ЗАПИСКИ В. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА
Изъ посмертныхъ бумагъ.
править
«Записки» брата моего, Владиміра Михайловича, начатыя въ 1850-хъ годахъ, писанныя отрывками и въ разное время, достались мнѣ послѣ его смерти, послѣдовавшей въ Ментонѣ въ 1884 году; но, къ сожалѣнію, онѣ не были имъ окончены; и составитель ихъ не выполнилъ и половины намѣченной имъ программы, найденной въ его посмертныхъ бумагахъ. Я рѣшаюсь печатать эти «Записки» въ томъ видѣ, какъ онѣ написаны, и позволяю себѣ только сдѣлать пропуски мѣстъ, неудобныхъ для печати, или не представляющихъ никакого интереса для публики.
Личныхъ воспоминаній нѣтъ въ «Запискахъ» В. М. Жемчужникова: онъ не дошелъ до нихъ. Послѣ краткихъ свѣдѣній о родѣ дворянъ Жемчужниковыхъ и характеристики нѣкоторыхъ изъ своихъ предковъ, онъ болѣе или менѣе подробно передаетъ слышанное отъ своего отца, Михаила Николаевича, нерѣдко записываетъ стенографически, съ его словъ, что и придаетъ особенную живость разсказу. Жизнь и дѣятельность М. Н. Жемчужникова, участника и очевидца военныхъ дѣйствій на Кавказѣ въ 1810 году, пребыванія русскихъ войскъ за границей, въ пору борьбы съ Наполеономъ I, взятіе въ плѣнъ самого М. Н. подъ Реймсомъ и его пребываніе въ Польшѣ въ 1830 году, — все это само по себѣ, а тѣмъ болѣе по времени, богатому историческими событіями, представляетъ безусловный интересъ. Не менѣе любопытны отношенія М. Н. къ лицамъ, игравшимъ видную роль въ исторіи Россіи, а именно: Аракчееву, Лазареву, Паскевичу, Сперанскому и др.
Не подлежитъ сомнѣнію, что бумаги и переписка М. Н. Жемчужникова, въ виду его продолжительной и разнообразной дѣятельности[1], могли бы во многомъ дополнить недосказанное въ «Запискахъ» его сына; въ нихъ нашлось бы не мало подробностей и чертъ, важныхъ въ историческомъ и бытовомъ отношеніи. Но, къ сожалѣнію, бумаги и письма М. Н., хранившіяся послѣ его смерти въ родовомъ имѣніи Жемчужниковыхъ, Павловкѣ (орловской губ., елецкаго уѣзда) исчезли безслѣдно. Неизвѣстно, кто завладѣлъ ими, или онѣ были истреблены случайно, какъ истребляется у насъ множество всякихъ цѣнныхъ бумагъ и документовъ.
Опасеніе, чтобы та же участь не постигла посмертныя «Записки» сына М. Н. Жемчужникова, помимо ихъ значенія, — было одною изъ причинъ, побудившихъ меня заняться ими и приготовить для печати.
I. править
Родъ дворянъ Жемчужниковыхъ принадлежалъ всегда къ разряду дворянъ московскихъ. Какъ рано началось его существованіе — мнѣ неизвѣстно. Въ боярскихъ книгахъ московскаго архива, одинъ изъ Жемчужниковыхъ, Игнатій Аѳанасьевъ, упоминается подъ 1629 г., когда онъ получилъ званіе или чинъ армейскаго городского дворянина; всѣ прочіе, упомянутые тамъ Жемчужниковы, были дворянами московскими; изъ нихъ двое состояли въ начальныхъ людяхъ, одинъ былъ стряпчимъ (Ѳедоръ Леонтьевъ — 1692 г.), двое стольниками (Павелъ Алексѣевъ и Андрей Тимоѳеевъ — стольникъ царицы Натальи Кириловны, оба въ 1692 г.). Въ началѣ царствованія Петра I, двое изъ Жемчужниковыхъ, именно два упомянутые выше стольника, получили грамоты, за подписью царей Петра и Іоанна, на земли въ нынѣшней калужской и тульской губерніи за ихъ службу; грамоты эти и теперь хранятся въ нашей орловской деревнѣ. О судьбѣ, дѣлахъ, службѣ и жизни ближайшихъ предковъ нашихъ, жившихъ въ XVIII ст., я не знаю ничего, кромѣ слѣдующаго случая. Одинъ изъ нихъ, жившій во второй половинѣ XVIII-го столѣтія, приходящійся намъ прадѣдушкой, только не по прямой линіи, былъ страстнымъ охотникомъ, какъ и большинство тогдашнихъ помѣщиковъ. У него была жена очень красивая. Былъ у него пріятель, сосѣдъ-помѣщикъ и также охотникъ NN, который былъ влюбленъ въ жену его по уши. Не имѣя возможности удовлетворить своей страсти и не находя взаимности, NN рѣшился овладѣть этой красавицей насильно, противъ ея воли. Предпріятіе смѣлое, и исполнить его надо было умѣючи, потому что шутки съ моимъ прадѣдомъ, какъ и со всѣми тогдашними дворянами, были плохи! Тогда всѣ помѣщики были окружены толпами слугъ, дворней, какъ феодальные бароны своими вассалами. Часто дворня превосходила число пахотныхъ крестьянъ. Ее составляли все люди удалые, избалованные, буйные, забіяки и гуляки; люди, готовые стоять грудью за своего помѣщика, съ которымъ они вмѣстѣ и охотились, и наѣзжали на сосѣдей, и бражничали. Словомъ, тогдашніе дворяне, и по жизни, и по своеволію, походили на былыхъ пановъ польскихъ съ ихъ приближенными и челядью, съ тою разницею, что безпутства ихъ не отражались на дѣлахъ государственныхъ: оно, слава Богу, не доходило такъ высоко!
Забравъ себѣ въ голову такое предпріятіе, NN составилъ цланъ смѣлый; онъ затѣялъ охоту, прогулялъ съ прадѣдомъ, разумѣется, въ сопровожденіи всей своей дворни, нѣсколько дней и наконецъ пріѣхалъ къ нему на домъ, чтобы завершить охоту попойкой на славу. Былъ уже вечеръ, смеркалось. Стараясь казаться беззаботнымъ и веселымъ, NN только подзадаривалъ прадѣда, поилъ и его, и его дворню, но почти не пилъ самъ, и дворнѣ своей велѣлъ быть умѣреннѣе. Полагая, что все вокругъ него достаточно пьяно, NN подозвалъ знакомъ своего холопа, шепнулъ ему что-то на ухо, и черезъ нѣсколько времени дворовые его стали потихоньку одинъ за другимъ выходить изъ дому; а онъ, между тѣмъ, продолжалъ подпаивать хозяина. Но, у прадѣда былъ стремянный, малый не промахъ, который тотчасъ же замѣтилъ, что тутъ кроется какая-то затѣя; онъ притворился пьянымъ, чтобы не навлечь на себя подозрѣнія, вышелъ вслѣдъ за людьми NN и, вернувшись вскорѣ, украдкой шепнулъ прадѣду на ухо: « --Баринъ, будь осторожнѣе, не пей; NN затѣялъ недоброе! Онъ нарочно тебя опаиваетъ, велѣлъ споить и всю дворню, а самъ выслалъ своихъ людей, и они тамъ ходятъ-собираются вокругъ дома, подъ барыниными окошками». Прадѣдъ также незамѣтно шепнулъ ему, чтобы онъ подготовилъ потихоньку дворню въ засадѣ; а самъ, по уходѣ стремяннаго, остался съ NN и продолжалъ пить, будто ни въ чемъ не бывало.
Наконецъ уже совсѣмъ стемнѣло, настала глубокая ночь. Оба охотника, болтая другъ съ другомъ, вдругъ услышали крики, шумъ, драку съ той стороны двора, на которой находилась комната прабабушки. Самъ же прадѣдъ не показалъ и вида, что слышитъ что-либо, сидѣлъ хладнокровно и только потихоньку надѣлъ кистень на руку, еще не зная навѣрное, изъ-за чего идетъ драка. NN, напротивъ, видимо удивленъ былъ этимъ шумомъ, потому что не ожидалъ никакого сопротивленія. Полагая, что всѣхъ споилъ, какъ слѣдуетъ, сначала онъ прислушивался къ крикамъ, потомъ, заключивъ, вѣроятно, что его дружинѣ пришлось плохо, собирался-было выйти, но въ это самое время въ дверь вошелъ стремянный и объявилъ прадѣду, что хотятъ увезти его жену. Прадѣдъ вскочилъ, какъ бѣшеный, взмахнулъ кистенемъ и хлопнулъ имъ въ голову своего противника: NN упалъ мертвый. Убійца былъ сосланъ въ Сибирь, потомъ прощенъ.
Вотъ все, что я знаю замѣчательнаго о моихъ предкахъ; къ этому прибавлю, что и родной дѣдъ былъ тоже любитель псовой охоты и чуть ли не разорился на нее.
Черезъ бабушку мою, урожденную Нестерову, мы породнились съ древнимъ родомъ Нестеровыхъ, изъ которыхъ думный дворянинъ Аѳанасій Ивановичъ, современный царю Алексѣю, извѣстенъ исполненіемъ посольскихъ порученій; судя по сохранившимся о немъ иностраннымъ извѣстіямъ, онъ былъ добродушный простакъ. Родной мой дѣдъ, женатый на Нестеровой, имѣлъ слѣдующихъ дѣтей: а) сыновья: Павелъ, Александръ, Михаилъ; б) дочери: Екатерина, Марія и Варвара. Павелъ умеръ еще до вступленія на службу. Въ «Записки» мои войдутъ только: дядя Александръ, отецъ мой Михаилъ и старшая изъ моихъ тетокъ — Екатерина[2].
Александръ былъ человѣкъ весьма пріятный и по умственнымъ, и по наружнымъ качествамъ; онъ былъ веселаго нрава и въ высшей степени беззаботенъ. Его любили всѣ: и товарищи, и знакомые, и подчиненные; но особенно расположены были въ нему женщины. Получая по службѣ жалованья болѣе отца моего, а отъ родителей столько же, дядя Александръ никогда не имѣлъ денегъ и часто, растративъ свои, тратилъ деньги брата. Онъ былъ красивъ, сознавалъ свою красоту и любилъ при всякомъ случаѣ — ходя, засыпая, сидя, стоя — красоваться. Играя на билліардѣ, онъ никогда не дѣлалъ шара, не принявъ сначала красиваго положенія, а потому часто проигрывалъ. Играющіе съ нимъ пользовались его слабостью иногда изъ шутки, иногда же изъ разсчета. Другимъ слѣдствіемъ его увѣренности въ своей красотѣ была страсть въ волокитству, въ которомъ онъ и дѣйствительно много успѣвалъ. Солдаты, ему подчиненные, не только любили, но обожали его. Государь Александръ Павловичъ зналъ его лично и любилъ. Да, я думаю, врядъ ли кто и могъ его не любить, если его не побуждала къ тому зависть.
По службѣ онъ шелъ хорошо; во французской войнѣ дѣйствовалъ храбро, заслуживъ и повышеніе, и уваженіе. Назначенный начальникомъ, кажется, перновскаго полка, онъ, по собственной неосторожности и беззаботности, потерпѣлъ большое несчастіе. Принимая полкъ, онъ поддался на предложеніе прежняго полкового командира, обыгравшаго его въ карты, чтобы, вмѣсто уплаты проигрыша, не показывать огромнаго недочета, оказавшагося въ полковыхъ суммахъ. Какъ ни неблагоразумна такая сдѣлка, но человѣкъ съ другимъ характеромъ, умѣряя полковые расходы, кое-какъ сумѣлъ бы, можетъ быть, выпутаться изъ бѣды; но таковъ ли былъ мой дядя? Онъ не могъ или не умѣлъ соразмѣрять и своихъ собственныхъ расходовъ съ приходами, такъ куда же ему было сладить съ такой запутанной финансовой операціей?!
