Grata superveniet, quæ non speratur, horaHoratius.[1]
После разных происшествий в жизни моей, в которых счастье благоприятствовало мне необычайно и несчастьями гоним был тяжко и продолжительное время, достиг я, весьма мало известен будучи по службе, 1806 года. В сём году произведён я был в полковники, и кампания против французов в Пруссии расточила, так сказать, тьму, омрачившую существование моё: я появился в свете замеченным со стороны усердия и доброй воли к службе. Вечно в памяти моей будут благодеяния покойного князя Багратиона, как первого бросившего несколько цветков на трудный путь, пробегаемый мною по военной службе, без покровительства, не без трудов. Я боролся с сими, и счастье допустило меня собрать некоторые плоды их. Великий князь Константин Павлович удостоил меня милостивого своего внимания, и его отзывами обо мне сделался я известен государю. Начальники давали хороший вид моей службе, и в короткое время я произведён в генерал-майоры. В 1811 году назначен гвардейской артиллерийской бригады командиром и вскоре таковым же бригады, из полков гвардейских измайловского и литовского составленной. В обоих сих местах самый худой бригадный командир, не знающий часто изменяющегося обряда службы, не созданный для жизни в столице и в отдалении от оной одичавший, прошу я военного министра об определении меня к другому месту: отказано; подаю записку о переводе меня на кавказскую линию: не позволено и мыслить. Государем исполнен милостей свыше заслуг, и, по множеству их, отчаиваюсь быть их достойным.
Настал 1812 год, год памятный каждому россиянину, тяжкий несчастьями, знаменитый блистательною славою в роды родов.
В начале года выступила гвардия из Петербурга, и я вышел марта 5 числа. В городе Опочке получено назначение меня дивизионным гвардии начальником. Долго не решаюсь я верить чудесной перемене положения моего: к чему однако же не приучает счастье? Я согласился даже верить, что я того достоин, хотя, без сомнения, многие в том не соглашались. Скорое возвышение неизвестного человека порождает зависть; но самолюбие и сию умеет истолковать выгодным для себя образом, и я сделал то же. Дивизионным командиром прихожу я с гвардией на манёвры в Вильну. Кто не хвалит гвардию? и как не хвалить её по справедливости? Невинным образом участвую и я в сей похвале, достойно ей принадлежащей, и после короткого в Вильне пребывания, возвращаюсь в Свенцяны, дивизионную квартиру гвардии.
Слухи о войне не утвердительны, и многие даже думают, что без оной обойдётся; известно только, что неприятель в больших силах находится близ границ наших. Нет со стороны его предприятий к нападению; нет мер с нашей стороны к возбранению ему перехода. Чрез два дня приезжает в Свенцяны государь; смятение между окружающими его истолковало причину внезапного его прибытия, и молва, самих вихрей быстрейшая, несколькими часами прежде разгласила о переходе французов чрез Неман, июня 12 числа. Исчез обоюдный страх, долгое время в нерешимости и их и нас удерживавший, и мы первым появившимся неприятельским войскам прежде Вильну, потом и всю Литву, едва сопротивляясь, уступили.
Первою западною армией, сильнейшею числом войск, начальство поручено было генералу от инфантерии Барклаю де-Толли, военному министру, коего главная квартира была в Вильне. Составляющие её корпуса находились под командою: 1) генерал-лейтенанта графа Витгенштейна, в местечке Кайданах; 2) генерал-лейтенанта Багговута, в Вилькомире; 3) генерал-лейтенанта Тучкова, в Троках; 4) генерал-адъютанта графа Шувалова, в Лиде; 5) великого князя, в Свенцянах и Видзах; 6) генерала от инфантерии Дохтурова, в Слониме. Кавалерийские корпуса: 1) генерал-адъютанта Уварова, 2) генерал-адъютанта барона Корфа, 3) генерал-майора графа Палена (Петра). Донские войска, под начальством генерала от кавалерии атамана Платова, находились в Гродно и Белостокской области. Вторая западная армия состояла в команде генерала от инфантерии князя Багратиона, и главная его квартира была в Пружанах. Третья западная армия, под начальством генерала от кавалерии Тормасова, находилась в Дубно и окрестностях. Молдавская армия, предводительствуемая адмиралом Чичаговым, находилась, большею частью, в Валахии, и хотя уже подписаны были прелиминарные с Портою пункты мира, но до совершенного окончания оного, вывести её оттуда было невозможно.
Таково было расположение войск наших, когда неприятель перешёл границу. Полная уверенность, что вскоре сие произойти не может, удерживала войска в рассеянном на большом пространстве положении. Неприятель ступил шаг на наш берег Немана, и единственным к соединению войск наших средством было отступление. Известны были долговременные и важные приготовления Наполеона к войне, а также силы его, возросшие от влияния на Рейнский Союз и утвердившиеся успехами, приобретёнными в последнюю против Австрийцев войну, которые императора Франциска II сделали членом того Союза. Пруссия, также долго льстившая соединением с нами, была уже на стороне Наполеона.[2] Россия тщетно старалась избежать войны сей и наконец приняла сильные против оной меры.
Мнения насчёт образа войны были различны. Военный министр был со стороны войны наступательной, и многие думали, что полезно вступить в герцогство Варшавское, занять его, по крайней мере до Вислы, действием сим заставить короля прусского склониться в пользу нашу и, приобща довольно сильную армию его, сообразно обстоятельствам действовать далее. Если же превосходные неприятеля силы понудили бы уступить им, то имея Силезию, крепостями и положением сильную, мы могли бы поставить неприятеля в необходимость разделить усилия и, сверх того, дорого заплатить за переход чрез Вислу, на коей можно было овладеть крепостями. Данциг имел малочисленный французский гарнизон, Модлин был недостроен, Торн бессилен, а в Грауденце был прусский гарнизон. Сверх сего, Пруссия представляла места для оборонительной войны весьма удобные, средства продовольствия изобильные, не требовавшие истощения собственных, и война производилась бы в отдалении от границ наших, где приобретённые от Польши области не давали большой надежды на их верность.
Конечно оспаривать нельзя, что выгоднее было потерять на 400 верст земли чужой, а не собственной: впоследствии мы вполне убедились в этом.
Войти в герцогство Варшавское полезно было бы годом прежде, ибо французских войск в Германии было[3] мало и, на большом расстоянии рассеянные, не приспели бы они к спасению польской армии, которая, год потом спустя, с большею деятельностью формируясь, была только в 50 т. человек, следовательно, соединённым усилиям нашим противоборствовать не могла. Австрия, видя Варшавское герцогство в руках наших, Пруссию действительно подъявшую оружие, не осталась бы в виновном бездействии. Отдалённая от Франции, она ничего не теряла, Россия же приобретала много, отвлекая от Франции столь сильного союзника. Предположив даже, что Австрия, не внемля гласу пользы её, упорствовала бы в сохранении нейтралитета, и тогда Наполеон не мог бы, без некоторого опасения, отважиться на переход чрез границы наши, а если бы Австрия содействовала России, то осталось бы начертать законы всеобщему врагу, дать прочный мир утомлённой бедствиями Европе, исхитить царей из порабощения и страх, Наполеоном в них вселённый, обратить ему в ужас и отмщение; осталось бы восхотеть, и никогда нога французов не ступила бы на те земли, где каждый шаг их был к торжествам и победам!
Со стороны нашей, казалось, все приготовления были к наступательной войне: войска приближены к самым границам[4], магазины, весьма важные, заложены в Белостокской области и Гродненской губернии, почти на крайней черте пределов наших; но скажу, как римлянин, или боги, лицо своё отвратившие, или завиствующая величию фортуна в противную сторону нас отклонили. Иначе не могу думать, что сведение о чрезмерных неприятеля силах определило отступление.
Некто Фуль, бывший прусской службы генерал, потом в службе нашей генерал-лейтенант, снискавший доверенность, которой весьма легко достигают иноземцы, по предубеждению к их способностям, составляя разные проекты, планы и всегда оканчивая их одною и тою же мерою отступления, ещё за год до начала войны склонил к приготовлению укреплённого при Дриссе, на реке Двине, лагеря. Довольно взглянуть на каком лагерь сей устроен направлении, чтобы иметь понятие о воинских г. Фуля соображениях. Ему также принадлежат возражения против сближения 1-й армии с армией князя Багратиона, чего он не допускал потому, чтобы, во время нападения неприятеля на 1-ю армию, мог князь Багратион действовать на фланге онаго. Заметить надлежит, что расстояние между обеими армиями было более чем на 200 вёрст, а сообщение удерживал 6-й корпус, из 12 т. человек состоявший. Генерал от кавалерии барон Беннигсен, бывший главнокомандующим в последнюю войну против французов в Пруссии, вотще долгое время старался склонить на сближение армий, так чтобы от нас зависело всегда или стать на прямейшей дороге чрез Минск к Смоленску, или занять такое положение, которое бы возбраняло неприятелю отклонить нас от оной: он не более успел, как переместить 2-ю армию из Луцка, что на Волыни, в местечко Пружаны, но и то уже было много.
Нет ни малейшего сомнения, что неприятель, имея между поляками многих приверженных ему людей, знал обстоятельно не только о расположении наших войск[5], но даже и о намерении оставить Неман без защиты: ибо из расположения войск наших, сколько впрочем ни прочного, скорее мог неприятель предполагать, что мы будем препятствовать переправе чрез Неман, нежели, рассыпавшись на большом пространстве, приготовимся к отступлению, которое, собственно по расположению войск, делалось уже затруднительным. Неприятельские колонны, при переправе чрез Неман, направлены были совершенно между наших корпусов, так что некоторые могли быть в весьма опасном положении, и сие самое доказывает, что надобно было вернейшим образом знать, что в переправе не сделано будет препятствия. Наполеон, которому и самая зависть предоставляет преимущество в военном ремесле над всеми его современниками, конечно смеялся, предпринимая сию переправу, и если войска его не роптали на оную, то без сомнения уверенность в превосходстве искусства его к тому не допускала. Колонны перешли реку в Ковно, Олите, Меречи и Гродно; все переправлялись на судах, в малом количестве собранных, следовательно не в больших вдруг силах. Мы оправдали дерзость неприятеля: Неман не был удостоен ни одного выстрела, и мы начали всеми силами отступление. Не столь легко могли бы мы соединиться, если бы неприятель имел удобнейшую переправу и мог бо́льшими силами вступить в преследование; со всем тем однако же 1-й корпус едва успел соединиться со 2-м корпусом; на соединение же с 6-м долго нельзя было надеяться, и успехом в том мы обязаны тем же неудобствам, противоставшим французам при переправе, конечно не по предусмотрению со стороны нашей и не по принятым на сей случай мерам. Отряд гусар, стоявший в Гродно, потому только соединился с 6-м корпусом, что им командовал генерал-майор граф Пален, который в продолжение трёх дней сделал более двухсот вёрст. Надобно знать графа Палена[6], чтобы сему не удивиться. Отряд генерал-майора Дорохова, состоявший из одного гусарского и двух егерских полков и находившийся при войсках донских атамана Платова, был отрезан и отступил ко 2-й армии. Донские войска, долженствовавшие действовать при 1-й армии, невзирая на свойственную им быстроту, движением корпуса маршала Даву так были отброшены, что должны были присоединиться к армии князя Багратиона.
Таким образом, 1-я армия, лишённая лёгких войск, хотя слабо преследуемая, но защищая каждый шаг своего отступления, взяла направление на славный, по слухам, при Дриссе лагерь: 1-й и 2-й корпуса следовали на Колтыняны; 3-й и 5-й на Видзы; 4-й и 2-й, кавалерийский, на Михалишки; 6-й, с находящеюся при нём кавалерией графа Палена, на Вилейку. Арьергард наш имел небольшие дела; несколько важнейшее было при Давгелишках и при переходе чрез реку Десну, у селения Кочергишки. Неприятель появлялся не в больших силах и более наблюдал за движением нашим, нежели преследовал.
Наконец вошли мы в знаменитый лагерь. Авангард стал не в далёком расстоянии: 1-й корпус перешёл на правый берег Двины у местечка Друи; авангард его расположился по дороге к Опсе. 6-й корпус из лагеря также перешёл за Двину, авангард же его занял городок Десну. Следование наше так было быстро, что мы далеко назади оставили неприятеля и должны были посылать партии отыскивать, где он. Узнали, что в Бельмонте собрался он не в больших силах, но что главные направлял на Десну, обходя с левой стороны наш лагерь.
