Записки двух новобрачных (Бальзак)/ДО

Записки двух новобрачных
авторъ Оноре Бальзак, пер. Оноре Бальзак

Оригинал: фр. Mémoires de deux jeunes mariées, опубл.: 1842. — Источникъ: az.lib.ru • Перевод Е. М. Чистяковой-Вэр (1899).

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ БАЛЬЗАКА

ТОМЪ ДВАДЦАТЫЙ. МЕЛКІЯ НЕВЗГОДЫ СУПРУЖЕСКОЙ ЖИЗНИ. Переводъ Е. Г. Бекетовой. ЗАПИСКИ ДВУХЪ НОВОБРАЧНЫХЪ Переводъ Е. М. Чистяковой-Вэръ. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, № 16.

1899.

ЗАПИСКИ ДВУХЪ НОВОБРАЧНЫХЪ.

Посвящается Жоржъ Зандъ.

Это, дорогой Жоржъ, не усилитъ славы вашего имени, которое бросить свой волшебный отблескъ на мое сочиненіе; но я дѣйствую не поддаваясь ни разсчету, ни скромности. Я хочу только выказать вамъ чувство истинной дружбы, которое не прерывалось во время нашихъ путешествій и разлукъ, продолжалось, несмотря на наши занятія и злобу свѣта. Конечно, это чувство никогда не измѣнится. Моимъ произведеніямъ будетъ сопутствовать вереница дружескихъ именъ, и мысль о ней заставляетъ меня ощущать нѣкоторое удовольствіе, примѣшивающееся къ горечи, вызываемой многочисленностью моихъ произведеній; вѣдь мои книги послужатъ лишь напоминаніемъ объ упрекахъ, сыпавшихся на меня за мою угрожающую плодовитость, — точно міръ, стоящій передо мной, не плодовитѣе меня! Развѣ не пріятно думать, Жоржъ, что когда-нибудь антикварій, занимающійся забытыми литературами, найдетъ въ этомъ спискѣ только великія имена, благородныя сердца, слѣды чистой и святой дружбы, представителей славы нашего столѣтія? Развѣ я не могу гордиться этимъ счастьемъ, болѣе вѣрнымъ, нежели успѣхъ, который никогда не бываетъ безспорнымъ? Развѣ для того, кто васъ знаетъ, не счастье имѣть возможность назвать себя тѣмъ, чѣмъ я называю себя, подписываясь

Вашъ другъ
Де-Бальзакъ.

Парижъ, іюнь 1840 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Г-жѣ Рене де-Мокомбъ

Парижъ. Сентябрь.

Дорогая моя козочка, я тоже на волѣ! Если ты мнѣ не написала въ Блуа, то значитъ я первая явилась на наше милое письменное свиданіе. Подними прелестные черные глаза, устремленные на мою первую фразу, и прибереги удивленное восклицаніе до письма, въ которомъ я разскажу тебѣ о моей первой любви. Постоянно слышишь, что люди говорятъ о первой любви; значитъ, бываетъ и вторая? «Молчи, — скажешь мнѣ ты, и спросишь: — объясни, какъ же ты вышла изъ монастыря, въ которомъ должна была постричься?» Дорогая моя, что бы ни происходило въ монастырѣ кармелитокъ, мое освобожденіе — самая естественная вещь на свѣтѣ. Упреки испуганной совѣсти оказались сильнѣе неумолимыхъ рѣшеній, вотъ и все. Тетушка не хотѣла, чтобы я на ея глазахъ зачахла и умерла; она побѣдила мою мать, которая прежде считала послушничество лучшимъ лекарствомъ отъ моей болѣзни. Черная меланхолія, охватившая меня послѣ твоего отъѣзда, ускорила эту счастливую для меня развязку. И вотъ я въ Парижѣ, мой ангелъ; я тебѣ обязана счастьемъ быть здѣсь. Если бы ты могла видѣть меня, моя Рене, въ тотъ день, когда ты уѣхала, ты возгордилась бы тѣмъ, что могла внушить такія глубокія чувства такому молодому сердцу. Мы до того часто мечтали вмѣстѣ съ тобой, столько разъ вмѣстѣ же распускали крылья, жили такой общей жизнью, что, казалось, срослись, какъ тѣ двѣ венгерки, о смерти которыхъ намъ разсказывалъ г-нъ Бовизажъ^[1], господинъ съ фамиліей, такъ не шедшей къ нему, что лучшаго доктора для монастыря невозможно было бы и выбрать! Развѣ ты не бывала больна въ одно время съ твоей милочкой? Среди глубокаго унынія я могла только перебирать все узы, связывавшія насъ; я воображала, что разлука порвала ихъ; я, какъ голубка, разлученная съ голубкомъ, чувствовала отвращеніе къ жизни, я находила прелесть въ смерти и потихоньку умирала. Быть въ монастырѣ кармелитокъ въ Блуа, боясь постриженія, безъ предисловія г-жи де-ла-Вальеръ и безъ моей Рене — да вѣдь это составляло болѣзнь, болѣзнь смертельную! Монотонная жизнь, каждый часъ которой приноситъ съ собой извѣстную обязанность: чтеніе молитвъ, исполненіе какой-либо работы, причемъ всѣ дни до такой степени походятъ одинъ на другой, что повсюду можно съ увѣренностью сказать, что дѣлаетъ кармелитка въ такой-то часъ дня или ночи — ужасна; для существа, ведущаго ее, все окружающее становится совершенно безразличнымъ, а между тѣмъ мы придавали этой жизни громадное разнообразіе: полетъ нашего духа не зналъ границъ; фантазія вручала намъ ключъ къ своему царству; мы были другъ для друга поперемѣнно очаровательными гипногрифами; наиболѣе бодрая пробуждала спавшую, и наши души рѣзвились, овладѣвая запрещеннымъ для насъ міромъ. Даже житіе святыхъ помогало намъ понимать наиболѣе скрытыя отъ насъ вещи. Въ тотъ день, когда я лишилась твоего общества, я сдѣлалась тѣмъ, чѣмъ мы считаемъ кармелитку: современной Данаидой, которая не старается наполнить бездонную бочку, а вытягиваетъ изъ какого-то колодца пустое ведро, надѣясь, что оно окажется полнымъ. Тетушка не знала нашей внутренней жизни. Она не могла объяснить себѣ моего отвращенія къ жизни; вѣдь она создала для себя небесное царство изъ двухъ арпановъ своего монастыря. Вступитъ въ монастырскую жизнь въ наши лѣта можетъ только существо до крайности простое, — а мы съ тобой, моя дорогая козочка, не таковы, — или же человѣкъ, горящій пламенемъ самоотреченія, которое придаетъ высокое благородство моей теткѣ. Тетушка принесла себя въ жертву обожаемому брату. Но кто можетъ пожертвовать собою ради незнакомыхъ людей или ради идеи?

Вотъ уже скоро двѣ недѣли, въ моей головѣ толпится столько невысказанныхъ безумныхъ словъ, столько похороненныхъ въ сердцѣ думъ, столько замѣчаній и разсказовъ, которыми я могу подѣлиться только съ тобою, что я задохнусь, если не буду хотя бы писать тебѣ взамѣнъ нашихъ прелестныхъ бесѣдъ. Какъ необходима для насъ жизнь сердца! Я начинаю мой дневникъ, воображая, что и ты тоже начала писать записки, что вскорѣ я буду жить въ твоей чудной долинѣ Жемено, о которой я знаю только съ твоихъ словъ; что и ты будешь жить въ Парижѣ, извѣстномъ тебѣ по однимъ нашимъ мечтамъ.

Итакъ, мое прелестное дитя, въ одно прекрасное утро, которое останется навсегда отмѣченнымъ розовой закладкой въ книгѣ моей жизни, изъ Парижа пріѣхала компаньонка и Филиппъ, бабушкинъ лакей; ихъ послали за мною. Тетушка приказала мнѣ придти въ ея комнату; когда она сообщила мнѣ неожиданную для меня новость, я онѣмѣла отъ радости и смотрѣла на нее съ глупымъ видомъ.

— Мое дитя, — сказала мнѣ она своимъ горловымъ голосомъ, — я вижу, что ты безъ сожалѣнія покидаешь меня; но мы прощаемся не навсегда; мы еще увидимся съ тобой; Господь отмѣтитъ твое чело знакомъ избранниковъ; въ тебѣ живетъ гордость, которая можетъ привести и на небо и въ адъ, но ты слишкомъ благородна, чтобы опуститься, я знаю тебя лучше, чѣмъ ты себя знаешь, въ тебѣ страсть не сдѣлается тѣмъ, во что она превращается въ душахъ обыкновенныхъ женщинъ. Тетка тихонько привлекла меня къ себѣ и поцѣловала въ лобъ; я почувствовала сжигающій ее огонь, который омрачилъ лазурь ея глазъ, придалъ нѣжность ея вѣкамъ, покрылъ морщинами ея золотистые виски и сдѣлалъ желтымъ это прекрасное лицо. Дрожь пробѣжала по мнѣ. Не отвѣчая ей, я цѣловала ея руки:

— Дорогая тетя, — сказала я наконецъ, — если ваша очаровательная доброта не заставила меня найти вашъ параклетъ цѣлительнымъ для тѣла и восхитительнымъ для души, я буду такъ плакать, возвращаясь сюда, что вамъ самой не захочется, чтобы я снова пріѣхала въ монастырь, я захочу вернуться къ вамъ только послѣ измѣны моего Людовика XIV, а если мнѣ удастся его поймать, то одна смерть вырветъ его изъ моихъ рукъ! Я не буду бояться разныхъ Монтеспанъ.

— Ахъ, безумная, — сказала она улыбаясь, — не оставляй здѣсь этихъ суетныхъ мыслей, увози ихъ съ собой и знай, что ты скорѣе Монтеспанъ, нежели Лавальеръ.

Я поцѣловала ее. Бѣдная женщина не могла удержаться отъ желанія проводить меня до кареты. Ея глаза то разглядывали отцовскій гербъ, то устремлялись на меня.

Ночь застала меня въ Божанси; я была въ какомъ-то нравственномъ оцѣпенѣніи, вызванномъ страннымъ прощаніемъ съ теткой. Что ожидало меня въ свѣтѣ, къ которому я такъ стремилась? Дома никто не встрѣтилъ меня; ожиданія моего сердца не сбылись: мама уѣхала въ Булонскій лѣсъ, отецъ сидѣлъ въ совѣтѣ; мой братъ, герцогъ Реторе, какъ мнѣ сказали, всегда возвращается только затѣмъ, чтобы переодѣться къ обѣду. Мадмуазель Гриффитъ^[2] (у нея есть когти) и Филиппъ проводили меня въ мои комнаты.

Мнѣ отвели бывшее помѣщеніе княгини Воремонъ, моей бабушки, которую я такъ любила. Отъ нея я получила какое-то состояніе, о которомъ никто ничего не говорилъ мнѣ. Читая эти строки, ты тоже почувствуешь грусть, охватившую меня при входѣ въ эти комнаты, освященныя для меня воспоминаніями. Въ бабушкиномъ помѣщеніи все осталось такъ же, какъ было при ней. Меня ждала кровать, въ которой она умерла. Сѣвъ на край ея кушетки, я плакала, не замѣчая, что я не одна; мнѣ вспоминалось, что я часто становилась на нее на колѣни, чтобы лучше слушать бабушку. Отсюда я смотрѣла на ея исхудалое отъ страданій лицо, полузакрытое рыжеватыми лентами. Мнѣ чудилось, что въ этой комнатѣ еще стоитъ тепло, которое она поддерживала въ ней. Почему мадмуазель Арманда-Луиза-Мари де-Шолье принуждена, точно крестьянка, ложиться въ постель своей матери чуть не въ день ея смерти? Мнѣ казалось, что княгиня, скончавшаяся въ 1817 г. умерла всего вчера. Я видѣла въ этой комнатѣ множество вещей, которымъ не слѣдовало бы въ ней быть; онѣ доказывали, до какой степени люди, занятые дѣлами міра сего, мало заботятяся о своихъ близкихъ, до какой степени послѣ смерти этой благородной женщины о ней мало думали, между тѣмъ какъ она, конечно, будетъ однимъ изъ самыхъ великихъ женскихъ образовъ XVIII столѣтія. Филиппъ понялъ причину моихъ слезъ. Онъ сказалъ, что княгиня завѣщала мнѣ свою мебель. Вдобавокъ мой отецъ оставлялъ большія комнаты въ томъ видѣ, въ который ихъ привела революція. Наконецъ, я поднялась съ кушетки. Филиппъ открылъ передо мной дверь въ маленькую гостиную, которая приходится рядомъ съ большимъ пріемнымъ заломъ; передо мной явилось знакомое мнѣ разрушеніе: въ верхнихъ частяхъ дверей зала, тамъ, гдѣ нѣкогда красовались драгоцѣнныя картины, теперь однѣ пустыя рамки; вся мраморная отдѣлка сломана, зеркала унесены. Прежде я боялась подниматься по большой лѣстницѣ и проходить черезъ эти высокіе пустые покои; идя въ княгинѣ, я выбирала маленькую лѣсенку, которая вьется подъ сводомъ большой и заканчивается у потайной двери ея уборной.

Мое помѣщеніе, состоящее изъ гостиной, спальни, и извѣстнаго тебѣ по моимъ разсказамъ хорошенькаго кабинета, отдѣланнаго золоченымъ серебромъ и золотомъ, находится въ павильонѣ, который стоитъ со стороны бульвара Инвалидовъ. Только стѣна, покрытая ползучими растеніями, и великолѣпная аллея изъ деревьевъ, вѣтки которыхъ смѣшиваются съ листвой вязовъ боковой аллеи бульвара, отдѣляютъ отель отъ улицы. Если бы не соборъ, если бы не сѣрая громада дома Инвалидовъ, можно было бы подумать, что насъ окружаетъ лѣсъ. Стиль этихъ комнатъ и ихъ положеніе говорятъ, что нѣкогда онѣ служили парадными покоями герцогинь Шолье; помѣщеніе герцоговъ, вѣроятно, находится въ противоположномъ павильонѣ; оба флигеля приличнымъ образомъ раздѣлены корпусомъ зданія и переднимъ павильономъ, въ немъ-то и лежатъ тѣ темные залы, которые мнѣ показалъ Филиппъ; они все еще лишены своего убранства и остаются въ томъ видѣ, въ какомъ я ихъ видѣла въ дѣтствѣ. Замѣтивъ удивленіе, отразившееся на моемъ лицѣ, Филиппъ принялъ таинственный видъ. Дорогая моя, въ этомъ дипломатическомъ домѣ всѣ люди молчаливы и таинственны! Слуга сказалъ мнѣ, что мои родители ожидаютъ закона, въ силу котораго эмигрантамъ будетъ возвращена цѣнность ихъ погибшаго имущества. Мой отецъ не хочетъ возобновлять дома, пока ему не вернутъ этой суммы. Архитекторъ короля оцѣнилъ убытокъ въ триста тысячъ ливровъ. Послѣ сообщенія Филиппа я упала на софу моей гостиной. Какъ, вмѣсто того, чтобы употребить эти деньги на мое замужество, мой отецъ предоставлялъ мнѣ умирать въ монастырѣ? Вотъ какое соображеніе явилось въ моемъ мозгу на порогѣ этой двери. О, Рене, я мысленно прижалась головой къ твоему плечу, я перенеслась въ тѣ дни, въ которые бабушка оживляла эти двѣ комнаты! Вы, единственныя существа, любившія меня далеко: она живетъ только въ моемъ сердцѣ, а ты въ Макомбѣ, на разстояніи двухсотъ льё отъ меня! Эта старуха съ такимъ молодымъ взглядомъ любила просыпаться отъ звука моего голоса. Какъ мы понимали другъ друга! Воспоминанія совершенно измѣнили мое настроеніе! Я увидѣла нѣчто священное въ томъ, что сперва находила профанаціей. Мнѣ показалось пріятнымъ вдыхать запахъ пудры à la maréchale, еще носившійся здѣсь, спать подъ пологомъ изъ желтаго дама съ бѣлымъ рисункомъ, на которомъ взгляды и дыханіе бабушки должны были оставить частицу ея души! Я приказала Филиипу все вычистить, придать моему помѣщенію жилой видъ. Я сама показала, какъ разставить мебель. Я осмотрѣла бабушкины вещи и сказала, какимъ образомъ можно обновить любимыя мной древности. Бѣлыя стѣны спальни нѣсколько потемнѣли отъ времени; золото прихотливыхъ арабесокъ мѣстами приняло красноватые оттѣнки, но все это гармонируетъ съ вялыми красками ковра, подареннаго бабушкѣ Людовикомъ XV. Въ комнатѣ находятся портретъ этого короля, присланный имъ же, часы, подарокъ маршала де-Сакса; фарфоровыя украшенія камина, отъ маршала Ришелье. Противъ портрета короля виситъ портретъ моей бабушки въ овальной рамѣ; на немъ она изображена двадцатипятилѣтней женщиной. Портрета князя въ комнатѣ нѣтъ. Мнѣ нравится это нелицемѣрное откровенное забвеніе, которое одной чертой обрисовываетъ ея чудный нравственный обликъ. Разъ, когда бабушка была очень больна, ея духовникъ принялся уговаривать ее позволить князю войти въ ея комнату. «Пусть войдетъ вмѣстѣ съ докторомъ и рецептами», сказала она. Надъ кроватью балдахинъ. Пологъ собирается прекрасными густыми, полными складками; вся мебель сдѣлана изъ золоченаго дерева и покрыта также желтымъ дама съ бѣлыми цвѣтами; на окнахъ такія же драпировки, подбитыя бѣлой матеріей, похожей на муаръ. Надъ дверями картины; кѣмъ онѣ написаны, я не знаю, но онѣ изображаютъ: одна — восходъ солнца, другая — лунную ночь. Каминъ замѣчательно отдѣланъ. Ясно видно, что въ прошломъ столѣтіи люди любили сидѣть у огонька. Тамъ происходили всѣ великія событія жизни. Самый очагъ, сдѣланный изъ позолоченной мѣди — чудо скульптурнаго искусства; каминный приборъ воехитительно законченъ; лопатка и щипцы превосходной работы, мѣхи — игрушечка. Экранъ — произведеніе фабрики гобеленовъ; отдѣланъ онъ прелестно; очаровательныя прихотливыя фигурки покрываютъ его рамку, ножки и боковыя вѣтки, все сдѣлано тонко, точно рѣзной вѣеръ. Мнѣ очень хотѣлось бы знать, кто подарилъ ей эту хорошенькую вещь, которую она такъ любила. Сколько разъ видала я, какъ бабушка сиживала передъ каминомъ, опираясь ногой о его рѣшетку и, откинувшись на спинку своей бержерки. Небрежная поза заставляла ея платье слегка приподниматься на колѣняхъ; а она то брала, то оставляла, то снова брала свою табакерку, обыкновенно помѣщавшуюся на маленькомъ столѣ, между коробочкой со сладкими лепешечками и шелковыми митенками. Была ли она кокеткой? До самой смерти бабушка заботилась о своей наружности, точно только наканунѣ съ нея писали ея чудный портретъ, точно она ожидала, что къ ней явится цвѣтъ придворныхъ, толпившихся кругомъ нея.

Видъ этой бержерки напомнилъ мнѣ неподражаемое движеніе, которое она, садясь, придавала юбкѣ своего платья. Женщины прежняго времени уносятъ съ собою многія тайны, обрисовывающія ихъ эпоху. Княгиня совершенно особенно поднимала голову, у нея была своеобразная манера бросать слова и взгляды, своеобразный языкъ котораго я не находила въ устахъ моей матери; въ выраженіяхъ бабушки крылось что-то тонкое и добродушное, но неподготовленное; она въ одно и то же время была словоохотлива и лаконична; она отлично разсказывала и умѣла въ трехъ словахъ набросать цѣлую картину. Главное же, она обладала той крайней свободой сужденій, которая, конечно, повліяла на складъ моего ума. Съ семи до десяти лѣтъ я жила подлѣ нея. Она такъ же любила, чтобы я приходила къ ней, какъ я бывать у нея. Ея пристрастіе ко мнѣ вызывало частыя ссоры между нею и матушкой, а вѣдь ничто не усиливаетъ такъ чувства, какъ ледяной вѣтеръ преслѣдованія! Какъ мило говаривала она мнѣ: «А вотъ и ты, маленькая рожица». Когда любопытство ссужало меня на время своими гибкими движеніями, и я, проскользнувъ между дверями, подходила къ ней, бабушка чувствовала, что я ее люблю и сама, любила мою наивную любовь, которая бросала солнечный лучъ на зиму ея жизни. Не знаю, что по вечерамъ дѣлалось у нея, но она принимала много народа, когда утромъ я на цыпочкахъ подходила къ ея комнатѣ, чтобы взглянуть, свѣтло ли у нея, я видѣла, что въ гостиной вся мебель сдвинута съ мѣста, что въ ней стоятъ игорные столы, а мѣстами виднѣется много табаку. Эта гостиная отдѣлана въ томъ же стилѣ, какъ и бабушкина спальня, въ ней странная мебель; всѣ деревянныя вещи покрыты рѣзьбой и опираются на козьи ножки. Черезъ зеркала извиваются двѣ гирлянды цвѣтовъ прекрасной рѣзьбы и фестонами спускаются внизъ по рамѣ. На консоляхъ размѣщены прекрасныя китайскія вазочки. Фонъ всей мебели пунцовый съ бѣлымъ. Моя бабушка была жгучей, пикантной брюнеткой, это можно видѣть по выбору окружавшихъ ее цвѣтовъ. Въ гостиной я нашла письменный столикъ, нѣкогда очень занимавшій меня; онъ отдѣланъ серебряными пластинками; его подарилъ бабушкѣ генуэзецъ Ломедлини. На каждой сторонѣ столика изображены занятія одного изъ четырехъ временъ года; человѣческія фигурки выпуклы; на каждой картинѣ ихъ нѣсколько сотенъ. Цѣлые два часа я провела здѣсь совсѣмъ одна, переживая мои воспоминанія среди святилища, въ которомъ скончалась одна изъ самыхъ знаменитыхъ по красотѣ и уму женщинъ двора Людовика XV. Ты знаешь, какъ въ 1816 году меня внезапно разлучили съ ней. «Поди проститься съ бабушкой», сказала мнѣ матушка.

Княгиня, повидимому, не была удивлена моимъ отъѣздомъ; она казалась нечувствительной къ нему. Бабушка встрѣтила меня совершенно такъ же, какъ всегда.

— Ты ѣдешь въ монастырь, мое сокровище, — сказала мнѣ она. — Ты увидишь тамъ твою тетку, это превосходная женщина. Я позабочусь, чтобы тебя не принесли въ жертву, ты будешь свободна и получишь возможность выйти замужъ за кого тебѣ вздумается.

Черезъ шесть мѣсяцевъ бабушка умерла; она передала завѣщаніе самому вѣрному изъ своихъ друзей, князю Талейрану. Посѣтивъ г-жу Шаржебёфъ, онъ нашелъ возможнымъ передать мнѣ черезъ нее, что княгиня запретила мнѣ принять постриженіе. Я надѣюсь, рано или поздно, встрѣтить князя и тогда онъ, безъ сомнѣнія, разскажетъ мнѣ что-нибудь еще. Итакъ, моя прелестная козочка, никто не встрѣтилъ меня, но я нашла утѣшеніе съ тѣнью дорогой княгини и принялась за исполненіе нашихъ условій, состоявшихъ въ томъ, помни это, что мы должны, самымъ подробнымъ образомъ описывать другъ другу наши дома и образъ нашего существованія. Такъ сладко знать, гдѣ и какъ живетъ любимое нами существо! Опиши мнѣ хорошенько все, что окружаетъ тебя, все, даже эффектъ свѣта заходящаго солнца на большихъ деревьяхъ.

Я пріѣхала 10 октября въ три часа пополудни. Въ половинѣ шестого пришла Роза и сказала мнѣ, что матушка вернулась; я сошла чтобы поздороваться съ ней. Моя мать занимаетъ въ нижнемъ этажѣ того же павильона комнаты, расположенныя совершенно такъ же, какъ мои. У насъ общая потайная лѣстница. Отецъ живетъ въ противоположномъ павильонѣ, но такъ какъ со стороны двора больше мѣста, отнимаемаго отъ насъ парадной лѣстницей, его помѣщеніе гораздо просторнѣе нашихъ. Несмотря на обязанности, возрожденныя для моихъ родителей возвращеніемъ Бурбоновъ, мои мать и отецъ продолжаютъ жить внизу и могутъ даже дѣлать тамъ пріемы, такъ велики дома нашихъ предковъ. Матушка сидѣла въ своей гостиной; въ этой комнатѣ ничто не перемѣнилось. Герцогиня была совершенно одѣта. Спускаясь со ступеньки на ступеньку, я думала, какъ обойдется со мною эта женщина, до того мало бывшая моей матерью, что въ теченіе восьми лѣтъ я получила отъ нея только два извѣстныхъ тебѣ письма. Я рѣшила, что разыгрывать неправдоподобную нѣжность недостойно меня, а потому приняла видъ идіотки-монахини; я вошла съ сильнымъ смущеніемъ въ душѣ. Но эта неловкость скоро разсѣялась. Моя мать была очень мила; она не выказала ко мнѣ притворной нѣжности, но не была и холодна, она не обошлась со мной, какъ съ чужой, но и не прижала къ сердцу, какъ горячо любимую дочь; она встрѣтила меня, точно мы разстались съ ней наканунѣ, обращалась со мной, какъ самая кроткая, искренняя подруга, говорила, точно смотря на меня, какъ на вполнѣ взрослую женщину, и прежде всего поцѣловала въ лобъ.

— Моя дорогая малютка, если вамъ суждено умереть въ монастырѣ, лучше живите среди насъ. Вы разрушили намѣренія вашего отца и мои собственныя, но мы не живемъ въ тѣ времена, когда дѣти слѣпо повиновались родителямъ. Г-нъ де-Шолье, такъ же какъ и я, желаетъ сдѣлать все, чтобы жизнь была пріятна для васъ и чтобы вы видѣли свѣтъ. Въ ваши лѣта я думала бы совершенно такъ же, какъ вы; поэтому я не сержусь на васъ; вы не можете понять, чего мы отъ васъ желали. Я не буду смѣшно-строга съ вами. Если вы сомнѣвались въ моемъ сердцѣ, то скоро увидите свою ошибку. Хотя я желаю дать вамъ полную свободу, но полагаю, что вы поступите благоразумно, слѣдуя совѣтамъ матери, которая будетъ вести себя относительно васъ, какъ сестра.

Герцогиня говорила нѣжнымъ голосомъ и въ то же время поправляла мою пелеринку. Въ тридцать восемь лѣтъ она хороша, какъ ангелъ; у нея синевато-черные глаза, шелковистыя рѣсницы, совершенно гладкій лобъ, такой бѣлый и розовый цвѣтъ лица, что можно подумать, будто она красится, удивительныя плечи и грудь, талія гибкая и тоненькая, какъ у тебя, руки поразительной красоты; онѣ молочно-бѣлы; ея ногти такъ гладки, что на нихъ всегда играетъ свѣтъ; мизинецъ ея руки слегка отдѣленъ, большой палецъ — законченное изваяніе изъ слоновой кости. Ноги ея соотвѣтствуютъ рукамъ, это испанскія ноги г-жи де-Ванденесъ. Если она такъ хороша въ сорокъ лѣтъ, она будетъ еще красивѣе въ шестьдесятъ.

Я отвѣчала, моя козочка, какъ покорная дочь, и отнеслась къ моей матери такъ же, какъ она ко мнѣ, даже еще лучше; ея красота меня побѣдила; я простила ей ея невниманіе ко мнѣ; я поняла, что такую женщину, какъ она, должна была увлекать роль царицы. Я высказала ей это наивно, точно будто говоря съ тобой. Быть можетъ, она не ожидала слышать словъ любви изъ устъ своей дочери. Мое искреннее восхищеніе тронуло ее; ея манеры измѣнились; она сдѣлалась еще милѣе и перестала говорить мнѣ вы.

— Ты — добрая дѣвочка, и я надѣюсь, что мы съ тобой останемся друзьями.

Это замѣчаніе показалось мнѣ прелестно-наивнымъ. Я не захотѣла показать произведеннаго на меня впечатлѣнія, такъ какъ сейчасъ же поняла, что мнѣ слѣдуетъ предоставлять ей думать, будто она гораздо умнѣе и хитрѣе своей дочери. Итакъ, я прикинулась дурочкой; она осталась отъ меня въ восторгѣ. Я нѣсколько разъ принималась цѣловать ея руки, говоря, что я невыразимо счастлива оттого, что она такъ добро поступаетъ со мной; что я чувствую себя совсѣмъ довольной; я даже подѣлилась съ нею своимъ страхомъ. Она улыбнулась, движеніемъ, полнымъ нѣжности, обняла меня за шею, притянула меня къ себѣ и поцѣловала въ лобъ.

— Дорогое дитя, — сказала она, — у насъ будетъ обѣдать кое-кто, можетъ быть, вы согласитесь со мной, что вамъ лучше подождать, пока портниха одѣнетъ васъ, и только тогда вступить въ свѣтъ, поэтому, повидавшись съ вашимъ отцомъ и братомъ, вы вернетесь къ себѣ.

Я охотно согласилась съ нею. Восхитительный туалетъ моей матери послужилъ для меня первымъ откровеніемъ того свѣта, о которомъ мы мечтали, но во мнѣ не шевельнулось ни малѣйшей зависти. Вошелъ отецъ.

— Вотъ ваша дочь, — сказала ему герцогиня.

Отецъ сразу овладѣлъ мною, благодаря своему ласковому обращенію. Онъ съ такимъ совершенствомъ разыгралъ роль отца, что я подумала, будто у него есть сердце.

— Вотъ она, эта непокорная дочь, — сказалъ онъ мнѣ, взявъ мои руки въ свои и цѣлуя ихъ скорѣе любезно, нежели съ чувствомъ отца. И герцогъ привлекъ меня къ себѣ, обнялъ за талію, сжалъ въ своихъ объятіяхъ и поцѣловалъ въ обѣ щеки и въ лобъ. — Вы вполнѣ вознаградите насъ за печаль, которую намъ причиняетъ перемѣна вашего призванія, если доставите намъ удовольствіе своими успѣхами въ обществѣ. Знаете ли, она со временемъ станетъ очень хорошенькой, и вы будете гордиться ею.

— Вотъ и вашъ братъ Реторе — Альфонсъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ красивому молодому человѣку, который вошелъ въ комнату, — это ваша сестра-монашенка, собирающаяся забросить въ крапиву свою рясу.

Мой братъ неособенно торопливо подошелъ ко мнѣ и пожалъ мнѣ руку.

— Поцѣлуйте же ее, — сказалъ ему герцогъ. Братъ поцѣловалъ меня въ обѣ щеки.

— Я очень радъ васъ видѣть, — сказалъ мнѣ Альфонсъ, — и я стою за васъ, противъ отца.

Я поблагодарила его; только мнѣ кажется, что Альфонсъ могъ бы хоть разъ заѣхать въ Блуа, когда онъ навѣщалъ въ Орлеанѣ нашего брата маркиза, гарнизонъ котораго стоитъ тамъ. Я ушла, боясь, чтобы не пріѣхали гости. Я немного устроилась у себя, поставила на пунцовый бархата прелестнаго письменнаго стола все необходимое, чтобы написать тебѣ письмо о моемъ новомъ положеніи.

Вотъ, моя прелестная бѣлая козочка, какъ произошло возвращеніе восемнадцатилѣтней дѣвушки послѣ девятилѣтняго отсутствія въ лоно одного изъ самыхъ знатныхъ семействъ Франціи. Меня утомило путешествіе, а также волненія: поэтому я легла, какъ бывало въ монастырѣ, въ восемь часовъ, послѣ ужина. Для меня сохранили даже маленькій саксонскій сервизъ, на которомъ дорогая княгиня обѣдала и ужинала у себя, когда ей хотѣлось остаться одной.

II.

Той же. 25 ноября.

На слѣдующій день я нашла мое помѣщеніе въ порядкѣ, его убиралъ старый Филиппъ, онъ поставилъ цвѣты во всѣ вазы. Словомъ, я устроилась. Только никто не подумалъ, что пансіонерка кармелитокъ должна проголодаться очень рано и Роза съ большимъ трудомъ добыла для меня завтракъ.

— Барышня легла, когда подавали обѣдъ и, встаетъ какъ разъ, когда ихъ сіятельство только-что возвратился, — сказала мнѣ она.

Около часа отецъ постучался въ дверь моей гостиной и спросилъ меня, могу ли я его принять; я отворила ему дверь; онъ засталъ меня за письмомъ къ тебѣ.

— Дорогая, — сказалъ онъ, — вамъ нужно одѣться и устроиться; въ этомъ кошелькѣ двѣнадцать тысячъ франковъ. Сговоритесь съ вашей матерью насчетъ новой гувернантки, если миссъ Гриффитъ не нравится вамъ, такъ какъ у герцогини не будетъ времени сопровождать васъ по утрамъ. Вамъ дадутъ карету и лакея.

— Оставьте мнѣ Филиппа, — сказала ему я.

— Пожалуй, — отвѣтилъ онъ. — Но не бойтесь; ваше состояніе настолько велико, что вы не будете въ тягость ни вашей матери, ни мнѣ.

— Не будетъ нескромностью съ моей стороны, если я спрошу у васъ, какое у меня состояніе?

— Нисколько, мое дитя. Ваша бабушка оставила вамъ пятьсотъ тысячъ франковъ, представлявшихъ ея личныя сбереженія; она не хотѣла отнять отъ семьи хотя бы одинъ клочекъ земли. Благодаря наросшимъ процентамъ, эта сумма теперь даетъ около сорока тысячъ годового дохода. Я хотѣлъ съ ея помощью создать состояніе для вашего второго брата, поэтому вы испортили всѣ мои предположенія, но, быть можетъ, современемъ вы поможете осуществить ихъ; я буду всего ждать отъ вашей доброй воли. Вы кажетесь мнѣ благоразумнѣе, нежели я думалъ. Мнѣ не зачѣмъ говорить вамъ, какъ должна держаться m-lle де-Шолье; гордость, лежащая на вашихъ чертахъ, служитъ мнѣ порукой. Предосторожности, которыми мелкіе люди окружаютъ своихъ дочерей, были бы оскорбительны въ нашемъ домѣ! За сплетню на вашъ счетъ заплатитъ жизнью тотъ, кто позволитъ себѣ о васъ злословить или, если небо окажется несправедливымъ, одинъ изъ вашихъ братьевъ. Я ничего болѣе не скажу вамъ по этому поводу. Прощайте, моя дорогая малютка. Онъ поцѣловалъ меня въ лобъ и ушелъ.

Я не могу понять, почему они оставили свой планъ послѣ того, какъ девять лѣтъ лелѣяли его. Мой отецъ говорилъ вполнѣ ясно; это мнѣ нравится. Въ его словахъ не было ни малѣйшей двусмысленности. Мое состояніе необходимо для моего брата-маркиза. Кто же выказалъ нѣжность ко мнѣ — мать, отецъ, или братъ?

Я сидѣла на диванѣ бабушки и смотрѣла на кошелекъ, который отецъ оставилъ на каминѣ; я была и довольна, и недовольна его вниманіемъ, которое заставило меня думать о деньгахъ. Правда, теперь мнѣ незачѣмъ слишкомъ заниматься мыслью о моемъ состояніи; всѣ мои сомнѣнія на этотъ счетъ разсѣяны, и я нахожу что-то благородное въ желаніи уничтожить во мнѣ всякія страданія самолюбія по отношенію къ денежному вопросу.

Филиппъ цѣлое утро бѣгалъ по разнымъ лавкамъ, отыскивая работницъ, съ помощью которыхъ совершится моя метаморфоза. Явилась знаменитая портниха Викторина, а также бѣлошвейка и сапожникъ. Я нетерпѣливо, какъ ребенокъ, желаю поскорѣе узнать, какой будетъ у меня видъ, когда я сниму мѣшокъ, представляемый нашимъ монастырскимъ платьемъ, но всѣмъ имъ нужно много времени. Корсетникъ говоритъ, что ему необходима недѣля, иначе я испорчу себѣ талію.

Значитъ, у меня есть талія? Это дѣлается серьезно! Янсенъ, сапожникъ оперы увѣрялъ меня, что у меня такія же ноги, какъ у матушки. Пришелъ даже перчаточникъ и снялъ мѣрку съ моей руки. Я дала приказанія бѣлошвейкѣ. Въ часъ моего обѣда, совпавшаго съ завтракомъ матери, она сказала мнѣ, что мы вмѣстѣ съ нею поѣдемъ къ модисткамъ выбирать шляпы; это поможетъ образованію моего вкуса, и дастъ мнѣ возможность заказать то, что мнѣ понравится. Такое начало независимости смущаетъ меня, какъ смущаетъ слѣпого зрѣніе, возвращенное ему. Я могу теперь судить, что такое кармелитка въ сравненіи со свѣтской дѣвушкой; разница такъ велика, что мы никогда не могли бы постичь ее. Въ теченіе завтрака отецъ былъ разсѣянъ и мы не мѣшали ему думать; онъ хорошо знаетъ тайны короля. Меня онъ забылъ, но вспомнитъ обо мнѣ, когда я окажусь для него необходимой; я это поняла. Несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ, мой отецъ очень красивъ: онъ хорошо сложенъ, у него молодая фигура, прекрасная осанка, бѣлокурые волосы и могоговорящее, но вмѣстѣ съ тѣмъ нѣмое дипломатическое лицо; его носъ тонокъ и длиненъ; глаза коричневаго цвѣта. Какая чудная пара! Странныя мысли зашевелились во мнѣ, когда я ясно увидѣла, что эти два существа, одинаково знатныя, богатыя, высокія, живутъ отдѣльной жизнью, что кромѣ имени у нихъ нѣтъ ничего общаго, а между тѣмъ для свѣта они кажутся связанными. Вчера здѣсь собрался цвѣтъ дипломатіи и придворныхъ. Черезъ нѣсколько дней я ѣду на балъ къ герцогинѣ Мофриньёзъ и буду представлена свѣту, который такъ стремилась узнать. Каждое утро ко мнѣ будетъ приходить учитель танцевъ; черезъ мѣсяцъ я должна умѣть танцовать, подъ страхомъ не попасть на балъ. Передъ обѣдомъ ко мнѣ зашла матушка, чтобы поговорить о гувернанткѣ. Я оставила миссъ Гриффитъ, которую ей рекомендовалъ англійскій посланникъ. Эта миссъ дочь священника; она прекрасно воспитана; ея мать была дворянкой; ей тридцать шесть лѣтъ и она будетъ учить меня англійскому языку. Моя Гриффитъ настолько хороша собой, что у нея могутъ быть различныя притязанія; она бѣдна и горда; она шотландка, будетъ выѣзжать со мной, а спать въ комнатѣ Розы. Роза отдается въ распоряженіе миссъ Гриффитъ. Я сейчасъ же увидѣла, что буду управлять моей наставницей. Въ теченіе шестидневнаго пребыванія вмѣстѣ она отлично поняла, что только я одна могу ею интересоваться; я же, несмотря на ея неподвижность статуи, уразумѣла, что она окажется очень снисходительной ко мнѣ. Я думаю, что она доброе, но скромное существо: я не могла узнать, что говорили онѣ обо мнѣ съ моей матушкой.

Еще новость, которая кажется мнѣ очень неважной! Сегодня отецъ отказался отъ предложеннаго ему министерскаго мѣста. Раздумье по этому поводу и занимало его вчера. По его словамъ, онъ предпочитаетъ посольство непріятностямъ, сопряженнымъ съ обсужденіемъ общественныхъ дѣлъ. Испанія ему улыбается. Все это я узнала во время завтрака, единственнаго времени дня, когда между моими отцомъ, матерью и братомъ царитъ нѣкоторая интимность. Слуги входятъ въ столовую только когда ихъ звонятъ. Весь остатокъ дня мой братъ и мой отецъ отсутствуютъ. Моя мать долго одѣвается; ее никогда нельзя видѣть между двумя и четырьмя часами; въ четыре она выходитъ немного прогуляться; когда она обѣдаетъ дома, она принимаетъ отъ шести до семи, вечеръ посвящается удовольствіямъ: спектаклямъ, баламъ, концертамъ, пріемамъ. Ея жизнь такъ полна, что врядъ ли у нея находится свободная четверть часа въ день. Вѣроятно, она долго занимается по утрамъ своимъ туалетомъ, потому что она божественно прекрасна за завтракомъ, который бываетъ между одиннадцатью и двѣнадцатью часами дня. Я начинаю понимать звуки, доносящіеся до меня изъ ея комнатъ: сперва она беретъ почти совершенно холодную ванну и выпиваетъ чашку холоднаго кофе со сливками, затѣмъ одѣвается; моя мать никогда не просыпается раньше девяти часовъ, развѣ въ исключительныхъ случаяхъ, лѣтомъ она по утрамъ ѣздитъ верхомъ. Въ два часа она принимаетъ молодого человѣка, котораго я еще не видала. Вотъ наша семейная жизнь. Мы встрѣчаемся только за обѣдами и завтраками; но очень часто мы обѣдаемъ вдвоемъ съ матерью. Я предчувствую, что еще чаще я буду обѣдать, какъ бабушка, у себя съ миссъ Гриффитъ. Моя мать часто обѣдаетъ въ гостяхъ. Я перестала удивляться, что моя семья такъ мало заботится обо мнѣ. Моя дорогая, въ Парижѣ любовь къ окружающимъ насъ — героизмъ, такъ какъ мы нечасто остаемся съ самими собой. Какъ быстро въ этомъ городѣ забываютъ отсутствующихъ! Я еще не выходила изъ дому, я ничего не знаю; я жду, чтобы меня отшлифовали, чтобы мое платье и мой общій видъ гармонировали со свѣтомъ, движеніе котораго меня поражаетъ, хотя я слышу его только издали. Я гуляю только ни саду. Черезъ нѣсколько дней начнется итальянская опера. У моей матери есть тамъ ложа. Я совсѣмъ обезумѣла отъ желанія послушать итальянскую музыку и увидать французскую оперу. Я начинаю нарушать монастырскія привычки и принимать свѣтскіе обычаи. Я пишу тебѣ по вечерамъ, передъ тѣмъ, чтобы лечь спать, я ложусь въ десять часовъ, т. е. въ то время, когда матушка отправляется въ гости, если она не ѣдетъ въ какой-нибудь театръ. Въ Парижѣ двѣнадцать театровъ.

Я невѣроятно невѣжественна, а потому много читаю, но безъ разбора: мнѣ все равно, что попадаетъ ко мнѣ въ руки. Одна книга указываетъ мнѣ на другую. На обложкѣ томика, который лежитъ передо мной, я прочитываю заглавія незнакомыхъ мнѣ сочиненій. Никто не руководитъ мною при выборѣ чтенія, такъ что иногда я беру очень скучныя книги. Всѣ прочитанныя много современныя произведенія толкуютъ о любви, т. е. о томъ предметѣ, которымъ мы съ тобой такъ сильно интересовались, такъ какъ вся наша судьба создается руками мужчины и для мужчины. Однако, насколько всѣ эти писатели ниже двухъ маленькихъ дѣвочекъ, называвшихся «бѣлой козочкой» и «милочкой», Рене и Луизой! Ахъ, ангелъ мой, какія у нихъ бѣдныя принноченія, сколько странностей и какимъ жалкимъ образомъ высказывается это чувство; тѣмъ не менѣе, двѣ книги понравились мнѣ чрезвычайно: одна называется «Коринна», другая «Адольфъ». Поэтому поводу я спросила отца, могу ли я увидѣть г-жу де-Сталь. Мать, отецъ и Альфонсъ разсмѣялись. Альфонсъ сказалъ:

— Откуда она?

Отецъ же отвѣтилъ:

— Какъ мы глупы! Она пріѣхала изъ монастыря кармелитокъ.

— Дитя мое, г-жа де-Сталь умерла, — кротко сказала мнѣ герцогиня.

— Какъ можетъ женщина быть обманута? — спросила я у миссъ Гриффитъ, оканчивая второй романъ.

— Ее обманываютъ, когда она любитъ, — отвѣтила мнѣ миссъ Гриффитъ.

Скажи же, Рене, развѣ можетъ случиться, чтобы мужчина обманулъ насъ? Миссъ Гриффитъ, наконецъ, увидѣла, что я только наполовину дурочка, что я получила никому невѣдомое воспитаніе, воспитаніе, которое мы давали другъ другу, занимаясь безконечными разсужденіями. Она поняла, что я невѣжественна только по отношенію къ внѣшнимъ вопросамъ. Бѣдняжка открыла мнѣ свое сердце. Я взвѣсила ея лаконическій отвѣтъ, сравнивъ его со всевозможными несчастіями и невольно слегка вздрогнула. Гриффитъ все твердитъ мнѣ, что я не должна допускать, чтобы меня ослѣпило что-нибудь, въ особенности то, что мнѣ понравится больше всего остального. Она не умѣетъ и не можетъ сказать мнѣ что-нибудь новое. Этотъ разговоръ слишкомъ однообразенъ. Она напоминаетъ мнѣ птицу, которая можетъ кричать только однимъ образомъ.

III.
Той же.

Декабрь.

Дорогая, я совсѣмъ готова вступить въ свѣтъ; я ребячилась какъ безумная, желая избрать себѣ манеру держаться въ немъ Сегодня утромъ послѣ долгихъ примѣрокъ я оказалась хорошо зашнурованной, обутой, стянутой, одѣтой и нарядной. Я поступила, какъ дуэлисты передъ поединкомъ: упражнялась при закрытыхъ дверяхъ; мнѣ хотѣлось видѣть себя во всеоружіи и я нашла, что у меня прелестный, побѣдительный и торжествующій видъ, передъ которымъ многимъ придется признать себя побѣжденными! Я разглядѣла и обсудила себя. Я сдѣлала смотръ моимъ силамъ, слѣдуя отличному старинному правилу: познай себя. Знакомство съ собой доставило мнѣ нескончаемое удовольствіе. Одной моей Гриффитъ сказала я объ этой игрѣ въ куклу. Я одновременно была и ребенкомъ, и куклой. Ты думаешь, что ты меня знаешь? Совсѣмъ нѣтъ.

Взгляни, Рене, на портретъ твоей сестры, которая была прежде переодѣта кармелиткой, а теперь превратилась въ легкомысленную свѣтскую дѣвушку. Я одна изъ самыхъ красивыхъ женщинъ Франціи (исключая Провансъ). У меня есть и недостатки, но если бы я была мужчиной, они нравились бы мнѣ. Эти недостатки происходятъ отъ тѣхъ надеждъ, которыя я подаю. Когда въ теченіе двухъ недѣль смотришь на восхитительную округлость рукъ своей матери и когда эта мать — герцогиня Шолье, то, моя дорогая, невольно чувствуешь себя несчастной, видя свои худыя руки; но я утѣшилась, найдя, что у меня тонкіе суставы, нѣжные абрисы впадинъ, которыя когда-нибудь заполнятся атласистымъ тѣломъ и округлятся. Рисунокъ рукъ немного сухъ, сухи и очертанія плечей. Говоря по правдѣ, у меня даже нѣтъ плечей, а только какія-то жесткія лопатки, которыя представляютъ собой двѣ плоскости. Моя талія также не обладаетъ гибкостью, бедра угловаты. Охъ, все сказала! Зато всѣ профили моего стана тонки и крѣпки; здоровье обнимаетъ своимъ живымъ и чистымъ пламенемъ мои нервные контуры, жизнь и голубая кровь струятся подъ прозрачной кожей! Зато самая бѣленькая дочь Евы негритянка рядомъ со мной! Зато у меня ножки газели; зато всѣ линіи моего лица нѣжны, и у меня правильныя черты греческаго рисунка! Тоны моей кожи, правда, не сливаются, но они живы; я очень хорошенькій незрѣлый плодъ и у меня привлекательность не зрѣлаго плода! Словомъ, я похожа на фигу, которая въ старомъ молитвенникѣ тетушки поднимается надъ лиловатой лиліей. Мои голубые глаза не глупы, въ нихъ видна гордость; перламутровыя вѣки, оттѣненныя хорошенькими жилками, окружаютъ ихъ; мои длинныя и частыя рѣсницы кажутся шелковой бахрамой. Мой лобъ сіяетъ бѣлизной, волосы растутъ очень красиво; они лежатъ маленькими свѣтло-золотистыми волнами, болѣе темными въ серединѣ; нѣсколько шаловливыхъ завитковъ вырывается изъ подъ нихъ, говоря о томъ, что я не безцвѣтная блондинка, способная каждую минуту падать въ обморокъ, но блондинка южная, полная крови, блодинка, которая скорѣе сама нанесетъ ударъ, нежели позволитъ поразить себя. Недаромъ парикмахеръ хотѣлъ пригладить мнѣ волосы, расчесавъ ихъ на двѣ стороны, и повѣсить на мой лобъ жемчужину на цѣпочкѣ, говоря, что это дастъ мнѣ средневѣковый видъ. Знайте, что я слишкомъ молода, чтобы надѣвать молодящее украшеніе! Мой носъ тонокъ, ноздри хорошо вырѣзаны и раздѣлены прелестной розовой перегородочкой. У моего носа повелительный и насмѣшливый видъ; конецъ его настолько нервенъ, что онъ никогда не потолстѣетъ и не покраснѣетъ. Дорогая моя козочка, если этого недостаточно, чтобы жениться на дѣвушкѣ безъ приданаго, значитъ, я ничего не понимаю! У моихъ ушей кокетливые изгибы, всякая жемчужина въ нихъ покажется желтой. Моя шея длинна; она можетъ принимать змѣистые изгибы, а это придаетъ такой величавый видъ! Въ темнотѣ ея бѣлизна дѣлается золотистой. Правда, мой ротъ слишкомъ великъ, но онъ такъ выразителенъ, его губы окрашены такъ хорошо, зубы такъ охотно смѣются! И потомъ, моя дорогая, во мнѣ все гармонично: походка, голосъ. Въ твоей подругѣ недаромъ живетъ воспоминаніе о движеніи бабушкиной юбки, до которой та никогда не дотрогивалась! Словомъ, я хороша и граціозна. По желанію я могу смѣяться, какъ мы, бывало, смѣялись съ тобой; при этомъ меня будутъ уважать: есть что-то внушительное въ ямочкахъ, которыя пальцы шутки образуютъ на моихъ бѣлыхъ щекахъ! Я сумѣю потуплять глаза и замораживать сердце; сумѣю изгибать шею, точно печальный лебедь и принимать видъ мадонны: въ такія минуты всѣ святыя дѣвы, изображенныя художниками, окажутся недостойными стоять рядомъ со мной. Чтобы обратиться ко мнѣ, мужчинѣ придется не говорить, а пѣть!

Итакъ, я вооружилась рѣшительно всѣмъ; теперь я могу распоряжаться клавишами кокетства, какъ мнѣ вздумается, начавъ съ самыхъ суровыхъ нотъ и кончая самыми нѣжными звуками. Большое преимущество не быть однообразной. Моя мать не безумно весела, ни дѣвственна; она исключительно благородна; она всегда внушаетъ почтеніе; она можетъ покинуть величавый видъ только, чтобы стать похожей на львицу. Разъ ранивъ, она исцѣляетъ съ трудомъ; я же буду и ранить, и исцѣлять. Я совсѣмъ непохожа на нее. Поэтому между нами не можетъ быть никакого соперничества, развѣ только въ вопросѣ о большемъ или меньшемъ совершенствѣ рукъ и ногъ, которыя у насъ очень сходны. Я наслѣдовала фигуру отца, онъ тонокъ и гибокъ. У меня бабушкины манеры, ея очаровательный звукъ голоса, голоса головного, когда приходится его усиливать, мелодичнаго, грудного, когда онъ звучитъ негромко въ разговорѣ съ глазу на глазъ. Мнѣ кажется, что я только сегодня вышла изъ монастыря. Что за дивное мгновеніе! Я еще не существую для свѣта и онъ меня не знаетъ! Я принадлежу одной себѣ, точно едва распустившійся цвѣтокъ, котораго никто не видѣлъ. Ну, мой ангелъ, когда, прогуливаясь по моей гостиной и смотрясь въ зеркало, я взглянула на знакомое мнѣ невинное платье пансіонерки, я не понимаю, что сдѣлалось съ моимъ сердцемъ; сожалѣніе о прошломъ, безпокойство при мысли о будущемъ; прощальные привѣты нашимъ блѣднымъ маргариткамъ, которыя мы такъ невинно собирали, беззаботно обрывая ихъ лепестки, все это овладѣло мною; но вмѣстѣ съ тѣмъ въ моей головѣ пронеслись и странныя идеи, отгоняемыя мною въ глубину моей души, въ которую я не смѣю погружаться.

Моя Рене, у меня приданое новобрачной! Оно надушено и уложено въ моей восхитительной уборной въ кедровые ящики, лакированные снаружи. У меня есть ленты, обувь, перчатки; всего множество! Мой отецъ любезно поднесъ мнѣ вещицы, необходимыя для молодой дѣвушки; несессеръ, туалетъ, шкатулку, вѣеръ, зонтикъ, молитвенникъ, золотую цѣпь, шаль; онъ обѣщался выучить меня ѣздить верхомъ. Я умѣю танцовать; завтра, да, завтра вечеромъ меня вывезутъ въ свѣтъ. Я надѣну бѣлое муслиновое платье; на голову мнѣ положатъ гирлянду изъ бѣлыхъ розъ, по-гречески. Я приму видъ Мадонны; я хочу показаться дурочкой, чтобы женщины были на моей сторонѣ. Моя мать даже не подозрѣваетъ того, что я тебѣ пишу, она думаетъ, что я не могу разсуждать. Если бы она прочла мое письмо, она остолбенѣла бы отъ удивленія.

Мой братъ милостиво оказываетъ мнѣ самое глубокое презрѣніе и даритъ меня равнодушіемъ. Онъ красивый молодой человѣкъ, но очень капризенъ и вѣчно печаленъ. Я догадалась о его тайнѣ; ни герцогъ, ни герцогиня не поняли ея. Хотя мой братъ герцогъ, хотя онъ молодъ, но онъ завидуетъ отцу; онъ ничто въ государствѣ и у него нѣтъ придворной должности. Онъ не можетъ говорить: "Я ѣду въ палату. Изъ всѣхъ насъ только я могу думать шестнадцать часовъ въ сутки; отецъ занятъ общественными дѣлами и личными удовольствіями, мать тоже несвободна; никто не мѣшаетъ мнѣ; мои родные вѣчно отсутствуютъ; у нихъ для жизни остается слишкомъ мало времени. Мнѣ до крайности хочется знать, какой непобѣдимой привлекательностью обладаетъ свѣтъ, которая заставляетъ людей проводить въ обществѣ все время отъ девяти часовъ вечера до двухъ, до трехъ ночи, создаетъ для нихъ множество хлопотъ, заставляетъ выносить страшную усталость. Желая познакомиться со свѣтомъ, я и не воображала, что такое опьянѣніе возможно. Но, правда, я забываю, что дѣло идетъ о Парижѣ. Итакъ, здѣсь можно жить въ одной семьѣ и не знать другъ друга. Почти монашенка пріѣзжаетъ и въ теченіе двухъ недѣль замѣчаетъ то, чего не видитъ у себя въ домѣ государственный человѣкъ. Однако, быть можетъ, отецъ читаетъ въ душѣ Альфонса и въ его умышленномъ ослѣпленіи проглядываетъ отеческое чувство? Я выясню этотъ темный вопросъ.

IV.
Той же.

15 декабря.

Вчера въ два часа дня я ѣздила кататься по Елисейскимъ Полямъ и Булонскому лѣсу; стоялъ одинъ изъ тѣхъ осеннихъ дней, которыми мы такъ восхищались на берегахъ Луары. Наконецъ-то я взглянула на Парижъ! Общій видъ площади Людовика XV дѣйствительно хорошъ, но это красота, которую создаютъ люди. Я была хорошо одѣта, казалась печальной, хотя мнѣ было весело. Изъ подъ моей красивой шляпки глядѣло спокойное лицо, руки были скрещены. Однако, на мою долю не выпало ни одной самой жалкой улыбки, ни одного то молодого человѣка не заставила я остолбенѣть на мѣстѣ, никто не обернулся посмотрѣть на меня, а между тѣмъ нашъ экипажъ ѣхалъ медленно, совершенно гармонируя съ моей позой. Нѣтъ, я ошибаюсь: одинъ очаровательный герцогъ, проѣзжавшій мимо меня, быстро повернулъ лошадь. Этотъ человѣкъ, спасшій въ глазахъ свѣта мое тщеславіе, былъ мой отецъ; онъ сказалъ, что его гордость пріятно польщена. Я встрѣтила матушку; она кончиками пальцевъ послала мнѣ легкое привѣтствіе, походившее на поцѣлуй. Моя Гриффитъ безъ смущенія смотрѣла во всѣ стороны, куда придется. Мнѣ кажется, молодая дѣвушка всегда должна знать, куда она смотритъ. Какой-то господинъ очень внимательно оглядѣлъ мой экипажъ, не обративъ на меня ни малѣйшаго вниманія. Этотъ льстецъ, конечно, каретникъ! Исчисляя свои силы, я ошиблась: красота, это преимущество, даваемое однимъ Богомъ, въ Парижѣ обыкновеннѣе, нежели я думала. Разнымъ женщинамъ отвѣшивались граціозные поклоны. При видѣ многихъ красивыхъ лицъ мужчины говорили: «Вотъ она!» Моею матерью необычайно восхищались. Эту загадку можно разрѣшить и я постараюсь разгадать ее. Почти всѣ мужчины, моя дорогая, показались мнѣ очень некрасивыми. Красивые походятъ на насъ, только гораздо хуже. Не знаю, какой злой геній изобрѣлъ ихъ костюмъ: онъ поразительно неуклюжъ въ сравненіи съ одеждой прошлыхъ вѣковъ; въ немъ нѣтъ яркихъ цвѣтовъ поэзіи; онъ ничего не говоритъ ни чувствамъ, ни уму, ни зрѣнію; онъ, вѣроятно, очень неудобенъ; въ немъ нѣтъ полноты, онъ коротокъ. Въ особенности меня поразила шляпа: это какой-то кусокъ колонны, не принимающей формы головы; но, говорятъ, легче сдѣлать революцію, нежели придать шляпамъ грацію. Французское мужество отступаетъ передъ мыслью надѣть круглую фетровую шляпу и, благодаря надостатку мужества на одинъ день, люди цѣлую жизнь носятъ смѣшные головные уборы. И еще говорятъ, что французы непостоянны! Впрочемъ, мужчины будутъ ужасны, что бы они ни носили на головѣ. Я видѣла только усталыя, жесткія лица, на которыхъ не отражается ни душевнаго міра, ни спокойствія, всѣ ихъ морщины пересѣкаются и говорятъ объ обманутомъ честолюбіи и неудовлетворенномъ тщеславіи. Рѣдко встрѣчаешь красивый лобъ.

— Вотъ каковы парижане, — говорила я миссъ Гриффитъ.

— Они очень любезны и остроумны, — отвѣтила мнѣ она.

Я замолчала. Въ сердцѣ тридцатишестилѣтней дѣвушки много снисходительности!

Вечеромъ я поѣхала на балъ и держалась подлѣ матери, которая самоотверженно вела меня подъ руку: она была хорошо вознаграждена за это. Всѣ почести изливались на нее: я служила предметомъ самыхъ тонкихъ любезностей, обращенныхъ къ ней. Она умѣла доставлять мнѣ глупцовъ танцоровъ, которые всѣ говорили со мной о духотѣ, точно я чувствовала себя замороженной и о красотѣ бала, точно считая меня слѣпой! Всѣ они не приминули разсыпаться въ удивленіяхъ по поводу неслыханнаго, необычайнаго, удивительнаго и страннаго обстоятельства, состоявшаго въ томъ, что они видѣли меня въ первый разъ на балу. Мой туалетъ, восхищавшій меня въ моей бѣлой и золотой гостиной, въ которой я красовалась одна, былъ едва замѣтенъ среди чудныхъ нарядовъ большинства женщинъ. Каждую изъ нихъ окружали вѣрные поклонники; многія сіяли торжествующей красотой; въ числѣ послѣднихъ была моя мать. Молодая дѣвушка не имѣетъ никакого значенія на балу: она только инструментъ для танцевъ. Мужчины, за рѣдкими исключеніями, и въ залѣ не лучше, чѣмъ въ Елисейскихъ Поляхъ. Они всѣ утомлены; въ ихъ чертахъ нѣтъ характерности или, вѣрнѣе, всѣ они носятъ одинъ и тотъ же характеръ. Того гордаго и полнаго жизни выраженія, которое мы видимъ на портретахъ нашихъ предковъ, обладавшихъ физической силой и силой нравственной, болѣе не существуетъ. Между тѣмъ на этомъ вечерѣ присутствовалъ одинъ высокоталантливый человѣкъ. Благодаря красотѣ своего лица, онъ выдѣлялся изъ общей массы, но не произвелъ на меня того живого впечатлѣнія, которое долженъ былъ бы произвести. Я не знаю его сочиненій и онъ не дворянинъ. Какимъ бы геніемъ, какими бы высокими качествами ни былъ одаренъ буржуа или человѣкъ съ пожалованнымъ дворянскимъ достоинствомъ, ни одна капля моей крови не будетъ сочувствовать ему. Кромѣ того, онъ слишкомъ много занимался собой и слишкомъ мало другими; глядя на него, мнѣ пришло въ голову, что для подобныхъ великихъ ловцовъ мысли мы не живыя существа, а неодушевленные предметы. Въ ихъ мозгу живетъ нѣчто, оттѣсняющее ихъ возлюбленныхъ на второй планъ. Мнѣ казалось, что въ самой осанкѣ этого человѣка выражается его отношеніе къ людямъ. Говорятъ, что онъ профессоръ, ораторъ, писатель, что честолюбіе превращаетъ его въ раба всего великаго. Я сейчасъ же составила себѣ извѣстную программу, я нашла недостойнымъ себя сердиться на свѣтъ за то, что не имѣла въ немъ успѣха и стала беззаботно танцовать. Танцы доставили мнѣ удовольствіе. Я слышала множество пересудовъ, въ которыхъ не было ничего занимательнаго для меня и касавшихся незнакомыхъ мнѣ людей; впрочемъ, можетъ быть, для того, чтобы ихъ понимать, необходимо знать многое неизвѣстное мнѣ, такъ какъ я видѣла, какъ женщины и мужчины съ самымъ живымъ удовольствіемъ слушали или произносили извѣстныя фразы. Свѣтъ — собраніе громаднаго количества загадокъ, разгадать которыя мнѣ кажется очень трудно. Въ немъ множество интригъ. У меня довольно проницательные глаза и тонкій слухъ, что же касается до понятливости — вы ее знаете, m-elle Мокомбъ.

Я вернулась очень утомленная и счастливая этой усталостью. Наивно описала я матушкѣ мое физическое и нравственное состояніе; она же очень мило замѣтила: "Моя дорогая малютка, хорошее воспитаніе сказывается въ знаніи того, о чемъ можно говорить и о чемъ нужно умалчивать.

Благодаря ея словамъ, я поняла, о какихъ ощущеніяхъ мы не должны говорить никому, быть можетъ, даже нашимъ матерямъ. Я сразу увидѣла широкое поле женской скрытности. Увѣряю тебя, моя дорогая козочка, что, благодаря нашей невинной беззастѣнчивости, изъ насъ вышли бы двѣ пребѣдовыя дѣвушки. Сколько полезныхъ свѣдѣній въ приложенномъ къ губамъ пальцѣ, въ одномъ словѣ, въ одномъ взглядѣ! Въ мгновеніе ока я сдѣлалась страшно застѣнчивой. Какъ, неужели нельзя говорить объ естественномъ пріятномъ ощущеніи, вызванномъ движеніемъ танцевъ? Я мысленно сказала себѣ: что же будетъ съ нашими чувствами? Я легла спать съ грустью на душѣ и до сихъ поръ еще не оправилась отъ этого перваго столкновенія моей откровенной и веселой природы съ жестокими законами свѣта. И вотъ часть моего бѣлаго рука уже осталась на вѣтвяхъ придорожныхъ кустарниковъ. Прощай, мой ангелъ.

V.
Отъ Рене де-Мокомбъ Луизѣ де-Шолье.

Октябрь.

Какъ взволновало меня твое письмо, въ особенности благодаря сравненію твоей участи съ моей. Въ какомъ блестящемъ свѣтѣ ты будешь жить! Въ какой мирной глуши закончу я мое скромное существованіе! Я такъ много разсказывала тебѣ о замкѣ Мокомбъ, что не стану болѣе говорить о немъ; здѣсь я нашла мою комнату почти въ томъ же видѣ, въ какомъ оставила ее; однако, теперь, глядя изъ окна, я могу вполнѣ оцѣнить красоту прелестной долины, на которую ребенкомъ смотрѣла, ничего не понимая. Черезъ двѣ недѣли послѣ моего пріѣзда, я съ отцомъ, матерью и двумя братьями отправилась на обѣдъ къ одному изъ нашихъ сосѣдей, къ старому г-ну де-л’Эсторадъ.

Этотъ человѣкъ разбогатѣлъ, благодаря скупости. Старикъ не могъ спасти своего единственнаго сына отъ жадности Бонапарта; барону удалось избавить юношу отъ набора, но ему пришлось послать его въ армію 1811 г. въ качествѣ члена почетнаго караула. Со времени Лейпцигскаго сраженія старый баронъ не получалъ извѣстій о сынѣ. Де-Моприво, къ которому л’Эсторадъ ѣздилъ въ 1814 году, сказалъ ему, что онъ видѣлъ, какъ русскіе захватили молодого человѣка въ плѣнъ. Г-жа л’Эсторадъ умерла отъ горя послѣ тщетныхъ поисковъ, произведенныхъ въ Россіи. Барона, старика глубоковѣрующаго, поддерживала та чудная христіанская сила которая жила въ насъ въ Блуа: надежда! Она заставляла его видѣть сына во снѣ и копить для него деньги. Де-л’Эсторадъ заботился о наслѣдствахъ, выпадавшихъ на долю его сына послѣ смерти различныхъ членовъ семьи покойной г-жи де-л’Эсторадъ. Никто не осмѣливался смѣятъся надъ этимъ старикомъ. Я, угадала, что неожиданное возвращеніе молодого человѣка вызвало и мой пріѣздъ въ замокъ. Кто бы сказалъ, что пока наша мысль блуждала Богъ знаетъ гдѣ, мой женихъ медленно шелъ пѣшкомъ черезъ Россію, Польшу и Германію. Только въ Берлинѣ судьба сжалилась надъ нимъ; тамъ французскій посланникъ помогъ ему вернуться во Францію. Г-нъ де-л’Эсторадъ-отецъ мелкій, провансальскій дворянинъ, получающій тысячъ десять ливровъ въ годъ, не обладаетъ достаточно европейски-громкимъ именемъ, чтобы люди интересовались кавалеромъ де-л’Эсторадъ, фамилія котораго сильно напоминала имена искателей приключеній.

Двѣнадцать тысячъ ливровъ ежегоднаго не тратившагося дохода съ имѣній г-жи де-л’Эсторадъ вмѣстѣ со сбереженіями старика барона превратились въ довольно значительное для Прованса состояніе. Въ настоящее время у несчастнаго гвардейца около двухсотъ пятидесяти ливровъ и земли. Наканунѣ возвращенія сына старый баронъ купилъ прекрасное, но плохо устроенное имѣніе. Старикъ собирается посадить въ немъ десять тысячъ тутовыхъ деревьевъ, которыя онъ воспитывалъ въ своемъ питомникѣ, предвидя эту покупку. Свидѣвшись съ сыномъ, баронъ только и думаетъ о томъ, чтобы поскорѣе женить его на дѣвушкѣ благороднаго происхожденія. Старикъ высказалъ моимъ родителямъ намѣреніе взять Рене Мокомбъ безъ приданаго и упомянуть въ свадебномъ контрактѣ, что означенная Рене принесла съ собой ту сумму, которая пришлась бы на ея долю послѣ смерти ея родителей. Въ день своего совершеннолѣтія мой младшій братъ, Жанъ де-Мокомбъ, выдалъ отцу и матери документъ, говорившій, что онъ получилъ свою часть, которая равняется трети всего наслѣдства. Вотъ какимъ образомъ дворянство Прованса обходитъ низкій гражданскій кодексъ г-на Бонапарта, который заставитъ заточить въ монастыри столько же благородныхъ дѣвушекъ, сколько онъ ихъ выдалъ замужъ. Мнѣніе французскаго дворянства, судя по тому немногому, что мнѣ извѣстно, очень разнообразно.