Вѣрный себѣ, онъ жилъ съ беззаботностью по прежнему, нисколько не думая о пополненіи суммы; а дѣла шли какъ-то сами собою; солдаты терпѣли нужду во многомъ, даже не имѣли полной или исправной парадной формы, но, преданные своему начальнику, они скрывали свои нужды. На инспекторскихъ смотрахъ они отвѣчали, что всѣмъ очень довольны, и, съ помощью своихъ офицеровъ, даже наружную неисправность умѣли скрывать такъ искусно, что обманывали самый опытный глазъ. Изъ всѣхъ парадовъ и смотровъ они выходили благополучно, доставляя еще похвалы и благодарность моему дядѣ. Наконецъ гроза разразилась!
Это-то, если не ошибаюсь — адъютантъ Аракчеева, провѣдалъ о дѣлахъ перновскаго полка, и донесъ о нихъ кому слѣдуетъ. Сдѣлали смотръ, допрашивали солдатъ: все ли они получаютъ, всѣмъ ли довольны? — Все! всѣмъ довольны, — отвѣчали солдаты. Тогда стали осматривать ихъ одежду и, руководимые доносчикомъ, обратились къ задней шеренгѣ; тутъ нашли, что у однихъ нѣтъ штиблетовъ, у другихъ портупей и т. д., а вмѣсто всего этого — Богъ знаетъ, что такое, только издали похожее на штиблеты или портупеи. Завязалось дѣло; продолжалось оно не мало, и кончилось наконецъ тѣмъ, что несчастнаго дядю моего, въ душѣ нисколько не виновнаго, лишили чиновъ и орденовъ и разжаловали въ солдаты[3]. Какъ онъ принялъ эту слишкомъ рѣзкую перемѣну въ своей судьбѣ — объяснится изъ послѣдующаго. Пока скажу только, что врядъ ли кто-либо и когда-либо такъ хладнокровно сносилъ хотя бы гораздо меньшее несчастье!
Разжалованный въ солдаты, онъ прослужилъ, не помню въ какомъ полку, до самаго воцаренія Николая Павловича, который, зная его лично, даровалъ ему, вскорѣ по воцареніи, прощеніе и прежній чинъ[4]. Получивъ помилованіе, онъ отправился въ Петербургъ, и проѣздомъ посѣтилъ въ деревнѣ моего отца. Пріѣхалъ онъ подъ вечеръ; разумѣется, обрадовалъ всѣхъ въ домѣ, и господъ, и прислугу; говорилъ, шутилъ, смѣялся; наконецъ, оставшись наединѣ съ моимъ отцомъ, онъ сталъ, по его просьбѣ, разсказывать подробности своего несчастія. Какъ онъ говорилъ, я, разумѣется, не знаю, потому что еще не существовалъ тогда на свѣтѣ, а сочинять беззаботность его рѣчи мнѣ бы не хотѣлось, и потому постараюсь передать его разсказъ попроще.
— Дѣло мое тянулось, — говорилъ онъ, — и я жилъ по прежнему, и по прежнему меня всѣ любили и вездѣ принимали: Въ то время я волочился за дѣвицей Д., былъ влюбленъ въ нее по уши, и проводилъ съ нею большую часть дня. Разъ, какъ я собирался идти къ ней въ домъ, входитъ ко мнѣ О.
— Куда это ты идешь? — Къ Д. — Нѣтъ, сегодня ты ужъ не дойдешь туда! — Пойду. — Ну, хочешь объ закладъ, что не пойдешь, услышавъ ту вѣсть, которую я принесъ? — Пойду непремѣнно, что бы отъ тебя ни услышалъ! — Ну, что идетъ въ закладъ? — Двѣ бутылки шампанскаго. — Хорошо. Знаешь, твое дѣло рѣшено сегодня? — Нѣтъ, не знаю; а какъ? — Отгадай самъ. — Что же, велѣно взыскать съ меня растраченную сумму?
— Нѣтъ, поболѣе! — Отставить отъ службы? — Нѣтъ, еще болѣе! — Впредь никуда не опредѣлять? — Нѣтъ, и того болѣе! — Неужели въ солдаты? — Да, съ лишеніемъ чиновъ и орденовъ!.. ну, что же, поѣдешь послѣ этого въ Д.?
— Ахъ ты, чертовство этакое! — сказалъ мой дядя и замолчалъ, опустивъ голову, будто задумался. Отецъ мой тоже молчалъ, полагая, что его братъ молчитъ отъ внутренняго волненія, при воспоминаніи о прошломъ несчастіи; но вдругъ услышалъ сильный храпъ, — смотритъ: братъ его спитъ прекрѣпко… Оставивъ его въ такомъ положеніи, такъ какъ было уже поздно, отецъ мой пошелъ и самъ спать. Проснувшись на другой день, онъ сталъ требовать отъ брата продолженія разсказа.
— На чемъ, бишь, я остановился? — Да ты сказалъ: «ахъ ты, чертовство этакое!» — и вдругъ заснулъ! — Кому же я это сказалъ! — Должно быть О., когда тотъ передалъ тебѣ рѣшеніе твоего дѣла! — Нѣтъ, я этого ему не говорилъ, а велѣлъ купить на его счетъ двѣ бутылки шампанскаго и отправился въ послѣдній разъ, въ Д.
Пріѣздъ дяди въ деревню былъ великолѣпно отпразднованъ отцомъ моимъ. Праздникъ былъ въ рощѣ, угощеніе крестьянамъ; почти по всей рощѣ на деревьяхъ висѣли вензеля дяди.
Изо всего этого событія огорчало моего дядю только слѣдующее обстоятельство. Получивъ прощеніе онъ, какъ я сказалъ уже, отправился въ Петербургъ. Тамъ онъ представился всѣмъ, кому нужно, пріѣхалъ и къ Чернышеву, бывшему своему товарищу и ровеснику по службѣ. Разговаривая съ дядей, Чернышевъ вдругъ обратилъ вниманіе на его ордена, и сталъ увѣрять, что онъ не имѣетъ права носить ихъ, потому что о нихъ -- ничего не упомянуто въ указѣ о его прощеніи. Тщетно мой дядя старался доказать, что когда ему возвратили прежній чинъ, то, само собою разумѣется, возвратили и прежніе ордена, полученные имъ не на парадахъ, а за личныя заслуги на войнѣ; — его заставили снять ихъ. Это сильно огорчило его, ибо онъ цѣнилъ ордена выше всего, заслуживъ ихъ своею кровью, а не по очередному производству. — Дядя умеръ во время персидской войны.
II. править
Отецъ мой, Михаилъ Николаевичъ Жемчужниковъ, родился въ 1788 г., 9-го ноября; воспитывался въ первомъ кадетскомъ корпусѣ и, если не ошибаюсь, во время извѣстнаго, нѣмца-философа, на словахъ либеральнаго, а на дѣлѣ тирана-деспота, Клингера[5], который, чтобы пересоздать ввѣренныхъ ему воспитанниковъ въ образовавшійся въ умѣ его философскій типъ людей, сѣкъ ихъ безпощадно, содержалъ сурово и грубо, называлъ несправедливо и т. п. Если я ошибаюсь относительно времени директора Клингера, то потому, что отецъ мой былъ послѣ корпуснымъ офицеромъ, и, можетъ быть, зналъ Клингера въ то время, а не за время своего кадетства. Во всякомъ случаѣ можно считать, что Клингеръ — если не основалъ, то усилилъ ту грубость въ кадетскихъ нравахъ, которая существовала въ корпусахъ до послѣдняго времени, и еще не совсѣмъ превратилась и въ болѣе позднее время, несмотря на всѣ старанія Я. И. Ростовцева.
Занимаясь науками съ успѣхомъ, отецъ мой былъ въ 1-мъ кадетскомъ корпусѣ фельдфебелемъ, и выпущенъ подпоручикомъ въ 7-й артиллерійскій полкъ, 17 лѣтъ отъ роду, прямо въ адъютанты въ графу Аракчееву.
Въ этой новой должности отецъ мой, по молодости лѣтъ, былъ не совсѣмъ исправенъ и благоразуменъ, и навлекъ на себя гнѣвъ Аракчеева. Случаи, подавшіе поводъ въ этому гнѣву, были слѣдующіе: не успѣвъ, по разсѣянности или по неосторожности, поздравить въ должное время графа Аракчеева съ Свѣтлымъ Христовымъ Воскресеніемъ, отецъ мой счелъ за лучшее не приносить поздравленія вовсе, и не былъ у него до самаго назначенія своего на дежурство, т.-е. чуть ли не до Ѳоминой. Первыя олова графа, при встрѣчѣ съ моимъ отцомъ, были: «Христосъ Воскресе!» — Отецъ мой, полагая, что поздравленія ему ограничивались однимъ расписываніемъ своего имени на листѣ, отвѣтилъ: — Я уже имѣлъ честь въ первый день праздниковъ приносить поздравленіе вашему сіятельству. — Неправда, господинъ подпоручикъ! Я христосовался со всѣми, кто ко мнѣ пріѣзжалъ, а васъ не было".
Не помню, что за это было отцу: посаженъ ли онъ былъ подъ арестъ, наряженъ ли на новое дежурство, или просто продежурилъ этотъ день, видя, какъ Аракчеевъ на него дуется; кажется даже, Аракчеевъ хотѣлъ лишить его званія своего адъютанта, но потомъ, по чьему-то ходатайству, назначилъ его только на новое дежурство. Отецъ мой является дежурить, сидитъ въ комнатахъ графа утро, сидитъ полдень, просидѣлъ, наконецъ, и время обѣда; — графъ все не призываетъ его въ себѣ, и не даетъ ему, по обыкновенію, порученія осмотрѣть: все ли въ порядкѣ въ какой-нибудь казармѣ? Порученіе, которое давалось всегда съ тою цѣлью, чтобы дежурный адъютантъ успѣлъ, вмѣстѣ съ исполненіемъ порученія, пообѣдать. Проморивъ его, такимъ образомъ, голодомъ до самыхъ сумерекъ, Аракчеевъ, наконецъ, призвалъ его и послалъ осмотрѣть ближайшія артиллерійскія казармы съ тѣмъ, чтобы онъ вернулся какъ можно скорѣе (едва ли не къ опредѣленному времени) и донесъ, если найдетъ какія-либо неправильности.
Обрадованный порученіемъ, отецъ мой поспѣшилъ куда-то пообѣдать, и вскорѣ возвратился въ Аракчееву съ донесеніемъ, что нашелъ все въ исправности. Сдѣлавъ это дѣло, онъ усѣлся опять на своемъ мѣстѣ; но черезъ малое время Аракчеевъ призываетъ его къ себѣ: «Куда я васъ посылалъ»? — Въ артиллерійскія казармы. — «А вы и не были въ казармахъ! X. X. ѣздилъ, за вами, и видѣлъ, куда вы заѣзжали. Завтра опять на дежурство»!
На другой день опять является дежурить, опять сидитъ у графа утро, сидитъ полдень, просидѣлъ время обѣда, уже стало смеркаться, а графъ все не зоветъ его и не отпускаетъ съ порученіемъ.
Кабинетъ графа отъ комнаты дежурнаго отдѣлялся одной комнатой, которая всегда вечеромъ оставалась темна.
Когда нуженъ былъ адъютантъ, то графъ звалъ его по фамиліи или просто кликалъ: «Адъютантъ!» — а когда нуженъ былъ деньщикъ, то графъ обыкновенно кричалъ: «Эй!»
