высокого Трибунала. Ясновельможный суд, в том числе и я, признал, что это нечеловеческое дело подсудно именно Трибуналу, uti supremo Judicio, и что только нам надлежит установить справедливую кару для злодеев.
Тревогою и ужасом были объяты презренные, а больше всех трепетал среди них Мордухай и другие призванные в суд вместе с ним.
Тогда обвиняемые как лично, так и через своих поверенных, — докторов медицины и уполномоченного от их синагоги, называемого попросту школьником, — ссылались на то, что еще король Сигизмунд Август пожаловал им привилегию и льготные грамоты, в которых было сказано: «Обвиняющий жида должен подтвердить свои слова четырьмя ни в чем незаподозренными христианами и тремя такими же жидами». И так как монах не мог представить таких свидетелей, то злодеи просили оправдать их.
С болью в своем сердце услышал я, как старейший из нас и опытный судья, прославленный своими делами, — не назову его имени, дабы не смущать благочестия, — говорил о том, что иудеи правы. В старческом упрямстве своем он не уяснил себе столь простой вещи, что не нужны никакие свидетели, если Сам Господь Бог засвидетельствовал это гнусное дело великим чудом. И какой же свидетель мог бы рассказать больше самого потерпевшего, разрезанного на 22 части.
Увы, не могу до сих пор понять, чьим и каким чарам подвергся престарелый и опытный судья, — не уступал он и логике. Смиренно заговорив со мною, он сказал:
— Предоставим, отец Мартын, Самому Господу Богу карать за дело, которое превосходит все доступное уму и чувствам человеческим.
Действуя так на мое благочестие, старый судья поступил лишь, как поступает в таких случаях Тончайший Доктор, он же Сатана.
И я сказал ему на это:
— Я буду судишь во имя Божие, и Он, несомненно, присутствующий здесь, научит меня.
После этого начался суд.
Памятуя о важности дела, зорко я следил за тем, как присягают вызванные Мордухаем свидетели. Согласно статутам, присягу жиды давали на маленькой скамеечке о трех ногах, под которыми лежала скользкая свиная кожа. Если бы присягающий жид соскользнул ногою с трехногой скамьи, то, по статуту, присяга его считалась бы уничтоженной, а сам он виновным. Долгом считаю записать здесь, что сей справедливый закон не увеличил, однако, числа обвиняемых и не уменьшил числа свидетелей.
Не стану далее записывать сложного для непосвященных судебного производства, установленного еще Цезарем Юстинианом. Укажу лишь, что Святое Распятие все время было перед глазами судей, и, стало быть, обвиняемые получили должное.
Следствие тянулось медленно, но верно. Так, с целью раскрытия того, для каких надобностей евреи нуждаются в христианской крови, Мордухай был предан пытке перед войтовским люблинским присутствием. Но в упрямстве своем он говорил, что евреи ни в какой крови нужды не имеют.
После же того, как он трижды был вздернут на дыбу, отчего руки и ноги его повыскакивали из суставов, и трижды был подвергнут жжению свечами, он добровольно сделал показание, что кровь жидам нужна для смачивания глаз у слепорожденных детей, после чего последние становятся зрячими. Лишь только он сказал это, наступила его смерть, именуемая turpis, что значит позорная.
Таким образом, Господь, не пожелав в благости Своей вводить в искушение нас, судей, Сам покарал нечестивца. Высокому суду оставалось лишь, согласно коронным законам, повелеть голову означенного Мордухая посадить на кол на распутьи вне города, а тело его сжечь, дабы не сохранилось и следа от этого нечестивца.
Остальные же иудеи после пытки были оправданы, ибо даже сам послушник Павел не упоминал об них в своей протестации. Но так как наказанный божеским установлением Мордухай принадлежал к кагалу люблинскому, то постановлено было взыскать с последнего 300 злотых в пользу суда. В пользу же монастыря отцов-кармелитов поведено было забрать все то золото и серебро, что найдется в двух люблинских синагогах, дабы путем очищающего огня наготовить из них костельную утварь. Признаюсь, что на последнем штрафе настаивал я.
Продумав с помощью Господа Бога означенное решение генерального суда Коронного Трибунала, вслух я произнес слова, которые некогда любил говорить его святейшество папа Пий IV:
— Pro ut in schedula!
Самый приговор был произнесен in contumaciam, о чем при барабанном бое и трубных звуках было объявлено на рынке. И по совести запишу я здесь, что в городе Люблине, даже из людей самых преклонных лет, никто не запомнит, чтобы когда-либо был вынесен приговор более справедливый и мягкий.
В убогой келье моей, где я описываю эту замечательную историю, тяготеет надо мною в предутренний час и одна глубокая печаль. Скорблю я о послушнике Павле из обители отцов-кармелитов. К огорчению верных католиков укажу, что милость Божия и великое чудо не вразумили этого негодного. Он не изменил своего гнусного образа жизни, продолжая быть тем же мошенником и лгуном, а позже был еще уличен в краже денег из костельной кружки и в прелюбодеянии со старухой-нищенкой, за что понес должное возмездие.
А теперь, по обычаю многих писавших, возблагодарим Создателя, который избавил нас от недостатков, присущих изображенным здесь людям, и помолимся, чтобы Он даровал нам их добродетели. Аминь.
Источник текста: Гравюры. Рассказы / В. Ирецкий. — Пб.: А. С. Каган, 1921. — 85 с.; 16 см.