Во время упомянутаго обѣда, моя дорогая милочка, состоялось первое знакомство между твоей козочкой и плѣнникомъ. Опишу все по порядку. Прислуга графа Мокомба нарядилась въ старыя, обшитыя галунами ливреи и вышитыя шляпы; кучеръ надѣлъ свои большіе сапоги съ раструбами. Мы впятеромъ сѣли въ нашу старую карету и величественно прибыли къ сосѣдямъ въ два часа; обѣдъ былъ назначенъ въ три. У моего будущаго свекра не замокъ, а просто деревенскій домъ, стоящій у подножія одного изъ нашихъ холмовъ въ началѣ нашей прелестной долины, главную гордость которой, конечно, составляетъ старымъ замокъ Мокомбъ. Деревенскій домъ барона де-л’Эсторадъ и походитъ на деревенскій домъ; онъ представляетъ собою четыре каменныхъ стѣны, залитыя желтоватымъ цементомъ и покрытыя черепицами красиваго краснаго цвѣта. Крыша сгибается подъ ихъ тяжестью. Окна дома размѣщены безъ малѣйшей симметріи и снабжены огромными стявнями, выкрашенными въ желтый цвѣтъ. Садъ, раскинутый около этого зданія, — чисто провансальскій садъ; его окружаетъ маленькая ограда изъ крупныхъ круглыхъ валуновъ, положенныхъ пластами; геній каменщика проявляется тутъ въ умѣньи наклонно класть камни или ставить ихъ стоймя; слой глины, покрывающей ограду, мѣстами осыпался. Рѣшетка, стоящая на дорогѣ при въѣздѣ во дворъ, придаетъ усадьбѣ видъ замка. Раньше, чѣмъ ее устроили было пролито много слезъ; она такъ тонка, что напомнила мнѣ сестру Анжелику. Передъ домомъ каменный подъѣздъ; надъ входной дверью навѣсъ; его не пожелалъ бы имѣть даже луарскій мужикъ подлѣ своего изящнаго бѣлаго каменнаго домика съ синей крышей, на которой такъ славно играетъ иногда улыбка солнца. И садъ, и все кругомъ него страшно запылено; деревья спалены зноемъ. Ясно видно, что вся жизнь барона давно ограничивается тѣмъ, что вечеромъ онъ ложится спать, а утромъ встаетъ съ одной мыслью: пріобрѣсти побольше денегъ. Онъ ѣстъ то же, что и его слуги; ихъ у него двое: молодой провансалецъ и старая горничная его жены. Въ комнатахъ мало мебели. Между тѣмъ домъ старика приготовился къ пріему гостей: баронъ опустошилъ всѣ старые шкапы и созвалъ всенародное ополченіе своихъ рабовъ. Обѣдъ подали намъ на почернѣвшемъ и помя томъ серебрѣ. Изгнанникъ, дорогая милочка, какъ рѣшетка на дорогѣ, худъ, очень худъ! Онъ блѣденъ, онъ страдаетъ, онъ молчаливъ. Ему тридцать семь лѣтъ, а онъ походитъ на пятидесятилѣтняго человѣка. Его когда-то прекрасные черные волосы перемѣшаны съ сѣдиной, точно крылья жаворонка. Его красивые синіе глаза очень впалы; онъ глуховатъ, что придаетъ ему нѣкоторое сходство съ рыцаремъ печальнаго образа; тѣмъ не менѣе, я любезно согласилась сдѣлаться госпожей де-л’Эсторадъ, позволила дать мнѣ двѣсти пятьдесятъ ливровъ, съ непремѣннымъ условіемъ получить въ мое полное распоряженіе этотъ деревенскій домъ и устроить подлѣ него паркъ. Я формально потребовала, чтобы отецъ уступилъ мнѣ небольшую часть воды, которая течетъ изъ Мокомба. Черезъ мѣсяцъ я буду уже г-жей де-л’Эсторадъ, потому что я, дорогая моя, поправилась. Послѣ сибирскихъ снѣговъ человѣкъ бываетъ очень расположенъ найти прелесть въ тѣхъ черныхъ глазахъ, отъ взгляда которыхъ, какъ ты говорила, спѣютъ недозрѣлые плоды. Луи де-л’Эсторадъ, повидимому, страшно счастливъ, что онъ женится на красивой Рене де-Мокомбъ. Таково славное прозвище твоей подруги. Ты собираешься пожинать веселье среди широкой арены жизни, предназначенной m-elle де-Шолье въ Парижѣ, гдѣ ты будешь царить, а въ это время твоя бѣдная козочка Рене, дочь пустыни, спустилась съ нашихъ облаковъ и приготовилась къ дѣйствительности, простой, какъ судьба, ромашки. Да, я дала себѣ слово утѣшить этого молодого человѣка безъ молодости, который, сойдя съ материнскихъ колѣнъ, очутился на войнѣ и изъ своего мирнаго загороднаго дома перешелъ къ снѣгамъ и лишеніямъ Сибири. Однообразіе предстоящей мнѣ жизни будетъ скрашиваться для меня тихими деревенскими удовольствіями. Я продлю оазисъ нашей долины до самаго моего дома, который осѣнятъ величественныя прекрасныя деревья. Я раскину кругомъ моей усадьбы вѣчно-зеленѣющіе провансальскіе лужки, я распространю мой паркъ до холмовъ; въ самомъ высокомъ пунктѣ я волю выстроить красивую бесѣдку, откуда мои глаза будутъ издали любоваться блестящимъ Средиземнымъ моремъ. Апельсины, лимоны, самыя богатыя произведенія растительнаго царства украсятъ мой уголокъ и въ немъ я стану матерью семейства. Насъ будетъ окружать природная вѣчная поэзія. Я останусь вѣрна своимъ обязанностямъ, а потому мнѣ нечего бояться несчастій. Старый баронъ и кавалеръ де-л’Эсторадъ раздѣляютъ мои христіанскія чувства. Ахъ, милочка, жизнь представляется мнѣ гладкой и затѣненной вѣчными деревьями большой французской дороги. Въ нашемъ столѣтіи не явится второй Бонапартъ; поэтому, если у меня будутъ дѣти, они останутся со мной; я воспитаю ихъ, сдѣлаю ихъ людьми и стану наслаждаться жизнью, живя въ нихъ. ты, конечно, выйдешь замужъ за одного изъ сильныхъ міра сего и, если мое предсказаніе осуществится, мои дѣти найдутъ дѣятельное покровительство. Итакъ, прощайте, по крайней мѣрѣ, для меня, романы и странныя положенія, героинями которыхъ мы бывали въ воображеніи. Я впередъ уже знаю исторію моей жизни: ее будутъ наполнять великія событія вродѣ прорѣзыванія зубовъ у господъ де-л’Эсторадъ, ихъ питанія, разореній, которыя они будутъ производить въ моихъ садахъ или на мнѣ самой, вышиваніе дѣтскихъ шапочекъ; любовь и восхищеніе бѣднаго болѣзденнаго человѣка составятъ отраду моей жизни. Быть можетъ, когда-нибудь деревенская жительница отправится зимой въ Марсель, но и тогда она выступитъ только на узкой аренѣ провинціи, кулиссы которой не опасны. Въ будущемъ мнѣ нечего бояться, даже восхищеніе, которое пробуждаетъ въ насъ гордость, не ожидаетъ меня впереди. Мы будемъ очень интересоваться шелковичными червями, такъ какъ станемъ продавать для нихъ листья тутовыхъ деревьевъ. Мы узнаемъ странныя превратности провансальской жизни и познакомимся съ семейными бурями, хотя ссоры между нами невозможны; Луи де-л’Эсторадъ формально объявилъ, что онъ отдастъ себя въ руки своей жены. А такъ какъ я ничего не сдѣлаю, чтобы поддерживать его въ этомъ благоразумномъ рѣшеніи, очень вѣроятно, что онъ будетъ держаться его. Ты, дорогая моя Луиза, составишь романическую часть моей жизни. Поэтому подробно разсказывай мнѣ всѣ твои приключенія, описывай балы, праздники, разсказывай, какъ ты одѣваешься, какіе цвѣты увѣнчиваютъ твои прелестные бѣлокурые волосы, повторяй мнѣ всѣ слова мужчинъ, обращенныя къ тебѣ. Ты будешь въ двухъ лицахъ слушать, танцовать, чувствовать, какъ концы твоихъ пальцевъ сжимаетъ чья-нибудь рука, мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты исполняла материнскія обязанности въ Крампадѣ (такъ называется наша усадьба), а я веселилась въ Парижѣ! Бѣдный человѣкъ думаетъ, что онъ женится только на одной женщинѣ! Замѣтитъ ли онъ, что ихъ двѣ? Однако, я начинаю говорить глупости. Я могу ихъ дѣлать только при посредствѣ другого лица, а потому должна умолкнуть. Итакъ, цѣлую тебя въ обѣ щечки, у меня еще дѣвическія губки; онъ посмѣлъ только завладѣть моей рукой. О, мы такъ почтительны и такъ приличны, что это внушаетъ мнѣ тревогу. Ну, я опять принимаюсь за то же! Прощай, дорогая.

P. S. Я распечатываю твое третье письмо. Моя дорогая, я могу располагать суммой въ тысячу ливровъ; накупи мнѣ на эти деньги хорошенькихъ вещицъ, которыхъ нельзя найти здѣсь или даже въ Марсели. Разъѣзжая по магазинамъ для себя, подумай и о твоей крампадской отшельницѣ. Подумай, что у нашихъ стариковъ нѣтъ въ Парижѣ знакомыхъ со вкусомъ, которые могли бы купить для насъ все необходимое. На твое письмо отвѣчу потомъ.

VI.
Донъ Фелипъ Энарецъ дону Фернанду.

Парижъ, сентябрь.

Число, выставленное на этомъ письмѣ, скажетъ вамъ, мой братъ, что глава вашего дома не подвергается ни малѣйшей опасности. Кровопролитіе во Львиномъ дворѣ превратило насъ, помимо воли, въ испанцевъ и христіанъ, но зато оно дало намъ въ наслѣдство осторожность арабовъ. Быть можетъ, моимъ спасеніемъ я обязанъ только крови Абенсераговъ, текущей въ моихъ жилахъ. Страхъ сдѣлалъ Фердинанда такимъ хорошимъ комедіантомъ, что Вальдецъ вѣрилъ его увѣреніямъ. Безъ меня этотъ бѣдный адмиралъ погибъ бы. Либералы никогда не поймутъ, что такое король. Но я давно знаю характеръ этого Бурбона. Чѣмъ болѣе король говорилъ намъ о своемъ покровительствѣ, тѣмъ большее недовѣріе вселялъ онъ въ меня. Истинному испанцу незачѣмъ повторять своихъ обѣщаній. Тотъ, кто много говоритъ, желаетъ обмануть. Вальдецъ перешелъ на англійское судно. Едва судьба Испаніи рѣшилась въ Андалузіи, я написалъ управляющему моими имѣніями въ Сардиніи, попросивъ его доставить мнѣ возможность бѣжать. Ловкіе ловцы коралловъ ждали меня съ лодкой въ назначенномъ мѣстѣ. Когда Фердинандъ посовѣтовалъ французамъ схватить меня, я былъ уже въ моемъ родовомъ помѣстьѣ Макюмеръ, среди бандитовъ, которые презираютъ всѣ законы и не боятся ничьей мести. Послѣдній испано-маврскій домъ Гренады нашелъ истыя африканскія пустыни и даже арабскую лошадь среди этихъ владѣній, полученныхъ имъ отъ его саррацинскихъ предковъ. Глаза бандитовъ, которые еще недавно боялись меня, загорѣлись отъ радости и чувства дикой гордости, когда они узнали, что имъ предстоитъ охранять отъ вендетты короля Испаніи, ихъ господина, герцога де-Соріа, перваго Энареца, посѣтившаго этотъ островъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ пересталъ принадлежать маврамъ! Двадцать два карабина предложили прицѣлиться въ Фердинанда Бурбонскаго, сына племени, бывшаго еще неизвѣстнымъ въ тотъ день, когда Абенсераги, какъ побѣдители, пришли на берега Луары. Я полагалъ, что буду имѣть возможность жить на доходы съ громадныхъ имѣній, о которыхъ мы, къ сожалѣнію, такъ мало заботились. Однако, пребываніе въ Сардиніи доказало мнѣ, что я ошибаюсь и что Куевердо не лгалъ въ своихъ отчетахъ.

Бѣднякъ предложилъ къ моимъ услугамъ двадцать двѣ человѣческія жизни и ни одного реала; саванны въ двадцать тысячъ десятинъ и ни одного дома; дѣвственные лѣса и ни одного стула. Чтобы придать цѣнность этимъ великолѣпнымъ землямъ, нужно съ полвѣка времени и милліонъ піастровъ; я подумаю объ этомъ. Побѣжденные во время бѣгства раздумываютъ и о самихъ себѣ, и о своей погибшей родинѣ. При взглядѣ на прекрасный трупъ, обглоданный монахами, мои глаза наполнились слезами: я увидѣлъ въ немъ грустный прообразъ будущаго Испаніи. Въ Марсели я узналъ о кончинѣ Ріего и съ грустью подумалъ, что моя жизнь также закончится мученичествомъ, но мученичествомъ продолжительнымъ и никому невѣдомымъ. Развѣ можно сказать, что человѣкъ живетъ, разъ онъ не въ силахъ посвятить свою душу родинѣ или отдать жизнь женщинѣ? Любить, побѣждать — эти два вида одной и той же идеи служили закономъ, начертаннымъ на нашихъ сабляхъ, золотыми буквами написаннымъ на сводахъ нашихъ дворцовъ, закономъ, который твердили струи фонтановъ, снопами бившихъ въ нашихъ мраморныхъ бассейнахъ. Но этотъ законъ напрасно горитъ въ моемъ сердцѣ: сабля сломана, дворецъ обратился въ въ пепелъ, живой источникъ поглощенъ безплодными песками.

Итакъ, вотъ мое завѣщаніе.

Донъ Фернандъ, вы сейчасъ поймете, почему я погасилъ ваше рвеніе и приказалъ вамъ остаться вѣрнымъ королю — rey netto. Какъ твой братъ и другъ, я умоляю тебя повиноваться мнѣ; какъ старшій, я приказываю вамъ это. Вы отправитесь къ королю, вы попросите его передать вамъ мое достоинство гранда и мои имѣнія, мое званіе и титулъ; быть можетъ, онъ поколеблется немного, покривляется, но вы скажите ему, что Марія Эредіа любитъ васъ и что Марія можетъ быть женой только герцога де-Соріа. Тогда вы увидите: онъ задрожитъ отъ радости; громадное состояніе рода Эредіа мѣшаетъ ему окончательно погубить меня. Ему представится, что, потерявъ титулъ герцога, я буду совершенно уничтоженъ, онъ сейчасъ велитъ выдать вамъ мое наслѣдство. Вы женитесь на Маріи. Я подмѣтилъ, что вы съ нею любите другъ друга; подавляя свое чувство, я уже подготовилъ стараго графа къ этой замѣнѣ. Я и Марія подчинялись свѣтскимъ условіямъ и желанію нашихъ родителей. Вы хороши, какъ дитя любви, я безобразенъ, какъ испанскій грандъ; васъ любятъ — я же предметъ тайнаго отвращенія; вы скоро побѣдите несильное сопротивленіе, которое эта благородная испанка окажетъ вамъ, узнавъ о моемъ несчастій. Герцогъ Соріа, вашъ предшественникъ, не хочетъ, чтобы вы хоть разъ пожалѣли о немъ. Драгоцѣнности Маріи вполнѣ заполнятъ пустоту, которая образуется въ вашемъ домѣ отъ исчезновенія изъ него брилліантовъ нашей матери; этихъ уборовъ достаточно, чтобы обезпечить мнѣ независимую жизнь. Пришлите мнѣ ихъ съ моей старой кормилицей Урракой; только ее я и хочу оставить при себѣ; она одна умѣетъ хороши варить мнѣ шоколадъ.

Въ теченіе нашей короткой революціи мои постоянные труды пріучили меня довольствоваться самымъ необходимымъ; я могъ жить на жалованіе, которое получалъ. Вы увидите, что доходы, собранные въ теченіе этихъ двухъ лѣтъ, находятся въ рукахъ вашего управляющаго. Эти деньги принадлежатъ мнѣ. Свадьба герцога Соріа требуетъ большихъ издержекъ — подѣлимся. Вы не откажетесь принять свадебный подарокъ отъ вашего брата-бандита. Кромѣ того, я такъ хочу. До имѣнія Макюмеръ не можетъ коснуться рука испанскаго короля; оно остается моимъ, давая мнѣ возможность имѣть имя и помѣстье въ томъ случаѣ, если бы я пожелалъ сдѣлаться чѣмъ-нибудь.

Слава Богу, дѣла покончены; домъ Соріа спасенъ.

Въ ту минуту, когда я сдѣлался только барономъ де-Макюмеръ, французскія пушки возвѣстили о прибытіи въ Парижъ герцога Ангулемскаго. Вы поймете, почему я прерываю здѣсь мое письмо..

Октябрь.

Когда я пріѣхалъ въ Парижъ, у меня не было и десяти квадрупловъ. Развѣ не мелокъ государственный человѣкъ, выказывающій среди катастрофъ, которыя онъ не могъ остановить, эгоистическую предусмотрительность? Побѣжденнымъ маврамъ — пустыня и лошадь; христіанамъ, обманутымъ въ своихъ ожиданіяхъ, монастырь и нѣсколько золотыхъ монетъ. Однако, моя покорность судьбѣ происходитъ только отъ усталости. Я не настолько близокъ къ монастырю, чтобы перестать думать о жизни. Озальга на всякій случай далъ мнѣ рекомендательныя письма; одно изъ нихъ обращено къ извѣстному здѣшнему книгопродавцу, который, по отношенію къ нашимъ соотечественникамъ, играетъ въ Парижъ такую же роль, какъ Галиньяни по отношенію къ англичанамъ. Онъ доставилъ мнѣ восемь учениковъ, которые мнѣ платятъ по три франка за урокъ. Я занимаюсь съ каждымъ изъ нихъ черезъ день, поэтому у меня бываетъ ежедневно по четыре урока и я заработываю двѣнадцать франковъ въ день; этихъ денегъ мнѣ болѣе чѣмъ достаточно. Когда пріѣдетъ Уррака, я осчастливлю какого-нибудь изгнанника-испанца, уступивъ ему моихъ учениковъ. Я живу въ улицѣ Иллеренъ-Бертенъ у бѣдной вдовы, которая держитъ жильцовъ. Моя комната обращена на югъ и выходитъ окнами въ маленькій садъ. Я не слышу ни малѣйшаго шума, смотрю на зелень и трачу по піастру въ день, я удивленъ спокойными и чистыми радостями, которыя испытываю, ведя жизнь Дениса въ Коринѳѣ. Съ восхода солнца вплоть до десяти часовъ я сижу у окна, курю, пью шоколадъ и, любуюсь двумя испанскими растеніями въ саду: дрокомъ среди жасмина. Золото на бѣломъ фонѣ — картина, которая всегда будетъ заставлять трепетать потомковъ мавровъ. Въ десять часовъ я иду на уроки, въ четыре возвращаюсь домой, обѣдаю, а послѣ обѣда курю и читаю до ночи. Я могу долго вести эту жизнь, въ которой работа чередуется съ размышленіемъ, одиночество — со встрѣчами съ людьми. Будь же счастливъ, Фернандъ, я совершилъ мое отреченіе безъ малѣйшей задней мысли, оно но вызвало ни сожалѣній, какъ отреченіе Карла V, ни желаній снова начать борьбу, какъ отреченіе Наполеона. Съ тѣхъ поръ, какъ я написалъ свое завѣщаніе, прошло пять дней и пять ночей, но моя мысль прекратила ихъ въ пять вѣковъ. Мнѣ кажется, будто для меня никогда и не существовали титулы, имѣнія, достоинство гранда. Теперь преграда уваженія, раздѣлявшая насъ, упала и я могу, мое дорогое дитя, позволить тебѣ читать въ моемъ сердцѣ. Это сердце, одѣтое непроницаемой броней серьезности, переполнено нѣжностью и любовью, которымъ не на что излиться; ни одна женщина не догадалась объ этомъ, даже та, которая была мнѣ предназначена съ колыбели. Вотъ въ чемъ и кроется объясненіе моего горячаго увлеченія политикой. У меня не было возлюбленной — я обожалъ Испанію. Но и Испанія ускользнула отъ меня. Теперь, переставъ быть чѣмъ-нибудь, я могу разсматривать мое уничтоженное «я» и спрашивать себя, зачѣмъ его оживила жизнь и когда она его покинетъ? Зачѣмъ рыцарская раса вложила въ свой послѣдній отпрыскъ древнія добродѣтели, африканскую любовь и горячую поэзію, разъ судьба заранѣе рѣшила, что сѣмя останется въ грубой оболочкѣ, не пустивъ ростка, не распространивъ изъ сіяющей чашечки восточнаго благоуханія? Какое преступленіе совершилъ я до своего рожденія, что никому не внушаю любви? Развѣ съ минуты моего появленія на свѣтъ я сталъ какимъ-то обломкомъ корабля, который волны должны были вынести на безплодную отмель? Въ моей душѣ я нахожу родныя мнѣ пустыни, озаренныя солнцемъ, которое сжигаетъ ихъ, не позволяя имъ производить растительности: мнѣ, горделивому обломку павшей расы, человѣку, вмѣщающему въ себѣ никому ненужную силу, погибшую любовь, мнѣ, молодому старику, лучше всего именно здѣсь ожидать послѣдней милости смерти. Увы, подъ этимъ туманнымъ небомъ никакая искра не зажжетъ огня во всей этой грудѣ пепла! Поэтому, умирая, я повторю послѣднія слова Іисуса Христа: «Боже мой, Ты меня оставилъ!» Ужасныя слова, въ которыя никто не смѣлъ углубиться

Подумай же, Фернандъ, какое для меня счастье, что я могу возродиться въ тебѣ и Маріи, я буду смотрѣть на васъ съ тою гордостью, которая шевелится въ творцѣ, при видѣ его произведенія. Любите другъ друга сильно и неизмѣнно; не огорчайте меня; буря между вами причинитъ мнѣ большія страданія, нежели вамъ самимъ. Наша мать предчувствовала, что когда-нибудь обстоятельства помогутъ осуществиться ея надеждѣ. Быть можетъ, желаніе матери составляетъ контрактъ, заключенный между нею и Богомъ? Кромѣ того вѣдь она была однимъ изъ тѣхъ таинственныхъ существъ, которыя сообщаются съ небомъ, получая отъ него силу провидѣть будущее. Сколько разъ въ морщинахъ, покрывавшихъ ея лобъ, я читалъ, что она желала бы отдать Фернанду всѣ почести, всѣ богатства, доставшіяся Фелипу! Я говорилъ ей это; двѣ слезы служили мнѣ отвѣтомъ; она раскрывала передо мной раны сердца, которое должно было одинаково любить насъ обоихъ, но въ силу непобѣдимаго чувства принадлежало тебѣ одному. Теперь ея радостная тѣнь осѣнитъ ваши головы, когда вы преклоните ихъ передъ алтаремъ! Приласкаете ли вы, наконецъ, вашего Фелипа, донна Клара? Вы видите, онъ уступаетъ вашему любимцу все, даже молодую дѣвушку, которую вы съ сожалѣніемъ толкали къ нему.

Мой поступокъ нравится женщинамъ, мертвымъ, королю, Богъ желалъ его; итакъ, не мѣшай мнѣ, Фердинандъ. Слушайся и молчи.

P. S. Прикажи Урракѣ называть меня господиномъ Энарецъ. Не говори ни слова обо мнѣ Маріи. Только ты одинъ и долженъ знать тайну послѣдняго мавра, обращеннаго въ христіанство, въ жилахъ котораго умретъ кровь великаго рода, рожденнаго въ пустынѣ и угасающаго въ одиночествѣ. Прощай.

VII.
Отъ Луизы Шолье Рене де-Мокомбъ.

Январь 1824 г.

Какъ скоро твоя свадьба? Да развѣ можно такъ выходить замужъ? Черезъ мѣсяцъ ты отдашь свою руку человѣку, котораго ты не знаешь, съ которымъ почти незнакома! Онъ глухъ (а глухота бываетъ разнаго рода), кромѣ того, быть можетъ, онъ болѣзненъ, скученъ, невыносимъ! Развѣ ты не видишь, Рене, что хотятъ съ тобой сдѣлать? Ты необходима имъ для продолженія славнаго рода де-л’Эсторадъ, вотъ и все. Ты сдѣлаешься провинціалкой! Развѣ то обѣщали мы другъ другу? На твоемъ мѣстѣ я предпочла бы кататься въ шлюпкѣ кругомъ Іерскихъ острововъ до тѣхъ поръ, пока меня не похитилъ бы алжирскій корсаръ, чтобы продать султану. Я стала бы султаншей, а когда-нибудь и султаншей-валиде; я взбунтовала бы весь сераль и волновала бы и въ молодые годы, и въ старости! Ты вышла изъ одного монастыря и попадаешь въ другой! Я знаю, ты трусишь, ты вступишь въ брачную жизнь покорно, какъ ягненокъ. Я буду тебѣ давать совѣты, ты пріѣдешь въ Парижъ. Мы съ тобой сведемъ съ ума всѣхъ мужчинъ, станемъ царицами. Твой мужъ, моя козочка, черезъ три года можетъ сдѣлаться депутатомъ. Теперь я знаю, что такое депутатъ. Ты будешь управлять его машиной, жить въ Парижѣ и сдѣлаешься, какъ говоритъ моя мать, свѣтской модной женщиной. Ужь, конечно, я не оставлю тебя въ твоемъ захолустьѣ!

Понедѣльникъ.

Дорогая, вотъ уже двѣ недѣли я живу свѣтской жизнью; одинъ вечеръ въ Итальянской Оперѣ, другой въ Большой; послѣ театра — балъ. О, свѣтъ — настоящая феерія, итальянская музыка меня восхищаетъ; а пока моя душа утопаетъ въ божественномъ наслажденіи, меня разсматриваютъ, мной любуются; но однимъ взглядомъ я заставляю опускать глаза самыхъ смѣлыхъ молодыхъ людей. Я видѣла въ оперѣ очаровательныхъ парижанъ; и что же? Ни одинъ изъ нихъ не нравится мнѣ; ни одинъ изъ нихъ не вызвалъ во мнѣ волненія, которое я испытываю, слушая Гарсію, когда она поетъ въ «Отелло» великолѣпный дуэтъ съ Пеллигрной. Боже Ты мой, какъ долженъ быть ревнивъ этотъ Россини, чтобы такъ хорошо выражать чувство ревности! Какой крикъ: Jemio cor si divide^[3]. Для тебя все это вещи непонятныя; ты не слыхала Гарсіи, однако, ты знаешь, какъ я ревнива. Какой жалкій драматургъ Шекспиръ; Отелло увлеченъ славой, онъ одерживаетъ побѣды, командуетъ войсками, красуется, разъѣзжаетъ по свѣту, оставляя Дездемону одну. И Дездемона, видящая, что онъ предпочитаетъ ей глупую общественную дѣятельность, даже не думаетъ сердиться! Эта овца заслуживаетъ смерти! Пусть тотъ, кого я соблаговолю полюбить, осмѣлится заниматься чѣмъ-либо, кромѣ своей любви ко мнѣ! Я одобряю длинныя рыцарскія испытанія. Я считаю крайне дерзкимъ и глупымъ того безумнаго молодого рыцаря, которому не понравилось, что его владычица послала его за своей перчаткой, упавшей среди льновъ, безъ сомнѣнія, она готовила ему какой-нибудь чудный цвѣтокъ своей любви, а онъ, заслуживъ награду, потерялъ ее, дерзкій! Но я болтаю, точно у меня нѣтъ важныхъ сообщеній. Мой отецъ, вѣроятно, будетъ изображать въ Мадридѣ короля, нашего господина; я говорю нашего господина, такъ какъ я тоже отправлюсь въ посольство. Моя мать желаетъ остаться здѣсь и отецъ беретъ меня съ собою, чтобы съ нимъ была женщина.

Моя дорогая, все это кажется тебѣ самой простой вещью, а между тѣмъ тутъ кроется нѣчто чудовищное; въ теченіе двухъ недѣль я разгадала тайны нашей семьи. Моя мать поѣхала бы съ отцомъ, если бы онъ пожелалъ взять съ собою г-на де-Каналисъ въ качествѣ секретаря посольства; но король самъ назначаетъ секретарей, и герцогъ не смѣетъ противиться королю, который очень своеволенъ; не желаетъ онъ и сердить матушку. И вотъ тонкій политикъ рѣшилъ устроить дѣло, оставивъ здѣсь герцогиню. Каналисъ, великій современный поэтъ, тотъ молодой человѣкъ, который ежедневно между тремя и пятью часами бываетъ у моей матери и, какъ видно, вмѣстѣ съ нею изучаетъ дипломатію. Вѣроятно, дипломатія очень интересна, потому что Каналисъ аккуратенъ, какъ биржевой игрокъ. Реторе, наслѣдникъ нашего рода, важный холодный и прихотливый молодой человѣкъ остается въ Парижѣ. Отецъ совсѣмъ затемнялъ бы его въ Мадридѣ. Кромѣ того, миссъ Гриффитъ знаетъ, что Альфонсъ любитъ одну изъ танцовщицъ. Какъ можно любить ноги и пируэты? Мы замѣтили, что мой братъ бываетъ въ театрѣ, когда танцуетъ Тилліа, онъ апплодируетъ ей и затѣмъ уходитъ. Я думаю, что двѣ дѣвушки въ одномъ домѣ могутъ произвести въ немъ большее опустошеніе, чѣмъ чума. Что касается до моего второго брата, онъ въ своемъ полку; я его еще не видала. Теперь ты знаешь, почему мнѣ суждено быть Антигоной посланника его величества. Быть можетъ, я выйду въ Испаніи замужъ, и очень вѣроятно, что мой отецъ намѣревается найти мнѣ тамъ жениха, который взялъ бы меня безъ цриданаго, какъ беретъ тебя твой гвардеецъ. Отецъ предложилъ мнѣ ѣхать съ нимъ и учиться у его учителя. «Вы хотите, — сказала я ему, — чтобы я вышла въ Испаніи замужъ?» Вмѣсто отвѣта онъ взглянулъ на меня проницательнымъ взглядомъ. Съ нѣкоторыхъ поръ отецъ дразнитъ меня во время завтрака. Онъ меня изучаетъ, а я стараюсь быть скрытной; напримѣръ, недавно я жестоко мистифицировала его и какъ посланника, и какъ отца. Развѣ онъ не считаетъ меня дурочкой! Онъ спросилъ, что я думаю о такомъ-то молодомъ человѣкѣ и о нѣсколькихъ молодыхъ дѣвушкахъ, съ которыми я встрѣчаюсь въ знакомыхъ домахъ. Я отвѣтила ему самымъ глупымъ разсужденіемъ о цвѣтѣ ихъ волосъ, о различіи ихъ роста и наружности. Моего отца, повидимому, опечалила моя глупость; онъ внутренно упрекалъ себя за то, что обратился ко мнѣ съ разспросами. "Однако, — прибавила я, — я не говорю всего, что думаю; недавно матушка напугала меня, сказавъ, что, говоря о своихъ впечатлѣніяхъ, легко нарушить правила приличія. — «Среди семьи вы можете говорить безъ страха», — замѣтила моя мать. «Ну, такъ, — продолжала я, — до сихъ поръ мнѣ кажется, что всѣ молодью люди могутъ болѣе увлекаться разсчетами, нежели увлекать насъ собою, что они больше заняты своими собственными особами, нежели нами, и, право, очень плохо скрываютъ это: съ ихъ лицъ сейчасъ же сбѣгаетъ то выраженіе, которое они придаютъ своимъ чертамъ, бесѣдуя съ нами; имъ, вѣроятно, представляется, будто мы совсѣмъ не умѣемъ управлять нашими глазами. Человѣкъ, говорящій съ нами, — влюбленный; человѣкъ, который перестаетъ говорить, — мужъ. Что же касается до дѣвушекъ, то онѣ до того фальшивы, что о ихъ характерѣ можно судить только по танцамъ, не лгутъ лишь ихъ ростъ и движенія. Въ особенности же поразила меня грубость великосвѣтскихъ людей. Когда идетъ дѣло объ ужинѣ, происходитъ нѣчто, дающее мнѣ понятіе о народныхъ возстаніяхъ. Вѣжливость очень плохо скрываетъ общій эгоизмъ. Я иначе представляла себѣ свѣтъ. Въ немъ на женщинъ обращаютъ очень маленькое вниманіе; можетъ быть, это еще остатокъ доктринъ Бонапарта». — «Арманда дѣлаетъ поразительные успѣхи», сказала моя мать. «Неужели вы думали, что я всегда буду у васъ спрашивать, умерла ли г-жа де-Сталь?» Мой отецъ улыбнулся и всталъ изъ-за стола.

Суббота.

Моя дорогая, я не все высказала тебѣ. Вотъ что я приберегла еще. Любовь, о которой мы мечтали, вѣроятно, хорошо скрывается: я нигдѣ не видала ни малѣйшаго ея признака. Правда, я подмѣтила нѣсколько быстрыхъ взглядовъ, которыми мужчины обмѣнивались съ дамами въ гостиныхъ, но какъ это блѣдно! Я не вижу «нашей» любви, этого міра чудесъ, полнаго дивныхъ грезъ, восхитительной дѣйствительности, радости и горя, отвѣчающихъ другъ другу, улыбокъ, освѣщающихъ всю природу, словъ, приводящихъ въ восторгъ, вѣчно доставляемаго, вѣчно испытываемаго счастья, печалей, порожденныхъ отдаленіемъ, и восторговъ, создаваемыхъ присутствіемъ любимаго существа! Гдѣ расцвѣтаютъ всѣ эти восхитительные цвѣты души? Кто лжетъ: мы или свѣтъ? Я уже видѣла цѣлыя сотни мужчинъ, молодыхъ людей, и ни одинъ не произвелъ на меня ни малѣйшаго впечатлѣнія; если бы они восхищались мной, выказывали ко мнѣ глубокую преданность, выступали на поединки изъ-за меня, я на все смотрѣла бы совершенно равнодушно. Любовь, моя дорогая, такое рѣдкое явленіе, что можно прожить всю жизнь, не встрѣтивъ существа, которое природа одарила могуществомъ дать намъ счастье. Такая мысль внушаетъ страхъ — вдругъ это существо явится слишкомъ поздно! Что ты на это скажешь?

Съ нѣкоторыхъ поръ наша судьба начинаетъ страшить меня; я понимаю, почему у столькихъ женщинъ лица печальны, несмотря на румянецъ, которымъ мнимыя радости бала покрываютъ ихъ щеки. Въ бракъ вступаютъ, полагаясь на одну случайность — вотъ и ты такимъ же образомъ выходишь замужъ. Въ моей головѣ пронесся цѣлый ураганъ мыслей. Быть любимой постоянно и тѣмъ не менѣе различнымъ образомъ, быть черезъ десять лѣтъ непрерывнаго счастья любимой такъ же, какъ въ первый день! Такая любовь требуетъ долгаго подготовленія; чтобы пріобрѣсти ее, нужно заставить долго ожидать себя, возбудить сильное любопытство и удовлетворить его; вызвать громадныя симпатіи и отвѣтить на нихъ. Существуютъ ли такіе же законы для твореній сердца, какъ и для видимыхъ твореній природы? Можетъ ли поддерживаться радость? Въ какой пропорціи печаль и счастье должны смѣшиваться въ любви? Мнѣ показались возможными холодныя комбинаціи погребальной, ровной и постоянной монастырской жизни, тогда какъ богатство, великолѣпіе, слезы, удовольствія, праздники, радости, наслажденія раздѣленной и дозволенной любви представились мнѣ несбыточными. Въ этомъ городѣ, мнѣ кажется, нѣтъ мѣста сладости любви, святымъ прогулкамъ по аллеямъ при свѣтѣ полной луны, которая бросаетъ на воду блескъ и не внемлетъ мольбамъ. Я богата, молода и хороша собой; мнѣ остается только любить; любовь можетъ превратиться въ мою жизнь, въ мое единственное занятіе; и вотъ уже три мѣсяца я живу въ свѣтѣ и съ любопытствомъ смотрю кругомъ; однако, я ничего не встрѣтила среди этихъ блестящихъ, жадныхъ, внимательныхъ взглядовъ. Ничьи глаза, ничей голосъ не взволновали меня. Одна музыка наполняетъ мнѣ душу; она одна замѣнила мнѣ нашу дружбу. Иногда я ночью цѣлый часъ просиживаю у окна; я смотрю въ садъ, я призываю приключенія; я прошу неизвѣстный источникъ, порождающій ихъ, послать ко мнѣ что-либо необычайное. Я нѣсколько разъ ѣздила въ Елисейскія Поля въ каретѣ и, выходя изъ экипажа, воображала, что тотъ, которому суждено разбудить мою оцѣпенѣвшую душу, явится передо мной, взглянетъ на меня, пойдетъ за мной; но въ такіе дни я встрѣчала только фигляровъ, продавцовъ пряниковъ, фокусниковъ, прохожихъ, торопливо шедшихъ по своимъ дѣламъ, или влюбленныхъ, избѣгавшихъ встрѣчъ. И мнѣ хотѣлось остановить ихъ и спросить: «Скажите мнѣ вы, счастливцы, что такое любовь?» Но я подавляла эти, безумныя мысли, снова садилась въ карету и давала себѣ слово остаться старой дѣвой. Любовь, конечно, воплощеніе, и сколько условій, чтобы это воплощеніе совершилось! Каждая изъ насъ не всегда согласна съ самой собой, что же будетъ при жизни съ другимъ существомъ? Одинъ Богъ можетъ разрѣшить эту проблему. Я начинаю думать, что мнѣ лучше всего вернуться въ монастырь. Если я останусь въ свѣтѣ, я надѣлаю вещей, которыя будутъ походить на безумія, потому что я не силахъ мириться съ тѣмъ, что вижу. Все оскорбляетъ меня, мои душевныя нравственныя правила или тайныя мысли. О, моя мать, самая счастливая женщина на свѣтѣ: ея великій маленькій Каналисъ обожаетъ ее. Мой ангелъ, мною овладѣваетъ страшное желаніе узнать, что происходитъ между моей матерью и этимъ молодымъ человѣкомъ. У Гриффитъ, по ея собственнымъ словамъ, были такія же желанія; ей хотѣлось броситься на каждую счастливую женщину, но она уничтожила, растоптала такія мысли. По ея мнѣнію, добродѣтель состоитъ въ томъ, чтобы хоронить въ глубинѣ своего сердца всѣ подобныя дикія идеи. Что же такое глубина сердца? Складъ всего дурного, что есть въ насъ? Я чувствую себя униженной оттого, что у меня нѣтъ обожателя. Я дѣвушка-невѣста, но у меня есть братья, семья, обидчивые родственники. О, если это причина сдержанности мужчинъ, они жалкіе трусы! Роль Химены въ Сидѣ и роль Сида восхищаютъ меня. Какая чудная пьеса! Ну, прощай.

VIII.
Той же.

Январь.

Намъ даетъ уроки бѣдный бѣглецъ, принужденный скрываться изъ-за участія въ революціи, которую подавилъ герцогъ Ангулемскій. По поводу успѣха герцога въ Парижѣ давались чудные праздники. Хотя этотъ испанецъ либералъ, и, конечно, буржуа, онъ меня заинтересовалъ; я вообразила, что онъ осужденъ, на смерть. Я стараюсь выпытать у него его тайну, но онъ молчаливъ, какъ сущій кастилецъ, и гордъ, какъ Гонзальвъ Кордовіскій, а между тѣмъ на урокахъ выказываетъ ангельскую кротость и неистощимое терпѣніе. Его гордость не напыщена, какъ гордость миссъ Гриффитъ; это чувство кроется въ его душѣ; исполняя свои обязанности, онъ невольно принуждаетъ насъ отдавать ему должное и отдаляетъ насъ отъ себя силой того уваженія, которое оказываетъ намъ. Мой отецъ говоритъ, что этотъ Энарецъ очень походитъ на знатнаго человѣка, а потому въ разговорахъ съ нами называетъ его въ шутку дономъ Энарецъ. Нѣсколько дней тому назадъ я во время урока позволила себѣ назвать учителя этимъ именемъ; онъ поднялъ глаза, которые обыкновенно смотрятъ внизъ, и бросилъ на меня двѣ молніи, совершенно подавившія меня. Дорогая, у него самые красивые глаза на свѣтѣ. Я спросила, не разсердила ли его чѣмъ-нибудь и онъ сказалъ мнѣ на чудномъ и величавомъ испанскомъ языкѣ: «Я прихожу сюда только за тѣмъ, чтобы давать вамъ уроки». Я почувствовала, что онъ меня пристыдилъ, покраснѣла и собиралась отвѣтить ему какой-нибудь явной дерзостью, но вспомнила слова нашей милой матери во Господѣ и сказала: «Если вы сдѣлаете мнѣ какое-нибудь замѣчаніе, я буду вамъ очень обязана». Энарецъ вздрогнулъ. Кровь окрасила его оливковое лицо и онъ сказалъ мнѣ слегка взволнованнымъ голосомъ:

— Вѣроятно, религія научила васъ уважать великія несчастія, лучше, нежели могу это сдѣлать я. Если я испанскій грандъ, потерявшій все вслѣдствіе торжества Фердинанда VII, ваша шутка — жестокость; если же я только бѣдный учитель испанскаго языка, не стоитъ ли въ ней ужасная насмѣшка? Ни то, ни другое недостойно благородной молодой дѣвушки. Я взяла его за руку и сказала: «Я тоже напомню вамъ о религіи, прося васъ забыть мою вину». Онъ опустилъ голову, открылъ моего Донъ-Кихота и сѣлъ. Это маленькое происшествіе взволновало меня больше, нежели всѣ комплименты, взгляды и фразы, которые выпали мнѣ на долю втеченіе самаго удачнаго для меня бала. Во время урока я внимательно разсматривала этого человѣка, который не мѣшалъ мнѣ и даже зналъ, что я смотрю на него: онъ никогда не поднимаетъ на меня глазъ. Я увидѣла, что нашъ учитель, которому мы давали сорокъ лѣтъ — молодъ: ему, должно быть, не болѣе двадцати шести, двадцати восьми лѣтъ. Я предоставляю его моей гувернанткѣ она обратила мое вниманіе на красоту его черныхъ волосъ и его зубовъ, похожихъ на жемчужины. Что же касается его глазъ, въ нихъ и бархатъ и огонь. Вотъ и все. Въ общемъ онъ малъ ростомъ и некрасивъ. Намъ разсказывали, что испанцы неопрятны, но Энарецъ до крайности изященъ; его руки бѣлѣе лица; онъ немного сутоловатъ; у него огромная голова странной формы. Его безобразіе, впрочемъ, говорящее объ умѣ, еще усиливается слѣдами оспы, которые испещряютъ его лицо. У него сильно выпуклый лобъ, чрезмѣрно густыя сросшіяся брови; онѣ придаютъ ему угрюмый видъ, отталкивающій душу. Его лицо непривѣтливо и болѣзненно, такія физіономіи бываютъ у людей, осужденныхъ на смерть въ дѣтствѣ и дожившихъ до взрослыхъ лѣтъ, только благодаря безконечнымъ заботамъ; помнишь сестру Марту? Словомъ, какъ говоритъ мой отецъ, лицо Энареца — ослабленная маска кардинала Хименеса. Мой отецъ его не любитъ, учитель стѣсняется его. Въ манерахъ нашего испанца сказывается прирожденное чувство собственнаго достоинства, которое, повидимому, безпокоитъ милѣйшаго герцога; онъ не выноситъ, чтобы рядомъ съ нимъ являлось нѣчто высокое въ какой бы-то ни было формѣ. Какъ только мой отецъ научится говорить по-испански, мы уѣдемъ въ Мадридъ. Черезъ два дня послѣ полученнаго мною нравоученія, я, желая выразить учителю нѣчто вродѣ благодарности, сказала ему: — Я не сомнѣваюсь, что вы покинули Испанію только вслѣдствіе политическихъ событій; если, какъ говорятъ, моего отца пошлютъ въ Мадридъ, мы будемъ въ состояніи оказать вамъ нѣкоторую услугу и испросить вамъ помилованіе, въ случаѣ, если вы осуждены. «Никто не можетъ оказать мнѣ услуги», — отвѣтилъ Энарецъ.

— Не можетъ? — спросила я. — Отъ того ли, что вы не желаете ничьего покровительства или въ силу невозможности помочь вамъ? "Благодаря тому и другому, " сказалъ онъ наклоняя голову и въ его голосѣ прозвучало приказаніе умолкнуть. Въ моихъ жилахъ закипѣла отцовская кровь. Меня возмутило высокомѣріе испанца и я не продолжала этого разговора. Между тѣмъ, моя дорогая, есть что-то прекрасное въ его нежеланіи принимать что бы то ни было отъ постороннихъ. "Онъ отказался бы даже отъ нашей дружбы, " думала я, спрягая глаголъ. Я остановилась и высказала учителю, но по-испански, мысль, занимавшую меня, Энарецъ вѣжливо отвѣтилъ, что для дружбы необходимо равенство, котораго нѣтъ въ данномъ случаѣ, что въ силу этого мой вопросъ безполезенъ.

— Вы говорите о равенствѣ по отношенію къ взаимности чувствъ или по отношенію къ различію общественнаго положенія? — спросила я, стараясь нарушить его серьезную важность, которая выводитъ меня изъ терпѣнія. Онъ снова поднялъ свои страшные глаза, а я опустила вѣки. Дорогая, этотъ человѣкъ — неразрѣшимая загадка. Казалось, онъ спрашивалъ меня, не крылось ли въ моихъ словахъ признанія въ любви; въ его взглядѣ отразилось счастье, гордость, мука неувѣренности и мое сердце невольно замерло. Я поняла, что кокетство, которое во Франціи оцѣнивается по достоинству, принимаетъ грозное значеніе, когда оно обращено на испанца и довольно глупо спряталась въ мою раковину. Окончивъ урокъ, Энарецъ поклонился мнѣ, бросивъ на меня взглядъ, полный смиренной любви, взглядъ, говорившій: — Не играйте несчастнымъ человѣкомъ! Такой внезапный переходъ отъ серьезныхъ, важныхъ манеръ произвелъ на меня живое впечатлѣніе. Не ужасно ли подумать и сказать, что мнѣ кажется будто въ этомъ человѣкѣ кроются неоцѣненныя сокровища нѣжности.

IX.
Г-жа де-л’Эсторадъ Луизѣ де Шолье.

Декабрь.

Все сказано, все сдѣлано, мое дитя, тебѣ пишетъ госпожа де-л’Эсторадъ; но наши отношенія съ тобой не измѣнились, стало только одной молодой дѣвушкой меньше. Будь спокойна; я много думала и не безразсудно дала согласіе. Увѣренность, что я пойду торной дорогѣ, пріятна и моему уму, и моему характеру. Большая нравственная сила избавитъ меня отъ того, что мы называемъ случайностями жизни. У насъ есть земли, которымъ слѣдуетъ придать цѣнность, домъ, который необходимо убрать и украсить; мнѣ нужно управлять хозяйствомъ, нужно примирить съ жизнью несчастнаго человѣка. Конечно, мнѣ придется заботиться о семьѣ, воспитывать дѣтей. Что дѣлать, будничная жизнь не можетъ быть чѣмъ-то великимъ, чрезвычайнымъ. Понятно, широкія знанія, которыя придаютъ величіе душѣ и уму, не управляютъ <скан испорчен>и заботами, по крайней мѣрѣ, такъ кажется. Но кто мѣшаетъ отправлять въ море безконечности суда, которыя по нашему <скан испорчен>нію путешествовали въ этомъ океанѣ? Однако, не думай, что <скан испорчен>ное существованіе, которому я посвящаю себя, лишено стра<скан испорчен>.

Задача, заставить повѣрить въ счастье бѣднаго человѣка, <скан испорчен>о игрушкой бурь — прекрасное дѣло, способное избавить мое существованіе отъ однообразія. Я не думаю, чтобы меня можно было сожалѣть и я вижу, что я могу дѣлать добро. Между нами, я не люблю Луи де-л’Эсторада той любовью, которая заставляетъ сердце биться при шумѣ знакомыхъ шаговъ, которая волнуетъ душу при звукѣ любимаго голоса, или вселяетъ въ насъ дрожь при видѣ огненнаго взгляда; но онъ не противенъ мнѣ. Что буду я дѣлать, спросишь ты меня, съ тѣмъ стремленіемъ ко всему высокому, съ тѣми могучими мыслями, которыя насъ связываютъ и живутъ въ насъ? Да, это меня заботило. Но развѣ не великое дѣло скрывать ихъ и тайно отъ всѣхъ употреблять на благо семьи, превращать въ источники счастья для существъ, ввѣренныхъ мнѣ? Время, въ теченіе котораго эти способности сіяютъ и блещутъ, очень коротко для женщины, оно скоро проходитъ. Моей жизни не будетъ доставать величія, но она протечетъ мирно, тихо, безъ превратностей. Мы рождаемся въ счастливыхъ условіяхъ: намъ предоставляется право выбирать что-нибудь одно: любовь или материнство. И я выбрала: изъ моихъ дѣтей я создамъ себѣ боговъ, изъ этого клочка — земли Эльдорадо. Вотъ все, что я могу тебѣ сказать. Благодарю тебя за присланныя вещи. Взгляни на мои заказы, списокъ которыхъ я посылаю тебѣ вмѣстѣ съ этимъ письмомъ; я хочу жить въ атмосферѣ изящества, роскоши, и брать отъ провинціи только то, что въ ней есть прелестнаго. Живя одиноко, женщина не можетъ сдѣлаться провинціалкой; она остается самой собою. Я надѣюсь, что ты будешь своевременно сообщать мнѣ о всѣхъ перемѣнахъ модъ. Отецъ моего мужа, въ порывѣ энтузіазма, не отказываетъ мнѣ ни въ чемъ и перевертываетъ домъ вверхъ ногами. Мы выписываемъ изъ Парижа рабочихъ и устраиваемъ все по новому.

X.
Луиза де-Шолье г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Январь.

О, Рене, ты на нѣсколько дней опечалила меня. Итакъ, твое прелестное тѣло, красивое, гордое лицо, природно изящныя манеры, высоко-одаренная душа, глаза, въ которыхъ душа утоляетъ жажду, словно въ живомъ источникѣ любви, сердце, полное восхитительной нѣжности, широкій умъ, рѣдкія способности, плоды усилій природы и нашего взаимнаго воспитанія, сокровища, которыя должны были создать для страсти и желанія несравненныя богатства, породить часы, равнявшіеся бы годамъ, вызвать наслажденія, способныя превратить человѣка въ раба одного твоего граціознаго движенія, — все это исчезнетъ среди однообразія вульгарнаго, обыкновеннаго брака, уничтожится въ пустотѣ жизни, которая скоро надоѣстъ тебѣ! Я заранѣе ненавижу дѣтей, которыя у тебя родятся; они будутъ дурны! Ты все предвидишь въ жизни; тебѣ нечего бояться, не на что надѣяться, не отчего страдать. А что если когда-нибудь, въ сіяющій день, ты встрѣтишь существо, которое разбудитъ тебя отъ сна? А, при этой мысли по моей спинѣ бѣжитъ ознобъ! Ну, у тебя есть подруга. Конечно, ты станешь духомъ этой долины, ты сольешься съ ея красотами, ты будешь жить заодно съ ея природой, ты проникнешься величіемъ всего окружающаго, медленностью произрастанія растеній, быстротой мысли и, смотря на свои рдѣющіеся цвѣты, ты невольно будешь оглядываться на себя самое. Потомъ, послѣ прогулки съ мужемъ и дѣтьми, изъ которыхъ одинъ кричалъ, ропталъ, игралъ, а другой молчалъ въ полномъ удовольствіи, я знаю заранѣе, что ты мнѣ напишешь. Твоя дымная долина и ея холмы, обнаженные или покрытые прекрасными деревьями, твой лугъ, составляющій въ Провансѣ большую рѣдкость, воды, льющіяся струйками, различные оттѣнки свѣта, вся эта безконечность, которую разнообразитъ Богъ, напомнитъ тебѣ монотонную безконечность твоего сердца. Но не забывай обо мнѣ, моя Рене, и ты найдешь во мнѣ подругу, сердца которой никогда не затронетъ ни малѣйшая общественная мелочность, оно всецѣло принадлежитъ тебѣ.

Понедѣльникъ.

Моя дорогая, мой испанецъ прелестно грустенъ; въ немъ есть что-то спокойное, суровое, гордое и глубокое; все это затрогиваетъ мое любопытство. Его всегдашняя торжественность и молчаливость бросаютъ вызовъ душѣ. Онъ молчаливъ и величавъ, какъ король, свергнутый съ престола. Гриффитъ и я занимаемся имъ, какъ загадкой. Странная вещь, учитель испанскаго языка одержалъ надъ моимъ вниманіемъ такую побѣду, какой не могъ добиться еще ни одинъ мужчина, между тѣмъ я уже сдѣлала смотръ всѣмъ наслѣдникамъ знатныхъ родовъ, всѣмъ прикомандированнымъ къ посольствамъ и посланникамъ, генераламъ и подпоручикамъ, пэрамъ Франціи, ихъ сыновьямъ и племянникамъ, двору и горожанамъ! Меня раздражаетъ холодность этого человѣка. Самая глубокая гордость наполняетъ пустыню, которую онъ желаетъ образовать между нами и имъ, и дѣйствительно образуетъ. Онъ кокетничаетъ, а я дѣлаю смѣлые приступы. Это странное положеніе тѣмъ болѣе занимаетъ меня, что оно не можетъ имѣть никакихъ послѣдствій. Что такое мужчина — испанецъ и учитель? Я не уважаю ни одного мужчины, будь онъ хотя королемъ! Я нахожу, что мы гораздо лучше мужчинъ, да: же одаренныхъ самой заслуженной славой. О, какъ повелѣвала бы я Наполеономъ! Какъ давала бы ему чувствовать, если бы онъ меня любилъ, мою власть надъ нимъ!

Вчера я мимоходомъ бросила эпиграмму, которая должна была сильно задѣть моего учителя. Онъ ничего не отвѣтилъ, окончилъ урокъ, взялъ шляпу и взглянулъ на меня такимъ взглядомъ, который заставляетъ меня думать, что онъ больше не придетъ. Это мнѣ очень пріятно. Было бы ужасно начать снова исторію новой Элоизы Жанъ-Жака Руссо; я только-что прочла эту вещь, возненавидѣвъ изъ-за нея любовь. Любовь, полная размышленій и громкихъ фразъ, кажется мнѣ нестерпимой. Также и Кларисса черезчуръ довольна, окончивъ свое короткое письмо; впрочемъ, сочиненіе Ричардсона, по словамъ моего отца, служитъ превосходной характеристикой англичанокъ. Книга же Руссо представляется мнѣ философской проповѣдью въ письмахъ.

Я думаю, что любовь совершенно личная поэма. Въ томъ, что пишутъ романисты, все истинно и все ложно. Моя прелесть, ты можешь говорить со мной только о супружеской любви, а потому, я полагаю, что, въ интересахъ нашего съ тобой существованія, мнѣ необходимо остаться дѣвушкой и испытать сильную страсть; это поможетъ намъ хорошо изучить жизнь. Описывай мнѣ очень подробно все, что будетъ съ тобою, особенно въ теченіе первыхъ дней жизни съ животнымъ, которое называется мужемъ. Если меня когда-нибудь полюбятъ, я обѣщаю тебѣ дѣлать то же. Прощай, бѣдная поглощенная подруга!

XI.
Рене де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Шолье.

Крампадъ.

Ты и твой испанецъ внушаете мнѣ ужасъ. Я пишу тебѣ всего нѣсколько словъ, чтобы попросить тебя распроститься съ нимъ. То, что ты пишешь объ Энарецѣ, говоритъ мнѣ, что у него самый опасный характеръ, присущій людямъ, которымъ нечего терять и которые поэтому ставятъ на карту все. Этотъ человѣкъ не долженъ быть твоимъ возлюбленнымъ и не можетъ быть твоимъ мужемъ. Я опишу тебѣ подробно тайныя событія моей жизни, но только тогда, когда на моемъ сердцѣ не будетъ тревоги которую въ него вселило твое послѣднее письмо.

XIII.
Луиза де-Шолье г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Февраль.

Моя прелестная козочка, сегодня утромъ въ девять часовъ мнѣ доложили о приходѣ моего отца. Я уже встала и одѣлась. Когда я вышла къ нему, онъ важно сидѣлъ подлѣ камина въ моей гостиной и, противъ обыкновенія, казался задумчивымъ. Отецъ показалъ мнѣ на бержерку противъ себя; я поняла его и сѣла на нее съ торжественнымъ видомъ, нередразнивъ отца такъ удачно, что онъ улыбнулся; однако, въ его улыбкѣ было что-то печально серьезное.

— Вы, по крайней мѣрѣ, такъ же умны, какъ ваша бабушка, — сказалъ онъ мнѣ.

— Ну, не будьте слишкомъ любезны, — прервала я его, — вамъ что-то нужно отъ меня.

Онъ поднялся въ сильномъ волненіи и съ полчаса говорилъ со мной. Нашу бесѣду, дорогая, стоитъ записать.

Едва онъ ушелъ, какъ я сѣла за столъ, стараясь воспроизвести всѣ его слова. Я впервые видѣла, чтобы мой отецъ высказывалъ всю свою мысль. Сперва онъ польстилъ мнѣ и очень недурно; я должна быть довольна тѣмъ, что онъ хорошо понялъ и оцѣнилъ меня.

— Арманда, — сказалъ мнѣ герцогъ, — вы страннымъ образомъ обманули меня и пріятно удивили. Когда вы пріѣхали изъ монастыря, я васъ принялъ за самую обыкновенную дѣвушку, не имѣющую особеннаго значенія, невѣжественную, съ которой можно ладить, даря ей тряпки, парюры, и которая мало думаетъ.

— Благодарю, отецъ, за молодежь!

— О, молодежи нѣтъ! — сказалъ онъ, дѣлая жестъ оратора. — У васъ необычайно широкій умъ, вы правильно оцѣниваете вещи, вы необычайно проницательны, вы очень хитры; можно подумать, что вы ничего не видите въ тѣхъ случаяхъ, когда вы успѣваете подмѣтить причину фактовъ, занимающихъ всѣхъ остальныхъ. Вы министръ въ юбкѣ; только вы и способны понять меня; только васъ я и могу заставить дѣйствовать противъ васъ же, чтобы добиться чего-либо. Поэтому я совершенно откровенно объяснюсь съ вами относительно намѣреній, которыхъ не покидаю. Желая, чтобы вы также раздѣляли ихъ, мнѣ необходимо доказать вамъ, что они — порожденіе возвышенныхъ чувствъ. Итакъ, мнѣ придется въ разговорѣ съ вами коснуться политическихъ соображеній, которыя затрогиваютъ высокіе интересы государства. Подобныя разсужденія могли бы показаться скучными для всякой другой дѣвушки, кромѣ васъ. Выслушавъ меня, подумайте хорошенько; если понадобится, я вамъ дамъ шесть мѣсяцевъ на размышленіе. Вы вполнѣ свободны; и если вы откажете мнѣ въ той жертвѣ, которой я попрошу у васъ, я подчинюсь вашему отказу и перестану мучить васъ.

Выслушавъ эту рѣчь, я дѣйствительно стала серьезна, моя козочка, и сказала:

— Говорите, отецъ.

И вотъ что произнесъ государственный мужъ:

— Мое дитя, Франція находится въ крайне стѣсненномъ положеніи; объ этомъ знаетъ только король и нѣсколько высокихъ умовъ; но король — это голова безъ рукъ; великіе же умы, посвященные въ опасность, не имѣютъ никакой власти надъ людьми, съ помощью которыхъ они могли бы достигнуть счастливаго окончанія. Люди, выкинутые народнымъ избраніемъ, не желаютъ служить орудіями. Какъ бы замѣчательны они ни были, они продолжаютъ разрушать общественный строй, вмѣсто того чтобы помогать намъ укрѣпить зданіе. Словомъ, существуютъ двѣ партіи: партія Марія противъ партіи Суллы. Я стою за Суллу противъ Марія, вотъ въ общихъ чертахъ положеніе нашихъ дѣлъ. Говоря подробнѣе — революція все еще продолжается: она внѣдрена въ законъ, она начертана на землѣ, она живетъ въ умахъ, она тѣмъ сильнѣе, что большая часть совѣтниковъ, окружающихъ тронъ, полагаетъ, будто она побѣждена; эти совѣтники не видятъ у нея ни бойцовъ, ни средствъ. У короля свѣтлый умъ; онъ ясно понимаетъ, все; но каждый день сторонники его брата овладѣваютъ все больше и больше; они желаютъ идти слишкомъ быстро; ему остается всего два года жизни и этотъ умирающій поправляетъ свои простыни, чтобы умереть спокойно. Знаешь ли ты, мое дитя, въ чемъ заключалось самое гибельное слѣдствіе революцій? Ты даже не подозрѣваешь этого! Отрубивъ голову Людовику X.VI, революція обезглавила всѣхъ отцовъ семействъ. Въ настоящее время семьи не существуетъ болѣе; остались лишь отдѣльныя личности. Пожелавъ сдѣлаться націей, французы отказались отъ возможности быть имперіей. Провозгласивъ равенство правъ на отцовское наслѣдство, они убили духъ семейственности и создали государственную казну. Но они ослабили всякое превосходство, дали народной массѣ слѣпую силу, подготовили гибель искусствъ, торжество личной выгоды. Мы стоимъ между двумя государственными системами, передъ нами: семья или личные интересы, аристократія или демократія, разсужденія или повиновеніе, католицизмъ или религіозный индифферентизмъ; вотъ въ короткихъ словахъ объясненіе всего вопроса. Я принадлежу къ незначительному количеству людей, которые хотятъ противиться тому, что называютъ народомъ, конечно, въ его же собственныхъ интересахъ. Въ настоящее время вопросъ не касается ни феодальныхъ правъ, какъ многіе увѣряютъ глупцовъ, ни дворянства, дѣло идетъ о государствѣ, о жизни всей Франціи! Всякая страна, которая не опирается на отцовскій авторитетъ, не можетъ считать свое существованіе упроченнымъ. Отцовская власть — первая ступенька лѣстницы отвѣтственности и подчиненія, которая восходитъ до самаго короля. Король — это всѣ мы взятые вмѣстѣ; умереть за короля все равно, что умереть за себя, за свою семью, которая вѣчна, какъ вѣчна королевская власть, у каждаго животнаго есть свой особый инстинктъ; инстинктъ человѣка — чувство семейственности. Страна сильна, если она состоитъ изъ богатыхъ семей, всѣмъ членамъ которыхъ выгодно защищать общую сокровищнищу, сокровищницу, вмѣщающую денежное богатство, славу, привилегіи, преимущества. Страна бѣдна, если она состоитъ изъ отдѣльныхъ людей, не связанныхъ ни чѣмъ, людей, которымъ безразлично, будутъ ли они повиноваться семи властителямъ или одному русскому или корсиканцу, только бы у каждаго изъ нихъ въ отдѣльности не отняли его поля. Между тѣмъ, несчастные эгоисты не видятъ, что когда-нибудь они непремѣнно лишатся своей собственности. Въ случаѣ неуспѣха, насъ ждетъ ужасное положеніе вещей. Останутся одни уголовные и фискальные законы, кошелекъ или жизнь! Самая благородная на свѣтѣ страна перестанетъ повиноваться чувствамъ. Въ ней вызовутъ и разовьютъ неизлечимыя язвы. Прежде всего явится всеобщая зависть, высшіе классы буду тъ уничтожены, равенство желаній станетъ выдавать себя за равенство силъ; истинное, признанное засвидѣтельствованное превосходство будетъ затоплено волнами буржуазіи. Изъ тысячи человѣкъ можно выбирать одного, но нельзя ничего найти среди трехъ милліоновъ одинаковыхъ честолюбій, одѣтыхъ въ одну и ту же ливрею — ливрею посредственности. И торжествующая масса не замѣтитъ, что противъ нея возстаетъ другая ужасная масса, толпа крестьянъ-собственниковъ: двадцать тысячъ десятинъ земли, которая живетъ, двигается, разсуждаетъ, ничего не понимаетъ, стремится вѣчно пріобрѣсти нѣчто большее, окружаетъ все баррикадами, обладаетъ грубой силой.

— Но, — перебила я, — что же я-то могу сдѣлать для государства? Я не чувствую ни малѣйшаго желанія стать Іоанной д’Аркъ семьи и погибнуть на медленномъ огнѣ монастырскаго костра.

— Вы маленькая язва, — сказалъ мнѣ отецъ. — Когда я вамъ говорю дѣло, вы отвѣчаете мнѣ шутками; когда же я шучу, вы принимаетесь толковать со мной, какъ посланникъ.

— Любовь питается контрастами, — отвѣтила я.

Отецъ расхохотался до слезъ.

— Вы подумаете о томъ, что я вамъ сказалъ, вы замѣтите, сколько довѣрія и великодушія выказалъ я, говоря съ вами подобнымъ образомъ. Быть можетъ, событія помогутъ осуществленію моихъ намѣреній. Я знаю, что по отношенію къ вамъ въ моихъ предположеніяхъ много обиднаго, несправедливаго; поэтому я ожидаю, что ваше согласіе явится не плодомъ вашего сердца, а скорѣе результатомъ воображенія; я вижу, что у васъ больше ума и разсудительности, нежели у кого бы то ни было…

— Вы льстите себѣ, — сказала я ему съ улыбкой, — потому что я ваша истая дочь!

— Словомъ, я не могу быть непослѣдовательнымъ; кто желаетъ придти къ счастливому окончанію, тотъ согласенъ и на средства къ его достиженію; мы должны служить примѣромъ для другихъ. Итакъ, я не хочу, чтобы у васъ было состояніе, пока вашъ младшій братъ не будетъ обезпеченъ и желаю употребить весь вашъ капиталъ на то, чтобы создать для него майоратъ.

— Но, — возразила я, — вы вѣдь не запретите мнѣ жить, какъ я хочу и быть счастливой, отдавъ вамъ мое состояніе?

— Конечно, — отвѣтилъ отецъ, — но съ тѣмъ, чтобы ваша жизнь не вредила чести, положенію и, могу прибавить, славѣ вашей семьи.

— О, — вскрикнула я, — какъ скоро вы отнимаете отъ меня мой высокій умъ!

— Мы не найдемъ во Франціи, — съ горечью замѣтилъ отецъ, — человѣка, который пожелалъ бы жениться на знатной дѣвушкѣ безъ приданаго и который обезпечилъ бы ее. Если бы явился такой мужъ, онъ, навѣрно, принадлежалъ бы къ классу выскочекъ, буржуа, а въ этомъ отношеніи я человѣкъ XI вѣка.

— Я также, — произнесла я и прибавила: — но зачѣмъ отнимать у меня надежду? Развѣ нѣтъ старыхъ пэровъ Франціи.

— Вы хорошо знаете свѣтъ, Луиза! — вскрикнулъ онъ.

Отецъ ушелъ улыбнувшись и поцѣловавъ мнѣ руку.

Утромъ я получила твое письмо и оно заставило меня подумать о пропасти, въ которую я, по твоему мнѣнію, могу упасть. Мнѣ почудилось, что какой-то внутренній голосъ крикнулъ мнѣ: «Ты упадешь въ нее!» Я рѣшилась оградить себя предосторожностями. Энарецъ осмѣливается поднимать на меня глаза и его взглядъ вызываетъ во мнѣ ощущеніе, которое я могу сравнить только съ глубокимъ ужасомъ. На этого человѣка не слѣдуетъ долго смотрѣть, какъ не слѣдуетъ смотрѣть на жабу; онъ безобразенъ и вмѣстѣ съ тѣмъ притягиваетъ къ себѣ. Вотъ уже два дня я раздумываю, не сказать ли отцу, что я не хочу учиться испанскому языку и не попросить ли его распроститься съ нашимъ учителемъ? Но послѣ твердыхъ рѣшеній, я начинаю чувствовать, что мнѣ необходимо ужасное ощущеніе, которое я переживаю, видя этого человѣка, я говорю себѣ: «Еще одинъ разъ и потомъ скажу отцу». Моя дорогая, мягкій голосъ испанца льется прямо въ душу онъ говоритъ, какъ Фодоръ поетъ. Его манеры просты, въ немъ нѣтъ ни малѣйшей аффектаціи, а какіе чудные у него зубы! Недавно, когда онъ прощался со мной, ему показалось, что я занята имъ и онъ, правда, очень почтительно, сдѣлалъ движеніе, желая взять меня за руку и поцѣловать ее; однако, Энарецъ остановился, какъ бы испугавшись своей смѣлости и того разстоянія, черезъ которое онъ хотѣлъ перешагнуть. Несмотря на то, что все это было еле замѣтно, я догадалась о его чувствахъ, и улыбнулась: что можетъ быть трогательнѣе порыва человѣка, стоящаго на низкой ступени общественнаго положенія, сдерживающаго себя подобнымъ образомъ? Какая дерзость кроется въ любви буржуа къ дѣвушкѣ благороднаго происхожденія! Моя улыбка придала учителю смѣлости: бѣднякъ искалъ свою шляпу, не видя ея, онъ не хотѣлъ ее найти и я торжественно поднесла ему ее. Сдержанныя слезы наполнили его глаза. Это короткое мгновеніе было полно значенія; множество мыслей пронеслось въ насъ. Мы съ нимъ такъ хорошо поняли другъ друга, что я протянула ему руку для поцѣлуя. Быть можетъ, это значило, что любовь разрушила преграду, раздѣлявшую насъ? Ну, не знаю, что мною руководило; Гриффитъ стояла къ намъ спиной; я гордо подала испанцу мою бѣлую лапку и почувствовала на ней огонь его губъ, но жаръ этотъ смягчили двѣ крупныя слезы, упавшія въ то же время. Ахъ, мой ангелъ, я, точно обезсиленная, сидѣла на креслѣ, глубоко задумавшись; я была счастлива, почему, отчего, не умѣю тебѣ сказать. То, что я переживала, было поэзія. Мое униженіе, котораго я стыжусь теперь, тогда казалось мнѣ величіемъ; онъ заколдовалъ меня; вотъ что служитъ мнѣ оправданіемъ!