Деньщикъ его слылъ между офицерами подъ именемъ синицы, потому что всегда имѣлъ подъ глазами синяки, отъ кулаковъ графа.
Уже было очень поздно. Отецъ мой проголодался совершенно, и потому былъ въ самомъ скверномъ расположеніи духа. Вдругъ онъ слышитъ крики графа изъ кабинета: «Эй, эй, эй!» Считая, что эти междометія не могутъ относиться къ нему, отецъ мой не трогается съ мѣста. Наконецъ раздался крикъ: «Г. адъютантъ!» — Отецъ пошелъ въ кабинетъ. — «Что вы не шли такъ долго? Вы слышали, что я васъ звалъ?» — Я полагалъ, что вы зовете синицу, — сказалъ отецъ мой въ разсѣянности, вѣроятно потому, что сердился. — «Какую синицу?» — Деньщика вашего, котораго мы прозвали синицей. — "Ступайте въ такія-то казармы, осмотрите, все ли въ порядкѣ, и немедленно возвратитесь назадъ съ донесеніемъ, а я пошлю потомъ провѣрить ваши слова!
Отецъ мой пріѣхалъ въ казармы, видитъ все въ безпорядкѣ и, не найдя дежурнаго, отправился въ нему на квартиру, какъ къ человѣку хорошо знакомому; — спросилъ себѣ чего-либо поскорѣй пообѣдать и поспѣшилъ опять въ Аракчееву, предупредивъ офицера, что посланный отъ графа пріѣдетъ осмотрѣть казармы, и посовѣтовавъ ему, поэтому, привести все немедленно въ порядокъ. Они вмѣстѣ вышли изъ дома, дежурный офицеръ — въ казармы, а отецъ мой — къ Аракчееву, которому и донесъ, что все нашелъ въ исправности.
"Г. подпоручикъ, вы лжете въ третій разъ! Такой-mo ѣхалъ за вами слѣдомъ, былъ въ казармахъ въ то же время, какъ вы, и донесъ, что въ казармахъ все въ безпорядкѣ, много пьяныхъ солдатъ, нѣтъ даже дежурнаго офицера!.. "
За этотъ третій проступокъ опредѣлено было отцу моему какое-то новое наказаніе; но онъ, видя, что такая служба не по его характеру и способностямъ, рѣшился, наконецъ, просить Аракчеева объ увольненіи отъ адъютантской должности, выставляя предлогомъ желаніе служить въ дѣйствующей арміи, и прося перевода въ одинъ изъ полковъ, назначавшихся въ походу за границу.
«Вы желаете служить въ дѣйствующей арміи?» — спросилъ его Аракчеевъ съ насмѣшкой. — Точно такъ, — отвѣчалъ отецъ мой; — я нахожу, что болѣе способенъ въ дѣйствительной службѣ. — «Извольте, я исполню вашу просьбу»; и вскорѣ назначилъ его на Кавказъ. Этого отецъ мой никакъ не ожидалъ; но дѣлать нечего — ѣхать надо.
Онъ отправился въ путь, и дорогой заѣхалъ къ своей матушкѣ, въ деревню, находящуюся въ 40 верстахъ отъ Ельца.
Матушка и сестры его, разумѣется, очень встревожились, что ихъ Мишенька долженъ ѣхать на войну съ черкесами. Онѣ всячески старались удержать его, что было и не трудно, потому что самъ Мишенька, мало еще понимая служебныя обязанности, охотно согласился остаться въ деревнѣ, и прожилъ тамъ мѣсяцъ, потомъ два, а наконецъ и годъ, разъѣзжая по сосѣдямъ, веселясь и отдыхая отъ неначинавшейся еще службы.
Онъ и потолстѣлъ, и выросъ. Оказалась надобность сбросить форменное платье, уже сдѣлавшееся короткимъ и узкимъ, и надѣть статское. На Кавказѣ, между тѣмъ, его ждутъ. Аракчеевъ все не получаетъ увѣдомленія объ его пріѣздѣ.
Наконецъ, Аракчеевъ посылаетъ за Мишенькой нарочнаго, — чиновника Попова, съ тѣмъ, чтобы тотъ, взявъ отца моего отъ матушки, доставилъ его на Кавказъ и предалъ тамъ суду.
Дѣло выходило плохо! Къ счастью, однако, Поповъ по пріѣздѣ въ Орелъ, не тотчасъ же отправился въ губернатору, съ объявленіемъ о своемъ порученіи, но счелъ за нужное сначала выбриться и вычесаться; съ этою цѣлью послалъ за цирюльникомъ. Еще къ большему счастью, лучшимъ цырюльникомъ въ городѣ былъ крѣпостной человѣкъ богатаго помѣщика Познякова, нашего сосѣда по елецкой деревнѣ, аристократа въ околоткѣ.
Расчесывая и брѣя Попова, цирюльникъ прочелъ изъ любопытства лежавшую передъ Поповымъ бумагу, на имя губернатора, а въ ней было прописано порученіе Попова. Вслѣдствіе этого цырюльникъ, тотчасъ по окончаніи своей работы, поспѣшилъ съ вѣстью къ своему барину, жившему тогда въ Орлѣ: — Бѣда, ваше превосходительство! плохо будетъ Михайлу Николаевичу! Пріѣхалъ чиновникъ отъ Аракчеева, и проч., и проч. — Позняковъ немедленно отправилъ нарочнаго съ этимъ извѣстіемъ къ моему отцу въ деревню, совѣтуя уѣзжать какъ можно скорѣе и обѣщаясь задержать Попова на день у себя.
Отправившись къ губернатору, Позняковъ встрѣтился тамъ и познакомился съ Поповымъ, зазвалъ его въ себѣ обѣдать, продержалъ вечеромъ, и тѣмъ далъ отцу время уѣхать. Поповъ уже не засталъ его въ деревнѣ, и не разсудилъ нужнымъ ѣхать за нимъ въ догоню, но счелъ за лучшее возвратиться опять къ Познякову.
Случай этотъ былъ причиною рожденія на свѣтъ нашей писательницы, извѣстной подъ именемъ Фанъ-Димъ. Въ домѣ Познякова воспитывалась дѣвушка — красивой наружности, хорошо образованная и не съ маленькимъ приданымъ. Она приглянулась Попову, вышла за него замужъ, получивъ приданое отъ Познякова, и родила отъ этого брака будущую переводчицу Дантова «Ада» и писательницу, сдѣлавшуюся извѣстной въ печати подъ именемъ Фанъ-Димъ, а въ дѣйствительности носящую по мужу фамилію Кологривовой.
Суда надъ отцомъ моимъ не было; дѣло уладилось какъ-то благополучно.
III. править
Служа на Кавказѣ съ 1809 г., отецъ мой вскорѣ отличился образованіемъ легкой казачьей артиллеріи. Образованіе этого войска было поручено ему одному, безъ всякихъ помощниковъ, и кончено имъ поразительно скоро, — въ одинъ или два мѣсяца.
Зная привязанность казаковъ къ иррегулярной службѣ, легко понять, что такое быстрое преобразованіе ихъ не могло обойтись безъ крутыхъ мѣръ; онѣ дѣйствительно были. Встрѣтивъ сильное упорство въ казакахъ и явную рѣшимость не поддаваться новому ученію, отецъ мой, по пылкости своего характера, не щадилъ ни ихъ, ни себя. Случалось, что казаки, истомленные тягостнымъ и немилосердно продолжительнымъ ученіемъ въ самые жары, падали замертво.
Наконецъ, было сформировано два орудія, и новая артиллерія уже принимала участіе въ одномъ дѣлѣ. Успѣхъ перваго участія въ дѣлѣ, сильнѣе всякихъ принужденій подѣйствовалъ на казаковъ, и они охотнѣе занялись новаго рода службою.
Вскорѣ представился новый случай, показавшій всю пользу отъ введенія легкой конной артиллеріи на Кавказѣ. Главнокомандующій Булгаковъ послалъ два отряда противу горцевъ. Эти отряды, въ пылу преслѣдованія, были завлечены въ густой лѣсъ, изъ котораго не могли выбраться и въ которомъ неминуемо погибли бы. Начальники отрядовъ (не помню ихъ фамилій; одинъ изъ нихъ, кажется, назывался Багратіонъ) обратились къ отцу моему съ просьбою о помощи. Осмотрѣвъ мѣстность, отецъ мой видѣлъ, что ему трудно будетъ дѣйствовать въ такомъ густомъ лѣсу, черезъ который пролегала одна только узенькая тропинка; но онъ объявилъ, что пойдетъ съ двумя орудіями, если прикажетъ Булгаковъ.
Булгакову не хотѣлось пускать свою юную артиллерію на авось, но, убѣжденный просьбами начальниковъ отрядовъ и услышавъ отъ отца, что онъ надѣется какъ-нибудь помочь имъ, онъ наконецъ рѣшился.
Вступивъ въ лѣсъ, отецъ мой не зналъ, куда ему идти, гдѣ дѣйствовать? Неизвѣстно было, гдѣ находились русскіе, и гдѣ горцы? Тѣ и другіе разсѣялись по всему лѣсу. Чтобы собрать нашихъ и узнать положеніе дѣлъ, отецъ мой велѣлъ дать залпъ холостыми зарядами. За гуломъ залпа послышались радостные криви нашихъ. Услыхавъ выстрѣлы своей артиллеріи (у черкесовъ тогда еще не было пушекъ), они ободрились, стали кричать «ура!» и такимъ образомъ начали собираться на свои же голоса, во-едино. Положеніе дѣлъ прояснилось. Крики «ура!» становились все чаще и сильнѣе. Было очевидно, что наши соединились, опять погнали непріятеля, который столько же сробѣлъ отъ неожиданнаго появленія артиллеріи, сколько наши ободрились. Чтобы поддержать удачное начало, отецъ мой велѣлъ пускать ядра черезъ верхушки деревъ по тому направленію, куда удалялись крики, и самъ сталъ двигаться впередъ. Такъ онъ вышелъ на поляну, наполненную имуществомъ, скотомъ и семействами горцевъ, собранными здѣсь въ надеждѣ на безопасность. Солдаты, выведенные изъ лѣса, бросились на грабежъ, оставивъ казачьи орудія безъ всякаго прикрытія. Отцу моему можно было опасаться, чтобы горцы, замѣтивъ его слабость, не отважились на аттаку, и потому онъ поспѣшилъ возвратиться той же дорогой, черезъ лѣсъ. Но горцы уже замѣтили его слабость, и вскорѣ стали показываться толпами на тропинкѣ, спереди и съ тыла. Это бы еще не бѣда: останавливаясь на минуту, отецъ мой обращалъ свои орудія въ обѣ стороны, и залпомъ картечью разсѣялъ сразу обѣ толпы. Предстояла другого рода опасность: горцы естественно должны были вскорѣ догадаться, что ни спереди, ни съ тыла ничего не сдѣлаютъ, но что, нападая съ боковъ и укрываясь за деревьями, они могутъ перестрѣлять хотя всю артиллерійскую прислугу. Для предупрежденія этого, отецъ мой послалъ просить, чтобы ему прислали нѣсколько солдатъ, дабы оградить себя справа и слѣва. Но этихъ нѣсколькихъ солдатъ не могли набрать, и артиллерія его гибла. Уже почти всѣ лошади и почти вся прислуга были переранены. Отецъ мой сбросилъ бурку, остался въ одномъ нижнемъ платьѣ, и самъ сталъ дѣйствовать банникомъ. Нѣсколько разъ пытался онъ отослать раненыхъ, чтобы спасти хотя ихъ, но они не хотѣли уйти: «Нѣтъ, ваше благородіе, не оставимъ тебя! не уйдемъ!» — отвѣчали они и работали черезъ силу. "Тогда, — говоритъ отецъ мой, — тогда только я понялъ, что это были за люди, и сталъ раскаиваться въ своей жестокости съ ними! — Я ихъ мучилъ, морилъ, а они не хотятъ оставить меня въ такую минуту, когда имъ предстоитъ вѣрная смерть! «
Такъ продолжалъ онъ свой походъ черезъ лѣсъ, на каждомъ шагу останавливаясь для обороны, каждый шагъ запечатлѣвая кровью и какою-нибудь потерей.