Знаменитый лагерь, так заблаговременно предначертанный, толикого напряжения ума г. Фуля стоивший, согласию стольких отличнейших из наших генералов бытием своим обязанный, французами назван был памятником невежества, и против истины сей возразить никто не дерзает. Лагерь сей устроен был на число войск, гораздо большее против того, с каким мы пришли, многие части укреплений не имели достаточной между собою связи, а потому и взаимной обороны; ко многим из них приближение для неприятеля удобно; сообщение между нашими войсками затруднительно; во многих местах, близ самого лагеря, неприятель мог скрывать свои движения и сосредотачивать силы; профили укреплений вообще слабы; три мостовые укрепления (têtes de pont) чрезмерно тесны и профили их так худо соображены, что, в расстоянии двух сот шагов с лежащего возвышения, приметно движение каждого в них человека. Все описанные недостатки не изображают ещё полного числа грубых погрешностей, ощутительных для каждого наименее в сём деле разумеющего человека; но лагерь сей требовал немалого для построения времени, стоил многих трудов и издержек и к нему, ещё сверх того, проведены были военные дороги. Здесь у места упомянуть о прочих укреплениях, прежде войны предпринятых.
В Риге мостовое укрепление распространено, прибавлены многие другие и крепость приведена в оборонительное состояние, или, по крайней мере, чтоб таковою могла казаться; без всякой нужды сожжены прекраснейшие и весьма дорого стоившие предместья; казалось, сим действием начальник крепости[7] старался снискать знаменитость.
Крепость Динабургская, на реке Двине, строилась около двух лет большим весьма иждивением: более 5 т. человек военных людей погребено при работах и в таком же или большем числе рассеяла смертность; сделано одно весьма стеснённое мостовое укрепление, один каменный небольшой пороховой погреб и каменная караульня; о самой же крепости надобно было спрашивать, где она: линии оной даже не были означены; всё время, по-видимому, употреблено было, дабы дать правдоподобие расходам похищенной суммы. Проект крепости и производство работ были труд г. Гекель, иноземца, коему даны были большие преимущества, большое содержание и, прежде всяких заслуг, генерал-майорский чин. Укрепление сие в продолжение войны два или три дня противостояло небольшим неприятельским партиям лёгких войск; но после орудия и снаряды были нами потоплены и мост сожжён. Снисходительное начальство наше, скрывая неосмотрительность свою и слепое доверие к достоинствам г. Гекель, утаило дела его; но неприятель был справедливее, и труды его поставил образцом грубого в ремесле невежества. Надобно заметить, что неприятель судил по одним только началам и что целый труд мог принесть ещё более похвалы.
Высоты на правом берегу реки Березины, лежащие против города Борисова, заняты были укреплениями, в которых, в продолжение войны, войска польские, под командою генерала Домбровского, упорно защищаясь, выгнаны были отрядом генерал-майора графа Ламберта, и укрепления взяты штурмом, с потерею довольно умеренною. Сие свидетельствовать может о силе укреплений.
Крепость Бобруйская, хотя непродолжительное время строившаяся, в такое однако же приведена была состояние, что требовала осады. Неприятель не имел для оной средств и потому она оставлена была в покое.
К Киевской крепости прибавлены были пристройки, и на горе, называемой Зверинецкою, вновь построена небольшая крепостца. При работах находился я сам, с резервными от полков батальонами, и она коротко мне известна. Профили её слабы, внутри, кроме одного порохового погреба, все строения деревянные, даже самые казематы в наружных пристройках, на которых малой толщины лежащая земля при самом начале показала их непрочность и заставила умножить подпоры; колодезь один и воды недостаточно. Крепостца сия в 400 саженях расстояния от старой крепости, следовательно, неприятелем может быть оставлена без осады, которой впрочем и выдержать не в состоянии; слабым частям крепости вспомоществовать она не может. Сообщение с большою крепостью, по свойству местоположения, весьма затруднительное и легко нарушено быть может, так что вся выгода крепостцы в том, что небольшой гарнизон её, по истреблении большего в главной крепости, мог беспрепятственно уйти за реку, не истощая напрасно трудов в бесполезной для неё защите.
Сила описанных крепостей, как видеть можно, не заключалась в них собственно, но в отдалении способов неприятеля к предпринятию осад. Сему обязаны мы целостью Риги, спасением Бобруйска; после сего получаем право подобное сему последнему и Киевской почитать крепостями. Долго инженеры наши могут довольствоваться фортификацией Войтяховского и ходить для практики на Дунай.[8]
Во время пребывания 1-й армии в укреплённом лагере, неприятель собирался на левом фланге, по направлению к Десне. Маршал Даву, с сильным корпусом, поспешал к Минску; но только ещё голова оного приближалась к городу, изменила князю Багратиону всегдашняя его предприимчивость: он мог предупредить Даву в Минске, а если бы и встретился с его войсками, то конечно с одними только передовыми. На сие надобно было решиться, хотя бы и с некоторою потерею, но он пошёл из Несвижа на Слуцк, к Бобруйску. За ним пошёл неприятельский 8-й корпус вестфальских войск и часть польской кавалерии 5-го корпуса. С сего времени, к соединению обеих армий отняты были все надежды. Определено отступление 1-й армии из укреплённого лагеря.
Июля 1-го дня возложена на меня должность начальника главного штаба сей армии. Таким образом, в звании сём находясь при главнокомандующем, который в то же время был и военным министром, имел я случай знать о многих обстоятельствах, не до одного управления армии касавшихся, а потому всё мною описываемое почерпнуто или из самых источников, или основано на точных сведениях, не подверженных сомнению. От назначения моего употребил я все средства уклониться: просил могущественного графа Аракчеева, самому представлял государю, что я не приготовлял себя к многотрудной сей должности, что достаточных для того сведений не имею и что, по обстоятельствам, в коих находится армия и которые от самого наименее проницательного человека скрыть было уже невозможно, полезен был бы выбор чиновника с большею опытностью и более в армии известного. Графа Аракчеева намерение было в должность сию определить генерал-лейтенанта Тучкова 1-го, в котором думал он найти особенные способности; но не знаю почему, государь приказал мне вступить в оную. Думаю однако же, что людей несравненно меня способнейших не хотели отдалить от войск, или они сами, видя худое дел положение и на каждом шагу умножавшиеся трудности, должности сей принять не соглашались. Я ожидал, что, испытав меня, в короткое время освободят от должности, если и не выгонят, и просил только одной милости, чтобы возвратили по-прежнему к командованию гвардейскою дивизией, ибо лестнее не мог я желать ничего. Мне обещано сие, и от дивизии показывался я в откомандировке. Государь вскоре отъехал от армии, и сие легко могло продолжить пребывание моё в новой моей должности. Первый помощник мне по делам, дежурный генерал армии флигель-адъютант Кикин, бывший при введении нового образа управления по изданному, незадолго перед тем, положению о действующих армиях, не желая служить с предместником моим генералом-лейтенантом маркизом Паулуччи, сказался больным, и должность его отправлял комендант главной квартиры, полковник Ставраков. Если возможно понимать смысл слов: сие судеб преисполненное имя[9], то, кажется, никому более приличествовать они не могут, как ему, ибо судьба им преследовала всех бывших главнокомандующих. Суворов, вышедший из среды людей обыкновенных, один смел взять его по доброй своей воле; прочие же, кажется, не могли от него отделаться. Он находился при Суворове в Италии, при графе Бугсгевдене и потом при бароне Беннигсене, был в Пруссии, перенёсся в Финляндию ко всем переменившимся главнокомандующим и теперь не избег его генерал Барклай де-Толли. За что же по крайней мере терпят его в должности дежурного генерала? Свидетельствуюсь им самим, что он исправлять оной не в состоянии. Я прошу переменить его; но генерал Барклай де-Толли уверяет, что трудно найти более способного. Сколько ни старался я уговорить Кикина, но он не соглашался избавить меня от Ставракова.
В должности генерал-квартирмейстера находился полковник Толь, человек с отлично-хорошими дарованиями и со временем способный оказать большие услуги; но смирять надобно чрезмерное его самолюбие, и начальник его не должен быть слабым, дабы, ко вреду, не сделался он слишком сильным. Он, при всех способностях, имеет довольно быстрое соображение, но столько привязан к своему мнению, что, вопреки здравому иногда смыслу, не признаёт самых здравых возражений. Предложение своё почитает всегда совершеннейшим и отвергает возможность иметь более его дарований, едва ли соглашается на возможность иметь равные. Трудолюбив, расторопен и смел.
Июля 2-го дня армия перешла за Двину и расположилась у Дриссы. Тут я в полной мере увидел неудобство иметь позади себя реку, какова Двина; армия, без малейших препятствий, не в одно время двигаясь, не теснимая неприятелем, не могла однако же переправиться без замешательства. Половина мостов сохранена была для арьергарда, которым командовал генерал-адъютант барон Корф. 1-й корпус расположился против правого фланга бывшего лагеря, имея отряд у Друи и наблюдательные посты до Динабурга, который не был ещё во власти неприятеля. 6-й корпус приблизился к Десне, дабы подкрепить графа Палена, который с авангардом оставался на левом берегу Двины, далеко посылая разъезды свои для открытия неприятеля. На Двине было небольших два парома. Государь поручил флигель-адъютанту графу Потоцкому, в случае нужды, истребить против Десны переправу; но он, пылая усердием исполнить поручение, сообщил пламень и мосту и магазину довольно значащему, тогда как неприятель по крайней мере в 80-ти верстах был расстояния, и с такою возвратился поспешностью, что не успел заметить, как жители растащили магазин и спасли запасы, которыми после довольствовались авангард графа Палена и 6-й корпус. Я уверен, что он не возвратился после сего подвига без записки (mémoire) и что услуге своей умел дать хороший вид. После того не было уже средств сделать моста, хотя необходимо нужна была переправа, ибо авангард, 6-й корпус и одна от 4-го корпуса дивизия должны были оставаться сколько можно более времени, дабы армия, под закрытием их, могла отступить до Полоцка.
Июля 4 числа армия выступила к Полоцку. Арьергард барона Корфа, не видав неприятеля, перешёл с той стороны Двины. 1-й корпус графа Витгенштейна, состоящий из 24 т. человек, оставлен близ Дриссы, имея особенную операционную линию, и ему дано было повеление, если бы неприятель превозмог его, отступать к Пскову, прикрывая Петербург. Хотя бы неприятель и не имел намерения действовать на Петербург, но довольно робеть за столицу, чтобы предпринять меры к рассеянию страха; таковой маневр по справедливости можно назвать придворным. С сего времени 1-й корпус не присоединялся уже к армии.
В три дня армия прибыла к Полоцку. Неприятель против корпуса графа Витгенштейна показал небольшую часть лёгких войск, занял отрядом местечко Друю и малозначащими силами приблизился к Динабургу. Граф Витгенштейн донёс главнокомандующему, что он намерен усилить отряд против Друи, на правом берегу Двины расположенный, и удерживать Динабург. Генерал-майор Довре[10] уведомил меня, что подкрепление сие должно состоять из десяти батальонов пехоты с соразмерным числом артиллерии и конницы, которой и без того было весьма недостаточно. Я возразил против сего раздробления сил, и главнокомандующий согласился со мною. Пречудное намерение защищать Динабург, и отдалённый и к обороне неспособный, когда известно движение неприятеля на левый фланг и нет возможности маневрировать вперёд!
В сие время корпус прусских войск генерала Йорка вошёл в Курляндию, занял Митаву, и лёгкие его войска появились у предместий Риги. К нему присоединены были войска других наций и, вообще составляя до 40 т. чел., находились под начальством маршала Макдональда, известного отличными дарованиями.
3-я западная армия генерала Тормасова была около Бреста-Литовского, против корпуса саксонских войск под командою французского генерала Рене, вступившего в границы наши совокупно с австрийскими войсками под начальством генерала князя Шварценберга; но сей последний находился ещё в некотором расстоянии.
Корпус генерал-лейтенанта Эртеля, из 15 т. челов. состоявший, находился в Мозыре без действия; отряд от него весьма слабый был около Пинска. Проходя служение в должностях полицейских и теми же самыми достигнувши чина генерал-лейтенанта и несколько других значащих награждений, генерал Эртель упражнял полицейские свои способности в истязании жителей в окрестностях Мозыря.
Армия молдавская адмирала Чичагова, по заключении мира с Портою, начала оставлять пределы Валахии; но дальний путь, сей армии предлежавший, отдалял её на долгое время от содействия прочим армиям, и передовые её войска едва приближались к Днестру.
Из Полоцка государь отправился в Москву, сопровождаемый графом Аракчеевым, министром полиции Балашовым и государственным секретарём Шишковым. При нём были генерал-адъютант князь Трубецкой и флигель-адъютант Чернышов; все прочие лицу государя принадлежащие чиновники остались при армии. Остался и г. Фуль, с горьким в сердце чувством, что он уже не столько необходим государю, с отчаянием в душе, что лагерь при Дриссе остался бесполезным и что нашлись дерзнувшие усмотреть его недостатки. Ни раб-почитатель его, флигель-адъютант полковник Вольцоген, ни генерал-адъютант граф Ожаровский, им в ремесле военном просвещаемый, не проповедовали уже его славы. Давно ли удивлялись мудрым предложениям его продолжать отступление за Волгу и даже до степей Сибири: и ныне не внемлют более благодетельным его о России попечениям[11]. Судьба казнит неблагодарность вашу, россияне! Не увидите вы берегов Волги, и едва пройдёт полгода, как позади ополчений ваших восшумят струи Вислы! таков жребий невнемлющих спасительным советам г. Фуля.
