С каждым годом число флигель-адъютантов увеличивалось, а значение их соответственно падало. Командировки делались редкостью, дежурить приходилось один раз в два месяца, за исключением одного месяца в году, когда с лишком тридцать человек рассылалось по России для наблюдения за правильностью призыва отпускных или рекрутского набора. Так, в этом году я был назначен контролировать сначала призыв отпускных в Петербургской губернии, а потом в Курской. Жена моя проводила лето в Вонлярове, и потому я поехал к ней, и уже вместе отправились мы в город и губернию, на пользу которых мне суждено было впоследствии бесплодно посвятить лучшие мои силы, предприимчивость, энергию, причём разочароваться в людях и приобрести множество врагов только строгим исполнением своей обязанности.
Курск мы застали совершенно безлюдным; помещики в то время ещё жившие зимой в своих домах в городе, были в деревнях, налицо были лишь должностные лица.
Губернатор[1], администратор старого покроя, был человек смирный, малограмотный, усердно старавшийся об одном, чтобы всюду царствовали «тишь да гладь и божья благодать», а другими словами, чтобы всё было шито да крыто. Несмотря на эти отрицательные качества, Николая Петровича не любили.
Предводитель (ныне покойный) Николай Яковлевич С., мой старый знакомый (он начал службу в лейб-гвардии Конно-пионерном дивизионе), с губернатором не ладил, а впоследствии эти господа разошлись до ненависти. Николай Яковлевич был человек лукавый, малообразованный, завистливый и, что всего хуже — в крепостнических отношениях у своей супруги… дед её, некто Логинов, был товарищем кутежей Григория Александровича Потёмкина до его поступления на службу. Во время силы или, как тогда выражались, случая, Потёмкин вспомнил о своём компаньоне и послал его отыскивать в Москву; его отыскали в одной из харчевен пьяного и оборванного, отвезли в Петербург, но не посмели в таком виде представить Потёмкину, а потому сначала сводили в баню, а потом прилично одели. Несмотря на то что от зоркого глаза Потёмкина не могло укрыться, как низко упал бывший товарищ его разгульной жизни, он его принял милостиво и советовал ему принять участие в винных откупах. Получив ответ, что за неимением средств к жизни, а тем более капиталов, необходимых для залогов, это невозможно, Потёмкин объявил, что это его забота, и действительно доставил ему собственноручное поручительство императрицы, с которым Логинов был допущен сенатом к торгам и получил откупа петербургский и московский, немедленно взял значительную сумму отступного за первый и отправился лично хозяйничать вторым в Москву. Видно, дела пошли недурно, потому что он оставил сыну несколько тысяч душ. О всех этих происшествиях с бедным разночинцем Логиновым мне передавал гораздо обстоятельнее и подробнее очень интересный и умный старик, игравший в своё время немаловажную роль в Курске — Викентий Семёнович Студзинский. Я нарочно указываю на источник этих сведений, потому что некоторые из них не согласуются с тем, что нам по сие время известно о молодости князя Таврического.
К сожалению, не подозревая, что мне придётся в скором времени управлять Курскою губерниею, я не старался заводить знакомства и поближе узнать местных условий жизни. Всё, что до меня доходило о нравах, обычаях помещиков, чиновничества и даже местного духовенства, возбуждало отвращение, даже ужас. У Николая Петровича Бибикова был камердинер, известный целой губернии как человек нужный и влиятельный, чрез которого можно было обделывать делишки. Бывший до N. N. губернским предводителем Н. Я. С., обедая у губернатора, не уезжал домой, когда Бибиков после администраторских трудов отходил ко сну, а ходил (к сожалению, я забыл имя и отчество пресловутого камердинера) к случайному человеку и там закуривал сигару, и, препровождая время в приятной и полезной беседе, терпеливо выжидал минуты пробуждения начальника губернии для составления партии его превосходительства. Вредное влияние этого камердинера дошло в конце 1860 г. до сведения министра внутренних дел и губернатору было приказано с ним расстаться. Право, невольно берёт недоумение, чему во всём этом наиболее нужно удивляться!
Николай Алексеевич С* был тип местного курского дворянина, хитрый по натуре, ловкий, уклончивый и совершенно необразованный. К сожалению, у меня не сохранилось пространных его замечаний на проект, так называвшийся в то время, «улучшения быта помещичьих крестьян». Этими замечаниями крепостник-помещик пренаивно высказывал неодолимое отвращение к проектированной законодательной реформе и старался застращать правительство нелепейшими последствиями, которые ему представляли воображение, возбуждённое малодушием и весьма неспокойною совестью. После указа 19 февраля 1861 года, Николай Алексеевич приезжал только раз, и то не надолго, в своё имение «Фатеж», Льговского уезда, затем жил и умер несколько лет спустя в Санкт-Петербурге. Он был слишком стар, чтобы освоиться с новыми ненавистными порядками, заставлявшими признавать человеческие права людей, находившихся ещё так недавно в бесконтрольном распоряжении каприза, прихоти, а часто и непостижимой жестокости помещика.