Пятница. Право, этотъ человѣкъ прекрасенъ. Его рѣчь изящна, умъ необычайно высокъ. Моя дорогая, когда онъ объясняетъ мнѣ не только механизмъ испанскаго языка, но и механизмъ мысли и построеніе всѣхъ другихъ человѣческихъ языковъ, онъ логиченъ, какъ Боссюэ. Онъ говоритъ по-французски, какъ французъ. Когда я выразила нѣкоторое удивленіе по этому поводу, Энарецъ отвѣтилъ мнѣ, что въ ранней юности онъ жилъ въ Баланса, пріѣхавъ туда съ испанскимъ королемъ. Что произошло въ этой душѣ? Энарецъ совсѣмъ перемѣнился; онъ пришелъ одѣтый просто, но совершенно такъ, какъ одѣваются люди нашего общества, выходя на прогулку пѣшкомъ. Въ теченіе этого урока, его умъ блисталъ, какъ маякъ; Энарецъ выказалъ все свое краснорѣчіе. Точно утомленный человѣкъ отдохнувъ, нашедшій всѣ свои силы, онъ внезапно открылъ мнѣ свою душу, которую долгое время заботливо скрывалъ. Онъ разсказалъ мнѣ исторію бѣдняка-лакея, который пошелъ на смерть изъ-за одного взгляда испанской королевы.

— Ему оставалось только умереть, — сказала я.

Мой отвѣтъ обрадовалъ его, и его взглядъ меня испугалъ.

Вечеромъ я поѣхала на балъ къ герцогинѣ Ленонкуръ, тамъ былъ князь Талейранъ. Черезъ виконта де-Ванденессъ, очаровательнаго молодого человѣка, я спросила князя, находился ли въ числѣ его гостей въ 1809 году Энарецъ. Энарецъ, мавританское названіе рода Соріа, члены этого дома, говорятъ, что они Абенсераги, принявшіе христіанство. Старый герцогъ и его два сына дѣйствительно сопровождали короля, когда тотъ пріѣхалъ въ имѣніе князя. Старшій изъ молодыхъ людей, теперешній герцогъ Соріа, недавно лишился всѣхъ своихъ имѣній, преимуществъ и достоинства гранда, такъ какъ король Фердинандъ мститъ, въ силу старинной вражды. Герцогъ сдѣлалъ громадную ошибку, вступивъ въ конституціонное министерство вмѣстѣ съ Вальдесомъ. Къ счастью, онъ успѣлъ бѣжать изъ Кадикса до прибытія туда герцога Ангулейскаго, который, несмотря на все свое желаніе, не могъ бы спасти его отъ гнѣва короля.

Отвѣтъ, принесенный мнѣ виконтомъ, заставилъ меня задуматься. Не могу тебѣ высказать, какую тревогу испытывала я до самаго урока, бывшаго сегодня утромъ. Въ теченіе первой четверо часа я, смотря на Энареца, все спрашивала себя, герцогъ онъ или буржуа, но не могла ничего рѣшить. Наконецъ, я потеряла возможность сдерживаться, внезапно отложила книгу, перестала громко переводить и сказала ему по-испански:

— Вы насъ обманываете; вы не бѣдный либералъ-буржуа, вы герцогъ Соріа.

— Къ несчастью, я не герцогъ Соріа, — грустно отвѣтилъ онъ.

Я поняла, какое отчаяніе вложилъ Энарецъ въ слова: къ несчастію. А, моя дорогая, конечно, никто другой не сумѣетъ придать двумъ словамъ столько страсти, столько смысла. Энарецъ потупилъ глаза, не смѣя болѣе взглянуть на меня.

— Князь Талейранъ, — сказала я ему, — у котораго вы жили въ теченіе изгнанія, говоритъ, что Энарецъ можетъ быть только герцогомъ де-Соріа, впавшимъ въ немилость или лакеемъ. Онъ поднялъ на меня глаза; я увидала два пылающіе черные угля два горѣвшіе и въ тоже время пристыженные глаза. Мнѣ показалось, что этотъ человѣкъ переживаетъ пытку.

— Дѣйствительно, — отвѣтилъ онъ, — мой отецъ служилъ испанскому королю.

Гриффитъ никогда не видывала такой методы преподаванія. Послѣ каждаго изъ нашихъ вопросовъ или отвѣтовъ наступало тревожное молчаніе.

— Словомъ, — сказала я, — дворянинъ вы или буржуа?

— Вы знаете, — отвѣтилъ онъ, — что въ Испаніи всѣ дворянѣ, даже нищіе.

Такая уклончивость вывела меня изъ себя. Еще съ предыдущаго урока я подготовила для себя одно развлеченіе, способное занимать наше воображеніе. Я въ формѣ письма набросала идеальный портретъ человѣка, которымъ хотѣла бы быть любимой, и рѣшила попросить моего учителя перевести этотъ отрывокъ. До сихъ поръ я переводила только съ испанскаго языка на французскій, но не съ французскаго на испанскій. Я замѣтила это Энарецу и попросила миссъ Гриффитъ принести мнѣ послѣднее письмо, будто полученное мною отъ одной изъ моихъ подругъ. "Я думала: «По тому дѣйствію, которое произведетъ на него моя программа, я увижу, какая кровь течетъ въ его жилахъ». Взявъ листовъ изъ рукъ Гриффитъ, я сказала учителю: «Посмотримъ, хорошо ли я списала его», — все было написано моей рукой. Я развернула передъ нимъ письмо или, если ты хочешь, сѣти и не спускала съ него глазъ, пока онъ читалъ слѣдующее:

"Человѣкъ, который понравился мнѣ, моя дорогая, долженъ быть рѣзокъ и гордъ съ мужчинами и кротокъ съ женщинами. Однимъ своимъ орлинымъ взглядомъ онъ будетъ мгновенно уничтожать все смѣшное. Онъ долженъ сострадательно улыбаться, глядя на людей, желающихъ обратить въ шутку что-либо священное, въ особенности то, въ чемъ заключается поэзія сердца, и безъ того жизнь была бы только жалкой дѣйствительностью. Я глубоко презираю людей, желающихъ отнять отъ насъ источникъ религіозныхъ идей, въ которыхъ кроется такая сила утѣшенія, поэтому то вѣрованія должны быть дѣтски просты и вмѣстѣ съ тѣмъ проткнуты непоколебимостью развитого человѣка, который вдумался въ происхожденіе своей вѣры. Я не хочу, чтобы въ его умѣ, свѣжемъ и оригинальномъ, замѣчалась аффектація, или желаніе блистать; изъ его устъ не должно вырываться ни одного лишняго, ни одного неумѣстнаго слова; благодаря богатствамъ его ума, съ нимъ никогда никому не будетъ скучно; не будетъ онъ скучать и самъ. Всѣ его мысли должны быть благородны, возвышенны, рыцарски прекрасны, лишены всякаго эгоизма; въ каждомъ его поступкѣ будетъ виднѣться совершенное отсутствіе разлета или стремленія къ выгодѣ. Самые его недостатки должны порождаться широтой его идей, превышающихъ требованія времени. Во всѣхъ отношеніяхъ онъ будетъ выше своей эпохи. Пусть въ выказываетъ нѣжное вниманіе ко всѣмъ слабымъ существамъ,, слѣдовательно и доброту къ женщинамъ, но съ трудомъ влюбляется въ которую-нибудь изъ нихъ; онъ долженъ смотрѣть на любовь слишкомъ серьезно, чтобы превращать ее въ шутку. Можетъ случиться, что онъ проживетъ всю свою жизнь, не узнавъ истинной любви, несмотря на всѣ свои качества, способныя внушить женщинѣ глубокое чувство. Однако, разъ найдя идеалъ женщины, о которой онъ мечталъ въ грезахъ съ открытыми глазами, встрѣтивъ существо, которое способно понять его, которое можетъ наполнить его душу, озарить его жизнь лучемъ счастья, существо, которое передъ нимъ заблещетъ, какъ звѣзда, вышедшая изъ-за тучъ холоднаго темнаго міра, придастъ новое очарованіе его жизни и затронетъ въ его сердцѣ молчавшія до тѣхъ поръ струны, мнѣ не нужно и говорить, онъ сумѣетъ понять и оцѣнить свое счастье, и онъ сдѣлаетъ любимую женщину совершенно счастливой. Никогда ни словомъ, ни взглядомъ не огорчитъ онъ ея любящаго сердца, которое довѣрится ему со слѣпой любовью ребенка, спящаго на рукахъ своей матери; вѣдь онъ пойметъ, что если бы она когда-нибудь пробудилась отъ своего сладкаго сна, ея душѣ и сердцу были бы нанесены неизлечимыя раны, что ему невозможно пуститься плыть по этому океану, не поставивъ на карту все свою будущность.

«По осанкѣ, лицу и походкѣ этого человѣка, по всѣмъ его манерамъ будетъ видно, что онъ принадлежитъ къ числу существъ простыхъ и не желающихъ бросаться въ глаза. Мой избранникъ можетъ быть дуренъ лицомъ, но у него должны быть очень красивыя руки. Ироническая, презрительная улыбка будетъ приподнимать его верхнюю губу. Только для любимыхъ существъ онъ хранитъ небесный блестящій лучъ своего взгляда, полнаго души».

— Не позволите ли вы, — сказалъ мнѣ Энарецъ по-испански и съ глубокимъ волненіемъ въ голосѣ, — сохранить этотъ листокъ въ воспоминаніе о васъ? Сегодня я въ послѣдній разъ имѣю честь заниматься съ вами; урокъ же, который я получилъ въ этомъ письмѣ, можетъ сдѣлаться для меня вѣчнымъ собраніемъ жизненныхъ правилъ. Я покинулъ Испанію, какъ бѣглецъ и безъ денегъ, но сегодня я получилъ отъ моей семьи сумму, на которую могу существовать. Я буду имѣть честь прислать къ вамъ какого-нибудь бѣднаго испанца вмѣсто себя. Казалось, этими словами онъ говорилъ мнѣ: «Довольно играть». Онъ поднялся съ мѣста съ неподражаемымъ достоинствомъ и ушелъ; я была совсѣмъ поражена его деликатностью, неслыханной въ людяхъ, принадлежащихъ къ его классу. Энарецъ сошелъ внизъ и пожелалъ поговорить съ моимъ отцомъ. За обѣдомъ отецъ съ улыбкой сказалъ мнѣ:

— Луиза, васъ училъ испанскому языку бывшій первый министръ испанскаго короля и человѣкъ, приговоренный къ смерти

— Герцогъ де-Соріа, — сказала я.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ мнѣ отецъ, — онъ больше не герцогъ. Теперь онъ принялъ титулъ барона Макюмеръ, благодаря замку, оставшемуся у него въ Сардиніи. Онъ мнѣ кажется порядочнымъ оригиналомъ.

— Не клеймите этимъ названіемъ, въ которомъ въ вашихъ устахъ всегда звучитъ насмѣшка, этого человѣка. Я думаю, у него прекрасная душа.

— Баронесса Макюмеръ? — насмѣшливо замѣтилъ мой отецъ, взглянувъ на меня.

Я гордо опустила глаза.

— Но, — проговорила моя мать, — Энарецъ, вѣроятно, встрѣтился въ подъѣздѣ съ испанскимъ посланникомъ?

— Да, — отвѣтилъ мой отецъ, — посланникъ спросилъ меня, не умышляю ли я заговора противъ короля, его господина; однако, онъ съ большимъ уваженіемъ поклонился бывшему гранду Испаніи.

Вотъ, моя милая г-жа де-л’Эсторадъ, что произошло двѣ недѣли тому назадъ и вотъ уже двѣ недѣли я не видала любящаго меня человѣка, потому что онъ меня любитъ. Что онъ дѣлаетъ? Я хотѣла бы превратиться въ мышь, въ муху, въ воробья; мнѣ хотѣлось бы невидимо для него посмотрѣть на него, когда онъ одинъ дома. Этому человѣку я могу сказать: «Идите для меня на смерть». И онъ способенъ исполнить мое приказаніе. Такъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, кажется. Наконецъ-то въ Парижѣ есть человѣкъ, о которомъ я думаю, взглядъ котораго освѣщаетъ мнѣ душу. О, мнѣ надо побѣдить этого врага! Какъ, на свѣтѣ есть мужчина, безъ котораго я не могу жить, который мнѣ необходимъ! Ты вышла замужъ, а я люблю! Прошло всего четыре мѣсяца, и двѣ голубки, поднимавшіяся такъ высоко, упади въ болото дѣйствительности.

Воскресенье.

Вчера въ итальянской оперѣ я почувствовала на себѣ чей-то взглядъ; чьи-то глаза, горѣвшіе, какъ карбункулы, изъ темнаго уголка оркестра привлекли мои глаза, Энарецъ, не отрываясь, смотрѣлъ на меня. Чудовище выбрало единственное мѣсто, съ котораго ему было возможно видѣть меня. Не знаю, каковъ Энарецъ въ политикѣ, но въ любви онъ геніаленъ.

— И вотъ, прекрасная Рене, до чего мы дожили, — какъ сказалъ великій Корнель.

XIII.
Г-жа де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Шолье.

Крампадъ, февраль.

Моя дорогая Луиза, мнѣ пришлось на нѣкоторое время отложить письмо къ тебѣ, но теперь я знаю многое или, лучше указать, я постигла многое и мнѣ, ради твоего будущаго счастья, необходимо сообщить тебѣ все, что я узнала. Между молодой дѣвушкой и замужней женщиной существуетъ такая громадная разница, что молодой дѣвушкѣ не легче понять женщину, нежели женщинѣ снова стать тѣмъ, чѣмъ она была до брака. Я предпочла бы лучше сдѣлаться женой Луи, нежели вернуться въ монастырь. Это вполнѣ ясно. Я поняла, что если я не выйду за него замужъ, то буду принуждена снова уѣхать въ Блуа, и вотъ, выражаясь словами молодой дѣвушки, я рѣшила покориться. Скрѣпя сердце, стала я разсматривать положеніе вещей, желая, какъ можно лучше устроить свою судьбу.

Сперва важность принятой на себя обязанности внушила мнѣ ужасъ. Вступая въ бракъ, люди думаютъ о будущей жизни, тогда какъ, отдаваясь любви, они помышляютъ лишь о наслажденіи; но бракъ остается, когда наслажденіе уже минуетъ; онъ порождаетъ интересы гораздо болѣе драгоцѣнные, нежели тѣ, которые связываютъ мужчину и женщину, вступающихъ въ союзъ любви. Поэтому, можетъ быть, для счастья супружеской жизни нужна только дружба, которая, въ силу своей нѣжности, выказываетъ большую снисходительность къ человѣческимъ несовершенствамъ? Ничто не мѣшало чувству дружбы зародиться во мнѣ къ Луи. Я твердо рѣшилась не искать въ замужествѣ радостей любви, о которой мы такъ часто и съ такой опасной экзальтаціей думали съ тобой, и почувствовали въ душѣ пріятное спокойствіе. «Если мнѣ не суждено испытать любовь, почему бы мнѣ не попытаться отыскать счастье?» — сказала я себѣ. Вѣдь меня любятъ и я позволю себя любить. Мой бракъ не будетъ рабствомъ; напротивъ, я сдѣлаюсь вѣчной повелительницей Луи. Развѣ такое положеніе вещей неудобно для женщины, желающей сохранить полную свободу?

Трудный вопросъ, какъ вступить въ бракъ и остаться безъ мужа, былъ рѣшенъ въ разговорѣ между мной и Луи. Во время этой бесѣды онъ выказалъ мнѣ всю прелесть своего характера и душевную кротость. Милочка, я очень хотѣла продлить очаровательное состояніе ожиданія любви, которое, не порождая наслажденій, сохраняетъ душѣ ея дѣвственность. Какъ сладко и благородно ничего не уступать долгу, закону, зависѣть лишь отъ себя, и располагать свободной волей!

Этотъ контрактъ, совершенно противорѣчившій нотаріальному условію и даже велѣнію самаго таинства, могъ быть заключена только между мною и Луи. Это первое затрудненіе и составляло причину, по которой мы откладывали нашу свадьбу. Сперва я была согласна на все, чтобы только не возвращаться въ монастырь, но въ природѣ человѣка, получивъ что-либо, стараться получить большее, а мы съ тобой таковы, дорогой ангелъ, что желаемъ всего. Я исподтишка наблюдала за Луи и спрашивала себя и сдѣлало ли его несчастье добрымъ или злымъ? Благодаря старательному наблюденію, я открыла, что любовь Луи ко мнѣ доходитъ до степени страсти. Ставъ въ положеніе кумира, видя, что онъ блѣднѣетъ и дрожитъ при малѣйшемъ холодномъ взглядѣ, я поняла, что могу осмѣлиться на все. Понятно, я уводила его подальше отъ родителей и во время прогулокъ испытывала его сердце; я заставляла Луи говорить, спрашивала о его мнѣніяхъ, намѣреніяхъ, планахъ насчетъ нашего будущаго. Въ моихъ вопросахъ виднѣлись такіе плоды размышленій, они были такъ явственно направлены противъ слабыхъ сторонъ ужасной жизни вдвоемъ, что позже Луи сказалъ мнѣ, что моя мудрая дѣвственность жестоко испугала его. Я слушала, ничего не возражая; онъ путался, точно человѣкъ, котораго страхъ лишилъ всѣхъ его умственныхъ средствъ, наконецъ, я поняла, что случайность дала мнѣ противника, бывшаго тѣмъ слабѣе меня, что онъ угадывалъ во мнѣ то, что ты такъ важно называешь моей великой душой. Несчастія и бѣдствія сломили его и онъ смотрѣлъ на себя, какъ на погибшее существо; передъ нимъ стояли три ужасныя опасенія: прежде всего ему тридцать семь лѣтъ, а мнѣ семнадцать, и онъ не безъ ужаса видѣлъ разницу нашего возраста; затѣмъ рѣшено, что я очень хороша и Луи, который раздѣляетъ это мнѣніе, мучился, видя, что страданія преждевременно состарили его; наконецъ, онъ чувствовалъ, что я, какъ женщина, гораздо выше его, какъ мужчины. Благодаря этимъ тремъ причинамъ, Луи боялся, что ему не удастся дать мнѣ счастье; кромѣ того, онъ понималъ, что я смотрю на него, какъ на худшій исходъ изъ труднаго положенія. Разъ вечеромъ онъ мнѣ застѣнчиво сказалъ, что безъ опасенія вернуться въ монастырь я, конечно, не вышла бы за него замужъ.

— Да, это правда, — серьезно отвѣтила ему я. — Дорогая моя, я испытала, глядя на него, первое волненіе, которое внушаетъ намъ мужчина: я была поражена прямо въ сердце, увидавъ въ его глазахъ двѣ крупныя слезы. — Луи, — продолжала я успокоительно, — только отъ васъ зависитъ превратить этотъ бракъ — заключающійся въ силу благоразумія, въ бракъ, на который я дамъ свое полное согласіе. Я потребую отъ васъ гораздо большаго самоотреченія, нежели мнимое рабство вашей любви. Можете ли вы подняться до дружбы въ томъ видѣ, какъ я ее понимаю? Въ жизни можно имѣть только одного друга, и я хочу быть для васъ такимъ единственнымъ другомъ. Дружба — это узы, соединяющія своимъ могуществомъ двѣ души, которыя, несмотря на эту связь, остаются независимыми. Будемъ друзьями, будемъ вмѣстѣ нести жизнь. Дайте мнѣ мою полную независимость. Я не запрещаю вамъ стараться внушить мнѣ любовь, которая, по вашимъ словамъ, живетъ въ васъ, но я хочу сдѣлаться вашей женой только по моей собственной волѣ. Внушите мнѣ желаніе отречься отъ моей свободы, и я сейчасъ же принесу ее вамъ въ жертву. Поэтому я не запрещаю вамъ вносить въ нашу дружбу страсть, возмущать ее голосомъ любви. Я постараюсь, чтобы между нами существовала привязанность совершенная. Главное избавьте меня отъ непріятностей, которыя мнѣ причиняло бы наше довольно странное положеніе, если бы кто-нибудь зналъ о немъ. — Дорогая, я никогда не видала человѣка, который былъ бы такъ счастливъ, какъ былъ Луи, когда я сдѣлала ему это предложеніе: его глаза блестѣли; огонь счастья высушилъ въ нихъ слезы. — Подумайте, — въ заключеніе сказала ему я, — что въ моей просьбѣ нѣтъ ничего страннаго. Мое предложеніе основывается на моемъ желаніи заслужить ваше полное уваженіе. Скажите: развѣ вы могли бы чувствовать ко мнѣ благодарность за то, что я увѣнчала вашу любовь, если бы я сдѣлала это, благодаря однѣмъ законнымъ и религіознымъ формальностямъ, а не въ силу собственнаго влеченія? Что, если въ то время, когда вы мнѣ еще не нравитесь, у меня родится ребенокъ и будетъ лишь плодомъ моего пассивнаго подчиненія вамъ — подчиненія, которое моя почтенная матушка внушаетъ мнѣ? Думаете ли вы, что я буду любить этого ребенка, какъ любила бы того, который явился бы сыномъ добровольнаго согласія? Если супругамъ не нужно быть влюбленными во всякомъ случаѣ, согласитесь со мной, необходимо, чтобы они, по крайней мѣрѣ, не чувствовали взаимнаго отвращенія. Мы съ вами будемъ поставлены въ опасное положеніе: намъ суждено жить въ деревнѣ; не нужно ли намъ подумать о непостоянствѣ страсти? Развѣ благоразумные люди не могутъ заранѣе запастись средствами противъ ея измѣнчивости? Его поразило, что я такъ благоразумна и такъ умѣю разсуждать; онъ далъ мнѣ торжественное обѣщаніе, послѣ котораго я взяла его за руку и ласково сжала ее. Въ концѣ недѣли состоялась наша свадьба. Я знала, что сохраню свободу и потому внесла много веселья въ нелѣпыя подробности всей этой церемоніи, я могла быть самой собой и, вѣроятно, показалась всѣмъ черезчуръ развязной. Молодую дѣвушку, очарованную новымъ, полнымъ хорошихъ задатковъ положеніемъ, въ которое я сумѣла поставить себя, приняли за беззастѣнчивую особу. Дорогая, передо мной, точно въ видѣніи мелькнули всѣ затрудненія моей будущей жизни и я очень искренно рѣшила сдѣлать этого человѣка счастливымъ. Въ окружающемъ насъ одиночествѣ супружество стало бы скоро нестерпимымъ, если бы жена не явилась распорядительницей общей жизни. Въ этомъ случаѣ женщина должна обладать очарованіемъ любовницы и достоинствами супруги. Развѣ, придавая наслажденію характеръ неувѣренности, мы не продляемъ иллюзіи, не дѣлаемъ вѣчнымъ удовольствіе самолюбія, которымъ дорожатъ такъ сильно и съ такимъ правомъ всѣ люди? Супружеская любовь, какъ я ее понимаю, облекаетъ женщину надеждой, дѣлаетъ ее госпожей и даетъ ей неисчерпаемую силу, жизненную теплоту, благодаря которой кругомъ нея всѣ расцвѣтаетъ. Чѣмъ она свободнѣе, тѣмъ болѣе жизни вливаетъ она въ любовь и счастье. Главное же я потребовала, чтобы самая глубокая тайна окутывала наши соглашенія. Мужчина, подчиняющійся женщинѣ, вызываетъ справедливыя насмѣшки. Вліяніе женщины должно быть глубоко скрыто; таинственность всегда составляетъ наше очарованіе. Я хочу попробовать поднять этотъ унылый характеръ, придать блескъ тѣмъ качествамъ, которыя я подмѣтила въ Луи, но я хочу, чтобы всѣмъ казалось, будто это обновленіе произошло въ немъ само по себѣ. Вотъ какую задачу я выбрала себѣ; она прекрасна и можетъ доставить женщинѣ славу. Я почти горжусь тѣмъ, что въ моей жизни есть тайна и планъ, на который направлены всѣ мои усилія, который будетъ извѣстенъ только тебѣ и Богу.

Теперь я почти счастлива; быть можетъ, я не была бы такъ довольна, если бы не могла подѣлиться тѣмъ, что чувствую, съ близкой душой. По тому что, можно ли все это сказать Луи? Мое счастье обидѣло бы его, мнѣ пришлось скрываться. Онъ, моя дорогая, какъ всѣ много страдавшіе люди, деликатенъ, точно женщина. Три мѣсяца мы жили, какъ до свадьбы, ничуть не мѣняя нашихъ отношеній. Я, конечно, изучала множество мелкихъ вопросовъ, которые для любви нужнѣе, нежели люди обыкновенно предполагаютъ. Несмотря на мою холодность, эта ободренная душа раскрылась; его лицо на моихъ глазахъ измѣнило выраженіе, помолодѣло. Изящество, которое я ввела въ домъ, бросило свой отблескъ и на Луи. Незамѣтнымъ образомъ я привыкла къ нему, создала изъ него свое второе я. Приглядѣвшись къ Луи, я открыла, что его душа соотвѣтствуетъ его физіономіи. Животное, которое, по твоему выраженію, называется мужемъ, исчезло въ немъ. Въ одинъ чудный тихій вечеръ я увидѣла въ Луи влюбленнаго, рѣчи котораго лились мнѣ въ душу, я съ невыразимымъ удовольствіемъ опиралась на его руку. Наконецъ, говоря съ тобой откровенно, какъ съ Богомъ, Котораго нельзя обмануть, скажу, что, быть можетъ, заинтригованная той строгостью, съ которой онъ сдерживалъ свою клятву, я почувствовала въ своемъ сердцѣ любопытство. Стыдясь себя самое, я устояла. Увы, когда только чувство собственнаго достоинства сдерживаетъ женщину, умъ скоро придумываетъ сдѣлку. Итакъ, нашъ праздникъ любви былъ глубокой тайной, какъ между двумя любовниками, и долженъ остаться тайной для тебя. Когда ты выйдешь замужъ, ты похвалишь меня за мою сдержанность. Знай только, что тутъ не было недостатка ни въ томъ, чего требуетъ самая нѣжная осторожная любовь, ни въ неожиданности, которая составляетъ въ нѣкоторомъ родѣ честь этого мгновенія; очарованіе явилось въ его самыхъ восхитительныхъ разнообразныхъ формахъ съ таинственной прелестью, которой требовало наше воображеніе, съ увлеченіемъ, служащимъ оправданіемъ, съ вырваннымъ согласіемъ, идеальнымъ наслажденіемъ, заранѣе предвкушаемымъ, и подчиняющимъ нашу душу раньше, нежели мы отдаемся дѣйствительности.

Должна тебѣ признаться, что, несмотря на все это, я снова повторила, что моя воля остается свободной; не хочу сказать тебѣ всѣхъ причинъ этого. Ты единственная душа, передъ которой я изливаю мое полу-признаніе. Даже принадлежа своему мужу, мнѣ кажется, мы многое бы потеряли, если бы не скрывали нашихъ чувствъ и нашего мнѣнія о бракѣ. А испытала одну радость; она была небесной, и происходила отъ сознанія того, что я раньше, нежели дать жизнь дѣтямъ, вернула ее этому несчастному. Луи сталъ снова молодъ, силенъ, веселъ, сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Я, какъ фея, уничтожила въ немъ даже воспоминаніе о прошлыхъ страданіяхъ. Я произвела съ нимъ полное превращеніе; онъ сталъ прелестенъ. Луи увѣренъ, что онъ мнѣ нравится; онъ выказываетъ умъ и новыя достоинства. Сознаніе, говорящее женщинѣ, что она вѣчный источникъ счастья человѣка, человѣка, который самъ видитъ это и примѣшиваетъ къ своей любви благодарность, развиваетъ, дорогая моя, въ ея душѣ силу, превосходящую силу самой полной любви. Эта кипучая и прочная сила, неизмѣнная и разнообразная, служитъ основаніемъ семьи, этого чуднаго созданія женщинъ, которое я теперь постигаю во всей его плодотворной красотѣ. Старикъ-баронъ пересталъ скупиться, онъ смѣло даетъ мнѣ все, чего я желаю. Слуги веселы; чудится, будто счастье Луи озарило весь домъ, въ которомъ я царю силою любви. Старикъ старается не идти въ разрѣзъ со всѣми сдѣланными мной улучшеніями; онъ не желаетъ быть пятномъ среди моей роскоши: въ угоду мнѣ онъ надѣлъ современный костюмъ; сообразно съ костюмомъ перемѣнились и его манеры. У насъ англійскія лошади, карета, коляска и тильбюри. Наши слуги одѣты просто, но изящно. Насъ считаютъ мотами. Я направляю усилій моего ума (не шутя) на то, чтобы экономно вести хозяйство и получать по возможности больше удобствъ и удовольствій за наименьшую сумму. Я уже доказала Луи необходимость заняться дорогами, чтобы создать себѣ славу человѣка, который заботится о благѣ своей родины. Я заставляю его пополнять свое образованіе и надѣюсь, что онъ скоро сдѣлается членомъ совѣта своего департамента, благодаря вліянію моей семьи и семьи его матеріи Я прямо сказала ему, что очень честолюбива, что мнѣ хотѣлось бы, чтобы его отецъ продолжалъ заботиться о нашихъ имѣніяхъ и дѣлать сбереженія, такъ какъ я желала бы, чтобы самъ онъ всецѣло отдался политикѣ. Если у насъ будутъ дѣти, я хочу, чтобы всѣ они были счастливы и занимали хорошее положеніе въ государствѣ; Луи необходимо на слѣдующихъ же выборахъ сдѣлаться депутатомъ, иначе онъ потеряетъ мое расположеніе и уваженіе. Моя семья можетъ поддержать его кандидатуру, тогда мы будемъ имѣть удовольствіе проводить каждую зиму въ Парижѣ. Ахъ, мой ангелъ, по той горячности, съ которой онъ слушается меня, я вижу, какъ онъ меня любитъ. Наконецъ, вчера я получила отъ него изъ Марсели, въ который онъ поѣхалъ на нѣсколько часовъ, слѣдующее письмо:

«Когда ты, моя прелестная Рене, позволила мнѣ любить себя, я повѣрилъ въ счастье; теперь же я и не предвижу ему конца. Прошлое стало для меня смутнымъ воспоминаніемъ, тѣнью, необходимой для того, чтобы мое блаженство еще яснѣе выдѣлялось на ней. Когда я подлѣ тебя, любовь переполняетъ меня такимъ восторгомъ, что я не въ состояніи выразить тебѣ всю мою нѣжность. Я могу только любоваться тобой, обожать тебя. Я нахожу способность говорить только вдали отъ тебя. Ты совершенство красоты, красоты торжественной и величавой; время съ трудомъ измѣнитъ ее. Хотя любовь между супругами менѣе зависитъ отъ красоты, нежели отъ чувствъ, которыя въ тебѣ высоки, позволь мнѣ сказать, что увѣренность въ томъ, что ты вѣчно будешь хороша, вселяетъ въ меня великую радость, увеличивающуюся съ каждымъ взглядомъ на тебя. Въ гармоніи и благородствѣ чертъ твоего лица, покрытаго яркимъ румянцемъ и служащаго отраженіемъ твоей высокой души, есть что-то чистое. Блескъ твоихъ черныхъ глазъ и смѣлый абрисъ лба говорятъ о высотѣ твоихъ добродѣтелей, твердости характера и способности твоего сердца противостоять жизненнымъ бурямъ, если онѣ когда-нибудь налетятъ на тебя. Отличительная черта твоего характера — благородство; я не имѣю притязанія сообщить тебѣ нѣчто новое, а я пишу это только, чтобы ты знала, что я понимаю всю цѣнность сокровища, которое мнѣ дано. Всегда, какъ и теперь, я буду счастливъ тѣмъ немногимъ, что ты мнѣ даешь, потому что я чувствую все величіе нашего взаимнаго обѣщанія оставаться совершенно свободными. Всякое выраженіе нѣжности будетъ между нами подчиняться одной нашей доброй волѣ. Мы останемся свободными, несмотря на узкія цѣпи, связывающія насъ. Я буду гордиться моими успѣхами, такъ какъ теперь вижу цѣну, которую ты придаешь имъ. Говоря, дыша, думая, двигаясь, ты будешь все больше и больше заставлять меня восхищаться граціей твоего тѣла и прелестью твоей души. Въ тебѣ есть что-то божественное, разумное, очаровательное, нѣчто, сливающее воедино размышленіе, честь, надежду и наслажденіе, нѣчто, дѣлающее любовь шире жизни. О, мой ангелъ, да останется геній любви вѣрнымъ мнѣ, да пребудетъ будущее полно того блаженства, благодаря которому ты все преобразила кругомъ меня! Когда же ты сдѣлаешься матерью, будешь радоваться на свою жизненную энергію и своимъ нѣжнымъ голосомъ, такъ тонко, такъ свѣжо, такъ хорошо высказывая мысли, благословлять любовь, освѣжившую мнѣ душу, оживившую мои способности, любовь, составляющую мою гордость, любовь, въ которой я, какъ въ волшебномъ источникѣ, почерпнулъ новую жизнь? Да, я буду тѣмъ, чѣмъ ты желаешь видѣть меня: я сдѣлаюсь человѣкомъ полезнымъ для родины и обращу на тебя славу, началомъ которой будетъ твое довольство».

Вотъ какъ я формирую его. У него недавно явился этотъ стиль. Черезъ годъ онъ будетъ писать лучше. Луи еще охваченъ первыми порывами восторга; я жду, когда въ немъ явится спокойное постоянное сознаніе счастья, которое дѣлаетъ бракъ счастливымъ, разъ мужъ и жена, увѣренные другъ въ другѣ, находятъ тайну разнообразить безконечность и придавать очарованіе жизни. Я смутно понимаю эту прекрасную тайну истинныхъ женъ и хочу овладѣть ею. Ты видишь, что этотъ фатъ воображаетъ, будто люблю его, точно онъ мнѣ не мужъ! Между тѣмъ, я чувствую лишь матеріальную привязанность, которая даетъ намъ силы выносить многое. Однако, Луи очень милъ; у него очень ровный характеръ: онъ совершенно просто дѣлаетъ такіе поступки, которыми хвасталась, бы большая часть мужчинъ. Словомъ, если я не люблю его, то во всякомъ случаѣ чувствую себя вполнѣ способной ощущать къ нему расположеніе и нѣжность.

И вотъ мои черные волосы, мои черные глаза, рѣсницы, которыя, по твоимъ словамъ, раскрываются, какъ жалузи, мой повелительный видъ и моя личность возведены въ царское достоинство. Черезъ десять лѣтъ, моя дорогая, быть можетъ, мы обѣ, очень веселыя, очень счастливыя, встрѣтимся въ Парижѣ, изъ котораго я тебя буду иногда увозить въ тотъ прелестный провансальскій оазисъ. О, Луиза, не порти же нашего чуднаго будущаго, не дѣлай безумія, которымъ ты меня пугаешь. Я вышла замужъ за стараго молодого человѣка, возьми себѣ въ мужья какого-нибудь молодого старика изъ палаты пэровъ. Ты была права, говоря объ этомъ.

XIV.
Герцогъ де-Соріа барону де-Макюмеръ.

Мой дорогой братъ, не для того вы меня сдѣлали герцогомъ чтобы я поступалъ не такъ, какъ долженъ дѣйствовать герцогѣ Соріа. Если бы я зналъ, что вы переѣзжаете съ одного мѣста на другое, что вы живете, не пользуясь удобствами, всегда и всюду доставляемыми богатствомъ, мое счастье было бы невыносимымъ для меня. Ни я, ни Марія не вступимъ въ бракъ до тѣхъ торъ, пока не услышимъ, что вы приняли деньги, которыя Уракка повезла къ вамъ. Эти два милліона, плодъ вашихъ сбереженій и экономіи Маріи. Мы оба, стоя на колѣняхъ передъ алтаремъ, молились (и Богъ видитъ, съ какимъ жаромъ) о твоемъ счастіи. О, мой братъ, нашъ желаніе должно исполниться! Любовь, которой ты ищешь и которая сдѣлается твоимъ утѣшеніемъ въ изгнаніи, снизойдетъ къ тебѣ съ неба. Марія со слезами читала твое письмо; она восхищена тобою. Что же касается до меня, я соглашаюсь принять твою жертву ради нашего дома, а не ради себя. Король оправдалъ твои ожиданія. Ахъ, ты такъ же презрительно кинулъ ему, то чего онъ жаждалъ, какъ бросаютъ тиграмъ ихъ добычу. Желая отмстить за тебя, я хотѣлъ бы, чтобы онъ узналъ, что ты совсѣмъ раздавилъ его своимъ величіемъ. Единственное, что я взялъ лично для себя, мой дорогой, любимый братъ, это счастье — Марію. Поэтому ты будешь для меня всегда тѣмъ, чѣмъ бываетъ создатель для созданія. Для меня и для Маріи въ жизни можетъ наступить еще одинъ день, такой же счастливый, какъ день нашей свадьбы, а именно тотъ, въ который мы узнаемъ, что твое сердце, наконецъ, понято, что ты любимъ женщиной, любимъ такъ, какъ ты долженъ и хочешь быть любимымъ! Не забывай, что если ты живешь нами, то и мы живемъ тобой. Ты вполнѣ спокойно можешь писать намъ черезъ нунція. Посылай письма въ Римъ. Безъ сомнѣнія, французскій посланникъ въ Римѣ будетъ передавать ихъ въ канцелярію монсеньору Бембони; нашъ легатъ обѣщался предупредить его. Всякій иной путь опасенъ. Прощай, дорогой ограбленный, дорогой изгнанникъ. Если ты не можешь, быть счастливъ нашимъ счастьемъ, гордись имъ, по крайней мѣрѣ! — Господь, конечно, услышитъ наши молитвы, полныя тобой.

Фернандъ.

XV.
Луиза де-Шолье — госпожѣ де л’Эсторадъ.

Мартъ.

Ахъ, мой ангелъ, замужество превращаетъ женщину въ философа!… Конечно, твое милое лицо было желто, когда ты передавала мнѣ ужасныя размышленія о человѣческой жизни и о нашихъ обязанностяхъ. Неужели ты думаешь, что при помощи изложенія своей программы подземныхъ работъ, ты заставишь меня раздѣлять твои взгляды на бракъ? Увы, вотъ куда привели тебя наши черезчуръ мудрыя мечты. Мы вышли изъ Блуа, облеченныя броней невинности и вооруженныя острыми лезвіями размышленій, и вотъ жало этой чисто отвлеченной опытности обратилось противъ тебя же! Если бы я не знала, что ты самое чистое, самое ангельское существо на свѣтѣ, я сказала бы, что твои разсчеты безнравственны. Какъ, моя дорогая, во имя твоей жизни въ деревнѣ ты аккуратно размѣриваешь наслажденіе, обращаешься съ любовью, какъ поступала бы съ порубкой лѣсовъ? О, я охотнѣе погибну среди порывовъ и вихря моего сердца, нежели стану жить, подчиняясь сухимъ разсчетамъ твоей благоразумной математики. Ты, какъ и я, была очень развитой дѣвушкой, потому что мы много размышляли о немногихъ предметахъ; но дитя, мое, философія безъ любви или при мнимой любви — ужасное супружеское лицемѣріе. Я думаю, что самый тупой глупецъ на свѣтѣ время отъ времени замѣчалъ бы, что въ розахъ, собранныхъ тобою, прячется сова мудрости, и не знаю, не обратило ли бы это невеселое открытіе въ бѣгство его пылкую страсть. Ты превращаешь себя въ судьбу вмѣсто того, чтобы быть ея игрушкой. Мы представляемъ два контраста; твое правило; много философіи и мало любви; много любви и мало философіи — вотъ мой девизъ! Рядомъ съ тобою Юлія Жанъ-Жака, которую я считала профессоромъ — сущая школьница. Добродѣтель женщины! Измѣрила ли ты жизнь? Увы, я насмѣхаюсъ надъ тобой, а между тѣмъ, быть можетъ, ты права. Ты въ одинъ день принесла въ жертву свою молодость; ты раньше времени стала скупой. Твой Луи, конечно, будетъ счастливъ. Если онъ тебя любитъ, а я не сомнѣваюсь въ этомъ, онъ никогда не замѣтитъ, что ты въ интересахъ семьи поступаешь такъ, какъ поступаютъ куртизанки ради пріобрѣтенія богатства; конечно, онѣ дѣлаютъ мужчинъ счастливыми, судя по безумнымъ тратамъ, которыя совершаются ради нихъ. Дальновидный мужъ, безъ сомнѣнія, всю жизнь страстно любилъ бы тебя, но не кончилъ, ли бы онъ тѣмъ, что пересталъ бы тебя благодарить за твою неискренность, которую ты превращаешь въ какой-то нравственный корсетъ, настолько же необходимый для души, насколько другой нуженъ для тѣла? Но, дорогая, я считаю любовь началомъ всѣхъ добродѣтелей, доведенныхъ до степени божественности! Любовь, какъ всѣ начала, не подчиняется ея разсчетамъ; она безконечность нашей души. Развѣ ты сама не старалась оправдать передъ самою же собою ужасное положеніе дѣвушки, выходящей замужъ за человѣка, только уважая его? Долгъ — вотъ твое правило и твоя мѣра; но вѣдь подчиненіе необходимости — это мораль общества атеистовъ. Подчиненіе же чувству и любви — тайный законъ женщинъ. Ты превратилась въ мужчину, а твой Луи скоро очутится въ положеніи женщины! О, дорогая, твое письмо заставило меня глубоко задуматься. Я увидѣла, что монастырь не можетъ замѣнять молодымъ дѣвушкамъ матерей. Умоляю тебя, мой благородный черноглазый, чистый и гордый, серьезный и изящный ангелъ, подумай о первыхъ вопляхъ, вырванныхъ изъ моей души твоимъ письмомъ! Я утѣшилась, думая, что, покая жаловалась и горевала, любовь, безъ сомнѣнія, опрокинула всѣ постройки твоего разсудка. Быть можетъ, я поступлю хуже тебя, не размышляя, не разсчитывая; страсть — стихія, обладающая логикой такой же жестокой, какъ твоя.

Понедѣльникъ.

Вчера, когда я ложилась спать, я подошла къ окну, чтобы посмотрѣть на восхитительно чистое небо. Звѣзды походили на серебряные гвозди, поддерживавшіе синій покровъ. Благодаря тишинѣ ночи, я услышала чье-то дыханіе, а благодаря полусвѣту, лившемуся отъ звѣздъ, увидѣла моего испанца, сидѣвшаго, какъ бѣлка, въ вѣтвяхъ одного изъ деревьевъ боковой аллеи бульвара. Онъ, безъ сомнѣнія, любовался моими окнами. Это открытіе прежде всего заставило меня вернуться въ глубь комнаты; мои руки и ноги были точно сломаны; но, несмотря на ужасъ, я ощущала восхитительную радость. Я была поражена и счастлива. Ни одинъ изъ умныхъ французовъ, которые хотятъ на мнѣ жениться, не догадался просидѣть ночь на вязѣ, рискуя, что его уведетъ городская стража. Мой испанецъ, вѣроятно, уже довольно давно занималъ этотъ постъ. Я подумала: а, онъ не даетъ больше мнѣ уроковъ, онъ хочетъ, чтобы я въ свою очередь дала ему урокъ, и получитъ его! Если бы онъ зналъ все, что я говорила себѣ о его безобразіи! Я тоже философствовала, Рене. Я рѣшила, что полюбить красиваго человѣка — ужасно. Развѣ это не все равно, что сознаться въ томъ, что чувственность составляетъ три четверти любви, которая должна быть божественной? Немного оправившись отъ страха, я высунула голову изъ окна, чтобы увидѣть его. Съ помощью тростниковой пустой внутри палочки Энарецъ дыханіемъ бросилъ ко мнѣ въ комнату записку, искусно обернутую кругомъ кусочка свинца. «Боже мой, неужели онъ подумаетъ, что я нарочно не закрыла окна?» сказала я себѣ. Закрывъ рамы, я сдѣлалась бы его сообщницей. Я поступила лучше: я вернулась къ окну, точно не слыхавъ стука отъ паденія свинца, и, какъ бы ничего не замѣтивъ, громко проговорила: «Подойдите же полюбоваться звѣздами, Гриффитъ». Гриффитъ спала, какъ старая дѣва, услышавъ мой голосъ, мавръ быстро, какъ тѣнь, спустился съ дерева. Конечно, онъ тоже умиралъ отъ страха; я не слыхала, какъ Энарецъ ушелъ; но всѣмъ вѣроятіямъ, онъ остался подъ вязомъ, часа черезъ четверть (въ теченіе этого времени я утопала въ синевѣ неба и плавала въ океанѣ любопытства) я закрыла окно и легла въ постель, чтобы развернуть тонкую бумагу съ осторожностью людей, разбиравшихъ въ Неаполѣ старинныя книги. «Какую ужасную силу имѣетъ надо мной этотъ человѣкъ», — сказала я себѣ и поднесла бумажку къ свѣчкѣ, желая сжечь ее, не читая… Но мою руку остановила мысль: что можетъ онъ тайно писать мнѣ? Однако, я сожгла записку, рѣшивъ, что если всякая молодая дѣвушка прочла бы ее, я, Армаида-Луиза-Марія де-Шолье, не должна даже взглянуть на письмо.

На слѣдующій день Энарецъ сидѣлъ на своемъ мѣстѣ въ итальянской оперѣ, но хотя этотъ человѣкъ и былъ первымъ конституціоннымъ министромъ, не думаю, чтобы онъ могъ подмѣтить во мнѣ малѣйшее душевное волненіе; я держалась, какъ бы ничего не получивъ наканунѣ. Я осталась очень довольна собой, но онъ былъ грустенъ. Бѣднякъ — въ Испаніи такъ принято, чтобы любовь входила черезъ окно. Въ антрактѣ онъ гулялъ по корридорамъ, какъ сказалъ мнѣ первый секретарь испанскаго посольства, сообщившій мнѣ также объ одномъ его чудномъ поступкѣ. Будучи герцогомъ де-Соріа, онъ долженъ былъ жениться на молоденькой княжнѣ Маріи Эредіа, одной изъ самыхъ богатыхъ наслѣдницъ Испаніи; ея огромное богатство смягчило бы для него тяжесть изгнанія; но, повидимому, обманувъ желанія своихъ родителей, Марія полюбила младшаго брата Энареца, и мой Фелипъ отказался отъ красавицы-невѣсты и позволилъ испанскому королю отобрать отъ себя все.

— Онъ, вѣроятно, совершенно просто совершилъ этотъ благородный поступокъ, — сказала я молодому человѣку.

— Значитъ вы его знаете? — замѣтилъ онъ наивно.

Моя мать улыбнулась.

— Что съ нимъ будетъ, вѣдь онъ приговоренъ къ смерти? — спросила я.

— Онъ мертвъ для Испаніи, но онъ имѣетъ право жить въ Сардиніи.

— А, значитъ въ Испаніи есть и могилы? — сказала я, желая придать разговору видъ шутки.

— Въ Испаніи есть все, даже испанцы стараго закала, — отвѣтила моя мать.

— Король Сардиніи не безъ затрудненій выдалъ паспортъ барону де-Макюмеръ, — продолжалъ молодой дипломатъ, но наконецъ баронъ сдѣлался сардинскимъ подданнымъ; у него великолѣпныя имѣнія въ Сардиніи и онъ имѣетъ право судить и осуждать своихъ крестьянъ. Въ Сассаріи у него дворецъ. Если Фердинандъ III умретъ, Макюмеръ, вѣроятно, вступитъ въ дипломатическій корпусъ и Туринскій дворъ сдѣлаетъ его посланникомъ. Хотя Макюмеръ молодъ…

— А онъ молодъ!

— Да, хотя Макюмеръ молодъ, но онъ принадлежитъ къ числу самыхъ выдающихся людей Испаніи.

Слушая секретаря посольства; я оглядывала залъ въ бинокль и притворялась, будто его слова мало занимаютъ меня, но, говоря по совѣсти, я была въ отчаяніи отъ того, что сожгла письмо Энареца. Какъ выражается такой человѣкъ, когда онъ любитъ? А онъ любитъ меня. Быть любимой, боготворимой и знать, что въ томъ залѣ, въ которомъ собирается самое блестящее общество Парижа, есть человѣкъ, тайно преданный тебѣ одной!.. О, Рене, въ эту минуту я поняла парижскую жизнь, смыслъ ея баловъ и праздниковъ. Все существованіе приняло въ моихъ глазахъ свою истинную окраску. Когда любишь, необходимы посторонніе люди, хотя бы только для того, чтобы приносить ихъ въ жертву любимому человѣку. Въ своемъ существѣ я ощутила еще другое счастливое существо. Мое тщеславіе, мое самолюбіе, моя гордость, все было польщено. Богъ вѣдаетъ, какими глазами смотрѣла я на свѣтъ.

— Ахъ, бѣдовая дѣвочка! — шепнула мнѣ на ухо матушка.

Да, моя хитрая мать угадала во мнѣ какую-то тайную радость, и я преклонилась передъ мудрой женщиной. Ея три слова лучше открыли мнѣ науку свѣта, нежели цѣлый годъ свѣтской жизни. Да, цѣлый годъ! Вѣдь уже идетъ мартъ! Увы, черезъ мѣсяцъ итальянская опера окончится. Что дѣлать безъ этой чудной музыки, когда сердце полно любви?

Моя дорогая, вернувшись домой, я съ рѣшительностью, достойной представительницы рода Шолье, распахнула окно, чтобы полюбоваться ливнемъ. О, если бы мужчины знали, какое могущественное очарованіе производятъ на насъ героическіе поступки, они были бы очень благородны; самые трусливые изъ нихъ превратились бы въ героевъ. То, что я узнала о моемъ испанцѣ, вселило въ меня лихорадочное волненіе. Я была увѣрена, что онъ; на бульварѣ и готовится бросить мнѣ новое письмо. На этотъ, разъ я не сожгла записки; я прочла ее. И вотъ, моя разсудительная подруга, я получила первое любовное письмо въ жизни.

У каждой изъ насъ по письму.

"Луиза я люблю васъ не за вашу чудную красоту, я люблю васъ не за вашъ обширный умъ, не за благородство вашихъ чувствъ, не за прелесть, которую вы придаете тому, что васъ окружаетъ, не за гордость, не за ваше царственное презрѣніе ко всему, не входящему въ вашу сферу, причемъ это презрѣніе не исключаетъ вашей доброты; вѣдь вы милосердны, какъ ангелъ! Луиза, я васъ люблю за то, что вы смирили ваше гордое величіе ради бѣднаго изгнанника, за то, что однимъ движеніемъ, однимъ словомъ вы утѣшили несчастнаго человѣка, горевавшаго отъ сознанія, что онъ стоитъ неизмѣримо ниже васъ и имѣетъ только на вашу жалость, но на жалость великодушную. Вы едиственная женщина, суровые глаза которой смягчились ради меня и вы бросили на меня благодѣтельный взглядъ, когда я былъ песчинкой, между тѣмъ мнѣ не было дано счастья, когда я обладалъ всѣмъ могуществомъ, которымъ можетъ обладать не коронованное лицо. Теперь, Луиза, я хочу сказать вамъ, что вы мнѣ стали дороги, что я люблю васъ за васъ самое, безъ малѣйшей задней мысли; я люблю васъ, выходя изъ границъ, которыя вы положили для совершенной любви. Узнайте же, кумиръ, поставленный мной на высоту небесъ, что на свѣтѣ есть отпрыскъ саррацинской расы, жизнь котораго принадлежитъ вамъ; отъ него вы, какъ отъ своего раба, можете потребовать всего, чего пожелаете; каждое ваше приказаніе онъ будетъ считать почестью для себя. Я безвозвратно отдаю себя вамъ во имя желанія отдать себя въ ваши руки, а также во имя благодарности за одинъ вашъ взглядъ, за одно движеніе руки, протянутой однажды утромъ вашему учителю испанскаго языка! Луиза, у васъ есть слуга и только слуга. Нѣтъ, я не надѣюсь быть когда-нибудь любимымъ вами, но, быть можетъ, вы будете выносить меня, благодаря моей преданности. Съ того утра, въ которое вы улыбнулись мнѣ, улыбкой благородной дѣвушки, угадавшей несчастіе моего одинокаго и преданнаго сердца, я возвелъ васъ на тронъ; вы полная владычица моей жизни, царица моей мысли; божество моего сердца, свѣтъ, горящій во мнѣ, цвѣтокъ моихъ цвѣтовъ, ароматъ вдыхаемаго мной воздуха, богатство моей крови, сладкій отдыхъ моей дремоты. Одна мысль возмущаетъ это счастье: вы не знаете, что вы располагаете безграничной преданностью — вѣрной рукой, слѣпымъ рабомъ, нѣмымъ помощникомъ, сокровищницей, потому что я лишь хранитель того, что мнѣ дано; словомъ, вы не знали, что у васъ есть сердце, которому вы можете довѣрить все, сердце старой бабушки, отъ которой вы имѣете право требовать всякихъ жертвъ, что у васъ есть отецъ, у котораго вы можете просить, какого вамъ угодно покровительства, другъ, братъ. Я знаю, вамъ не хватаетъ всѣхъ этихъ чувствъ, я подмѣтилъ тайну вашего одиночества. Моя смѣлость явилась слѣдствіемъ желанія показать вамъ всю величину того, чѣмъ вы владѣете. Примите эти дары, Луиза, и вы вселите въ меня единственное чувство, которымъ я могу жить — безграничную преданность. Надѣвъ на меня ошейникъ рабства, вы не возьмете на себя никакихъ обязательствъ; я никогда не попрошу отъ васъ ничего, кромѣ наслажденія сознаніемъ, что я вашъ. Не говорите мнѣ даже, что вы никогда не полюбите меня; такъ должно быть, я знаю это; я буду любить васъ издали, безъ надежды и только для себя. Я очень хотѣлъ бы узнать, согласны ли вы, чтобы я былъ вашимъ рабомъ. Я ломалъ себѣ голову, стараясь найти возможность понять ваше рѣшеніе и давъ вамъ средство отвѣтить мнѣ, ничѣмъ не нанося раны чувству вашего собственнаго достоинства. Вотъ уже много дней я всецѣло принадлежу вамъ, хотя вы этого и не знаете! Итакъ, вы мнѣ скажите, что согласны сдѣлать меня своимъ рабомъ, пріѣхавъ въ итальянскую оперу съ красной и бѣлой камеліей въ рукѣ; это будетъ служить изображеніемъ крови сарацина, готовой къ услугамъ обожаемой невинности. Цвѣты скажутъ все. Въ каждую данную минуту, завтра или черезъ десять лѣтъ, все возможное для человѣка будетъ сдѣлано, едва вы потребуете какой-либо услуги отъ вашего счастливаго слуги

Фелипа Энареца".

P.S. Моя дорогая, сознайся, что потомки древнихъ родовъ умѣютъ любить! Какой порывъ африканскаго льва. Какой сдержанный пылъ, какая вѣра, какая искренность, какое величіе приниженности! Я почувствовала себя совсѣмъ ничтожной и, потерявъ твердость, задала себѣ вопросъ: что дѣлать? Свойство великихъ людей разрушать всѣ обыденные разсчеты. Энарецъ высокъ и трогателенъ, наивенъ и исполински великъ. Однимъ письмомъ онъ превзошелъ сто писемъ Ловеласа и Сенъ-Прё. Вотъ это истинная любовь, безъ мелочности: она можетъ явиться или нѣтъ по разъ родившись выказывается во всей своей необъятности. Я теперь не могу больше кокетничать съ нимъ. Отказаться или принять? Я не знаю, на что рѣшиться, и мнѣ негдѣ найти опору. Разсуждать невозможно. Это уже не Парижъ, а Испанія или Востокъ; словомъ, Абенсерагъ говоритъ, становясь на колѣни передъ Евой-католичкой; онъ отдаетъ ей свой мечъ, своего коня, свою голову. Приму ли я дары послѣдняго мавра? Перечитывай часто это испано-сарацинское письмо, моя Рене, и ты увидишь, что любовь разрушаетъ всѣ іудейскія положенія твоей философіи. Ахъ, Рене, твои разсужденія лежатъ тяжестью у меня на сердцѣ: ты придала буржуазный оттѣнокъ жизни. Зачѣмъ мнѣ хитрить? Развѣ я не останусь вѣчной госпожой льва, который превращаетъ грозное львиное рыканіе въ смиренные благоговѣйные вздохи! О, какъ рыкалъ онъ въ своей берлогѣ въ улицѣ Иллеренъ Бертенъ! Я знаю, гдѣ онъ живетъ: у меня есть его карточка — Фелипъ; баронъ де-Макюмеръ. Онъ отнялъ у меня всякую возможность отвѣтить ему; я могу лишь бросить въ его лицо двѣ камеліи. Какая адская мудрость кроется въ чистой, истинной, наивной любви. Затруднительный, важный для женщины шагъ Энарецъ воплощаетъ въ самый простой поступокъ. О, Азія! Я читала сказки «Тысячи и одной ночи» и вотъ онѣ оживаютъ передо мной: два цвѣтка — ясный отвѣтъ. При помощи букета мы исчерпываемъ четырнадцать томовъ Клаисы Гарлоу. Я кружусь около этого пись<скан испорчен>мѣ. Возьмешь ты эти камеліи, да или нѣтъ <скан испорчен> жизнь? Внутренній голосъ кричитъ мнѣ: <скан испорчен> испытаю.

XVI.
Той же.

Я вся въ бѣломъ; въ моихъ волосахъ бѣлыя какъ <скан испорчен> въ рукахъ тоже бѣлая камелія; у моей матери камеліи красные, если я захочу, я возьму у нея одинъ цвѣтокъ. Не знаю, но мнѣ почему-то хочется, чтобы онъ заплатилъ за свою красную камелію нѣсколькими минутами неувѣренности. Я приму рѣшеніе только на мѣстѣ. Я очень хороша. Гриффитъ попросила меня позволить ей полюбоваться мною. Торжественность этого вечера и драма моего тайнаго согласія вызвали румянецъ на моемъ лицѣ; на моихъ щекахъ красныя камеліи расцвѣли на бѣлыхъ.

Часъ.

Всѣ любовались мною, но только одинъ умѣлъ боготворить меня. Увидѣвъ, что у меня въ рукѣ одна бѣлая камелія, онъ опустилъ голову; я замѣтила, что онъ поблѣднѣлъ, какъ бѣлый цвѣтокъ, когда я взяла у матери красную камелію. Я могла случайно пріѣхать съ двумя цвѣтами, но, поступивъ такъ, я дала ему отвѣтъ. Я подчеркнула мое признаніе. Давали «Ромео и Джуліегту»; ты не знаешь, что такое дуэтъ влюбленныхъ въ этой оперѣ, а потому, не можешь понять, съ какимъ счастьемъ двое неофитовъ любви слушали это божественное выраженіе нѣжности. Когда я легла спать, я слышала шаги, раздававшіеся по звонкой боковой аллеѣ. О, мой ангелъ, теперь моя голова, мое сердце въ огнѣ. Что онъ дѣлаетъ? Что онъ думаетъ? Есть въ его головѣ хоть одна мысль, чуждая мнѣ? Дѣйствительно ли онъ рабъ мой? Какъ мнѣ въ этомъ удостовѣриться? Есть ли въ его душѣ хотя бы легкій намекъ на мысль, что мое согласіе связано съ порицаніемъ, взаимностью или благодарностью? Знаетъ ли онъ, что въ любви самые незначительные поступки женщинъ служатъ результатомъ цѣлыхъ безконечныхъ вереницъ мыслей, внутренней борьбы, проигранныхъ побѣдъ? Какъ приказать ему писать по вечерамъ все, что онъ дѣлаетъ въ теченіе дня? Онъ мой рабъ; мнѣ нужно дать ему занятіе и я завалю его работой.

Воскресенье утромъ.

Я очень мало спала, задремавъ только подъ утро. Теперь полдень. Я попросила Гриффитъ написать слѣдующее письмо:

Г-ну барону де-Макюмеръ.

"<скан испорчен> поручила мнѣ, г-нъ баронъ, попросить васъ <скан испорчен>сьма, которое ей было прислано одно <скан испорчен>енная вами, сдѣлана собственной рукой <скан испорчен>

Гриффитъ",

<скан испорчен>Гриффитъ ушла; она отправилась въ улицу Ил<скан испорчен>тоя гувернантка приказала передать эту записку <скан испорчен> который и вернулъ мнѣ мою программу, омоченную <скан испорчен> повиновался мнѣ. О, моя дорогая, конечно, онъ до<скан испорчен>имъ листкомъ. Другой отказался бы прислать его на<скан испорчен> и написалъ бы при этомъ письмо, полное лести, но сарацинъ остался тѣмъ, чѣмъ онъ обѣщался быть: онъ повиновался. Я тронута до слезъ.

XVII.
Той же.

Апрѣль.

Вчера стояла чудная погода; я одѣлась, какъ одѣвается дѣвушка, чувствующая себя любимой и желающая нравиться. По моей просьбѣ, отецъ подарилъ мнѣ прелестнѣйшій экипажъ и чудныхъ лошадей: у меня сѣрыя въ яблокахъ лошади и изящнѣйшая коляска. Я отправилась попробовать полученный подарокъ. Сидя подъ моимъ зонтикомъ, подбитымъ бѣлымъ шелкомъ, я походила на цвѣтокъ. Поднимаясь по аллеямъ Елисейскихъ Полей, я увидѣла, что ко мнѣ навстрѣчу ѣхалъ мой Абенсерагъ верхомъ на поразительно-красивой лошади. Мужчины, которые теперь почти всѣ превратились въ превосходныхъ барышниковъ, останавливались, чтобы полюбоваться его колемъ. Энарецъ поклонился мнѣ, я сдѣлала ему дружески ободряющій знакъ; онъ замедлилъ ходъ лошади и я могла ему сказать:

— Вы не сердитесь, баронъ, за то, что я попросила васъ вернуть мнѣ письмо? Оно было безполезно для васъ… Вы уже вышли изъ границъ моей программы, — прибавила я потихоньку. — У васъ лошадь, которая дѣлаетъ васъ очень замѣтнымъ.

— Управляющій моимъ имѣніемъ въ Сардиніи прислалъ мнѣ эту арабскую лошадь изъ гордости: она родилась у меня.

Сегодня утромъ, моя дорогая, онъ былъ на буланой англійской лошади, тоже очень красивой, но не возбуждавшей вниманія; моего маленькаго насмѣшливаго замѣчанія было достаточно. Онъ мнѣ поклонился и я отвѣтила ему легкимъ наклоненіемъ головы.

Герцогъ Ангулемскій приказалъ купить лошадь бар<скан испорчен>понялъ, что онъ вышелъ изъ рамки простоты и тѣм<скан испорчен>себя вниманіе бездѣльниковъ. Человѣкъ долженъ <скан испорчен> самъ по себѣ, а не благодаря своей лошади или ч<скан испорчен>. Имѣть слишкомъ красивую лошадь кажется мнѣ та<скан испорчен>нымъ, какъ носить крупный брилліантъ на рубашкѣ, <скан испорчен>сторгѣ отъ того, что мнѣ удалось подмѣтить неправильно<скан испорчен>Энареца, а, быть можетъ, въ этой бездѣлицѣ заклю<скан испорчен> много самолюбія, позволительнаго для бѣднаго осужден<скан испорчен> нравится мнѣ! О, моя разсудительная старуш<скан испорчен> наслаждаешься ли ты моей любовью настолько же, насколько <скан испорчен>чалюсь, вспоминая о твоей мрачной философіи? Милый Филиппъ ІІ-ой въ юбкѣ, катаешься ли ты въ моей коляскѣ? Видишь ли ты бархатный взглядъ, смиренный и гордый своимъ рабствомъ, взглядъ, который бросаютъ на меня глаза поистинѣ благороднаго человѣка, носящаго мою ливрею и ежедневно украшающаго свою бутоньерку красной камеліей? У меня въ рукахъ всегда бѣлая камелія. Какой свѣтъ проливаетъ любовь! Какъ я понимаю Парижъ. Теперь все здѣсь кажется мнѣ полнымъ смысла! Да, въ Парижѣ любовь красивѣе, выше, очаровательнѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ. Я положительно вижу, что никогда не могла бы мучить, безпокоить глупца или имѣть надъ нимъ власть. Только люди съ высокимъ умомъ понимаютъ насъ, только на нихъ мы можемъ имѣть вліяніе. О, бѣдняжка, прости, я забыла о нашемъ Луи, по вѣдь ты сказала мнѣ, что скоро превратишь его въ генія? Я понимаю, ты такъ тщательно воспитываешь его, чтобы когда-нибудь онъ могъ тебя понять. Прощай, я немножко сумасшедшая и не хочу продолжать письмо.

XVIIІ.
Г-жа де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Шолье.

Апрѣль.

Дорогой ангелъ, или не слѣдуетъ ли мнѣ лучше сказать дорогой демонъ, ты неумышленно огорчила меня, и если бы мы не были одной душой, я даже сказала бы, что ты обидѣла меня. Однако, развѣ нельзя оскорбить себя самое? Какъ мнѣ ясно, что ты еще не вникла въ смыслъ слова «неразрывный», которое примѣняется къ контракту, связывающему мужчину съ женщиной. Я не хочу противорѣчить философамъ или законодателямъ; пусть они сами противоречатъ себѣ, я замѣчу лишь, что, сдѣлавъ бракъ неразрывнымъ, придавъ неумолимую и одинаковую форму всѣмъ союзамъ, законъ оставилъ возможность одной четѣ не походить на <скан испорчен>енно такъ же, какъ не походятъ другъ на друга <скан испорчен>индивидуумы; деревенскіе браки, заставляющіе двухъ <скан испорчен>всегда вмѣстѣ, отличны отъ браковъ городскихъ, такъ <скан испорчен>жизнь гораздо разнообразнѣе сельской; сущоство<скан испорчен>ены въ Парижѣ, гдѣ жизнь несется, какъ потокъ, <скан испорчен>а болѣе тихую жизнь мужа и жены провинціаловъ. <скан испорчен> брака измѣняются, сообразно мѣсту, еще больше <скан испорчен>и, благодаря различію характеровъ отдѣльныхъ лич<скан испорчен>нѣ геніальнаго человѣка приходится только слѣдовать <скан испорчен>мъ мужа, женѣ же глупца, чувствующей себя умнѣе мужа, <скан испорчен>димо взять бразды правленія въ свои руки, иначе она на<скан испорчен>детъ на себя ужасныя несчастія. Быть можетъ, размышленіе и разсудительность приводятъ насъ къ такъ называемой душевной испорченности. Вѣдь мы считаемъ испорченностью разсчетливостъ, примѣшивающуюся къ чувству. Разсуждающая страсть — безнравственна; она прекрасна только тогда, когда является чудными порывами, исключающими всякій эгоизмъ. Ахъ, рано или поздно ты скажешь себѣ: да, женщинѣ такъ же необходимо лукавить, какъ носить корсетъ, если мы назовемъ лукавствомъ разсчетъ, необходимый для будущаго счастья или молчаніе женщины, имѣющей мужество молчать! Каждая замужняя женщина платится за то, что узнаетъ соціальные законы, которые во многихъ отношеніяхъ не соотвѣтствуютъ законамъ природы.

Женщина, вышедшая замужъ въ нашемъ возрастѣ, можетъ имѣть дюжину дѣтей, имѣя же двѣнадцать дѣтей, мы совершили бы двѣнадцать преступленій, породили бы двѣнадцать несчастій. Развѣ мы не отдали бы въ жертву бѣдности и отчаянію этихъ очаровательныхъ существъ? Между тѣмъ, двое дѣтей — это два счастья, два благодѣянія, два созданія, гармонирующія съ теперешними правами и законами. Законы природы и сводъ законовъ — враги, а мы та арена, на которой они выступаютъ въ борьбу. Неужели ты назовешь безнравственностью благоразуміе жены, которая заботится о томъ, чтобы ея семья не разорила себя самое? Одинъ разсчетъ или тысяча, — и сердце погибло.