Отъезд государя произвёл неприятное на войска впечатление. Видя его каждый день всегда весёлым и сохранявшим спокойную наружность, никто и не помышлял об опасности, никто не имел на худое положение дел внимания и всяк оживлялся его присутствием. Но оно не менее нужно было и внутри России: надобно было унылый дух возбудить к бодрости или постепенно приготовить к перенесению бо́льших бедствий. Надобно было ехать: Москва, в сердце коей двести лет тишины и благоденствия, целый век величия и славы закрыли прежних несчастий глубокие раны, требовала утешения. Москва, когда сретала ты царя своего без восхищения! Где более являема была ему сынов его приверженность!… Отъезд был необходим. Сетующему войску обещано скорое возвращение, и всё возвратилось к прежнему порядку, или по крайней мере не увеличился беспорядок.
При выступлении из Полоцка, известно уже было, что неприятель в силах показался у Десны и, следуя вверх по левому берегу Двины, занял Улин. Арьергард графа Палена перешёл уже на правый берег и защищал переправу до вечера того дня; 6-й корпус и при нём одна дивизия от 4-го корпуса занимали на ночлеге средину расстояния между армией и арьергардом. Армия последовала по направлению к Витебску. 6-й корпус был в одном марше назади; дивизия от 4-го корпуса присоединилась к нему. Граф Пален, отправив к армии довольно большое количество провианта, оставил берег Двины. Неприятель переправился у Десны, и на другой день началась, при отступлении, перестрелка. По малочисленности арьергарда, всегда важны были силы неприятеля, не будучи однако же великими. В подкрепление графу Палену обращён барон Корф с его кавалерийским корпусом и несколько егерей. Неприятель не преследовал сильно, но много уже войск показалось на левом берегу против Полоцка; граф Пален успел уже перейти его.
В Полоцке хотел я заковать в железа комиссионера 7-го класса Юзвицкого, который отправлялся с деньгами в уплату за провиант, купленный у евреев в местечке Бешенковичах и оставленный на том берегу, где шёл неприятель и откуда никто не помышлял перевести его на нашу сторону, хотя в армии чувствуем уже был недостаток, благодаря благоразумным распоряжениям генерал-интенданта Канкрина, который, приготовя в продолжении четырёх дней тремя тысячами хлебопеков большое весьма количество хлеба, почти весь его оставил при Дриссе, не знав, что нет достаточно подвод для поднятия оного, хотя распоряжения сии непосредственно были в его власти.
В Полоцке, по отъезде государя, случилось мне обедать с оставшимся его штатом: какую приметил я разность в тоне, какую перемену в обращении! Государь увёз с собою всё величие и оставил каждого при собственных средствах. Люди, осуждённые быть придворными, вразумитесь в смысл сего или будьте чем-нибудь лучшим сами по себе, или, заимствуя блеск от другого, лучше умейте сохранять его
|
.......exeat aula |
Надобно думать, что придворные ни в чём не изменились против придворных прежнего времени. С нами вместе обедал и генерал Фуль. Готическую свою важность, вывеску общего ко всем неуважения переменивши на придворную вежливость, он, не ожидая в дань приносимых ему поклонов, предупреждал всех поклонами. Исчезло рабственное к нему почтение. Армия прибыла к переправе при Будилове. Проходя, оставила небольшой отряд против Бешенкович для обеспечения следования 6-го корпуса и в довольном отдалении отстоявшего арьергарда графа Палена, также и для прикрытия производившейся перевозки хлеба. Неприятель не близко ещё был от сего места, ибо по берегу реки имел дорогу трудную и весьма гористую и сверх того, река, к стороне его, делала большой изгиб, отчего путь наш был кратчайший, а местоположение ровное скорость нашу умножало. Корпус маршала Даву между тем прошёл Борисов, занял Оршу и Дубровку и числом значащим войск овладел Могилёвым.
Армия князя Багратиона отошла от Несвижа, чрез Слуцк, к Бобруйску и в отступлении имела несколько арьергардных дел.
Атаман генерал Платов наказал польскую кавалерию, 27 июня, при местечке Мире, и 14 июля, при местечке Романове, дерзнувшую сразиться. Судьба сохранила нам врождённое превосходство над поляками; казакам первым предоставила честь возобновить в сердцах их сие чувство.
Со времени уничтожения Польши, с 1794 года, изгладившего имя её с лица земли, по 1807 год, примечательный заключенным с Францией миром в Тильзите, не существовало поляков. Мир сей произвёл на свет герцогство Варшавское, вместе с надеждою распространить оное насчёт несогласия соседственных держав. Наполеон исчислил меру страха, коим господствовал над сердцами царствующих его современников, понесённые каждым из них в войнах потери, блистательные и постоянные оружия своего успехи, страх тот более и более распространившие, и дал Польше надежду на возрождение. Воспламенились умы, и в короткое время все усилия были употреблены осуществить сию надежду. В 1809-м году Варшава союзница наша против Австрийцев, и мы, в пользу её, вопреки пользе нашей исторгаем у них златую часть Галиции; в нынешней войне она уже против нас в общем союзе Европы. Мы умножили её силы и вооружили против себя; австрийцы, между прочими, её союзники; для пользы её попеременно вонзаем мы меч в сердце один другого, и судьба, к ослеплению нашему, прибавляет ещё сетование, что не довольно глубоки раны. Неужели не исполнится мера наказания Бога мстителя!…
Князь Багратион, проходя Бобруйск, умножил в крепости гарнизон и командующего в оной артиллерии генерал-майора Игнатьева утвердил военным губернатором. Неприятельский небольшой отряд показался недалеко от крепости, но не имея способов начать осаду, ничего не предпринял. Итак, доселе осталось неразрешённою проблемой: лучше ли стал генерал Игнатьев, окружён будучи крепостным валом и рвами, нежели каковым был в сражении при Аустерлице? Там он, презирая неприятеля, не хотел с ним сблизиться, а в Бобруйске неприятель не пришёл к нему; и так, благодаря судьбе, испытание отложено до удобнейшего времени.
Армия князя Багратиона пошла от Бобруйска чрез Старый-Быхов. Преследовавшие её вестфальский корпус и польские войска, или утомлённые продолжительным походом, или неспособные к равной скорости, с каковою проходила наша армия, отстали далеко и потеряли её из виду: армия беспрепятственно продолжала путь свой к селению Чаусы.
Корпус генерал-лейтенанта Раевского при селении Дашковке атаковал неприятеля. Вначале силы неприятеля умеренные в продолжение сражения умножались приметным образом; силы Раевского напротив ослабевали. В таком положении употребил он и распорядительность ему свойственную и храбрость его отличавшую: взяв знамя, он пошёл в голове колонны, ведя с собою двух сыновей своих, из коих одному было не более одиннадцати лет. Пример сей ободрил подчинённых, и неприятель уступил неустрашимым войскам, любившим своего начальника. Генерал-майор Паскевич, действовавший с отрядом на левом фланге, явил в сей день известное в нём мужество.
Действие корпуса генерала Раевского заслоняло совершенно движение армии, и она могла ускорить оное; но князь Багратион едва не лишился выгод сих, пришедши с армией на ночлег на то самое место, где сражался генерал Раевский. По счастью неприятель, принимая корпус генерала Раевского за авангард и вслед за ним ожидая все войска армии, отступил, в ожидании генерального сражения, к главным своим силам в Могилёв. Город был укреплён, и маршал Даву, обманутый[12] князем Багратионом, остался в нём, приготовляясь к обороне. В сём положении долгое время продержал его атаман Платов, появившийся с своими войсками пред самыми окопами Могилёва; князь Багратион, отправивши его в соединение с 1-ю армией, дал ему сие направление. Сей непростительный и грубый Даву проступок был причиною соединения армий: иначе никогда, ниже за самою Москвою, невозможно было бы ожидать оного, и даже надежды самые, редко в крайности оставляющие, исчезали. Если бы кто из наших генералов впал в подобную погрешность, к какой казни не осудило бы его общее мнение, всех наказаний жесточайшее! Маршал Даву, 20 лет под руководством величайшего из полководцев служивший, сотрудник его в знаменитейших сражениях, украшавший неоднократно лаврами корону своего владыки, лавры себе снискавший и имя побед в название, сделал то, что каждый из нас едва ли сделать способен.
Убедитесь, военному ремеслу себя посвятившие, а паче, достигшие звания генерала, вразумитесь, что навык один (routine) истинных военного человека достоинств не заменяет. Конечно, приносит он некоторую пользу, но управляем всегда случайностью, следовательно, правил не имеет. Конечно, частое повторение одних и тех же происшествий, или сходство в главных обстоятельствах оных дают некоторую возможность с большою ловкостью и прилично случаю приноравливать, или, так сказать, прикладывать употреблённые в подобных обстоятельствах меры; но сколь маловажной нужно быть в обстоятельствах разности, чтобы приноравливание необходимо потерпело важнейшие изменения. Даву служил при Наполеоне, сей для исполнения передавал ему свою волю, но не передал своего образа видеть и постигать вещи. Наполеон мог иногда ошибиться и весьма часто поправить ошибку; Даву довольно раз обмануться и чтобы никогда уже не поправить сделанного. Убедитесь, военному ремеслу себя посвятившие, а паче вразумитесь, достигшие звания генерала!
В Будилове предложил я главнокомандующему перейти на левый берег Двины и расчёт сей основывал на том, что неприятель проходил труднейшею по тому берегу дорогою, что только кавалерия его была у Полоцка, главные же силы и вся тяжёлая артиллерия находились далеко назади, и не менее трёх маршей было между нами и неприятелем. Перейдя в Будилове, нужно было поспешно следовать на Оршу и на Даву, имевшего в предмете армию князя Багратиона, на которую должны были обращены быть и внимание его и силы, около Могилёва расположенные; должно было заставить развлечь эти силы, способствовать тем князю Багратиону идти беспрепятственно в соединение с 1-ю армией, а самой ей следовало, истребив части войск, занимавшие Оршу и Добровну, и перейдя немедленно на левый берег Днепра, закрыть Смоленск, куда все тяжести и обозы армии должны были идти из Витебска прямою дорогою, дабы не делать препятствия армии в быстром её движении. Всё сие можно было сделать, ни малейшим, по отдалению неприятеля, не подвергаясь опасностям. Главнокомандующий, вняв предложению моему, на оное согласился. Уже приказано мне было возвратить к переправе прошедшие два кавалерийские корпуса; полковник Манфреди отправлен был с двумя понтонными ротами для устройства переправы; всё было готово и успех нам предлежал верный: чрез полчаса после отданных приказаний, главнокомандующий вдруг переменил намерение. Я примечал, кто мог отклонить его от оного, и кроме флигель-адъютанта Вольцогена никого не подозреваю: сей тяжёлый немецкий педант пользовался большим его уважением. Видя что теряются выгоды, которые не всегда дарует счастье и за упущение которых часто платится весьма дорого, зная, что, по недостатку опытности, не могу иметь права на полную ко мне главнокомандующего доверенность, я склонил некоторых из корпусных командиров сделать о том ему представление с их стороны; но всё было безуспешно: главнокомандующий остался непреклонен, и армия продолжала путь к Витебску. В Будилове оставлен сильный пост, который получил приказание присоединиться к арьергарду графа Палена, а на левый берег Двины послан генерал-адъютант граф Орлов-Денисов с лейб-казачьим полком для наблюдения за движением неприятеля, и ему приказано, по приближении неприятеля в силах, тем же берегом отступать к Витебску, обо всём предварительно уведомляя.
Армия пришла в Витебск. 6-й корпус в большом марше остался назади на правом берегу, при селении Старое; арьергард занял выгодное расположение, закрытое речкою и большими озёрами; пост из Бешенкович присоединился к нему; неприятель частые имел с арьергардом сшибки, но граф Пален своим искусством, а его подчиненные храбростью не давали ни малейшего над собою перевеса. Между тем на левом берегу неприятель показался с кавалерией на равной высоте с арьергардом, пехота же его примечена была ещё в малом количестве.