Не слыша болѣе выстрѣловъ, но зная отъ возвратившихся солдатъ о затруднительномъ положеніи артиллеріи, и Булгаковъ, и всѣ въ войскѣ считали ее погибшею и сожалѣли о ней. Особенно жалѣлъ Булгаковъ, который, понимая всю пользу казачьей артиллеріи, кромѣ того очень любилъ моего отца, и теперь обвинялъ себя въ его погибели, пеняя и на отрядныхъ начальниковъ, склонившихъ къ посылкѣ артиллеріи.
Между тѣмъ, одинъ изъ пріятелей отца, кажется Марковъ, успѣлъ собрать нѣсколькихъ солдатъ, и съ ними поспѣшилъ къ нему на помощь. Помощь эта была какъ нельзя болѣе кстати. Отецъ оградилъ себя пришедшими солдатами съ боковъ, и они, отстрѣливаясь, дали ему возможность выбраться, наконецъ, изъ лѣсу. Онъ явился въ виду войска въ то самое время, когда всѣ считали его погибшимъ, и Булгаковъ плакалъ о немъ, пеняя на себя и другихъ. Завидѣвъ отца моего, идущаго впереди своихъ орудій въ окровавленной рубашкѣ, съ банникомъ въ рукѣ, Булгаковъ бросился въ нему на встрѣчу, обнялъ его и сталъ цѣловать, приговаривая: „Алкивіадъ ты мой! Алкивіадъ ты мой!“
Донося потомъ объ этомъ дѣлѣ начальству и приписывая большую часть успѣха содѣйствію артиллеріи моего отца, Булгаковъ просилъ награды ему, какъ за это дѣло, такъ и за необыкновенно быстрое образованіе казачьей артиллеріи. Награды розданы были всѣмъ, но отецъ не получилъ ничего: Аракчеевъ не забылъ его, и до сихъ еще поръ былъ дурного о немъ мнѣнія. Изъясняя Булгакову, что заслуги, приписываемыя имъ Жемчужникову, слишкомъ значительны, необыкновенны, и потому требуютъ особаго изслѣдованія, — Аракчеевъ прислалъ для такого изслѣдованія генерала Лазарева.
Тотчасъ по пріѣздѣ, Лазаревъ велѣлъ отцу моему вывести артиллерію свою на смотръ, — артиллерія выведена, отецъ мой отправился съ рапортомъ къ Лазареву, и они немедленно выѣхали.
Форма для казачьей артиллеріи еще не была утверждена; именно, еще неизвѣстно было: останутся ли при казакахъ, согласно желанію ихъ и отца нашего, шашки, или же дадутъ имъ сабли? Чтобы на всякій случай обучить ихъ сабельнымъ пріемамъ, но при томъ не иступить шашекъ, отецъ мой училъ ихъ дѣлать эти пріемы плетками. Такъ, напр., по командѣ: „Сабли вонъ!“, они вынимали изъ-за пояса плетки и выставляли ихъ впередъ, какъ сабли. Разумѣется, такого рода пріемы во время ученія, были вовсе неумѣстны на смотру; и потому, предвидя, что урядникъ скомандуетъ, пожалуй, по недогадкѣ: „Сабли вонъ!“, отецъ мой изъявилъ Лазареву желаніе лично представить свою артиллерію. „Не надо, — отвѣтилъ — Лазаревъ, оставайтесь при мнѣ“. Дѣлать нечего, онъ остался. Между тѣмъ, опасенія его сбылись: урядникъ, едва завидѣлъ ихъ, тотчасъ загорланилъ: „Сабли вонъ!“ --и казаки выставили плетки передъ глаза Лазарева. Лазаревъ, разумѣется, никакъ не ожидалъ такой встрѣчи, и началъ кричать, сердиться, не захотѣлъ ничего болѣе смотрѣть и ускакалъ домой, объявивъ, что въ тотъ же день поѣдетъ обратно въ Петербургъ, гдѣ и донесетъ, какъ встрѣчаетъ Жемчужниковъ присланныхъ отъ Аракчеева генераловъ. Никакія объясненія, ходатайства, просьбы не имѣли силы; Лазаревъ готовился къ отъѣзду.
Но тутъ опять на помощь отцу является обѣдъ: Лазаревъ любилъ и поѣсть, и попить; его пригласили сдѣлать и то и другое, и онъ, нагрузившись порядкомъ, согласился осмотрѣть казачью артиллерію. Въ этотъ разъ отецъ мой командовалъ самъ, удивилъ Лазарева быстротою и знаніемъ своихъ артиллеристовъ, и привелъ его въ восторгъ: Лазаревъ расхвалилъ отца въ Петербургѣ, и отецъ мой получилъ Владимірскій крестъ 4-й степени съ бантомъ за дѣйствіе его въ чеченскомъ ущельѣ 25-го мая 1810 г.[6]
Но это обстоятельство все-таки не измѣнило мнѣнія Аракчеева о немъ, и Аракчеевъ хотѣлъ-было помѣшать ему перейти корпуснымъ офицеромъ въ 1-й кадетскій корпусъ, говоря: „Жемчужниковъ еще слишкомъ молодъ, чтобы смотрѣть за другими; онъ еще сначала, долженъ выучиться смотрѣть за собою“.
IV. править
Отецъ мой пробылъ съ 1810 по 1812 годъ корпуснымъ офицеромъ, а съ открытіемъ французской войны перешелъ въ 11-ю артиллерійскую бригаду дѣйствующей арміи, гдѣ и получилъ баттарею.
Подробностей объ участіи его въ заграничномъ походѣ не знаю; разскажу только нѣсколько анекдотовъ изъ этого времени и взятіе отца моего въ плѣнъ[7].
Извѣстна смѣтливость русскаго народа, съ которою онъ отгадываетъ смыслъ рѣчи на иностранномъ языкѣ. Сознавая въ себѣ эту смѣтливость, русскій часто выказываетъ такую самоувѣренность въ пониманіи чужого ему языка, что нельзя вдоволь насмѣяться разнымъ происходящимъ отъ того случаямъ. Такъ, напр., однажды отецъ мой вступилъ съ своею баттареей во французское селеніе, пограничное съ Германіей. Вскорѣ по приходѣ его, въ нему явилась заплаканная женщина съ жалобой, что у нея солдаты увели корову, и что старшій изъ солдатъ, находящихся при немъ, прибилъ ее. Увѣренный въ своихъ артиллеристахъ, отецъ мой не могъ допустить, чтобы они сдѣлали какую-либо покражу, и тѣмъ болѣе, чтобы фельдфебель его, котораго онъ зналъ за отличнаго человѣка, обидѣлъ эту женщину. Однако, для изслѣдованія истины, онъ послалъ за фельдфебелемъ: „Какъ тебѣ не стыдно такъ вести себя? Ну, хорошо ли, что ты прибилъ эту женщину?!“ — Виноватъ, ваше благородіе, да она сама напрашивается! У нея увели корову вонъ тѣ, что шли передъ нами, а она все плачется на нашихъ! Я говорю ей, кажись, толково, что наши тутъ ни въ чемъ не виноваты, а она все свое, все твердитъ: ваши, ваши! Ну, грѣшный человѣкъ, я и осердился, и ударилъ ее; — что-жъ это, въ самомъ дѣлѣ, она на насъ клеплетъ! — Отецъ обратился въ женщинѣ, — та опять въ слезы, безпрестанно твердя: „une vache, une vache!“ — Ну, слышите, ваше благородіе, — вскричалъ, разсердись, фельдфебель: — что ни говори ей, а она все свое! Я те говорю, что это не наши! Это вонъ тѣ! слышь ты, — тѣ, что шли впереди, а не наши! — „Une vache, une vache!“ — Нѣтъ не наши, врешь ты — не наши! Наши только-что пришли: кабы они взяли, такъ куда же бы имъ дѣть ее?! Врешь ты, не наши! Да уймите ее, ваше благородіе, — что она клеплетъ на насъ; наши никогда не воруютъ!
Разъ, въ Германіи, нѣсколько человѣкъ русскихъ солдатъ хотѣли перейти черезъ рѣку; но куда они ни сунутся, вездѣ глубоко; увидѣвъ на другомъ берегу нѣмца, они начали кричать: „Эй, колбасникъ! колбасникъ, эй, ты!“ Наконецъ тотъ услышалъ и остановился, подойдя въ водѣ съ противоположной стороны»: «Какъ тутъ перейти?» — спрашиваютъ его солдаты по-русски. Нѣмецъ не понимаетъ. — «Ну, гдѣ тутъ, вотъ черезъ рѣку перейти можно?» — продолжаютъ русскіе, стараясь пояснить свой вопросъ знаками. Нѣмецъ все не понимаетъ. «Эва нѣмецкая голова!» — сказалъ одинъ солдатъ съ досадой, и, вынувъ изъ-за пазухи хлѣбъ, показываетъ его нѣмцу: «Ну, вишь ты, вѣдь это тутъ, въ рѣкѣ, гдѣ здѣсь бродъ?» — Но нѣмецъ не понялъ вопроса даже и съ такимъ поясненіемъ, несмотря на неоднократное его повтореніе.
По вступленіи русскихъ войскъ въ предѣлы Франціи, находясь подъ начальствомъ генерала Сенъ-При, отецъ мой участвовалъ съ своею батареей въ занятіи Реймса и въ происходившемъ подъ Реймсомъ сраженіи съ Наполеономъ. Приходъ Наполеона къ Реймсу, какъ извѣстно, былъ совершенно неожиданъ; Сенъ-При не хотѣлъ вѣрить, чтобы приближающееся въ городу французское войско было многочисленно, и не принималъ никакихъ мѣръ. Пруссаки, настигнутые врасплохъ, были разбиты въ пухъ. Сенъ-При выслалъ для отраженія непріятеля незначительныя силы, въ числѣ которыхъ была и баттарея моего отца, расположенная за городомъ на пригоркѣ. Сборъ русскихъ солдатъ былъ не легокъ; городскіе жители, предувѣдомленные о нападеніи Наполеона, постарались такъ употчивать нашихъ солдатъ, что тѣ никуда не годились. Напоивъ ихъ допьяна, горожане еще и на дорогу дали имъ по бутылкѣ коньяку. Отецъ мой изо всей баттареи могъ набрать трезвую прислугу только для двухъ орудій, всѣхъ же пьяныхъ немедленно уложилъ спать. Стоя на пригоркѣ, онъ вскорѣ замѣтилъ, что изъ-за ближайшей деревни обходятъ его значительная непріятельскія силы, о чемъ и поспѣшилъ увѣдомить Сенъ-При.
Генералъ самъ пріѣхалъ къ его баттареѣ и отрядилъ въ эту деревню незначительную часть конницы, все еще не довѣряя непріятельской силѣ; но вскорѣ, однако, посланный имъ конный отрядъ былъ вытѣсненъ изъ деревни и, преслѣдуемый французами, пронесся съ криками: «спасайся, спасайся!» мимо отцовской баттареи къ городу. Слѣдуя за нимъ по пятамъ, многіе изъ французовъ въѣхали въ городскія ворота и частью погибли въ уличной рѣзнѣ, частью поспѣшили возвратиться къ своимъ.