Возвращаюсь к семейству С., чтобы дать понятие о нравах, четверть века тому назад бывших в Курской губернии. Жена Николая Алексеевича, рождённая Д., считалась доброю и почтенною женщиной, но её покровительством пользовался Николай Гаврилович Д., отличный исправник Льговского уезда. Я говорю «отличный» потому, что он был настолько умён, чтобы чутьём узнавать характер, взгляд, требования и направления каждого губернатора. Притом он был дельцом и настолько деятельным, что успевал лучше других управлять большим уездом и притом заведовать имениями и делами многих помещиков.
У четы С. было два сына и одна дочь. Старший из сыновей, Пётр Николаевич, воспитанный, как и младший, Николай, в императорском лицее, был не глуп; несмотря на это, ему вначале не везло; поступив на службу в министерство иностранных дел, он много лет прозябал в Рагузе консулом, и потому за ним в Курске долгое время сохранялось прозвище принца Рагузского. Впоследствии ему была поручена в Крыму канцелярия пришельцев из разных губерний, тут он испытал крупную неудачу… Канцелярия эта не состоялась, несмотря на заботливость и предусмотрительность начальства. Новые колонисты как-то не вовремя прибыли в Крым в позднее время года, не было заготовлено ни материала для построек, ни продовольствия, большая часть перемёрла, остальные разбежались.
Впоследствии я уже застал Н. П. С. вице-директором азиатского департамента министерства иностранных дел[2]…
Возвращаясь к деятельности своей того времени по призыву отпускных нижних чинов, не могу не упомянуть о подполковнике, командире курского гарнизонного батальона, бароне Б., шурине генерала Л., начальника всей внутренней кражи, как тогда говорили, и стражи официально. Впоследствии мне придётся говорить подробно о существовавших в то время беспорядках и ужасах этой фиктивной внутренней стражи. Теперь мне приходится сказать только, что я ежедневно по утрам несколько часов проводил в казармах и тогда уже получил убеждение, что этот барон Б., женатый на курской дворянке М., был скорее похож на немецкого лабазника, чем на командира русского батальона; что он, пользуясь протекциею корпусного командира, дозволял себе всевозможные злоупотребления и довёл батальон, ему вверенный, до отвратительного состояния и до такого упадка дисциплины, что нижние чины гораздо более были похожи на бродяг, чем на солдат. К счастью, я в то время не имел поручения входить в подробности хозяйственного и фронтового состояния батальона и старался только по возможности скоро окончить призыв, в чём и успел с помощью губернатора и исправников.
В это моё пребывание в Курске я часто виделся с Николаем Яковлевичем С., местным щигровским помещиком и губернским предводителем дворянства. Если я возвращаюсь к этой личности, то это потому, что я впоследствии подозревал его в участии не только отставки Бибикова, но и моего назначения губернатором. Должно быть, я ему показался простачком удоборуководимым и, вероятно, он указывал на меня графу Петру Андреевичу Шувалову, в то время состоявшему директором департамента общих дел министра внутренних дел.
Возвратившись в Петербург, я, как обыкновенно, поехал представляться государю в Царское село; пришлось долго ожидать приёма вместе с министром внутренних дел, Сергеем Степановичем Ланским, который много расспрашивал меня о Курске и его деятелях; я очень хорошо помню, что я сильно защищал Бибикова, говоря, что против него интригуют многие, но что он человек спокойный и хотя и придерживается общих оснований тогдашней губернаторской службы, то есть не гнушается откупным содержанием и не отличается гениальностью, но всё-таки не похож на портреты, представляемые министру доброжелателями, которые, если бы были назначены на его место, делали бы то же самое, но, вероятно, в бо́льших размерах.
Я этому разговору не придавал никакого значения, и вспомнил о нём гораздо позже, а именно уже зимой, когда однажды заехал к П. А. Шувалову; он меня встретил словами: «Как я рад, что ты заехал, я только что приказал закладывать сани, чтобы ехать к тебе по поручению Ланского. Министр тебе предлагает должность курского губернатора и поручил мне тебе сказать, что он очень желает, чтобы ты принял это назначение и немедленно дал утвердительный ответ».