Армия два дня уже спокойно пребывала в Витебске, полагая, что лейб-казачий полк предупредит о приближении неприятеля; но он, переправясь обратно на правый берег, оставил армию совершенно открытою, так что разъезд неприятельский три версты только не доходил до лагеря. В ночь на третьи сутки главнокомандующий согласился послать корпус пехоты и несколько кавалерийских полков навстречу неприятеля, по левому берегу Двины. Я предложил генерал-лейтенанта графа Остермана, блистательную репутацию в прошедшую войну сделавшего и известного упорностью в сражении. Надобен был генерал, который бы дождался сил неприятельских и те его не устрашили: таков был Остерман, и он пошёл с 4-м корпусом. В 12-ти верстах встретил он небольшую часть неприятельских передовых войск и преследовал их до местечка Островно: здесь предстали ему силы неприятеля превосходные, и дело началось жарчайшее. Неприятель, чувствуя превосходство своих сил, с большою сражался решительностью; войска наши, роптавшие на продолжительное отступление, горели нетерпением сразиться и с жадностью воспользовались случаем; отдаление подкреплений, казалось, удвояло их мужество. Лесистые, весьма закрытые места препятствовали неприятелю развернуть все его силы; кавалерия его действовала частью. Те же самые причины, по малочисленности нашей, были нам в пользу; но свежие, сменявшие утомлённых, войска заставили генерала графа Остермана уступить неприятелю некоторое расстояние. Ночь прекратила сражение. По неосмотрительности двух эскадронов лейб-гвардии гусарского полка, потеряно шесть орудий, взятых в движении; урон с обеих сторон был весьма значащий; у нас убит генерал-майор Окулов. В сей день 6-й корпус подошёл к самому городу, по правую сторону реки; арьергард приблизился, дабы не быть отрезанным неприятелем, с левого берега реки. Мост в городе чрез Двину был ещё не разрушен, и сделан ещё один понтонный. Генерал-лейтенант Коновницын, посланный с 3-ю дивизией в подкрепление графу Остерману, занял выгодное положение, и на другой день, с свойственною ему храбростью, удерживал весьма долгое время неприятеля, ни шагу ему не уступая; граф Остерман составлял его резерв. Прибыла кирасирская дивизия; но тесное местоположение лишило её чести сразиться. Артиллерия в продолжение обоих дней оказала великие заслуги. Два дня времени доставили неприятелю возможность дождаться главных его сил. Генерал Коновницын почувствовал их прибытие: ни храбрость войск, ни личное его бесстрашие не могли удержать стремления, и он отступил. Гренадерская дивизия пришла подкрепить его, и часть кавалерии, с генерал-адъютантом Уваровым, приспела для умножения тесноты и беспорядка. Я приехал в то самое время, как стрелки наши толпами и быстро отступали, а генерал Коновницын, отзываясь, что есть старший генерал-лейтенант Тучков 1-й, не заботился ввести между ними порядок; генерала же Тучкова я не заметил вникающим в важность обстоятельств и деятельным, насколько обстоятельства того требовали. Я сделал им представление о необходимости некоторого устройства, и они, отдалив излишние войска, производившие тесноту, сделали по крайней мере то, что отступление могло быть не бегством. При сём случае должно заметить, что генерал Тучков, пришедший с гренадерскою дивизией, взял над войсками команду: Коновницыну, хотя и необходимо было подкрепление, но он хотел войск, а не начальника. Нельзя отвергать, что, начав и продолжая с успехом дело, приятно самому его кончить; но можно ли равнодушно смотреть на вкравшийся беспорядок, чтобы отнёсся он на счёт начальника, едва успевшего прибыть к войскам?…
С окончанием дня кончилось сражение. 6-й корпус и арьергард присоединились к армии; мост сожжён и понтоны сняты. Того же дня поутру объехал я позицию, которую занимал для армии полковник Толь, и нашёл в ней всевозможные недостатки. Квартирмейстеры, не видя в лесу друг друга, скликались по голосам: таким частым кустарником покрыта была большая часть позиции; позади всей оной был глубокий ров, с трудом проходимый, спусков делать не доставало времени; отступать надлежало большей части армии чрез город, остальной необходимо чрез ров; главнейшею целью предназначалось закрытие города. В присутствии многих генералов возразил я против сей позиции, представляя: что генерального сражения давать здесь не следовало, так как все способы пополнить потери были далеко; что ещё не совершенно уничтожена надежда на соединение со 2-ю армией, единственная цель, с некоторого времени, нашего отступления; что если сражение необходимо, то, по крайней мере, должно устроить войска по другую сторону города, на смоленской дороге, и владея дорогою на Бабиновичи; что сохранять Витебск, теряя другие существеннейшие выгоды, опасно; что, при неудаче, отступление чрез город пагубно; что, уступив Витебск, мы прибавим один город не более ко множеству уже потерянных целых губерний, и что лучше пожертвовать им, нежели другими удобствами, сохранение которых гораздо важнее. Главнокомандующий согласился, но не мог отменить занятия позиции для генерального сражения и приказал избрать место за городом, на смоленской дороге. Я осмотрел новую позицию тогда уже, когда войска вступили в назначенные им в оной места, и нашёл, что она так же лесиста, так же трудны между войск сообщения, чрезвычайно обширна, гораздо большего числа войск требовала и два корпуса правого фланга, 2-й и 4-й, отрезаны от прочих войск весьма глубоким рвом, чрез который, и без присутствия неприятеля, едва можно было перевезть артиллерию. Если бы неприятель атаковал левый фланг (в чём он и не мог обмануться), то имел он для действия батарей высоты на продолжении линий и мог чрезвычайно затруднять отступление; переменить же боевое войск расположение отнюдь было невозможно. Если же неприятель сделал бы нападение на правое крыло наше, то подкрепить его чрезвычайно было затруднительно, а в скорости и совсем невозможно, разве без артиллерии.
С началом дня, войска были уже на позиции. Граф Пален авангардом, особенно составленным, сменил войска генералов Тучкова, графа Остермана и кавалерию ген.-адъют. Уварова, которые пришли к армии. Граф Пален начал дело недалеко уже от занятой армией позиции и в виду её отступил за реку Лучесу и искусно воспользовался крутыми её берегами, защищая находившиеся в нескольких местах броды. Армия неприятельская, заняв все противолежащие горы, казалось, для того развернулась, чтобы каждому из воинов своих дать зрелище искусного сопротивления графа Палена, с силами несравненно меньшими сражавшегося, показать пример порядка, словом, показать графа Палена и вразумить их, что если российская армия имеет несколько ему подобных, то нужны им необычайные усилия, подвиги возможного мужества.
С не меньшим чувством удивления смотрела и наша армия; в начальниках действовало соревнование; каждый из воинов мнил открыть в себе новую и дотоле не изведанную им самим силу.
Не были вы свидетелями, достойные сотоварищи его: Раевский равный ему непоколебимым хладнокровием и предусмотрительностью; Ламберт с такою же кипящею храбростью, такою же любовью к порядку! И ты, Меллер Закомельский, в коем соединены лучшие их свойства, ты, чьи достоинства слишком очевидны, чтобы не быть замечательными, но которому чрезмерною только можно упрекнуть скромностью!…
Неприятель хотел охватить левое крыло авангарда, конечно, в намерении, отброся к реке, понудить отступать чрез город, что, по необходимости, заставляло графа Палена захватывать большее пространство и ослаблять некоторые пункты его расположения. Я видел приближавшуюся минуту, в которую все усилия графа Палена могли быть тщетными; ожидать надобно было, что неприятель, для обозрения армии нашей, стоявшей в готовности принять сражение, употребит усилия, чтобы опрокинуть наш авангард: и потому приказал главнокомандующий послать в подкрепление несколько батальонов пехоты, а генерал-майору Шевичу, с полками 1-го кавалерийского корпуса, придвинуться к левому флангу авангарда, занимая пространство между ним и армией, которое едва ли было более трёх верст. Осмотрев обстоятельно невыгодное армии нашей расположение, неудобство, по свойству места, пользоваться успехом и в случае неудачи, невозможность отступления, осмелился я предложить главнокомандующему оставить немедленно позицию. Предложение всеконечно дерзкое, решимость молодого человека; расчёт однако же был на моей стороне, ибо лучше предпринять отступление и с некоторым только сомнением совершить его беспрепятственно, нежели дать сражение и без всякого сомнения не иметь успеха, а может быть, не избежать и совершенного разбития. В одном случае, по мнению моему, можно было решиться на сражение — если бы другая армия могла после остановить успех торжествующего неприятеля и преодолеть его, потерею обессиленного: мы же были совсем в другом положении. Позади нас ближайшие войска были в Калуге, малые числом, слабые составом; они после прибыли к армии, и если по однообразной одежде можно судить о способностях воинов, то генерал от инфантерии Милорадович прибыл из Калуги с войском. Если б мы дождались неприятеля в позиции, то с некоторою основательностью заключить можно, что неприятель не атаковал бы нас с фронта позиции, но, оставя небольшую часть войск, дабы занимать нас, перешёл бы со всеми силами реку Лучесу гораздо выше и движением сим поставя себя в сношение с левым флангом корпуса Даву, в Орше и Дубровне расположенным, напал на нас по направлению от Бабинович, точно с самой слабой стороны позиции, о которой я упомянул выше. По неудачном сражении, неприятель имел лучшую несравненно и прямейшую на Минск дорогу и тотчас усиливал себя всем корпусом маршала Даву, что опять давало ему средства к действиям наступательным.
В сей день сделал я первый над собою опыт и удостоверился, что крайность — лучшее побуждение к решительности и что самая трудность предприятия из глаз тогда исчезает; убедился также, что в подобных случаях нужны и исполнители тою же дерзостью руководимые. Нет места рассуждениям, где необходимо действовать, где часто одна минута решает всё дело. Главнокомандующий колебался согласиться на мое предложение: естественно было призадуматься над положением нашим, которое действительно требовало всего со стороны начальника внимания. Полковник Толь, вопреки мнению многих, утверждал, что позиция соединяет все выгоды, что следует дать сражение. Ген.-лейтенант Тучков видел необходимость отступления, но боялся помыслить об исполнении сего: решительность не была его свойством; он предлагал дождаться вечера и отступить ночью; ему надобна была та же нерешительность и в неприятеле. Генерал-адъютант барон Корф был моего мнения, но подтверждать его не осмеливался. Грозившая общему благу опасность ощущение страха делала простительным: я боялся и непреклонности главнокомандующего, боялся и согласия его. Наконец приказывает он дать об отступлении повеление; пал жребий — и судьба из рук неприятеля исхитила лавр победы!
Был первый час пополудни; авангард находился в жесточайшем огне; армии в близком одна от другой расстоянии и пленные известили нас о присутствии Наполеона. О дерзость, божество, пред жертвенником коего военный человек не раз в жизни своей должен преклонить колена! Ты нередко спутница благоразумия, нередко, оставляя его в удел робкому, направляешь смелого к великим предприятиям; тебе в сей день принёс я достойную жертву. В мгновение ока весь лагерь приходит в движение: войска стесняются в походное устроение. Тремя путями совершается отступление армии. Левая колонна, состоявшая из 5-го, 6-го корпусов и большей части резервной артиллерии, выходя на дорогу, должна была сделать движение вперёд, и неприятель, как потом объявили нам пленные чиновники, принял его за перемену боевого порядка армии. Чрез полчаса лесистое местоположение скрыло всё войско от глаз неприятеля. Я оставался до выступления последнего человека, и понуждал войска выходить рысью. Генерал-лейтенант Лавров, командовавший пешею гвардией, должен был воззвать свою молодость, пробудить летами усыплённую живость, чтобы явить нужное по обстоятельствам проворство: таковы требовались всех и каждого усилия. Глаза мои не отрывались от авангарда; всё внимание моё обращено было на храброго и достойного графа Палена. Удалявшаяся армия, вверив ему своё спокойствие, не могла однако же оградить его силами, неприятельским соразмерными; но поколебать мужество его ничто не было в состоянии. Я скажу с Горацием: «если разрушится вселенная, в развалинах своих погребёт его неустрашенна!» До пяти часов вечера сражение продолжалось с равною жестокостью, и арьергард отступил на другую сторону города, оставя неприятеля удивлённого порядком. Город не прежде занят был неприятелем, как поутру следующего дня и с большою осмотрительностью.
Генерал-лейтенанту графу Остерману, с 2-м и 4-м корпусами отступавшему по большой дороге на Поречье, приказано усилить арьергард, если бы неприятель решительно его преследовал. Среднюю колонну составляли 3-й корпус и главная квартира; в арьергарде был 2-й кавалерийский корпус барона Корфа, 5-й и 6-й корпуса с резервною артиллерией следовали кратчайшею на Смоленск дорогою, чрез селение Рудню; арьергард сей колонны составлял генерал-майор Шевич, с полками 1-го кавалерийского корпуса.
В одном от Витебска переходе арьергард имел сильное кавалерийское дело: конница, под предводительством самого графа Палена, удержала успех на своей стороне; далее неприятель ограничил себя одним наблюдением за движением всех колонн наших вообще.