Вслѣдъ за этимъ, со стороны той же самой деревни стали показываться густыя тучи непріятельской конницы. Подступая ближе и ближе, оыа собиралась въ аттаку на баттарею моего отца, который велѣлъ зарядить пушки картечью и, усиливъ себя проспавшимися артиллеристами, запретилъ палить до команды, и спокойно выжидалъ приближенія непріятеля; подпустивъ его почти подъ самыя пушки, онъ скомандовалъ: «Пли!» — и конница, осыпанная градомъ картечи, смѣшалась и попятилась назадъ. Начальствовавшій ею полковникъ собралъ оробѣвшихъ и съ крикомъ: «en avant!» — вновь бросился въ аттаку, запальчиво махая саблею и несясь впереди своего войска, которое далеко отъ него отстало. Выждавъ опять время, отецъ мой скомандовалъ: «Пли!» — и снова разсѣялъ конницу, но съ тою разницею, что теперь, за смертью скакавшаго впереди неосторожнаго полковника, уже некому было останавливать бѣгущихъ.
Эта конница состояла изъ итальянцевъ. Послѣ такой дважды неудачной попытки, французы открыли пушечный огонь по баттареѣ отца, и одно изъ первыхъ непріятельскихъ ядеръ поразило Сенъ-При, только-что подъѣхавшаго вновь къ баттареѣ. Отецъ велѣлъ привязать его на орудіе и отвезти въ городъ. Со смертью Сенъ-При дѣла пошли хуже; скоро началось общее бѣгство. Стоя до-нельзя на своемъ посту, наконецъ и отецъ мой принужденъ былъ двинуться къ городу. Послѣднимъ изъ полковъ, вступившихъ въ городъ, былъ рязанскій, состоявшій подъ начальствомъ Скобелева; принявъ въ свое каре умирающаго Сенъ-При, Скобелевъ отступалъ медленно, стройно и грозно.
Первой заботой моего отца, по вступленіи въ городъ, было отыскать прочія свои орудія. Отыскивая ихъ, онъ увидѣлъ своего офицера, выслужившагося изъ солдатъ (не помню фамилію), который сидѣлъ близъ городскихъ воротъ и плакалъ, между тѣмъ какъ ему перевязывали отрубленную руку. — Что это ты плачешь? А гдѣ же орудія? — Бѣда! — отвѣчалъ тотъ со слезами, — остались тамъ, за городомъ!.. — Какъ такъ? — Эти скоты, пруссаки, спасаясь отъ француза, отрѣзали постромки у своихъ орудій, сами ускакали на лошадяхъ, а пушками такъ загородили ворота, что не было ни прохода ни проѣзда. Я думалъ-было ихъ растаскивать, но какъ наскакали французы, едва-едва и самъ-то успѣлъ убраться, и еще потерялъ руку, пролѣзая подъ пушками!..
V. править
Потеря орудія было дѣло нешуточное. — Что же тутъ дѣлать? — сказалъ отецъ мой: — надо ихъ возвратить! — и поѣхалъ шагомъ, раздумывая, какъ бы помочь дѣлу? Въ это время они встрѣтили Бистрома: — Что съ тобой, Жемчужниковъ? съ чего ты нахмурился? — Да бѣда, братъ, орудіе потерялъ! Помоги какъ нибудь! нельзя ли отбить? Вотъ здѣсь за воротами! — Да какъ тутъ отобьешь? Плохо, братъ, плохо!.. Попытаемся! Эй, охотники! — Собралось нѣсколько человѣкъ охотниковъ, отгребли заваленныя ворота, закричали «ура!» и бросились изъ города. Но французы встрѣтили ихъ такими залпами, что они поспѣшили воротиться; и ворота вновь закрылись.
Какъ тутъ быть? Дѣлать нечего, — пришлось отказаться отъ своего орудія. Опечаленный этимъ происшествіемъ, отецъ мой, сопровождаемый двумя своими офицерами, — упомянутымъ безрукимъ и нѣмцемъ Унгернъ-Штернбергомъ, — печально выѣхалъ изъ города, намѣреваясь догнать свою баттарею, которая уже ушла съ главнымъ войскомъ. Давно смеркалось; темь была такая, что они не видѣли лицъ другъ друга, ѣдучи рядомъ, шажкомъ, они разговаривали о своемъ несчастіи и о томъ, тою ли ѣдутъ дорогою, какъ вдругъ имъ показалось, что кто-то несется на встрѣчу. Полагая, что это прусская конница, они продолжали путь. Мимо нихъ пронесся стрѣлою всадникъ въ бѣломъ плащѣ и вслѣдъ за нимъ поскакалъ Унгернъ-Штернбергъ, не сказавъ товарищамъ ни слова. Вскорѣ по тому же направленію пролетѣлъ и другой бѣлый плащъ. Все это сдѣлалось мигомъ. Бѣлыхъ всадниковъ они сочли за прусскихъ, но удаленія Штернберга никакъ не могли понять. Проѣхавъ еще нѣсколько шаговъ. они услышали возгласъ около себя: — Wer da? — Такъ, это пруссаки, — подумалъ отецъ и отвѣтилъ: — Die Russen! — Едва произнесъ онъ эти слова, какъ нѣсколько верховыхъ окружили его со спутникомъ и схватили лошадей ихъ подъ уздцы: — Z konia! — раздался повелительный голосъ, и они только теперь догадались, что попали въ руки польскаго разъѣзда! Сопротивляться было безполезно, бѣжать невозможно, и они послушно слѣзли съ коней. Польскій уланъ, взявшій въ плѣнъ отца моего, потребовалъ денегъ. Отецъ отдалъ ему кошелекъ. — De tu w woreczku? — спросилъ уланъ, взвѣшивая кошелекъ на ладони. — Сто червонцевъ. — Dobrze! — и повели ихъ на допросъ къ какому-то французскому генералу.
Во время разговора отца моего съ этимъ французскимъ генераломъ, его вызвали въ сѣни, объявивъ, что съ нимъ желаетъ видѣться полонившій его уланъ. Отецъ вышелъ: — Что такое? — Ot, masz dwa czerwonych zlotych, zachowaj je dobrze, aby nikt nie widziai, za halsztuk! — и ушелъ. Какъ ни грустенъ былъ мой отецъ, но не могъ не улыбнуться при этомъ странномъ великодушіи поляка, который изъ ста червонцевъ, возвратилъ ему два, заботясь о будущихъ его нуждахъ. Замѣтивъ улыбку моего отца, французскій генералъ спросилъ у него, зачѣмъ вызвалъ его уланъ, и, выслушавъ разсказъ, воскликнулъ: — Ah! c’est un brave homme![8]
По взятіи Парижа, отецъ мой былъ освобожденъ изъ плѣна и обратный походъ въ Россію совершилъ, начальствуя своей баттареей[9]. Проходя черезъ Пруссію, отецъ мой вывезъ оттуда Булгарина. Булгаринъ, извѣстный писатель, другъ Греча, воспитывался также, какъ и отецъ, въ первомъ кадетскомъ корпусѣ, гдѣ всегда отличался шалостями и ненавистью въ русскимъ. Онъ еще тамъ часто повторялъ, что воспользуется первымъ случаемъ, чтобы «пустить русскую кровь». По выходѣ изъ корпуса, Булгаринъ вскорѣ долженъ былъ оставить полкъ, по волѣ офицеровъ, и удалился на родину, въ царство польское. Тамъ тогда вербовалось войско для Наполеона, и онъ былъ принятъ рядовымъ. Съ этимъ войскомъ Булгаринъ участвовалъ во всѣхъ европейскихъ войнахъ Наполеона и въ томъ числѣ въ испанской. По изгнаніи Наполеона изъ Россіи, Булгаринъ, вмѣстѣ съ другими поляками, дрался противъ русскихъ. Въ эту кампанію онъ попался въ плѣнъ въ пруссакамъ и, при возвращеніи русскихъ войскъ изъ-за границы, въ Берлинѣ, увидѣлъ моего отца, явился въ нему, какъ къ своему бывшему товарищу по корпусу, разсказалъ все откровенно и просилъ вывезти его въ Россію. Отецъ мой исполнилъ его просьбу.
VI. править
Послѣ кампаніи за границей, отецъ мой квартировалъ съ своею баттареей въ западной Россіи, переходя изъ города въ городъ, изъ мѣстечка въ мѣстечко {Къ сожалѣнію, немало утеряно изъ черновыхъ записокъ моего брата Владиміра. Въ числѣ утратъ сохранились нѣсколько строкъ весьма интересныхъ и характерныхъ. Дѣло идетъ о смерти кн. Радзивилла. Оставшійся разсказъ оканчивается такъ:
«За Тучковымъ шелъ братъ Аракчеева, въ отрядѣ котораго былъ отецъ мой. Онъ самъ видѣлъ, какъ изъ подвала вытаскивали и носили къ Аракчееву серебряныя старинныя корзины, ложки и т. п. Наконецъ, присланные отъ Кутузова запечатали эту бездонную сокровищницу. Кѣмъ и для кого она расхищена — не знаю. Но знаю то (такъ говорилъ мой отецъ), что ни одинъ изъ расхищавшихъ добро кн. Радзивилла не подумалъ объ его погребеніи. Между тѣмъ, чтобы пройти въ склепы съ сокровищами кн. Радзивилла, надобно было проходить мимо гроба съ его тѣломъ».}.
Въ Слонимѣ отецъ мой желалъ представиться Аракчееву, брату знаменитаго. Ходя по улицѣ, онъ услышалъ вдали стонъ. — «Гдѣ живетъ генералъ Аракчеевъ?» — «Въ домѣ, что напротивъ, ваше высокородіе». — Чѣмъ ближе подходилъ онъ къ указанному дому, тѣмъ явственнѣе становились стоны. Наконецъ, можно было разобрать умоляющіе возгласы: — «Пощадите! Ваше превосходительство! Батюшка! Простите! Пощадите!» — Вслѣдъ за этими стонами послышался какой-то дико-злобный, задыхающійся голосъ: — «Сдѣлай милость, не проси! не проси! Пожалуйста, не проси!» За этими словами и умоленіями послышался какой-то глухой стукъ, довольно частый. «Что за странность?!» — подумалъ отецъ. Сильно любопытствуя узнать, что происходитъ въ домѣ, онъ вошелъ въ сѣни и отворилъ дверь въ ту комнату, откуда слышались стоны: Глазамъ его представилась картина временъ Іоанна Грознаго: двое держали одного человѣка за вытянутыя въ стороны руки; другіе били его палками. Онъ мучился и стоналъ: «Пощадите, ваше превосходительство! Батюшка! Простите! Пощадите!» Передъ этимъ мученикомъ стоялъ на колѣняхъ человѣкъ средняго роста; на немъ была шерстяная фуфайка; онъ отвѣчалъ на жалобные стоны мученика дикими, задыхающимися стонами: "Сдѣлай милость, не проси! не проси! пожалуйста, не проси! дай мнѣ убить тебя! Дай мнѣ замучить тебя! Сдѣлай милость, не проси! « Въ человѣкѣ, стоявшемъ на колѣняхъ, отецъ мой узналъ Аракчеева, и захлопнулъ дверь. Не имѣя необходимости представляться Аракчееву, онъ пошелъ отыскивать его адъютанта. Адъютантъ сидѣлъ на гауптвахтѣ. Отецъ мой пришелъ къ нему: „Лучше не представляйтесь генералу, — сказалъ адъютантъ: — онъ такой скверный человѣкъ, такой взбалмошный! Ни съ того, ни съ сего, пожалуй, разсердится на васъ и посадитъ на гауптвахту, какъ меня“. — „А за что онъ посадилъ васъ?“ — „Ему надо было ѣхать явиться въ Паскевичу, онъ одѣлся въ мундиръ и уже былъ готовъ. Въ это время, за какую-то бездѣлицу, разсердился на писаря и началъ его бить. Тотъ долго терпѣлъ; наконецъ, отвернулся и пустился бѣжать; Аракчеевъ — за нимъ въ парадномъ мундирѣ. А я долженъ былъ бѣжать за Аракчеевымъ; такъ мы бѣжали часть города, лазая черезъ заборы, по развалинамъ домовъ, въ глазахъ всѣхъ жителей. Наконецъ, писарь вскарабкался на печку развалившагося дома. Аракчеевъ нагналъ его въ это время и уже хотѣлъ самъ лѣзть на печь за писаремъ, но я, жалѣя писаря, удержалъ Аракчеева за фалду. Этимъ я спасѣ писаря, который успѣлъ убѣжать, и за это я посаженъ на гауптвахту“. — „Если такъ, — сказалъ отецъ мой, — то я разскажу вамъ, что я видѣлъ въ домѣ Аракчеева. Я уже заходилъ въ нему; но не хотѣлъ вамъ сказывать прежде“… Отецъ мой разсказалъ ему все имъ видѣнное. Догадавшись по описанію, что Аракчеевъ билъ того самаго писаря, за которымъ гонялся, адъютантъ вскричалъ: „Ну, несчастный! Вѣдь Аракчеевъ убьетъ его!!…“.