Когда-нибудь, прекрасная баронесса Макюмеръ, ставъ счастливой и гордой женой обожающаго васъ человѣка, вы увидите необходимость этого жестокаго разсчета, или вѣрнѣе, вашъ умный мужъ самъ избавитъ васъ отъ обязанности думать о немъ. Ты видишь, дорогая безумица, что я изучила отношеніе свода законовъ къ супружеской любви! Ты должна понять, что мы обязаны давать отчетъ только самимъ себѣ и Богу въ тѣхъ средствахъ, ікоторыя мы употребляемъ, чтобы увеличивать и дѣлать продолжительнѣе наше домашнее счастье. Право, лучше обращаться къ помощи разумнаго разсчета, достигающаго счастливыхъ результатовъ, нежели отдаваться необдуманной любви, которая вноситъ въ семью печаль, ссоры или разъединеніе. Я жестокимъ путемъ изучила роль супруги и матери семейства. Да, мой ангелъ, намъ приходится прибѣгать къ великодушной лжи, чтобы быть благородными существами, которыми мы дѣлаемся, исполняя наши обязанности. Ты называешь меня лукавой, потому что я позволяю Луи только понемногу и постепенно узнавать себя. Но развѣ не чрезмѣрно близкое знакомство служитъ причиной разъединенія? Я хочу дать ему много занятій, чтобы побольше отвлекать его отъ себя, во имя его же собственнаго счастья. Привязанность неисчерпаема, но страсть скоро минуетъ, поэтому распредѣленіе любви на всю жизнь можетъ служить для честной женщины очень важнымъ дѣломъ. Рискуя показаться тебѣ отвратительной, я скажу тебѣ, что я продолжаю держаться прежнихъ взглядовъ и считаю себя очень великодушной и благородной. Дорогая моя, добродѣтель — принципъ, проявленія котораго сильно измѣняются сообразно со средой: добродѣтель Прованса, добродѣтель Константинополя, добродѣтель Лондона и добродѣтель Парижа вызываютъ совершенно различные поступки, хотя и остаются повсюду добродѣтелью. Каждая человѣческая жизнь представляетъ въ своей ткани самыя неправильныя комбинаціи. Если бы я хотѣла видѣть Луи несчастнымъ и зародить задатки разлуки двухъ супруговъ — мнѣ слѣдовало бы только отдать себя въ его полное распоряженіе. Мнѣ не было дано того счастья, которое выпало на долю тебѣ: я не встрѣтила высокоодареннаго существа, но я назначаю тебѣ черезъ пять лѣтъ свиданіе въ Парижѣ. Ты сама попадешься и скажешь, что я ошиблась, что Луи де-л’Эсторадъ отъ рожденія замѣчательный человѣкъ. Горячая же любовь волненія, которую я испытываю только въ твоемъ лицѣ, ночныя появленія на балконѣ при свѣтѣ звѣздъ, чрезмѣрное обожаніе и обоготвореніе моей личности, все это не для меня, я поняла, что должна отъ нихъ отказаться. Ты свободно расцвѣтаешь, мое существованіе ограничено областью моей усадьбы; и ты еще упрекаешь меня за предосторожности, необходимыя для того, чтобы хрупкое, тайное, бѣдное счастье превратилось въ счастье прочное, богатое и таинственное. Мнѣ казалось, что въ положеніи жены, я нашла прелесть любовницы и ты почти заставила меня устыдиться самой;ебя! Кто правъ изъ насъ двоихъ? Быть можетъ, мы обѣ и правы, и не правы и, конечно, общество заставляетъ насъ очень дорого платить за наши кружева, титулы, за нашихъ дѣтей! У меня тоже есть свои красныя камеліи: онѣ на моихъ губахъ, и расцвѣтаютъ въ улыбкахъ, обращенныхъ къ этимъ двумъ существамъ, отцу и сыну, которымъ я предана, для которыхъ я въ одно и то же время раба и владычица. Но, дорогая, твои послѣднія письма показали мнѣ все. что я потеряла! Ты дала мнѣ понять всю величину жертвъ замужней женщины. Я едва взглянула на дикія степи, среди которыхъ ты носишься; я не буду говорить тебѣ о слезахъ, которыя я отерла, читая твое письмо. Однако, сожалѣніе не раскаяніе, хотя то и другое между собой въ родствѣ. Ты мнѣ сказала; замужество превращаетъ женщину въ философа. Нѣтъ, къ сожалѣнію, я почувствовала это въ то время, когда плакала, узнавъ, что потокъ любви уноситъ тебя. Но мой отецъ далъ мнѣ прочитать произведеніе одного изъ нашихъ самыхъ глубокомысленныхъ писателей, одного изъ наслѣдниковъ Боссюэ, одного изъ тѣхъ жестокихъ политиковъ, страницы которыхъ порождаютъ убѣжденіе. Пока ты читала Коринну, я читала Бональда и вотъ тайна всей моей философіи; онъ мнѣ показалъ изображеніе святой и сильной семьи. Если разсуждать, опираясь на Бональда, твой отецъ былъ правъ. Прощай, моя дорогая фантазія, моя милочка, мое безуміе.

XIX.
Луиза де-Шолье г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Ты прелесть что за женщина, моя Рене, и теперь я согласна съ тобой, что обманывать честно; довольна ты? Прежде всего мужчина, который любитъ насъ, принадлежитъ намъ; мы имѣемъ право превратить его въ глупца или въ генія; говоря между нами, мы чаще превращаемъ мужчинъ въ глупцовъ. Ты сдѣлаешь геніемъ твоего Луи и сохранишь это втайнѣ: два добрыхъ дѣла. Вотъ-то ты попалась бы, если бы на томъ свѣтѣ не оказалось рая! Вѣдь ты осуждаешь себя на добровольное мученичество! Ты хочешь, чтобы Луи сдѣлался честолюбивымъ, оставаясь въ то же время влюбленнымъ. До какой степени разсчетъ добродѣтель и добродѣтель разсчетъ, а? Мы не разсоримся изъ-за этого вопроса, такъ какъ у насъ есть Бональдъ. Мы добродѣтельны и хотимъ быть добродѣтельными, но, мнѣ кажется, что въ настоящую минуту ты, несмотря на твои очаровательныя мошенническія уловки, лучше меня. Да, я ужасно фальшивая дѣвушка: я люблю Фелипа и самымъ низкимъ образомъ скрывала это отъ него. Я хотѣла бы, чтобы онъ перескочилъ съ дерева на верхъ стѣны, а со стѣны перебрался на мой балконъ; между тѣмъ, если бы онъ исполнилъ мое желаніе, я раздавила бы его глубочайшимъ презрѣніемъ. Ты видишь, я страшно добросовѣстна. Что меня останавливаетъ? Какая таинственная сила мѣшаетъ мнѣ сказать милому Фелипу о томъ, какое счастье вливаетъ онъ въ меня своей чистой полной, великой тайной любовью? Г-жа Мирбель рисуетъ мой портретъ и я разсчитываю подарить ему его, моя дорогая. Меня все больше и больше поражаетъ дѣятельность, которою любовь наполняетъ жизнь. Благодаря любви, всѣ часы, всѣ поступки, всѣ мелочи нашего существованія принимаютъ громадное значеніе, а прошедшее совершенно сливается съ будущимъ въ настоящемъ! Живешь среди трехъ временъ глагола. Мѣняется ли это для женщины, испытавшей счастье? О, отвѣть мнѣ, скажи, что такое счастье, успокоиваетъ ли оно или раздражаетъ? Я переживаю смертельную тревогу, я не знаю, какъ мнѣ слѣдуетъ поступать; въ моемъ сердцѣ есть сила, которая влечетъ меня къ Фелипу, несмотря на всѣ разсужденія и правила приличій. Словомъ, я понимаю твое любопытство относительно Луи. Довольна ли ты? Мысль о томъ, что Фелипъ счастливъ тѣмъ, что онъ отдалъ себя мнѣ, его любовь издали, его послушаніе выводятъ меня изъ терпѣнія, также какъ прежде раздражало то глубокое почтеніе, которое онъ выказывалъ относительно меня, давая мнѣ уроки. Иногда мнѣ хочется закричать ему: «Дуракъ! Если ты любишь меня, какъ картину, что же было бы, если бы ты меня зналъ?»

О, Рене, вѣдь ты жжешь мои письма? Я сожгу твои. Если бы посторонніе глаза прочли мысли, которыя переливаются изъ сердца въ сердце, я попросила бы Фелипа выколоть эти глаза и вдобавокъ убить нѣсколько человѣкъ для большей безопасности.

Понедѣльникъ.

Ахъ, Рене, какъ извѣдать сердце мужчины! Отецъ долженъ мнѣ представить твоего Бональда, и такъ какъ онъ такой мудрецъ я спрошу его, какъ дѣлается это. Богъ очень счастливъ: Онъ можетъ читать въ сердцахъ людей. Попрежнему ли я ангелъ для Фелипа? — вотъ въ чемъ вопросъ.

Если бы въ какомъ-либо его движеніи, во взглядѣ, въ звукѣ одного слова я замѣтила, что уваженіе, наполнявшее его сердце, когда онъ былъ моимъ учителемъ, теперь уменьшилось, я могла бы все забыть. «Что вызываетъ эти громкія слова, эти великіе рѣшенія?» скажешь ты. Ахъ, моя дорогая, вотъ въ чемъ дѣло. Мой очаровательный отецъ, который ведетъ себя со мной, какъ древній рыцарь съ итальянкой, заказалъ г-жѣ Мирбель мой портретъ, какъ я тебѣ уже говорила. Я нашла возможнымъ получить съ него довольно хорошую копію, которую и отдала герцогу, пославъ, оригиналъ Фелипу. Я отправила портретъ вчера, написавъ слѣдующія строки:

«Донъ Фелипъ, на вашу преданность отвѣчаютъ слѣпымъ довѣріемъ; время покажетъ, не слишкомъ ли много благородности приписывается одному человѣку».

Награда велика; она походитъ на обѣщаніе и, ужасная вещь на вызовъ; но что покажется тебѣ еще ужаснѣе: я именно и хотѣла, чтобы мой подарокъ и письмо выражали обѣщаніе и вызовъ, но не были бы предложеніемъ. Если только въ его письмѣ будетъ «моя Луиза» или даже просто «Луиза» онъ погибъ.

Вторникъ.

Нѣтъ, онъ не погибъ! Этотъ конституціонный министръ очаровательный возлюбленный. Вотъ его письмо:

«Всѣ мгновенія, въ которыя я не видалъ васъ, я бывалъ занятъ вами; мои глаза не замѣчали ничего внѣшняго; сила мысли приковывала ихъ къ вашему образу, который, по моему мнѣнію, никогда не вырисовывался достаточно скоро въ темномъ дворцѣ, служащемъ ареной для сновъ и освѣщаемомъ вами. Съ этихъ поръ мой взглядъ будетъ постоянно покоиться на чудесной пластинкѣ изъ слоновой кости, на дивномъ талисманѣ, долженъ я сказать, потому что для меня ваши голубые глаза оживаютъ на немъ и весь портретъ дѣлается дѣйствительностью. Я нескоро послалъ это письмо, такъ какъ хотѣлъ немедленно насладиться созерцаніемъ портрета, которому я говорю все, о чемъ долженъ молчать. Да, со вчерашняго дня, запершись наединѣ съ вами, я въ первый разъ въ жизни отдавался полному безконечному счастью! Если бы вы могли видѣть, что я васъ помѣстилъ между Богомъ и св. Дѣвой, вы поняли бы, въ какомъ томленіи я провелъ ночь, но, говоря вамъ о моемъ состояніи, я не хотѣлъ бы васъ оскорбить; я безумно боюсь увидѣть въ вашемъ взглядѣ отсутствіе ангельской доброты, дающей мнѣ жизнь и потому заранѣе прошу у васъ прощенія. О, если бы вы, царица моей души и моей жизни, согласились подарить мнѣ тысячную часть той любви, которую я читаю къ вамъ! Это „если бы“, вѣчно звучавшее въ моей мольбѣ, измучило мнѣ душу. Я колебался между вѣрой и невѣріемъ, между жизнью и смертью, тьмой и свѣтомъ. Преступникъ не болѣе волнуется въ то время, когда его судятъ, нежели волновался я, обвиняя себя въ дерзости. Улыбка вашихъ губъ, которую я встрѣчалъ время отъ времени, успокоивала эти бури, возбужденныя опасеніемъ разсердить васъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я живу, никто мнѣ не улыбался, даже моя жизнь. Красивая молодая дѣвушка, предназначенная мнѣ, оттолкнула мое сердце и полюбила моего брата. Мои политическіе труды потерпѣли пораженіе. Въ глазахъ моего короля я видѣлъ только жажду мести; мы такъ враждуемъ съ нимъ еще съ нашей юности, что онъ счелъ для себя жестокой обидой выборъ кортесовъ, давшихъ мнѣ власть. Какъ бы душа ни была сильна, въ нее могло закрасться, по крайней мѣрѣ, сомнѣніе! Впрочемъ, я справедливъ: я знаю всю невыгоду моей внѣшности и понимаю, что оцѣнить сердце подъ подобной оболочкой очень трудно. Когда я васъ увидѣлъ впервые, возможность быть любимымъ была для меня несбыточной мечтой. Поэтому, привязавшись къ вамъ, я понялъ, что только одно самоотреченіе могло извинить мою нѣжность. Созерцая вашъ портретъ, слушая вашу улыбку, полную божественныхъ обѣщаній, я чувствую, что надежда, которой я никогда не позволялъ расцвѣсти въ моей душѣ, теперь засіяла во мнѣ. Этотъ свѣтъ зари постоянно уничтожается мракомъ сомнѣнія, страхомъ, что я оскорблю васъ, позволивъ ей взойти. Нѣтъ, вы еще не можете меня любить, я это чувствую, но когда вы познаете то могущество, продолжительность и глубину моей неисчерпаемой привязанности, вы ей дадите крошечное мѣстечко въ вашемъ сердцѣ. Если мое честолюбіе — оскорбленіе для васъ, скажите мнѣ это безъ гнѣва, я вернусь къ моей прежней роли; но если бы вы захотѣли попробовать полюбить меня, не сообщайте этого безъ самыхъ тщательныхъ предосторожностей тому, кто вкладываетъ все счастье своей жизни въ желаніе служить вамъ одной».

Моя дорогая, я читала эти строки, и мнѣ чудилось, что я вижу его лицо, блѣдное, какъ въ тотъ вечеръ, когда я, при помощи камеліи, сказала ему, что принимаю сокровища его преданности. Въ его покорныхъ фразахъ я увидѣла не простыя реторическія украшенія рѣчи, свойственныя всѣмъ влюбленнымъ, а нѣчто иное, и почувствовала въ своей душѣ волненіе; это было дыханіе счастья!

Стоитъ ужасная погода; я не могла поѣхать въ Булонскій лѣсъ, не вызвавъ подозрѣній, такъ какъ даже моя мать, которая часто выѣзжаетъ въ дождь, сегодня осталась дома.

Среда, вечеромъ.

Я видѣла «его» въ оперѣ. Дорогая, онъ — совсѣмъ другой человѣкъ. Сардинскій посланникъ привелъ его къ намъ въ ложу. Замѣтивъ по моимъ глазамъ, что его смѣлость не сердитъ меня, Фелипъ, казалось, совсѣмъ потерялся; онъ не зналъ, что съ собой дѣлать и назвалъ маркизу д’Эспаръ — мадмуазель. Его глаза бросали взгляды, горѣвшіе ярче блеска люстръ. Наконецъ, Макюмеръ ушелъ, точно боясь сдѣлать что-нибудь эксцентричное.

— Баронъ Макюмеръ влюбленъ, — сказала герцогиня Мофриньёзъ, обращаясь къ моей матери.

— Это тѣмъ необыкновеннѣе, что онъ павшій министръ, — за мѣтила матушка. У меня хватило силы взглянуть на маркизу д’Эспаръ, на де-Мофриньёзъ и на мою мать съ любопытствомъ дѣвушки, не понимающей иностраннаго языка и желающей догадаться, о чемъ идетъ рѣчь, но внутренно я испытывала восхитительную радость, въ которой моя душа какъ бы плавала. Только однимъ словомъ можно передать то, что я ощущала: восхищеніе. Фелипъ такъ любитъ меня, что я нахожу его достойнымъ быть любимымъ. Я положительно источникъ его жизни и держу въ рукѣ нить, которая направляетъ его мысли. Говоря правду, я горячо желаю, чтобы онъ преодолѣлъ всѣ препятствія и явился ко мнѣ, прося меня у меня же самой. Мнѣ хочется узнать, стихнетъ ли отъ одного моего взгляда эта яростная любовь.

Ахъ, дорогая, я прервала письмо и вся дрожу! Когда я тебѣ писала, я услыхала легкій шумъ. Вставъ, я увидѣла изъ окна, что Фелипъ идетъ по стѣнѣ ограды, рискуя упасть и убиться. Я подошла къ окну и сдѣлала ему только одинъ знакъ; онъ соскочилъ со стѣны, которая имѣетъ десять футовъ вышины, и выбѣжалъ на дорожку, чтобы показать мнѣ, что онъ не ушибся. Вниманіе, выказанное имъ мнѣ въ такую минуту, когда онъ былъ еще ошеломленъ паденіемъ, такъ растрогало меня, что я заплакала, сама не зная почему. Бѣдный уродъ, зачѣмъ онъ шелъ къ балкону, что хотѣлъ онъ мнѣ сказать?

Я не смѣю выразить тебѣ всѣхъ моихъ мыслей и ложусь съ веселымъ сердцемъ, думая о томъ, что мы съ тобой сказали бы другъ другу, если бы были вмѣстѣ. Прощай, дорогая нѣмая. Мнѣ некогда бранить тебя за молчаніе, однако, вотъ уже цѣлый мѣсяцъ я ничего не знаю о тебѣ. Не стала ли ты счастлива? Не потеряла ли ты свободы воли, которой такъ гордилась и которая чуть было не покинула меня сегодня вечеромъ?

XX.
Рене де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Шолье.

Май.

Если любовь жизнь міра, почему же суровые философы стараются изъять ее изъ брака? Почему общество считаетъ неизбѣжнымъ закономъ принесеніе женщины въ жертву семьѣ и создаетъ такимъ образомъ глухую борьбу въ нѣдрахъ брака? Общество предвидѣло эту борьбу и считало ее настолько опасной, что изобрѣло противъ нея особое оружіе — различныя права, которыми оно и вооружило мужчину. Люди понимали, что силой нѣжности или при помощи постоянства скрытой ненависти мы могли бы разрушить всѣ ихъ измышленія. Въ настоящую минуту я вижу въ бракѣ двѣ противодѣйствующія силы, которыя законодатель долженъ былъ слить воедино. Когда же онѣ соединятся? Вотъ что я говорю себѣ, читая твое письмо. О, дорогая, одно твое письмо разрушаетъ цѣлое зданіе, выстроенное великимъ писателемъ Авейрона, зданіе, въ которомъ я основалась, чувствуя тихое успокоеніе. Законы написаны стариками; женщины это видятъ; старики очень разумно постановили, что супружеская любовь, лишенная страсти, не унижаетъ насъ, что женщина должна отдаваться безъ любви, разъ законъ позволяетъ мужчинѣ назвать ее своею. Думая только о семьѣ, законодатели постарались приблизиться къ природѣ, заботящейся только о продолженіи рода. Прежде я была существомъ, теперь сдѣлалась вещью. Не одну слезу подавила я вдали отъ всѣхъ. О, какъ хотѣлось бы мнѣ увидѣть въ отвѣтъ улыбку утѣшенія! Почему моя судьба не похожа на твою? Дозволенная любовь возвышаетъ твою душу. Для тебя добродѣтель будетъ заключаться въ счастьѣ. Ты будешь страдать только по собственной волѣ. Если ты выйдешь замужъ за твоего Фелипа, твой долгъ воплотится въ самое сладкое, самое экспансивное изъ всѣхъ твоихъ чувствъ. Наше будущее чревато отвѣтами и я съ тревожнымъ любопытствомъ ожидаю его.

Ты любишь, тебя обожаютъ. О, дорогая, предавайся всецѣло чудной поэмѣ, которая такъ занимала насъ. Женская красота въ тебѣ тонка и одухотворена; Богъ создалъ ее такой для того, чтобы она очаровывала и нравилась: у Бога свои цѣли. Да, мой ангелъ, хорошенько охраняй тайну своей нѣжности и подвергай Фелипа испытаніямъ, которыя мы изобрѣтали, чтобы съ ихъ помощью узнавать, достоинъ ли насъ нашъ воображаемый возлюбленный. Старайся не столько узнать, любитъ ли Фелипъ тебя, сколько любишь ли ты его; ничто не можетъ быть обманчивѣе миража, который въ нашей душѣ порождается любопытствомъ, желаніемъ, вѣрой въ счастье. Изъ насъ двоихъ ты осталась свободной; умоляю тебя, дорогая, не рѣшайся же безъ задатка на опасную сдѣлку, на бракъ; бракъ неумолимъ. Иногда одно движеніе, одно слово, одинъ взглядъ во время разговора наединѣ, когда души сбрасываютъ съ себя свѣтское лицемѣріе, освѣщаетъ страшныя пропасти. Ты достаточно благородна, достаточно увѣрена въ себѣ, чтобы смѣло идти по тропинкамъ, среди которыхъ другія сбились бы съ пути. Ты не повѣришь, съ какой тревогой я слѣжу за тобой. Несмотря на разстояніе, я тебя вижу, испытываю твои волненія. Поэтому пиши мнѣ подробно, ничего не пропускай. Твои письма создаютъ для меня жизнь, полную страсти, среди моего простого спокойнаго существованія, однообразнаго, какъ большая дорога въ сѣрый день. Мой ангелъ, моя жизнь здѣсь цѣлая серія придирокъ къ самой себѣ; теперь я хочу скрыть отъ тебя и поговорю съ тобою о нихъ позже. Я то отдаю себя, то отнимаю съ мрачной настойчивостью и перехожу отъ отчаянія къ надеждѣ. Быть можетъ, я прошу отъ жизни больше счастья, нежели она обязана давать намъ. Въ молодости мы склонны желать, чтобы идеалъ согласовался съ дѣйствительностью. Мои размышленія (а я разсуждаю совсѣмъ одна, сидя у подножія скалы въ моемъ паркѣ) привели меня къ заключенію, что любовь въ бракѣ такая случайность, на которой невозможно основывать закона, обязаннаго управлять людьми. Мой философъ изъ Авейрона правъ, смотря на семью, какъ на единственную соціальную возможную единицу, и подчиняя ей женщину. Разрѣшеіне этого великаго, почти ужаснаго вопроса кроется въ нашемъ первомъ ребенкѣ. И я хотѣла бы стать матерью, хотя бы только для того, чтобы дать пищу снѣдающей меня потребности въ дѣятельности.

Луи попрежнему очаровательно добръ ко мнѣ; его любовь активна, а моя нѣжность отвлеченна; онъ счастливъ, онъ одинъ срываетъ цвѣты, не заботясь объ усиліяхъ земли, производящей ихъ. Счастливый эгоизмъ! Чего бы мнѣ это ни стоило, я поддерживаю его иллюзіи, какъ мать, которая (по моимъ понятіямъ о матери) мучитъ себя, чтобы только доставить своему ребенку удовольствіе. Его радость такъ глубока, что она ослѣпляетъ его и бросаетъ свой отблескъ даже на меня. Я обманываю его улыбкой или взглядомъ, полнымъ довольства, которое порождается во мнѣ увѣренностью, что я даю ему счастье. Оставаясь наединѣ съ нимъ, я въ видѣ ласки говорю ему: мое дитя. Я жду плода всѣхъ этихъ жертвъ, которыя будутъ тайной между Богомъ, тобой и мной. Материнство предпріятіе, которому я открыла громадный кредитъ; теперь оно въ страшномъ долгу передо мной и я боюсь, что не получу полной уплаты. Оно должно расширить мою энергію и сердце, вознаградить меня за все, давъ мнѣ безграничныя радости. О, Боже мой, только бы я не обманулась. Въ материнствѣ вся моя будущность и, ужасная мысль, вся моя добродѣтель.

XXI.
Луиза де-Шолье г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Іюнь.

Дорогая замужняя козочка, твое письмо пришло какъ разъ вовремя, чтобы въ моихъ собственныхъ глазахъ оправдать одинъ мой смѣлый поступокъ, о которомъ я думала день и ночь. Во мнѣ кроется какое-то странное тяготѣніе ко всему неизвѣстному или, если хочешь, ко всему запрещенному; это чувство безпокоитъ меня; оно показываетъ, что въ глубинѣ моего существа живетъ борьба между законами свѣта и законами природы. Не знаю, сильнѣе ли во мнѣ природа или мысль о постановленіяхъ общества, однако, эти два могущества входятъ между собою въ сдѣлки. Словомъ, выражаясь яснѣе, я хотѣла поговорить съ Фелипомъ наединѣ, ночью, подъ липами въ концѣ нашего сада. Конечно, это желаніе могло придти только въ голову дѣвушки, которая заслуживаетъ названія бѣдовой барышни, какъ въ шутку называетъ меня герцогиня, причемъ отецъ поддакиваетъ ей. Однако, я нахожу, что мой проступокъ — благоразумная предосторожность. Мнѣ кажется, что такимъ путемъ, возпаградивъ Фелипа за всѣ тѣ ночи, которыя онъ провелъ у моей стѣны, я теперь узнаю, что онъ будетъ думать о моей продѣлкѣ, и увижу, каковъ онъ. Я говорила себѣ: если онъ обоготворитъ мой проступокъ, я сдѣлаю его своимъ мужемъ, если же онъ не будетъ наединѣ еще боязливѣе и скромнѣе, нежели при встрѣчахъ въ Елисейскихъ Поляхъ, я никогда по увижусь съ нимъ. Что же касается свѣта, то при встрѣчѣ съ Фелипомъ въ саду я рискую менѣе подвергнуться его осужденію, нежели улыбаясь барону у г-жи де-Мофриньёзъ или у старой маркизы Босеанъ, въ гостиныхъ которыхъ мы теперь окружены шпіонами; Богъ знаетъ, какіе взгляды преслѣдуютъ дѣвушку, заподозрѣнную въ томъ, что она привлекаетъ на себя вниманіе барона де-Макюмеръ. О, если бы ты знала, какъ я волновалась, обдумывая свой планъ, какъ я была занятъ тѣмъ, чтобы онъ удался. Я жалѣла, что ты не со мной; мы въ теченіе нѣсколькихъ часиковъ поболтали бы съ тобой, исчезнувъ въ лабиринтѣ неувѣренности, и заранѣе пережили все хорошее и дурное, что могло принести съ собой первое ночное свиданіе, среди тьмы и тишины подъ прекрасными липами отеля Шолье, озаренными тысячами блестокъ луны. Я трепетала, говоря себѣ: гдѣ же ты, Рене? Итакъ, твое письмо подожгло порохъ и мои послѣднія сомнѣнія разлетѣлись. Я бросила моему пораженному поклоннику точный рисунокъ ключа отъ маленькой калитки въ концѣ сада и слѣдующую записку:

«Желаютъ помѣшать вамъ дѣлать бозумія. Сломавъ себѣ шею, вы отнимете честь отъ особы, которую, по вашимъ словамъ, любите. Достойны ли вы новаго доказательства уваженія и заслуживаете ли вы разговора наединѣ? Съ вами согласны говорить въ тотъ часъ, когда липы въ концѣ сада остаются въ тѣни».

Вчера, въ часъ, когда Гриффитъ собиралась лечь спать, я сказала ей:

— Возьмите шаль и идите со мной, моя милая. Я хочу отправиться въ садъ и не желаю, чтобы это зналъ кто-нибудь.

Англичанка не произнесла ни слова и пошла со мною. Какія я пережила ощущенія, моя Рене! Я нѣсколько минутъ ждала его, испытывая очаровательное легкое волненіе; наконецъ, я увидѣла, что Фелипъ скользитъ, какъ тѣнь. Придя безъ помѣхи въ садъ, я сказала Гриффитъ:

— Не удивляйтесь, подъ липами баронъ де Макюмеръ; именно изъ-за него-то я и позвала васъ съ собой.

Она ничего не сказала:

— Что вамъ отъ меня угодно? — спросилъ Фелипъ голосомъ, волненіе котораго говорило, что шелестъ нашихъ платьевъ въ тишинѣ ночи и шумъ нашихъ шаговъ по песку заставили его потерять голову.

— Я хочу сказать то, что не могла бы написать вамъ, — отвѣтила я ему.

Гриффитъ отошла на нѣсколько шаговъ. Стояла теплая, полная благоуханій ночь; въ эту минуту я пережила опьяняющее блаженство отъ сознанія, что я почти наединѣ съ нимъ въ нѣжномъ сумракѣ липъ. Дальше весь садъ сіялъ тѣмъ ярче, что бѣлая стѣна нашего дома отражала свѣтъ луны. Этотъ контрастъ представлялся мнѣ прообразомъ таинственности нашей любви, которая должна закончиться блестящимъ бракомъ. Въ теченіе перваго мгновенія мы оба наслаждались новымъ для насъ положеніемъ и оба чувствовали удивленіе; наконецъ, я нашла возможность заговорить.

— Хотя я не боюсь клеветы, но не я хочу, чтобы вы взбирались на это дерево, — сказала я ему, указывая на вязъ, — или на эту стѣну. Пусть наши чувства поднимутся до насъ. Если бы вы убились, упавъ со стѣны, я умерла бы обезчещенная… — я посмотрѣла на Фелипа: онъ помертвѣлъ. — А если бы васъ заставили, на меня или на мою мать пало бы подозрѣніе.

— Простите, — слабымъ голосомъ сказалъ онъ.

— Проходите вечеромъ по бульвару, я буду слышать ваши шаги, и когда мнѣ захочется васъ видѣть, я открою окно; но я подвергну васъ и себя этой опасности только въ случаѣ серьезныхъ обстоятельствъ. Зачѣмъ своей неосторожностью вы принудили и меня сдѣлать неосторожность же, которая, быть можетъ, заставитъ васъ дурно думать обо мнѣ? — Я замѣтила на глазахъ Фелипа слезы, которыя показались мнѣ самымъ лучшимъ отвѣтомъ на свѣтѣ. — Повѣрьте, — сказала я съ улыбкой, — что я сдѣлала очень отважный шагъ…

Раза два онъ молча прошелся со мной подъ деревьями и, наконецъ, пересилилъ свое волненіе и произнесъ:

— Вы, вѣроятно, считаете меня глупцомъ и я до того упоенъ счастьемъ, что дѣйствительно потерялъ всякій разсудокъ и даръ рѣчи; знайте же, по крайней мѣрѣ, что одно ваше слово согласія въ моихъ глазахъ освящаетъ все. Мое уваженіе къ вамъ равняется моему уваженію къ Богу. Кромѣ того, съ вами миссъ Гриффитъ.

— Она здѣсь для другихъ, а не для насъ, Фелипъ, — живо возразила я.

— Я знаю, — продолжалъ онъ, бросивъ на меня самый покорный взглядъ, — и если бы ея даже не было, все между нами происходило бы такъ же, какъ на ея глазахъ. Здѣсь нѣтъ людей, но есть Богъ, и намъ такъ же необходимо наше собственное уваженіе, какъ и уваженіе свѣта.

— Благодарю, Фелипъ, — сказала я ему, протянувъ ему руку движеніемъ, которое ты, вѣроятно, видишь. — Женщина — считайте меня женщиной — способна полюбить человѣка, который ее понимаетъ. О, только способна, — сказала я, поднявъ палецъ къ губамъ. — Я не хочу давать вамъ слишкомъ много надежды. Мое сердце будетъ принадлежать только тому человѣку, который сумѣетъ читать въ немъ и хорошо узнаетъ его. Хотя наши чувства и не вполнѣ одинаковы, но они должны имѣть одинаковую глубину и быть одинаково возвышенными. Я не стараюсь возвеличить себя, потому что въ томъ, что я считаю достоинствами, вѣроятно, есть и дурныя стороны; но если бы эти свойства отсутствовали во мнѣ, я была бы въ отчаяніи.

— Позволивъ мнѣ быть вашимъ слугой, вы позволили мнѣ теперь любить васъ, — сказалъ Макюмеръ, дрожа всѣмъ тѣломъ и съ каждымъ словомъ взглядывая на меня, — я обладаю большимъ счастьемъ, нежели то, котораго просилъ раньше!

— Но, — возразила я, — я нахожу, что ваша участь лучше моей, я съ удовольствіемъ измѣнила бы свою судьбу и это измѣненіе зависитъ отъ васъ.

— Мнѣ теперь нужно благодарить васъ, — отвѣтилъ онъ, — я знаю обязанности честнаго влюбленнаго. Я долженъ доказать вамъ, что я достоинъ васъ; вы имѣете право испытывать меня, сколько вамъ будетъ угодно времени. Конечно, Боже мой, вы можете оттолкнуть меня, если я не оправдаю вашей надежды.

— Я знаю, чтовы любите меня, — отвѣтила я, — и до сихъ поръ (я жестоко подчеркнула эти слова) — вы пользовались моимъ предпочтеніемъ, поэтому-то вы теперь здѣсь.

Мы снова стали, разговаривая, ходить по саду, и я должна тебѣ сказать, что, успокоившись, мой испанецъ выказалъ истинное краснорѣчіе сердца, онъ говорилъ мнѣ не о страсти, а о нѣжности и сумѣлъ, выяснивъ мнѣ свои чувства, сравнить ихъ съ божественной любовью. Его проникающій въ душу голосъ, который придавалъ особенное значеніе его и безъ того благороднымъ мыслямъ, походилъ на пѣсню соловья. Онъ говорилъ не громко, на среднихъ нотахъ своего восхитительнаго органа и одна фраза такъ и лилась за другой. Его сердце изливалось.

— Замолчите, — сказала я ему, — иначе я пробуду съ вами дольше, нежели слѣдуетъ. — И я жестомъ показала Энарецу, что ему пора уйти.

— Вотъ вы и невѣста, — замѣтила мнѣ Гриффитъ.

— Можетъ быть, это было бы такъ въ Англіи, но во Франціи иначе, — небрежно отвѣтила я ей. — Я хочу выйти замужъ по любви и не ошибиться. — Ты видишь, моя дорогая, любовь не шла Коринѣ. Я поступила, какъ Магометъ со своей горой.

Пятница.

Я видѣла моего раба: онъ сталъ боязливъ, онъ принялъ таинственный благоговѣйный видъ, который мнѣ нравился. Но ни его манеры, ни его взглядъ не позволятъ свѣтскимъ всевѣдущимъ вѣщуньямъ заподозрить, что въ немъ живетъ безконечная любовь, которую я чувствую въ его сердцѣ. Однако, моя дорогая, онъ не увлекаетъ меня, не подчиняетъ себѣ, не укрощаетъ; напротивъ, я укрощаю, порабощаю, увлекаю его… Словомъ, я разсуждаю. Ахъ, я хотѣла бы, чтобы ко мнѣ вернулся страхъ, который мнѣ: внушали чары учителя-буржуа, отвергнутаго мною! Есть два рода любви: одна любовь повелѣваетъ, другая повинуется; одна не похожа на другую и каждая даетъ жизнь особой страсти; чтобы прожить полную жизнь, быть можетъ, женщина должна испытать оба чувства? Не могутъ ли слиться эти двѣ страсти? Долженъ ли мужчина, которому мы внушаемъ любовь, непремѣнно вселить ее и въ насъ? Будетъ ли Фелипъ когда-нибудь моимъ повелителемъ? Буду ли я дрожать передъ нимъ, какъ онъ дрожитъ теперь передо мной? Это вопросы, заставляющіе меня трепетать отъ волненія. Онъ слѣпъ. На его мѣстѣ я нашла бы, что m-elle Шолье была подъ липами слишкомъ кокетливо холодна, разсчетлива. Нѣтъ, это не любовь, это не любовь, это игра съ огнемъ. Фелипъ продолжаетъ мнѣ нравиться; но теперь я спокойна, свободна. Болѣе нѣтъ препятствій! Какія ужасныя слова! Все падаетъ во мнѣ, все спускается, я боюсь углубляться въ себя. Напрасно скрылъ онъ отъ меня силу своей любви, онъ далъ мнѣ возможность владѣть собой.

Словомъ, я не наслаждаюсь моимъ проступкомъ. Да, милая, хотя и воспоминаніе о получасѣ, который я провела подъ деревьями, и пріятно, но оно не можетъ сравниться съ тѣми волненіями, которыя я испытывала, говоря себѣ: идти или не идти? Написать или не писать ему? Неужели со всѣми нашими удовольствіями будетъ то же самое? Можетъ быть, лучше отказываться отъ нихъ, нежели пользоваться ими? Можетъ быть, надежда лучше обладанія? Можетъ быть, богачи бѣдны? Можетъ быть, мы обѣ придали слишкомъ много широты чувству, чрезмѣрно развивъ его силой нашего воображенія? Бываютъ минуты, въ которыя эта мысль меня леденитъ. Знаешь почему? Мнѣ хочется придти въ садъ безъ Гриффитъ. До чего я дойду такимъ путемъ? У воображенія нѣтъ границъ, а удовольствія ограничены. Скажите мнѣ, милый докторъ въ корсетѣ, какъ согласовать эти два элемента существованія женщинъ?

XXII.
Луиза Фелипу.

Я вами недовольна. Если вы не плакали, читая «Беренису» Расина, если вы не видѣли въ этомъ произведеніи самой ужасной трагедіи, вы не поймете меня, и мы никогда не столкуемся; въ такомъ случаѣ простимся, не будемъ больше видѣться; забудьте меня, потому что, если вы не отвѣтите мнѣ удовлетворительнымъ образомъ, я васъ забуду, вы станете для меня барономъ де-Макюмеръ или, говоря лучше, ничѣмъ, какъ будто вы никогда и не существовали. Вчера у г-жи д’Эспаръ вы имѣли довольный видъ, страшно не понравившійся мнѣ. Казалось, вы были увѣрены, что васъ любятъ. Меня испугала свобода вашего ума и я не узнала въ васъ раба, которымъ вы называли себя въ вашемъ первомъ письмѣ. Вы не были поглощены вашимъ чувствомъ, какъ долженъ быть поглощенъ любящій человѣкъ, вы находили остроумныя замѣчанія. Такъ не можетъ себя вести правовѣрный: онъ всегда смущенъ при видѣ своего божества. Если я для васъ не, выше другихъ женщинъ, если вы не видите во мнѣ источника вашей жизни, я меньше, нежели женщина, потому что тогда я просто «женщина». Вы разбудили во мнѣ мое недовѣріе, Фелипъ, его рыканіе покрыло голосъ нѣжности. Оглядываясь на наше прошлое, я имѣю право быть недовѣрчивой. Знайте, г-нъ конституціонный министръ Испаніи, что я много размышляла о жалкихъ условіяхъ существованія женщинъ. Моя невинность, не обжигаясь держала въ своихъ рукахъ факелъ. Слушайте же, хорошенько то, что мнѣ сказала моя юная опытность; я повторю вамъ ее слова. Во всѣхъ случаяхъ жизни неискренность, нечестность, неисполненіе обѣщаній встрѣчаютъ судей и эти судьи налагаютъ наказанія за подобные проступки; но не то бываетъ съ любовью, которая должна быть одновременно жертвой, обвинителемъ, адвокатомъ, трибуналомъ и палачомъ; вѣдь самые ужасные обманы, самыя жестокія преступленія остаются неоткрытыми, когда они тайно совершаются одной душой по отношенію къ другой. Для жертвы лучше молчать. Поэтому у любви свой кодексъ, своя месть; свѣту нѣтъ до нихъ дѣла. Я твердо рѣшилась никогда не прощать подобныхъ преступленій. Въ дѣлахъ сердца нѣтъ ничего неважнаго. Вчера вы походили на человѣка, увѣреннаго въ томъ, что его любятъ. Вы были бы неправы, если бы не знали этого, вы сдѣлались бы въ моихъ глазахъ преступны, если бы эта уверенность отняла отъ васъ прелесть, которую вамъ придай прежде тревоги надежды. Я не хочу, чтобы вы были застѣнчивы, однако, не хочу, чтобы вы походили и на фата; я не хочу, чтобы вы боялись потерять мое расположеніе, потому что это было бы оскорбленіемъ для меня, но не хочу я также, чтобы увѣренность помогала вамъ беззаботно носить вашу любовь. Вы никогда не должны быть свободнѣе меня. Если вы не знаете муки, которую приноситъ съ собой сомнѣніе, страшитесь, чтобы я не познакомила васъ съ нею. Однимъ взглядомъ я выдала вамъ мою душу, и вы прочли въ ней. На васъ обращены самыя чистыя чувства, когда-либо рождающіяся въ душѣ молодой дѣвушки. Размышленіе, о которомъ я говорила вамъ, обогатило только мою голову; но когда оскорбленное сердце обратится за совѣтомъ къ уму, повѣрьте, молодая дѣвушка станетъ ангеломъ, который все можетъ, все знаетъ. Клянусь вамъ, Фелипъ, если вы меня любите такъ, какъ я, думаю и если вы заставите меня сомнѣваться въ вашемъ повиновеніи, въ вашей почтительности, въ покорной страсти, о которой вы говорили, если я когда-нибудь замѣчу уменьшеніе той чудной любви, которая перелилась изъ вашей души въ мою, я вамъ не скажу ничего, я не буду надоѣдать вамъ письмами, полными чувства собственнаго достоинства и гнѣва, или хотя бы просто недовольными, какъ то, которое я вамъ пишу теперь; нѣтъ, я вамъ ничего не скажу, Фелипъ, вы только увидите, что я грустна, какъ люди, чувствующіе приближеніе смерти. Однако, я не умру, пока не наброшу на васъ самаго ужаснаго пятна, пока не опозорю самымъ постыднымъ образомъ ту, которую вы любили, пока не внѣдрю въ ваше сердце ужаснѣйшаго раскаянія при видѣ того, что я погибла въ глазахъ людей на землѣ и навѣки проклята небомъ.

Не внушайте же мнѣ ревности къ другой Луизѣ, къ той, которую вы свято любили, къ Луизѣ, душа которой расцвѣтала въ сіяніи любви безъ тѣней, къ Луизѣ, которая обладала, по чудному выраженію Данта: Senza brama, sicura ricchezza^[4].

Знайте же, что я отыскала въ его аду самую болѣзненную <скан испорчен>тку, ужаснѣйшее нравственное наказаніе, къ которому я присоединю вѣчную месть Бога.

Вчерашнимъ вашимъ поведеніемъ вы вонзили мнѣ въ сердце холодное и жестокое лезвіе сомнѣнія. Вы понимаете? Я усомилась въ васъ и такъ страдала, что не хочу болѣе сомнѣваться. Если вы находите, что иго, которое я налагаю, слишкомъ жестоко, бросьте его, я не разсержусь на васъ. Развѣ я не считаю васъ <скан испорчен>нымъ человѣкомъ? Сохраните для меня всѣ цвѣты вашего ума, пусть свѣтъ видитъ вашъ мутный взглядъ, никогда не дѣлайте чего, чтобы заслуживать лесть, похвалы, комплименты. Пусть, когда вы приходите ко мнѣ, на васъ тяготѣетъ ненависть, множество клеветъ, презрѣніе; говорите мнѣ, что женщины васъ не понимаютъ и, не замѣчая, проходятъ мимо васъ, что ни одна изъ нихъ не могла бы васъ любить. Тогда вы узнаете все, что кроется для васъ въ сердцѣ и въ любви Луизы. Наши сокровища должны быть такъ хорошо скрыты, чтобы весь свѣтъ попиралъ ихъ ногами, не зная о ихъ существованіи. Если бы вы были хороши собой, я, вѣроятно, никогда не обратила бы на васъ ни малѣйшаго вниманія и никогда не открыла бы множества поводовъ любить васъ и, хотя о причинахъ зарожденія любви мы знаемъ такъ же мало, какъ о томъ, почему подъ солнцемъ расцвѣтаютъ цвѣты или спѣютъ плоды, я ясно вижу одну вашу притягательную для меня силу, чарующую меня; ваше чудное лицо только для меня одной имѣетъ опредѣленный характеръ, особый языкъ и физіономію. Я одна могу преображать васъ, дѣлать васъ очаровательнѣе всѣхъ другихъ мужчинъ, поэтому-то я и не хочу, чтобы вашъ умъ освобождался отъ моего владычества. Онъ долженъ быть такъ же нѣмъ для постороннихъ, какъ нѣмы ваши черты и ваши очаровательныя губы. Только я одна и должна зажигать свѣтъ вашего ума, какъ я зажигаю блескъ въ вашихъ глазахъ. Оставайтесь тѣмъ недовольнымъ и презрительнымъ, мрачнымъ и холоднымъ испанскимъ грандомъ, которымъ вы были до сихъ поръ. Вы представляли собою разрушенный замокъ, въ развалины котораго никто не рѣшался проникнуть; на васъ смотрѣли издали. И вдругъ вы устраиваете удобныя дорожки для всѣхъ прохожихъ, дѣлаетесь любезнымъ парижаниномъ. Развѣ вы уже забыли мою программу? Ваша веселость слишкомъ ясно говорила, что вы любите. Не взгляни я на васъ, и вы показали бы самой проницательно самой насмѣшливой парижской гостиной, что Арманда-Луи Марія де-Шолье пробуждаетъ вашъ умъ. Я считаю васъ столько далекимъ отъ мелочности, что не думаю, будто вы способны вводить въ любовь малѣйшія политическія хитрости, если бы вы не были со мной просты, какъ ребенокъ, мнѣ пришлось бы васъ пожалѣть. Несмотря на вашъ первый проступокъ, вы все же остаетесь предметомъ глубокаго восхищенія для

Луизы де-Шолье.

XXIII.
Фелипъ Луизѣ.

Богъ видитъ наши проступки, но Онъ видитъ и раскаяніе грѣшника: вы правы, моя дорогая владычица. Я чувствовалъ, что разсердилъ васъ, не понимая причины вашего недовольства; но теперь вы мнѣ объяснили ее и дали новый поводъ обожать васъ. Ваша ревность, ревность Бога Израиля, переполнила меня счастьемъ. Нѣтъ ничего святѣе или священнѣе ревности. О, мой прекрасный ангелъ-хранитель, ревность — никогда не засыпающій стражъ; она служитъ для любви тѣмъ же, чѣмъ служитъ для человѣка болѣзнь — предупрежденіемъ. Ревнуйте вашего раба, Луиза: чѣмъ больше ударовъ будете вы наносить ему, тѣмъ покорнѣе, смиреннѣе будетъ онъ лизать палку, которая причиняетъ ему боль и въ то же время говорить, насколько вы дорожите имъ. Но, дорогая, если вы не замѣтили тѣхъ страшныхъ усилій, которыми я хотѣлъ побѣдить мою застѣнчивость и побороть чувства, показавшіяся вамъ слабыми, пусть Богъ зачтетъ мнѣ въ заслугу эту внутреннюю борьбу. Да, я желалъ, чтобы вы видѣли, какимъ я былъ, когда любовь еще не владѣла мной. Въ Мадридѣ мой разговоръ доставлялъ обществу нѣкоторое удовольствіе и я стремился показать вамъ, что я такое. Если это тщеславіе, вы меня хорошо наказали за него. Вашъ послѣдній взглядъ заставилъ меня задрожать, а этого со мной еще никогда не случалось: я не дрожалъ даже, видя французскій флотъ передъ Кадиксомъ и зная, что одна лицемѣрная фраза моего господина поставила на карту мою жизнь. Я старался понять причину вашего неудовольствія, но не могъ ее найти и приходилъ въ отчаяніе, чувствуя разъединеніе вашихъ душъ: вѣдь я зналъ и знаю, что долженъ дѣйствовать, подчиняясь вашей волѣ, думать вашими мыслями, смотрѣть вашими глазами, долженъ наслаждаться вашимъ удовольствіемъ, страдать вашимъ страданіемъ, подобно тому, какъ я ощущаю холодъ или жаръ, касаясь холодныхъ или горячихъ предметовъ. Для меня мое преступленіе и моя мука заключилась въ недостаткѣ единства жизни нашихъ сердецъ, единства, которое вы сдѣлали такимъ прекраснымъ. «Разсердилъ ее»!.. повторилъ я тысячу разъ, какъ безумный. Моя благородная и чудная Луиза, если бы что либо могло увеличить мою полную преданность вамъ и мою непоколебимую вѣру въ вашу святую совѣсть, а именно ваша доктрина, проникшая въ мое сердце, какъ новый свѣтъ! Вы выяснили мнѣ мои собственныя чувства, вы мнѣ: уяснили то, что уже смутно жило въ моемъ умѣ. О, если вы такъ наказываете, что же будетъ наградой? Но вы согласились, чтобы я былъ вашимъ рабомъ, и этого для меня достаточно. Вы дали мнѣ неожиданную жизнь. Теперь есть существо, которому я всецѣло посвящаю себя; мое дыханіе не безполезно, моя сила находитъ себѣ примѣненіе хотя бы въ томъ, что я страдаю ради васъ. Я вамъ сказалъ и повторяю, что я всегда буду тѣмъ же, чѣмъ былъ, когда предложилъ вамъ сдѣлаться вашимъ покорнымъ и скромнымъ слугой. О, если бы вы были опозорены, если бы вы погибли, какъ вы говорите, моя нѣжность только возрасла бы, благодаря вашимъ добровольнымъ несчастьямъ; я отеръ бы ваши раны, я залечилъ бы ихъ своими молитвами, я убѣдилъ бы Бога въ томъ, что вы невиновны, что ваши проступки — преступленія другихъ людей… Не сказалъ ли я вамъ, что я ношу въ моемъ сердцѣ самыя различныя чувства: чувство отца, матери, сестры и брата? Что прежде всего, я для васъ семья, — все или ничто — согласно вашему желанію? Развѣ не заточили вы въ сердцѣ влюбленнаго множества сердецъ? Простите же, что время отъ времени я бываю болѣе влюбленнымъ, нежели отцомъ и братомъ, и знайте, что за влюбленнымъ всегда скрывается братъ и отецъ. Если бы вы могли читать, что происходитъ въ моемъ сердцѣ, когда я вижу, какъ вы, прекрасная и сіяющая, спокойная и возбуждающая восторгъ, проѣзжаете въ вашей коляскѣ по Елисейскимъ Полямъ или сидите въ вашей ложѣ въ театрѣ!… Ахъ, если бы вы понимали, какъ мало личнаго въ гордости, переполняющей меня, когда я слышу похвалу вашей красотѣ, и какъ я люблю всѣхъ незнакомыхъ людей, которые восхищаются вами! Когда случайно вы, словно цвѣткомъ, украшаете мою душу поклономъ, я одновременно чувствую себя смиреннымъ и гордымъ, я ухожу, точно Богъ благословилъ меня, и радостно возвращаюсь домой; мое счастье оставляетъ во мнѣ длинный блестящій свѣтъ; она сіяетъ въ облакахъ дыма моей папироски и, благодаря ему, я еще менѣе понимаю, что кровь, кипящая въ моихъ жилахъ, вся до капли принадлежитъ вамъ. Развѣ вы не знаете, насколько вы любимы? Посмотрѣвъ на васъ, я возвращаюсь въ мой кабинетъ, блистающій сарацинской роскошью, но въ которомъ вашъ портретъ затмеваетъ все, когда я нажимаю пружину, дѣлающую его невидимымъ для постороннихъ. Я погружаюсь въ безконечность созерцанія, я переживаю передъ вашимъ изображеніемъ цѣлыя поэмы счастья. Съ высоты неба вижу я теченіе всей жизни, на которую смѣю надѣяться! Слышите ли вы въ тиши ночи или среди шума жизни голосъ, звучащій въ вашемъ миломъ маленькомъ обожаемомъ ушкѣ? Чувствуете ли вы иногда множество моленій, несущихся къ вамъ? Молча созерцая васъ, я, наконецъ, открылъ причину красоты вашихъ чортъ: она кроется въ ихъ соотвѣтствіи съ совершенствами вашей души. По поводу согласія вашихъ двухъ натуръ я слагаю вамъ по-испански сонеты, которыхъ вы не знаете, такъ какъ мои стихи гораздо ниже ихъ темы и я не смѣю послать ихъ вамъ. Мое сердце такъ поглощено вашимъ, что я не могу прожить ни минуты, не думая: о васъ, и если бы вы перестали занимать всю мою жизнь, меня переполнило бы страданіе. Понимаете ли вы теперь, Луиза, какъ мучило меня сознаніе, что я былъ совершенно невольной причиной вашего недовольства? Наша чудная двойная жизнь остановилась и мое сердце оледенѣло; наконецъ, чувствуя полную невозможность объяснить себѣ ваше отчужденіе, я подумалъ, что болѣе нелюбимъ; я вернулся домой съ грустью на душѣ, но все еще ощущалъ счастье, благодаря моему положенію раба; но вотъ пришло ваше письмо и переполнило меня восторгомъ. О, браните меня всегда такимъ образомъ.

Упавшій ребенокъ, вставая, говоритъ своей матери: «Прости!» Онъ скрываетъ отъ нея свою боль. Да, онъ проситъ прощенія за то, что огорчилъ ее. И я такой ребенокъ; я не измѣнился; съ покорностью раба даю я вамъ, ключъ отъ моего характера. Но, дорогая Луиза, теперь я не сдѣлаю ни одного фальшиваго шага. Постарайтесь, чтобы цѣпь, привязывающая меня къ вамъ и конецъ которой вы держите въ рукахъ, была бы всегда достаточно натянута, чтобы ваше малѣйшее движеніе говорило о каждомъ вашемъ желаніи тому, кто всегда будетъ вашимъ рабомъ Фелипомъ.

XXIV.
Луиза де-Шолье Рене де-л’Эсторадъ.

Октябрь 1824 г.

Моя дорогая, два мѣсяца тому назадъ ты вышла замужъ за бѣднаго страдальца и стала его матерью, а потому не можешь знать ужасной драмы, которая разыгрывается въ сердцахъ людей и называется любовью; иногда въ ней наступаетъ трагическое мгновеніе, во время котораго смерть кроется во взглядѣ или въ легкомысленномъ отвѣтѣ. Я подвергла Фелипа послѣднему испытанію, послѣднему ужасному, но рѣшительному испытанію. Я хотѣла знать, будетъ ли онъ любить меня, несмотря ни на что. Вѣдь это великое и прекрасное выраженіе роялистовъ (почему бы и не католиковъ?). Онъ всю ночь гулялъ со мной подъ липами нашего сада, и въ его душу не закралось даже и тѣни сомнѣнія. На слѣдующій день онъ любилъ меня еще сильнѣе, я была для него такой же цѣломудренной, такой же высокой, такой же чистой, какъ наканунѣ; изъ этой прогулки онъ не извлекъ ни малѣйшей выгоды для себя. О, онъ вполнѣ испанецъ, вполнѣ Абенсерагъ. Онъ поднялся на мою ограду, чтобы поцѣловать руку, которую я ему протянула въ темнотѣ съ высоты балкона. Онъ могъ разбиться. Многіе ли молодые люди способны на такіе поступки? Однако, все это еще ничего — христіане подвергаются ужаснымъ ученіямъ, чтобы взойти на небо. Третьяго дня вечеромъ я подошла къ будущему посланнику короля при испанскомъ дворѣ, къ моему почтенному отцу, и улыбаясь сказала ему:

— Для очень небольшого кружка друзей вы выдаете вашу милую Арманду замужъ за племянника одного посла; этотъ посланникъ давно желалъ устроить свадьбу своего племянника съ вашей дочерью, просилъ у васъ ея руки и далъ слово, что онъ въ свадебномъ контрактѣ обяжется передать своему юному родственнику все свое огромное состояніе и всѣ титулы; теперь же посланникъ даетъ молодымъ супругамъ сто тысячъ ливровъ въ годъ и признаетъ за невѣстой приданое въ восемьсотъ тысячъ франковъ. Ваша дочь плачетъ, но подчиняется отцовской власти. Нѣкоторые злые языки увѣряютъ, будто подъ слезами она скрываетъ честолюбивую и корыстолюбивую душу. Сегодня мы ѣдемъ въ оперу въ дворянскую ложу; туда же пріѣдетъ и баронъ Макюмеръ.

— Что же, значитъ дѣло не ладится? — съ улыбкой замѣтилъ мой отецъ, обращаясь ко мнѣ, какъ къ посланницѣ.

— Клариссу Гарлоу вы принимаете за Фигаро, — сказала я, презрительно и насмѣшливо взглянувъ на него. — Когда вы увидите, что я сняла перчатку съ правой руки, вы станете опровергать эти дерзкіе слухи и покажете, что они оскорбляютъ васъ.

— Я могу не безпокоиться о твоей будущности; твой умъ настолько же мало походитъ на умъ дѣвушки, насколько въ сердцѣ Іоанны д’Аркъ замѣчалось мало сходства съ сердцемъ женщины. Ты будешь счастлива, ты не будешь никого любить, позволяя обожать себя.

Я расхохоталась.

— Что съ тобой, маленькая кокетка? — спросилъ меня отецъ.

— Я дрожу за интересы моей страны. — Видя, что онъ не понимаетъ меня, я прибавила: — При мадридскомъ дворѣ!

— Вы не повѣрите, до чего эта монашенка стала смѣяться надъ своимъ отцомъ, — сказалъ онъ герцогинѣ.

— Арманда смѣется надъ всѣмъ, — отвѣтила моя мать, взглянувъ на меня.

— Что вы хотите этимъ сказать? — спросила я.

— Ты даже не боишься ночной сырости, отъ которой можно заболѣть ревматизмомъ, — прибавила матушка, снова посмотрѣвъ мнѣ въ лицо, — утромъ такъ жарко! — Герцогиня опустила глаза.

— Пора ее выдать замужъ, — сказалъ мой отецъ. — И нужно, чтобы это случилось до моего отъѣзда.

— Да, если вамъ угодно, — просто отвѣтила ему я.

Два часа спустя, моя мать, я, герцогиня Мофриньёзъ и маркиза д’Эспаръ, точно четыре розы, красовались впереди ложи. Я сѣла сбоку, обративъ къ публикѣ только плечо; я могла видѣть все, оставаясь невидной въ этой обширной ложѣ, устроенной въ задней стѣнкѣ зала, между колоннами.

Пріѣхалъ Макюмеръ и сталъ смотрѣть на меня. Въ первомъ антрактѣ пришелъ господинъ, котораго я называю королемъ кутилъ, молодой человѣкъ съ женственно-красивымъ лицомъ; въ глазахъ графа Анри де-Марсэ свѣтилась эпиграмма, на его губахъ играла улыбка, всѣ черты его лица носили веселое выраженіе. Онъ сказалъ нѣсколько привѣтственныхъ комплиментовъ моей матери, г-жѣ д’Эспаръ, герцогинѣ Мофриньёзъ, поздоровался съ графомъ Эгриньономъ и съ Каналисомъ, потомъ сказалъ мнѣ:

— Я не знаю, раньше ли всѣхъ другихъ поздравлю я васъ съ близостью событія, которое сдѣлаетъ васъ предметомъ всеобщей зависти?

— А, вы говорите о свадьбѣ! — сказала я. — Неужели же я, дѣвушка, недавно покинувшая монастырь, должна вамъ напомнить, что тѣ свадьбы, о которыхъ много говорятъ, никогда не состоятся?

Де-Марсэ наклонился къ уху Макюмера и я по одному движенію его губъ отлично поняла, что сказалъ онъ Фелипу:

— Баронъ, вы, кажется, любите эту маленькую кокетку, для которой вы, повидимому, послужили средствомъ для достиженія цѣлей, такъ какъ дѣло идетъ о бракѣ, а не о страсти; нужно знать, что происходитъ.

Макюмеръ взглянулъ на услужливаго сплетника однимъ изъ тѣхъ взглядовъ, которые я считаю цѣлыми поэмами, и отвѣтилъ ему что-то вродѣ: «Я не люблю никакой маленькой кокетки!»

У него былъ такой видъ, который меня такъ восхитилъ, что, завидя отца, я сейчасъ же сняла перчатку.

Въ душѣ Фелипа не мелькнуло ни малѣйшаго страха, ни малѣйшаго сомнѣнія. Онъ оправдалъ все, чего я ждала отъ его характера; онъ вѣритъ только въ меня; свѣтъ и его ложь не затрогиваютъ его. Абенсерагъ даже не сморгнулъ; его кровь не прилила къ оливковому лицу. Молодые графы ушли. Тогда я, смѣясь, сказала Фелипу:

— Де-Марсэ прошепталъ вамъ эпиграмму на мой счетъ?

— Не эпиграмму, а цѣлую эпиталаму, — отвѣтилъ онъ.

— Вы говорите со мной на непонятномъ мнѣ языкѣ, говорите «по-гречески», — сказала я ему и наградила взглядомъ, который всегда заставляетъ его теряться.

— Я надѣюсь! — произнесъ мой отецъ и, обращаясь къ герцогинѣ Мофриньёзъ, прибавилъ: — Ходятъ самыя низкія сплетни. Какъ только въ свѣтѣ появляется дѣвушка, всѣ, какъ сумасшедшіе, стараются выдать ее замужъ и придумываютъ множество глупостей. Я никогда не отдамъ Арманды замужъ противъ ея воли. Я пройдусь по фойе, а не то люди подумаютъ, что я нарочно распускаю нелѣпый слухъ, чтобы внушить посланнику мысль объ этомъ бракѣ. Между тѣмъ, на дочь Цезаря должно ложиться еще менѣе подозрѣній, нежели на его жену, которую никто не смѣетъ подозрѣвать.

Герцогиня Мофриньёзъ и г-жа д’Эспаръ сперва посмотрѣли на мою мать, потомъ на барона, на ихъ лицахъ лежало выраженіе живого лукавства; было видно, что множество невысказанныхъ вопросовъ толпилось у нихъ въ душѣ. Эти хитрыя змѣи кончили таки тѣмъ, что угадали кое-что. Изъ всѣхъ тайныхъ не щей наиболѣе очевидна любовь. Мнѣ кажется, что отъ женщинъ вѣетъ этимъ чувствомъ, что она должна быть чудовищемъ, чтобы хорошо скрывать его. Наши взгляды еще болтливѣе нашего языка. Насладившись тѣмъ, что я нашла въ Фелипѣ то величіе, которое желала найти въ немъ, я естественнымъ образомъ пожелала еще большаго. Я сдѣлала мавру условленный знакъ, которымъ приказала ему придти къ моему окну но извѣстной тебѣ опасной дорогѣ. Черезъ нѣсколько часовъ онъ уже стоялъ прямо, какъ статуя, прижавшись къ стѣнѣ и опершись рукой на балконъ; онъ, повидимому, изучалъ свѣтъ въ моихъ комнатахъ.

— Мой милый Фелипъ, — сказала я ему, — вы хорошо вели себя сегодня; вы вели себя такъ же, какъ поступала бы я, если бы мнѣ сказали, что вы женитесь.

— Я думалъ, что вы раньше другихъ объявили бы мнѣ о вашемъ замужествѣ, — отвѣтилъ онъ.

— А какое право вы имѣете на подобное преимущество?

— Право преданнаго слуги.

— Вы дѣйствительно мой слуга?

— Да, — сказалъ онъ, — и никогда не измѣнюсь.

— Ну, а если бы этотъ бракъ былъ необходимъ? Если бы я подчинилась необходимости?

Казалось, его взглядъ блеснулъ ярче тихаго луннаго свѣта. Сперва онъ посмотрѣлъ на меня, а потомъ на пропасть между оградой и балкономъ. Казалось, онъ спрашивалъ себя, не можемъ ли мы разбиться и умереть вмѣстѣ, но это чувство только блеснуло на его лицѣ, вылилось въ его взглядѣ и замерло, подавленное силой, болѣе могучей, нежели страсть.

— У раба только одно слово, сказалъ онъ глухо. —Я вашъ слуга и принадлежу вамъ. Всю жизнь я буду жить только для васъ.

Мнѣ показалось, что его рука, державшаяся за балконъ, ослабѣла; я положила на нее свои пальцы и сказала ему:

— Фелипъ, мой другъ, съ этой минуты я ваша жена. Утромъ просите у моего отца моей руки. Онъ хочетъ сохранить все мое состояніе; обѣщайте въ контрактѣ признать, что вы получили мое приданое, не получивъ его, и, конечно, вамъ будетъ дано согласіе. Я болѣе не Арманда де-Шолье; сойдите поскорѣе, Луиза де-Макюмеръ не хочетъ дѣлать ни малѣйшей неосторожности.

Фелипъ поблѣднѣлъ, его ноги подкосились и онъ соскочилъ съ высоты футовъ въ десять, нисколько не повредивъ себѣ; онъ страшно испугалъ меня и, сдѣлавъ мнѣ рукой прощальное привѣтствіе, исчезъ. «Итакъ, я любима, — сказала я себѣ, — любима, какъ ни одна женщина!» И я заснула съ ребяческимъ наслажденіемъ. Около двухъ часовъ дня отецъ позвалъ меня къ себѣ въ кабинетъ, тамъ были моя мать и Макюмеръ. Произошелъ граціозный обмѣнъ словъ. Я совершенно просто отвѣтила, что если г-нъ Энарецъ вошелъ въ соглашеніе съ моимъ отцомъ, то и у меня нѣтъ никакихъ причинъ противиться ихъ желаніямъ. Моя мать пригласила барона обѣдать съ нами; мы вчетверомъ отправились въ Булонскій лѣсъ. Когда де Марсэ проѣзжалъ мимо, я насмѣшливо посмотрѣла на него; онъ замѣтилъ на переднемъ сидѣньи коляски моего отца и барона.

Мой очаровательный Фелипъ велѣлъ такимъ образомъ передѣлать свои визитныя карточки:

Энарецъ изъ рода герцоговъ Соріа, баронъ де-Макюмеръ.

Онъ по утрамъ собственноручно приноситъ мнѣ прелестные великолѣпные букеты; каждый разъ въ цвѣтахъ лежитъ письмо, заключающее въ себѣ испанскій сонетъ, написанный въ теченіе ночи.

Чтобы мой конвертъ не вышелъ уже слишкомъ толстъ, я, въ видѣ образчика, посылаю тебѣ первый и послѣдній, изъ полученныхъ мною сонетовъ; я перевела ихъ слово въ слово и пишу стихъ за стихомъ.

Первый сонетъ.

"Не разъ, покрытый легкой шелковой курткой, поднявъ шпагу и не чувствуя усиленнаго біенія сердца, я ждалъ нападенія разъяреннаго быка и удара его роговъ, болѣе острыхъ, нежели полумѣсяцъ Феба.

"Я взбирался, напѣвая андалузскую сегедилью, на откосъ редута, подъ градомъ пуль, я бросалъ мою жизнь на зеленое; поле случайности, заботясь о ней не болѣе, нежели о золотой монетѣ.

"Я могъ бы вынуть ядра изъ жерла пушки, но мнѣ кажется, что теперь я дѣлаюсь трусливѣе зайца, трусливѣе ребенка, видящаго въ складкахъ занавѣски привидѣніе,

«Потому что, когда ты смотришь на меня своими кроткими, глазами, холодный потъ покрываетъ мое чело и мои колѣни подгибаются; я дрожу и отступаю, у меня не хватаетъ мужества».

Второй сонетъ.

"Сегодня ночью я хотѣлъ заснуть, чтобы грезить о тебѣ, но ревнивый сонъ бѣжалъ отъ моихъ глазъ; и я подошелъ къ окну, чтобы посмотрѣть на небо; когда я думаю о тебѣ, мои глаза всегда поднимаются вверхъ!

"Странное явленіе, объяснимое одной любовью: небесный сводъ потерялъ свой сапфировый цвѣтъ. Звѣзды — брилліанты, потухшіе въ своей золотой оправѣ, бросали на землю только мертвые взгляды, охладѣвшіе лучи

"Луна, лишенная своихъ бѣлилъ изъ серебра и лилій, грустно плыла по мертвенному горизонту, потому что ты отняла отъ неба все его величіе.

"Бѣлизна луны свѣтитъ на твоемъ очаровательномъ челѣ, вся лазурь неба собралась въ твоихъ глазахъ, а твои рѣсницы составлены изъ лучей звѣздъ.

«Развѣ можно граціознѣе доказать дѣвушкѣ, что человѣкъ только и занятъ ею? Что скажешь ты о любви, которая осыпаетъ меня цвѣтами фантазіи и цвѣтами земли? Вотъ уже дней десять я живу среди этой нѣкогда знаменитой испанской любезности».

Ахъ, дорогая, что же дѣлается въ Крампадѣ, въ который я часто мысленно прогуливалась, смотря на успѣхи нашего сельскаго хозяйства? Развѣ тебѣ нечего сказать о нашихъ тутовыхъ деревьяхъ, о насажденіяхъ прошлой зимы? Все ли идетъ согласно твоему желанію? Распустились ли въ твоемъ сердцѣ цвѣты въ то же время, какъ они зацвѣли въ нашихъ кустахъ? А уже не смѣю сказать на нашихъ клумбахъ. Продолжаетъ ли Луи держаться своей системы мадригаловъ? Хорошо ли вы понимаете другъ друга? Лучше ли сладкій ропотъ струй твоей супружеской нѣжности, нежели бурный шумъ волнъ потоковъ моей любви? Не разсердился ли на меня мой хорошенькій докторъ въ юбкѣ? А не хочу этого допустить, а если это такъ, я пошлю Фелипа въ видѣ курьера, приказавъ ему броситься передъ тобой на колѣни и принести мнѣ твою голову или мое прощеніе. А живу чудной жизнью и мнѣ хочется узнать, какъ идетъ жизнь въ Провансѣ. Въ нашей семьѣ прибавился новый членъ — испанецъ, желтый, какъ гаванская сигара, и я жду поздравленій отъ тебя.