В самый день отступления от Витебска прибыл от князя Багратиона адъютант князь Николай Меншиков с известием о происшедшем при Дашкове сражении, и что армия его беспрепятственно идёт в соединение. Атаман генерал Платов с войском своим был уже на марше к армии, и по расчёту времени, должен был с нею соединиться, ибо князь Багратион, отправляя его, приказал ускорить движение. Я послал из конвоя моего одного офицера и урядника бугского казачьего полка с письмом к атаману, и они, проехав среди неприятеля, на втором от Витебска переходе доставили мне ответ его, из коего видно было, что он находится близко от нас и закрывает фланг нашей армии. Главнокомандующий был чрезвычайно доволен, офицера наградил двумя чинами, а уряднику дал один. Маршал Даву, пропустя князя Багратиона, мог частями войск своих, расположенными в Орше и Дубровне, занять Смоленск до прибытия нашего и, если не удержать его, то по крайней мере сделать его для нас бесполезным, и воспрепятствовать составлению ополчения, которое в оном приготовлялось. Потеря магазинов была бы также для нас чувствительна, ибо, по быстрому отступлению, армия продовольствие имела и беспорядочное и недостаточное. В отвращение сего, 5-му и 6-му корпусам приказано было идти ускоренным маршем к Смоленску; атаману Платову велено заслонить движение их и удерживать неприятеля. В Витебске главнокомандующий дал поручение великому князю отправиться в Москву к государю; не знаю, но сомневаюсь, чтобы он мог то сделать сам, по собственному побуждению. Я заметил многих, сожалевших о его отъезде, и что ещё бо́льшую делает великому князю честь, людей непосредственно ему подчинённых; о себе я не говорю, ибо я обязан был многими милостями и самым благосклонным со мною обращением, чего никогда не забуду. Со времени выхода из Петербурга и в продолжение всей кампании, великий князь более и более привязывал к себе своих подчинённых; я, командуя гвардейскою пехотною дивизией и непосредственно завися от него, был свидетелем, что никто не имел ни малейшего неудовольствия, никто не видал и тени неприятности.
Армия выступила в Поречье; 5-й и 6-й корпуса прибыли в Смоленск. Государь, проезжая сей город, поручил генерал-адъютанту барону Винценгероде образование ополчения. Часть небольшая оного, весьма худо вооружённая, с несколькими резервными эскадронами, сформированными генерал-адъютантом бароном Меллером-Закомельским, и запасною, находившеюся в Смоленске, артиллерией составила отряд, под командою генерал-майора Оленина, только что определившегося в службу; авангард сей стоял далее Красного, у селения Ляды; от войск атамана Платова дан был оному один полк.
В городе Велиже неприятель напал на шедших к армии рекрут. Один батальон их стоял на площади, и нерасторопный, неосмотрительный полковник, из Невеля их провожавший, не решился отправить его за реку, но, оставшись в городе, распорядил караулы, ночь провёл под ружьём, а патроны все уложил в повозки, хотя и был предуведомлён о приближении неприятеля. Несколько эскадронов неприятельских, беспрепятственно въехав в город, изрубили часть рекрут и, рассеяв прочих, овладели мостом чрез Двину и послали партии до самого Усвята. Прочие батальоны, за рекою бывшие, уклонились с дороги и неприятеля не видали; но один артиллерийский парк, по худому состоянию лошадей отставший от прочих, достался неприятелю; артиллерии полковник Тишин, отправленный из Поречья за сим парком, едва мог спастись бегством. Неприятель вошёл в город в то время, когда он занят был отправлением письменных дел: господин полковник, член артиллерийской экспедиции, болтливый в разговорах, бесконечный на письме, плодовитый в предложениях, употребил лишнюю четверть часа на украшение своего рапорта и едва было не лишился навсегда возможности писать их. Вижу печаль твою, артиллерийская экспедиция, но утри слезы свои и пади пред Промыслом, соблюдающим могущество твоё и величие. Кто другой постигнуть мог бы угар металла при вылитии орудий, железа при выковке оного? Кто проник бы таинственные природы законы и определил требуемое количество уголья для произведения необходимой степени разгорячения? Чьим велением движутся паровые арсенала машины, чья воля налагает на них узы бездействия? Но мне ли исчислить знаменитые труды им подъятые!… Он участвовал в составлении различных форм, разнообразием своим показывающих плодовитость ума человеческого; определил вид практических журналов, описей артиллерийских лошадей; покорил исчислению вес дерева, на роспуски накладываемого; распространил искусство употреблять сырой лес вместо сухого дерева, закрывать трещины мазью; он содействует в подведении под законный порядок беззаконных подрядов и перевозок; особенному его распоряжению поручены парки: он велит им двигаться — и они неподвижны, создает их — и они разрушаются.
В Поречье генерал-провиантмейстер Лаба докладывал военному министру, что в Велиже сожжён магазин, состоявший из нескольких тысяч четвертей овса и 64 т. пудов сена. Всё сие учинено с похвальным намерением лишить неприятеля способов, и оставалось только вознаградить расторопность комиссионера; о том, что тут входило намерение лишить казну многих тысяч, г. Лаба умолчал или утаил, потому что честь намерения сего могла принадлежать не одному комиссионеру. Нечувствительный к подобным отечеству услугам, военный министр не только не готов был к вознаграждению, но и не восхитился усердием; а я, зная отличавшую чиновников провиантских расторопность, когда дело шло об истреблении запасов, и медленность, нерешительность, когда в скорости надобно было сделать значительное заготовление, просил позволения справиться по делам, давно ли об учреждении того магазина дано было министром повеление. Нашлось, что от подписания бумаги прошло две недели. Всякий знает, кому известны определения, журналы, протоколы и прочие формальности, для испытания терпения человеческого существующие, сколько времени нужно, чтобы получить деньги и сколько мытарств пройти надлежит до сей блаженной минуты: но комиссионер не только купил 64 т. пудов сена, но и успел свезти его в одно место, там, где почти все лошади взяты были в подводы для армии. Поистине таковое проворство заслуживало достойного воздаяния: я осмелился сказать министру, что застал наглое грабительство, надлежало, вместе с магазином, сжечь и разбойника-комиссионера. Генерал-провиантмейстер Лаба не удивил меня равнодушием своим к явному сему расхищению казны: он знаком был с ним и в прежних должностях своих и, начальствуя в провиантском департаменте, едва ли сбережение казны имел главнейшею целью. Конечно, в отличном искусстве чиновников сего департамента ничего не нашёл он для себя нового, да едва ли и самим чиновникам было в чём усовершенствоваться под его руководством. Посмеивался он дерзновению тех, кои предпринимали уловить его в преступлении, устрашить правосудием: кого не спасали мрачные и непроницаемые извороты провиантских постановлений? Когда не утомляли, или не усыпляли они преследующее правосудие? Когда снисходительный судия не полагал меру золота в уплату за вечное забвение или суд Божий? Страшный суд — за пределами смерти, злато услаждает жизнь настоящую: не страшитесь же, чада провиантского департамента, собирайте, и благо вам будет на земле. Сия есть таинственная цепь, существа провиантские связующая, и злодеяния ваши не истребятся вовеки…
Поречье, первый старый российский город, представший нам на пути в долговременном нашем отступлении, явил совершенно иное к нам жителей расположение. Дотоле проходили мы или губерниями литовскими, в коих дворянство, обольщённое мечтою восстановления отечества, возбуждало против нас слабые умы поселян, или губерниями белорусскими, на коих тяготела чрезмерная власть помещиков и кои желали свободы: здесь, в Смоленской губернии, приняли нас как избавителей. Невозможно было изъявлять ни более ненависти и злобы к неприятелю, ни более усердия к нам: жители предлагали содействовать, не жалея собственности, не щадя самой жизни. Поселяне приходили ко мне спрашивать, позволено ли им будет вооружиться против врагов и не подвергнутся ли они за то ответственности: довольно сего для доказательства, каких средств лишило себя правительство, не знавши хорошо свойств народа. Легко было возбудить его, и неприятель в немалом нашёлся бы затруднении. Главнокомандующий приказал издать прокламацию к жителям Смоленской губернии, приглашая их противустать неприятелю, когда для грабежа будет он приходить в их жилища или, паче, станет осквернять святыню, наносить бесчестье жёнам. Поречье оставили мы ночью, избегая жары.
Желая узнать, что думают солдаты об отступлении нашем, а паче, как рассуждают они о грабежах, которые начинали размножаться от вкравшегося неповиновения, вначале или совсем не взысканного или наказанного слишком слабо, я вмешался в ряды их и, не будучи в темноте узнаваем, распрашивал. Солдат роптал на беспрерывное отступление и в сражении надеялся найти конец оному, главнокомандующим был недоволен и в главную вину ставил ему то, что он был не русский. Измена — первое свойство, которое приписывает русский солдат начальнику-иноземцу; довольно, если успехи не совсем решительны, не совершенно согласны с ожидаемыми, чтобы недоверие, ненависть и самые проклятия его сопровождали. Одно средство примирения — победы; ряд их — средство снискать доверие, иногда и самую любовь. Главнокомандующий в то время был совсем в другом положении: по обстоятельствам, судьба отказывала нам не только в победах, но и в малейших успехах.
Жители Поречья рассеялись в разные стороны, и город оставался почти пустым. Я должен был выгонять бродивших по домам солдат, укрощать грабёж и разбой, тогда как начальники весьма мало заботились о том, что солдаты отлучались от своих мест. Такое равнодушие к распущенности в подчинённых есть тайное ободрение их к оной и которое они весьма хорошо в свою пользу толковать умеют, есть источник всевозможного расстройства, источник, в котором следует искать и причины чрезмерного людей в полках уменьшения. Нет достаточного наказания за подобное нерадение; нет мер слишком строгих для прекращения оного. Сие заметил я относительно многих шефов и полковых командиров, а от них идя могу заметить относительно и высших начальников. И вы, почтенные начальники мои, корпусные командиры, за исключением немногих, равно нерадивы и, своих обязанностей не исполняя, снисходительны к подчинённым, и небрежность их к должностям прощаете. Но заменяете ли вы недостатки сии какими-либо необычайными достоинствами, высокими дарованиями? Каждого ли из вас щедро наделила ими природа?
На первом от Поречья переходе, великий князь возвратился из Москвы и вступил в командование 5-м корпусом. От князя Багратиона получено известие, что он приближается беспрепятственно к Смоленску и, если нужно, то одним днём после нас вступит в город. Не знаю, с каким намерением, но конечно не с тем, чтобы узнать моё мнение, ибо не было в том никакой надобности, предложил мне главнокомандующий: так как соединение армий не подлежало уже ни малейшим затруднениям, то не полезнее ли было бы действовать по особому направлению, предоставив 2-й армии операционную линию на Москву. Продовольствие обеих армий было затруднительно и могло быть даже недостаточным; в Торопце же и на Волге были заготовлены большие запасы, а Псковская и Тверская губернии сделали в провианте важные пожертвования, готовые обратиться в пользу армии: посему главнокомандующий предпочитал с 1-ю армией действовать по направлению на Белый и вверх по реке Двине. Подобное намерение подлежало многим возражениям, и я бы должен был опровержения мои предложить не иначе, как с покорностью; но сродная мне горячность, верный признак недостатка во мне благоразумия, которому многие в жизни неприятности должны были научить меня и которому, знаю, не научат в сто раз умноженные, заставила меня горячо объясниться с главнокомандующим. «Государь, говорил я ему, видя необходимость соединения армий, многие для достижения сего сделал жертвы. От него ожидает он счастливого успеха и улучшения дел наших; к тому устремлены его желания, приготовлены умы солдат и мне обещано оное. К чему послужили 2-й армии труды, перенесённые ею, преодолённые ею опасности, когда вы навсегда повергаете её в то положение, из которого вырвалась она сверх всякого ожидания? Ошибки служат наставлением, свои собственные более научают: раз обманутый, неприятель в другой раз легко обманут не будет. Движение ваше к Двине есть самое для неприятеля выгодное: он, соединя свои силы, истребит слабую 2-ю армию и вас навсегда отдалит от полуденных областей, от содействия прочих армий. Вы не смеете сего сделать; вы должны соединиться с князем Багратионом, должны составить общий план действий и тем исполнить волю государя. Россия не будет тогда иметь права упрекать вас, и вы успокоите её насчёт участи армий.» Я говорил с жаром; но проник наконец мысль главнокомандующего, и горячность моя могла казаться несколько простительною. Я видел, что соединение с князем Багратионом было неприятно главнокомандующему: как военный министр, он мог иметь над ним некоторую власть; князь Багратион, как старший по чину, мог не покоряться. Кажется, министр не имел довольно твёрдости! надобно было именем государя объявить, что ему поручено начальство; но и князю Багратиону надлежало дождаться сего объявления.