VII. править
Отецъ мой, стоя въ 1819 году близъ Гомеля въ одномъ изъ имѣній графа Разумовскаго, познакомился съ графомъ Алексѣемъ Кириловичемъ Разумовскимъ и дѣтьми его — Перовскими, особенно съ Алексѣемъ, впослѣдствіи бывшимъ попечителемъ харьковскаго учебнаго округа, и съ Ольгой Перовской, на которой женился вскорѣ на выступленіи баттареи изъ имѣнія графа Разумовскаго.
Послѣ женитьбы отецъ мой вышелъ въ отставку, и жилъ то жъ Почепѣ у графа А. К. Разумовскаго, то въ Москвѣ, то въ своей деревнѣ елецкаго уѣзда — Павловкѣ. Въ 1829 году онъ былъ произведенъ въ полковники и затѣмъ, по предложенію Бенкендорфа, былъ назначенъ императоромъ Николаемъ Павловичемъ генералъ-гевальдигеромъ дѣйствующей арміи въ 1831 году.
Съ Дибичемъ отецъ мой ладилъ совершенно, съ Толлемъ ссорился нерѣдко, съ Паскевичемъ — изрѣдка. По мнѣнію отца моего, котораго, впрочемъ, я ни разу отъ него самъ не слышалъ, но вывожу то изъ его разсказовъ, причиною успѣховъ Паскевича былъ Дибичъ, а причиною скораго окончанія войны — Толль. Дибичъ въ послѣднее время не могъ предпринять ничего важнаго по недостатку припасовъ; когда же онъ умеръ, а припасы, между тѣмъ, по распоряженію его же, уже были подвезены, главнокомандующимъ назначили Паскевича. До взятія Варшавы, Пасвевичъ былъ очень нерѣшителенъ, черезчуръ остороженъ (осторожность, по мнѣнію отца моего, составляла главное его достоинство), то подходилъ къ Варшавѣ, то отходилъ отъ нея, не начиная приступа, вопреки желанію войска, настояніямъ графа Толля и желанію большинства начальниковъ. Приступъ былъ совершонъ по плану Толля. Въ день приступа Паскевичъ выѣхалъ закутанный, сгорбленный, скучный, будто больной, какъ бы съ цѣлью навести уныніе на войско. Началомъ приступа распоряжался Толль, — имъ сдѣлано было главное, и тогда Паскевичъ явился бодрый, живой, ибо уже нельзя было опасаться неудачи.
По взятіи Варшавы, отецъ мой назначенъ былъ генералъ-полиціймейстеромъ города; въ первое время Паскевичъ требовалъ отъ отца всего того, что привыкли требовать отъ жандармовъ, т.-е. шпіонства, наушничества, и, не видя этого, нерѣдко высказывалъ неудовольствіе. Наконецъ, слѣдующій случай доставилъ имъ возможность узнать другъ друга ближе. Замѣчая эти унизительныя требованія отъ должности генералъ-полиціймейстера, отецъ мой рѣшился просить увольненія, и съ этою цѣлью пришелъ въ пріемную залу князя Варшавскаго поутру, во время пріема просителей. Объясниться съ княземъ объ этомъ личномъ своемъ дѣлѣ въ другое время, напр. ночью, при докладѣ (князь всѣ доклады принималъ ночью), казалось отцу моему неумѣстнымъ. Едва вступивъ въ пріемную, князь тотчасъ же замѣнилъ моего отца, и попросилъ его выйти; а по окончаніи пріема просителей — послалъ звать его въ себѣ. Отецъ мой пришелъ, и князь встрѣтилъ его слѣдующимъ вопросомъ: — Вы зачѣмъ приходили тогда въ пріемную?» Отецъ мой отвѣтилъ ему, что считалъ это время болѣе удобнымъ для объясненія по своему дѣлу. На это князь сказалъ слѣдующее: «Покорнѣйше прошу на будущее время не являться во время пріемовъ просителей! Вы думаете, я не знаю, зачѣмъ вы сюда присланы? Но я не дозволю, чтобы за мною подсматривали и наблюдали!» и проч., и проч. Зная пылкій нравъ моего отца, я едва могу понять, какъ онъ могъ удержаться отъ какой-нибудь дерзкой выходки, и съумѣлъ ограничиться только слѣдующимъ отвѣтомъ[10]. — «Ваше сіятельство, еслибы вы знали меня хотя немного болѣе, то никогда бы не позволили себѣ сказать то, что я сейчасъ принужденъ былъ выслушать! Чтобы исполнять такую обязанность, какую вы мнѣ приписываете, я долженъ былъ бы родиться подлецомъ и глупцомъ, потому что тотъ, разумѣется, дуракъ, не только подлецъ, кто, имѣя дѣтей, согласился бы, ради выгодъ служебныхъ, порочить свое имя. Но что ко мнѣ, нельзя отнести ни того, ни другого, въ этомъ ручается моя жизнь, поручатся всѣ тѣ, которые знаютъ меня хоть немного болѣе вашего сіятельства, и, наконецъ, это доказываетъ самая просьба моя объ отставкѣ, съ которой я намѣренъ былъ обратиться въ вашему сіятельству сегодня поутру».
Князь Варшавскій — человѣкъ вспыльчивый, но добрый, тотчасъ же почувствовалъ всю несправедливость причиненной имъ отцу моему обиды, — видимо смѣшался, отвернулся въ окну, побарабанилъ въ стекло, желая выиграть время, чтобы поуспокоиться, и потомъ обратился къ отцу, разспрашивая его съ участіемъ о положеніи семейныхъ его дѣлъ, числѣ дѣтей и достатка и т. п. Съ этихъ поръ они уже не ссорились, потому что поняли другъ друга; но вскорѣ отецъ мой, согласно прошенію, былъ уволенъ отъ своей должности, и, если не ошибаюсь, съ какимъ-то вспомоществованіемъ, по просьбѣ Паскевича[11].
Еще до своего увольненія, отецъ мой имѣлъ случай сдѣлаться героемъ одного обѣда у фельдмаршала. Разъ, во время обѣда, фельдмаршалъ, говоря о своихъ подвигахъ въ Малой Азіи, отнесся съ похвалою о казачьей артиллеріи и выразилъ желаніе узнать ея исторію. Тотчасъ же явилось нѣсколько охотниковъ удовлетворить этому желанію, и каждый изъ нихъ сталъ выводить ея исторію по-своему. Отецъ мой, узнавъ, о чемъ идетъ дѣло, обстоятельно разсказалъ, какъ эта артиллерія была сформирована, какіе были первые ея подвиги и проч. Всѣ слушали его со вниманіемъ, а по окончаніи разсказа фельдмаршалъ спросилъ: «Но почему же вы знаете это во всѣхъ подробностяхъ?» — «Потому, — отвѣчалъ отецъ мой, — что сформировалъ ее я самъ!» Тогда фельдмаршалъ предложилъ выпить за его здоровье, сказавъ: «Если такъ, то позвольте выпить за ваше здоровье, потому что значительною частью моихъ успѣховъ въ персидской войнѣ я обязанъ превосходному состоянію казачьей артиллеріи!»
VIII. править
Въ 1832 году отецъ мой былъ назначенъ гражданскимъ губернаторомъ въ Кострому. Передъ отъѣздомъ изъ Петербурга, онъ являлся къ государю Николаю Павловичу. Послѣ небольшого разговора онъ готовился уйти и уже откланялся, когда государь вернулъ его съ слѣдующими словами: — «Жемчужниковъ, постой! На прощанье я разскажу тебѣ арабскую сказку. Слушай ее со вниманіемъ! При жизни и царствованіи покойнаго моего брата, Александра I, костромской раскольникъ, купецъ Папулинъ, испросилъ позволеніе устроить близъ города Судиславля богадельню на двѣнадцать человѣкъ. Богадельня была устроена и, по смерти Папулина, перейдетъ, по собственному его желанію, въ приказъ общественнаго призрѣнія. По вступленіи моемъ на престолъ, я узналъ, что въ этой богадельнѣ содержится не двѣнадцать, а нѣсколько сотъ человѣкъ, что она устроена въ лѣсу, въ видѣ замка, съ подземными ходами, и въ ней скрывается много безпаспортныхъ и бѣглыхъ. Узналъ я это случайно: многіе изъ причастныхъ къ заговору 14-го декабря направились туда, чтобы скрыться, и были пойманы. Я призвалъ къ себѣ рано поутру Закревскаго (министра внутреннихъ дѣлъ) и шефа жандармовъ. Мы втроемъ разсуждали въ этой комнатѣ о томъ, какія принять мѣры, чтобы захватить всѣхъ бѣглыхъ, скрывающихся въ этой богадельнѣ, и рѣшили тѣмъ, чтобы министръ внутреннихъ дѣлъ и шефъ жандармовъ, сохраня все это дѣло въ тайнѣ, отправили немедленно, каждый, по одному чиновнику въ Судиславль. Въ 10 часовъ утра они вышли отъ меня — въ 12 часовъ пополудни я уже получилъ отъ нихъ донесеніе, что выбранные ими чиновники выѣхали изъ Петербурга. Скорѣе этого ужъ, кажется, и требовать невозможно. Не правда ли? Но участники раскола Папулина успѣли провѣдать о моемъ распоряженіи, и чиновники, по пріѣздѣ въ Судиславль, нашли замокь, пустымъ со свѣжими слѣдами недавнихъ жильцовъ и съ глухой и полунѣмой старухой, которая ничего не могла разсказать, хотя бы и хотѣла; остальные скрылись; слѣдовательно, они были извѣщены о скоромъ пріѣздѣ чиновниковъ. Съ тѣхъ поръ прошло около пяти лѣтъ, но это дѣло, несмотря на мое личное въ немъ участіе, нисколько не подвинулось. Вотъ арабская сказка, которую я хотѣлъ тебѣ разсказать на прощанье. Теперь ты ѣдешь въ Кострому губернаторомъ, и я поручаю тебѣ заняться этимъ дѣломъ и принимать мѣры, какія тебѣ заблагоразсудятся. Прощай! Дѣйствуй благоразумно и осторожно!»