Право, моя хорошенькая Рене, я безпокоюсь: я боюсь, что ты скрываешь страданіе, чтобы не печалить меня, злая! Напиши мнѣ поскорѣе нѣсколько страницъ, нарисуй мнѣ въ нихъ твою жизнь и скажи мнѣ, живо ли твое сопротивленіе, стоитъ ли твоя воля на ногахъ, на колѣняхъ или же упала, что было бы очень серьезно? Неужели ты думаешь, что событія твоей брачной жизни не безпокоятъ меня? Все, что ты мнѣ пишешь, иногда заставляетъ меня задумываться. Часто, когда кажется, будто я смотрю на пируэтъ танцовщицы, я говорю себѣ: теперь половина десятаго; что она дѣлаетъ? Быть можетъ, ложится спать? Счастлива ли она? Одна ли она со своей свободой или ея свобода отправилась туда же, куда исчезаетъ всегда свобода, о которой болѣе не думаютъ? Тысяча нѣжностей.

XXV.
Рене де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Шолье.

Октябрь.

Злая? Зачѣмъ мнѣ было писать тебѣ? Что я могла тебѣ сказать? Ты ведешь жизнь, оживленную праздниками и тревогами любви, любовнымъ гнѣвомъ или цвѣтами страсти, и я смотрю на нее, какъ на театральную пьесу; между тѣмъ, мое существованіе течетъ мирно и монотонно, какъ жизнь въ монастырѣ. Мы всегда ложимся въ девять часовъ и встаемъ съ разсвѣтомъ. Наши обѣды подаются съ приводящей въ отчаяніе точностью. Не встрѣчается никакихъ не предвидѣнныхъ случаевъ. Я привыкла къ такому порядку жизни и, надо прибавить, безъ большого труда. Быть можетъ, это естественно? Чѣмъ была бы жизнь безъ подчиненія опредѣленнымъ правиламъ, которыя, какъ говоритъ Луи, управляютъ мірами? Порядокъ не утомляетъ. Кромѣ того, я наложила на себя извѣстныя обязательства по отношенію къ моему туалету, которыя занимаютъ у меня все время до завтрака; я забочусь о, томъ, чтобы къ завтраку являться очаровательной; такимъ путемъ я исполняю одну изъ обязанностей жены, доставляю удовольствіе себѣ, а еще больше милому старику и Луи. Послѣ завтрака мы ходимъ гулять. Когда приносятъ журналы, я исчезаю, чтобы позаботиться о хозяйствѣ, или сажусь читать (я читаю очень много), или же пишу тебѣ. За часъ до обѣда я возвращаюсь въ общія комнаты, послѣ обѣда мы играемъ въ карты, принимаемъ визиты или сами ѣздимъ въ гости. Такъ я провожу время между довольнымъ старикомъ и человѣкомъ, для котораго я составляю счастье. Луи такъ блаженствуетъ, такъ что его настроене согрѣло и мнѣ душу. Счастье не должно быть для насъ наслажденіемъ. Иногда вечеромъ, когда я не составляю партіи и сижу на своей бержеркѣ, могучая сила мысли переноситъ меня въ тебя; Тогда я живу твоей чудной жизнью, полной богатой оттѣнками и волненіями; въ такія мгновенія я спрашиваю себя: къ чему приведетъ ее это кипучее предисловіе, не убьетъ ли оно самую книгу? У тебя, милочка, насчетъ брака могутъ быть иллюзіи, мнѣ же осталась только дѣйствительность супружеской жизни. Да, твоя любовь кажется мнѣ сномъ. Поэтому я не вполнѣ понимаю, почему ты придаешь ей такой романическій характеръ. Ты хочешь, чтобы въ мужчинѣ оказалось больше души, нежели страсти, больше добродѣтели и величія, нежели любви; ты хочешь мечты дѣвушекъ воплотить въ дѣйствительность; ты подвергаешь Фелипа испытаніямъ, желая узнать, прочны ли въ немъ страсть, надежда, любопытство. Но, дитя, за фантастическими декораціями возвышается алтарь, на которомъ приготовляются вѣчныя узы. На слѣдующій день послѣ свадьбы ужасный фактъ, превращающій дѣвушку въ женщину, а влюбленнаго въ мужа, можетъ разрушить всѣ твои изящныя постройки и разбить утонченныя предосторожности, принятыя тобой. Знай же, что двое влюбленныхъ, совершенно такъ же, какъ и люди, вступившіе въ бракъ, подобный нашему, среди брачнаго пира любви отыскиваютъ, по выраженію Рабле, великое «можетъ быть!»

Я не порицаю тебя, хотя разговаривать съ Фелипомъ въ саду, разспрашивать его, проводить ночи, стоя на балконѣ, и видя, что онъ стоитъ на стѣнѣ, немного легкомысленно. Однако, скажу, что ты играешь жизнью, дитя, и я боюсь, чтобы жизнь не стала играть тобой. Я не смѣю давать тебѣ совѣтовъ, подсказанныхъ мнѣ опытомъ; позволь мнѣ только изъ глубины моей долины повторить, что жизненная сила брака заключается въ двухъ словахъ: смиреніе и преданность. Вѣдь я вижу, что, несмотря на твои испытанія, твое кокетство и твои наблюденія, ты выйдешь замужъ совершенно такъ же, какъ я. Усиливая страсть, мы не много больше углубляемъ пропасть, вотъ и все.

О, какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть барона и поговорить съ нимъ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ! Я такъ желаю тебѣ счастья!

XXVI.
Луиза де-Макюмеръ Рене де л’Эсторадъ.

Мартъ 1825 г.

Фелипъ съ сарацинской щедростью осуществляетъ планы моихъ родителей, признаетъ, что ему отдано мое состояніе, хотя онъ не получилъ его, поэтому герцогиня стала ко мнѣ относиться еще лучше прежняго. Она называетъ меня «маленькой хитрой дѣвочкой», «бѣдовой барышней» и находитъ, что у меня языкъ, какъ бритва.

— Но, милая мама, — сказала я наканунѣ заключенія свадебнаго контракта, — вы считаете хитростью и ловкостью проявленіе самой искренней, самой наивной, самой безкорыстной любви. Знайте, что я совсѣмъ не разсчетливая дѣвушка, за которую вы принимаете меня.

— О, Арманда, — сказала она, обнявъ меня за шею и привлекая къ себѣ. — Ты не хотѣла вернуться въ монастырь, ты не захотѣла остаться дѣвушкой и, какъ великая и прекрасная Шолье, почувствовала необходимость поднять блескъ дома твоего отца. (Если бы ты знала, Рене, сколько лести заключалось въ этихъ словахъ по отношенію къ герцогу, слушавшему насъ!) Я видѣла, что цѣлую зиму ты приглядывалась ко всѣмъ кадрилямъ, очень правильно судила о молодыхъ людяхъ, понимая духъ теперешняго французскаго общества. Поэтому ты выбрала единственнаго испанца, способнаго создать для тебя чудную жизнь женщины, которая можетъ быть госпожей въ своемъ домѣ. Дорогая малютка, ты поступала съ нимъ, какъ Туллія поступаетъ съ твоимъ братомъ.

— Какая, подумаешь, школа монастырь моей сестры! — замѣтилъ отецъ.

Я посмотрѣла на него и мой взглядъ заставилъ его немедленно замолчать; обернувшись къ герцогинѣ, я сказала ей:

— Я люблю моего жениха Фелипа де Соріа всѣми силами моей души. Хотя эта любовь охватила меня совершенно противъ моей воли, хотя я ее старалась подавить, когда она зародилась въ моемъ сердцѣ, я отдалась ей, увидавъ, что душа барона де-Макюмеръ достойна моей души, что нѣжность, великодушіе, самоотверженность его сердца, его характеръ и чувство согласуются съ моими внутренними свойствами.

— Но, дорогая, — продолжала моя мать, перебивъ меня, — онъ некрасивъ, какъ..

— Какъ все, что вамъ угодно, — живо возразила я, — но мнѣ нравится его безобразіе.

— Арманда, — сказалъ мнѣ отецъ, — если ты его любишь и нашла въ себѣ силу овладѣть своей любовью, ты не должна ставить на карту своего счастья. Счастье же въ значительной степени зависитъ отъ первыхъ дней супружеской жизни…

— Почему бы не сказать отъ первыхъ ночей? — замѣтила моя мать. — Оставьте насъ, — прибавила она, — обращаясь къ герцогу. — Черезъ три дня твоя свадьба, моя малютка, — продолжала матушка, говоря мнѣ на ухо, — поэтому я должна безъ буржуазнаго хныканья дать тебѣ нѣсколько совѣтовъ, которые всѣ матери даютъ своимъ дочерямъ. Ты выходишь замужъ за любимаго тобой человѣка, поэтому мнѣ не зачѣмъ жалѣть тебя или себя самое. Я всего годъ тому назадъ узнала тебя; этого времени было достаточно, чтобы тебя полюбить, но все же я не могу утопать въ слезахъ, разставаясь съ тобою. Твой умъ превосходитъ твою красоту; ты льстишь моему материнскому самолюбію и ты вела себя, какъ добрая и милая дочь. Поэтому ты всегда найдешь во мнѣ отличную мать. Ты улыбаешься? Увы, очень часто въ тѣхъ случаяхъ, когда мать и дочь были дружны, двѣ женщины ссорятся. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Выслушай же меня: "Твоя теперешняя любовь — любовь ребенка, любовь, свойственная всѣмъ женщинамъ, рождающимся для того, чтобы привязаться къ мужчинѣ. Но, увы, малютка, для насъ можетъ существовать только одинъ мужчина на свѣтѣ и иногда случается, что тотъ, котораго намъ суждено полюбить, оказывается не человѣкомъ, выбраннымъ нами себѣ въ мужья, хотя, выходя замужъ, мы и полагали, что любимъ нашего жениха. Если въ сердцѣ женщины не загорается любовь къ ея избраннику, виновата и она сама, и ея мужъ, иногда же обстоятельства, не зависящія отъ нея; а между тѣмъ, ничто не мѣшаетъ ей полюбить человѣка, котораго ей даетъ семья, человѣка, къ которому обратилось ея сердце. Нерѣдко между женщиной и ея мужемъ поднимается преграда вслѣдствіе недостатка устойчивости въ ней самой или въ ея избранникѣ. Превращеніе мужа въ возлюбленнаго такая же трудная задача, какъ превращеніе возлюбленнаго въ мужа, а ты только-что прекраснымъ образомъ исполнила вторую задачу. Ну, повторяю, я хочу, чтобы ты была счастлива, подумай же теперь, чтобъ теченіе трехъ первыхъ мѣсяцевъ ты можешь стать несчастной, если не подчинишься требованіямъ брака съ покорностью, нѣжностью и умомъ, выказанными тобою во время исторіи твоей любви. Вѣдь ты, бѣдовая малютка, отдавалась всѣмъ невиннымъ наслажденіямъ запретной любви. Если счастливая любовь начнется для тебя съ разочарованія, съ непріятностей, можетъ быть, съ горя, — приди ко мнѣ. Не ожидай отъ брака слишкомъ многаго, быть можетъ, онъ принесетъ тебѣ больше печали, нежели наслажденій. Твое счастье потребуетъ такихъ же заботъ, какихъ требовала любовь. Словомъ, если бы случилось, что ты потеряла возлюбленнаго, помни, что ты найдешь отца твоихъ дѣтей. На этомъ, моя дорогая, зиждется вся общественная жизнь. Приноси всѣ жертвы человѣку, имя котораго станетъ твоимъ, чести и достоинству котораго не можетъ быть нанесена ни малѣйшая рана, безъ того, чтобы это ужаснымъ образомъ не отразилось на тебѣ. Готовность жертвовать мужу рѣшительно всѣмъ, не только непремѣнный долгъ женщины, стоящей въ нашемъ положеніи, но и ловкій разсчетъ. Самые великіе принципы морали — истинны, и выгодны, съ какой бы стороны мы не разсматривали ихъ; это неизмѣнное свойство нравственныхъ началъ. Того, что я тебѣ сказала, достаточно. Затѣмъ, мнѣ кажется, что ты склонна къ ревности; я тоже ревнива! Но я не хотѣла бы, чтобы въ тебѣ жила глупая ровность. Послушай: ревность, которая не скрывается, походитъ на политику, выкладывающую свои карты на столѣ. Вѣдь, не скрывая ревности, не пряча ее, женщина выказываетъ свою игру, и тогда игра ея противника остается для нея совершенно неизвѣстной. Во всѣхъ случаяхъ жизни, мы должны умѣть страдать молча. Впрочемъ, наканунѣ вашей свадьбы я серьезно поговорю съ барономъ.

Я взяла прелестную руку моей матери и поцѣловала ее; изъ моихъ глазъ упала слеза, вызванная выраженіемъ ея голоса. Въ этой высокой морали, достойной и ея и меня, я почувствовала глубокую мудрость и нѣжность, лишенную свѣтскаго ханжества, главное же истинное уваженіе къ себѣ.

Въ свои простыя слова она вложила мудрость, данную ей ея жизнью и опытностью и, быть можетъ, дорого оплаченную ею. Она была тронута и проговорила, глядя на меня:

— Дорогая дѣвочка, тебѣ предстоитъ ужасный переходъ, и большинство непросвѣщенныхъ или разочарованныхъ женщинъ были бы способны послѣдовать примѣру графа Вестморлэнда.

Мы разсмѣялись, чтобы объяснить тебѣ шутку матери, я должна сказать, что наканунѣ вечеромъ одна русская княгиня разсказала намъ, будто графъ Вестморлэндъ страшно страдалъ отъ морской болѣзни во время переправы черезъ Ламаншъ; онъ собирался посѣтить Италію, но, когда ему сказали о переправѣ черезъ Альпы, онъ обратился вспять. «Довольно съ меня, переправъ» сказалъ онъ. Ты понимаешь, Рене, что твоя мрачная философія и мораль моей матери были способны пробудить во мнѣ опасенія, волновавшія насъ въ Блуа.

Чѣмъ ближе подходило время свадьбы, тѣмъ болѣе собирала я въ себѣ усилій воли и чувства, готовясь перенести ужасную «переправу» и перейти отъ состоянія молодой дѣвушки къ состоянію женщины. Въ моемъ умѣ вставали всѣ наши разговоры; я перечитываю твои письма и на меня вѣяло отъ нихъ какой-то скрытой меланхоліей. Эти опасенія имѣли, по крайней мѣрѣ, ту заслугу, что сдѣлали изъ меня вульгарную невѣсту, такую, какихъ мы видимъ на картинкахъ и какими ихъ они рисуютъ въ воображеніи общества.

Свѣтъ нашелъ, что я была очаровательна и вполнѣ прилична въ день заключенія контракта. Сегодня въ мэріи, куда мы отправились безъ малѣйшей торжественности, присутствовали только свидѣтели, я оканчиваю это письмо, пользуясь минутами, въ которыя мнѣ приготовляютъ обѣденный туалетъ. Насъ обвѣнчаютъ въ церкви Св. Валерія, въ полночь, послѣ блестящаго бала. Признаюсь, что мои опасенія придаютъ мнѣ видъ жертвы и выраженіе мнимой стыдливости; это, конечно, вызываетъ восхищеніе, необъяснимое для меня. Я въ восторгѣ, видя, что мой бѣдный Фелипъ такая же невинная дѣвочка, какъ я; его оскорбляетъ свѣтъ — онъ походитъ на летучую мышь, попавшую въ зеркальную лавку. «Къ счастью послѣ этого дня наступитъ другой!» сказалъ онъ мнѣ на ухо безъ малѣйшей задней мысли. Онъ такъ смутенъ, что ему не хотѣлось бы никого видѣть. Пріѣхавъ подписать контрактъ, сардинскій посланникъ отвелъ меня въ сторону и подалъ мнѣ жемчужное ожерелье, застегнутое шестью великолѣпными брилліантами. Это подарокъ герцогини де-Соріа. Вмѣстѣ съ ожерельемъ присланъ еще сапфировый браслетъ, подъ которымъ написано: «Я не знаю тебя, но люблю». Къ подаркамъ были приложены очаровательныя письма. Я не хотѣла взять драгоцѣнностей, не спросивъ позволенія у Фелипа. — Потому что, — какъ сказала я ему, я не желала бы, чтобы у васъ было хоть что-нибудь, подаренное не мною. — Растроганный женихъ поцѣловалъ мнѣ руку и отвѣтилъ: — Носите ихъ ради надписи и нѣжныхъ писемъ, которыя вполнѣ искренни.

Суббота, вечеръ

Вотъ, моя бѣдная Рене, послѣднія строки, написанныя молодой дѣвушкой. Послѣ полуночной службы мы уѣдемъ въ имѣніе, которое Фелипъ, изъ нѣжнаго вниманія ко мнѣ, купилъ въ Нивернэ по дорогѣ къ Провансу. Я уже называюсь Луизой де-Макюмеръ, но черезъ нѣсколько часовъ уѣду изъ Парижа Луизой Шолье. Однако, какое бы имя я ни-носила, для тебя останусь всегда только

Луизой.

XXVII.
Луиза де Макюмеръ Рене де-л’Эсторадъ.

Октябрь 1895 г.

Я не писала тебѣ, дорогая, со времени свадьбы въ мэріи, а съ тѣхъ поръ прошло уже почти восемь мѣсяцевъ. Отъ тебя ни слова! Это ужасно, милостивая государыня.

Ну, мы отправились на почтовыхъ въ замокъ Шантеплёръ, т. е. въ то имѣніе, которое Макюмеръ купилъ въ Нивернэ на берегу Луары, въ шестидесяти лье отъ Парижа. Всѣ наши люди (кромѣ моей горничной) переѣхали туда раньше и ожидали насъ. Мы, путешествуя съ поразительной быстротой, пріѣхали въ Шантеплёръ къ слѣдующему вечеру. Я заснула въ Парижѣ и проснулась за Монтаржи. Мой господинъ и повелитель позволилъ себѣ только поддерживать меня за талію и подставлять мнѣ подъ голову плечо; которое онъ покрылъ нѣсколькими платками. Эта почти материнская заботливость, заставлявшая его гнать отъ себя сонъ, глубоко трогала меня. Я заснула подъ огненнымъ взглядомъ его черныхъ глазъ и проснулась опять таки подъ ихъ пламенемъ, та же пылкость, та же любовь; но тысячи мыслей наложили на нихъ свой отпечатокъ. Онъ дважды поцѣловалъ меня въ лобъ.

Мы, не выходя изъ кареты, позавтракали въ Бріарѣ и въ половинѣ восьмого, разговаривая и любуясь Луарой, которой бывало любовались и съ тобой, въѣхали въ прекрасную длинную аллею изъ липъ, акацій, сикоморъ и лиственницъ, ведущую къ замку Шантеплёръ. Въ восемь часовъ мы обѣдали, а въ десять были въ очаровательной готической комнатѣ, украшенной всѣми изобрѣтеніями современной роскоши. Мой Фелипъ, котораго всѣ считаютъ очень некрасивымъ, казался мнѣ прекраснымъ, въ немъ было столько доброты, граціи, нѣжности, деликатности. Я не замѣчала въ немъ ни тѣни страстныхъ желаній. Во время дороги онъ велъ себя точно другъ, котораго я знаю пятнадцать лѣтъ. Онъ мнѣ описывалъ, какъ онъ одинъ умѣетъ описывать (вѣдь онъ все такой же, какимъ былъ въ своемъ первомъ письмѣ) ужасы бурь, которыя, подавленныя его волей, умирали, не доходя до поверхности его лица. — До сихъ поръ въ бракѣ нѣтъ ничего особенно страшнаго, — сказала я, подходя къ окну, и, благодаря свѣту луны, видя восхитительный паркъ, изъ котораго неслись ароматы. Фелипъ снова обнялъ меня за талію и сказалъ:

— Зачѣмъ же бояться? Развѣ я взглядомъ или движеніемъ нарушилъ свои обѣщанія? Неужели я когда-либо откажусь отъ нихъ? — Никогда, ни въ единомъ человѣческомъ голосѣ, ни въ одномъ взглядѣ не будетъ такого могущества; звукъ его рѣчей заставлялъ трепетать всѣ фибры моего тѣла, пробуждая во мнѣ всѣ оттѣнки чувства; его взглядъ имѣлъ солнечную силу.

— О, — сказала я, — какое мавританское коварство кроется въ вашемъ вѣчномъ рабствѣ. — Дорогая моя, онъ меня понялъ.

Такъ, моя прелестная любимая козочка, ты поймешь, почему я тебѣ не писала въ теченіе этихъ мѣсяцевъ! Мнѣ приходится вспомнить мое странное дѣвическое прошлое, чтобы объяснить тебѣ, какова я, какъ женщина. Рене, я понимаю теперь тебя: ни близкой подругѣ, ни матери, ни, можетъ быть, себѣ самой, счастливая новобрачная не должна говорить о своемъ счастливомъ бракѣ. Намъ необходимо хранить это воспоминаніе въ душѣ, присоединивъ его къ числу тѣхъ чувствъ, которыя принадлежатъ намъ однимъ. Это воспоминаніе, у котораго нѣтъ имени. Какъ могли люди назвать долгомъ очаровательное безуміе сердца и влеченіе страсти? И почему? Какое ужасное могущество можетъ заставить насъ попирать всѣ утонченности души, стыдливости женщины, превращая нѣгу наслажденія въ обязанность? Какъ можно, что мы должны дарить нелюбимому существу эти цвѣты души; эти розы жизни, эти поэмы экзальтированной чувствительности. Право въ подобныхъ ощущеніяхъ! Но вѣдь они рождаются и расцвѣтаютъ подъ лучами солнца любви, или же ихъ сѣмена разрушаются холодомъ отвращенія и антипатіи. Одна любовь можетъ совершить подобныя чудеса. О, моя благородная Рене, теперь я нахожу тебя очень высокой! Я склоняюсь передъ тобой; я поражаюсь глубиной твоей души и твоей прозорливости. Да, женщина, которая не вступаетъ (какъ я) въ тайный союзъ любви, скрытый подъ законнымъ и свѣтскимъ бракомъ, должна обратиться къ материнству, какъ душа, у которой на землѣ нѣтъ ничего, обращается къ небу. Изъ всего, что ты мнѣ писала, вытекаетъ правило: только люди высокаго ума умѣютъ любить. И теперь я знаю почему. Мужчина подчиняется двумъ началамъ. Въ немъ живетъ потребность и чувство. Существа, не развитыя или слабыя, принимаютъ потребность за чувство; между тѣмъ, существа высокія прикрываютъ потребность восхитительными проявленіями чувства; сила чувства придаетъ имъ сдержанность и внушаетъ обожаніе къ женщинѣ. Очевидно, чувствительность зависитъ отъ могущества внутренней организаціи и потому только высоко развитой человѣкъ испытываетъ нѣчто похожее на утонченность нашихъ чувствъ; онъ понимаетъ, угадываетъ чувства женщины; онъ поднимаетъ ее на крыльяхъ своей страсти, сдерживаемой застѣнчивостью сердца. Поэтому, когда умъ, сердце и страсть, одинаково опьяненные, увлекаютъ насъ, мы не падаемъ на землю; мы поднимаемся въ небесныя сферы и, къ несчастью, недостаточно долго остаемся на высотѣ. Вотъ философія, пріобрѣтенная мною. Фелипъ — ангелъ. Я могу при немъ думать громко. Онъ мое второе «я», говорю это не въ видѣ реторической фигуры. Онъ необъяснимо высокъ; обладаніе привязываетъ его ко мнѣ еще тѣснѣе и въ счастьѣ онъ находитъ новыя причины любить. Я для него лучшая часть его существа. Я вижу, годы брачной жизни не уменьшатъ его блаженства, напротивъ, они только увеличатъ его увѣренность, разовьютъ въ насъ обоихъ новыя стороны чувствительности и скрѣпятъ нашъ союзъ. Чудное безуміе! Моя душа такъ устроена, что счастье оставляетъ во мнѣ яркій свѣтъ, согрѣваетъ меня, проникаетъ въ мое внутреннее существо. Промежутки, раздѣляющіе минуты блаженства, походятъ на маленькія ночи между длинными днями. Солнце, позолотившее вершины при закатѣ, на утро находитъ ихъ еще почти теплыми. Почему моя брачная жизнь сейчасъ же сложилась такимъ образомъ? Моя мать пробудила во мнѣ множество опасеній; ея предвидѣніе, казавшееся мнѣ полнымъ зависти, — впрочемъ, лишенной всякой буржуазной мелочности, — было обмануто дѣйствительностью; твои и ея опасенія, мой страхъ — все разсѣялось. Мы прожили въ замкѣ Шантеплёръ семь съ половиной мѣсяцевъ, точно двое любовниковъ, изъ которыхъ одинъ похитилъ другого и оба скрылись отъ гнѣва родителей. Розы наслажденія увѣнчали нашу любовь, онѣ украшаютъ нашу жизнь вдвоемъ. Разъ утромъ, чувствуя себя особенно счастливой, я стала думать о моей Рене, о ея бракѣ по разсудку и угадала твою жизнь; я проникла въ нее. О, мой ангелъ, зачѣмъ мы говорили на разныхъ языкахъ! Твой бракъ — бракъ для общества; мой бракъ представляетъ только счастливую любовь; они — два міра, которые такъ же не могутъ понять другъ друга, какъ конечное не можетъ понять безконечнаго. Ты на землѣ, я на небѣ! Ты въ сферѣ человѣческой, а я въ сферѣ божественной. Я царю силой любви, ты царствуешь силой разсчета и долга. Я поднялась такъ высоко, что, если бы мнѣ пришлось упасть, я разбилась бы на тысячу осколковъ. Словомъ, мнѣ нужно замолчать, потому что мнѣ совѣстно описывать тебѣ сіяніе, богатство, яркія радости моей весны любви.

Вотъ уже десять дней, что мы въ Парижѣ и живемъ въ очаровательномъ отелѣ въ улицѣ Какъ. Его отдѣлалъ для насъ архитекторъ, который по порученію Фелипа отстраивалъ для насъ и замокъ Шантеплёръ. Сегодня вечеромъ я была въ оперѣ и съ душой, полной блаженства, которое даетъ намъ счастливый бракъ, наслаждалась небесной музыкой Россини; въ прошломъ году я слушала ее съ безпокойнымъ сердцемъ, съ душой, которую, безъ моего вѣдома, мучило любовное любопытство. Всѣ нашли, что я очень похорошѣла, и мнѣ смѣшно, какъ ребенку, когда мнѣ говорять madame.

Пятница, утромъ.

Рене, моя святая, мое счастье постоянно заставляемъ меня думать о тебѣ. Я стала теперь добрѣе къ тебѣ, чѣмъ была когда бы то ни было прежде: я глубоко предана тебѣ! Я вдумываюсь въ твою супружескую жизнь, сравнивая съ ней начало моего брачнаго существованія, и вижу, что ты такъ высока, такъ благородна, такъ величаво-добродѣтельна, что признаю себя въ этомъ отношеніи ниже тебя и называю себя твоей искренней поклонницей, въ то же время оставаясь твоимъ другомъ. Видя, что такое моя замужняя жизнь, я почти убѣждена, что умерла бы, если бы она сложилась иначе. И ты живешь? Какимъ чувствомъ, скажи мнѣ? Теперь я не буду больше подшучивать надъ тобой. Увы, шутка, мой ангелъ, дитя невѣдѣнія; люди насмѣхаются надъ тѣмъ, чего они не знаютъ. Въ тѣхъ случаяхъ, когда новобранцы хохочутъ, солдаты хмурятся, — сказалъ мнѣ графъ Шольё, бѣдный кавалерійскій капитанъ, который совершалъ походы только изъ Парижа въ Фонтенбло и изъ Фонтенбло въ Парижъ. И я поняла, моя дорогая, что ты не все сказала мнѣ. Ты скрыла отъ меня какія-то раны. Ты страдаешь, я это чувствую. По поводу тебя я создала цѣлые романы идей; я желаю основываясь на томъ немногомъ, что мнѣ сообщила ты о себѣ, отгадать причины твоихъ дѣйствій. Она только испытала свои силы, — подумала я разъ вечеромъ, — и то, что составляетъ для меня счастье, для нея страданіе! Она принесла рядъ жертвъ и теперь старается ограничить ихъ количество. «Она скрыла свое горе подъ пышными аксіомами общественной морали». Ахъ, Рене, вѣдь въ особенности восхитительно то, что для счастья ненужно ни религіи, ни обстановки, ни громкихъ словъ; оно заключается само въ себѣ, между тѣмъ, какъ для того, чтобы оправдать жестокое порабощеніе женщины, ея подчиненіе мужу, люди придумали множество теорій и правилъ. Если твое самоотверженіе прекрасно, высоко, неужели твое счастье, прикрытое бѣлымъ съ золотомъ вѣнчальнымъ покровомъ, чудовищно? Ради сохраненія чести законовъ, ради тебя, главное же ради того, чтобы я сама могла всецѣло наслаждаться жизнью, я хотѣлъ бы, чтобы ты, моя Рене, была счастлива. О, скажи мнѣ, что любовь къ этому Луи, обожающему тебя, начинаетъ понемногу закрадываться къ тебѣ въ сердце, скажи мнѣ, что символическій и торжественный фактъ гименея вспыхнулъ не только для того, чтобы освѣтить мракъ, наполнявшій твое сознаніе. Вѣдь любовь, мой ангелъ, для духовной жизни то же, что солнце для земли. Я постоянно возвращаюсь къ свѣту, озаряющему меня, къ рвѣту, который, я боюсь, сожжетъ меня! Дорогая Рене, ты, въ порывѣ дружескихъ изліяній подъ монастырской виноградной бесѣдкой, бывало, говорила мнѣ: «Я тебя такъ люблю, Луиза, что если бы намъ явился Богъ, я Его попросила бы послать мнѣ всѣ страданія, а тебѣ всѣ радости жизни». Да, меня привлекаютъ страданія! Моя милочка, теперь я тебѣ плачу тѣмъ же и прошу Бога отдать тебѣ часть моего блаженства.

Слушай, я чувствую, что ты скрываешь свое честолюбіе подъ именемъ Луи, хорошо же: заставь его сдѣлаться депутатомъ будущихъ выборовъ; вѣдь ему будетъ около сорока лѣтъ; а такъ какъ палата соберется только черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ избранія, твой мужъ къ этому времени какъ разъ достигнетъ возраста, необходимаго для политика. Ты пріѣдешь въ Парижъ, мой отецъ и друзья, которыхъ я пріобрѣту, оцѣнятъ васъ и, если твой тесть пожелаетъ учредить майоратное наслѣдство, мы добудемъ для Луи титулъ графа. Это все же что-нибудь; и тогда мы заживемъ вмѣстѣ.

XXVIII.
Рене де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Макюмеръ.

Декабрь, 1825 г.

Моя счастливица Луиза, ты ослѣпила меня. Нѣсколько минутъ я неподвижно держала твое письмо и въ лучахъ заката на немъ блестѣли нѣсколько капель моихъ слезъ. Я была совсѣмъ одна близъ небольшой обнаженной скалы, подъ которой я велѣла устроить скамейку. Отсюда вдали виднѣется Средиземное море; оно блеститъ, словно стальная полоска, нѣсколько благоуханныхъ деревьевъ осѣняютъ скамейку, подлѣ которой я велѣла посадить громадный жасминъ, казолистъ и испанскіе дроки. Черезъ нѣсколько дней вся скала будетъ покрыта ползучими растеніями. Уже посаженъ дикій виноградъ; но подходитъ зима и зелень походитъ теперь на старый коверъ. Когда я у скалы, никто не приходитъ мѣшать мнѣ: всѣ знаютъ, что я желаю остаться одна. Эта скамейка называется скамейкой Луизы. Ты, конечно, поймешь, что здѣсь я не бываю одна, хотя никто не сидитъ со мною.

Если я тебѣ описываю такія мелочныя подробности, неважныя для тебя; если я говорю о будущей зеленѣющей надеждѣ, которою я заранѣе одѣваю эту обнаженную хмурую скалу, со случайно выросшей прелестнѣйшей пинной на вершинѣ, то только потому, что нахожу здѣсь прообразы, близкіе моему сердцу.

Наслаждаясь твоей жизнью и (почему бы не сказать тебѣ всего?), завидуя тебѣ всѣми силами моей души, я почувствовала въ себѣ первое движеніе моего ребенка, который изъ глубины моей жизни затронулъ глубину моей души. Это глухое ощущеніе, заключающее въ себѣ и предупрежденіе, и удовольствіе, и боль, и обѣщаніе, и дѣйствительность; это счастье, принадлежащее только мнѣ и вѣдомое одному Богу, эта тайна, сказали мнѣ, что скала когда-нибудь покроется цвѣтами, что веселый смѣхъ семьи будетъ раздаваться кругомъ каменной глыбы, что мои нѣдра, наконецъ, осѣнило благословеніе, что я буду давать цѣлые потоки жизни. Я почувствовала, что рождена быть матерью! Поэтому первая увѣренность въ томъ, что я ношу въ себѣ новую жизнь, послужила для меня благодѣтельнымъ утѣшеніемъ. Безграничная радость увѣнчала всѣ эти долгіе дни самоотреченія, уже дававшаго радость Луи.

Самоотреченіе, — сказала я себѣ, — развѣ ты не выше любви? Развѣ ты не самое глубокое наслажденіе, такъ какъ ты наслажденіе отвлеченное, наслажденіе, порождающее жизнь. Развѣ ты, о, самоотреченіе, не составляешь начала болѣе высокаго, нежели твои послѣдствія? Развѣ ты не таинственное, неутомимое божество, скрытое подъ неисчислимымъ количествомъ сферъ въ невѣдомомъ центрѣ, черезъ который одинъ за другимъ проходятъ міры? Самоотреченіе, одинокое въ своей тайнѣ, полное молчаливо-испытанныхъ наслажденій, недоступныхъ профанирующему взгляду, и невѣдомыхъ никому; самоотреченіе — ревнивый и удручающій богъ, сильный богъ-побѣдитель, богъ неисчерпаемый такъ какъ онъ связанъ съ самой сущностью вещей, а потомъ всегда сохраняетъ свое равновѣсіе, несмотря на затрату силъ. Самоотреченіе — вотъ основа моей жизни.

Любовь, Луиза, это энергія Фелипа, обращенная на тебя сіяніе же моей жизни, льющееся на семью, будетъ производить на меня непрерывную реакцію. Твоя прелестная золотая жатва не можетъ длиться долго, моя же не наступитъ такъ скоро, но не будетъ ли она зато продолжительнѣе? Ей суждено возобновлять время отъ времени. Любовь — самая прелестная кража, которую общество совершило у природы; материнство же — сама природа съ ея радостью. Улыбка осушила мои слезы. Любовь даетъ счастье моему Луи, бракъ сдѣлаетъ меня матерью и я также хочу быть счастливой. И тихими шагами я вернулась къ моему бѣлому дому съ зелеными ставнями, чтобы написать тебѣ это письмо.

Итакъ, дорогая, самый естественный и самый удивительный фактъ въ жизни женщины въ моемъ существованіи совершился пять мѣсяцевъ тому назадъ. Однако, я могу тебѣ сказать на ушко что онъ ничуть не смущаетъ ни моего сердца, ни моего ума. А вижу, что кругомъ меня всѣ счастливы: будущій дѣдушка захватываетъ права своего внука; онъ превратился въ ребенка; отецъ принимаетъ торжественный и тревожный видъ; оба заботятся обо мнѣ, оба толкуютъ о счастьи материнства. Только я одна ничего не чувствую и не смѣю признаться въ этомъ. Я немножко лгу чтобы не печалить ихъ. Я могу быть совершенно откровенна съ тобою и потому скажу, что въ томъ состояніи, которое я переживаю, материнство существуетъ лишь въ воображеніи. Луи удивился не менѣе меня, узнавъ о моемъ положеніи. Не говорю ли я тебѣ этимъ, что ребенокъ явился какъ бы самъ по себѣ, что его призывали только нетерпѣливо высказанныя желанія его отца? Моя дорогая, божество материнства — случайность. Хотя, не словамъ нашего доктора, эти случайности соотвѣтствуютъ намѣреніямъ природы, но и онъ не отрицаетъ, что дѣти, такъ прелестно называемыя дѣтьми любви, должны быть красивы и умны, что счастье, которое, какъ блестящая звѣзда, сіяло надъ ихъ зарожденіемъ, сопутствуетъ имъ всю жизнь. Быть можетъ, моя Луиза, материнство дастъ тебѣ такое счастье, котораго мнѣ не суждено узнать. Быть можетъ, женщина, имѣющая ребенка отъ человѣка, котораго она обожаетъ, какъ ты обожаешь Фелипа, любитъ свое дитя больше, нежели женщина, давшая жизнь малюткѣ, плодомъ брака по разсудку. Эти мысли шевелятся въ глубинѣ моего сердца и увеличиваютъ мою серьезность. Но такъ какъ безъ ребенка, семья не существуетъ, мнѣ хотѣлось бы ускорить мгновеніе, въ которое для меня начнется семейное счастье; вѣдь только оно одно и можетъ быть моимъ единственнымъ удѣломъ. Въ настоящее время моя жизнь полна ожиданія и таинственности. Отталкивающія страданія, переживаемыя мною, вѣроятно, должны подготовлять женщину къ другимъ мукамъ. Я наблюдаю за собой. Несмотря на всѣ старанія Луи, несмотря на его любовь, которая окружаетъ меня заботами, нѣжностью и ласками, я испытываю неопредѣленное безпокойство; къ этому чувству примѣшивается безпричинное уныніе, странныя желанія. Говоря тебѣ все по правдѣ и, рискуя внушить тебѣ отвращеніе къ подобному состоянію, я сознаюсь, что я не могу постигнуть, почему я любила апельсины особаго рода; это странный вкусъ, но который кажется мнѣ чѣмъ-то естественнымъ. Мой мужъ привозитъ мнѣ изъ Марсели самые чудные апельсины. Онъ выписываетъ ихъ для меня съ о-ва Мальты, изъ Португаліи съ Корсики; но я не ѣмъ этихъ плодовъ. Я спѣшу въ Марсель, иногда пѣшкомъ, чтобы купить плохіе апельсины по льярду за штуку. Они наполовину гнилы; я ихъ покупаю въ маленькомъ переулкѣ, идущемъ къ порту, въ двухъ шагахъ отъ ратуши; ихъ синеватыя пятна блестятъ для меня, какъ брилліанты; представляются мнѣ цвѣтами; я забываю о мертвенномъ запахѣ этихъ апельсиновъ, я нахожу въ нихъ раздражающую прелесть, винную теплоту, восхитительный вкусъ. Ты не жаждешь любви Фелипа съ такой силой, какъ я желаю этихъ гніющихъ плодовъ. Иногда я ухожу тайкомъ, быстро бѣгу въ Марсель и по моему тѣлу пробѣгаетъ дрожь нѣги, когда я подхожу къ знакомому мѣсту: я боюсь, что у торговки не окажется испорченныхъ апельсиновъ, я бросаюсь на нихъ, я ихъ ѣмъ, пожираю тутъ же, на улицѣ. Мнѣ чудится, будто эти плоды принесены изъ рая, будто лучше ничего и вообразить нельзя. Я нѣсколько разъ видѣла, какъ Луи отворачивался, чтобы не чувствовать ихъ запаха. Я вспомнила объ ужасной фразѣ Оберманна (мрачная элегія, я раскаиваюсь, что читала ее!). Корни утоляютъ свою жажду зловонной водой. Съ тѣхъ поръ, что я ѣмъ полугнилые апельсины, у меня прекратилась тошнота и мое здоровье поправилось. Такія извращенія, конечно, имѣютъ смыслъ, такъ какъ они являются естественнымъ слѣдствіемъ извѣстнаго состоянія и половина беременныхъ женщинъ испытываетъ странныя, иногда чудовищныя желанія. Когда моя беременность станетъ слишкомъ замѣтна, я не буду выходить изъ усадьбы. Я не желаю, чтобы меня видѣли въ такомъ видѣ.

Мнѣ очень хочется знать, въ какую минуту жизни начинается материнство? Врядъ ли во время ужасныхъ страданій, которыхъ я страшусь.

Прощай, моя счастливица, прощай существо, въ которомъ я возрождаюсь, въ которомъ я переживаю прелести любви, ревности изъ-за одного взгляда, шепотъ, и наслажденія, облекающія насъ какъ бы новой атмосферой и дающія намъ новую кровь, новый свѣтъ, новую жизнь. Ахъ, милочка, я тоже понимаю любовь. Продолжай говорить мнѣ все, не будемъ нарушать нашего соглашенія. Я ничего не скрываю отъ тебя. Поэтому, заканчивая это письмо, я тебѣ скажу, что, когда я его перечитывала, то внезапно ощутила непобѣдимый, глубокій ужасъ. Мнѣ показалось, что твое сіяющее счастье смѣется надъ Богомъ. Не разгнѣвается ли великій властитель нашего міра — несчастье, за то, что ему не дано мѣсто на вашемъ жизненномъ пирѣ, сколько пышныхъ блаженствъ опрокинулъ онъ. Ахъ, Луиза, не забывай, среди твоего счастья молиться Богу! Дѣлай добро, будь милосерда, словомъ, смягчи несчастіе своею скромностью. Я стала еще набожнѣе, чѣмъ была въ монастырѣ. Ты мнѣ ничего не пишешь о религіи въ Парижѣ. Мнѣ кажется, что, обижая Фелипа, ты, по выраженію пословицы, больше обращаешься къ святому, нежели къ Богу. Но мой страхъ, конечно, слѣдствіе избытка дружбы. Неправда ли, вы вмѣстѣ бываете въ церкви, вы тайкомъ дѣлаете много добра? Быть можетъ, ты найдешь, что я очень по провинціальному заканчиваю это письмо? Но подумай, что въ моихъ опасеніяхъ заключается большая дружба, такая дружба, о которой говорилъ Ла-Фонтенъ дружба, чувствующая вѣчную тревогу и страхъ изъ-за грезы и еще неясной мысли. Ты заслуживаешь счастья, такъ какъ среди блаженства думаешь обо мнѣ, какъ я думаю о тебѣ среди однообразія моей немного сѣренькой, но полной жизни, мрачной, но плодотворной. Благослови же тебя Богъ.

XXIX.
Г-нъ де-л’Эсторадъ баронессѣ де-Макюмеръ.

Декабрь 1825.

Баронесса, моя жена не хотѣла, чтобы вы изъ простого извѣщенія узнали о событіи, которое переполнило насъ радостью. У нея только-что родился здоровенькій мальчикъ и мы хотимъ отложить крестины до вашего возвращенія въ Шантеплёръ, Рене и я, надѣемся, что вы пріѣдете въ Крампадъ и будете крестной матерью нашего первенца. Въ этой надеждѣ я записалъ его въ гражданскій списокъ подъ именемъ Армана-Луи де-л’Эсторадъ. Наша дорогая Рене очень страдала, но переносила свои муки съ ангельскимъ терпѣніемъ. Вы знаете Рене, во время этого вступленія въ материнскія обязанности, ее поддерживала увѣренность, что она даетъ счастье всѣмъ намъ. Безъ нѣсколько смѣшныхъ преувеличеній, свойственныхъ людямъ, впервые дѣлающимся отцами, я увѣряю васъ, что маленькій Арманъ очень хорошъ; вы безъ труда повѣрите мнѣ, если я прибавлю, что у него черты лица и глаза нашей Рене, этимъ онъ уже выказалъ умъ. Теперь докторъ и акушеръ говорятъ, что Рене внѣ всякой опасности; она сама кормитъ ребенка и онъ хорошо взялъ грудь; молоко обильно, у нея такая богатая природа! Послѣ увѣреній медиковъ мой отецъ и я можемъ вполнѣ отдаться нашей радости. Она такъ велика, такъ сильна, такъ полна, она такъ оживляетъ весь домъ, она до того измѣнила все существованіе моей дорогой жены, что для вашего счастья я и вамъ желаю того же. Рене велѣла приготовить помѣщеніе, которое я хотѣлъ бы сдѣлать достойнымъ дорогихъ гостей, но если вы не найдете въ нашемъ домѣ блеска, то встрѣтите въ немъ братское радушіе.

Рене передала мнѣ ваши намѣренія насчетъ насъ, и я пользуюсь случаемъ, чтобы поблагодарить васъ: въ настоящее время ваши хлопоты будутъ какъ нельзя болѣе кстати. Рожденіе моего сына заставило моего отца рѣшиться принести такую жертву, которая по большей части не соотвѣтствуетъ вкусамъ стариковъ. Онъ купилъ два имѣнія. Въ настоящее время Крампадъ приноситъ тридцать тысячъ франковъ. Мой отецъ попроситъ позволенія у короля учредить майоратъ. Достаньте же для вашего крестника титулъ, о которомъ вы говорили въ вашемъ послѣднемъ письмѣ, и вы уже сдѣлаете для него многое.

Что же касается до меня, я послѣдую вашимъ совѣтамъ только для того, чтобы дать возможность Рене жить съ вами въ одномъ городѣ во время сессій. Я усердно занимаюсь и стараюсь сдѣлаться, какъ говорится, спеціалистомъ. Ничто не придастъ мнѣ такого мужества, какъ увѣренность въ томъ, что вы взяли подъ свое покровительство маленькаго Армана. Итакъ, скажите намъ, что вы прелестная и очаровательная, благородная и остроумная, сыграете здѣсь роль благодѣтельной феи по отношенію къ нашему старшему сыну, и тогда, баронесса, моя вѣчная благодарность присоединится къ чувству почтительной преданности, съ которымъ я имѣю честь быть

Вашимъ покорнымъ слугой барономъ Луи де-л’Эсторадъ.

XXX.
Луиза де-Макюмеръ Рене де-л’Эсторадъ.

Январь 1826 г.

Макюмеръ сейчасъ разбудилъ меня письмомъ твоего мужа, мой ангелъ. Начинаю съ того, что говорю: «Да». Въ концѣ апрѣля мы поѣдемъ въ Шантлеплёръ. Попутешествовать, повидаться съ тобой и окрестить твоего сына, все это будетъ для меня цѣлымъ рядомъ удовольствій, но я хочу, чтобы крестнымъ отцомъ былъ Макюмеръ. Духовный союзъ съ другимъ человѣкомъ показался бы для меня невыносимымъ. Ахъ, если бы ты могла видѣть выраженіе лица Фелипа въ ту минуту, когда я высказала ему свое желаніе, ты поняла бы, какъ любитъ меня этотъ ангелъ.

— Я тѣмъ болѣе согласна, что мы вмѣстѣ поѣдемъ въ Крампадъ, — сказала я ему, — быть можетъ, тамъ у насъ будетъ ребенокъ. Я тоже хочу сдѣлаться матерью… хотя тогда мое чувство будетъ сильно дѣлиться между тобой и ребенкомъ. Слушай, если я увижу, что ты предпочитаешь мнѣ какое-либо существо, будь это хотя бы мой собственный сынъ, я не знаю, что случится. Не была ли Медея права? Въ обычаяхъ древнихъ можно найти хорошія стороны.

Онъ разсмѣялся. Итакъ, милая козочка, ты обрѣла плодъ, хотя у тебя не было цвѣтка; у меня же цвѣты безъ плодовъ. Наши два существованія продолжаютъ быть контрастами. Мы достаточно философски развиты, чтобы когда-нибудь начать искать въ нихъ смыслъ и вывести изъ нихъ умозаключеніе. Ба, я замужемъ всего десять мѣсяцевъ; сознаемся, что еще немного времени пропало.

Мы видимъ разсѣянную и вмѣстѣ съ тѣмъ очень полную жизнь счастливыхъ людей. Всѣ дни кажутся намъ слишкомъ короткими.

Свѣтъ, увидѣвшій меня въ видѣ замужней женщины, находитъ, что баронесса де-Макюмеръ гораздо красивѣе Луизы де-Шолье. Счастливая любовь обладаетъ своими румянами и бѣлилами. Когда въ свѣтлый солнечный морозный январьскій день, украшающій деревья аллеи Елисейскихъ Полей гроздями изъ бѣлыхъ звѣздочекъ, мы съ Фелипомъ проѣзжаемъ въ коляскѣ передъ цѣлымъ Парижемъ и показываемся вмѣстѣ тамъ, гдѣ въ прошедшемъ году мы были разъединены, въ моей головѣ рождаются тысячи мыслей, и я, какъ ты это предчувствовала, нахожу себя слишкомъ дерзкой.

Если мнѣ незнакомы радости материнства, ты мнѣ разскажешь о нихъ и я буду матерью въ твоемъ лицѣ, но, мнѣ кажется, ничто не можетъ сравниться съ блаженствомъ любви. Ты найдешь меня странной, но въ теченіе десяти мѣсяцевъ моей замужней жизни я десять разъ желала умереть въ тридцать лѣтъ въ полномъ расцвѣтѣ, среди розъ жизни, среди наслажденій, мнѣ хочется исчезнуть упоенной существованіемъ, не испытавъ разочарованій, проживъ подъ лучами солнца, купаясь въ эѳирѣ; пусть даже любовь отчасти убьетъ меня, но пусть я умру, не потерявъ ни одного лепестка изъ моего вѣнка и сохранивъ всѣ мои иллюзіи. Подумай, какъ ужасно имѣть молодое сердце въ старомъ тѣлѣ!

Мы встрѣчать нѣмыя холодныя лица, тогда какъ прежде всѣ, даже чужіе, улыбались намъ, подумай, какъ ужасно сдѣлаться почтенной женщиной… Вѣдь это же адъ раньше времени!

Мы съ Фелипомъ въ первый разъ въ жизни поссорились по этому поводу. Я требовала, чтобы онъ нашелъ въ себѣ силу убить меня, когда минетъ тридцать лѣтъ, убить во время моего сна, такъ, я чтобы я ничего не подозрѣвала и отъ одной грезы перешла къ другой. Чудовище не соглашалось. Я стала грозить ему, что оставлю его одного на свѣтѣ, а онъ поблѣднѣлъ; бѣдное дитя! Да, этотъ первый министръ, моя дорогая, сдѣлался сущимъ ребенкомъ. Просто удивитесь, но сколько молодости и простоты кроется въ немъ. Теперь, когда я громко думаю при немъ, какъ бывало думала при тебѣ, когда мы стали совершенно откровенны между собой, мы часто удивляемся другъ другу.

Моя дорогая, влюбленные Фелипъ и Луиза, желаютъ прислать молодой матери подарокъ, намъ хотѣлось бы заказать для тебя вещь, которая понравилась бы тебѣ. Поэтому скажи мнѣ откровенно, чего тебѣ захотѣлось бы? Вѣдь мы не желаемъ дѣлать сюрпризовъ, какъ буржуа. Мы хотимъ, чтобы нашъ подарокъ постоянно напоминалъ тебѣ о насъ, поэтому онъ долженъ представлять собою вещь, которую ты ежедневно употребляла бы и которая не портилась бы отъ употребленія. Мы съ Фелипомъ чувствуемъ себя особенно веселыми, особенно близкими другъ къ другу во время завтрака, такъ какъ мы всегда завтракаемъ вдвоемъ; это и дало мнѣ мысль послать тебѣ особенный маленькій сервизъ изъ тѣхъ, которые называются déjeuner^[5]; я предполагала украсить его фигурками дѣтей. Если ты одобряешь мою мысль, отвѣть мнѣ поскорѣе. Я хочу привезти dejeuner съ собою, а для этого его нужно заказать немедленно: парижскіе художники страшные лѣнивцы. Пусть эта вещь будетъ моимъ приношеніемъ Луциніи.

До свиданія, моя милая кормилица, желаю тебѣ всевозможныхъ материнскихъ радостей и съ нетерпѣніемъ жду твоего перваго письма, въ которомъ ты ничего не скроешь отъ меня. Правда? Слово «акушеръ» вселило въ меня ужасъ; оно поразило не мой взглядъ, а мое сердце. Бѣдная Рене, неправда ли, ребенокъ оплачивается дорогой цѣной? Я скажу этому крестнику, какъ онъ долженъ любить тебя. Тысячи поцѣлуевъ, мой ангелъ.

XXXI.
Рене де-л’Эсторадъ Луизѣ де-Макюмеръ.

Прошло уже пять мѣсяцевъ со времени рожденія моего сына и я не могла, душечка, найти ни одной свободной минутки, чтобы написать тебѣ. Когда ты также сдѣлаешься матерью, ты полнѣе извинишь меня, нежели извинила теперь; ты наказываешь меня тѣмъ, что пишешь мнѣ довольно рѣдко. Пиши мнѣ, дорогая милочка! Описывай мнѣ всѣ свои радости, рисуй яркими тонами свое счастье, не жалѣй лазури, не бойся меня огорчить; я счастлива, такъ счастлива, какъ ты даже и вообразить не можешь.

Я была въ церкви, взяла молитву; это произошло съ большою торжественностью; таковъ обычай въ нашихъ старинныхъ провансальскихъ семьяхъ. Оба дѣдушки, отецъ Луи и мой отецъ, вели меня подъ руки. Ахъ, еще никогда я не склонялась передъ Богомъ съ такимъ глубокимъ чувствомъ благодарности. Мнѣ столько нужно сказать тебѣ, описалъ столько чувствъ, что не знаю, съ чего и приняться. Однако, среди хаоса ощущеній встаетъ одно сіяющее воспоминаніе, — воспоминаніе о моей молитвѣ въ церкви.

Когда я, сдѣлавшись счастливой матерью, пришла туда, гдѣ будучи молодой дѣвушкой, сомнѣвалась въ себѣ и въ своей будущности, мнѣ показалось, будто Святая Дѣва, стоявшая на алтарѣ, наклонила ко мнѣ голову и показала мнѣ своего божественнаго Младенца, Который улыбнулся мнѣ. Въ какомъ святомъ порывѣ небесной любви я поднесла нашего маленькаго Армана подъ благословеніе священника, окрестившаго его малымъ крещеніемъ въ ожиданіи крестинъ! Но ты увидишь меня вмѣстѣ съ Арманомъ.

Мое дитя… странно я тебя называла: мое дитя, но вѣдь дѣйствительно въ сердцѣ, въ умѣ и на устахъ матери не найдется болѣе сладкаго названія… Итакъ, мое милое дитя, въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ я съ трудомъ довольно медленно бродила не саду; меня утомляла, подавляла тяжесть ноши, ставшей для меня неожиданно милой и дорогой, несмотря на страданія двухъ послѣднихъ мѣсяцевъ. Страхъ и смертельно-мрачныя предчувствія осиливали мое любопытство; я старалась себя успокоивать; я говорила себѣ, что нечего бояться требованій природы; я давала себѣ слово непремѣнно сдѣлаться матерью. Увы, думая о ребенкѣ, который довольно сильно толкалъ меня ногами, я ничего не чувствовала. О, моя дорогая, эти толчки могутъ нравиться только той женщинѣ, у которой уже были дѣти, въ первый же разъ проявленіе невѣдомой жизни возбуждаетъ въ будущей матери больше удивленія, нежели удовольствія. Я говорю тебѣ только о себѣ; помни, что я не фальшивая комедіантка и что мой ребенокъ былъ скорѣе данъ мнѣ Богомъ (такъ какъ Богъ посылаетъ намъ дѣтей), нежели любимымъ человѣкомъ. Но оставимъ въ сторонѣ прошлыя горести, которыя, я думаю, никогда не вернутся больше.

Когда наступилъ кризисъ, я собрала въ себѣ всѣ задатки такого сопротивленія, я ожидала такихъ страданій, что, какъ говорятъ, прекрасно вынесла страшную пытку. Моя милочка, въ теченіе цѣлаго часа я чувствовала себя совершенно уничтоженной: мое состояніе походило на бредъ. Мнѣ казалось, будто я раздѣлилась на-двое: оболочку какъ бы разрывали щипцами, мучили и терзали, душа же была спокойна. Во время этого страннаго состоянія страданіе, какъ вѣнокъ, увѣнчивало мою голову. Мнѣ казалось, что громадная роза; выросшая изъ моего черепа, постепенно увеличивала меня. Все было красно у меня въ глазахъ. Дойдя до того предѣла, за которымъ душа какъ бы готова разстаться съ тѣломъ, я внезапно почувствовала такую боль, которая заставила меня подумать о смерти. Я страшно закричала и пріобрѣла силы сопротивляться новымъ мукамъ. Вдругъ серебристый голосокъ маленькаго созданьица покрылъ концертъ моихъ воплей. Невозможно описать тебѣ этого мгновенія; мнѣ почудилось, будто цѣлый міръ кричалъ вмѣстѣ со мной, будто все кругомъ меня превратилось въ боль и вопль, а затѣмъ весь міръ затихъ отъ этого слабаго дѣтскаго плача. Меня снова положили на большую кровать и на ней я почувствовала себя, какъ въ раю, хотя и была очень слаба. Нѣсколько радостныхъ лицъ и заплаканныхъ глазъ указали мнѣ на ребенка. Дорогая, я вскрикнула отъ ужаса: «Что за обезьянка! Вы увѣрены, что это ребенокъ?» Я отвернулась, приходя въ отчаяніе при мысли, что во мнѣ такъ мало материнскаго чувства.

— Не печалься, — сказала мнѣ матушка, ставшая моей сидѣлкой, — ты произвела на свѣтъ прелестнѣйшаго мальчика. Старайся не волноваться; превратись въ животное, въ корову, которая щиплетъ траву, чтобы у нея было больше молока.

Я заснула съ твердымъ рѣшеніемъ приблизиться къ природѣ. Ахъ, ангелъ мой, избавленіе отъ всѣхъ страданій, отъ смутныхъ ощущеній, пробужденіе отъ первыхъ дней материнства, во время которыхъ все представляется непонятнымъ, мучительнымъ и невѣрнымъ, было божественно. Особое ощущеніе оживило для меня потемки и блаженство, принесенное имъ, превзошло восторгъ, наполнившій меня въ ту минуту, когда я услыхала первый крикъ моего ребенка. Новое сердце, новая душа, невѣдомое мнѣ «я» проснулись въ той оболочкѣ, которая до тѣхъ поръ страдала и казалась безцвѣтной; такъ изъ сѣмени вырывается цвѣтокъ, пробужденный блестящимъ призывомъ солнца. Маленькое чудовище взяло мою грудь и принялось сосать. Это fiat lux. Я внезапно превратилась въ мать. Вотъ это счастье и наслажденіе наслажденіе — неизъяснимое, хотя съ нимъ связано нѣкоторое страданіе. О, моя прелестная ревнивица, какъ ты оцѣпишь наслажденіе, даваемое намъ Богомъ и ребенкомъ? Это маленькое созданіе знаетъ только мою грудь. Для него на свѣтѣ существуетъ одна свѣтлая точка, онъ любитъ ее всѣми своими силами, онъ только и думаетъ, что объ этомъ источникѣ жизни; онъ отдаляется отъ него, чтобы спать, и просыпается, чтобы вернуться къ нему же. Въ его губахъ невообразимая любовь, и когда онѣ приникаютъ къ моей груди, то производятъ боль, кончающуюся наслажденіемъ, или же наслажденіе, доходящее до боли. Я не умѣю тебѣ объяснить то ощущеніе, которое расходится отъ груди по всему моему существу, проникая до самаго источника жизни; мнѣ кажется, что она центръ, изъ котораго идетъ множество лучей веселящихъ душу и сердце. Произвести ребенка на свѣтъ — ничто; кормить же малютку все равно, что рождать его ежечасно. О, Луиза, никакая ласка любви не можетъ сравниться съ ласками этихъ маленькихъ розовыхъ ручекъ, которыя тихонько бродятъ, желая ухватиться за источникъ жизни. Какими глазками смотритъ ребенокъ то на грудь, то въ глаза матери! Сколько мечтаній приходитъ ко мнѣ въ голову при видѣ того, какъ онъ приникаетъ губками къ своему сокровищу. Дитя занимаетъ всѣ силы ума, также какъ и всѣ силы тѣла матери, ребенокъ требуетъ и крови, и ума, онъ даетъ удовлетвореніе, превышающее всѣ желанія. Чудное ощущеніе, испытанное при его первомъ крикѣ, бывшемъ для меня тѣмъ, что составляетъ для земли первый лучъ солнца, я снова пережила, почувствовавъ, что мое молоко наполнило его ротикъ, встрѣтивъ его первый взглядъ, замѣтивъ его первую улыбку, первую мысль. Моя дорогая, онъ засмѣялся. Смѣхъ, взглядъ, укусъ, крикъ — четыре безконечныя радости; онѣ проникаютъ въ самое сердце, онѣзатрогиваютъ струны, которыя не зазвучатъ ни отъ чего иного. Я думаю, міры связаны съ Богомъ такъ, какъ связанъ ребенокъ со всѣми фибрами матери. Господь — это великое материнское сердце. Въ минуту зарожденія или даже во время беременности не является ничего осязательнаго, видимаго, мать же, которая кормитъ, моя Луиза, испытываетъ ежеминутное блаженство. Она видитъ, что дѣлается съ ея молокомъ: оно превращается въ тѣло; оно расцвѣтаетъ на концахъ крошечныхъ пальчиковъ, походящихъ на цвѣты и имѣющихъ нѣжность цвѣтка; оно выростаетъ въ видѣ тонкихъ и прозрачныхъ ногтей; оно вытягивается, превращаясь въ волоса; оно двигается вмѣстѣ съ ногами малютки. О, дѣтскія ножки — да вѣдь это цѣлый языкъ! Съ ихъ помощью ребенокъ начинаетъ выражать свои чувства. Кормленіе, Луиза, это рядъ превращеній, за которыми слѣдишь удивленными глазами. Ты слышишь крикъ ребенка не ушами, а сердцемъ; ты читаешь улыбку глазъ и губъ или движенія ножекъ малютки словно огненныя буквы Бога, начертанныя въ пространствѣ. Все перестаетъ занимать женщину. Отецъ? Да его можно убить, если онъ разбудитъ ребенка. Женщина воплощаетъ въ себѣ цѣлый міръ для малютки, также какъ и онъ представляетъ для нея цѣлый міръ Она знаетъ, что ея жизнь раздѣлилась, она щедро вознаграждается за всѣ свои труды, страданія (потому что дѣло не обходится и безъ страданій). Сохрани тебя Боже отъ трещины на груди; ранка раскрывается подъ розовыми губами и заживаетъ съ большимъ трудомъ; она причиняла бы безумныя страданія, если бы женщина при этомъ не видѣла ротика ребенка, вымазаннаго молокомъ. Такія трещинки одно изъ самыхъ ужасныхъ возмедій за красоту: подумай, моя Луиза, онѣ дѣлаются только на нѣжной и тонкой кожѣ.

Черезъ пять мѣсяцевъ моя обезьянка превратилась въ самое хорошенькое созданьице, которое когда-либо орошалось радостными слезами матери, которое когда-либо женщина мыла, причесывала, наряжала. Богъ знаетъ, съ какимъ неохлаждаемымъ жаромъ мы наряжаемъ, одѣваемъ, причесываемъ, цѣлуемъ эти маленькіе цвѣточки или мѣняемъ имъ пеленки! Итакъ, моя обезьянка теперь уже не обезьянка, а baby (какъ говоритъ моя англичанка няня), розовый и бѣленькій baby. И какъ онъ знаетъ, что его любятъ. Онъ кричитъ не очень много, но, говоря правду, я не оставляю его ни на минуту и стараюсь, чтобы моя душа проникла въ него.

Дорогая, теперь во мнѣ живетъ не любовь къ Луи, но чувство, которое въ душѣ любящей женщины должно дополнять любовь. Я не знаю, не выше ли любви эта нѣжность, эта благодарность лишенная всякаго эгоизма? Изъ твоихъ словъ, милочка, я заключаю, что любовь нѣчто до крайности земное, между тѣмъ въ чувствѣ счастливой матери къ тому, кто былъ первой причиной этихъ долгихъ, этихъ вѣчныхъ радостей, есть что-то религіозное и божественное. Радость матери не только свѣтъ, который проникаетъ въ ея будущее и освѣщаетъ его, но и сіяніе, бросающее отблескъ на прошедшее, придавая ему прелесть воспоминаній.

Старый де-л’Эсторадъ и его сынъ стали еще милѣе ко мнѣ; я для нихъ какъ бы новое лицо; ихъ слова и взгляды проникаютъ въ мою душу, потому что каждый разъ, взглянувъ на меня и заговоривъ со мною, они какъ бы привѣтствуютъ и поздравляютъ меня. Мнѣ кажется, старый дѣдъ превращается въ ребенка; онъ съ какимъ-то восхищеніемъ смотритъ на меня! Когда я въ первый разъ сошла къ завтраку и когда старикъ увидѣлъ, что я ѣмъ и кормлю грудью его внука, онъ расплакался. Эти слезы въ сухихъ глазахъ, въ которыхъ, бывало, блестѣли однѣ мысли о деньгахъ, произвели на меня невыразимо отрадное впечатлѣніе. Мнѣ показалось, что старикъ понимаетъ мое счастье. Луи, кажется, готовъ сказать деревьямъ и булыжникамъ большой дороги, что у него родился сынъ. Онъ по цѣлымъ часамъ смотритъ на твоего спящаго крестника. Луи, по его словамъ, не знаетъ, когда онъ къ нему привыкнетъ. Эти крайнія выраженія радости показываютъ мнѣ, до чего оба они боялись, Луи наконецъ сознался мнѣ, что онъ сомнѣвался въ самомъ себѣ и полагалъ, что онъ осужденъ никогда не имѣть дѣтей. Мой бѣдный Луи внезапно измѣнился къ лучшему; онъ занимается еще прилежнѣе прежняго. Этотъ ребенокъ удвоилъ честолюбіе своего отца. Я же все дѣлаюсь счастливѣе и счастливѣе. Между матерью и ребенкомъ съ каждымъ часомъ выростаютъ все новыя узы. Все, что я испытываю, доказываетъ мнѣ, что чувство матери неистребимо, естественно, ежечасно: между тѣмъ я подозрѣваю, что въ любви бываютъ перерывы. Нельзя любить всегда одинаковымъ образомъ; на этой матеріи жизни нельзя вѣчно вышивать блестящихъ цвѣтовъ; словомъ, любовь можетъ и даже должна прекратиться; материнству же нечего бояться ослабленія: оно ростетъ вмѣстѣ съ потребностями ребенка, развивается вмѣстѣ съ нимъ. Развѣ материнство не страсть, не потребность, не чувство, не долгъ, не необходимость, не счастье, слитые воедино? Да, милочка, вотъ истинная жизнь женщины. Въ ней удовлетворяется наша жажда жертвовать собой, и мы не находимъ въ ней мукъ ревности. Быть можетъ, материнская любовь единственный пунктъ, на которомъ природа и общество вполнѣ сходятся. Въ этомъ случаѣ общество дополнило природу; оно обогатило материнское чувство духомъ семейственности, прибавило къ нему желаніе сохранить имя, родъ, состояніе. Какой любовью мать должна окружать милое существо, познакомившее ее съ подобными радостями, развившее ей душу, открывшее ей великое искусство материнства! Право старшинства, которое восходитъ до начала міра и относится къ началу обществъ, мнѣ кажется, не должно оспариваться. Ахъ, сколько новаго говоритъ матери ея первенецъ! Какая сила добродѣтели таится въ непрестанномъ охраненіи слабаго существа! Мнѣ кажется, женщина вступаетъ въ свою истинную сферу, только сдѣлавшись матерью; только тогда развивается въ ней сила для исполненія долга ея жизни, только материнство даетъ ей полное счастье и наслажденіе. Женщина, еще не ставшая матерью, существо неполное и неудавшееся. Торопись сдѣлаться матерью, мой ангелъ; къ твоему счастью прибавятся тѣ наслажденія, которыя я испытываю.

Я покинула тебя, услыхавъ плачъ господина твоего крестника; его крикъ я слышу даже изъ глубины сада. Я не хочу отсылать это письмо, не простившись съ тобою: я перечла его и ужаснулась, замѣтивъ, какія вульгарныя чувства высказываю я въ немъ. Увы, мнѣ кажется, что всѣ матери испытываютъ то, что чувствую я, что онѣ совершенно такъ же выражаютъ свои ощущенія и что ты будешь смѣяться надо мной, какъ люди смѣются надъ наивностью всѣхъ отцовъ, толкующихъ объ умѣ и красотѣ своихъ дѣтей и всегда находящихъ въ нихъ что-либо необыкновенное. Моя милочка, главный смыслъ этого письма заключается въ слѣдующемъ: теперь я настолько же счастлива, насколько несчастна была раньше. Эта усадьба (которая сдѣлается маіоратомъ) превратилась для меня въ обѣтованную землю. Странствованіе въ пустынѣ окончилось. Тысяча нѣжностей, дорогая милочка. Пиши мнѣ, теперь я могу читать твои письма и не плакать, встрѣчая изображеніе твоего счастья и твоей любви. До свиданія.