О власть, дар Божества бесценнейший, кто из смертных не вкушал сладостного твоего упоения, кто недостойный, не видит в тебе части могущества Божия, Его благостию уделяемой? Кто во образе её не признаёт совершенства Твоего, Непостижимый!
О власть! трудны пути ведущие к тебе, велика мзда достигающим тебя: но для чего не одних украшаешь ты идущих путём правым, для чего венчаешь исторгающих тебя беззаконием и сим расточаешь могущественные твои очарования? Твоими обольщениями, твоею таинственною силою подвизается дерзновенный, и…
Главнокомандующий, терпеливо выслушавший мои возражения, отнёс горячность мою к неумению моему обращаться с людьми, и я заметил, он часто удивлялся, как я, доживши до моих лет, не перестал быть Кандидом. Я считаю простоте моей обязанным, что он не переменил ко мне своего расположения, или приметить того нельзя было, так как ни холоднее, ни менее в обращении обязательным быть уже невозможно.
Армия продолжала путь к Смоленску. С последнего перехода главнокомандующий отправился туда; но князя Багратиона ещё не было в городе. На другой день прибыла 1-я армия и расположилась лагерем. Началось приготовление хлеба, в котором мы уже нуждались; запасы в городе были весьма незначительны, из губернии же столько не могли привозить, чтобы достаточно было впредь на некоторое время.
Итак я в Смоленске, там, где в ребячестве моём живал с моими родными, где служил в молодости, где знако́м со всеми вообще по брату моему, имевшему в Смоленске родственные связи, где, могу сказать, живал в удовольствии, ибо беспечность и свобода, представляя к тому ещё более способов, отдаляли всякое другое ощущение. Теперь я в летах, заступивших время пылкой молодости, и, если не по собственному убеждению, то по мнению многих, человек порядочный и уже занимающий важное в армии место. Какие удивительные и едва ли для самого меня постижимые перемены! Невольно восстают во мне приятнейшие воспоминания, как некогда платил я дань любви красотам, которых Смоленск бывал отечеством; здесь многие предметы обновляют в памяти моей происшествия, которые и могут быть в одной только счастливой молодости и которые не повторяются в жизни!..
На другой день прибытия армии к Смоленску, 2-я армия была от города в 12 верстах. Князь Багратион приехал к главнокомандующему с несколькими генералами, большою свитою и пышным конвоем. Они встретились с возможным изъявлением вежливости, со всем видом приязни, с холодностью и отчуждением в сердце.
Совершенно различны свойства их, и при первом ознакомлении с ними весьма ощутительна противоположность их. Оба они служили в одно время, служили довольно долго в небольших чинах и в одно время вышли в звание штаб-офицеров.
Барклая де-Толли долго не видная служба покоряла общему порядку постепенного возвышения и, стесняя надежды, стесняла честолюбие; сознание посредственных способностей не внушало доверия к самому себе, доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие.
Князя Багратиона счастье в средних степенях сделало известным и на них не остановило его: быстрый ход его оно украсило блеском славы, собрало ему почести, внимание общее на него обратившие, изощрило в нём способности, внушило доверие к собственным силам. Гений Суворова, покровительствовавший его, озаря лучами своей славы, утвердил на нём надежды всех: каждый готов был видеть в нём воскресшие великого Суворова воинские добродетели.
Барклай де-Толли, порывистым ходом вдруг достигнув назначения главнокомандующим в Финляндии, внезапно получив звание военного министра, вскоре соединя с оным и власть главнокомандующего 1-ю армией, не только возбудил против себя зависть, но приобрёл много неприятелей. Неловкий у двора, он не расположил к себе людей, государю близких; холодностью в обращении не снискал приязни равных, не сделал приверженными к себе подчинённых. Скорый ко введению новых постановлений, строгий в обличении недостатков прежних, он вызвал злобу сильного своего предместника, который малейшую из его погрешностей выставлял в невыгодном для него свете. Чрез меру недоверчив, иногда доверчив до чрезвычайности, и не всегда достоинствами снискивалось его доверие. Из числа окружавших, наиболее близких по сношениям имел людей, достоинствами не отличных, способностями не полезных, трудов его не разделявших. Всё мнил наполнить собою, и потому: началом было медленное дел течение, впоследствии — несогласное в частях и с временем несоразмеренное действие и, наконец, неизбежная запутанность.
Князь Багратион, на те же высокие степени возведённый (исключая должности военного министра), возвысился согласно с общим насчёт его мнением и ожиданием каждого; мог иметь завистников, но менее имел неприятелей. У двора сделал сильные связи и утвердил их; вежливым и обязательным обращением удержал равных в хороших к себе отношениях, с прежними своими приятелями остался на прежней ноге. Обогащённый воинскою славою, допускал разделять труды свои, не похищал чужих в пользу свою и всегда выставлял их в настоящем виде. Подчинённый награждался достойно, за счастье почитал служить с ним, всегда боготворил его. Обхождение с подчинёнными имел очаровывавшее: никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою, никогда подчинённый с большею не повиновался готовностью. Окружающие его, коль скоро имели способности, могли иметь на него влияние и во зло употреблять его доверие, и сие встречалось в делах, которые менее прочих бывали ему знакомы; но редки были случаи, в коих бы слишком ощутительна была слабость сия, или бы недостаток способностей его слишком был очевиден.
Барклай де-Толли, которому до поздних жизни лет судьба не только не дала достаточного состояния, но и скудного не уделила, должен был бороться с нуждою, смирять желания, стеснять потребности. Такое состояние конечно не всегда препятствует душе порождать благородные наклонности и допускает ума высокие дарования; но всеконечно не бедность даёт способы явить их в настоящем виде. Недостаток состояния, отдалив его от общества, сокрыл среди семейства, между малым числом приятелей неизвестных; более обширных связей он не мог сделать, ибо нередко они требуют взаимных вспомоществований, а иногда самих пожертвований. Семейная жизнь его не могла наполнять всего времени уединения: жена не молода, нехороша, не имеет тех приятностей, которые долго могут удерживать в некотором очаровании и все другие чувства покоряют; дети в младенчестве; хозяйства военный человек не имеет; итак свободное время употребил он на чтение, приобретал сведения, или занимался службою и образованием офицеров своего полка. По свойствам воздержан во всех отношениях; по состоянию — неприхотлив; по привычке — без ропота сносит недостатки. Терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле. Храбрости необычайной: не разумеет опасности, недоступен страху. Не твёрд в намерениях, робок в ответственности. Внимателен к трудам других, но выгоды приближённых предпочитает пользе людей для него посторонних. Нрава скрытного, которым управлять умеет, но вообще не снисходительного. Сохраняет память потерпенных неудовольствий; людей, благотворивших ему, не всегда помнит. Чувствителен к наружным изъявлениям уважения, недоверчив к истинным чувствам оного. Осторожен в обращении с подчинёнными: боится вольного и непринуждённого обхождения, опасаясь сближения; а потому приверженностью их не обладает. Пред государем боязлив, не настойчив в предложениях, не имеет дара объясняться, боится потерять милости его, недавно ими пользуясь, свыше ожидания воспользовавшись. Словом, Барклай де-Толли имеет недостатки, с большею частью людей неразлучные; достоинства же и способности хотя и не чрезвычайные, но употребляет их на пользу службы с усердием.
Князь Багратион, с равным недостатком состояния, с ранних лет брошен был случаем в общество молодых людей, в вихрь рассеянности, — настоящую среду военного человека. Живых свойств по природе, пылких наклонностей к страстям, льстящим развратности молодых людей, он сделал с ними связи. Сходство свойств уничтожало разность состояний: расточительность товарищей отдаляла от него всякого рода нужды, и он, не порабощая себя умеренности и всеми удовольствиями жизни пользуясь, не мог потерять к сему роду жизни сделанной привычки, не мог и отдалить себя от товарищей, не мог оторваться от рассеянности. Надлежало воспользоваться ею, и сильные связи приятелей его облегчили ему пути по службе: малейшие заслуги были замечаемы, труды уважены и постепенно приготовлялось общее к нему внимание. Успехи возродили новые желания, увеличились требования; привычка удовлетворять наклонностям не ослабла. Обстоятельства войны отдалили его от приятелей и средств их; в таком положении пришёл он в Италию, под знамёнами великого Суворова. Война жестокая требовала людей храбрых и решительных; тяжкая трудами, требовала людей, исполненных доброй воли: Суворов остановил на нём своё внимание, проник, употребил, отличил, возвысил. Современники Багратиона не были ему опасны, сколько впрочем Суворов ни был снисходителен в требованиях своих относительно способностей. Один Милорадович мог несколько соперничать; но ловкий начальник, ведя обоих к общей цели, отдалил столкновение частных их выгод. Багратион возвратился из Италии в сиянии славы, в блеске почестей. Нельзя уже было возобновить прежних связей, неприлично было пользоваться чужими вспомоществованиями, надобно было состояние собственное; государь избрал ему жену прекраснейшую, состояние огромное. Но государь в сердце жены не вложил любви к нему, не сообщил ей постоянства: нет семейного счастья, нет домашнего спокойствия. Уединение не свойство Багратиона; искать средств в самом себе было уже поздно: рассеянность сделалась необходимостью, и беспрерывное в службе вращение усиливало её. Багратион пренебрёг своею молодостью и счастливыми своими способностями, не учился; малейшее же пособие воспитания к пылким дарованиям, от природы ему данным, сделало бы его человеком весьма замечательным. Все понятия о ремесле военном извлекал он из опыта, не руководим будучи правилами и учением; все суждения о нём — из происшествий, впадая в затруднения, малейшею обстоятельств переменою причиняемые. Проницателен был в сцеплении обстоятельств, и нередко мнение его предпочиталось перед другими. Храбр в сражении, хладнокровен в опасностях, решителен в продолжении дела, не всегда предприимчив в начинании. В трудах неутомим, блюдёт подчинённых, напрасно не напрягая силы их; но в нужде требует полного оных употребления. В награждениях мало преклоняем пристрастием, но расточает их более тем, которых считает себе полезными по разным видам, часто самих их нимало не уважая. Почтителен к достоинствам, но никогда не даёт им места впереди тех, у которых хотя и совсем их нет, но, взамен, сильные связи, могущественное у двора покровительство. Льстив пред государем, унижен пред приближёнными к нему, покорён пред случайными. Нравом кроток, не своеобычлив, щедр, расточителен, скор к примирению, менее скор к гневу; не помнит зла, вечно помнит благодеяния. Короче сказать, добрые качества князя Багратиона не были чрезвычайными и даже встречались во многих обыкновенных людях; но они были столь ощутительны и так к общей пользе им устремляемы, что многие недостатки в нём не только не делали чувствительного вреда, но иногда не были даже приметны, или всеконечно часто заслуживали снисхождения. Если бы Багратион имел ту же степень образованности, какую Барклай де-Толли, то без сомнения сей последний не мог бы идти в сравнение с ним.
Наконец прибыла 2-я армия к Смоленску; совершено соединение. Тебе благодарение, знаменитый Даву, столько пользам России послуживший!
Наполеон, первый величия своего провозвестник, явил также возможность обманываться в способностях людей; но пример сей да не послужит слабейшим оправданием их погрешностей: не всегда остаются они ненаказанными. Каждому даны собственные силы: один восстаёт от края пропасти; другой — свергается с высоты величия.
Радость обеих армий, от счастливого соединения происходившая, вот всё, что было между ними общего. Первая армия, утомлённая отступлением, начинала упадать духом и допустила беспорядки — необходимые следствия неповиновения: начальники частные охладели к главному, низшие чины теряли к нему доверие. Вторая армия с совсем другим явилась духом. Шум не умолкавшей музыки, крики не престававших песней оживляли бодрость воинов; исчез вид претерпенных трудов; видна была гордость преодолённых опасностей, готовность к превозмножению новых; начальник — друг подчинённых, те — сотрудники его верные. По духу 2-й армии можно было думать, что оная пространство между Неманом и Днепром, не отступая оставила, но прошла торжествуя. Какие другие ополчения могут уподобиться вам, несравненные российские воины! Не покупается храбрость ваша мерою золота, терпимостью своевольств, снисхождением к преступлениям: одна воля государя творит вас героями. Когда стал бы Суворов перед рядами вашими, как бы изумилась вселенная!