По пріѣздѣ въ Кострому, отецъ мой принималъ чиновниковъ и гражданъ, въ нему являвшихся. Въ числѣ ихъ былъ и купецъ. Папулинъ — почтенный старикъ съ умными, проницательными глазами. Отецъ мой обошелся съ нимъ сухо и не говорилъ ни слова. Между тѣмъ, когда поднятъ былъ вопросъ о томъ, какъ поступить съ судиславской богадельней, Папулинъ, чтобы отклонитъ отъ себя всякое подозрѣніе, самъ испросилъ назначеніе отдѣльнаго полиціймейстера съ командой солдатъ, для надзора за проживающими въ его богадельнѣ людьми. Отецъ мой призвалъ къ себѣ бывшаго тогда полиціймейстера Небольсина, и встрѣтилъ его слѣдующимъ вопросомъ: — Будете ли вы говорить со мной откровенно? — Полиціймейстеръ Небольсинъ молча поклонился. — Представьте себѣ, что вы говорите не съ губернаторомъ, а съ Михаиломъ Николаевичемъ Жемчужниковымъ: будете ли вы говорить со мной откровенно? — Съ удовольствіемъ. — Если такъ, то скажите мнѣ по правдѣ, сколько человѣкъ въ настоящее время живетъ въ богадельнѣ, находящейся подъ вашимъ надзоромъ? — Не могу вамъ опредѣлить число ихъ съ точностью, потому что я въ ней никогда не бывалъ; но будетъ человѣкъ до трехъ сотъ. — Почему же вы, приставленные именно для надзора за проживающими въ этой богадельнѣ людьми, никогда въ ней не бывали и, зная положеніе, по которому въ этой богадельнѣ. дозволено жить только двѣнадцати человѣкамъ, дозволяете проживать въ ней тремъ стамъ человѣкамъ, совершенно вамъ неизвѣстнымъ? — Разсудите сами, ваше превосходительство, что мнѣ дѣлать?' Я человѣкъ семейный и бѣдный, получаю отъ Папулина содержаніе и живу въ довольствѣ, пока оставляю его въ покоѣ! Если бы я сталъ исполнять свою обязанность какъ слѣдуетъ, то подвергся бы той же участи, какая предстоитъ теперь моему предмѣстнику: онъ добросовѣстно занялся своею должностью, и за то получилъ отставку, да еще отданъ подъ судъ; дѣло его будетъ у васъ. Вы сами увидите, что онъ невиненъ; но обвиненія подведены такъ искусно, что, при всемъ желаніи вашемъ спасти его, вы не въ состояніи будете его оправдать и непремѣнно рѣшите, чтобы впредь его къ подобнымъ должностямъ не опредѣлять! Онъ пропалъ навѣрное, но онъ человѣкъ безсемейный; а у меня есть семейство. Если я пропаду, то со мной пропадетъ и семья моя. А теперь я счастливъ и спокоенъ!.. Къ тому же, — продолжалъ Небольсинъ, — къ этой раскольничьей сектѣ принадлежатъ не только тѣ, которые живутъ у Папулина въ богадельнѣ, но и многіе изъ вашей канцеляріи, многіе изъ канцеляріи министра внутр. дѣлъ, шефа жандармовъ и другіе. Агентовъ въ Петербургѣ у никъ множество. Прежде чѣмъ сюда пришла вѣсть о вашемъ назначеніи въ Кострому, Папулинъ уже узналъ о томъ и отправился въ Петербургъ. Тамъ онъ оставался до вашего отъѣзда и ѣхалъ вслѣдъ за вами. Онъ возвратился изъ Петербурга веселый и говорилъ мнѣ, что при васъ ему будетъ еще лучше; что за него ходатайствуетъ передъ вами одно важное лицо, отъ котораго вы найдете письмо при самомъ пріѣздѣ вашемъ въ Кострому… (Пріѣхавъ въ Кострому, отецъ мой дѣйствительно нашелъ у себя письмо отъ одного весьма важнаго лица). Но послѣ того, какъ онъ представлялся вамъ, онъ сталъ невеселъ и жалуется на вашъ сухой пріемъ[12]. — Изъ этого вы можете убѣдиться, что я не принадлежу къ его сектѣ, — сказалъ, шутя, отецъ мой, — и поэтому, надѣясь на меня, вы должны немедленно приступить къ отправленію своей должности. Разузнайте сначала, кто живетъ у Папулина… Но сколько нужно вамъ времени для этого? — Недѣли двѣ, отвѣтилъ Небольсинъ. — Такъ разузнайте, кто у него живетъ, и потомъ всѣхъ безпаспортныхъ присылайте ко мнѣ въ острогъ, а остальныхъ вышлите вонъ. Не опасайтесь ничего; я васъ буду защищать и вамъ содѣйствовать. Прощайте…
Черезъ недѣлю Небольсинъ началъ уже присылать безпаспортныхъ; острогъ наполнился[13]. Но въ это время отецъ мой получилъ извѣстіе о постигшемъ его несчастій — смерти жены! Онъ оставилъ службу и поспѣшилъ въ свою деревню (въ орловской губерніи), къ осиротѣвшимъ дѣтямъ. Нѣсколько лѣтъ спустя, когда мой отецъ былъ уже петербургскимъ гражданскимъ губернаторомъ, къ нему является Небольсинъ: — «Ну, какъ у васъ идетъ дѣло Папулина?» — «Съ назначеніемъ новаго губернатора на ваше мѣсто, оно остановилось, и мнѣ по прежнему хорошо», — отвѣтилъ Небольсинъ.
IX. править
Въ бытность свою губернаторомъ въ Костромѣ, отецъ мой поѣхалъ ревизовать городъ Буй. Это бѣдный городъ, безъ всякой промышленности. — Чѣмъ вы, братцы, промышляете? — спросилъ мой отецъ явившихся въ нему гражданъ. — Да ничѣмъ, батюшка. — Какъ ничѣмъ? Ну, вотъ эти калачи, вѣдь, здѣшніе? — Нѣтъ, батюшка, изъ Костромы привозимъ. — То же они отвѣчали и на другіе вопросы. — Чѣмъ же вы кормитесь? Нельзя же кормиться безъ всякаго промысла! — Лѣсъ продаемъ. — Стало быть, вы торгуете лѣсомъ? — Что же, сами ли отвозите въ Кострому, или купцы сюда пріѣзжаютъ? Гдѣ вы рубите лѣсъ? — Мы не рубимъ его. А вотъ повыше насъ лѣсъ сплавляютъ по Волгѣ, а какъ вода-то поднимется, его въ намъ и заноситъ, а мы ждемъ только у бережка, да ловимъ его; а потомъ въ Кострому отправляемъ. — Почему же это вы такъ бѣдно живете, что ни промысловъ нѣтъ у васъ, ни торговли? — Да ужъ такой мы, батюшка, народъ-то проклятой.-- Какъ такъ? — Да еще царь Иванъ Васильевичъ, когда изъ-подъ Казани черезъ нашъ городъ шелъ, то прогнѣвался на насъ и въ сердцахъ проклялъ Буй, — сказалъ: «пусть будетъ на тебя проклятіе мое на вѣчное время»! — Съ тѣхъ поръ все пошло не ладно, всѣ промыслы, всякая торговля у насъ прекратились, и съ тѣхъ поръ мы такъ вотъ и живемъ: проклятой мы народъ, батюшка…
Въ Буѣ къ отцу моему явился одинъ дворянинъ. Лицо у него было русское, но отъ зачесанныхъ назадъ волосъ, заплетенныхъ въ косу, оно походило на нѣмецкое. — Честь имѣю представиться вашему превосходительству, — сказалъ онъ: — дворянинъ здѣшняго уѣзда X—ъ. — Вы служили прежде? — Какъ же! Былъ здѣсь городничимъ въ проѣздъ государя Павла Петровича изъ Казани. — А! такъ вы, вѣроятно, не откажетесь разсказать мнѣ нѣкоторыя подробности о пребываніи здѣсь государя Павла Петровича? — Извольте, ваше превосходительство. Долго здѣсь ожидали государя; наконецъ въѣхали въ нашъ городъ передовые экипажи, и въ числѣ ихъ телѣга, наполненная шпагами, отнятыми Павломъ Петровичемъ у городничихъ, имъ арестованныхъ. Признаюсь, такой авангардъ напугалъ меня. Скоро въѣхалъ въ городъ и самъ государь. Я ожидалъ его у заставы, чтобы представить рапортъ о благополучномъ состояніи города. Но его величество проѣхалъ черезъ заставу не останавливаясь. Я поспѣшилъ въ квартирѣ государя, но и тутъ не успѣлъ. Его величество, не поздоровавшись съ собравшимся народомъ, вбѣжалъ въ домъ. Что тутъ дѣлать? Я къ Ник. Ив. Панину: — Честь имѣю явиться вашему сіятельству, — доложилъ я, — городничій здѣшняго города; не успѣвъ подать рапортъ его имп. величеству у заставы и при выходѣ изъ экипажа, я желалъ бы теперь явиться его имп. вел. — Я не доложу, — отвѣтилъ Панинъ. — Его имп. величество, можетъ, гнѣваться будутъ? — Оттого и не доложу, что желаю васъ спасти отъ гнѣва его величества. — Странно, — думалъ я, и, выйдя отъ его сіятельства, пошелъ разспрашивать другихъ; говорятъ: государь теперь сердитъ. — Но онъ принимаетъ рапорты отъ городничихъ? — Отъ однихъ принимаетъ, говорятъ, а другихъ арестуетъ. — Что тутъ дѣлать? На что рѣшиться? Я опять пошелъ въ его сіят. Ник. Ив. Панину, говорю: — Ваше сіятельство! Его величество не будутъ гнѣваться, если я теперь не явлюсь? — Не знаю. — Такъ я бы ужъ лучше желалъ явиться теперь. — Ступайте, если хотите, а я не доложу! — Я собрался съ духомъ и отправился. У меня была коса длинная, волосы зачесаны назадъ, какъ теперь. Съ тѣхъ поръ я иначе не чесался. — Я отворилъ дверь и увидѣлъ передъ собою Пакта Петровича: — Что тебѣ надо? Кто ты? — спросилъ государь, надувая щеки, какъ будто отъ мороза и отдуваясь (это была его привычка). — Городничій, ваше имп. величество, честь имѣю донести, что въ городѣ Буѣ все благополучно. — А какая это женщина подавала мнѣ просьбу у заставы? — спросилъ государь. — Я, признаться, и не замѣтилъ этой женщины; но передъ Павломъ Петровичемъ правды не говорили. — Бѣдная вдова, ваше имп. величество, — сказалъ я. — Чего же она проситъ? — Врать, такъ ужъ за одно, думаю я, иначе изъ бѣды не выпутаешься: — Бѣдная вдова, ваше величество просила вспомоществованія… у нея пятеро дѣтей… Двѣ дочери уже невѣсты, ваше величество! — Приведи ее завтра сюда! — Слушаю, ваше величество! — Ну, думаю, того и гляди, что попадусь! Пошелъ я искать по городу и разспрашивать, какая женщина подавала просьбу у заставы? Ничего не узналъ: народу тѣснилось много, никто ея не замѣтилъ. Наконецъ, отыскалъ я какую-то бѣдную вдову и говорю ей: — Государь хочетъ помочь тебѣ, пойдемъ со мной! Только смотри, какъ придешь, такъ и падай въ ноги, плачь я кричи, только: «Государь!.. батюшка!.. спаси!.. дѣти»!.. Являюсь на другой день въ государю, а онъ не забылъ, сейчасъ же спрашиваетъ: — Гдѣ же, говоритъ, вдова? — Здѣсь, ваше имп. величество. — Привести ее! — Привели. — На колѣни! — говорю ей тихонько. Она упала въ ноги государю и кричитъ: — Батюшка!.. Дѣти!.. дѣти!.. — Государь посмотрѣлъ на нее и говоритъ: — Дать ей 500 рублей! — Дали ей 500 руб. асс., а меня поблагодарить изволилъ, что доставилъ этотъ случай помочь бѣдной. — Лошади готовы?.. — спросилъ государь: — Готовы, ваше имп. величество! — отвѣчаю, а кучеру я далъ уже 25-ти-рублевую бумажку. Когда государь выѣхалъ изъ нашего города, я поѣхалъ за его величествомъ верхомъ. Лошади въ государевомъ экипажѣ были хорошія, да дорога была плохая: пески такіе, что иначе ѣхать нельзя, какъ шагомъ. Кучеръ безпрестанно тпрукалъ и отваливался назадъ, какъ будто не въ силахъ былъ удержать лошадей. Государь опустилъ переднее стекло: — Что тамъ такое? — спросилъ онъ съ безпокойствомъ. — Лошади больно рѣзвы, ваше величество, удержать силы нѣтъ! такъ и рвутся. — Такъ поѣзжай тише! Тише! — кричалъ государь. Кучеръ опять сталъ отваливаться назадъ. — Окно сново опустилось: — Тише! тише! осторожнѣе!.. — кричалъ государь. Между тѣмъ, лошади насилу двигались. Наконецъ дотащились до станціи. Кучеръ въ продолженіе всего этого времени отваливался назадъ и суетился на козлахъ, а государь безпокоился и приказывалъ ѣхать тише. На станціи государь меня опять поблагодарилъ за доставленный ему случай сдѣлать добро и за хорошихъ лошадей. За все это его величество пожаловалъ мнѣ анненскій крестъ. Съ тѣхъ поръ, въ память государевой ко мнѣ милости, я постоянно ношу косу.