XXXII.
Баронесса де-Макюмеръ г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Мартъ 1826 г.

Какъ, дорогая, три мѣсяца я не писала тебѣ и не получала писемъ отъ тебя!.. Я болѣе виновата, нежели ты; я не отвѣчала тебѣ, но, насколько помнится, ты не обидчива. Макюмеръ и я приняли твое молчаніе за признакъ того, что ты соглашаешься на déjeuner, украшенный дѣтскими фигурами; очаровательная вещица сегодня же отправится въ Марсель; художники дѣлали ее цѣлые шесть мѣсяцевъ, поэтому, когда Фелипъ предложилъ мнѣ взглянуть на сервизъ, пока ювелиръ еще не уложилъ его, я мгновенно соскочила съ кровати. Въ эту минуту я вспомнила, что мы не разговаривали съ тобой съ тѣхъ поръ, какъ я получила твое письмо, читая которое почувствовала себя матерью вмѣстѣ съ тобою.

Ангелъ мой! Ужасный Парижъ — вотъ мое извиненіе; жду твоихъ оправданій. Свѣтъ — это пропасть. Вѣдь я тебѣ уже говорила, что въ Парижѣ можно быть только парижанкой. Свѣтъ разбиваетъ всѣ чувства, беретъ все время; онъ готовъ былъ бы растерзать сердце человѣка, если бы тотъ обращалъ на него вниманіе. Какое совершенство — образъ Селимены въ «Мизантропѣ» Мольера! Она свѣтская женщина времени Людовика XIV, а также и современная свѣтская женщина; словомъ, Силимена свѣтская женщина всѣхъ эпохъ. Что сталось бы со мной безъ моей эгиды, безъ моей любви къ Фелипу? Сегодня утромъ, думая объ этомъ, я сказала ему, что онъ мой спаситель. Вечера мои наполнены праздниками, балами, концертами и спектаклями, но, возвращаясь домой, я нахожу радости любви и ея безумства, отъ которыхъ мое сердце расцвѣтаетъ, которыя залечиваютъ раны, нанесенныя ему свѣтомъ. Я обѣдаю дома только въ тѣ дни, когда къ намъ собираются люди, которые называются нашими друзьями; я сижу дома только въ мои пріемные дни. Мой день — среда. Я вступила въ борьбу съ маркизой д’Эспаръ и герцогиней Мофриньёзъ, а также со старой герцогиней Ленонкуръ. Мой домъ слыветъ интереснымъ. Я позволила ввести меня въ моду и вижу, что Фелипъ счастливъ моими успѣхами. Я отдаю ему всѣ утра, потому что съ четырехъ часовъ пополудни и до двухъ пополуночи я принадлежу Парижу. Макюмеръ превосходный хозяинъ дома: онъ такъ остороженъ и такъ серьезенъ, такъ истинно великодушенъ и такъ привлекателенъ, что, конечно, сумѣлъ бы внушить любовь той женщинѣ, которая вышла бы за него замужъ по разсчету. Мой отецъ и мать уѣхали въ Мадридъ. Людовикъ XVIII умеръ, и Карлъ X безъ труда исполнилъ просьбу герцогини; она увезла въ Испанію своего очаровательнаго поэта въ качествѣ второго секретаря посольства. Мой братъ, герцогъ Роторе, снисходитъ до того, что считаетъ меня развитой женщиной; графъ же де-Шолье обязанъ питать ко мнѣ вѣчную благодарность; мой отецъ передъ отъѣздомъ употребилъ мое состояніе на то, чтобы основать для него маіоратъ, заключающійся въ земляхъ, которыя даютъ ему сорокъ тысячъ франковъ; его бракъ съ m-lle де-Морсофъ изъ Турени совсѣмъ рѣшенъ. Король не желалъ, чтобы имя и титулы рода Ленонкуръ и де-Живри угасли; онъ повелѣваетъ моему брату принять фамилію, титулы и гербы Ленонкуровъ. Развѣ король Франціи могъ допустить, чтобы погибли эти прекрасные гербы и героическій девизъ: «Hadem semper monstramus!» M-lle де-Морсофъ, внучка и единственная наслѣдница герцога де-Ленонкуръ-Живри, какъ говорятъ, будетъ получать болѣе ста тысячъ ливровъ въ годъ. Мой отецъ просилъ только, чтобы гербъ Шолье помѣщался въ серединѣ щита герба Ленонкуровъ. Итакъ, мой братъ сдѣлается герцогомъ Ленонкуромъ. Молодой Морсофъ, который долженъ былъ наслѣдовать все это состояніе, умираетъ въ послѣднемъ градусѣ чахотки; его смерти ждутъ съ минуты на минуту. Будущей зимой, по окончаніи траура, состоится свадьба. Говорятъ, что въ лицѣ m-lle де-Морсофъ я пріобрѣту очаровательную родственницу. Итакъ, ты видишь, мой отецъ былъ правъ. Этотъ результатъ заставляетъ общество восхищаться мною; мой бракъ объясняется. Въ память своего расположенія къ бабушкѣ, Талейранъ покровительствуетъ Фелипу; нашъ успѣхъ полонъ. Сперва свѣтъ сильно порицалъ меня, теперь же хвалитъ. И я царю въ томъ Парижѣ, въ которомъ около двухъ лѣтъ тому назадъ имѣла такъ мало значенія. Макюмеръ видитъ, что всѣ завидуютъ ему, такъ какъ я самая остроумная женщина въ Парижѣ. Ты знаешь, что въ Парижѣ есть, по крайней мѣрѣ, двадцать «самыхъ остроумныхъ женщинъ». Одни мужчины воркуютъ мнѣ любовныя фразы, другіе довольствуются тѣмъ, что выражаютъ свое чувство многозначительными или ревнивыми взглядами. Право, подобный концертъ страсти и восхищенія приноситъ намъ такое постоянное удовлетвореніе тщеславія, что теперь я понимаю, почему женщины дѣлаютъ страшныя затраты, желая упиться этими непрочными и преходящими удовольствіями. Свѣтское торжество опьяняетъ гордость, тщеславіе, самолюбіе, словомъ, всѣ стороны нашего «я».

Вѣчное обоготвореніе такъ сильно кружитъ голову, что я не удивляюсь, видя, что среди постояннаго веселья женщины дѣлаются забывчивыми и легкомысленными эгоистками. Свѣтъ туманитъ умъ. Живя въ немъ, женщина расточаетъ цвѣты своей души, свое драгоцѣнное время, свои самыя великодушныя усилія въ угоду людямъ, отвѣчающимъ ей завистью, платящимъ ей поддѣльной монетой фразъ, комплиментовъ и лести за золото ея мужества, жертвъ, старанія украсить себя, одѣться и быть остроумной, привѣтливой и милой. Знаешь, какъ невыгодны такія сдѣлки, знаешь, какъ тебя обкрадываютъ, однако, не отступаешь назадъ. Ахъ, прелестная козочка, какъ иногда жаждешь дружескаго сердца, какъ драгоцѣнны для меня любовь и преданность Фелипа! Какъ я тебя люблю! Съ какимъ наслажденіемъ я готовлюсь ѣхать въ Шантеплёръ отдыхать отъ комедій, разыгрывающихся въ улицѣ Бакъ и въ другихъ парижскихъ гостиныхъ! Ну, перечитавъ твое письмо, я въ двухъ словахъ обрисую тебѣ этотъ адскій рай — Парижъ, сказавъ, что свѣтской женщинѣ невозможно: быть матерью.

До скораго свиданія, дорогая; мы проведемъ недѣлю въ замкѣ и будемъ у тебя около десятаго мая. Итакъ, мы снова увидимся послѣ болѣе нежели двухгодовой разлуки! Сколько перемѣнъ! Мы обѣ женщины: я самая счастливая изъ любовницъ, ты счастливѣйшая мать на свѣтѣ. Хотя я не писала тебѣ, моя любовь, но я не забывала о тебѣ. А что мой крестникъ, эта обезьянка? Онъ все еще милъ? Дѣлаетъ ли онъ мнѣ честь? Вѣдь ему скоро будетъ девять мѣсяцевъ. Я хотѣла бы видѣть его первые шаги; но Макюмеръ говоритъ, что рано развивающіяся дѣти начинаютъ ходить въ десятимѣсячномъ возрастѣ. Итакъ, мы будемъ кроить нагруднички въ стилѣ Блезуа. Посмотрю, правда ли, что ребенокъ портитъ талію! P. S. Если ты мнѣ напишешь, чудная мать, пиши въ Шантеплёръ, я уѣзжаю.

XXXIII.
Г-жа де-л’Эсторадъ баронессѣ де-Макюмеръ.

Ну, дитя мое, если ты когда-нибудь станешь матерью, ты увидишь, можно ли писать въ теченіе двухъ первыхъ мѣсяцевъ кормленія. Моя англичанка-няня Мэри и я все время на-сторожѣ. Правда, я не сказала еще тебѣ, что все дѣлаю сама. До рожденія я собственными руками сшила приданое малютки, сама вышила и отдѣлала его чепчики. Я, моя милочка, раба днемъ и ночью. Арманъ-Луи сосетъ, когда ему захочется, а ему всегда хочется молока; потомъ ему такъ часто нужно перемѣнять пеленки, мыть его, одѣвать; я такъ люблю, чтобы ребенокъ спалъ на моихъ рукахъ, я столько пою ему, а въ хорошую погоду такъ много гуляю съ нимъ, что у меня остается очень мало времени на свою собственную особу. Словомъ, у тебя былъ свѣтъ, а у меня мой ребенокъ, нашъ ребенокъ. Какая богатая, полная жизнь! О, моя дорогая, я жду тебя, ты пріѣдешь! Но я боюсь, что у Армана начнутъ рѣзаться зубки и ты найдешь, что онъ много кричитъ и плачетъ. До сихъ поръ онъ плакалъ немного, потому что я всегда съ нимъ. Дѣти плачутъ только отъ того, что они имѣютъ потребности, которыхъ не угадываетъ никто. Я же постоянно слѣжу за моимъ мальчикомъ.

О, ты, дитя, какъ расширилось мое сердце въ теченіе того времени, въ которое ты старалась умалить свое, отдавая его на служеніе свѣту. Я жду тебя съ нетерпѣніемъ отшельника. Мнѣ хочется слышать твое мнѣніе о л’Эсторадѣ, какъ ты, безъ сомнѣнія, желаешь, знать понравится ли мнѣ Макюмеръ. Напиши мнѣ съ мѣста вашей послѣдней остановки. Мои хотятъ выѣхать навстрѣчу знатнымъ гостямъ. Пріѣзжай же, царица Парижа, пріѣзжай въ нашу бѣдную усадьбу, гдѣ тебя встрѣтитъ любовь.

ХХХІV.
Г-жа де-Макюмеръ виконтессѣ де-л’Эсторадъ.

Апрѣль 1826.

Надпись на моемъ письмѣ скажетъ тебѣ, дорогая, что моя просьба увѣнчалась успѣхомъ. Твой свекоръ — графъ де-л’Эсторадъ. Я не хотѣла уѣхать изъ Парижа, не получивъ того, чего ты хотѣла. Я пишу тебѣ въ присутствіи хранителя печатей, который пришелъ сказать мнѣ, что приказъ готовъ.

До скораго свиданія.

XXXV.
Баронесса де-Макюмеръ виконтессѣ де-л’Эсторадъ.

Марсель, іюль.

Тебя удивитъ мой внезапный отъѣздъ и я стыжусь его, но такъ какъ я прежде всего правдива и очень люблю тебя, то и объясню тебѣ все въ четырехъ словахъ. Я страшно страдала отъ ревности. Фелипъ слишкомъ много смотрѣлъ на тебя. Вы постоянно разговаривали съ нимъ, сидя у подножія скалы, и въ это время я переживала адскія муки. Такое положеніе вещей портило мнѣ характеръ, дѣлало меня злой. Твоя чисто испанская красота должна была напоминать ему его родину и Марію Эредіа, къ которой я его ревную, такъ какъ я ревную его и къ прошлому. Твои чудные черные волосы, твои каріе глаза, лобъ, на которомъ материнскія радости оттѣнили твои краснорѣчивыя прошедшія страданія, свѣжесть южной кожи, которая бѣлѣе моей кожи блондинки, роскошь формъ, грудь, блестящая среди кружевъ, точно восхитительный плодъ, къ которому прижимался мой прелестный крестникъ, все вмѣстѣ мучило мнѣ зрѣніе и сердце. Напрасно я то украшала свои волосы васильками, то оттѣняла безцвѣтность моихъ бѣлокурыхъ косъ пунцовыми лентами, все это блѣднѣло передъ тою Рене, которую я не ожидала встрѣтить въ этомъ оазисѣ.

Вдобавокъ, Фелипъ слишкомъ завидовалъ, что у тебя есть этотъ ребенокъ, котораго я просто ненавидѣла но временамъ. Да, мнѣ хотѣлось, чтобы дерзкая жизнь, которая наполняетъ твой домъ, оживляетъ его, кричитъ и смѣется въ немъ, принадлежала мнѣ. Въ глазахъ Макюмера я прочла сожалѣніе, и это заставило меня проплакать двѣ ночи тайкомъ отъ него. Я переживала пытку. Ты слишкомъ красивая женщина и слишкомъ счастливая мать, чтобы я могла оставаться у тебя. Ахъ, лицемѣрка, и ты еще жаловалась! Прежде всего твой л’Эсторадъ очень милъ, онъ отлично разговариваетъ; его черные съ просѣдью волосы красивы; у него чудные глаза и въ его манерахъ южанина есть что-то, привлекающее душу. По всему, что я видѣла, онъ, конечно, рано или поздно будетъ депутатомъ отъ устьевъ Роны. Луи займетъ хорошее мѣсто въ палатѣ, потому что въ вопросахъ, касающихся вашего честолюбія, я остаюсь къ вашимъ услугамъ. Несчастія изгнанія придали ему спокойствіе и степенность, которыя мнѣ кажутся половиной политическаго искусства. Я полагаю, дорогая, что государственному мужу нужно только казаться серьезнымъ. Вотъ и Фелипу я говорю, что онъ долженъ быть великимъ общественнымъ дѣятелемъ.

Удостовѣрившись въ твоемъ счастьѣ, я, довольная, лечу въ мой милый замокъ Шантеплёръ; пусть Фелипъ сдѣлается тамъ отцомъ; я не приму тебя до тѣхъ поръ, пока у меня не будетъ такого же прелестнаго ребенка, какъ твой Арманъ. Брани меня, какъ хочешь, я глупа, неблагородна, нелѣпа. Увы, женщина всегда дѣлается такой, когда она ревнуетъ. Я не сержусь на тебя, но я страдала, и прости меня, что мнѣ захотѣлось избавиться отъ муки. Останься я еще два дня и я сдѣлала бы какую-нибудь глупость. Да, я поступила, бы нехорошо. Несмотря на ярость, истерзавшую мнѣ сердце, я счастлива, что побывала у васъ, счастлива, что видѣла тебя такой прекрасной и здоровой матерью, оставшейся мнѣ подругой, несмотря на свои материнскія радости, какъ я осталась твоей подругой среди моей любви. Въ Марсели, въ двухъ шагахъ отъ васъ, я уже горжусь тобой, горжусь тѣмъ, что ты будешь благородной матерью семейства. Какъ разумно ты угадала твое призваніе. Да, мнѣ кажется, ты болѣе рождена быть матерью, нежели любящей женщиной; я же, напротивъ, болѣе создана для любви, нежели для материнства. Нѣкоторыя женщины не могутъ быть ни матерями, ни любовницами: онѣ слишкомъ некрасивы или слишкомъ тупы для этого. Хорошая мать и супруга-любовница должны въ каждую минуту жизни выказывать умъ, разсудительность, должны при каждомъ удобномъ случаѣ обнаруживать самыя восхитительныя женскія достоинства. О, я много наблюдала за тобой — не значитъ ли это, моя кисынька, что я тобой любовалась? Да, твои дѣти будутъ счастливы и хорошо воспитаны; ихъ будетъ обнимать твоя нѣжность, ласкать свѣтъ твоей души.

Скажи Луи правду о причинѣ моего отъѣзда, но придумай благовидный предлогъ для его отца (который, кажется, вашимъ управляющимъ) и главное для твоихъ родныхъ (сущей семьи Гарлоу, съ прибавкой провансальскаго духа). Фелипъ еще не знаетъ изъ-за чего я уѣхала, и никогда не узнаетъ этого. Если онъ меня спроситъ, я придумаю что-нибудь. Вѣроятно, я скажу ему, что ты ревновала Луи ко мнѣ. Прости мнѣ эту маленькую ложь. Прощай, я пишу тебѣ второпяхъ, такъ какъ хочу, чтобы ты получила это письмо за твоимъ завтракомъ. Почтовый кучеръ, который взялся тебѣ его доставить, сидитъ и поетъ въ ожиданіи. Поцѣлуй отъ меня моего маленькаго милаго крестника. Пріѣзжай въ Шантеплёръ въ октябрѣ, я буду совершенно одна, такъ какъ Макюмеръ уѣдетъ въ сардинское имѣніе, гдѣ онъ хочетъ сдѣлать нѣкоторыя улучшенія. По крайней мѣрѣ, таковы его теперешнія намѣренія; однако, предполагать что-либо съ его стороны — фатовство; поэтому онъ всегда тревожится, говоря мнѣ о своихъ планахъ. До свиданія.

ХXXVI.
Виконтесса де-л’Эсторадъ баронессѣ де-Макюмеръ.

Моя дорогая, мы невыразимо удивились, когда во время завтрака намъ сказали о вашемъ отъѣздѣ, въ особенности же была поражена я, когда кучеръ, отвозившій васъ въ Марсель, передалъ мнѣ твое безумное письмо. Ахъ, ты, злая, вѣдь въ этихъ разговорахъ на скамьѣ Луизы только и толковалось, что о твоемъ счастьѣ, и ты сердилась напрасно. Ingrata! Я приговариваю тебя къ наказанію вернуться сюда по первому же моему требованію. Въ отвратительномъ письмѣ, которое ты нацарапала на бумагѣ изъ гостинницы, ты не сказала мнѣ, гдѣ вы остановитесь, поэтому мнѣ приходится писать тебѣ въ Шантеплёръ.

Послушай же меня, названная сестра, и прежде всего помни, что я хочу, чтобы ты была счастлива. Твой мужъ, моя Луиза, обладаетъ великой глубиной души и ума, которыя внушають къ нему такое же почтеніе, какъ и его прирожденная серьезность и благородство его манеръ; въ его некрасивомъ, но умномъ лицѣ и въ бархатномъ взглядѣ кроется поистинѣ царственная сила, поэтому я не сразу могла стать съ нимъ въ простыя отношенія, безъ которыхъ трудно наблюдать другъ за другомъ. Этотъ человѣкъ былъ первымъ министромъ и онъ обожаетъ тебя, какъ обожаетъ Бога, слѣдовательно, онъ умѣетъ скрывать свои чувства, чтобы поймать секреты, скрытые въ пучинѣ души этого дипломата, подъ скалами его сердца; мнѣ слѣдовало выказать и ловкость, и хитрость. Однако, я кончила тѣмъ, что открыла, безъ его вѣдома, множество вещей, о существованіи которыхъ моя милочка даже не подозрѣваетъ. Изъ насъ двоихъ я — Разсудокъ, а Ты — Воображеніе, я — суровый Долгъ, ты — безумная Любовь. Этотъ духовный контрастъ существовалъ только для насъ двоихъ, но судьба пожелала наложить его отпечатокъ и на наши два существованія. Я скромная сельская виконтесса, до крайности честолюбивая и обязанная вести свою семью по пути благосостоянія; между тѣмъ свѣтъ хорошо знаетъ Макюмера, бывшаго герцога де-Соріа; ты же герцогиня по рожденію, царишь надъ Парижемъ, въ которомъ трудно царствовать даже королямъ. У тебя прекрасное состояніе; Макюмеръ, конечно, удвоитъ его, если онъ приведетъ въ исполненіе свои намѣренія эксплоатировать сардинское имѣніе, извѣстное въ Марсели. Сознайся, что если ужь одна изъ насъ двоихъ могла бы завидовать другой, такъ это я. Но поблагодаримъ Бога за то, что у каждой изъ насъ сердце настолько благородно, что наша дружба стоитъ выше подобной вульгарной мелочности. Я знаю, тебѣ стыдно, что ты уѣхала отъ меня. Однако, несмотря на твое бѣгство, я заставлю тебя выслушать все, что я хотѣла тебѣ. сказать сегодня подъ скалой. Итакъ, умоляю тебя, прочти внимательно мое письмо, потому что въ немъ идетъ болѣе рѣчи о тебѣ, нежели о твоемъ мужѣ, хотя онъ занимаетъ большое мѣсто въ моемъ нравоученіи.

Прежде всего, моя милочка, ты его не любишь. Не пройдетъ и двухъ лѣтъ, какъ обожаніе сарацина утомитъ тебя. Ты никогда не увидишь въ Фелипѣ мужа; онъ всегда останется твоимъ любовникомъ, которымъ ты будешь беззаботно играть, какъ играютъ своими возлюбленными всѣ женщины. Нѣтъ, онъ не внушаетъ тебѣ уваженія, ты не питаешь къ нему глубокаго почтенія, глубокой, полной боязни нѣжности, живущей въ сердцѣ истинно любящей женщины къ человѣку, въ которомъ она видитъ своего Бога. О, я изучила любовь, мой ангелъ, и не разъ я зондировала свое сердце. Присмотрѣвшись къ тебѣ, я могу сказать: ты его не любишь. Да, дорогая царица Парижа, какъ всѣ королевы, ты хотѣла бы, чтобы съ тобой обращались, какъ съ гризеткой, ты хотѣла бы, чтобы тебя подавляли силой, чтобы тебя увлекалъ силачъ, который вмѣсто обожанія сдавливалъ бы тебѣ руку во время сцены ревности! Макюмеръ такъ любитъ тебя, что онъ не способенъ бранить тебя или отказывать тебѣ въ чемъ-либо. Одинъ твой взглядъ, одно твое вкрадчивое слово заставляютъ растаять самыя твердыя его рѣшенія. Рано или поздно ты начнешь его презирать за то, что онъ слишкомъ любитъ тебя. Увы, онъ балуетъ мою Луизу такъ же, какъ я баловала ее, когда мы были въ монастырѣ, потому что ты принадлежишь къ числу самыхъ обольстительныхъ женщинъ и обладаешь очаровательнымъ умомъ. Ты очень правдива, между тѣмъ свѣтъ нерѣдко требуетъ, чтобы мы лгали для нашего же собственнаго счастія, но ты никогда не опустишься до лжи. Такъ, напримѣръ, свѣтъ требуетъ, чтобы женщина не показывала власти надъ мужемъ. Говоря языкомъ общества, мужъ не долженъ казаться любовникомъ своей жены, если онъ ее любитъ, какъ любовникъ, а жена не должна играть роли возлюбленной. Вы оба отступаете отъ этого правила. Мое дитя, судя о свѣтѣ по твоимъ же словамъ, я вижу, что онъ менѣе всего прощаетъ людямъ счастье; мы должны прятать отъ него наше блаженство. Далѣе, между любовниками существуетъ равенство, которое, какъ мнѣ кажется, никогда не должно проглядывать въ отношеніяхъ мужа и жены, иначе произойдетъ соціальная неурядица и множество непоправимыхъ несчастій. Ничтожный мужчина ужасная вещь; но еще ужаснѣе мужчипа уничтоженный. Черезъ нѣсколько времени ты превратишь Макюмера въ тѣнь человѣка; у него не будетъ воли, онъ перестанетъ быть самимъ собой, превратится въ неодушевленный предметъ, сдѣланный но твоему образцу. Ты до такой степени ассимилируешь его, что въ вашемъ супружествѣ явится только одно существо и оно необходимымъ образомъ будетъ неполнымъ. Это тебя заставитъ страдать, но когда у тебя откроются глаза, окажется, что бѣда уже непоправима. Несмотря на всѣ наши старанія, нашъ полъ никогда не пріобрѣтетъ качествъ, служащихъ отличительными чертами мулсчинъ; а эти качества не только нужны, по даже прямо необходимы для семьи. Хотя Макюмеръ ослѣпленъ тобою, онъ все же видитъ это будущее; онъ чувствуетъ, что любовь унижаетъ его. Его путешествіе въ Сардинію доказываетъ мнѣ, что онъ хочетъ, при помощи этой временной разлуки, попытаться снова стать самимъ собой. Ты безъ колебанія пользуешься властью, которую тебѣ дала любовь. Твое владычество виднѣется въ каждомъ твоемъ жестѣ, въ каждомъ взглядѣ и въ каждомъ звукѣ твоего голоса. О, дорогая, ты, какъ говорила тебѣ твоя мать, безумная куртизанка, конечно, ты видѣла, что я гораздо выше Луи, но слышала ли ты, чтобы я противорѣчила ему? Не кажусь ли я женщиной, которая, повидимому, уважаетъ его, какъ главу семьи? Лицемѣріе — скажешь ты. Только въ уединеніи и сумракѣ спальни даю я ему, необходимые, по моему мнѣнію, совѣты, высказываю ему свои мнѣнія или взгляды. Однако, даю тебѣ слово, что и тогда я не стараюсь показывать ему своего превосходства. Если бы втайнѣ, какъ и явно, я не оставалась его покорной женой, онъ пересталъ бы вѣрить въ себя. Дорогая, благотворительность тогда совершенна, когда благодѣтель такъ стушевывается, что получившій помощь не считаетъ себя ниже оказавшаго ее; и такое скрытое самоотреченіе влечетъ за собою безконечныя радости. Поэтому я гордилась тѣмъ, что обманула тебя, и ты мнѣ наговорила комплиментовъ по поводу Луи. Впрочемъ, благоденствіе, счастіе и надежда вернули ему все, что несчастіе, нужда, одиночество и сомнѣніе отняли отъ него. Итакъ, по моимъ наблюденіямъ, я нахожу, что ты любишь Фелипа для себя, а не для него. Есть доля правды въ словахъ твоего отца, сказавшаго, что твой эгоизмъ свѣтской женщины только прикрытъ цвѣтами весны любви. Ахъ, мое дитя, нужно очень любить тебя, чтобы найти силу высказать тебѣ такія жестокія, истины! Обѣщай мнѣ никогда, ни однимъ словомъ не обмолвиться барону о томъ, что я сейчасъ скажу и я передамъ тебѣ окончаніе одного изъ нашихъ разговоровъ съ нимъ. Мы на всѣ лады пѣли тебѣ хвалы, такъ какъ онъ видѣлъ, что я люблю тебя, какъ любимую сестру. Вскорѣ я незамѣтно перевела его на почву откровенности и сказала:

— Луиза еще не боролась съ жизнью; судьба обращается съ нею, какъ съ балованнымъ ребенкомъ, и быть можетъ, она была бы несчастна, если бы вы не сумѣли такъ же сдѣлаться для нея отцомъ, какъ стали ея возлюбленнымъ.

— А развѣ это въ моихъ силахъ? — сказалъ Фелипъ.

Онъ внезапно замолчалъ, какъ человѣкъ, замѣтившій пропасть, въ которую ему суждено упасть. Съ меня было довольно этого восклицанія; если бы ты не уѣхала, онъ черезъ нѣсколько дней высказался бы яснѣе.

Мой ангелъ, когда этотъ человѣкъ потеряетъ силу, когда онъ насытится наслажденіемъ, когда онъ сочтетъ себя, не говорю павшимъ, но потерявшимъ чувство собственнаго достоинства, упреки его совѣсти вселятъ въ него раскаяніе, оскорбительное для тебя, такъ какъ ты будешь видѣть, что ты виновата во всемъ. Ты станешь презирать человѣка, уважать котораго не научишься. Подумай: презрѣніе первая форма ненависти женщины. Твое сердце благородно, поэтому ты всегда будешь помнить жертвы Фелипа; но, въ нѣкоторомъ родѣ угостивъ тебя самимъ собою, во время перваго пира, ему ничего не останется предложить тебѣ потомъ, а горе тому мужчинѣ или женщинѣ, которые своей угодливости пресыщаютъ любимое существо. Все сказано. Къ нашему стыду или къ нашей чести, не знаю, но мы требовательны только относительно любящаго насъ человѣка!

О, Луиза, перемѣнись, еще есть время! Поступай съ барономъ, какъ я поступаю съ Луи, и тебѣ удастся вызвать льва, скрывающагося въ душѣ этого высокоодареннаго человѣка. Можно подумать, что ты мстишь ему за то, что онъ такъ высокъ. Неужели ты не будешь гордиться своею властью надъ нимъ, если употребишь ее не въ свою пользу, а на то, чтобы сдѣлать генія изъ человѣка съ великими задатками, какъ я дѣлаю человѣка изъ самой обыкновенной натуры?

Если бы ты осталась у насъ въ деревнѣ, я все-таки написала бы тебѣ это письмо; я побоялась бы твоей горячности и твоего ума и не рѣшилась бы вступить съ тобой въ устное объясненіе. Между темъ, я знаю, что, читая его, ты подумаешь о своей будущности. Душа моя, у тебя есть все для счастья, не порти же своего блаженства. Въ ноябрѣ возвратись въ Парижъ, свѣтскія заботы и свѣтскія развлеченія, на которыя я прежде жаловалась, необходимы для вашего существованія, быть можетъ, слишкомъ интимнаго. Замужняя женщина должна по своему кокетничать. Мать семейства, которая не заставляетъ ожидать себя, рискуетъ надоѣсть. Если у меня будетъ много дѣтей, а этого я желаю для моего счастья, я даю тебѣ слово, что по достиженіи ими извѣстнаго возраста я ежедневно буду оставлять ихъ на нѣсколько часовъ. Нужно, чтобы тебя ожидали, даже если дѣло идетъ о твоихъ дѣтяхъ. До свиданія, дорогая ревнивица, Знаешь ли, обыкновенной женщинѣ польстило бы, что она вызвала въ тебѣ это движеніе ревности. Меня же оно опечалило, потому что во мнѣ живетъ только мать и искренняя подруга. Тысяча нѣжностей. Говори все, что ты хочешь, для объясненія твоего отъѣзда: если ты не увѣрена въ Фелипѣ, я увѣрена въ Луи.

XXXVIІ.
Баронесса де-Макюмеръ виконтессѣ де-л’Эсторадъ.

Генуя.

Моя дорогая, мнѣ пришла фантазія посмотрѣть на Италію и я въ восторгѣ, что увезла туда Фелипа. Онъ отложилъ осуществленіе своихъ плановъ относительно Сардиніи.

Италія меня очаровываетъ и восхищаетъ. Здѣшнія церкви, а въ особенности капеллы, имѣютъ здѣсь такой кокетливый и любовный видъ, что, я думаю, при видѣ ихъ, протестантка охотно перешла бы въ католичество. Дворъ привѣтствовалъ Макюмера, поздравляя себя съ пріобрѣтеніемъ такого подданнаго. Если бы я захотѣла, Фелипъ могъ бы сдѣлаться сардинскимъ посланникомъ въ Парижѣ, потому что дворъ очарователенъ ко мнѣ. У меня мало времени писать тебѣ подробно; я разскажу все мое путешествіе, какъ только вернусь въ Парижъ. Здѣсь мы останемся всего недѣлю, затѣмъ черезъ Ливорно проѣдемъ во Флоренцію; мы проживемъ мѣсяцъ въ Тосканѣ и мѣсяцъ въ Неаполѣ, а въ ноябрѣ переселимся въ Римъ; оттуда заѣдемъ въ Венецію, въ которой проведемъ все время до пятнадцатаго декабря, и черезъ Миланъ и Туринъ вернемся въ Парижъ; это будетъ въ январѣ. Мы путешествуемъ, какъ двое влюбленныхъ. Благодаря новизнѣ мѣстъ, мы снова переживаема, ощущенія новобрачныхъ. Макюмеръ не зналъ Италіи и мы начали наше путешествіе съ чудной дороги по прибрежнымъ Альпамъ, которую словно выстроили феи. До свиданія, дорогая, не сердись, если я не буду писать тебѣ; во время путешествія я не могу найти ни одной свободной минуты. Я успѣваю только видѣть, чувствовать и наслаждаться нашими впечатлѣніями. Но говорить тебѣ о нихъ буду, когда они примутъ окраску воспоминанія.

XXXVIII.
Виконтесса де-л’Эсторадъ баронессѣ де-Макюмеръ.

Сентябрь.

Моя дорогая, въ замкѣ Шантеплёръ лежитъ довольно длинный отвѣтъ на письмо, которое ты мнѣ написала изъ Марсели. Ваше путешествіе новобрачныхъ совсѣмъ не уничтожаетъ опасеній, которыя я высказала въ немъ; я даже прошу тебя написать въ Невернэ, приказавъ переслать тебѣ мое письмо.

Министерство рѣшило распустить Палату. Если это несчастіеидля короны, которая должна была употребить послѣднюю сессію преданной ей Палаты для того, чтобы издать законы, утверждающіе власть, это несчастіе и для насъ. Луи минетъ сорокъ лѣтъ только въ концѣ 1827 г. Къ счастью, мой отецъ соглашается сдѣлаться депутатомъ и во-время подастъ въ отставку.

Твой крестникъ учится ходить безъ крестной. Онъ очарователенъ и начинаетъ дѣлать хорошенькіе жесты, которые говорятъ мнѣ, что онъ не только сосущій органъ, что передо мной не только животная жизнь, но и человѣческая душа. Его улыбки полны мысли. Я была такой счастливой кормилицей, что отниму Армана въ декабрѣ. Достаточно кормить одинъ годъ. Дѣти, которыхъ слишкомъ долго не отнимаютъ, дѣлаются дураками. Я стою за народныя правила. Вѣроятно, ты, моя красивая блондиночка, имѣешь страшный успѣхъ въ Италіи.

XXXIX.
Баронесса де Макюмеръ виконтессѣ де-л’Эсторадъ.

Римъ, декабрь.

Я получила твое отвратительное письмо; по моей просьбѣ управляющій переслалъ его сюда. О, Рене… Но я избавляю тебя отъ всего, что подсказываетъ мнѣ мое негодованіе… Я разскажу тебѣ только о томъ, какія послѣдствія вызвало твое нравоученіе. Мы вернулись съ очаровательнаго вечера, даннаго въ нашу честь посланникомъ. Я сіяла тамъ самымъ яркимъ блескомъ и Макюмеръ вернулся, въ такомъ опьянѣніи отъ меня, что я тебѣ и описать не могу. И вотъ, дома я прочитала ему твой отвѣтъ; я читала и плакала, рискуя показаться Фелипу безобразной. Мой дорогой Абенсерагъ упалъ къ моимъ ногамъ, называлъ тебя пустой болтуньей. Онъ увелъ меня на балконъ занимаемаго нами дворца. Оттуда открывается часть Рима, стояла лунная ночь… Его рѣчи были достойны зрѣлища, представившагося нашимъ глазамъ. Такъ какъ мы уже говоримъ по-итальянски, его любовь, выраженная на этомъ мягкомъ и удобномъ для страсти языкѣ, показалась мнѣ дивной. Фелипъ говорилъ, что если бы даже ты оказалась пророкомъ, онъ предпочелъ бы провести со мною одну ночь счастья или одно изъ нашихъ восхитительныхъ утръ, нежели прожить цѣлую жизнь съ другою. Сообразно съ этимъ разсчетомъ, онъ уже прожилъ тысячу лѣтъ. Онъ повторялъ, что ему хочется, чтобы я осталась его возлюбленной, а для себя молилъ только одного положенія, положенія моего любовника. Онъ твердилъ, что онъ счастливъ и гордъ тѣмъ, что остается моимъ избранникомъ; что если бы къ нему явился Богъ и предложилъ ему прожить еще тридцать лѣтъ по твоей доктринѣ и имѣть пятерыхъ дѣтей, или же прожить всего пять лѣтъ, полныхъ нашей дорогой любви, онъ, не задумываясь, выбралъ бы, чтобы я его любила, какъ люблю теперь и за то съ восторгомъ умеръ бы черезъ пять лѣтъ. Онъ высказывалъ эти увѣренія шепотомъ; моя голова покоилась на его плечѣ. Вдругъ его прервалъ крикъ летучихъ мышей, вѣроятно, потревоженныхъ совой. Этотъ крикъ смерти произвелъ на меня такое ужасное впечатлѣніе, что я почти лишилась чувствъ и Фелипъ отнесъ меня на постель. Но успокойся! Хотя это предзнаменованіе отдалось въ моей душѣ, я сегодня чувствую себя отлично. Вставъ, я опустилась на колѣни передъ Фелипомъ и, смотря ему въ глаза, сжавъ руками его руки, сказала:

— Мой ангелъ, я ребенокъ и, можетъ быть, Рене права; можетъ быть, въ тебѣ я люблю только любовь. Знай же, по крайней мѣрѣ, что въ моемъ сердцѣ нѣтъ другого чувства, а слѣдовательно, я тебя люблю по своему. Если въ моихъ манерахъ, въ какихъ-либо мелочахъ моей жизни или въ мелкихъ проявленіяхъ моей души есть что-либо противное твоимъ желаніямъ и надеждамъ, скажи мнѣ это. Мнѣ будетъ пріятно слушаться тебя и слѣдовать указаніямъ свѣта твоихъ глазъ. Рене меня пугаетъ: она такъ любитъ меня.

Макюмеръ не могъ мнѣ отвѣтить: онъ заливался слезами. Я тебя благодарю, моя Рене; я не знала, до какой степени любитъ меня мой прекрасный, мой царственный Макюмеръ. Римъ — городъ любви. Когда люди испытываютъ страсть, они должны ѣхать въ Римъ наслаждаться любовью; искусство и Богъ дѣлаются здѣсь сообщниками влюбленныхъ. Въ Венеціи мы встрѣтимся съ герцогомъ и съ герцогиней де-Соріа. Если ты мнѣ захочешь написать, пиши въ Парижъ, такъ какъ мы черезъ три дня уѣзжаемъ изъ Рима. Вечеръ посланника былъ прощальнымъ привѣтствіемъ.

P. S. Дорогая дурочка, твое письмо доказало мнѣ, что ты только теоретически знаешь любовь. Слушай же, любовь — двигатель, всѣ слѣдствія котораго до того разнообразны, что ихъ нельзя подчинить какой бы то ни было теоріи. Это направлено противъ ученія моего дорогого доктора въ корсетѣ.

XL.
Графиня де-л’Эсторадъ баронессѣ де Макюмеръ.

Январь 1827 г.

Мой отецъ выбранъ, мой свекоръ умеръ, а у меня скоро опять родится ребенокъ. Вотъ самыя выдающіяся событія, которыми закончился прошлый годъ. Я это говорю сейчасъ же, чтобы поскорѣе разсѣять мрачное впечатлѣніе, которое на тебя произведетъ моя черная печать.

Моя милочка, твое письмо изъ Рима ужаснуло меня. Фелипъ дипломатъ, умѣющій притворяться, или мужъ, любящій тебя, какъ любитъ куртизанку человѣкъ, отдающій ей все свое состояніе, зная, что она обманываетъ его. Ну, довольно. Вы считаете меня пустой болтуньей, я замолчу. Но позволь мнѣ сказать тебѣ, что всматриваясь въ наши двѣ судьбы, я вывела одно жестокое правило, говорящее: «Хотите быть любимой? Не любите».

Дорогая, Луи получилъ орденъ Почетнаго Легіона въ то время, когда онъ былъ назначенъ членомъ генеральнаго совѣта. Съ тѣхъ поръ прошло почти три года; мой отецъ, котораго ты, вѣроятно, встрѣтишь въ Парижѣ во время сессій, просилъ для своего зятя слѣдующую степень ордена, сдѣлай одолженіе, похлопочи и позаботься о его маленькомъ дѣлѣ. Главное же не вмѣшивайся въ личныя заботы моего почтеннаго папаши, графа Мокомба, который хочетъ получить титулъ маркиза, сохрани всѣ твои милости для меня. Когда Луи сдѣлается депутатомъ, т. е. будущей зимой, мы пріѣдемъ въ Парижъ и поднимемъ тамъ на ноги все и всѣхъ, чтобы доставить ему какое-нибудь мѣсто, благодаря которому мы могли бы жить на жалованье моего мужа, откладывая всѣ наши доходы. Мой отецъ засѣдаетъ между центромъ и правой стороной; онъ проситъ только титула; нашъ родъ уже былъ знаменитъ во времена короля Рене; король Карлъ X не откажетъ Мокомбу. Но я боюсь, чтобы отцу не вздумалось просить какой-нибудь милости для моего младшаго брата. Если же ему не скоро удастся получить титулъ маркиза, онъ будетъ думать только о себѣ.

15 января.

Ахъ, Луиза, я прямо изъ ада. Я только потому рѣшаюсь заговорить съ тобой о моихъ страданіяхъ, что ты кажешься мнѣ моимъ вторымъ «я». Я не знаю, буду ли я еще когда-нибудь вспоминать объ этихъ роковыхъ пяти дняхъ? При словѣ «конвульсіи» дрожь охватываетъ меня, проникая до глубины моей души. Прошло не пять дней, а пять вѣковъ, полныхъ страданій. Пока мать не перенесла такой пытки, она не знаетъ, что значитъ слово «страданіе». Я «завидовала» тебѣ въ томъ, что у тебя нѣтъ дѣтей. По одному этому ты можешь судить, до какого безумія я дошла.

Наканунѣ ужаснаго дня стояла тяжелая, почти жаркая погода и мнѣ показалось, что духота дурно подѣйствовала на моего маленькаго Армана. Онъ, обыкновенно такой кроткій и ласковый, капризничалъ; Арманъ кричалъ изъ-за всего, начиналъ играть и ломалъ свои игрушки. Можетъ быть, всѣ болѣзни выражаются у дѣтей перемѣной настроенія. Я замѣчала его странную злобу и видѣла, что Арманъ то краснѣлъ, то блѣднѣлъ, но приписывала это тому, что у него выходило сразу четыре зуба. Я положила его спать къ себѣ въ комнату и постоянно просыпалась. Ночью у него былъ маленькій жаръ, который не обезпокоилъ меня; я и лихорадку приписала прорѣзыванію зубовъ. Подъ утро онъ сказалъ: «Мама» и жестомъ попросилъ пить, но его голосъ прозвучалъ такъ рѣзко, а рука сдѣлала такое судорожное движеніе, что кровь застыла въ моихъ жилахъ. Я соскочила съ кровати, чтобы приготовить для малютки сахарной воды. Суди же о моемъ ужасѣ; когда я поднесла Арману чашку, онъ не пошевелился; бѣдняжка повторялъ только: «Мама» и его голосъ уже не былъ голосомъ. Я взяла его ручку, но она не сгибалась, застыла. Тогда я приставила чашку къ губамъ моего мальчика. Бѣдный малютка сдѣлалъ нѣсколько ужасныхъ судорожныхъ глотковъ и вода страннымъ образомъ зажурчала въ его горлѣ, наконецъ, онъ отчаянно схватился за меня и я увидѣла, что его глазки, которые влекла какая-то внутренняя сила, побѣлѣли; всѣ члены Армана потеряли эластичность. Я страшно закричала. Пришелъ Луи. «Доктора, доктора! Онъ умираетъ!» крикнула я. Мужъ ушелъ; мой бѣдный Арманъ, цѣпляясь за меня, еще разъ повторилъ: «Мама, мама!» Послѣ этой минуты онъ уже пересталъ помнить, что у него есть мать. Хорошенькія жилки на его лобикѣ надулись; у него начались судороги. Цѣлый часъ держала я его на рукахъ. Этотъ розовый и бѣленькій ребенокъ, этотъ цвѣтокъ, составлявшій мою гордость и радость, сталъ жесткимъ, какъ дерево… А его глаза!.. Я дрожу, вспоминая о нихъ. Мой хорошенькій Арманъ почернѣлъ, сморщился въ какую-то мумію. Пріѣхали доктора, они стояли, точно зловѣщія птицы, вселяя въ меня ужасъ. Одинъ говорилъ о воспаленіи мозга, другой объ обычныхъ дѣтскихъ конвульсіяхъ. Медикъ нашего кантона казался мнѣ самымъ благоразумнымъ, потому что онъ не прописывалъ ничего. «Зубы», говорилъ второй докторъ. «Воспаленіе», повторялъ первый, наконецъ, они рѣшили приставить піявокъ къ шейкѣ моего мальчика и положить ледъ на его голову. Быть рядомъ и видѣть черный и синій трупъ, неподвижный и нѣмой, вмѣсто живого шумнаго созданьица!

Я потеряла голову и нервно захохотала, увидѣвъ, что піявки кусаютъ хорошенькую шейку, которую я такъ много цѣловала, что эту хорошенькую головку покрываетъ пузырь со льдомъ. Дорогая, ему пришлось остричь прелестные волосы, которыми мы съ тобой такъ любовались, которые ты постоянно гладила. Судороги повторялись черезъ десять минутъ, какъ это было и съ моими предродовыми болями, и бѣдный малютка корчился, то блѣднѣя, то синѣя. Его мягкіе члены стучали другъ о друга, издавая сухой звукъ, точно одеревенѣвъ. Это безчувственное созданіе недавно улыбалось мнѣ, говорило со мной, называло «мамой». При этой мысли страшное страданіе наполняло мою душу, волнуя ее, какъ ураганъ, возмущающій море; я чувствовала, что всѣ узы, соединяющія ребенка съ сердцемъ матери, страшно колебались. Моя мать, которая, быть можетъ, пришла бы мнѣ на помощь, дала бы мнѣ какой-нибудь совѣтъ или сказала бы мнѣ нѣсколько словъ утѣшенія, уѣхала въ Парижъ. Мнѣ кажется, матери знаютъ о судорогѣ больше, нежели доктора. Четыре дня и четыре ночи продолжались неизвѣстность и опасенія, которыя едва не убили меня; наконецъ, доктора рѣшили употребить какую-то ужасную разъѣдающую мазь. О, растравлять тѣло моего Армана, который пять дней тому назадъ игралъ, смѣялся, старался сказать: «Мама крестная!» Я отказалась, хотѣла довѣриться природѣ. Луи бранилъ меня: онъ вѣритъ въ докторовъ. Мужчина — всегда мужчина. Въ этой ужасной болѣзни бываютъ минуты, похожія на смерть; и во время одного изъ такихъ мгновеній средство, казавшееся мнѣ прежде ненавистнымъ, представилось моему уму единственнымъ спасеніемъ для Армана. Моя Луиза, его кожа была такъ суха, такъ груба и жестка, что мазь не подѣйствовала. Тогда я стала плакать и плакала такъ долго, что все изголовье его кроватки омочилось моими слезами. А доктора обѣдали! Увидѣвъ, что я одна, я освободила мое дитя отъ всѣхъ медицинскихъ средствъ и, какъ безумная, прижала его къ своей груди. Я приложила мой лобъ къ его головкѣ, прося Бога отдать ему мою жизнь и стараясь сообщить бѣдняжкѣ мои силы. Такъ я продержала его въ теченіе нѣсколькихъ мгновеній, желая умереть съ моимъ Арманомъ, чтобы не разлучаться съ нимъ ни въ жизни, ни въ смерти. Моя дорогая, я почувствовала, что его члены немножко согнулись, судорога ослабѣла, мое дитя двинулось, ужасный и зловщій цвѣтъ его лица исчезъ. Я закричала, какъ въ ту минуту, когда Арманъ заболѣлъ. Пришли доктора, я имъ показала малютку.

— Онъ спасенъ, — сказалъ старшій изъ нихъ.

О, какія слова, какая музыка. Небеса растворились для меня. Дѣйствительно черезъ два часа Арманъ ожилъ, но я была уничтожена. Только цѣлебный бальзамъ радости спасъ меня отъ какой-нибудь болѣзни. О, Боже мой, какими страданіями привязываешь Ты дитя къ матери. Какіе гвозди вбиваешь ты въ ея сердце, чтобы оно не отпадало отъ нея. Неужели я была еще недостаточно преданной матерью, я, которую первый лепетъ этого ребенка, его первые шаги заставляли плакать отъ радости; я, которая по цѣлымъ часамъ изучала его, чтобы хорошенько исполнять мои обязанности и учиться сладкому ремеслу матери! Неужели было нужно причинить этотъ ужасъ, показать эти страшные образы той, которая сдѣлала изъ своего ребенка кумиръ. Въ ту минуту, когда я тебѣ пишу, нашъ Арманъ играетъ, кричитъ, смѣется.

Я стараюсь отыскать причину ужасной дѣтской болѣзни, думая о своей беременности. Прорѣзаніе ли это зубовъ? Особая ли работа, происходящая въ мозгу? Или, быть можетъ, дѣти, подверженныя конвульсіямъ, имѣютъ какой-нибудь недостатокъ въ нервной системѣ? Все это тревожитъ меня, думаю ли я о настоящемъ или о будущемъ. Нашъ деревенскій докторъ говоритъ, что причиной болѣзни Армана было нервное раздраженіе, вызванное прорѣзываніемъ зубовъ. Я отдала бы всѣ свои зубы за то, чтобы у Армана они уже вышли. Когда я вижу, что среди воспаленной десны показывается одна изъ этихъ маленькихъ жемчужинъ, я теперь чувствую холодный потъ. Героизмъ, съ которымъ страдалъ мой ангелочекъ, доказываетъ, что у него будетъ мой характеръ; онъ смотрѣлъ на меня взглядомъ, разрѣзывавшимъ мнѣ сердце. Медицина плохо знаетъ причины столбняковъ, которые проходятъ такъ же скоро, какъ начинаются, которыхъ нельзя ни предупреждать, ни останавливать. Повторяю, вѣрно одно: видъ ребенка, сведеннаго судорогой — адъ для матери. Съ какимъ жаромъ я цѣлую его. О, какъ долго держу я его на рукахъ, вынося во время прогулокъ. Черезъ шесть недѣль я должна родить, и это прибавляло новое горе къ пыткѣ, которую я перенесла: я боялась нерожденнаго ребеночка. До свиданія, моя любимая Луиза. Не желай имѣть дѣтей. Вотъ мое послѣднее слово.

XLI.
Баронесса де-Макюмеръ г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Парижъ.

Бѣдный ангелъ, и я, и Макюмеръ простили тебѣ твою недоброту, узнавъ, какъ ты страдала. Я дрожала, я мучилась, читая описаніе этой двойной пытки и теперь менѣе печалюсь о томъ, что я не мать. Спѣшу сообщить тебѣ, что просьба Луи исполнена и онъ можетъ носить розетку. Тебѣ хотѣлось имѣть дѣвочку, вѣроятно, у тебя будетъ дочь, счастливая Рене. Свадьба моего брата съ m-elle де-Морсофъ произошла, когда мы вернулись. Нашъ очаровательный король, поистинѣ замѣчательно добрый, далъ моему брату право на преемничество относительно званія перваго камергера; теперь первый камергеръ двора отецъ его жены.

— Это званіе должно переходить съ титулами, — сказалъ король герцогу де-Ленонкуру. — Только онъ пожелалъ соединить гербъ рода Морсофъ съ гербомъ Ленонкуровъ.

Мой отецъ былъ сто тысячъ разъ правъ. Безъ моего состоянія ничего этого не случилось бы. Мой отецъ и мать пріѣхали на свадьбу изъ Мадрида и вернутся обратно послѣ вечера, который я завтра даю въ честь новобрачныхъ. Карнавалъ будетъ очень наряденъ. Герцогъ и герцогиня Соріа въ Парижѣ; ихъ присутствіе меня немного безпокоитъ. Марія Эредіа одна изъ самыхъ красивыхъ женщинъ въ Европѣ; мнѣ не нравится, какъ Фелипъ смотритъ на нее. Поэтому я удвоила къ нему любовь и нѣжность. «Она никогда не любила бы тебя такимъ образомъ!» Конечно, я не говорю этихъ словъ, но они написаны во всѣхъ моихъ взглядахъ, во всѣхъ движеніяхъ. Я Богъ знаетъ, какъ кокетлива и изящна. Вчера г-жа де-Мофриньёзъ сказала мнѣ: «Дорогое дитя, нужно передъ вами сложить оружіе». Словомъ, я такъ стараюсь занимать Фелипа, что онъ долженъ находить, что его свояченица глупа, какъ испанская корова. Я не сожалѣю, что у меня нѣтъ маленькаго Абенсерага, такъ какъ у герцогини, вѣроятно, родится въ Парижѣ ребенокъ и она страшно подурнѣетъ. Если у нея будетъ мальчикъ, его, вѣроятно, назовутъ Фелипомъ въ честь изгнанника. Въ силу насмѣшки случая, я опять буду крестной матерью. До свиданія, дорогая. Въ этомъ году я рано уѣду въ Шантеплёръ, потому что наше путешествіе стоило страшныхъ денегъ. Я уѣду въ концѣ марта, чтобы скромно жить въ Нивернэ. Вдобавокъ, Парижъ мнѣ надоѣлъ. Фелипъ, также какъ и я, вздыхаетъ о прекрасномъ уединеніи нашего парка, о нашихъ свѣжихъ поляхъ и о нашей Луарѣ, убранной песками. Съ Луарой не можетъ сравниться ни одна рѣка! Послѣ пышной и тщеславной Италіи Шантеплёръ покажется мнѣ восхитительнымъ мѣстомъ. Вѣдь въ концѣ концовъ великолѣпіе надоѣдаетъ и взглядъ возлюбленнаго лучше «саро d’opera» или «un bel quadro». Пріѣзжай къ намъ. Я не буду больше ревновать Фелипа къ тебѣ. Старайся извѣдать сердце моего. Макюмера, вылавливай изъ его души восклицанія или пробуждай въ ней угрызенія совѣсти; я отдаю тебѣ его безъ малѣйшаго недовѣрія. Со времени сцены въ Римѣ Фелипъ полюбилъ меня еще сильнѣе; вчера онъ сказалъ мнѣ (онъ смотритъ на все моими глазами), что его свояченица, эта Марія, эта мечта его юности, его бывшая невѣста, княжна Эредіа, глупа. О, дорогая, я хуже танцовщицъ изъ оперы: это оскорбленіе доставило мнѣ блаженство. Я замѣтила Фелипу, что Марія неправильно говоритъ по-французски, что она произноситъ напр., sain вмѣеть «cinq», «cheu», вмѣсто «je», что она хороша, но не обладаетъ граціей. Когда къ ней обращаются съ любезностью, она смотритъ на говорящаго, какъ женщина, не привыкшая слышать комплимеиты. Судя по характеру Фелипа, онъ бросилъ бы Марію черезъ два мѣсяца послѣ свадьбы. Герцогъ де-Соріа, донъ-Фернандъ, ей подъ пару; въ немъ есть великодушіе, по по всему видно, что онъ балованный ребенокъ. Я могла бы быть злой и заставить тебя посмѣяться, но ограничиваюсь тѣмъ, что пишу только правду. Тысяча нѣжностей, мой ангелъ.

XLII.
Рене Луизѣ.

Моей маленькой дочкѣ два мѣсяца; ее крестила моя мать и старый внучатный дядя Луи. Малютку назвали Жанной-Атенаисой.

Когда я немного оправлюсь, я пріѣду къ вамъ въ Шантеплёръ, такъ какъ васъ не пугаетъ кормилица. Твой крестникъ уже произноситъ твое имя; онъ называетъ тебя «Матумеръ», потому что не выговариваетъ буквы «к». Ты будешь отъ него въ полномъ восторгѣ. У Армана вышли всѣ зубки; онъ ужь ѣстъ мясо, какъ большой мальчикъ, и бѣгаетъ, точно крыса. Однако, я все еще съ безпокойствомъ слѣжу за нимъ и прихожу въ отчаяніе отъ того, что мнѣ нельзя спать въ одной комнатѣ съ моимъ мальчикомъ: мнѣ дней сорокъ придется беречься, такъ какъ доктора приказали принять нѣкоторыя предосторожности. Увы, нельзя привыкнуть рождать дѣтей! Возвращаются тѣ же страданія, тѣ же опасенія.

Я (не показывай моего письма Фелипу) имѣла нѣкоторое вліяніе на сложеніе этой дѣвочки, которая, быть можетъ, затмитъ твоего Армана.

Мой отецъ нашелъ, что Фелипъ похудѣлъ, что и милочка моя тоже похудѣла. Между тѣмъ, герцогъ и герцогиня Соріа уѣхали и теперь для ревности не существуетъ ни малѣйшаго повода! Не скрываешь ли ты отъ меня какого-нибудь горя? Твое письмо было короче обыкновеннаго и въ немъ не чувствовалось обычной ласки. Можетъ быть, это только прихоть моей дорогой капризницы?

Я написала слишкомъ много; моя сидѣлка бранитъ меня, а m-lle Атенаиса де-л’Эсгорадъ желаетъ обѣдать. Прощай же. Пиши мнѣ хорошія длинныя письма.

XLIII.
Баронесса де-Макюмеръ графинѣ де-л’Эсторадъ.

Въ первый разъ въ жизни, моя Рене, я одиноко плакала, сидя подъ ивой на деревяной скамьѣ подлѣ моего длиннаго пруда, среди очаровательнаго пейзажа, который ты украсишь, такъ какъ, въ немъ не хватаетъ веселыхъ дѣтей. Твоя плодовитость заставила меня обернуться на себя: послѣ трехъ лѣтъ супружества у меня нѣтъ дѣтей! О, думала я, если мнѣ придется страдать во сто разъ сильнѣе, нежели страдала Рене, давая жизнь моему крестнику, если мнѣ суждено видѣть моего ребенка въ судорогахъ, все же, Боже мой, сдѣлай, чтобы у меня родилось такое же ангельское существо, какъ эта Атенаиса, которая навѣрно хороша, какъ день, хотя ты не описываешь ее. Я узнала въ этомъ мою Рене мнѣ кажется, ты угадываешь мои страданія. Каждый разъ, когда я вижу, что я обманулась въ своей надеждѣ, я въ теченіе нѣсколькихъ дней переживаю мрачную печаль. Я слагаю мрачныя элегіи. Когда же я буду вышивать маленькіе чепчики? Когда же буду я выбирать полотно для дѣтскаго приданаго? Когда же хорошенькія кружева будутъ закрывать дѣтскую головку? Неужели мнѣ не суждено слышать, какъ маленькій ангельчикъ называетъ меня мамой, таща за платье или тираня меня? Неужели я никогда не увижу на этомъ пескѣ слѣдовъ колясочки? Неужели я не буду поднимать во дворѣ сломанныхъ игрушекъ или, какъ ты, какъ многія матери, которыхъ я вижу, покупать маленькія сабли, маленькую посуду, куколъ? Неужели мнѣ не суждено смотрѣть на развитіе жизни ангела, который будетъ другимъ, еще болѣе любимымъ Фелипомъ? Я хотѣла бы имѣть сына, чтобы знать, какъ можно еще сильнѣе любить своего возлюбленнаго во второмъ его проявленіи! Мой паркъ, мой замокъ кажутся мнѣ холодными и пустыми. Бездѣтная женщина — чудовищное явленіе; мы созданы только для того, чтобы быть матерями. О, ты, докторъ въ корсетѣ, ты правильно взглянула на жизнь! Безплодіе — ужасно во всѣхъ отношеніяхъ! Моя жизнь слишкомъ походитъ на овчарни, Гесснера и Флоріана, о которыхъ Ривароль говорилъ, что тамъ хотѣлось бы видѣть волковъ. Я тоже хочу жертвовать собой. Я чувствую въ себѣ силы, на которыя Фелипъ не обращаетъ вниманія. Если я не сдѣлаюсь матерью, то мнѣ придется выдумать для себя какое-нибудь несчастье. Вотъ что я только-что сказала, моему послѣднему мавру; на его глазахъ выступили слезы. За это онъ получилъ названіе восхитительнаго дурачка. Съ нимъ нельзя шутить по поводу его любви!

Порой на меня находитъ желаніе совершать новены, просить дѣтей у какой-нибудь мадонны или у водъ. Будущей зимой я посовѣтуюсь съ докторами. Я такъ бѣшусь на себя, что не могу больше говорить съ тобой объ этомъ. Прощай!

XLIV.
Той же

Парижъ 1829.

Какъ, моя дорогая, годъ безъ писемъ? Я немножко обижена. Думаешь ли ты, что твой Луи, который приходилъ ко мнѣ черезъ день, замѣнялъ для меня тебя? Мнѣ мало слышать, что ты не больна и что ваши дѣла идутъ хорошо; я хочу знать, что ты думаешь и чувствуешь, высказывать тебѣ все, рискуя, что ты меня разбранишь, будешь порицать или не поймешь: вѣдь я тебя люблю. Ты молчишь и живешь въ деревнѣ, когда могла бы наслаждаться въ Парижѣ парламентскими тріумфами графа де-л’Эсторадъ, рѣчи и преданность котораго дали ему вліяніе и который послѣ сессіи, конечно, займетъ высокое положеніе. Твое поведеніе меня страшно безпокоитъ. Проводишь ли ты жизнь въ томъ, что пишешь ему инструкціи? Нума не былъ такъ далекъ отъ своей Эгеріи. Почему ты не воспользовалась удобнымъ случаемъ пріѣхать въ Парижъ? Я четыре мѣсяца наслаждалась бы твоимъ обществомъ. Луи мнѣ сказалъ, что ты пріѣдешь въ Парижъ, чтобы тутъ у тебя въ третій разъ родился ребенокъ. Ахъ, ты ужасная матушка Жигонь! Послѣ долгихъ разспросовъ, оховъ и вздоховъ Луи, хотя онъ и дипломатъ, сознался, что его внучатный дядя, крестный отецъ Атенаисы, очень плохъ. Вѣрно ты въ качествѣ образцовой матери желаешь обратить на пользу твоего семейства славу и рѣчи депутата и съ ихъ помощью получить хорошее наслѣдства отъ послѣдняго родственника твоего мужа по материнской линіи? Вудъ спокойна, моя Рене, Лономкуры, Шолье и салонъ баронессы де-Макюмеръ работаютъ въ пользу твоего Луи. Мартиньякъ, вѣроятно, помѣститъ его въ счетную экспедицію. Но если ты мнѣ не скажешь, почему ты остаешься въ деревнѣ, я серьезно разсержусь. Не для того ли, чтобы не казаться геніемъ политики дома де-л’Эсторадъ? Или изъ-за дядюшкинаго наслѣдства? Боишься ли ты сдѣлаться съ Парижѣ менѣе матерью? О, какъ бы я хотѣла знать, не остаешься ли ты въ деревнѣ, чтобы не пріѣхать въ первый, разъ въ Парижъ въ некрасивомъ видѣ? Ахъ, кокетка! Прощай!

XLV.
Рене Луизѣ.

Ты жалуешься на мое молчаніе, но развѣ ты забыла о двухъ темныхъ головкахъ, которыми я управляю и которыя управляютъ мною? Впрочемъ, ты угадала нѣкоторыя причины, заставляющія меня оставаться въ деревнѣ: меня удерживаетъ мысль о положеніи нашего дорогого дяди, а кромѣ того я не хочу тащить въ Парижъ четырехлѣтпяго мальчика и почти трехлѣтнюю дѣвочку, когда я снова готовлюсь стать матерью. Я не хочу стѣснить твой домъ и твою жизнь такой семьей. Я не хочу въ неприглядномъ видѣ показаться свѣту, въ которомъ ты царишь, а меблированныя квартиры внушаютъ мнѣ ужасъ. Дядя Луи, узнавъ о назначеніи своего родственника, подарилъ мнѣ половину своихъ сбереженій, двѣсти тысячъ франковъ, предназначивъ ихъ на покупку отеля въ Парижѣ, и я поручила Луи пріискать домъ въ твоемъ кварталѣ. Моя мать даетъ мнѣ около тридцати тысячъ франковъ на меблировку. Когда я пріѣду въ Парижъ на время сесеіи, я пріѣду къ тебѣ. Словомъ, я постараюсь быть достойной моей сестры по избранію (говорю безъ игры словъ).

Благодарю тебя за то, что ты доставила Луи такое хорошее положеніе при дворѣ, но, несмотря на уваженіе, которое къ нему питаютъ де-Бурмонъ и де-Полиньякъ, желающіе его имѣть въ своемъ министерствѣ, я не хочу, чтобы онъ былъ слишкомъ на виду; такое положеніе опасно: я предпочитаю счетную экспедицію вслѣдствіе ея неподвижности. Наши дѣла въ Крампадѣ будутъ въ очень хорошихъ рукахъ, и едва нашъ управляющій ознакомится съ своимъ положеніемъ, будь спокойна, я пріѣду помогать Луи

Но развѣ я могу писать длинныя письма? То, которое я теперь начинаю, желая изобразить въ немъ обыкновенный порядокъ моего дня, пролежитъ на моемъ столѣ около недѣли. Быть можетъ, Арманъ надѣлаетъ изъ него пѣтушковъ для своихъ полковъ, выстроенныхъ на коврѣ, или корабликовъ, которые носятся по волнамъ, когда онъ беретъ ванну. Впрочемъ, тебѣ достаточно описанія одного моего дня: они всѣ одинъ, какъ другой и сводятся къ двумъ событіямъ: дѣти больны или дѣти не больны. Для меня въ этой уединенной усадьбѣ минуты — часы, или часы — минуты, судя по состоянію здоровья дѣтей. Я испытываю восхитительныя мгновенія только во время сна дѣтей, когда мнѣ уже не приходится укачивать одну и разсказывать сказки другому, чтобы заставить ихъ заснуть. Когда они спятъ подлѣ меня, я говорю себѣ: «Теперь мнѣ нечего бояться». Дѣйствительно, мой ангелъ, въ теченіе дня всѣ женщины придумываютъ себѣ всевозможные ужасы. Едва дѣти не на ихъ глазахъ, имъ мерещатся утащенныя бритвы, съ которыми Арманъ захотѣлъ поиграть, его вспыхнувшая жакетка, ядовитая мѣдянка или прудъ, въ которомъ ему такъ легко утонуть! Какъ ты видишь, въ материнствѣ множество сладкой или ужасной поэзіи. Не проходитъ и часа безъ того, чтобы съ нимъ не было связано какихъ-нибудь опасеній или радости. Но вечеромъ, когда я остаюсь въ моей комнатѣ, я грежу съ открытыми глазами и мысленно устраиваю судьбу моихъ дѣтей. Тогда, улыбки ангеловъ, которыхъ я вижу у изголовій малютокъ, озаряютъ ихъ, жизнь. Иногда Арманъ зоветъ меня во снѣ; я цѣлую его въ лобъ, хотя онъ этого не слышитъ, цѣлую также и ножки его сестры и, любуюсь обоими. Вотъ мои наслажденія! Вчера, вѣроятно, нашъ ангелъ-хранитель заставилъ меня подбѣжать къ колыбелькѣ Атенаисы, головка которой лежала слишкомъ низко; въ эту минуту я увидала, что Арманъ совсѣмъ раскрылся, его ножки посинѣли отъ. холода. «О, мамочка», сказалъ онъ, просыпаясь и цѣлуя меня. Вотъ дорогая ночная сценка!

Какъ важно для матери, чтобы ея дѣти были всегда подлѣ нея. Можетъ ли няня, какъ бы хороша она ни была, ихъ успокоивать и усыплять, когда они просыпаются отъ ужаснаго кошмара? Вѣдь имъ снятся сны. Объяснять дѣтямъ страшныя грезы тѣмъ труднѣе, что проснувшійся ночью ребенокъ слушаетъ мать, смотря на нее и сонными, и испуганными, и умными, и безсмысленными глазами. Это пауза между двумя снами. Я сплю такъ легко, что вижу моихъ малютокъ черезъ газъ вѣкъ. Я просыпаюсь отъ одного вздоха, отъ одного движенія. Чудовищный призракъ конвульсій вѣчно сидитъ подлѣ ихъ кроватокъ.

Утромъ дѣти начинаютъ ворковать съ первымъ крикомъ птицъ. Черезъ завѣсу послѣдняго сна ихъ лепетъ походитъ на утреннее щебетанье птичекъ, на ссоры ласточекъ. Скорѣе сердцемъ, нежели ушами, прислушивалась я къ ихъ радостнымъ или жалобнымъ восклицаніямъ. Пока Наиса, старается добраться до меня, совершая переходъ отъ своей колыбельки до моей кровати ползкомъ или дѣлая неувѣренные шаги, Арманъ съ ловкостью обезьяны взбирается ко мнѣ и цѣлуетъ меня, затѣмъ малютки превращаютъ мою постель въ арену для своихъ игръ, во время которыхъ ихъ мать всецѣло принадлежитъ имъ. Наиса дергаетъ меня за волосы и хочетъ сосать мою грудь; Арманъ защищаетъ меня отъ сестры, точно моя грудь его достояніе. Я не могу спокойно смотрѣть на нѣкоторыя ихъ позы и слышать взрывы ихъ смѣха, который походитъ на вспышки пороха; наконецъ, веселье дѣтей совершенію прогоняетъ мой сонъ. Тогда начинается игравъ людоѣдку и матьлюдоѣдка пожираетъ поцѣлуями ихъ бѣленькія нѣжныя тѣльца. Она до пресыщенія цѣлуетъ эти кокетливо хитрые глазки, эти плечики, словно сдѣланныя изъ лепестковъ розы, возбуждаетъ маленькую очаровательную ревность. Иногда я начинаю одѣваться въ восемь часовъ, а къ девяти успѣваю надѣть всего одинъ чулокъ.