Во время пребывания армии в Смоленске, войска донские, под личным начальством атамана Платова, подкреплённые одним гусарским и двумя егерскими полками, находились в 15-ти верстах, по дороге на Рудню. Близко к нему был расположен авангард графа Палена. По направлению на Катань стоял полковник Крейц с драгунским полком. В селении Холм, на дороге к Поречью, были донские полки генерал-майора Пловайского 4-го, подкреплённые елисаветградским гусарским полком. Казачьи партии были в беспрерывном движении, обеспечивая спокойствие правого крыла армии. В городе Красном расположен был отряд генерал-майора Оленина, коего разъезды простирались до селения Ляды. Генерал-адъютант Винценгероде, с казанским драгунским полком и тремя казачьими полками, послан был к стороне Духовщины и чтобы наблюдать за движением неприятеля от Велижа. Между тем в обеих армиях совершенное было бездействие.
В Смоленске по званию моему имел я частые сношения с гражданским губернатором бароном Ашем. В звание губернатора достиг он восходя от должности эконома кадетского корпуса. Положение армии в лице его требовало человека деятельного; но вот пример его беспечности: когда армия наша прибыла из Витебска в Поречье, он отправлял транспорт с провиантом в армию из Поречья в Витебск. Я должен был сделать ему замечание, что опасность, грозившая губернии, могла бы допустить со стороны его более любопытства насчёт армии.
В Смоленске нашли мы начало составления земского ополчения, нашли небольшое число мужиков, собранных без всякого на возраст их внимания, худо снабжённых одеждою, совсем не вооружённых; большая их часть набиралась ещё в уездах. Чиновников при них весьма было мало, и те, большею частью, нигде прежде не служившие. Где способности к образованию войска? Где путеводители ополчения к славе? Вот оплоты, коими ограждалась безопасность государства, щиты, за которыми покоиться должна была Россия! Начальником сего ополчения был избран генерал-лейтенант Лебедев, старый человек, ожесточившийся против смерти, долголетием достигший сего чина, наконец, за изнеможением сил, сокрывшийся в безмолвии деревенской жизни. Сего от сохи призвала судьба к защите отечества. Конница наша, навьюченная большею частью негодных ружей, уступила ополчению бесполезную сию ношу. Многие жалели, многие удивлялись, как можно было расстаться с ружьями: конница была в восхищении. Из конного ополчения составлена команда для исправления дорог и переправ; пехотные обращены были для производства земляных при армии работ.
В Смоленске в одно время получено известие о победах, одержанных над неприятелем генерал-лейтенантом графом Витгенштейном и генералом от кавалерии Тормасовым, и сим последним доставлены были приобретённые знамёна. Неприятель, проходя Полоцк, оставил в нём корпус войск, под предводительством маршала Удино (duc de Reggio), гораздо превосходивший силами войска, в команде графа Витгенштейна бывшие, которые находились тогда при Дриссе. В то же время корпус маршала Макдональда вошёл в Курляндию, и уже передовые его войска начали появляться около Крейцбурга. Положение Витгенштейна становилось затруднительным: ни долее оставаться при Дриссе, ни, отойдя от оной, быть в бездействии равно было невозможно, ибо неприятель, соединясь вместе, подвергал его неизбежной опасности. Граф Витгенштейн решился предупредить соединение, и для того, отойдя на дорогу, лежавшую от Полоцка в Себеж, к селению Клястицы, закрыл себя от корпуса маршала Макдональда небольшим отрядом войск и с главными силами обратился на корпус маршала Удино. Большое расстояние между обоими неприятельскими корпусами и трудность оттого в соглашении действий давали графу Витгенштейну, находившемуся между неприятельскими корпусами, большие выгоды: он соединёнными силами мог действовать против разделённых. Удино вышел из Полоцка; Макдональд не перешёл Двины: гора свалилась с плеч Витгенштейна. Удино движение его к селению Клястицы принял за решительное отступление и, думая преследовать, не всеми действовал силами. Оттеснивши авангард графа Витгенштейна и безрассудно, неосмотрительно его преследуя, он нашёл на все его силы, не мог удержаться и побежал. Войска Удино, находясь в отдалении и будучи разбросаны, не иначе приспевали в подкрепление, как небольшими частями и, всегда встречаясь со всеми силами Витгенштейна, уничтожались. Потеряв не только приобретённые при начале действия выгоды, но потерпев чрезвычайный урон, Удино отошёл вь Полоцк. Витгенштейн преследовал его и, оставя авангард в одном марше от Полоцка, возвратился на прежнюю свою позицию. Удино долгое время оставался в совершенном бездействии. Макдональд, не желая подвергаться равному испытанию, или не имея почти французских войск в команде и не доверяясь прусским и другим иноземным войскам, составлявшим его корпус, или предполагая осаду Риги, атаковать Витгенштейна не решился и, положа реку Двину границею между ним и собою, внимание своё обратил на одну Ригу. Графу Витгенштейну принадлежит и честь победы и честь самого предприятия, основанного на искусном соображении. Многие относят его насчёт начальника корпусного штаба, генерал-майора Довре; но сему может быть причиною зависть, и не моё дело судить о том, не зная хорошо обстоятельств. Генерал Тормасов, не допустив французского генерала Ренье, командовавшего корпусом саксонских войск перешедших границу в Бресте-Литовском, соединиться с Австрийцами, князем Шварценбергом предводимыми, атаковал генерала Ренье. Силы имел превосходные и, хотя встретил сопротивление упорное, преодолел. В плен взято при сём случае: один генерал и до 2,500 человек, восемь пушек и четыре знамени. Неприятель отступил в беспорядке, понеся значительный урон, и искал убежища в соединении с австрийскими войсками.
Наконец, Тормасов, тебя, к вечеру жизни клонящегося, гонимого судьбою, одними доселе поражениями знаменитого, счастье почтило победою, допустило пожать лавры на той самой земле, которая свидетельницею была твоего поражения! Доселе воинственные подвиги твои скрывал неприступный Кавказ в сердце своём и, шум побед твоих пересекая не оглашал их миру. Грянул гром твой при берегах Буга! Но не обольщайся счастьем, не вверяйся божеству своенравному и непостоянному, не стремись за победами! Труден путь в поздних летах твоих, умедлены судьбою первые шаги твои: остановись!
В Смоленске армия пробыла четыре дня, дабы запастись хлебом. Главнокомандующий пригласил великого князя и некоторых из отличнейших начальников, и, по долгом рассуждении, общее всех мнение было—атаковать неприятеля.[13] Я в первый раз в случае столько важном видел великого князя и не могу довольно сказать похвалы как о рассуждении его, чрезвычайно основательном, как и о скромности, с каковою предлагал он его, и с сего времени удвоилось моё к нему почтение. Главнокомандующий был один, не весьма охотно соглашавшийся на атаку: он ожидал точнейших о неприятеле сведений и ожидал их от передовых постов, которые никаких не имели. Достоверно известно было, что неприятель небольшим числом кавалерии занимал город Поречье; в Велиже усмотрен был в больших силах. По слухам, таковые же находились в Сураже. Против атамана Платова расположена была кавалерия, и король неаполитанский, начальствовавший над всею кавалерией вообще, был неподалеку. Войска маршала Даву собирались медленно в Орше; в Ляды прибыл от него сильный отряд. Главная квартира Наполеона и пребывание гвардии его с многочисленною артиллерией, по известиям шпионов, подтверждённым показаниями пленных, были в Витебске. Всё благоприятствовало предпринимаемой нами атаке. Неприятельские войска, рассеянные на большом пространстве, бездействием нашим обеспеченные и в надежде на продолжительнейшее отдохновение наше покоившиеся, в успехе удостоверяли: неприятелю надобно было три дня, чтобы соединить свои войска, более же отдалённые не могли бы и приспеть, ибо мы в два дня были бы среди неприятеля. Сто двадцать тысяч россиян с любовью к отечеству, с жаждою мщения в груди и Бог — Споборник правого: кто мог противустать! Дан приказ к наступлению. Воспрянула бодрость в сердцах начальников, разлилось веселье между воинами. Уже слышен глас трубы, призывающей к брани; уже веют победоносные знамёна. С изумлением взирает Смоленск на силы ополчения и взором их обнять не может; твёрдые стены его сотрясаются от радостных восклицаний воинства; Днепр шумит, гордясь согласным пути его течением. Как вихрь летят полки, и в миг расстояние между неприятелем исчезает; ещё шаг — и мы пред лицом его!… Пресекает путь ваш, храбрые воины, веление начальствующего.
Первая армия наступала, двумя колоннами, по направлению на Рудню, чрез селение, Приказ-Выдра называемое; по левую сторону оной, неподалёку от берега Днепра, следовала армия князя Багратиона. Отряд, составленный из егерских полков от обеих армий, в команде генерал-майора барона Розена (служившего в гвардии), занял вперёд леса к селению Катань прилегавшие, и содержал сообщение между армиями. Другой, несколько меньший отряд, с генерал-майором князем Шаховским, послан в селение Каспли. От 2-й армии отправлена 27-я пехотная дивизия, под начальством генерал-майора Неверовского, в город Красный, дабы подкрепить отряд генерал-майора Оленина. В дивизии, незадолго пред тем составленной из рекрут, два полка переменены старыми и к ней присоединён харьковский драгунский полк. В Смоленске оставлен один пехотный полк для удержания порядка и ускорения хлебопечения: хлебопеки со всей армии находились там. Раненые и больные отправлялись в Вязьму.
Армии, не доходя на расстояние небольшого марша до Рудни, остановились. Главнокомандующий колебался идти далее; князь Багратион настоятельно того требовал. Вместо быстрого движения, в положении нашем единственного средства к успеху, дан армиям день отдохновения, дан неприятелю лишний день для соединения сил. Неприятель мог узнать о нашем предприятии, ибо хранение тайны не наше свойство, и нигде столько нет ей злодеев, как в главных квартирах.
Атаман Платов, подкреплённый авангардом графа Палена, встретил сильную неприятельскую кавалерию при Лешне, атаковал её, разбил и преследовал до Рудни, которую неприятель оставил; в плен взяты: полковник, несколько офицеров и 500 человек. Полковник утверждал, что они не знали о приближении армии нашей и никаких на то особенных распоряжений сделано не было. Из бумаг, взятых в квартире командовавшего генерала Себастьяни, видно было распоряжение для передовых постов и наставление генералам: кто из них, для какой части войск и с какими силами должен был служить подкреплением для сохранения взаимной связи; в прочих неприятельских корпусах, по показаниям пленных, никакого движения не происходило. Ещё обстоятельства благоприятствовали нам, ещё ничего потеряно не было, если бы главнокомандующий остался твёрд в намерении. Конечно, Платов поражением при Лешне пробудил неприятеля, но близки были новые для него удары и слишком мало было времени для избежания их. Главнокомандующий не только отклонился от исполнения предначертанного плана, но и переменил оный совершенно.
Первая армия отошла к селению Мощинки, в 18-ти верстах от Смоленска, по дороге в Поречье. Отряд князя Шаховского остался в Каспли. В подкрепление ему и для обеспечения сообщения его с армией, часть авангарда графа Палена расположилась в селении Лущи. Пять егерских полков, взятых от него обратно к армии, остановлены были в деревне Лаврово. Войска атамана Платова, заняв левым крылом Иньково и закрыв отряд в Каспли, простирались по левому берегу реки сего имени до селения Вороны. Вторая армия стала на месте первой; авангард её — впереди селения Гаврики; передовые посты от Иньково, чрез Лешню, Катань, и до Днепра. Отряд генерал-майора барона Розена уничтожился, и место его в Катани занял сильный пост от авангарда. Через день, вторая армия, по причине худой воды, производившей болезни, и не менее даже от недостатка оной, возвратилась в Смоленск. Авангард её, под начальством генерал-адъютанта Васильчикова, остался в своём месте, и в подкрепление оному послан корпус генерал-лейтенанта князя Горчакова. Первая армия четыре дня без действия пребывала в Мощинках. Передовые войска её делали поиски на неприятеля и ничего важного не открыли. Генерал-адъютант барон Винценгероде от Духовщины посылал партии к Велижу, и они донесли, что стоявший в окрестности 4-й корпус вице-короля итальянского вышел, и что далее, до Суража, французских войск уже не было. Одна из партий наших ворвалась в Поречье, но принуждена была тотчас удалиться; вскоре потом жители уведомили, что неприятель оставил город.