Когда отецъ мой былъ с.-петербургскимъ губернаторомъ[14], а Кокошкинъ — оберъ-полиціймейстеромъ, между ними случилось столкновеніе по поводу подчиненія управы благочинія, слѣдовательно, нѣкоторымъ образомъ и самого оберъ-полиціймейстера гражданскому губернатору. По этой причинѣ Кокошкинъ составилъ начертаніе (проектъ) закона, устанавливающаго независимость управы благочинія отъ власти гражданскаго губернатора. Начертаніе это представлено было государю, который поручилъ Сперанскому составить комитетъ, по своему выбору, для обсужденія представленія Кокошкина. Сперанскій, не будучи знакомъ съ моимъ отцомъ, чрезъ письмо приглашаетъ его къ себѣ. По пріѣздѣ къ нему отца моего, онъ заговорилъ съ нимъ объ отношеніяхъ, довольно неловкихъ, Кокошкина къ моему отцу, который ниже Кокошкина чиномъ и, между тѣмъ, имѣетъ надъ нимъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ власть начальственную. — "Для устраненія этихъ странныхъ отношеній между вами, — продолжалъ Сперанскій, — государь поручилъ мнѣ разсмотрѣть представленіе Кокошкина и отдѣлить совершенно власть оберъ-полиційместера отъ власти гражданскаго губернатора. Съ этой цѣлью мнѣ приказано составить комитетъ изъ лицъ мною выбранныхъ. Полагая, что вы въ этомъ случаѣ будете полезны и необходимы, «избралъ и васъ въ числѣ другихъ членовъ». — Мой отецъ отговаривался занятіями и тѣмъ, что его мнѣнія (совершенно противныя начертанію Кокошкина) будутъ приписывать личностямъ. — «Я уже донесъ государю о моемъ выборѣ», — отвѣчалъ Сперанскій. — Извините, ваше сіятельство, — сказалъ ему отецъ мой, — но я не могу не выразить вамъ моего удивленія, что въ то самое время, когда Блудовъ работаетъ здѣсь же, на Фонтанкѣ, надъ новымъ губернскимъ учрежденіемъ, и когда еще совершенно неизвѣстно устройство этой огромной, едва начатой, машины, вы уже торопитесь вставить въ нее колесо, которое, можетъ быть, совершенно противно общему механизму! Я, ваше сіятельство, не желалъ бы быть вашимъ подмастерьемъ въ такомъ дѣлѣ! — Старикъ Сперанскій всталъ, обнялъ моего отца и сказалъ: — «Я очень люблю такихъ людей, какъ вы; мнѣ чрезвычайно понравилась ваша откровенность, тѣмъ болѣе, что откровенные люди теперь рѣдки! Ваше замѣчаніе совершенно справедливо! Я доложу государю, что вы не желаете участвовать въ комитетѣ; но попрошу васъ позволить мнѣ присылать въ вамъ рѣшенія комитета для просмотра». — Черезъ нѣсколько времени отецъ мой получилъ отъ Сперанскаго комитетскія бумаги съ просьбою написать свои замѣчанія. Замѣчанія моего отца вылились на бумагу въ выраженіяхъ рѣзкихъ; но, по многимъ занятіямъ, онъ не смягчилъ ихъ, и послалъ къ Сперанскому въ подлинникѣ, съ извиненіемъ въ рѣзвости выраженій. Сперанскій прислалъ ему отвѣтъ чрезвычайно вѣжливый, который хранится у моего отца, я просилъ его къ себѣ для дополнительныхъ объясненій. Пріѣхавъ къ Сперанскому, отецъ мой повторилъ свое извиненіе, уже изложенное въ письмѣ. Сперанскій отвѣтилъ ему: --« Не безпокойтесь! Я очень благодарю васъ за ваши замѣчанія, которыя я непремѣнно прочту государю императору. Государю необходимо знать ваши замѣчанія; онъ долженъ слышать откровенныя мнѣнія, самъ же я слабъ уже и бороться съ другими не въ силахъ. Я вами буду мыть руки»…
Въ разговорѣ, отецъ мой замѣтилъ Сперанскому, что при его трудахъ тяжела порученная ему безполезная работа: — "Какіе это труды, — отвѣтилъ Сперанскій, — это еще ничего въ сравненіи съ прежними моими трудами! То-то были труды, когда я составлялъ учрежденія министерству и преобразованіе сената! Я, человѣкъ безъ связей, безъ протекцій, обработавъ такія важныя дѣла, читалъ мой трудъ по три и по четыре часа покойному государю; а онъ спалъ! Остановиться не могу: покойный государь могъ бы огорчиться, что я замѣтилъ его невниманіе! Прочту, повышу голосъ, государь проснется, и я долженъ снова объяснять все, что прочелъ! — Хорошо! хорошо! — говоритъ государь (онъ мнѣ довѣрялъ) и утверждалъ мой докладъ. — Никому не разсказывалъ я этого, а всѣ знали. По городу говорили: — Это Сперанскій все дѣлаетъ по своей волѣ! И такое важное дѣло!.. Учрежденіе министерствъ и преобразованіе сената я долженъ былъ держать только на одной своей отвѣтственности!.. Вотъ это труды, такъ труды {Здѣсь прерываются записки моего брата Владиміра; далѣе слѣдуютъ безсвязные наброски, рядъ историческихъ общеизвѣстныхъ анекдотовъ, случайно слышанные разсказы и пр. Считаю нелишнимъ привести только небольшой отрывовъ 1849 г., довольно характерный для русскаго сановника того времени.
"Графъ Вронченко, бесѣдуя съ отцомъ по поводу новаго положенія о продажѣ вина въ привилегированныхъ губерніяхъ (кромѣ остзейскихъ), между прочимъ, сказалъ: «Вообразите себѣ, что хотѣлъ сдѣлать государь! Онъ объявилъ, что учреждаетъ въ этихъ губерніяхъ откупа съ условіемъ, чтобы все полученное свыше законной цѣны при продажѣ водки раздавалось помѣщикамъ. — „Я хочу, говоритъ государь, остановить пьянство, но не желаю пользоваться выгодами съ откуповъ“… „И сколько трудовъ употребилъ я, чтобы отклонить государя отъ его рѣшенія! — добавилъ Вронченко: — какая же была бы выгода казнѣ!!.. Хорошо заботиться о народной нравственности, если такая забота не требуетъ расходовъ, а прежде всего надо соблюдать выгоды казны!.. Зачѣмъ же существуютъ откупа, если не для доходовъ“!..}..»
- ↑ По выходѣ изъ военной службы, М. Н. Жемчужниковъ исполнялъ должность костромского губернатора въ 1832 году; съ 1835 но 1841 былъ петербургскимъ гражданскимъ губернаторомъ; а съ 1841 до своей смерти въ 1865 г. — сенаторомъ, и много лѣтъ состоялъ первоприсутствующимъ І-го департамента Сената. На ряду съ этимъ М. Н. много трудился для общественной благотворительности и принесъ много пользы и добра въ качествѣ члена Попечительнаго Совѣта заведеній общественнаго призрѣнія въ С.-Петербургѣ и попечителя Волковской раскольничьей богадельни и больницы св. Маріи Магдалины съ 1847 по 1865 годъ.
- ↑ Старшинство сестеръ отца моего указано ошибочно, а именно, старшая была Марія, потомъ Екатерина и за нею Варвара.
- ↑ Въ 1847 г. служившій въ пажескомъ корпусѣ офицеръ Шулькавъ говорилъ мнѣ объ А. Н. и какъ его всѣ любили и жалѣли.
- ↑ Полковника.
- ↑ Клингеръ, Ѳеодоръ или Максимъ Ивановичъ, генералъ-лейтенантъ. Род. во Франкфуртѣ-на-Майнѣ 1753 г.; въ 1780 вступилъ въ русск. службу; былъ директоромъ 1-го кадетскаго корпуса, а потомъ кураторомъ дерптскаго университета, гдѣ и умеръ въ 1831 г.
- ↑ Что было въ то время большою рѣдкостью.
- ↑ Во время этой войны, кромѣ наградъ русскихъ, отецъ получилъ ордена: прусскій pour le mérite и австрійскій virtuti millitari.
- ↑ Во время своего плѣна, отецъ терпѣлъ большую нужду во всемъ и совершенно износилъ свое бѣлье и платье; прося однажды пристанища, онъ былъ прогнанъ со словами: «Vas-t-en, vagabond»! Нашелся и такой, который не только его принялъ, но приготовилъ ванну, бѣлье, платье. Старое бѣлье отецъ бросилъ въ огонь.
- ↑ Въ баттареѣ встрѣтилъ его деньщикъ его Дій и вручилъ ему большой свертокъ золота, который онъ выигралъ въ банкъ и не успѣлъ взять по случаю тревоги.
- ↑ Я не помню словъ его въ точности, по передаю только ихъ смыслъ. В. Ж.
- ↑ За ревностную службу, отличное мужество и храбрость въ дѣлахъ отецъ, получилъ ордена: св. Анны 2-й ст. съ короною, св. Владиміра 3-й ст. и св. Станислава 2-й ст., что тогда считалось особеннымъ отличіемъ.
- ↑ Впослѣдствіи дѣло о бывшемъ полиціймейстерѣ папулинской богадельни дѣйствительно поступило къ М. Н. Жемчужникову, и предсказаніе Небольсина исполнилось въ точности.
- ↑ Когда началась присылка безпаспортныхъ изъ богадельни, отецъ мой получивъ отъ министра внутреннихъ дѣлъ, гр. Блудова, письмо, въ которомъ онъ просилъ отца моего прекратить дѣло, ссылаясь на жалобу Папулина, что «Жемчужниковъ своими распоряженіями лишаетъ его возможности поддерживать богадельню съ должною опрятностью. Хотя и предписано ему содержать въ ней не болѣе двѣнадцати человѣкъ, но такъ какъ она назначается для немощныхъ и стариковъ, то для ухаживанія за ними и для присмотра за самою богадельней необходимо большое количество прислуги, что безъ этой прислуги заведеніе его, пожертвованное въ приказъ общественнаго призрѣнія, придетъ въ разстройство».
- ↑ Съ 1685 по 1840 включительно.