Наконецъ, мы встаемъ. Начинается совершеніе дѣтскаго туалета. Я накидываю на себя пенюаръ; рукава засучиваются, придвигается клеенчатый столъ; я купаю и чищу мои цвѣточки съ помощью Мэри. Я сама сужу, достаточно ли тепла вода, потому что температура воды составляетъ одну изъ важныхъ причинъ крика и слезъ дѣтей. Въ это время появляются флоты изъ бумаги и цѣлыя стаи стеклянныхъ уточекъ. Нужно занять ребятишекъ, чтобы хорошенько вымыть ихъ. Если бы ты знала, сколько удовольствій нужно придумать для этихъ абсолютныхъ королей, чтобы найти возможность вытереть мягкой губкой всѣ складочки ихъ тѣла, ты бы испугалась ловкости и ума, которыхъ требуетъ отъ женщины ремесло матери, выполненное какъ слѣдуетъ. Ребенокъ великій политикъ, его можно подчинять себѣ, какъ подчиняютъ великихъ политиковъ… путемъ ихъ страстей. Къ счастью, все заставляетъ этихъ ангеловъ смѣяться: щетка упала, выскользнула плитка мыла — и раздаются взрывы смѣха. Ну, если тріумфы покупаются дорогой цѣной, все же они достигаются. Но одинъ Богъ, ты или ангелы (потому что даже отецъ этого не знаетъ) могли бы понять смыслъ взглядовъ, которыми мы обмѣниваемся съ Мэри, когда, одѣвъ нашихъ малютокъ, видимъ ихъ чистенькими среди мыла, губокъ, гребенокъ, чашекъ, пропускной бумаги, фланелевыхъ тряпочекъ и другихъ принадлежностей настоящей «nurserii». Въ одномъ отношеніи я стала англичанкой: я считаю, что женщины этой страны обладаютъ геніальной способностью питать дѣтей, хотя онѣ заботятся только о матеріальномъ и физическомъ благо состояніи ребенка, онѣ нравы въ своихъ усовершенствованіяхъ. У моихъ дѣтей ступни будутъ всегда во фланели, а икры обнажены. Я не стану стѣснять ихъ; но они никогда не будутъ одни. Французскія узкія пеленки даютъ свободу кормилицѣ — вотъ смыслъ сказальниковъ. Истая мать несвободна и это служитъ причиной, почему я не пишу тебѣ, имѣя на рукахъ управленіе имѣніемъ и воспитывая двухъ дѣтей. Мать должна имѣть скрытыя достоинства, тайную, никому неизвѣстную, мелочную добродѣтель; она обязана ежечасно приносить себя въ жертву. Ей приходится самой наблюдать за тѣмъ, какъ варится супъ. Развѣ ты меня считаешь женщиной, способной стараться, избавиться отъ какой-либо обязанности? Малѣйшая забота подготовляетъ сладкую жатву. О, какъ мило улыбается ребеночекъ, который находитъ, что ему подали отличный обѣдъ! Арманъ такъ покачиваетъ головкой, что это стоитъ цѣлой жизни, полной любви. Неужели можно предоставить другой женщинѣ право, заботу и наслажденіе дуть на ложечку супа, который Наиса нашла слишкомъ горячимъ? Вѣдь это Наиса, которую я семь мѣсяцевъ тому назадъ отняла отъ груди и которая еще не забыла этого! Когда няня обжигаетъ чѣмъ-нибудь горячимъ губы и языкъ ребенка, она говоритъ матери, прибѣжавшей, на крикъ малютки, что онъ кричитъ отъ голода. Въ состояніи ли спокойно заснуть мать, знающая, что нечистое дыханіе могло коснуться пищи, проглоченной ея ребенкомъ, разъ природа не допускаетъ какого-либо посредства между ея грудью и губами малютки? Разрѣзываніе котлетки Наисы, у которой идутъ ея послѣдніе зубки, и смѣшиваніе варенаго мяса съ картофелемъ, дѣло, требующее большого терпѣнія.

Право, только мать можетъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ заставить ребенка съѣсть весь обѣдъ. Слѣдовательно, ни многочисленная прислуга, ни англійская няня не могутъ избавить мать отъ обязанности лично являться на то поле сраженія, на которомъ кротость должна бороться съ маленькими печалями и страданіями дѣтей. Видишь ли, Луиза, за этими невинными созданіями нужна ухаживать всею душой. При совершеніи туалета дѣтей, во время ихъ обѣдовъ и укладыванія спать необходимо вѣрить только собственнымъ глазамъ и рукамъ. Въ принципѣ крикъ ребенка абсолютное обвиненіе матери или няни, разъ онъ не служитъ выраженіемъ страданія посылаемаго припадка. Съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ приходится смотрѣть за двумя дѣтьми, а скоро явится и третій предметъ заботъ, у меня въ душѣ только мои дѣти; даже ты, которую я такъ люблю, кажешься мнѣ воспоминаніемъ. Я не всегда одѣта къ двумъ часамъ, поэтому я не вѣрю матерямъ, у которыхъ квартира въ порядкѣ, воротнички на мѣстѣ, платье и всѣ мелочи надѣты какъ слѣдуетъ. Вчера стоялъ теплый апрѣльскій день; я рѣшила пойти погулять съ дѣтьми до моихъ родовъ, которыя уже близятся, ну, прогулка съ дѣтьми для матери цѣлая поэма и о ней думаютъ еще наканунѣ. Арманъ долженъ былъ надѣть въ первый разъ черную бархатную жакетку, новый воротникъ, вышитый мною шотландскій токъ цвѣтовъ Стюартовъ и украшенный пѣтушиными перьями. Наисѣ я приготовила розовый съ бѣлымъ костюмъ и прелестную шляпку «baby», потому что она еще baby; моя дѣвочка, потеряетъ это хорошенькое имя, когда на свѣтъ появится новый малютка, который жестоко толкаетъ меня. Я его называю «нищимъ», потому что онъ будетъ младшимъ. Я уже видѣла его во снѣ и знаю, что у меня родится мальчикъ. Чепчики, нагрудники, жакетка, чулки, башмачки, розовыя подвязки для ногъ, муслиновое платье, вышитое шелкомъ, все лежало на моей постели. Наконецъ, мои такія веселенькія, такъ хорошо понимающія другъ друга птички были готовы. Мы красиво завили волосики одного, волосики другой спустили на лобъ такъ, чтобы они окаймляли ея хорошенькую бѣлую съ розовымъ шляпу; ихъ хорошо обутыя ножки съ голенькими икрами стучали по дѣтской, два личика были dearies^[6], какъ говоритъ Мэри, а ихъ блестящіе глазки твердили мнѣ: «Идемъ же». О, мое сердце трепетало! Видѣть своихъ дѣтей, наряженныхъ собственными руками, видѣть эту блестящую кожу, на которой красуются синія жилки, и знать, что я ихъ сама мыла, купала, терла губкой, сама украсила живыми тонами бархата или шелка, да вѣдь это лучше всякой поэмы! Съ какой, едва утолимой страстью, опять зовешь малютокъ къ себѣ, чтобы снова поцѣловать ихъ шейки, которымъ простые воротнички придаютъ такую красоту, какой нѣтъ у самой красивой женщины! Я ежедневно создаю чудныя картины, воспроизводимыя плохими литографіями, передъ которыми останавливаются всѣ матери.

Мы вышли. Я любовалась Арманомъ, который походилъ на сына короля; онъ велъ «baby» за ручку. Дѣти шли по дорожкѣ, которую ты знаешь. Вдругъ показался экипажъ; я хотѣла отвести дѣтей въ сторону и они упали въ лужу. И вотъ мое произведеніе погибло! Пришлось вернуться домой и переодѣть малютокъ. Я взяла на руки мою дѣвочку, не замѣчая, что теряю платье; Мэри захватила Армана и мы вернулись. Когда «baby» кричитъ, когда дитя промачиваетъ ноги — конецъ всему; мать не думаетъ болѣе о себѣ: она вполнѣ поглощена малютками.

Приходитъ обѣдъ, по большей части я ничего не успѣваю сдѣлать утромъ. Какъ я могу одна прислуживать имъ двоимъ: подвязывать салфетки, поднимать рукавчики, заставлять ихъ ѣсть? Я разрѣшаю эту проблему дважды въ день. Среди непрестанныхъ заботъ, среди радостей или несчастій, забытой оказываюсь только я. Мнѣ часто случается оставаться въ папильоткахъ, когда дѣти капризничали. Мой туалетъ зависитъ отъ ихъ настроенія. Чтобы найти свободную минуту, чтобы имѣть возможность написать тебѣ эти шесть страницъ, нужно, чтобы они вырѣзывали картинки изъ моихъ романсовъ, строили замки изъ книгъ, шахматъ и перламутровыхъ марокъ, чтобы Наиса занялась перематываніемъ моихъ шелковъ и шерсти по своему; увѣряю, это такое трудное занятіе, что дѣвочка устремила на него весь свой маленькій умъ и не говоритъ ни слова.

Въ концѣ концовъ я не могу жаловаться, мои дѣти здоровы, свободны; ихъ легче занять нежели это думаютъ. Они радуются всему и свобода подъ бдительнымъ надзоромъ для нихъ нужнѣе, нежели игрушки. Нѣсколько камешковъ розовыхъ, желтыхъ, фіолетовыхъ или черныхъ, нѣсколько раковинокъ или чудеса песку даютъ имъ счастье. Ихъ богатство множество мелочей. Я наблюдала за Арманомъ: онъ говоритъ съ цвѣтами, съ мухами, съ курами, онъ подражаетъ имъ. Онъ поднимаетъ насѣкомыхъ, которыя приводятъ его въ восхищеніе. Его интересуетъ все мелкое, Арманъ начинаетъ спрашивать о происхожденіи всего, что онъ видитъ; онъ пришелъ посмотрѣть, что я говорю его крестной матери; онъ тебя принимаетъ за фею, и видишь, какъ дѣти нравы!

— Ахъ, мой ангелъ, я не хотѣла печалить тебя, говоря о моихъ радостяхъ! Вотъ что я тебѣ разскажу, чтобы обрисовать характеръ твоего крестника. На-дняхъ за нами идетъ нищій; бѣдняки знаютъ, что матери, гуляющія со своими дѣтьми, никогда не отказываютъ имъ въ милостынѣ. Арманъ еще не понимаетъ, что человѣкъ можетъ нуждаться въ коркѣ хлѣба, онъ и не подозрѣваетъ, что такое деньги, но такъ какъ ему очень хотѣлось имѣть трубу, которую я ему и купила, онъ съ царственнымъ видомъ отдалъ ее бѣдняку, говоря ему:

— Возьми.

— Вы позволите мнѣ оставить трубу у себя? — спросилъ меня нищій.

Что можетъ сравниться съ радостями подобной минуты?

— Видите ли, сударыня, у меня тоже были дѣти, — сказалъ старикъ, беря безъ особаго вниманія деньги, которыя я ему дала.

Когда я думаю о томъ, что такого ребенка, какъ Арманъ, придется помѣстить въ училище, что онъ пробудетъ со мной всего какихъ-нибудь три съ половиной года, я содрогаюсь. Общественное заведеніе скоситъ цвѣты невинности его благословеннаго дѣтства, извратитъ его прелесть и очаровательную откровенность! Ему обрѣжутъ кудри, которыя я такъ любовно расчесывала, мыла, цѣловала. Что сдѣлаютъ съ душой моего мальчика?

А что подѣлываешь ты? Ты ничего не пишешь о себѣ, о своей жизни. Продолжаешь ли ты любить Фелипа? Насчетъ мавра я вполнѣ спокойна. Прощай. Наиса упала и если бы я хотѣла продолжать письмо, оно составило бы цѣлый томъ.

XLVI.
Г-жа де-Макюмеръ графинѣ де-л’Эсторадъ.

Ты изъ газетъ узнала, моя добрая нѣжная Рене, объ ужасномъ несчастіи, которое обрушилось на меня; я не могла написать тебѣ ни слова; я двадцать дней, двадцать ночей не отходила отъ его изголовья; я приняла его послѣдній вздохъ, я закрыла ему глаза, я вмѣстѣ со священниками сидѣла у его трупа и читала молитвы. Я въ видѣ наказанія наложила на себя эти ужасныя обязанности, а между тѣмъ, видя на его ясныхъ губахъ улыбку, которою онъ улыбнулся мнѣ передъ смертью, я не могу повѣрить, чтобы его убила моя любовь. Словомъ, его нѣтъ, а я существую! Что могу я сказать еще тебѣ, знавшей насъ такъ хорошо? Этими словами выражаю все. О, если бы кто-нибудь сказалъ мнѣ, что ему можно вернуть жизнь, я была бы готова отказаться отъ рая, чтобы только услышать такое обѣщаніе! Увидѣть его хотя бы на одну минуту было бы все равно, что вздохнуть, вырвавъ кинжалъ изъ груди! Не пріѣдешь ли ты, чтобы сказать мнѣ эту ложь? Неужели ты не достаточно любишь меня, чтобы обмануть? Но, нѣтъ, ты еще прежде сказала мнѣ, что я наношу ему глубокія раны… Правда ли это? Нѣтъ, я не заслуживала его любви; ты права, я украла ее, я задушила счастье въ моихъ безумныхъ объятіяхъ! О, теперь, когда я пишу тебѣ, я не безумная, я просто чувствую себя совсѣмъ одинокой! Господи, неужели въ Твоемъ аду есть что либо ужаснѣе этого слова?

Когда его отняли отъ меня, я бросилась на его постель, желая умереть; насъ раздѣляла только одна дверь и я надѣялась, ты у меня хватитъ силы распахнуть ее. Но, увы, я слишкомъ молода. Я выздоравливала сорокъ дней, въ теченіе которыхъ меня пытали съ ужаснымъ искусствомъ, изобрѣтеннымъ жалкой наукой. И вотъ я въ деревнѣ, я сижу у окна среди цвѣтовъ, которые онъ приказывалъ разводить для меня; я смотрю на чудный видъ, которымъ онъ такъ часто любовался, радуясь, что ему удалось открыть его, такъ какъ красивый пейзажъ нравился мнѣ. Ахъ, дорогая, ужасно мѣнять мѣсто, когда сердце мертво. Я дрожу, глядя на сырую землю моего сада; земля походитъ на большую могилу и мнѣ кажется, что я топчу ее. Когда я въ первый разъ вышла на воздухъ, меня охватилъ такой страхъ, что я замерла на мѣстѣ. Ужасно видѣть его цвѣты безъ него!

Мои родители въ Испаніи. Ты знаешь моихъ братьевъ, ты обязана остаться въ деревнѣ, но будь спокойна, ко мнѣ прилетѣли два ангела. Герцогъ и герцогиня де-Соріа, эти очаровательныя существа поспѣшили къ своему брату. Послѣднія ночи видѣли, что три спокойныя и молчаливыя горести окружали кровать, на которой умиралъ одинъ изъ истинно великодушныхъ и благовидныхъ людей. Они рѣдки, а потому и кажутся намъ превыше всего! Мой Фелипъ обнаружилъ божественное терпѣніе. Присутствіе его брата и Маріи на минуту освѣжило его душу и успокоило страданія.

— Дорогая, — сказалъ онъ мнѣ съ той простотой, которая отличала всѣ его поступки, — я чуть было не умеръ, забывъ передать Фернанду баронскій титулъ и имѣніе Макюмеръ. Нужно передѣлать завѣщаніе. Мой братъ, умѣющій любить, проститъ меня.

Только Фернанду и Маріи обязана я жизнью. Они хотятъ увезти меня въ Испанію.

Ахъ, Рене, я не могу тебѣ объяснить всей глубины этого несчастія! Меня угнетаетъ сознаніе моей неправоты и я нахожу горькое утѣшеніе въ томъ, что каюсь передъ тобой, моя Кассандра, пророчества которой я не послушалась. Я убила его своей требовательностью, неосновательной ревностью, вѣчными придирками. Моя любовь была тѣмъ ужаснѣе, что мы обладали восхитительной и одинаковой чувствительностью, говорили однимъ языкомъ. Онъ превосходно понималъ меня и нерѣдко мои шутки, безъ моего вѣдома, проникали въ самую глубь его сердца. Ты не можешь себѣ вообразить, до чего доходило послушаніе дорогого моего раба; иногда я говорила ему, чтобы онъ ушелъ и оставилъ меня одну; онъ безропотно исполнялъ мой капризъ, отъ котораго, можетъ быть, страдалъ. Онъ благословлялъ меня до своего послѣдняго вздоха, повторяли, что одно утро, проведенное наединѣ со мною, было бы для него драгоцѣннѣе цѣлой долгой жизни съ другой женщиной, будь это хотя бы Марія Эредіа.

Теперь я встаю въ полдень, ложусь въ семь часовъ вечера, я до смѣшного долго просиживаю за столомъ, я хожу медленно, часъ простаиваю передъ какимъ-нибудь растеніемъ; я всматриваюсь въ листву; я размѣренно и важно занимаюсь всякими пустяками; я обожаю тьму, тишину, ночь, побѣждаю часы и съ мрачнымъ наслажденіемъ отсылаю ихъ въ область прошлаго. Я жажду только общества — тишины моего парка; тамъ я на каждомъ шагу нахожу чудные образы моего минувшаго счастья, невидимые для другихъ, живые и краснорѣчивые для меня.

Марія бросилась ко мнѣ въ объятія, когда однажды утромъ я сказала имъ: «Вы мнѣ невыносимы!» Въ душѣ испанцевъ есть что-то болѣе великое, нежели въ насъ!

Ахъ, Рене, я, конечно, не умерла только оттого, что Господь соразмѣряетъ несчастіе съ силой страдающаго. Однѣ мы, женщины, знаемъ всю глубину нашей потери, когда мы теряемъ любовь безъ лицемѣрія, любовь по выбору, прочную страсть, наслажденія которой удовлетворяли и душу и природу. Часто ли мы встрѣчаемъ человѣка съ достоинствами, которыя внушаютъ намъ любовь къ нему, любовь, не унижающую насъ? Мы можемъ считать такую встрѣчу наибольшимъ счастіемъ въ жизни; оно не повторяется. Истинно сильные и великіе люди, скрывающіе добродѣтель подъ покровомъ поэзіи, люди, обладающіе высокимъ очарованіемъ, люди, созданные для того, чтобы васъ обожали, не любите: вы призовете несчастіе на любимую женщину и на самихъ себя! Вотъ что кричу я въ аллеяхъ моего парка. И у меня нѣтъ отъ него ребенка! Эта неизсякаемая любовь, вѣчно улыбавшаяся мнѣ, вѣчно осыпавшая меня цвѣтами и радостями, была безплодна. Я проклята! Развѣ порывистая и чистая любовь, любовь абсолютная, такъ же неплодотворна, какъ и отвращеніе? Такъ, крайній зной песковъ пустыни и холодъ полюса одинаковымъ образомъ убиваютъ всякое существованіе. Нужно ли выйти замужъ за человѣка, вродѣ Луи, чтобы имѣть семью? Можетъ быть, Богъ завидуетъ любви? Я заговариваюсь!

Я думаю, что только твое присутствіе въ состояніи выносить. Пріѣзжай же; только одна ты и можешь быть съ Луизой въ траурѣ. Какъ ужасенъ былъ тотъ день, въ который я надѣла вдовій чепчикъ! Увидя себя въ черномъ, я упала на стулъ и проплакала до ночи и я снова плачу, разсказывая тебѣ объ этомъ ужасномъ мгновеніи. Прощай, меня утомляетъ письмо къ тебѣ. Въ моей головѣ слишкомъ много мыслей; я не хочу говорить о нихъ больше, шривези сюда дѣтей; ты можешь кормить здѣсь своего послѣдняго сына. Я не буду больше ревновать; его ужь нѣтъ и мнѣ будетъ пріятно видѣть моего крестника, такъ какъ Фелипъ хотѣлъ, чтобы у насъ былъ ребеночекъ, похожій на Армана. Словомъ, пріѣзжай принять участіе въ моемъ горѣ.

XLVII.
Рене Луизѣ.

1829.

Моя дорогая, когда ты возьмешь въ руки это письмо, я буду недалеко, такъ какъ, черезъ нѣсколько минутъ двинусь въ путь. Мы будемъ однѣ, такъ какъ Луи долженъ остаться въ Провансѣ изъ-за предстоящихъ выборовъ. Онъ хочетъ, чтобы его снова избрали, а между тѣмъ либералы уже начинали интриговать противъ него! Я ѣду не затѣмъ, чтобы утѣшать тебя; я приношу тебѣ только мое сердце, которое будетъ служить обществомъ твоей душѣ; я постараюсь помочь тебѣ жить. Я ѣду, чтобы приказать тебѣ плакать; такимъ образомъ, ты купишь счастье встрѣтиться съ нимъ потому что онъ только отправился къ Богу. Теперь каждый твой шагъ будетъ тебя приближать къ нему. Каждая исполненная обязанность будетъ прерывать кольцо цѣпи, разлучающей васъ. О! Луиза, ты поднимешься въ моихъ объятіяхъ и пойдешь къ нему чистая, благородная. Тебѣ простятся твои невольныя ошибки, и добрыя дѣла, совершонныя тобою здѣсь въ его память, пойдутъ съ тобою. Я наскоро набрасываю тебѣ эти строки, среди приготовленій къ отъѣзду. Меня окружаютъ дѣти и Арманъ кричитъ: «Крестная! крестная! Поѣдемъ къ ней!» Право, онъ возбуждаетъ во мнѣ ревность; онъ почти твой сынъ!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

XLVIII.
Баронесса де Макюмеръ графинѣ де-л’Эсторадъ.

15 октября 1832

Да, моя Рене, люди сказали тебѣ правду. Я продала мой домъ, я продала замокъ Шантоплёръ и фермы въ департаментѣ Сены и Марны; но слухъ, будто я разорилась и обезумѣла — вздоръ. Посчитаемъ! Отъ моего бѣднаго Макюмерау меня осталось около милліона двухсотъ тысячъ франковъ. Я тебѣ сдѣлаю вѣрный разсчетъ, какъ хорошо вымуштрованная сестра. Я отдала милліонъ франковъ по три процента и такимъ образомъ стала получать шестьдесятъ тысячъ франковъ, вмѣсто тридцати, которые давали мои имѣнія. Жить шесть мѣсяцевъ въ провинціи, заключать тамъ арендные контракты, выслушивать жалобы фермеровъ, которые платятъ деньги, когда имъ вздумается, скучать въ деревнѣ, какъ охотникъ во время дождя, имѣть продажные продукты и уступать ихъ себѣ въ убытокъ, жить въ Парижѣ въ домѣ, предоставляющемъ десять тысячъ ливровъ дохода, помѣщать части капитала къ нотаріусамъ, ждать уплаты процентовъ, преслѣдовать людей за неплатежъ, изучать ипотечные законы, словомъ, имѣть дѣла въ Нивернѣ, въ департаментѣ Сены и Марны и въ Парижѣ — все это ужасное бремя, ужасная скука, ужасный убытокъ для двадцатисемилѣтней вдовы. Теперь мое состояніе отдано государству въ видѣ ссуды. Вмѣсто того, чтобы платить казнѣ подати, я сама, безъ всякихъ затратъ, получаю отъ нея два раза въ годъ по тридцати тысячъ франковъ; прехорошенькій чиновникъ выдаетъ мнѣ тридцать билетовъ, каждый въ тысячу франковъ, и притомъ улыбается: «А что, если Франція обанкротится?» скажешь ты.

Я не могу, предвидѣть такихъ отдаленныхъ несчастій.

Кромѣ того, государство отниметъ отъ меня половину моего дохода, никакъ не больше; я останусь такъ же богата, какъ была до помѣщенія этихъ денегъ. Затѣмъ до катастрофы я буду получать доходъ, превышающій вдвое то, что мнѣ давало раньше мое состояніе. Катастрофы случаются одинъ разъ въ столѣтіе, потому, дѣлая сбереженія, можно себѣ составить капиталъ. Наконецъ, развѣ графъ де-л’Эсторадъ не пэръ полу-республиканской іюльской Франціи? Развѣ онъ не одинъ изъ столповъ короны, поднесенной народомъ королю? Могу ли я безпокоиться, разъ у меня есть другъ великій финансистъ, занимающій мѣсто президента счетной экспедиціи? Осмѣлься назвать меня безумицей. Я разсчитываю почти такъ же хорошо, какъ твой король гражданинъ. А знаешь ли, что внушаетъ женщинѣ такія алгебраическія тонкости? Любовь! Увы, пора тебѣ объяснить причины таинственности моего поведенія, которыя ускользали отъ проницательности твоего нѣжно-любопытнаго и остраго ума. Я выхожу замужъ, <скан испорчен>но вѣнчаюсь въ деревнѣ близъ Парижа. Я люблю и любима. Я люблю такъ, какъ только можетъ любить женщина, знающая, что такое любовь. Я любима такъ, какъ можетъ быть женщина любима мужчиной, который видитъ ея обожаніе. Прости, Рене, что скрывала это отъ тебя, отъ всѣхъ. Твоя Луиза обманываетъ всѣ взгляды, отвращаетъ отъ себя любопытство; но сознайся, что <скан испорчен> страсть къ моему бѣдному Фелипу требовала этого обмана. <скан испорчен> и л’Эсторадъ вы убили бы меня вашими сомнѣніями, оглушили бы замѣчаніями. Вдобавокъ и обстоятельства были бы съ вами заодно. Ты одна знаешь, до чего я ревнива, и только напрасно измучила бы меня. То, что ты, моя Рене, назовешь моимъ благоразуміемъ, должно было быть совершено мною одною, я хотѣла поступить, какъ молодая дѣвушка, которая обманываетъ бдительность своихъ родителей. Кромѣ тридцати тысячъ долга, который я заплатила, у моего жениха нѣтъ ничего. Обстоятельство, достойное замѣчаній. Вы захотѣли бы доказать мнѣ, что Гастонъ интриганъ, и твой мужъ сталъ бы шпіонить за этимъ милымъ мальчикомъ. Я предпочла лично изучить его. Вотъ уже годъ и десять мѣсяцевъ онъ ухаживаетъ за мной; мнѣ двадцать семь лѣтъ, ему двадцать три года. Если женщина старше мужчины на три года, это страшная разница, новый источникъ несчастій. Наконецъ, онъ поэтъ и жилъ своимъ трудомъ; достаточно сказать, что бы понять, что у него было очень мало средствъ къ жизни. Это милая женщина-поэтъ чаще грѣлась на солнцѣ, строя воздушные замки, нежели сидѣла въ тѣни своего угла, сочиняя поэмы. Ну, обыкновенно положительные люди считаютъ непостоянными писателей, художниковъ, словомъ, всѣхъ, живущихъ мыслью. Эта раса свободныхъ тружениковъ такъ прихотлива, что естественно думать, будто мозгъ этихъ людей передаетъ свою причудливость и сердцу. Несмотря на заплаченные долги, несмотря на разницу въ возрастѣ и на поэзію, я послѣ девятнадцатимѣсячной благородной обороны, не позволивъ Гастону даже поцѣловать своей руки, переживъ самый чистый и невинный романъ, выхожу него замужъ. Я не позволяю себя взять, какъ восемь лѣтъ тому назадъ, когда я была неопытной, невѣдущей и любопытной дѣвочкой; я свободно отдаю себя ему. Онъ съ такой покорностью ж<скан испорчен> меня, что я могла бы отложить нашу свадьбу на годъ; но въ терпѣніи нѣтъ ни малѣйшаго рабства, онъ готовъ сдѣлать мнѣ предложеніе, но не подчиняется мнѣ. Еще никогда не существовало на свѣтѣ болѣе благородства въ сердцѣ, болѣе ума въ нѣжности, болѣе души въ любви, нежели у моего жениха. Мой ангелъ долженъ былъ унаслѣдовать эти качества. Я тебѣ въ двухъ словахъ разскажу его исторію.

У моего друга нѣтъ другого имени, кромѣ имени Марустонъ. Онъ не дитя незаконной любви, а плодъ грѣховной ст<скан испорчен>той красивой лэди Брандонъ, о которой, конечно, ты слышалъ разсказы. Лэди Дедлей изъ мести заставила ее умереть отъ<скан испорчен>. Ужасная исторія! Этотъ милый мальчикъ не знаетъ ея. Луф<скан испорчен>стонъ, его старшій братъ, помѣстилъ его въ Турское училищѣ. Въ 1827 г. Марія окончилъ курсъ. Помѣстивъ младшаго брата въ училище, Луи поступилъ на корабль, чтобы искать счастья, разсказала моему жениху старуха, бывшая его Провидѣніемъ. Гастонъ, ставшій морякомъ, время отъ времени писалъ ему письма, полныя отеческаго чувства и подсказанныя высокой душой, но онъ все еще борется съ судьбой на чужбинѣ. Въ послѣднемъ письмѣ Луи сообщилъ, что его произвели въ капитаны въ какой-то американской республикѣ; онъ совѣтовалъ брату надѣяться. Увы, три года моя бѣдная ящерица не получала писемъ! Гастонъ такъ любитъ своего брата, что хотѣлъ отправиться разыскивать его. Нашъ великій писатель Даніель д’Арте удержалъ то отъ этого безумія; онъ благороднымъ образомъ заинтересовался Гастономъ, которому онъ часто давалъ, какъ сказалъ мнѣ поэтъ, выражаясь своимъ энергическимъ языкомъ «пищу и пристанище». Дѣйствительно, посуди объ отчаяніи бѣднаго ребенка; онъ думалъ, что геній скорѣйшее средство для достиженія благополучія; не можетъ ли это заставить хохотать цѣлыя сутки подърядъ? Итакъ, съ 1828 года до 1833 онъ старался составить себѣ литературное имя и, понятно, велъ самую ужасную жизнь, полную тревогъ, надеждъ, тяжелыхъ трудовъ и невообразимыхъ лишеній. Его увлекало крайнее честолюбіе и, не взирая на участіе д’Арте, онъ добился того, что снѣжный комъ его долговъ сильно увеличился. Однако, его имя уже стало дѣлаться замѣтнымъ, когда я встрѣтила его у маркизы д’Эспаръ. Хотя Гастонъ и не подозрѣвалъ этого, я сразу увлеклась симпатіей къ нему. Какъ могло случиться, что его еще никто не любилъ? Какъ могли его оставить мнѣ? О, у него есть и талантъ, и умъ, и сердце и гордость! Такія совершенства пугаютъ женщинъ. Развѣ не нужно было побѣдъ, чтобы Жозефина замѣтила Наполеона въ маленькомъ Бонапартѣ, своемъ мужѣ? Невинное созданіе воображаетъ, будто извѣстно, какъ я его люблю! Бѣдный Гастонъ, онъ даже не подозрѣваетъ этого; но тебѣ я все скажу, нужно, чтобы ты все знала, потому что, Рене, письмо это немного походитъ на завѣщаніе. Хорошенько обдумай мои слова.

Въ данную минуту я увѣрена, что Гастонъ любитъ меня, какъ можетъ любить женщину мужчина, и я вѣрю въ блаженство моей будущей очаровательной супружеской жизни, въ которую приношу любовь, бывшую прежде незнакомой мнѣ. Да, я наконецъ наслаждаюсь страстью, которую испытываю сама. Новое чувство дастъ мнѣ то, чего всѣ женщины просятъ отъ любви. Я обожаю Гастона, какъ обожалъ меня мой милый Фелипъ. Я не <скан испорчен>о собой, я дрожу передъ этимъ ребенкомъ, какъ Абенcерагъ дрожалъ передо мной; словомъ, я люблю сильнѣе, нежели любима. Я боюсь всего, у меня являются самыя смѣшныя опасенія; я боюсь быть покинутой, я боюсь сдѣлаться безобразной и старой, когда Гастонъ будетъ еще красивъ и молодъ; я дрожу, думая, что недостаточно нравлюсь ему. Въ то же время мнѣ кажется, что у меня довольно ума, преданности, чтобы не поддерживать, а воз<скан испорчен>ть его любовь вдали отъ свѣта, въ уединеніи. Если же мнѣ не удастся, если моя прелестная поэма любви окончится (что <скан испорчен>орю, окончится!), если Гастонъ станетъ когда-либо любить меня немного меньше, чѣмъ наканунѣ, и я это замѣчу, знай, Рене, я буду мстить не ему, а себѣ. Охлажденіе Гастона будетъ не его ошибкой, а моей. Я знаю себя, я болѣе возлюбленная, нежели мать, поэтому я заранѣе говорю тебѣ: я умру въ этомъ случаѣ, умру даже если у меня, будутъ дѣти. Итакъ, моя Рене, умоляю тебя, послѣ моей смерти замѣни моимъ дѣтямъ мать; я тебѣ завѣщаю ихъ. Твоя фанатическая преданность долгу, твои неоцѣненныя качества, твоя любовь къ дѣтямъ и привязанность ко мнѣ, все, что мнѣ о тебѣ извѣстно, смягчитъ для меня горечь смерти, не смѣю сказать, сдѣлаетъ ее для меня сладкой. Такое рѣшеніе примѣшиваетъ нѣчто страшное къ торжественности моей свадьбы и заставляетъ меня желать, чтобы на ней не присутствовали свидѣтели, знакомые мнѣ; поэтому я обвѣнчаюсь тайно. Это дастъ мнѣ возможность трепетать, сколько мнѣ угодно; я не увижу безпокойства въ твоихъ милыхъ глазахъ и одна буду знать, что, подписывая новый брачный контрактъ, я, быть можетъ, подпишу себѣ смертный приговоръ.

Я не буду болѣе говорить о соглашеніи, которое заключено между моимъ бывшимъ и будущимъ «я». Я упомянула о немъ, чтобы ты знала весь размѣръ твоихъ обязанностей. Я выхожу замужъ съ условіемъ раздѣла имущества. Гастону извѣстно, что у меня достаточно средствъ, чтобы мы могли жить безбѣдно, однако, онъ предполагаетъ насколько. Въ однѣ сутки я распредѣлю всѣ свои средства. Такъ какъ я не хочу ничѣмъ унижать Гастона, я положила на его имя сумму, дающую двѣнадцать тысячъ франковъ дохода; онъ найдетъ деньги въ своемъ письменномъ столѣ на слѣдующее утро послѣ нашей свадьбы; если онъ не захочетъ ихъ принять, я измѣню мои распоряженія. Чтобы получить право уплатить долги Гастона, мнѣ пришлось пригрозить ему, что я не буду его женой. Я устала оттого, что высказалась передъ тобой. Послѣзавтра я скажу еще многое, завтра же я должна уѣхать на цѣлый день въ деревню.

20 октября.

Я разскажу тебѣ, какія мѣры я приняла, чтобы спрятать счастье, я желаю избѣжать всего, что могло бы возбуждать ревность. Я похожа на ту красавицу итальянскую принцессу, которая увлекала свою добычу въ какой-нибудь швейцарскій городъ, захвативъ ее, какъ львица. Я сообщу тебѣ о моихъ распоряженіяхъ, чтобы попросить отъ тебя большой милости, а именно: никогда не пріѣзжай къ намъ, пока я сама не призову тебя, и обѣщай мнѣ уважать уединеніе, въ которомъ я хочу жить.

Два года тому назадъ я купила надъ прудами Виль д’Аврэ, по дорогѣ въ Версаль, около двадцати десятинъ луга и лѣсной опушки; а также прекрасный фруктовый садъ. Среди луговъ вырытъ прудъ, поверхность котораго равняется тремъ десятинамъ. Посерединѣ оставили красиво очерченный островъ; двѣ хорошенькія лѣсистыя горки стѣсняютъ маленькую долину, съ нихъ бѣгутъ очаровательные ручьи, которые протекаютъ черезъ мой паркъ; тутъ они умѣло распредѣлены моимъ архитекторомъ. Эти ручьи впадаютъ въ казенные пруды, которые можно видѣть съ различныхъ пунктовъ. Мой паркъ, превосходно распланированный тѣмъ же архитекторомъ, окруженъ изгородями, стѣнами, рвами, сообразно съ характеромъ мѣстности; ни одинъ изъ видовъ не пропадаетъ. На половинѣ склона, покатаго къ пруду, выстроено шале, по наружности совершенно похожее на швейцарскій домикъ, которымъ путешественники любуются по дорогѣ изъ Сіона въ Бриггъ и который такъ очаровалъ меня, когда я возвращалась изъ Италіи, извнутри онъ изящнѣе самыхъ знаменитыхъ шале. Шагахъ во ста отъ этого деревенскаго домика стоитъ очаровательное живописное зданіе, которое соединяется съ шале подземнымъ ходомъ; въ немъ; включается кухня, людскія, конюшни и сараи. Изъ всѣхъ этихъ различныхъ строеній виденъ только граціозно простой фасадъ, окруженный группами кустовъ. Помѣщеніе садовниковъ маскируетъ входъ во фруктовый садъ и огородъ.

Ворота, скрытыя въ стѣнѣ, служащей оградой со стороны лѣса, почти незамѣтны. Насаженныя уже большія деревья года черезъ два, черезъ три будутъ совершенно скрывать строенія. Только глядя съ высоты дымовыхъ нашихъ трубъ или проходя мимо шале зимой, когда деревья стоятъ безъ листьевъ, гуляющій будетъ замѣчать жилье.

Мое шале стоитъ среди пейзажа, точно скопированнаго съ того, который принято называть королевскимъ садомъ въ Версалѣ, но изъ его оконъ виденъ прудъ и островъ. Кругомъ него поднимаются <скан испорчен>мы, щеголяющіе массой зелени и прекрасными деревьями, которыя такъ хорошо охраняются новымъ указомъ. Моимъ садовникамъ приказано разводить кругомъ дома только пахнущіе цвѣты, такъ что этотъ уголокъ — благоухающій изумрудъ. Шале <скан испорчен>ано дикимъ виноградомъ, который бѣжитъ по крышѣ; оно совершенно закрыто ползучими растеніями: хмелемъ, клематиномъ, жасминомъ, азаліями и кобеями. Тотъ, кто различитъ наши окна, можетъ имѣть право похвастаться хорошимъ зрѣніемъ.

Моя дорогая, это шале — красивый и хорошій домъ, снабженный <скан испорчен>феромъ и всѣми новѣйшими удобствами, придуманными современной архитектурой, устраивающей дворцы на протяженіи квадратныхъ футовъ. Въ немъ есть помѣщеніе для Гастона и для меня. Нижній этажъ занятъ прихожей, гостиной и столовой. Надъ нами комнаты, предназначенныя для дѣтей. У меня <скан испорчен>ь превосходныхъ лошадей, маленькая каретка и парный «милордъ». Шале въ сорока минутахъ ѣзды отъ Парижа; когда намъ вздумается послушать новую оперу, посмотрѣть новую пьесу, уѣзжая послѣ обѣдать, мы вечеромъ будемъ возвращаться въ наше гнѣздышко. Дорога очень хороша, она идетъ въ тѣни, падающей отъ нашей изгороди. Моя прислуга: поваръ, кучеръ, конюхъ, садовники, моя горничная, все честные люди, которыхъ я пріискала въ теченіе послѣднихъ шести мѣсяцевъ; мой старый Филиппъ будетъ распоряжаться ими, хотя я увѣрена въ ихъ привязанности и скромности, но я связала ихъ еще денежной выгодой, всѣ они получаютъ незначительное жалованье, но оно будетъ увеличиваться подарками въ день Новаго года. Имъ извѣстно, что малѣйшій ихъ проступокъ, подозрѣніе въ болтливости лишитъ ихъ большихъ выгодъ. Влюбленные никогда не придираются къ прислугѣ, они снисходительны; итакъ, я могу разсчитывать на нашихъ людей.

Все драгоцѣнное и изящное, украшавшее мой домъ въ улицѣ Бакъ, перевезено въ шале. Рембрандтъ заполняетъ пустое мѣсто на лѣстницѣ, Гобемма виситъ въ его кабинетѣ, противъ Рубенса; Тиціанъ, котораго мнѣ прислала изъ Мадрида Марія, украшаетъ мой будуаръ. Прелестная мебель, найденная Фелипомъ, какъ разъ на мѣстѣ въ гостиной, превосходно отдѣланной архитекторомъ. Все шале отличается очаровательной простотой, — простотой, которая стоитъ сто тысячъ франковъ. Оно выстроено на каменныхъ подвалахъ, опирающихся на бетоны; нижній этажъ едва виденъ изъ-за цвѣтовъ и кустовъ; въ немъ прохладно, но ничуть не сыро. На поверхности пруда плаваетъ цѣлый флотъ бѣлыхъ лебедей.

О, Рене, въ этой долинѣ стоитъ такая тишина, которая обрадовала бы мертвыхъ. Тутъ просыпаешься отъ пѣнія птицъ или шепота вѣтра въ листвѣ тополей. Съ холма бѣжитъ маленькій источникъ, который открылъ архитекторъ, дѣлая углубленіе для стѣны со стороны лѣса; ручей струится по серебристому песку между берегами, покрытыми крессомъ; онъ впадаетъ въ прудъ; не знаю, можно ли заплатить его прелесть какими-нибудь деньгами! Не возненавидитъ ли Гастонъ это слишкомъ полное счастье? Здѣсь все такъ красиво, что я трепещу; черви забираются въ самые хорошіе плоды; насѣкомыя нападаютъ на великолѣпныя цвѣты. Развѣ коричневая личинка, прожорливая, какъ смерть, не бросается именно на лучшія деревья въ лѣсу? Я знаю, что невидимая и завистливая сила обрушивается на полное людское счастье. Впрочемъ, ты давно писала мнѣ объ этомъ и оказалась пророкомъ

Когда третьяго дня я отправилась взглянуть, исполнены ли, мои послѣднія затѣи, я почувствовала на глазахъ слезы. На смѣтѣ архитектора, къ его большому удивленію, я написала къ уплатѣ:

— Вашъ повѣренный не заплатитъ, — сказалъ онъ: — вѣдь дѣло идетъ о трехстахъ тысячахъ франковъ.

Я произнесла:

— Безъ разсужденій, — тономъ настоящей Шолье XVII вѣка. Но я ставлю одно условіе, — прибавила я, — не говорите никому объ этихъ постройкахъ и о паркѣ. Я не хочу, чтобы кто-либо зналъ имя владѣльцевъ. Поклянитесь мнѣ честью, чтобы исполните это условіе.

Понимаешь ли ты теперь причину моихъ тайныхъ разъѣздовъ? Видишь ли ты, куда дѣвались прелестныя вещи, которыя считаются проданными? Понимаешь ли ты важную причину, заставившую меня измѣнить форму моего богатства? Дорогая, любовь великое дѣло, и кто хочетъ хорошо любить, тотъ не долженъ заниматься ничѣмъ другимъ. Деньги не будутъ безнокоить меня; я облегчила себѣ жизнь. Я была разъ хозяйкой дома и теперь могу позволить себѣ бывать ею только въ теченіе десятиминутнаго разговора по утрамъ съ моимъ старымъ мажордомомъ Филиппомъ; я хорошо наблюдала за жизнью и ея опасными водоворотами. Смерть однажды сдѣлала мнѣ жестокое нравоученіе и я хочу воспользоваться имъ. Я буду стараться только нравиться уму, его любить, и вносить разнообразіе въ жизнь, которая обыкновеннымъ существамъ можетъ казаться монотонной.

Гастонъ еще ничего не знаетъ о моихъ распоряженіяхъ. По моей просьбѣ онъ, также какъ и я, поселился въ Вилъ д’Аврэ; завтра мы переѣзжаемъ въ шале. Наша жизнь не потребуетъ большихъ издержекъ, но когда я сознаюсь тебѣ, какую сумму предназначаю для своего туалета, ты скажешь: «Она безпутна!» И будешь права. Я хочу каждый день наряжаться для него, какъ женщины наряжаются для свѣта. Я буду цѣлый годъ жить въ деревнѣ и кладу на туалетъ двадцать четыре тысячи франковъ въ годъ. Дневные наряды не самые дорогіе. Гастонъ же, если хочетъ, можетъ носить хоть блузу! Не думай, что я желаю превратить мою жизнь въ поединокъ и истощить свои силы, измышляя, какъ бы поддерживать любовь; я только не хочу ни въ чемъ упрекать себя, еще тринадцать лѣтъ я буду красивой женщиной; я хочу, чтобы въ послѣдній день тринадцатаго года Гастонъ любилъ меня еще сильнѣе, нежели на слѣдующее утро послѣ нашей таинственной свадьбы. На этотъ разъ я буду вѣчно смиренной, благодарной женой, не произносящей насмѣшливыхъ словъ; я превращусь въ подчиненную, такъ какъ владычество погубило меня въ первый разъ.

Рене, если только Гастонъ понялъ безконечность любви, конечно, я буду всегда счастлива. Шале окружено чудной природой; лѣса восхитительны. На каждомъ шагу встрѣчаются самые свѣжія пейзажи, очаровательные виды и наполняютъ душу восхищеніемъ, пробуждая въ ней очаровательныя мысли. Эти лѣса полны любви. Только бы я не приготовила себѣ великолѣпнаго костра! Послѣзавтра я стану г-жей Гастонъ. Боже мой, спрашиваю я себя, позволительно ли такъ любить человѣка? «Это законно», сказалъ мнѣ мой повѣренный: онъ одинъ изъ свидѣтелей съ моей стороны. Увидавъ причину ликвидаціи моего состоянія, этотъ повѣренный вскрикнулъ: «Въ долинѣ я теряю кліентку!» Ты, моя прелестная козочка, не смѣю больше сказать: «любимая», можешь замѣтить: «И я теряю сестру».

Мой ангелъ, пиши теперь въ Версаль, до востребованія. Мы будемъ каждый день посылать за письмами. Я не хочу, чтобы насъ знали въ окрестностяхъ. За провизіей слуги будутъ отправляться въ Парижъ. Такимъ образомъ, я надѣюсь жить таинственно. Этотъ уголокъ приготовленъ уже годъ и въ немъ ни разу никого не видѣли; я купила землю во время движеній, послѣдовавшихъ за, іюльской революціей. Единственное существо, появлявшееся въ окрестностяхъ нашего имѣнія — мой архитекторъ; сосѣди знаютъ только этого человѣка, который не вернется болѣе сюда. Прощай! Ставя это слово, я испытываю одинаковыя горе и радость. Развѣ это не значитъ, что я такъ же сильно сожалѣю о тебѣ, какъ люблю Гастона?

XLIX.
Марія Гастонъ Даніелю д’Арте.

Октябрь, 1833 г.

Мой милый Даніель, мнѣ нужны два свидѣтеля для свадьбы. Я прошу васъ, пріѣзжайте завтра вечеромъ ко мнѣ и привезите съ собой нашего друга, великаго и добраго Жозефа Бридо. Моя будущая жена намѣревается жить вдали отъ свѣта и въ полномъ уединеніи; она угадала мое самое завѣтное желаніе. Вы, человѣкъ, скрасившій мнѣ бѣдность, ничего не знали о моей любви. Любовь служила причиной, изъ-за которой мы такъ рѣдко видались въ теченіе прошлаго года. На слѣдующій же день послѣ свадьбы мы разстанемся съ вами, Даніель, у васъ душа, способная меня понять: дружба будетъ существовать безъ друга. Быть можетъ, иногда я почувствую, что вы мнѣ необходимы, но, по крайней мѣрѣ, у меня въ домѣ мы не будемъ видаться. Она въ этомъ отношеніи пошла еще дальше насъ. Она принесла мнѣ въ жертву, дружбу къ подругѣ дѣтства, которая была для нея настоящей сестрой, мнѣ оставалось только пожертвовать другомъ. Изъ того, что я вамъ разсказываю, вы, конечно, угадаете, что меня и мою невѣсту соединяетъ не страсть, а полная божественная любовь, основанная на близкомъ знакомствѣ двухъ существъ, вступающихъ въ союзъ. Мое счастье чисто, безконечно, но такъ какъ существуетъ тайный законъ, воспрещающій людямъ испытывать блаженство безъ примѣси, въ глубинѣ моей души кроется мысль, неизвѣстная ей и мучительная для меня. Вы постоянно помогали мнѣ въ моей бѣдности, а потому не можете не знать ужаснаго положенія, въ которомъ я находился. Гдѣ почерпалъ я мужество жить, когда во мнѣ гасла надежда? Въ вашемъ прошедшемъ, мой другъ, у васъ въ домѣ, въ которомъ я встрѣчалъ столько утѣшеній, столько нѣжной помощи! Словомъ, моя невѣста заплатила мои подавлявшіе меня долги. Она богата, а у меня нѣтъ ничего. Сколько разъ въ припадкахъ лѣности я говорилъ себѣ: «Ахъ, если бы какая-нибудь богачка полюбила меня!» И что же теперь шутки беззаботной юности. рѣшительность неразборчиваго бѣдняка, — все исчезло. Я чувствую себя униженнымъ, несмотря на самую полную нѣжность, я чувствую себя униженнымъ, несмотря на то, что знаю благородство ея души. Я униженъ, хоть и вижу, что это униженіе — доказательство моей любви. Но я не отступилъ передъ униженіемъ. Существуетъ одна жизнь, которая превращаетъ меня въ покровителя, въ существо, находящееся подъ ея покровительствомъ. И я дѣлюсь съ вами моимъ горемъ. Все остальное соотвѣтствуетъ моимъ мельчайшимъ желаніямъ. Я нашелъ красоту безъ пятна, добро безъ изъяна. Словомъ, какъ говорится — новобрачная слишкомъ хороша; ея нѣжность дышетъ умомъ, у нея есть очарованіе и прелесть, придающія любви разнообразіе. Она хорошо образована и способна все понять. Моя невѣста красива; у нея бѣлокурые волосы, тонкій и въ то же время пышный станъ. Можно подумать, будто Рафаэль и Рубенсъ вошли въ соглашеніе, издавая эту женщину. Не знаю, былъ ли бы я способенъ любить темноволосую красавицу; мнѣ всегда казалось, что смуглая женщина съ черными волосами — неудавшійся мальчикъ. Она вдова; у нея не было дѣтей, ей двадцать семь лѣтъ. Хотя у нея живая, подвижная, неутомимая натура, но она любитъ отдаваться меланхолическому раздумью. Ея чудныя свойства не исключаютъ въ ней чувства собственнаго достоинства и благородства души; она внушаетъ уваженіе, хотя моя невѣста принадлежитъ къ одному изъ самыхъ тщеславныхъ французскихъ родовъ, она настолько любитъ меня, что не обратила вниманія на несчастья моего рожденія. Наша тайная любовь длилась очень долго. Мы испытывали другъ друга; мы одинаково ревнивы, наши мысли двѣ вспышки, одной и той же молніи. Мы оба любимъ въ первый разъ въ жизни, восхитительный расцвѣтъ нашего чувства изобилуетъ очаровательными подробностями. Любовь осыпала насъ изобиліемъ своихъ цвѣтковъ. Каждый изъ нашихъ дней былъ полонъ; когда мы разставались, мы писали другъ другу цѣлыя поэмы, у меня никогда не являлось помысла затемнить эту блестящую весну любви дыханіемъ страсти, хотя она постоянно волновала мнѣ душу. Моя невѣста свободна, она вдова, и отлично поняла всю лестную сторону моей сдержанности, которая иногда трогала ее до слезъ. Итакъ, Даніель, вы увидите существо по истинѣ возвышенное. Мы не обмѣнялись даже первымъ поцѣлуемъ; мы боялись другъ друга.

— Каждый изъ насъ бѣднякъ, — сказала она.

— Я не вижу вашей нищеты.

— Мое замужество, — отвѣтила она

Вы великій человѣкъ, любящій одну изъ представительницъ аристократіи, среди которой я нашелъ мою Арманду, и потому по этимъ словамъ поймете ея душу и почувствуете, какое счастье ждетъ вашего друга.

Марію Гастона.

L.
Г-жа де-л’Эсторадъ баронессѣ де-Макюмеръ.

Какъ, Луиза, послѣ всѣхъ тайныхъ несчастій, которыя принесла тебѣ раздѣленная страсть въ нѣдра брака, ты хочешь жить съ мужемъ въ одиночествѣ? Ты убила одного мужа, живя съ нимъ въ свѣтѣ, а теперь намѣреваешься отдалиться отъ общества, чтобы растерзать другого? Какое горе приготовляешь ты для себя! Однако, видя жаръ, съ которымъ ты принялась за дѣло, я понимаю, что твое рѣшеніе безповоротно. Вѣроятно, этотъ человѣкъ обладаетъ ангельскимъ умомъ и божественнымъ сердцемъ, такъ какъ ему удалось побѣдить твое отвращеніе ко вторичному замужеству. Не буду отнимать отъ тебя твоихъ иллюзій. Но развѣ ты забыла, что ты говорила о молодости мужчинъ, которые, по твоимъ словамъ, всѣ прошли позорнымъ путемъ, потерявъ на отвратительныхъ перекресткахъ свою невинность? Кто измѣнился, ты или они? Ты счастлива, потому что можешь вѣрить въ счастьѣ, я не могу осуждать тебя, хотя инстинктъ нѣжности заставляетъ меня пробовать отговаривать тебя отъ этого брака. Да, и природа и общество заодно стараются уничтожать полное счастье потому что оно противорѣчитъ законамъ природы и общества; можетъ быть и потому, что небо завидуетъ, когда люди отнимаютъ у него право создавать имъ рай. Словомъ, моя дружба предчувствуетъ какое-то несчастіе, котораго нельзя предвидѣть. А не знаю, съ какой стороны оно придетъ или что породитъ его, но моя дорогая, огромное и безграничное счастье, конечно, будетъ для тебя тяжестью. Нести бремя крайней радости еще труднѣе, нежели влачить ношу самаго тяжелаго горя. Я ничего не говорю противъ твоего жениха, ты его любишь и я никогда не видала его; однако, я надѣюсь, что въ свободную минуту ты опишешь мнѣ этотъ красивый и интересный экземпляръ.

Ты видишь я безъ печали подчиняюсь моей участи, такъ какъ увѣрена, что послѣ медоваго мѣсяца вы оба, по общему соглашенію, вернетесь къ обычной жизни всѣхъ людей. Черезъ два года, когда мы поѣдемъ кататься по дорогѣ къ Версалю, ты мнѣ скажешь: «А, вотъ и шале, изъ котораго я собиралась никогда не выходить!» И ты засмѣешься милымъ смѣхомъ, показывая твои хорошенькіе зубки. Я еще ничего не сказала Луи, онъ слишкомъ бы посмѣялся надъ нами. Я просто скажу ему, что ты выходишь замужъ и не хочешь, чтобы объ этомъ говорили. Къ сожалѣнію, тебѣ не нужно ни матери, ни сестры, чтобы проводить тебя въ комнату новобрачной. Теперь октябрь, ты начинаешь зиму со смѣлаго поступка. Если бы дѣло не шло о бракѣ, я сказала бы, что ты хватаешь быка за рога. Словомъ, ты найдешь во мнѣ самаго скромнаго и понятливаго друга. Таинственный центръ Африки поглотилъ множество путешественниковъ; мнѣ кажется, будто ты бросаешься въ него и, въ смыслѣ чувства, предпринимаешь путешествіе, похожее на то, во время которыхъ столько изыскателей погибло отъ руки негровъ или отъ безплодной сухости песковъ. Твоя пустыня въ двухъ лье отъ Парижа, и такъ, я могу тебѣ весело сказать «счастливаго пути»! Ты вернешься къ намъ.

LI.
Графиня де-л’Эсторадъ г-жѣ М. Гастонъ.

1835.

Что съ тобой дѣлается, моя дорогая? Послѣ двухлѣтняго молчанія Рене имѣетъ право начать безпокоиться о Луизѣ. Вотъ я любовь! Она уноситъ, она превращаетъ въ ничто такую дружбу, — какой была наша. Сознайся, что если я обожаю своихъ дѣтей еще сильнѣе, нежели ты твоего Гастона, материнское чувство такъ громадно, что оно не позволяетъ ничего отнимать отъ другихъ привязанностей, что оно позволяетъ женщинѣ оставаться искреннимъ и преданнымъ другомъ. Мнѣ недостаетъ твоихъ писемъ, твоего нѣжнаго очаровательнаго лица. Мнѣ приходится довольствоваться одними предположеніями. О, моя Луиза! Все, что касается насъ, я опишу тебѣ до крайности подробно.

Перечитывая твое предпослѣднее письмо, я нашла въ немъ нѣсколько горькихъ словъ по поводу нашего политическаго положенія. Ты насмѣхалась надъ нами за то, что Луи сохранилъ мѣсто предсѣдателя счетной экспедиціи и титулъ графа, полученные имъ по милости Карла X. Но подумай, могла ли я при помощи сорока тысячъ франковъ годового дохода, изъ которыхъ тридцать принадлежатъ маіорату, обезпечить Атенаису и бѣднаго нищенку Рене. Развѣ намъ не слѣдовало жить на жалованье Луи и благоразумно откладывать доходы съ нашихъ земель? Въ теченіе двадцати лѣтъ мы соберемъ шестьсотъ тысячъ франковъ, которые образуютъ приданое моей дочерни состояніе Рене, его я предназначаю для морской службы. У моего маленькаго бѣдняка будетъ десять тысячъ франковъ дохода и, быть можетъ, намъ удастся оставить ему капиталъ, который дастъ ему такія же средства, какія будутъ у его сестры. Когда мой нищенка сдѣлается капитаномъ корабля, онъ женится на богатой дѣвушкѣ и займетъ въ обществѣ такое же положеніе, какъ его старшій братъ.

Эти благоразумные разсчеты заставили насъ подчиниться установившемуся порядку вещей. Конечно, новая династія сдѣлала Луи пэромъ Франціи и дала ему орденъ Почетнаго Легіона большого креста. Разъ де-л’Эсторадъ принялъ присягу, онъ уже ничего не могъ дѣлать вполовину; онъ оказалъ большія услуги палатѣ. Теперь онъ занялъ положеніе, въ которомъ спокойно доживетъ до смерти. Онъ обладаетъ извѣстной дѣловой ловкостью, онъ скорѣе хорошо разговариваетъ, нежели обладаетъ ораторскими способностями. Его проницательность, его государственныя и административныя знанія цѣнятся всѣми и всѣ партіи считаютъ его необходимымъ человѣкомъ. Могу тебѣ сказать, что ему недавно было предложено мѣсто посланника, но я заставила его отказаться. Меня удерживаетъ въ Парижѣ необходимость воспитывать Армана, которому уже минуло тринадцать лѣтъ, и Атенаису, которой идетъ одиннадцатый годъ. Я буду жить въ Парижѣ, пока мой Рене не окончитъ своего ученія.

Оставаться вѣрнымъ старшей линіи и вернуться въ деревню можетъ тотъ, кому не нужно воспитывать троихъ дѣтей и заботиться о ихъ благосостояніи. Мать, мой ангелъ, не должна быть Деціемъ, особенно въ тѣ времена, когда Деціи встрѣчаются рѣдко.

Черезъ пятнадцать лѣтъ де-л’Эсторадъ будетъ имѣть возможность уѣхать въ Крампадъ, получивъ прекрасную пенсію и помѣстивъ Армана въ счетную экспедицію, въ которой онъ оставитъ его референдаріемъ. Что же касается Рене, морская служба, конечно, сдѣлаетъ его дипломатомъ. Въ семь лѣтъ этотъ мальчикъ проницателенъ, какъ старый кардиналъ.

Ахъ, Луиза, я мать-счастливица! Мои дѣти продолжаютъ доставлять мнѣ безоблачное счастье, (senza brama sicura riccheza). Арманъ въ коллегіи Генриха IV; я рѣшилась отдать его въ учебное заведеніе, хотя не имѣла силъ разстаться съ нимъ; я поступила, какъ поступалъ герцогъ Орлеанскій, еще не сдѣлавшись королемъ (а можетъ быть, именно съ цѣлью сдѣлаться государемъ Франціи). Тотъ старый лакей, котораго ты знаешь, Лука, отводитъ Армана въ училище къ началу уроковъ и приводитъ его назадъ въ половинѣ пятаго. У меня живетъ старый, ученый репетиторъ, который заставляетъ его учиться но вечерамъ, а утромъ будитъ въ тѣ часы, когда учащіеся должны вставать. Въ полдень, во время рекреаціи, Лука носитъ Арману завтракъ, и вижу его за обѣдомъ, вечеромъ передъ тѣмъ, что онъ ложится спать, и утромъ, когда онъ уходитъ въ училище. Арманъ то же прелестное, сердечное и любящее дитя, какимъ ты его любила; репетиторъ его доволенъ имъ. Со мной моя Наиса и малютка; они безъ умолку лепечутъ, и я такой же ребенокъ, какъ они. Я не могла отказаться отъ сладкихъ ласкъ моихъ дорогихъ дѣтей. Возможность прибѣжать, когда мнѣ захочется, къ постели Армана, посмотрѣть на него, когда онъ спитъ, попросить его поцѣловать меня и самой поцѣловать его необходима дли моего существованія.

Но система воспитанія дѣтей въ родительскомъ домѣ имѣетъ свои неудобства и я вполнѣ признаю ихъ. Общество ревниво, какъ природа; оно не любитъ, чтобы нарушали его законы и не терпитъ, чтобы безпокоили установленныя имъ правила. Въ семьяхъ, въ которыхъ дѣти остаются дома, они слишкомъ рано идутъ полъ огонь; они видятъ страсти свѣта, они научаются его притворству. Неспособные уловить различія, управляющія поступками взрослыхъ, они вносятъ въ свѣтъ свои чувства, свои страсти вмѣсто того, чтобы подчинить свѣту свои желанія и требованія; они увлекаются мнимымъ блескомъ, сіяющимъ ярче, чѣмъ прочныя добродѣтели, потому что свѣтъ выдвигаетъ впередъ свои внѣшнія стороны и придаетъ имъ лживыя формы. Ребенокъ, который въ пятнадцать лѣтъ обладаетъ увѣренностью свѣтскаго человѣка, чудовище, становящееся старикомъ въ двадцать пять лѣтъ; вслѣдствіе преждевременнаго знанія свѣта онъ дѣлается неспособнымъ къ настоящимъ занятіямъ, необходимымъ для дѣйствительныхъ, серьезныхъ талантовъ. Свѣтъ — великій комедіантъ и, какъ актеръ, онъ отражаетъ все, ничего не сохраняя. Мать, держащая своихъ дѣтей дома, должна твердо рѣшиться на то, чтобы не допускать ихъ проникать въ свѣтъ; она обязана имѣть мужество противиться ихъ желаніямъ, а также и своимъ, и не показывать ихъ никому. Корнелія должна была скрывать свои сокровища. И я буду дѣлать то же самое, потому что дѣти — вся моя жизнь.

Мнѣ тридцать лѣтъ; самый жаръ дня ужо прошелъ, самый затруднительный путь уже пройденъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ я буду старухой, поэтому я почерпаю громадную силу въ сознаніи исполненнаго долга. Эти три маленькія существа какъ бы понимаютъ мою мысль и приспособляются къ ней. Между ними, никогда не покидавшими меня, и мной существуютъ таинственныя отношенія. Они осыпаютъ меня счастьемъ, какъ будто бы знаютъ, чѣмъ они обязаны мнѣ.

Арманъ, который въ первые три года былъ вялъ, несообразителенъ и безпокоилъ меня, вдругъ сдѣлалъ большіе успѣхи. Онъ, вѣроятно, понялъ цѣль подготовительныхъ работъ, а ее дѣти не, всегда понимаютъ. Она направлена къ тому, чтобы возбудить ихъ умъ и пріучить ихъ къ труду и послушанію, главному принципу общественности. Моя дорогая, нѣсколько дней тому назадъ я испытала упоительное чувство при видѣ Армана, получившаго награду на общемъ конкурсѣ въ Сорбоннѣ. Твоему крестнику дали первую награду за переводъ. При раздачѣ наградъ коллегіи Генриха IV онъ получилъ двѣ первыя награды за стихи и сочиненіе.

Я поблѣднѣла, услышавъ его имя, и мнѣ захотѣлось крикнуть: «Я его мать». Наиса сжимала мнѣ руку такъ сильно, что во всякую другую минуту мнѣ было бы больно. Ахъ, Луиза, подобнаго рода минута вознаграждаетъ за всякую потерянную любовь.

Тріумфы брата повліяли и на моего маленькаго Рене, который также хочетъ поступить въ училище. Иногда всѣ трое кричатъ и шумятъ такъ, что голова трещитъ. Не знаю, какъ мнѣ удастся переносить ихъ возню, вѣдь я постоянно съ ними; никому, даже Мэри я по поручаю надзора за моими дѣтьми. Но въ ремеслѣ матери столько прекраснаго! Какъ пріятно видѣть, что ребенокъ оставляетъ игру, чтобы поцѣловать меня, какъ будто движимый, какой-то потребностью сдѣлать это. Кромѣ того, во время игръ можно хорошо наблюдать за дѣтьми. Одной изъ обязанностей матери является изученіе характера, способностей, наклонностей дѣтей съ самаго ранняго возраста. Никакой педагогъ не въ состояніи сдѣлать это. Дѣти, воспитанныя матерями, пріобрѣтаютъ извѣстныя манеры и знаніе свѣта, два пріобрѣтенія, дополняющія природный умъ, между тѣмъ природный умъ не можетъ замѣнить того, чему люди научаются отъ своихъ матерей. Я разсматриваю свѣтскихъ людей въ салонахъ, и немедленно различаю слѣды вліянія женщины въ манерахъ молодого человѣка. Какъ же лишить своихъ дѣтей подобнаго преимущества? Видишь, исполненіе моихъ обязанностей приноситъ мнѣ много драгоцѣнныхъ радостей.

Я увѣрена, что Арманъ будетъ превосходнымъ судьей, честнѣйшимъ администраторомъ, добросовѣстнѣйшимъ депутатомъ; а мой Рене сдѣлается самымъ смѣлымъ, самымъ отважнымъ и въ то же время самымъ хитрымъ морякомъ въ свѣтѣ. У маленькаго проказника желѣзная воля; онъ получаетъ все, чего желаетъ, онъ употребляетъ тысячи уловокъ для того, чтобъ добиться своей цѣли; если же тысячи уловокъ не помогаютъ, онъ пускаетъ въ дѣло тысяча первую. Тамъ, гдѣ мой милый Арманъ спокойно подчиняется силѣ обстоятельствъ, Рене бушуетъ, выдумываетъ что нибудь, комбинируетъ, все время болтая, и, наконецъ, находитъ какую-нибудь брешь; если въ нее можно пропустить хоть лезвіе ножа, онъ скоро сумѣетъ ввести туда весь флотскій экипажъ.

Что касается до Наисы, то я совершенно не различаю ея отъ себя. Ахъ, дорогая, я кокетливо наряжаю мою любимую дѣвочку; я заплетаю ей косы, съ любовью причесываю ея локоны, я хочу, чтобы она была счастлива, она выйдетъ только за того, кто будетъ любить ее и кого она сама полюбитъ. Но, боже мой, когда я позволяю ей наряжаться или когда надѣваю ей на голову малиновыя лепты, когда обуваю ея крошечныя ножки, мнѣ приходитъ въ голову мысль, заставляющая сжиматься сердце. Можно ли распорядиться судьбой своей дочери? Можетъ быть, она полюбитъ недостойнаго человѣка, Можетъ быть, тотъ, кого она полюбитъ, не отвѣтитъ ей взаимностью? Часто, когда я смотрю на нее, у меня навертываются на глаза слезы. Покинуть прелестное существо, цвѣтокъ, розу, которая покоилась на нашей груди, какъ бутонъ на розовомъ кустѣ, и отдать ее человѣку, который похититъ у насъ ее! Ты, въ продолженіе двухъ лѣтъ не написавшая мнѣ: «Я счастлива», ты напомнила мнѣ драму замужества, ужасную для матери, такой, какъ я. Прощай, не знаю почему, я тебѣ пишу, ты не заслуживаешь моей дружбы. О, отвѣчай мнѣ скорѣе, моя Луиза!

LII.
Г-жа Гастонъ къ г-жѣ де-л’Эсторадъ.

Шале.

Двухлѣтнее молчаніе возбудило твое любопытство и ты спрашиваешь, почему я не пишу тебѣ; но, моя милая Рене, нѣтъ ни фразъ, ни словъ, ни языка, чтобы выразить мое счастье; наши души выдерживаютъ его — вотъ все въ двухъ словахъ. Для того, чтобъ быть счастливыми, намъ не нужно дѣлать ни малѣйшаго усилія, мы съ Гастономъ сходимся во всемъ. Въ продолженіе двухъ лѣтъ въ этомъ концертѣ не было ни одного диссонанса, ни одного различія въ выраженіи нашихъ чувствъ, ни малѣйшаго разногласія въ какихъ-либо желаніяхъ. Дорогая моя, каждый изъ этой тысячи дней далъ свой особый плодъ, каждое мгновеніе было восхитительно, благодаря фантазіи. Мы увѣрены, что наша жизнь никогда не будетъ монотонной, скорѣе, она не будетъ достаточно обширна, чтобъ вмѣстить всю поэзію нашей любви, плодородной, какъ природа, разнообразной, какъ она! Ни одного разочарованія! Мы нравимся другъ другу еще болѣе, чѣмъ въ первый день, и отыскиваемъ новые поводы къ маніей любви. Каждый вечеръ во время послѣобѣденныхъ прогулокъ мы обѣщаемся поѣхать въ Парижъ изъ любопытства, какъ говорятъ: «Я поѣду въ Швейцарію».

— Какъ, — говоритъ Гастонъ, — вѣдь устраиваютъ бульваръ, церковь Маделены окончена, надо же поѣхать посмотрѣть все это.