Я был совершенно озадачен; никогда я не думал оставлять военную службу и не готовился к такой роли в администрации, и, конечно, отвечал, что подумаю и дам ответ. На вопрос: что же с Бибиковым? Шувалов показал мне предлинное и совершенно безграмотное письмо, которым Николай Петрович просил министра исходатайствовать ему увольнение от службы и о назначении пенсии. Я вообще не любил советываться, но предложение, мне сделанное, было до того неожиданно, что я счёл долгом серьёзно переговорить об этом с некоторыми лицами, мнением которых дорожил; все советовали принять новое назначение[3], кажется, не вдаваясь в подробности значения и важности губернаторской должности, в то время когда Положение, впоследствии известное под названием 19-го февраля 1861 года о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, уже было высочайше одобрено и когда с часу на час ожидали манифеста об освобождении крестьян.
Долго я колебался и не давал ответа, но мне кажется, что конфиденциальные сообщения Герстенцвейга были главною побудительною причиной наконец выраженного мною согласия. Я очень хорошо понимал, что мне будет ещё труднее отказываться от должности директора провиантского департамента военного министерства, а должность эта казалось мне гораздо труднее и неблагодарнее — губернаторской.
Через три дня после посещения мной С. С. Ланского для изъявления ему согласия принять предложенную мне должность, высочайшим приказом 19 января 1861 года я был назначен курским военным губернатором, управляющим и гражданскою частью.
На другой же день я представлялся государю по случаю нового назначения и был удивлён тем, что государь в самых милостивых выражениях благодарил меня за принятие мною должности губернатора.
В то время в одном доме со мной жил сенатор, бывший в трёх губерниях гражданским губернатором (а именно в Калужской, Черниговской и, наконец, Петербургской), Н. М. С., старый мне знакомый по клубу. Он мне предложил свои услуги, чтобы меня снабдить практическими указаниями, чего избегать, на что настаивать, за чем особенно следить, кому делать визиты, кому послать карточки и тому подобное. Я только слушал и просил позволения записать особенно важные указания. Эту записку я держал у себя в Курске на письменном столе и всякий раз, как моя собственная практика указывала на полнейшую несостоятельность мнений Николая Михайловича, я против отметки, сделанной в Петербурге со слов Н. М., писал: «—ъ>; когда я приводил в порядок бумаги пред отъездом из Курска, в конце 1863 года, эта бумага попалась мне на глаза; на ней против двадцати шести пунктов сочинения Н. М. было двадцать три раза написано: «—ъ».
Любопытное это было время, — когда все знали, что государь остаётся непоколебимым и твёрдо решился во чтобы ни стало исполнить последнюю волю своего отца и осуществить реформу, которой желали императоры Александр I и Николай, но не могли или не успели привести в исполнение.
Здесь я могу привести записанные мною слова императрицы Александры Фёдоровны, сказанные мне в августе или сентябре 1860 года, когда я к ней являлся после производства в генерал-майоры. Надо сказать, что вдовствовавшая государыня Александра Фёдоровна принадлежала в числу неверующих в возможность упразднения крепостной зависимости крестьян.
— «Si feu mon mari, qui a toujours si ardemment desiré la libération des paysans, n’est pas parvenu a réaliser ses desirs,—comment cela pourrait-il réussir à mon fils?» (Если покойному мужу моему, так горячо желавшему освобождения крестьян, не удалось осуществить своего желания, — каким же образом может это удасться моему сыну?).
Большинство русской публики не разделяло этого мнения императрицы; все знали, что реформа неминуема; крепостники были взбешены, тем более что самое обыкновенное приличие не позволяло явно выказывать неудовольствие; но в тесных кружках между собой они не стеснялись и с запальчивостью, даже в не принятых выражениях, относились к действиям правительства, к намерениям и высказанной воле государя.
Значительные помещики высшего круга, лучше воспитанные, не управлявшие никогда сами своими вотчинами и даже мало вникавшие в настоящую суть вопроса, считали долгом (конечно, некоторые) кричать против нарушения права собственности и не признавали ни справедливости, ни возможности «земельного надела».
Некоторые шли далее и доказывали, что если государь хочет освободить крестьян на счёт дворян, то справедливость требует, чтобы и дворянам были гарантированы особенные права конституциею, парламентом, то есть народным представительством с палатою господ. Составленные некоторыми из помещиков beau-mond’а записки в этом духе секретно передавались из рук в руки, причём можно было наслушаться невероятных, в высшей степени непрактичных и несвоевременных требований и суждений.
За два дня до опубликования достопамятного манифеста 19 февраля 1861 года меня о том предупредил граф Пётр Андреевич Шувалов.
Примечания править
- ↑ Николай Петрович Бибиков, бывший шесть лет губернатором в Симбирске и в то время дослуживавший пятый год в Курске.В. Д.
- ↑ Все упоминаемые здесь лица — покойные.
- ↑ Кроме покойного А. Д. Герстенцвейга, который давал понять, что меня имеют в виду для одного из хозяйственных департаментов военного министерства.В. Д.