Но на слѣдующій день мы остаемся въ постели, мы завтракаемъ въ нашей комнатѣ; наступаетъ полдень, тепло, мы дозволяемъ себѣ маленькую сіесту; потомъ онъ проситъ у меня позволенія смотрѣть на меня и смотритъ на меня положительно, какъ на картину; онъ погружается въ это созерцаніе, которое, какъ ты догадываешься, взаимно. У насъ обоихъ навертываются слезы на глазахъ, мы думаемъ о нашемъ счастьѣ и дрожимъ. Я все еще его любовница, т. е. кажется, что я люблю его менѣе, чѣмъ онъ любитъ меня. Этотъ обманъ восхитителенъ. Для насъ, женщинъ, такъ упоительно видѣть, какъ чувство преобладаетъ надъ желаніемъ, какъ повелитель, еще застѣнчивый, остается въ поставленныхъ нами границахъ! Ты спрашиваешь, каковъ онъ, но, моя Рене, невозможно описать любимаго человѣка, всякій портретъ будетъ невѣренъ. Потомъ, между нами, признаемся, безъ излишней скромности, въ странномъ и печальномъ вліяніи нашихъ нравовъ: нѣтъ ничего болѣе несходнаго, нежели свѣтскій человѣкъ и человѣкъ, созданный для любви; это различіе такъ велико, что одинъ ни въ чемъ не походитъ на другого. Мужчина, принимающій граціозныя позы граціознѣйшаго танцора для того, чтобъ вечеромъ у камина шепнуть намъ нѣсколько словъ любви, можетъ не обладать тайнымъ очарованіемъ, увлекающимъ женщину. Напротивъ, въ человѣкѣ, кажущемся не красивымъ, безъ манеръ, плохо одѣтымъ въ черное сукно, иногда заключается любовникъ, одаренный истиннымъ геніемъ любви, возлюбленный, который не будетъ смѣшонъ ни въ одномъ изъ положеній, способныхъ погубить даже насъ самихъ, несмотря на всѣ наши внѣшнія достоинства. Не легко встрѣтить въ мужчинѣ таинственное соотношеніе между тѣмъ, чѣмъ онъ кажется, и тѣмъ, что онъ есть на самомъ дѣлѣ, найти человѣка, обладающаго въ интимной брачной жизни той прирожденной граціей, которая не пріобрѣтается, которую античная скульптура воплотила въ полные нѣги и чистоты союзы своихъ статуй, тою невинною вольностью, которую древніе вкладывали въ свои поэмы и которая даже въ своей наготѣ сохраняла какъ бы одежду для души. И что же? Гастонъ является живымъ разрѣшеніемъ громадной проблемы, къ которой стремится воображеніе женщины. Ахъ, милая, я не знала, что такое любовь, молодость, умъ и красота, взятые вмѣстѣ! Мой Гастонъ никогда не бываетъ аффектированнымъ, его грація инстинктивна, она развивается безъ усилій со стороны.

Когда мы идемъ одни по лѣсу, причемъ его рука обвиваетъ мою талью, а моя лежитъ на его плечѣ, его тѣло прижимается къ моему, наши головы касаются одна другой, шаги наши такъ ровны, движенія такъ однообразны и тихи, что для видящихъ насъ людей мы кажемся однимъ существомъ, скользящимъ по песку аллей, на подобіе безсмертныхъ Гомера. Та же гармонія въ желаніи, въ мысли, въ словахъ. Иногда подъ листвой, еще влажной отъ дождя вечеромъ, когда зеленая трава блеститъ отъ воды, мы долго прогуливаемся, не произнося ни слова, прислушиваясь къ шуму падающихъ капель, наслаждаясь пурпурными красками, которыхъ закатъ разливаетъ по вершинамъ холмовъ и по сѣрой корѣ деревьевъ. Наши мысли превращаются тогда въ тайную смутную молитву, которая поднимается къ небу, словно прося извиненія въ нашемъ счастьи. Иногда мы вскрикиваемъ въ одно и то же мгновеніе, увидя конецъ аллеи, которая внезапно поворачиваетъ въ сторону, открывая вдали восхитительный видъ. Если бы ты знала, сколько сладости и глубины въ почти застѣнчивомъ поцѣлуѣ, которымъ мы обмѣниваемся посреди этой святой природы, можно подумать, что Богъ сотворилъ насъ только для того, чтобъ мы молились Ему такимъ образомъ. И мы возвращаемся-домой еще болѣе влюбленные другъ въ друга. Такая любовь между супругами показалась бы оскорбленіемъ парижскому обществу; ей нужно предаваться, подобно любовникамъ, въ глубинѣ лѣсовъ.

Гастонъ, моя милая, того средняго роста, котораго бываютъ всѣ энергичные люди; онъ ни толстъ, ни худъ и очень хорошо сложенъ; члены его округлены, онъ ловокъ въ движеніяхъ, перескакиваетъ черезъ рвы, какъ дикій звѣрь. Онъ умѣетъ найтись, во всякомъ положеніи, а это рѣдко встрѣчается у людей, привыкшихъ къ размышленію. Его кожа очень бѣла, несмотря на то, что его волосы черны, какъ смоль; они представляютъ сильный контрастъ съ матовыми тонами шеи и лба. У него меланхолическая голова Людовика XIII. Онъ отпускаетъ усы и эспаньолку, но я заставила его остричь бакенбарды: это стало слишкомъ вульгарно. Святая бѣдность сохранила мнѣ его чистымъ отъ всякой грязи, портящей столькихъ молодыхъ людей. У него чудные зубы, желѣзное здоровье. Его живые голубые глаза, магнетически нѣжные для меня, загораются и сверкаютъ, какъ молнія, при каждомъ душевномъ волненіи, какъ у всѣхъ сильныхъ людей съ могучимъ умомъ, у него ровный характеръ, который поразилъ бы тебя, какъ онъ увлекъ меня. Я слыхала различныя жалобы женщинъ, касавшіяся ихъ семейныхъ печалей, потому могла убѣдиться, что молодость не знаетъ измѣнчивыхъ, безпокойныхъ желаній людей пожилыхъ, недовольныхъ собой, не хотящихъ или не умѣющихъ старѣться, мучащихся какими-то вѣчными упреками въ безумно проведенной юности, тревогъ людей, въ венахъ которыхъ течетъ ядъ, во взглядѣ которыхъ всегда кроется оттѣнокъ грусти, которые стараются надоѣдать другимъ, желая скрыть свое недовѣріе, которые заставляетъ насъ платить за часъ спокойствія недобрыми утрами, которые мстятъ намъ за то, что они уже не могутъ нравиться, и которые тайно ненавидятъ насъ; эти печали — принадлежность браковъ, въ которыхъ замѣчается несоотвѣтствіе возраста супруговъ. О, дорогая, выдай Атенаису замужъ за молодого человѣка. Если бы ты знала, какъ упиваюсь я улыбкой, вѣчно разнообразящей этотъ тонкій проницательный умъ, улыбкой, полной краснорѣчія, улыбкой, которая въ уголкѣ губъ Гастона сосредоточиваетъ мысль о любви, о молчаливой благодарности, которая всегда связываетъ прошедшее съ будущимъ. Мы не забываемъ ни о чемъ. Самые мелкіе предметы превращены нами въ сообщниковъ нашего блаженства; для насъ все живетъ, все говоритъ въ этихъ чудныхъ лѣсахъ. Старый покрытый мхомъ дубъ, стоящій подлѣ домика сторожа, напоминаетъ намъ, что, уставъ, мы однажды сидѣли въ его тѣни, что Гастонъ говорилъ мнѣ о мхѣ, стлавшемся у нашихъ ногъ, разсказывалъ его исторію, что отъ мховъ мы перешли къ другимъ наукамъ и мало по-малу достигли конца міра. Наши умы проникнуты духомъ такого братства, что представляются мнѣ двумя изданіями одного и того же сочиненія. Ты видишь, я пріобрѣла литературную начитанность. Мы оба обладаемъ привычкой или способностью видѣть все со всѣхъ сторонъ; когда мы доказываемъ себѣ самимъ всю призрачность нашей внутренней прозорливости, мы испытываемъ новыя наслажденія. Мы дошли до того, что смотримъ на согласіе нашихъ умовъ, какъ на доказательство любви, и, если бы это единеніе нарушилось, мы пережили бы то же, что переживается другими супругами во время измѣны.

Моя жизнь, полная удовольствій, покажется тебѣ очень трудолюбивой. Прежде всего узнай, что Луиза-Арманъ-Марія де-Шолье собственноручно убираетъ свою комнату. Я ни за что не потерпѣла бы, чтобы наемница, чужая мнѣ женщина или дѣвушка, была посвящена въ тайны моей комнаты. Моя религія переносится на разныя необходимыя мелочи. Мною руководитъ не ревность, а чувство собственнаго достоинства. И моя комната убрана съ той заботливостью, съ какою влюбленная думаетъ о своихъ уборахъ. Я аккуратна, какъ старая дѣва. Моя уборная не безпорядочная комната, а восхитительный будуаръ. Я все предвижу. Мой господинъ и повелитель можетъ войти въ нее, когда ему вздумается; ничто не оскорбитъ, не удивитъ, не разочаруетъ его взгляда, напротивъ, уборная чаруетъ зрѣніе. Пока Гастонъ еще спитъ утромъ, я тихонько встаю, прохожу въ уборную и, слѣдуя примѣру моей матери, при помощи холодной воды уничтожаю слѣды сна. Пока мы спимъ, кожа, получающая менѣе раздраженій, нежели днемъ, худо исполняетъ свои отправленія; она согрѣвается, на ней появляется видимый для глаза туманъ легкихъ опухолей, какъ бы особая атмосфера. Изъ подъ обильно смоченной губки женщина выходитъ молоденькой дѣвушкой. Можетъ быть, это служитъ объясненіемъ миѳа о Венерѣ, выходящей изъ водъ. Утреннее умываніе придаетъ мнѣ прелесть Авроры; я причесываюсь, душу свои волосы. Совершивъ тщательный туалетъ, я, какъ змѣя, проскальзываю назадъ, чтобы Гастонъ, проснувшись, нашелъ меня свѣжей, какъ весеннее утро. Его восхищаетъ эта свѣжесть, напоминающая прелесть только-что распустившагося цвѣтка, хотя онъ не объясняетъ себѣ ея причины. Позже дневной туалетъ совершается съ помощью горничной и производится въ большой уборной. Конечно, ты понимаешь, что я и передъ ночью занимаюсь собой. Итакъ, я трижды наряжаюсь для господина моего суируга, а иногда даже и четыре раза; это, моя дорогая, связано съ другими миѳами древности.

Есть у насъ и занятія. Мы очень интересуемся цвѣтами, произведеніями нашихъ оранжерей и деревьями. Мы серьезные ботаники и страстно любимъ цвѣты; они переполняютъ наше шале, наши лужки постоянно зелены, кусты въ такомъ же порядкѣ, какъ группы зелени въ саду какого-нибудь богатѣйшаго банкира, поэтому нашъ садъ прелестенъ. Мы страстно любимъ плоды. Мы наблюдаемъ за нашими шпалерами, грядами и малорослыми деревцами. Однако, боясь, чтобы эти сельскія занятія не оказались недостаточными для моего обожаемаго Гастона, я посовѣтовала ему окончить нѣкоторыя изъ его театральныхъ пьесъ, которыя онъ началъ въ дни своей бѣдности и которыя очень хороши. Только этого рода литературную работу можно покидать и начинать снова, такъ какъ для нея необходимы долгія размышленія и она не требуетъ чеканной отдѣлки стиля. Нельзя постоянно писать діалоги; нужно дѣлать перерывы, выводы, театральныя пьесы требуютъ взрывовъ мысли, которые являются въ умѣ, какъ цвѣты на стебляхъ растеній, и приходятъ скорѣе, когда ихъ не ищутъ, а ждутъ. Мнѣ пріятна такая погоня за мыслями. Я сотрудникъ моего Гастона, такимъ образомъ, я не покидаю его даже тогда, когда онъ путешествуетъ въ обширныхъ областяхъ фантазіи. Понимаешь ли ты теперь, какъ я коротаю зимніе вечера? Наши слуги такъ хороши, что со времени нашей свадьбы намъ не пришлось обратиться къ кому-нибудь изъ нихъ хотя бы съ однимъ упрекомъ или замѣчаніемъ. На всѣ вопросы о насъ они сумѣли солгать, сказать, что мы съ Гастономъ — компаньонка и секретарь ихъ господъ, отправившихся путешествовать. Они вполнѣ увѣрены, что мы никогда не отвѣтимъ имъ отказомъ, когда они попросятъ у насъ позволенія уйти, а потому никогда не покидаютъ нашего дома безъ спроса: имъ хорошо живется и они понимаютъ, что ихъ жизнь можетъ измѣниться только по ихъ же собственной винѣ. Мы позволяемъ садовникамъ продавать избытокъ плодовъ и овощей. То же дѣлаетъ коровница съ молокомъ, сливками и свѣжимъ масломъ. Мы же получаемъ самые лучшіе продукты. Наши люди очень довольны такими доходами, а мы восхищаемся изобиліемъ, котораго не можетъ или не умѣетъ пріобрѣсти себѣ самое большое состояніе въ томъ ужасномъ Парижѣ, въ которомъ каждый изъ хорошихъ персиковъ стоитъ дохода, даваемаго стами франками. Во всемъ этомъ есть смыслъ: я хочу быть для Гастона свѣтомъ. Свѣтъ занимателенъ, слѣдовательно, мой мужъ не долженъ скучать въ уединеніи. Когда я была предметомъ обожанія, позволявшимъ себя любить, я считала себя ревнивой; теперь же я испытываю ревность любящей женщины, словомъ, истинную ревность. Каждый его взглядъ, кажущійся мнѣ равнодушнымъ, вселяетъ въ меня ужасъ. Время отъ времени я говорю себѣ: «Что если онъ меня разлюбитъ!..» и я содрогаюсь. О, я передъ нимъ, словно душа передъ Богомъ!

Увы, моя Рене, у меня такъ и нѣтъ дѣтей. Конечно, придетъ время, когда Гастону будетъ нужна поддержка отеческаго чувства, чтобы онъ продолжалъ любить этотъ уголокъ; придетъ время, когда мы оба почувствуемъ потребность видѣть маленькія платья, пелериночки, темныя или бѣлокурыя головки дѣтей, бѣгающихъ между нашими кустами и цвѣтами. О, какъ чудовищны цвѣты, не дающіе плодовъ! Мнѣ тяжело вспоминать о твоей чудной семьѣ. Моя жизнь вошла въ узкія рамки, твоя же расширилась, засіяла. Любовь глубоко эгоистична, между тѣмъ материнство расширяетъ наше чувство. Я поняла, эту разницу, читая твое милое, доброе письмо. Я позавидовала твоему счастью при видѣ того, что ты живешь въ трехъ сердцахъ! О, ты, счастлива; ты мудрымъ образомъ подчинилась законамъ соціальнымъ — я же стою внѣ закона. Только любящія и любимыя дѣти могутъ утѣшитъ женщину, которая теряетъ красоту. Мнѣ скоро минетъ тридцать лѣтъ, а въ этомъ возрастѣ женщина переживаетъ ужасныя внутреннія муки. Я еще хороша, но уже начинаю видѣть границы женскаго существованія. Что же будетъ со мной потомъ? Когда я сдѣлаюсь сорокалѣтней женщиной, ему еще не минетъ сорока лѣтъ; онъ будетъ молодымъ человѣкомъ, а я стану старухой. Когда эта мысль проникаетъ въ мое сердце, я по цѣлымъ часамъ стою передъ нимъ на колѣняхъ, заставляя его клясться, что онъ, почувствовавъ уменьшеніе своей любви ко мнѣ, немедленно скажетъ мнѣ объ этомъ. Но Гастонъ сущій ребенокъ, онъ клянется такъ, точно его любви никогда не суждено уменьшиться, онъ такъ хорошъ, что… я думаю, ты, понимаешь! До свиданья, мой ангелъ. Неужели опять пройдутъ годы, раньше чѣмъ мы напишемъ другъ другу? Выраженіе счастья монотонно; можетъ быть, вслѣдствіе этой причины любящія души считаютъ, что въ описаніяхъ Рая Дантъ выше, нежели въ описаніяхъ Ада. Я не Дантъ, я только твоя подруга и не хочу тебѣ наскучить. Ты можешь писать мнѣ, такъ какъ въ твоихъ дѣтяхъ обладаешь все возрастающимъ счастьемъ, мое же… не будемъ больше говорить объ этомъ. Тысячу разъ обнимаю тебя.

LIII.
Г-жа де-л’Эсторадъ госпожѣ Гастонъ.

Моя дорогая Луиза, я читала и перечитывала твое письмо и чѣмъ глубже вникала въ него, тѣмъ яснѣе видѣла, что ты больше ребенокъ, нежели женщина. Ты не измѣнилась; ты забываешь то, что я тысячу разъ говорила тебѣ: любовь — воровство, совершаемое природой у общества; она такъ быстротечна въ природѣ, что всѣ средства общества не могутъ измѣнить ея первоначальной сущности, поэтому благородныя натуры стараются превратить этого ребенка во взрослаго человѣка; но тогда любовь, по твоимъ же словамъ, дѣлается чудовищнымъ явленіемъ! Общество, моя дорогая, желало быть плодовитымъ. Замѣнивъ проходящее безуміе природы прочнымъ чувствомъ, оно создало самое высшее, что есть въ человѣчествѣ — семью, вѣчный базисъ всего соціальнаго строя. Для этой задачи оно принесло въ жертву и мужчину, и женщину: не будемъ заблуждаться, вѣдь отецъ семьи отдаетъ свою дѣятельность, свои силы, все, что онъ имѣетъ, женѣ. Но пользуется ли женщина плодомъ всѣхъ его жертвъ? Развѣ не для нея пріобрѣтаетъ онъ роскошь и богатство? Ей отдается изящество, прелесть и красота всего, что окружаетъ супруговъ. О, мой ангелъ, ты снова смотришь очень неправильно на жизнь! Внушать обожаніе — мечта дѣвушки, мечта, которая можетъ пережить только нѣсколько расцвѣтовъ весны, но о ней не должна думать женщина — супруга и мать. Быть можетъ, такой мечтой способно довольствоваться тщеславіе женщины, знающей, что она способна внушать обожаніе. Если ты хочешь сдѣлаться матерью и женой, вернись въ Парижъ. Повторяю: тебя погубитъ блаженство, какъ другихъ губитъ несчастіе. Все, что не утомляетъ насъ: тишина, хлѣбъ, воздухъ, не приноситъ намъ никакихъ раскаяній, такъ какъ не имѣетъ ѣдкости; между тѣмъ, все полное вкуса раздражаетъ наши желанія и кончаетъ тѣмъ, что притупляетъ ихъ. Выслушай меня, мое дитя. Если бы теперь меня полюбилъ человѣкъ, къ которому и въ моемъ сердцѣ зародилась бы любовь, похожая на твое чувство къ Гастону, я все же осталась бы вѣрна моимъ дорогимъ обязанностямъ и моей милой семьѣ. Материнское чувство, мой ангелъ, для сердца женщины представляетъ нѣчто простое, естественное, плодотворное, неистощимое, какъ всѣ элементы жизни. Четырнадцать лѣтъ тому назадъ я ухватилась за преданность долгу и за самоотреченіе, какъ утопающій хватается за мачту своего разбитаго корабля — съ отчаянія; но теперь, вглядываясь во всю мою жизнь, я снова выбрала бы это чувство принципомъ моего существованія, потому что оно вѣрнѣе и плодотворнѣе всѣхъ остальныхъ. Примѣръ, который даетъ мнѣ твоя жизнь, основанная на эгоизмѣ, хотя и скрытомъ подъ поэзіей сердца, подтверждаетъ мой взглядъ. Я никогда болѣе не скажу тебѣ ничего подобнаго, но мнѣ слѣдовало въ послѣдній разъ высказать тебѣ мои взгляды, такъ какъ я узнала, что твое счастье выдерживаетъ самое ужасное испытаніе.

Твоя жизнь въ деревнѣ, о которой я много думала, подсказала мнѣ еще замѣчаніе; я должна сообщить тебѣ его. Какъ по отношенію къ тѣлу, такъ и но отношенію къ сердцу человѣческая жизнь слагается изъ ряда правильныхъ движеній. Всякая крайность, внесенная въ механизмъ, влечетъ за собой наслажденіе или страданіе; слѣдовательно, наслажденіе или страданіе — лихорадочное, преходящее состояніе души; его невозможно выносить долгое время. Составлять же всю свою жизнь изъ сплошной крайности — все равно, что жить въ постоянной болѣзни. Ты живешь въ болѣзни, доводя до степени страсти то чувство, которое въ брачной жизни должно превратиться въ ровную и чистую силу. Да, мой ангелъ, теперь я признаю, что прелесть супружеской жизни заключается въ спокойствіи, въ обоюдномъ пониманіи супруговъ, въ общности ихъ печалей и радостей, словомъ, во всемъ, надъ чѣмъ насмѣхаются вульгарныя шутки. О, какъ глубоко замѣчаніе герцогини де-Сюлли, жены великаго Сюлли, которой сказали, что ея мужъ, несмотря на свою важность, не стѣсняясь имѣлъ любовницу: «Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, я представляю собой честь нашего дома и мнѣ было бы очень непріятно играть въ немъ роль куртизанки». Въ тебѣ больше страсти, нежели нѣжности, и потому ты желаешь быть и женой, и любовницей. У тебя душа Элоизы, а страстность св. Терезы; и вотъ ты отдаешься заблужденіямъ, освященнымъ законами; словомъ, ты унижаешь бракъ. И это ты, такъ строго осуждавшая меня, когда я казалась тебѣ и безнравственной, принимая на слѣдующій же день послѣ свадьбы мѣры для сооруженія себѣ счастья. Ты заслуживаешь теперь тѣ упреки, которыми осыпала меня. Какъ, ты хочешь подчинить твоему капризу и природу, и общество? Ты остаешься самою собой; ты не превращаешься въ то, чѣмъ должна быть женщина; въ тебѣ живутъ требованія и желанія молодой дѣвушки и ты вносишь въ свою страсть самые точные, самые торгашескіе разсчеты! Не черезчуръ ли дорого продаешь ты свои уборы? Я нахожу, что, принимая всѣ эти предосторожности, ты являешься слишкомъ недовѣрчивой. О, милая Луиза, если бы ты знала, съ какимъ наслажденіемъ работаетъ надъ собой та мать, которая хочетъ облечь своею любовью и нѣжностью всю семью. Независимость и гордость моего характера растаяли въ чувствѣ тихой меланхоліи, которую разсѣяли радости материнскаго чувства. Если утро моей жизни было пасмурно, вечеръ будетъ тихъ и спокоенъ. Боюсь, что не то случится съ тобой.

Заканчивая мое письмо, я молю Бога, чтобы Онъ послалъ тебя хоть на одинъ день къ намъ; это вселило бы въ тебя желаніе семейной жизни, желаніе познать ея невыразимыя, постоянныя радости, которыя вѣчны, такъ какъ онѣ истинны, просты и соотвѣтственны требованіямъ природы. Но, увы, мой разсудокъ не можетъ осилить заблужденія, дѣлающаго тебя счастливой. Я пишу это со слезами на глазахъ. Я искренно вѣрю, что нѣсколько мѣсяцевъ супружеской любви, насытивъ твою страсть, вернутъ тебѣ разсудокъ; но я вижу, что ты не можешь насытиться и, убивъ возлюбленнаго, когда-нибудь убьешь и любовь. До свиданія, дорогая заблудшая; у меня нѣтъ надежды, такъ какъ то письмо, которымъ я хотѣла вернуть тебя къ общественной жизни при помощи описанія моего счастья, вызвало только прославленіе твоего эгоизма. Да, въ твоей любви ты думаешь только о себѣ и ты гораздо больше любишь Гастона для себя, нежели для него самого.

LIV.
Г-жа Гастонъ, графинѣ де-л’Эсторадъ.

20 мая.

Рене, несчастье пришло, нѣтъ, оно съ быстротой молніи обрушилось на твою бѣдную Луизу, и ты меня поймешь. Мое несчастіе — сомнѣніе. Увѣренность была бы смертью. Третьяго дня, совершивъ мой первый туалетъ, я стала искать Гастона повсюду, такъ какъ хотѣла прогуляться съ нимъ до завтрака. Я его не нашла. Наконецъ, зайдя въ конюшню, я увидѣла его лошадь, покрытую потомъ. Грумъ съ помощью ножа снималъ съ нея пѣну. «Кто это такъ измучилъ Федельту?» спросила я. «Баринъ», отвѣтилъ мальчикъ. На ногахъ лошади я замѣтила слѣды парижской грязи, непохожей на грязь деревенскую. «Онъ ѣздилъ въ Парижъ», подумала я. Эта мысль вызвала въ моемъ умѣ множество предположеній; моя кровь прихлынула къ сердцу. Онъ, ничего не сказавъ мнѣ, уѣхалъ въ Парижъ, и выбравъ для этого время, въ которое я оставляю его одного; онъ такъ спѣшилъ, что почти разбилъ ноги Федельты… Подозрѣніе сжало меня своимъ отвратительнымъ поясомъ; я почти задыхалась. Я отошла на нѣсколько шаговъ и присѣла на скамейку, чтобы постараться овладѣть собой. Тутъ засталъ меня Гастонъ. Повидимому, я была блѣдна и страшна, такъ какъ онъ сказалъ мнѣ: «Что съ тобой?» Онъ говорилъ такъ торопливо, его голосъ звучалъ такъ тревожно, что я поднялась со скамейки и взяла его подъ руку; но мои суставы потеряли всякую силу, мнѣ пришлось снова сѣсть. Тогда Гастонъ обхватилъ меня руками и отнесъ въ гостиную, бывшую въ двухъ шагахъ отъ насъ. Испуганная прислуга вошла было за нами, но Гастонъ однимъ движеніемъ прогналъ нашихъ людей. Когда мы остались одни, я, не говоря ему ни слова, ушла въ нашу комнату и, запершись въ ней, дала волю своимъ слезамъ. Гастонъ около двухъ часовъ стоялъ подлѣ двери, слушалъ мои рыданія и съ ангельскимъ терпѣніемъ разспрашивалъ меня. Я ничего ему не отвѣчала. «Я выйду къ вамъ, когда мои глаза не будутъ такъ красны и когда мой голосъ перестанетъ дрожать» — сказала я ему наконецъ. Слово «вы» заставило его убѣжать изъ дома. Я взяла ледяной воды, освѣжила мои глаза и лицо; дверь нашей комнаты отворилась, и я увидѣла Гастона. Онъ вернулся такъ, что я и не слышала его шаговъ. «Что съ тобой?» спросилъ онъ меня. «Ничего, — отвѣтила я. — На ногахъ Федельты я увидѣла парижскую грязь и удивилась, что ты ѣздилъ туда, не сказавъ мнѣ объ этомъ; но ты свободенъ». — «Я тебя накажу за твои преступныя сомнѣнія тѣмъ, что ты только завтра узнаешь все», отвѣтилъ Гастонъ.

— Взгляните на меня, — сказала я и погрузила взглядъ въ его глаза: безконечность проникла въ безконечность. Нѣтъ, я не замѣтила въ его глазахъ облака, которымъ невѣрность затягиваетъ ихъ и которое должно отнимать у зрачковъ ясность. Я притворилась, что вполнѣ успокоилась, хотя въ моей душѣ все еще оставалась тревога. Мужчины не хуже насъ умѣютъ лгать, обманывать. Мы не разставались болѣе съ нимъ. О, дорогая, иногда, смотря на него, я чувствовала, что мы неразрывно связаны. Какая внутренняя дрожь охватила все мое существо, когда онъ ушелъ отъ меня и затѣмъ снова вернулся! Моя жизнь въ немъ, а не во мнѣ. Я совершенно опровергла твое жестокое письмо. Развѣ я чувствовала когда-нибудь такую зависимость отъ моего божественнаго испанца, для котораго я составляла то, чѣмъ сталъ для меня этотъ жестокій Гастонъ? Какъ я ненавижу эту лошадь! Какъ съ моей стороны было глупо заводить лошадей! Но вѣдь тогда слѣдовало бы отрубить у Гастона и ноги или держать его взаперти. Эти глупыя мысли долго занимали меня; по этому ты можешь судить о моемъ безуміи. Если любовь не выстроила для человѣка клѣтки, ничто не удержитъ скучающаго.

— Я тебѣ надоѣдаю? — спросила я внезапно.

— Какъ ты мучишь себя безъ всякой причины, — отвѣтилъ Гастонъ, взглянувъ на меня глазами, полными кроткой жалости. — Я никогда еще не любилъ тебя такъ, какъ люблю теперь.

— Если это правда, мой обожаемый, милый ангелъ, позволь мнѣ велѣть продать Федельту.

— Продай! — отвѣтилъ онъ.

Это слово Гастона какъ бы совсѣмъ раздавило меня; казалось, онъ произнесъ: «Ты одна богата, я ничто; у меня здѣсь нѣтъ воли». Если онъ не подумалъ этого, мнѣ почудилось, что эта мысль прошла въ его головѣ. Я снова разсталась съ нимъ, чтобы идти спать; пришла ночь.

О, Рене, мысль, грызущая женщину, оставшуюся наединѣ съ самой собой, способна довести ее до самоубійства. Нашъ восхитительный садъ, звѣздное небо, свѣжесть ночи, дышавшая на меня клубами аромата всѣхъ нашихъ цвѣтовъ, наша долина, наши холмы, все казалось мнѣ темнымъ, мрачнымъ, пустымъ. Я словно лежала на днѣ пропасти, среди змѣй и ядовитыхъ растеній. На небѣ я не видѣла Бога. Послѣ такой ночи женщина старится.

— Возьми Федельту, поѣзжай въ Парижъ, — сказала я Гастону на слѣдующее утро, — не будемъ ее продавать, я люблю ее; ты на ней ѣздишь. Однако, звукъ голоса, въ которомъ прорывалось внутреннее бѣшенство, не обманулъ его.

— Довѣряй мнѣ, — отвѣтилъ онъ, протянувъ руку такимъ благороднымъ движеніемъ и взглянувъ на меня такимъ благороднымъ взглядомъ, что я почувствовала себя уничтоженной.

— Какъ жалки женщины! — вскрикнула я.

— Нѣтъ, ты меня любишь, вотъ и все, — отвѣчалъ онъ, прижимая меня къ своей груди.

— Поѣзжай въ Парижъ безъ меня, — замѣтила я, давая ему понять, что я отказываюсь отъ всѣхъ моихъ подозрѣній.

Гастонъ уѣхалъ, а я-то думала, что онъ останется! Я отказываюсь описывать тебѣ мои страданія. Во мнѣ проснулась другая женщина, о существованіи которой я не знала. Въ такихъ сценахъ, дорогая, есть трагическая неописуемая торжественность для любящей женщины; въ то мгновеніе, когда она переживаетъ одну изъ нихъ, она видитъ всю свою жизнь и ея глазъ не находитъ горизонта; ничто дѣлается всѣмъ; взглядъ превращается въ книгу; въ словахъ кроются льдины; въ одномъ движеніи губъ женщина читаетъ себѣ смертный приговоръ. Я ждала, что Гастонъ вернется; такъ какъ я была благородна и высока. Я взошла на самый верхъ дома и стала слѣдить за нимъ глазами. Ахъ, моя дорогая Рене, онъ исчезъ съ ужасной быстротой. «Какъ онъ торопится!» невольно сказала я себѣ. Оставшись одна, я снова попала въ адъ предположеній, въ водоворотъ подозрѣній. Временами увѣренность въ измѣнѣ казалась мнѣ бальзамомъ въ сравненіи съ ужасами сомнѣнія. Сомнѣніе — поединокъ, во время котораго мы выступаемъ противъ себя же, нанося себѣ ужасныя раны. Я ходила по саду, кружилась по аллеямъ, возвращалась въ домъ и снова выбѣгала изъ него, какъ безумная. Гастонъ простился со мной въ семь часовъ, а вернулся только въ одиннадцать: до Парижа ѣзды всего полчаса, если ѣхать черезъ Сенъ-Клу и Булонскій Лѣсъ, слѣдовательно, ясно, что онъ провелъ въ Парижѣ три часа. Гастонъ вернулся и съ торжествомъ привезъ мнѣ каучуковый хлыстъ съ золотымъ набалдашникомъ. Двѣ недѣли у меня не было хлыста такъ какъ мой прежній, старый и изношенный, сломался.

— И ты изъ-за этого мучилъ меня? — сказала я, разсматривая дорогую бездѣлушку. Но вскорѣ я поняла, что этотъ подарокъ прикрывалъ новый обманъ; однако, я бросилась на шею Гастона, нѣжно упрекая его за то, что онъ подвергнулъ меня страданіямъ изъ-за пустяковъ. Онъ полагалъ, будто ему удалось тонко схитрить и въ его манерахъ, въ его взглядѣ засіяла внутренняя радость человѣка, которому удалось ловко обмануть другого; изъ его души какъ бы вырывался свѣтъ, изъ его ума какъ бы падалъ лучъ, блестѣвшій въ его чертахъ и въ каждомъ движеніи его тѣла. Любуясь красивымъ хлыстикомъ, я выбрала минуту, въ которую мы пристально смотрѣли другъ на друга и спросила Гастона:

— Кто исполнилъ эту художественную вещицу?

— Одинъ мой другъ.

— А его отдѣлывалъ Вердье, — прибавила я, прочитавъ я хлыстѣ фамилію купца. Гастонъ остался ребенкомъ, онъ покраснѣлъ. Я осыпала его ласками за то, что ему стало стыдно, когда онъ обманулъ меня. Я притворилась невинной дурочкой и онъ могъ подумать, что все забыто.

25 мая.

На слѣдующее утро я въ шесть часовъ надѣла амазонку въ семь была уже у Вердье, я увидѣла въ его магазинѣ множество хлыстовъ, похожихъ на мой. Одинъ изъ приказчиковъ узналъ подарокъ Гастона, когда я ему показала хлыстъ.

— Вчера его купилъ у насъ молодой человѣкъ, — сказалъ приказчикъ.

Когда я описала ему моего обманщика Гастона, послѣднія мои сомнѣнія исчезли. Я избавлю тебя отъ описанія страшнаго біенія сердца, разрывавшаго мнѣ грудь, когда я ѣхала въ Парижъ и во время маленькой сцены въ магазинѣ. Я вернулась въ половинѣ восьмого, и когда Гастонъ увидѣлъ меня, я у же была въ нарядномъ утреннемъ туалетѣ и съ обманчивой беззаботностью прогуливалась въ саду. Я была вполнѣ увѣрена, что онъ узналъ о моемъ отсутствіи, такъ какъ посвятила въ тайну одного моего стараго Филиппа.

— Гастонъ, — сказала я, идя съ нимъ кругомъ нашего озерка, — я понимаю разницу, существующую между художественной вещью, сдѣланной съ любовью для одного лица и вещью, вышедшей изъ формы!

Гастонъ поблѣднѣлъ и посмотрѣлъ на ужасное вещественное доказательство, которое я подала ему.

— Другъ мой, — продолжала я, — это не хлыстъ, а ширмы, за которыя вы прячете тайну. Затѣмъ, моя дорогая, я съ ужаснымъ наслажденіемъ смотрѣла, какъ онъ путался въ чащахъ лжи и въ лабиринтахъ обмана, не находя изъ нихъ выхода; Гастонъ выказывалъ удивительное искусство, отыскивая какую-либо возможность переправиться черезъ ограду, но оставался передъ противникомъ, который наконецъ позволилъ обмануть себя. Эта снисходительность, какъ всегда, во время подобныхъ сценъ, явилась слишкомъ поздно. Я впала въ ошибку, отъ которой меня предостерегала моя мать. Моя ревность явилась безъ прикрасъ и между мной и Гастономъ началась война со стратегическими движеніями. Моя дорогая, ревность глупа и груба. Я дала себѣ слово, что съ этихъ поръ буду страдать молча, буду слѣдить за Гастономъ и, удостовѣрившись въ его невѣрности, покончу съ нимъ или же подчинюсь несчастію. Хорошо воспитанная женщина не можетъ придумать ничего другого. Что скрываетъ онъ отъ меня?

Такъ какъ онъ что-то скрываетъ. Въ его тайну замѣшана женщина. Можетъ быть, дѣло идетъ о приключеніи юности, котораго онъ стыдится? Что же? Это что же, дорогая, начертано огненными буквами рѣшительно на всемъ. Я читаю это роковое слово; оно виднѣется на груди, на кустахъ, на облакахъ, на потолкѣ, на столѣ, на цвѣтахъ моихъ ковровъ. Среди сна я слышу голосъ, кричащій мнѣ: «Что же»? Роковое утро внесло въ нашу жизнь жестокій интересъ, я познакомилась съ самой жгучей горечью, которая только можетъ разъѣдать сердце женщины; я принадлежу человѣку, котораго считаю невѣрнымъ себѣ; эта мысль терзаетъ меня. Такая жизнь похожа и на адъ, и на рай! Я, до сихъ поръ такъ свято любимая, еще въ первый разъ попала въ подобный пылающій горнъ.

— А ты нѣкогда желала проникнуть въ темную жгучую область страданія? повторю я себѣ.

— Хорошо же, демоны услышали твое роковое желаніе; иди же, несчастная!

30 мая.

Съ этого дня Гастонъ пересталъ работать исподволь и съ недостаточнымъ усердіемъ богатаго художника, который ласкаетъ свое произведеніе; онъ принялся писать усердно, какъ писатель, живущій перомъ. Онъ занимается по четыре часа въ день, желая окончить двѣ театральныя пьесы.

— Ему нужно денегъ, — подсказываетъ мнѣ внутренній голосъ. — Онъ почти ничего не тратитъ, мы вполнѣ довѣряли другъ другу и въ его кабинетѣ нѣтъ ни одного уголка, запретнаго для моихъ глазъ или пальцевъ. Его издержки не превышали двухъ тысячъ франковъ въ годъ, и я знаю, что онъ не столько отложилъ, сколько просто бросилъ въ одинъ ящикъ тридцать тысячъ франковъ. Ты угадываешь; ночью, когда Гастонъ спалъ, я пошла взглянуть, цѣлы ли деньги. Какой ледяной ознобъ пробѣжалъ по моему тѣлу, когда я замѣтила, что въ ящикѣ нѣтъ денегъ. На той же недѣлѣ я узнала, что онъ ѣздилъ въ Севръ за письмами; вѣроятно, онъ сейчасъ же рветъ ихъ по прочтеніи, такъ какъ, несмотря на всѣ мои уловки Фигаро, мнѣ не удалось найти никакого ихъ слѣда. Увы, мой ангелъ, несмотря на мои обѣщанія и клятвы, данныя мною самой себѣ по поводу хлыста, душевное движеніе, которое заслуживало названія безумія, заставило меня послѣдовать за нимъ въ почтовую контору. Замѣтивъ меня, Гастонъ былъ пораженъ ужасомъ; я его застала въ ту минуту, когда онъ, сидя на лошади, платилъ за доставку письма. Онъ пристально взглянулъ мнѣ въ глаза и пустилъ Федельту такимъ скорымъ галопомъ, что, когда мы подъѣхали къ воротамъ шале, я чувствовала себя совсѣмъ разбитой, несмотря на то, что за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ полагала, будто я не замѣчу никакого физическаго страданія, такъ невыразимо болѣла моя душа. Гастонъ не сказалъ мнѣ ни слова. Онъ позвонилъ и молча ожидалъ. Я была ни жива, ни мертва. Права я или нѣтъ? Въ всякомъ случаѣ, мое шпіонство было недостойно Арманды-Луизы-Маріи де-Шолье, я упала въ соціальную грязь, я очутилась ниже гризетки, ниже плохо воспитанной дѣвушки рядомъ съ куртизанками, актрисами, невѣжественными женщинами. О, какія страданія! Наконецъ ворота отворились; Гастонъ отдалъ груму свою лошадь, я также соскочила съ сѣдла, но упала въ его протянутыя руки. Я подняла лѣвой рукой амазонку и подала Гастону правую. Мы пошли попрежнему молча. Сто шаговъ, пройденныхъ такимъ образомъ, конечно, зачтутся мнѣ за сто лѣтъ чистилища. Съ каждымъ шагомъ, который я дѣлала, на меня налеталъ рой почти осязаемыхъ, видимыхъ мыслей. Онѣ огненными языками кружились передъ моими глазами, врывались мнѣ въ душу, жалили меня, вливая въ мое сердце разнообразные яды. Когда грумъ и лошади были уже далеко, я остановила Гастона, и съ движеніемъ, которое ты должна видѣть, сказала ему, указывая на роковое письмо, которое онъ все еще держалъ въ своей правой рукѣ:

— Дай мнѣ его прочитать.

Гастонъ исполнилъ мое желаніе; я распечатала конвертъ и прочла записку, въ которой драматургъ Натанъ говорилъ Гастону, что одна изъ нашихъ пьесъ принята, разучена; что ее репетируютъ и что она будетъ исполнена на сценѣ въ будущую субботу. Въ конвертѣ былъ и билетъ на ложу. Хотя эта записка перенесла меня изъ ада на небо, но демонъ продолжалъ кричать мнѣ, чтобы возмутить мою радость: «А гдѣ тридцать тысячъ франковъ?» Между тѣмъ чувство достоинства и чести, все мое прежнее «я» мѣшали мнѣ спросить у Гастона что-либо по этому поводу; вопросъ вертѣлся у меня на языкѣ, я знала, что моя мысль превращается въ слова, я едва удержалась отъ желанія заговорить. О, дорогая, мнѣ кажется, я страдала превыше силъ женщины.

— Ты скучаешь, мой бѣдный Гастонъ, — сказала я ему, возвращая письмо. — Если ты хочешь, мы переѣдемъ въ Парижъ.

— Въ Парижъ? Зачѣмъ? — сказалъ онъ.

— Мнѣ хотѣлось только посмотрѣть, есть ли у меня талантъ и отвѣдать пунша успѣха.

Во время работы Гастона я могу найти возможность, роясь въ ящикахъ, притвориться удивленной, не видя денегъ. Но развѣ такимъ поступкомъ я не заставлю его отвѣтить мнѣ: «Я отдалъ ихъ такому-то моему другу». Умный человѣкъ, конечно, не преминулъ бы сказать мнѣ это.

Моя дорогая, изъ всего этого вытекаетъ слѣдующая мораль: пьеса, на которую теперь сбѣгается смотрѣть весь Парижъ — наше созданіе, хотя слава падаетъ на Натана. Я одна изъ звѣздочекъ слова и Гг. М. М.**. Я присутствовала на первомъ представленіи, спрятавшись въ глубинѣ ложи перваго яруса.

1 іюля.

Гастонъ продолжаетъ работать и ѣздитъ въ Парижъ. Онъ пишетъ новыя пьесы, чтобы имѣть предлогъ бывать въ Парижѣ и получать деньги. Три наши пьесы приняты, двѣ заказаны намъ. О, моя дорогая, я погибла, я брожу во мракѣ! Я сожгла бы мой домъ, чтобы только прояснить потемки. Что означаетъ его поведеніе? Можетъ быть, ему стыдно жить на мои средства? Но у него слишкомъ высокая душа, чтобы онъ могъ заниматься подобными пустяками! Кромѣ того, когда въ душѣ мужчины просыпаются угрызенія совѣсти, ихъ всегда пробуждаютъ сердечныя дѣла. Отъ своей жены мужчина принимаетъ все, но онъ не хочетъ брать ничего отъ женщины, которую желаетъ бросить, которую онъ разлюбилъ. Если ему нужно много денегъ, онъ, конечно, тратитъ ихъ на женщину. Развѣ онъ не взялъ бы ихъ просто изъ моего кошелька, если бы дѣло шло о немъ самомъ? У насъ лежитъ сто тысячъ франковъ сбереженій. Словомъ, прелестная козочка, я дѣлала рѣшительно всякія предположенія, все разсмотрѣла и увѣрилась, что у меня есть соперница. Онъ меня бросилъ. Для кого? Я хочу видѣть ее.

10 іюля.

Я угадала. Я погибла. Да, Рене, онъ измѣнилъ мнѣ, тридцатилѣтней женщинѣ, въ полномъ расцвѣтѣ красоты, съ богатымъ умомъ, женщинѣ, всегда облеченной прелестью свѣжихъ туалетовъ, окруженной атмосферой изящества! И для кого онъ обманулъ меня? Для англичанки съ большими ногами, грубыми костями, грубою грудью, для какой-то британской коровы! Вотъ что случилось со мной въ теченіе этихъ послѣднихъ дней.

Я устала сомнѣваться и рѣшила, что, если бы онъ помогъ кому-либо изъ своихъ пріятелей, онъ сказалъ бы мнѣ это, что молчаніе служитъ ему обвиненіемъ. Я видѣла, что онъ попрежнему работаетъ, желая достать денегъ. Я ревновала его къ этой работѣ и страстно тревожилась, видя, что онъ постоянно ѣздитъ въ Парижъ. Наконецъ, потерявъ послѣднія силы, я приняла свои мѣры, и эти мѣры уронили меня такъ низко, что я не осмѣливаюсь сказать тебѣ о нихъ. Черезъ три дня я узнала, что, когда Гастонъ ѣздитъ въ Парижъ, онъ бываетъ въ улицѣ Биль Левекъ. Въ томъ домѣ, который посѣщаетъ Гастонъ, его любовныя дѣла охраняются съ безпримѣрной въ Парижѣ вѣрностью. Неразговорчивый портье сказалъ мнѣ немного, но его словъ было достаточно, чтобы привести меня въ отчаяніе. Я пожертвовала своей жизнью и только рѣшила узнать все. Я отправилась въ Парижъ и наняла себѣ помѣщеніе какъ разъ противъ дома, въ которомъ бываетъ Гастонъ. Благодаря этому, я видѣла собственными глазами, какъ Гастонъ въѣхалъ верхомъ на дворъ. О, я слишкомъ скоро получила ужасныя свѣдѣнія! Эта англичанка, которой, повидимому, лѣтъ тридцать шесть, выдаетъ себя за г-жу Гастонъ. Это открытіе было для меня смертельнымъ ударомъ. Я видѣла, какъ она направлялась въ Тюльери съ двумя дѣтьми. О, моя дорогая, ея дѣти — живые портреты Гастона. Невозможно не видѣть этого неприличнаго сходства… А какія это хорошенькія дѣти… Они одѣты красиво, по обычаю англичанокъ… Все объясняется. Эта женщина нѣчто вродѣ греческой статуи, спустившейся съ какого-нибудь памятника; она была и холодна, какъ мраморъ; она двигается торжественно, какъ счастливая мать; нужно сознаться, что она хороша, но тяжела, какъ военный корабль. Въ ней нѣтъ ничего тонкаго, изящнаго. Конечно, она не лэди, а дочь какого-нибудь фермера изъ жалкой деревни, затерявшейся въ одномъ изъ отдаленныхъ графствъ, или одиннадцатая дочь бѣднаго священника. Я вернулась изъ Парижа еле живая. По дорогѣ меня осадилъ рой мыслей, похожихъ на етаю демоновъ. Замужемъ ли она? Не зналъ ли онъ ея до женитьбы на мнѣ? Не была ли она любовницей какого-нибудь богача, который ее внезапно бросилъ, и не очутилась ли она послѣ этого на рукахъ Гастона? Я придумывала тысячи предположеній, точно нужно было дѣлать предположенія послѣ того, какъ я видѣла дѣтей. На слѣдующій день я вернулась въ Парижъ. Я дала портье столько денегъ, что на мой вопросъ:

— Г-жа Гастонъ обвѣнчана законнымъ бракомъ?

Онъ мнѣ отвѣтилъ:

— Да, барышня.

15 іюля.

Съ этого утра я стала выказывать Гастону еще больше любви, чѣмъ прежде. Онъ тоже кажется такимъ влюбленнымъ, какъ никогда. Онъ такъ молодъ! Разъ двадцать, вставая утромъ, я была готова ему сказать: «Значитъ ты меня любишь больше, нежели женщину изъ улицы Виль-Левекъ?» Но я не смѣю объяснить себѣ тайну моего самоотреченія.

— Ты очень любишь дѣтей? — спросила я его.

— О, да, но у насъ будутъ дѣти!

— Почему ты знаешь?

— Я видѣлся съ самыми лучшими докторами и всѣ они совѣтуютъ мнѣ уѣхать путешествовать на два мѣсяца.

— Гастонъ, — сказала я, — если бы мнѣ пришлось любить человѣка, разлученнаго со мною, я навсегда ушла бы въ монастырь!

Онъ засмѣялся, а меня, дорогая, убило слово «путешествіе». О, я лучше выброшусь изъ окна, чѣмъ рѣшусь скатиться по лѣстницѣ, падая со ступеньки на ступеньку. Прощай, мой ангелъ, я сдѣлала мою смерть тихой, изящной, но неумолимой. Я вчера написала мое завѣщаніе. Ты можешь теперь пріѣхать повидаться со мною, запрещеніе снято. Пріѣзжай проститься со мною. На моей смерти будетъ лежать такой же отпечатокъ благородства и граціи, какой лежитъ и на всей моей жизни. Я умру, нетронутая временемъ.

Прощай, милый духъ сестры, прощай, Рене! Въ твоей нѣжности не было ни отвращенія, ни повышенія, ни пониженія чувства, она составляла привязанность, которая, подобно ровному свѣту луны, всегда ласкала мое сердце! Ты не знала жгучихъ радостей, но не знала и ядовитой горечи любви. Ты мудро посмотрѣла на жизнь. Прощай!

LV.
Графиня де-л’Эсторадъ г-жѣ Гастонъ.

16 іюля.

Моя милая Луиза, я посылаю тебѣ это письмо съ нарочнымъ, а затѣмъ сама поспѣшу къ тебѣ. Успокойся! Твое послѣднее письмо показалось мнѣ до того безумнымъ, что я, принимая во вниманіе обстоятельства, рѣшила все сказать Луи; дѣло шло о томъ, чтобы спасти тебя отъ тебя же самой. Мы, какъ и ты, обратились къ помощи ужасныхъ средствъ, но достигли такого счастливаго результата, что, полагаю, ты одобришь насъ. Я спустилась до того, что заставила дѣйствовать полицію, по это тайна между префектомъ, нами и тобой. Гастонъ ангелъ. Вотъ факты: его братъ Луи Гастонъ состоялъ на службѣ у одного купеческаго общества и умеръ въ Калькуттѣ, какъ разъ въ то время, когда онъ собирался отправиться во Францію, человѣкомъ женатымъ, богатымъ и счастливымъ. Вдова одного англійскаго негоціанта принесла ему въ приданое блестящее состояніе. Десять лѣтъ работалъ онъ для того, чтобы поддерживать существованіе своего любимаго брата, которому онъ никогда не писалъ о своихъ разочарованіяхъ, чтобы не огорчать его, и вдругъ банкротство знаменитаго Гальмера отозвалось и на немъ. Жена Луи потеряла состояніе. Ужасный ударъ совсѣмъ ошеломилъ бѣдняка. Ослабѣвшій духъ отдалъ его тѣло въ жертву болѣзни, и онъ умеръ въ Бенгалѣ, куда переѣхалъ, чтобы ликвидировать остатки состоянія своей бѣдной жены. Милый капитанъ до несчастія отдалъ одному банкиру триста тысячъ франковъ, съ тѣмъ, чтобы тотъ переслалъ эти деньги младшему Гастону; но банкиръ, увлеченный паденіемъ Гальмера, лишилъ несчастную вдову послѣднихъ средствъ. Вдова Луи Гастона, эта красивая женщина, которую ты принимаешь за свою соперницу, живетъ въ Парижѣ съ двумя дѣтьми, твоими племянниками. У нея нѣтъ ни одного су. Сумма, вырученная отъ продажи драгоцѣнностей г-жи Гастонъ, едва покрыла издержки, которыхъ потребовалъ переѣздъ всего семейства въ Европу. Свѣдѣнія, сообщенныя Луи Гастономъ банкиру для пересылки денегъ его брату, дали вдовѣ возможность найти прежнюю квартиру твоего мужа. Но твой Гастонъ исчезъ неизвѣстно куда и вдову направили въ Даніелю д’Арте; писатель тѣмъ щедрѣе оказалъ первую помощь этой молодой женщинѣ, что четыре года тому назадъ собираясь жениться, Луи Гастонъ черезъ него справлялся о своемъ братѣ. Капитанъ спрашивалъ Даніеля д’Арте, какъ бы лучше доставить деньги молодому человѣку. Тогда д’Арте отвѣчалъ, что младшій Гастонъ сдѣлался богатымъ человѣкомъ, такъ какъ онъ женился на баронессѣ де-Макюмеръ. Красота, — этотъ чудный подарокъ, данный братьямъ Гастонамъ матерью — и въ Индіи, и въ Парижѣ спасла ихъ обоихъ отъ несчастій. Развѣ это не трогательная исторія? Конечно, д’Арте въ концѣ концовъ написалъ твоему мужу гдѣ живутъ его племянники, сказалъ онъ ему и о великодушныхъ намѣреніяхъ индѣйскаго Гастона относительно Гастона парижскаго. Твой милый Гастонъ, конечно, поспѣшилъ въ Парижъ къ своимъ племянникамъ. Вотъ исторія его первой поѣздки. За пять лѣтъ онъ успѣлъ отложить пятьдесятъ тысячъ изъ тѣхъ доходовъ, которые ты принудила его взять. Онъ положилъ ихъ на имя своихъ племянниковъ; каждый изъ мальчиковъ будетъ получать по тысячѣ двѣсти франковъ въ годъ. Затѣмъ онъ купилъ мебель для квартиры, въ которой живетъ твоя родственница, обѣщавъ ей каждые три мѣсяца выдавать по три тысячи франковъ. Вотъ исторія его работъ для театра и причина, почему успѣхъ его первой пьесы такъ сильно обрадовалъ его. Итакъ, ты видишь, что г-жа Гастонъ не твоя соперница и что она совершенно законно носитъ эту фамилію. Такой благородный и деликатный человѣкъ, какъ Гастонъ, скрылъ отъ тебя все это, боясь твоей щедрости. Твой мужъ не считаетъ своею собственностью тѣхъ денегъ, которыя ты ему подарила. Д’Арте прочелъ мнѣ письмо, которое Гастонъ написалъ ему, прося его быть однимъ изъ свидѣтелей во время вашей свадьбы; въ этомъ письмѣ Гастонъ говоритъ, что онъ былъ бы совершенно счастливъ, если бы не имѣлъ долговъ, которые ты пожелала заплатить и если бы онъ былъ богатъ. Дѣвственная душа не въ состояніи отдѣлаться отъ такихъ чувствъ. Они могутъ существовать или нѣтъ, но когда они присущи человѣку, ихъ деликатность вполнѣ объяснима. Очень понятно, что Гастонъ пожелалъ тайно собственными средствами дать вдовѣ брата возможность прилично существовать, разъ эта женщина собиралась послать ему сто тысячъ экю изъ своего собственнаго состоянія. Она красивая, сердечная женщина, у нея хорошія манеры, но она не умна; эта женщина, мать; поймешь ли ты, что я привязалась къ ней съ перваго же взгляда, если я скажу тебѣ, что въ первое наше свиданіе одинъ ребенокъ былъ у нея на рукахъ, другой стоялъ рядомъ съ нею, одѣтый, какъ «baby» лорда. Все для дѣтей — говоритъ каждое ея движеніе. Потому ты не только не должна сердиться на твоего обожаемаго Гастона; напротивъ, тебѣ представляются новые поводы любить его. Я видѣла его. Онъ очаровательный молодой человѣкъ. О, да, дорогое дитя, смотря на него, я вполнѣ поняла, что женщина можетъ безумно любить твоего мужа. Лицо Гастона соотвѣтствуетъ благородству его души. На твоемъ мѣстѣ я пригласила бы къ себѣ въ имѣніе эту вдову и ея двухъ дѣтей, я выстроила бы для нихъ очаровательный коттеджъ и превратила бы ихъ въ своихъ дѣтей. Итакъ, успокойся и въ свою очередь сдѣлай Гастону этотъ сюрпризъ.

LVI.
Г-жа Гастонъ графинѣ де-л’Эсторадъ.

Ахъ, моя возлюбленная Рене, выслушай ужасныя, роковыя, дерзкія слова Ла-Файетта, сказанныя имъ своему властелину: «Слишкомъ поздно!» О, моя жизнь, моя прекрасная жизнь! Какой докторъ въ состояніи вернуть мнѣ ее? Я на смерть поразила себя. Увы, не была ли я блуждающимъ огонькомъ, который потухаетъ, едва онъ заблеститъ? Мои глаза превратились въ потоки слезъ… а я могу плакать только вдали отъ него! Мое отчаяніе гнѣздится въ глубинѣ души. Въ своемъ Аду Дантъ забылъ помѣстить мою пытку. Пріѣзжай взглянуть, какъ я умираю!!

LVII.
Графиня де-л’Эсторадъ графу Луи де-л’Эсторадъ.

Шале, 7 августа.

Мой другъ, возьми дѣтей и поѣзжай, съ ними въ Провансъ безъ меня; я остаюсь съ моей Луизой, которая проживетъ всего нѣсколько дней; я обязана быть подлѣ нея и ея мужа, который, какъ мнѣ кажется, готовъ помѣшаться.

Со времени извѣстной тебѣ короткой записки, которая заставила меня полетѣть вмѣстѣ съ докторами въ Виль д’Аврэ, я не покидала этой очаровательной женщины и не могла написать тебѣ, потому что уже пятнадцатую ночь сижу при ней.

Когда я пріѣхала въ шале, я застала ее съ Гастономъ. Луиза была красива, нарядна, ея лицо улыбалось; она казалась счастливой. Какая восхитительная ложь! Эти красивыя дѣти объяснились. Въ теченіе первыхъ минутъ я вдалась въ такой же обманъ, какъ и Гастонъ. Но Луиза сжала мнѣ руку и шепнула на ухо: «Нужно его обманывать — я умираю». Я помертвѣла, замѣтивъ, что ея рука горитъ, а на щекахъ играетъ яркій румянецъ. Я похвалила себя за осторожность: не желая никого пугать, я еще раньше попросила докторовъ погулять въ лѣсу, пока я не пошлю за ними.

— Оставь насъ, — сказала Луиза Гастону. — Двумъ женщинамъ, встрѣчающимся послѣ пятилѣтней разлуки, нужно повѣрить другъ другу много тайнъ; безъ сомнѣнія, Рене хочетъ пооткровенничать со мною.

Когда мы остались вдвоемъ, она бросилась ко мнѣ въ объятія и не могла удержаться отъ слезъ.

— Въ чемъ же дѣло? — спросила я. — На всякій случай я привезла къ тебѣ перваго хирурга и перваго доктора изъ Hôtel Dieu, а также Біаншона. Словомъ, здѣсь четыре доктора.

— О, если они еще могутъ меня спасти, пусть они скорѣе! идутъ сюда! — вскрикнула Луиза. — То же чувство, которое заставляло меня призвать смерть, теперь вселяетъ въ меня желаніе жить.

— Но что же ты сдѣлала?

— Въ теченіе нѣсколькихъ дней я развила въ себѣ болѣзнь легкихъ.

— Какимъ же путемъ?

— Я нарочно вызывала у себя ночью испарину, затѣмъ бѣжала къ берегу пруда и стояла тамъ въ туманѣ и росѣ. Гастонъ думаетъ, что я немного простудилась, а я умираю.

— Отошли же его въ Парижъ, а я приведу докторовъ, — сказала я и, какъ безумная, бросилась къ тому мѣсту, на которомъ разсталась съ ними.

Увы, мой другъ, послѣ консультаціи ни одинъ изъ этихъ ученыхъ не оставилъ во мнѣ ни тѣни надежды. Они полагаютъ, что Луиза умретъ, когда листья станутъ падать съ деревьевъ. Сложеніе этой бѣдняжки помогло ей выполнить свое намѣреніе; она была расположена къ болѣзни, которую умышленно развила въ себѣ.

Луиза могла бы прожить еще очень долго, но въ теченіе нѣсколькихъ дней сдѣлала зло непоправимымъ. Не буду передавать тебѣ, что я почувствовала, услышавъ этотъ вполнѣ опредѣленный приговоръ. Ты знаешь, что я всегда столько же жила жизнью Луизы, сколько и своей собственной; я была уничтожена; я не проводила тугихъ жестокихъ докторовъ. Не знаю, сколько времени просидѣла въ глубокой задумчивости и съ лицомъ, орошеннымъ слезами. Меня вывелъ изъ оцѣпенѣнія небесный голосъ, сказавшій мнѣ:

— Итакъ, я осуждена, — Луиза положила руку на мое плечо; она заставила меня встать и увела въ свою маленькую гостиную. — Не оставляй меня, — попросила она съ умоляющимъ взглядомъ, — я не хочу видѣть отчаянія; главное же я хочу обмануть его; у меня хватитъ на это силы. Меня же не жалѣй: я умираю, такъ какъ хотѣла: мнѣ тридцать лѣтъ, я хороша, молода. Его же, я сдѣлала бы несчастнымъ, я вижу это. Я запуталась въ сѣтяхъ моей любви, какъ дикая козочка, которая душитъ себя, теряя терпѣніе; изъ насъ двоихъ я козочка… и очень дикая! Моя несправедливая ревность уже поразила его сердце и заставила его страдать. Въ тотъ день, когда мои подозрѣнія встрѣтили бы равнодушіе, составляющее плату за ревность, я, конечно, умерла бы. Я прожила цѣлую жизнь. Существуютъ люди, которымъ, согласно контролю свѣта, минуло шестьдесятъ лѣтъ, а между тѣмъ въ дѣйствительности они прожили всего года два; мнѣ, повидимому, только тридцать лѣтъ, но я провела шестьдесятъ лѣтъ, полныхъ любви. Итакъ, для меня и для него моя смерть — счастливая развязка. Ты — другое дѣло; ты теряешь любящую тебя сестру, и эта потеря для тебя невозвратима. Ты, одна ты, должна оплакивать мою смерть. — Она помолчала; въ теченіе этихъ минутъ слезы туманили мнѣ глаза. — Моя смерть, — начала Луиза опять, — жестокое нравоученіе. Мой милый, докторъ въ корсетѣ правъ: бракъ не долженъ основываться ни на страсти, ни даже на любви. Твоя жизнь прекрасна, ты шла по жизненному пути, пріобрѣтая все болѣе и болѣе любви въ твоему Луи; между тѣмъ, если супружеская жизнь начинается съ пылкой любви, горячее чувство мало-по-малу охлаждается. Я дважды была неправа и смерть дважды явилась, чтобы своей костяной рукой нанести ударъ моему счастью. Тогда она отняла отъ меня самаго благороднаго и преданнаго изъ людей; теперь она уноситъ меня отъ самаго красиваго, самаго очаровательнаго, самаго поэтичнаго мужа на свѣтѣ! Но я узнала прекрасный идеалъ души и идеала формы. Душа Фелипа укрощала его тѣло и преображала его; сердцу же, умъ и красота Гастона соперничаютъ между собой въ совершенствѣ. Я умираю, окруженная его обожаніемъ. Чего же я могу еще желать? Примириться съ Богомъ, о Которомъ я забывала, къ Которому я теперь вознесусь, полная любви, прося Его когда нибудь вернуть мнѣ на небѣ этихъ двухъ ангеловъ. Безъ нихъ рай былъ бы для меня пустыней! Мой примѣръ казался бы зловѣщимъ, но я — исключеніе. Невозможно встрѣтить другого Фелипа, другого Гастона, и потому законъ общества согласуется съ закономъ природы. Да, женщина слабое существо; выходя замужъ, она должна принести свою волю въ жертву человѣку, который пожертвуетъ ей своимъ эгоизмомъ. Протесты и слезы женщинъ, такъ громко раздающіеся за послѣднее время, — глупость, за которую насъ можно называть дѣтьми, какъ это часто дѣлали многіе философы.

Такъ говорила она нѣжнымъ знакомымъ тебѣ голосомъ самыя разумныя истины. Наконецъ въ комнату вошелъ Гастонъ, привезшій изъ Парижа вдову своего брата, ея двухъ дѣтей и англичанку-няню, которую Луиза просила его пріискать.

— Вотъ мои хорошенькіе палачи, — сказала мнѣ она, увидя своихъ племянниковъ. — Развѣ я не могла ошибиться? Взгляни какъ они похожи на. своего дядю.

Она прелестно отнеслась къ г-жѣ Гастонъ, старшей, которую попросила считать шале своимъ домомъ; Луиза приняла англичанку, обращаясь съ нею, какъ истая представительница рода Шолье.

Я сейчасъ же написала герцогу и герцогинѣ де-Шолье, герцогу де-Реторе, герцогу Ленонкуру и Мадленѣ. Я хорошо поступила. На слѣдующій день Луиза, измученная страшными усиліями, уже не могла выйти гулять. Она даже не встала къ обѣду. Мадлена Ленонкуръ, братья Луизы и ея мать пріѣхали вечеромъ. Холодность, установившаяся послѣ свадьбы Луизы между нею и ея семьей, теперь разсѣялась. Съ этого вечера братья и отецъ Луизы стали каждое утро пріѣзжать къ ней верхомъ. Двѣ герцогини проводятъ въ шале всѣ вечера. Смерть разъединяетъ, но и сближаетъ людей, она заставляетъ умолкать всякія мелочныя страсти. Луиза восхитительна; она полна граціи, разсудительности, очарованія, ума и чувства. До послѣдней минуты она выказываетъ тотъ тактъ, которымъ славилась въ свѣтѣ; она даритъ намъ сокровища своего ума, благодаря которымъ она слыла одной изъ царицъ Парижа.

— Я и въ гробу хочу быть красивой, — сказала она мнѣ со своей несравненной улыбкой, ложась въ постель, въ которой ей было суждено томиться эти двѣ недѣли.

Въ ея комнатѣ нѣтъ никакихъ признаковъ болѣзни; напитки, лекарства, всѣ медицинскія средства спрятаны.

— Неправда ли, что я прекрасно умираю? — сказала Луиза вчера севрскому священнику, которому она ввѣрилась.

Всѣ мы, какъ скупцы, пользуемся ея обществомъ. Гастонъ, который уже подготовленъ безпокойствомъ и ужасными очевидностями, не теряетъ мужества, но онъ сраженъ; я не удивлюсь, если несчастный заболѣетъ и послѣдуетъ за своей женой. Вчера, обходя со мною прудъ, онъ сказалъ мнѣ: — "Я долженъ быть отцомъ для этихъ двухъ дѣтей… — и онъ указалъ на вдову Луи Гастона, которая гуляла со своими дѣтьми. — Но хотя я и ничего не сдѣлалъ, чтобы разстаться съ этимъ міромъ, обѣщайте мнѣ быть для нихъ второй матерью и уговорить вашего мужа взять на себя оффиціальное опекунство совмѣстно съ моей свояченицей. Онъ сказалъ это совершенно естественно, точно человѣкъ, чувствующій свою гибель. Гастонъ отвѣчаетъ улыбкой на улыбки Луизы и только я одна не обманута. Онъ выказываетъ мужество, равное ея мужеству. Луиза пожелала видѣлъ своего крестника, но я довольна, что онъ въ Провансѣ. Она могла бы подарить ему что-нибудь и тѣмъ привела бы меня въ большое смущеніе. До свиданія, мой другъ.

26 августа (день ея рожденія).

Вчера вечеромъ Луиза бредила, но у нея былъ поистинѣ изящный бредъ, который доказываетъ, что умные люди не теряютъ разсудка, какъ буржуа или глупцы. Угасшимъ голосомъ пѣла она итальянскія аріи изъ оперъ: «Пуритане», «Сомнамбула» и «Моисей».

Мы всѣ молча окружали ее; у всѣхъ насъ, даже у ея брата де-Реторе, выступили слезы на глаза; намъ было ясно, что ея душа покидала ея тѣло. Она перестала насъ видѣть. Это слабое божественное пѣніе еще дышало прелестью ея очарованія. Ночью началась агонія. Въ семь часовъ утра я подошла, чтобы поднять ее; къ ней на минуту возвратилась сила, она захотѣла сѣсть къ окну и попросила Гастона подать ей руку… Потомъ, мой другъ, самый очаровательный ангелъ, котораго мы когда-либо видѣли на землѣ, оставилъ намъ только свою оболочку. Она причастилась наканунѣ, безъ вѣдома Гастона, который заснулъ какъ разъ въ то время, когда совершалась ужасная церемонія. Сидя у окна, Луиза потребовала, чтобы я читала ей по-французски De profundis, пока она будетъ смотрѣть на прелестное мѣсто, созданное ею. Она мысленно повторяла слова молитвы и сжимала руки своего мужа, стоявшаго на колѣняхъ по другую сторону бержерки.

26 августа.

Мое сердце разбито. Я только-что видѣла ее въ саванѣ. Она кажется теперь блѣдной съ лиловатыми тѣнями на лицѣ. О, я хочу видѣть моихъ дѣтей, моихъ дѣтей! Пріѣзжай съ дѣтьми мнѣ навстрѣчу!

КОНЕЦЪ.

---

1. Beau visage — красивое лицо.
2. Griffe — коготь.
3. Мое сердце разрывается.
4. Безъ страха богатствомъ, которое нельзя потерять.
5. Déjeuner — завтракъ.
6. Чистыя.