Главнокомандующий предпочитал действовать со стороны Поречья, и нельзя постигнуть причины такого намерения. Отделить ни одного из корпусов неприятельских было невозможно. Если бы неприятель, чего никак предполагать нельзя было, отступая, сосредоточил у Витебска свои войска, то первая армия встретила бы те же самые силы, от которых весьма недавно она отступала. Если бы была возможность опрокинуть неприятеля далее Витебска и бросить на те самые места, по коим он пришёл, то и при таком предположении театр войны нельзя было бы перенесть в Литву, ибо продовольствие армии делалось бы затруднительным, магазины были бы потеряны и неприятель впереди нас оставил бы землю опустошённую, истребя последние её средства; корпус Даву отошёл бы к Борисову, а корпус Удино присоединился бы к нему из Полоцка и неприятель несравненно был бы многочисленнее всех сил наших в совокупности. Гораздо с большею вероятностью предположить можно было, что неприятель, вместо отступления по левому берегу Двины, где он уже испытал трудность и неудобство дороги, противопоставил бы армии войско, которыми занимал Велиж и Сураж, и они одни отступали бы к Витебску, а между тем гвардию, в городе сём находившуюся, соединив в Бабиновичах с прочими корпусами, около Рудни и Любавич расположенными, призвал бы к себе корпус Даву:[14] тогда армия наша шагу не смела бы сделать вперёд, не опасаясь быть отрезанною от Смоленска и московской дороги и не предавая истреблению 2-ю армию. Неприятель мог сделать движение на Смоленск, или прямо на Рудню, или, для большего спокойствия на марше, переправясь на левый берег Днепра. Князь Багратион не был в состоянии защитить Смоленск, который неприятель и брать не имел никакой надобности, ибо, одним движением на Дорогобуж оставляя вправо еленскую дорогу, заставлял князя Багратиона спасаться поспешнейшим отступлением. В таковом случае неприятель получал опять внутреннюю операционную линию и 1-я армия лишалась вновь способов соединения со 2-ю армией. Ей оставалась дорога чрез Духовщину;[15] но неприятель мог везде предупредить, и сверх того армия в движении своём была бы преследуема 4-м корпусом вице-короля итальянского и другим, бывшим до того в Сураже, которые оба, по известиям, простирались числом до 60,000 человек, что её крайне затрудняло бы.
Никогда не забуду я странного намерения твоего, Барклай де-Толли, и никогда не прощу тебе отмену атаки на Рудню! За что терпел я упрёки от тебя, Багратион, благодетель мой? Не я ли, при первой мысли о нападении на Рудню, настаивал на исполнении; не я ли требовал поспешности? Я все средства употреблял удерживать между вами, яко главными начальниками, доброе согласие, боясь и малейшего между вами охлаждения. Скажу и то, что в сношениях ваших, в объяснениях друг с другом, чрез меня происходивших, я холодность, грубость Барклая де-Толли представлял тебе во всех тех видах, какие могли тебе казаться приятными; твои отзывы, дерзкие и колкие, передавал ему в выражениях самых обязательных. Ты часто говаривал мне, что не ожидал найти в Барклае столько хорошего, сколько нашёл в нём; не раз Барклай де-Толли повторял мне, что он не думал, чтобы можно было служить вместе с тобою с такою приятностью. Благодаря доверию обоих вас ко мне, я долго бы удерживал вас в сих мнениях; но причиною вражды между вами — помощник твой, граф Сен-Приест: он с завистью смотрел на то, что я более его имел поручений и твоею пользовался дружбою. Начальство Барклая де-Толли, звание его военного министра мне, как чиновнику к нему близкому, давали над Сен-Приестом некоторое первенство и занятиям моим лучший вид: он пользу общую заставил молчать пред собственною, хотел значить более, чем следовало, более, нежели мог, и тем хуже для тебя, что молодому сему, и счастьем и двором избалованному человеку дал ты слишком много свободы!
Потеряв много времени, потеряв время бесценное, 1-я армия из Мощинок пошла тою же дорогою обратно к Рудне. Определённого намерения не было ни искать неприятеля, чтобы с ним сразиться, ни дожидаться его прибытия; довольно было идти вперёд, чтобы князь Багратион мог присоединиться. Едва армия прибыла к селению Гаврики, где стоял авангард генерал-адъютанта Васильчикова, как войска 2-й армии были уже на втором от Смоленска марше и приближались, чтобы занять левое крыло позиции. Один корпус генерал-лейтенанта Раевского, выступя из Смоленска после всех, не мог в тот день пройти более 15 верст, ибо шедшая впереди его 2-я гренадерская дивизия и обозы ему препятствовали. Начальник дивизии, принц Карл Мекленбургский, проспал, забыл отдать приказ о выступлении, и оно последовало тремя часами позже надлежащего. Впоследствии промедление сие было чрезвычайно полезно, ибо вскоре корпусу генерал-лейтенанта Раевского предстояло другое назначение, совсем в противную сторону, и он потому только туда успел, что не мог ещё много отдалиться.
Почти вместе с прибытием армии к селению Гаврики, атаман Платов, сделав чрезвычайный марш от Холма до Иньково, собрался у оного со всеми силами, вышел навстречу авангарду генерал-адъютанта Васильчикова, открыл в тот же день Рудню и уже в ней не застал неприятеля: он оставил её за полторы сутки, и передовые посты авангарда о том ничего не знали.[16] Атаман Платов, уведомясь от жителей, что неприятель в селении Расасне, перешёл на левый берег Днепра и послал туда партии, которые настигли последние войска; другая партия, спустясь по правому берегу реки Березины, по следам неприятеля, его уже не застала. Остановясь, до приказания, в Рудне, Платов донёс обо всём главнокомандующему.
В сие самое время князь Багратион получил рапорт генерал-майора Неверовского, что 3-го числа июля неприятель, в больших силах, жестоко напал на него в Красном, после упорной защиты, вытеснил из города, стремительно преследовал, и что он, вступить в должность дежурного генерала, которую он оставил за болезнью и не принимал по упрямству. Особенная, сродная ему наклонность к порядку, необыкновенная деятельность, знание нового порядка дел, при введении коего он находился, то, что он и сам способствовал образованию дежурства, заставляли меня искать его; сближение же его со мною, хотя ни я привлекателен, ни он привязчив не были, позволяло мне надеяться, что он собственно мне в просьбе не откажет. Помню, что раз упрекал я ему равнодушием к беспорядкам, нечувствительностью к общей пользе: ничем я его не тронул; но снискал его дружбу, и он согласился со мной.
Преупрямейшее ты существо, Кикин, которого впоследствии я любил, как брата, которого почитаю за честность правил и прекрасное свойство души! Поздно начал ты смеяться над моим обращением, поздно странным нашёл употребляемый мною способ обхождения, столько по наружности одинаковый, столько разнообразный по действию: он и над тобой самим имел действие. Ты не приметил, что впечатление, которое он производит, зависит от разной степени чувств, и если могут мне доказать, что и ты и Ставраков одинаково понимаете вещи, то соглашусь, что любезный друг, старый товарищ и почтенный сослуживец — слова, одинаково принимаемые всеми, одинаковую цену в чувствах каждого имеющие. Чем сблизил я тебя с собою? обыкновенным умом не привлекают. Конечно не очаровал и приятностью; взгляни мне в рожу: или после собственной твоей кажусь я ещё хорошим? Итак, успел я моим обращением, обыкновенными моими средствами, и Кикин — мне брат, а Ставраков — сослуживец.
Прощай,Ставраков, любезный сослуживец, несчастный дежурный генерал, комендант несравненный! Уже не входишь ты ко мне с представлениями и не требуешь разрешения, накладывать ли на подводы тех раненых, кои идти не могут. Уже не вижу тебя углублённого в размышление, сколько наряжать людей на похороны умирающим чиновникам, и в сомнении бегущего ко мне за разрешением. Прощай, но приими благодарение моё за упражнение деятельности моей, за удержание меня в трудах беспрерывных! Ты прервал связь мою с леностью; ты утвердил в неутомимости, и благодаря тебе, я и твою отправлял должность.
О леность, всегда мною чтимая! Приими меня, возвращающегося к тебе: клянусь вечным постоянством. Распростри нежные объятия твои, и я почию в них сном праздности. Ксенофонт, неси соломы, стели роскошную постель! Адъютанты! Кинин — дежурный генерал! доброй ночи! Корпус генерал-лейтенанта Раевского пришёл в Смоленск тогда, когда отряд генерал-майора Неверовского был уже в семи верстах от оного. Неприятель преследовал, и канонада была не сильная. Генерал-лейтенант Раевский расположил корпус в предместьях города и генерал-майору Неверовскому приказал присоединиться к нему.
Генерал-майор Неверовский был атакован в Красном, где находился только авангард его, под командою генерал-майора Оленина, которому в подкрепление даны были два егерские полка 27-й дивизии бригады флигель-адъютанта полковника Воейкова. Неприятель с превосходными силами напал на Красный, был уже в улицах города, но не раз выгнан. Полки, никогда не видавшие неприятеля, незнакомые с опасностью, дрались отчаянно; но неприятель освежал войска, и наконец надо было уступить возобновлявшимся его усилиям. Авангард оставил Красный и отошёл к отряду, стоявшему в двух верстах по большой к Смоленску дороге. Неприятель, заняв город, продолжал преследование одною уже конницею, которая была весьма сильна, с некоторою частью артиллерии; пехота появилась в недальнем уже расстоянии от города Смоленска.
Генерал-майор Неверовский, отлично храбрый офицер и охотно вызывавшийся на все опасности, не имел однакож способностей и, ещё менее, знания. В продолжение своей службы бывши в деле против неприятеля только в обер-офицерских чинах, теперь употреблён был в таком затруднительном положении, которое, по крайней мере, требовало ловкости и хоть несколько навыка. Тут можно было видеть, что командование разводом, формирование учебных команд, лакирование киверов, особенное искусство в посадке и строчке перевязей, хотя впрочем отличные и весьма полезные достоинства, дающие по службе великие преимущества, однакож должны дать место и другим некоторым знаниям. Кто хоть немного знает французскую конницу, тот поверит, что есть некоторая возможность удержать её шестью тысячами человек пехоты, когда при ней батарейная рота и особливо когда пехота отступает дорогою, в четыре ряда деревьями обсаженною, по местоположению неровному, для кавалерии затруднительному и значительно замедляющему её в манёврах. Генерал-майор Неверовский не все силы свои имел в обороне, и кавалерия неприятельская делала удачные атаки. Имев один харьковский драгунский полк, он подверг его чувствительному урону и один он, без содействия артиллерии, конечно не мог удержать усилий неприятеля; артиллерию же отпустил назад, тогда как, по количеству неприятельской кавалерии, тыл его не мог быть безопасен, и потерял её, не в действии, но в движении бывшую. Таким образом прибежал он к Смоленску, и по счастью под команду генерал-лейтенанта Раевского. Отступление сие во всяком другом войске подвергло бы генерал-майора Неверовского весьма невыгодному для него исследованию; у нас отнесли его к его чести. А я смею думать, что если бы генерал-майор Неверовский даже в Молдавии был употреблён, если бы турки учили его военному искусству, но если бы подобно многим другим, прославившимся построением каре, он и в сём случае употребил мудрую их тактику, то дело кончил бы с меньшею потерею, а затруднение двигать каре, принудив его к обыкновенному ходу, избавило бы от стыда бегства. И ты, Апушкин, роту свою батарейную не исчислял бы дробями! Многие восхищались благополучным исходом дела и удивлялись, что он не совсем погиб.
4-го числа июля генерал-лейтенант Раевский весь день дрался один с своим корпусом и 27-ю дивизией: 2-я армия прибыла поздно вечером, 1-я армия ночью. Он не только не впустил неприятеля в город, но, заняв предместья, и оными овладеть не допустил. Атаки были часто возобновляемы; сопротивление было упорнейшее. Со стороны неприятеля была возможная предприимчивость; со стороны войск наших — неимоверная храбрость. Я уверен, что не многие из генералов решились бы сделать то, что Раевскому нетрудно показалось исполнить. Перешедши Смоленск и думая придти, в соединение с генерал-майором Неверовским, в Красный, он нашёл его в семи верстах от Смоленска и более бегущего, нежели отступающего: кто бы решился остаться на левом берегу Днепра, когда армии были ещё далеко и ниоткуда нельзя было ожидать помощи? Конечно удобнее было удерживать неприятеля при переправе чрез Днепр, до прибытия армии уступив Смоленск; но много ли таких генералов, которые осмелились бы удерживать неприятеля в предместьях обширных и трудных к защите, а не воспользовались по крайней мере стенами города к обороне? Раевский предпринял и успел. Не знаю, почему предпочёл он защищаться в предместьях, когда это могло обнаруживать его силы и то, что из крепости он не получал свежих, и атаки неприятеля могли делаться более решительными. Не имея довольно артиллерии, он не мог также занять бастионы крепости на случай отступления своего в оную и сверх того, если бы неприятель потеснил его, то крепость столь мало имела ворот и те находились на малом одни от других расстоянии, что не было никакой возможности войти в порядке и с скоростью. Мне кажется, что с начала самого надлежало защищаться в крепости, хотя впрочем и в сём случае отступление подвержено было немалым затруднениям так как к Днепру был один только съезд из целого города, продолжительный и крутой, один чрез Днепр мост, который неприятель, приблизясь к левому флангу крепости, мог повреждать пушечными выстрелами[17]. Раевского покровительствовало счастье: неприятель не со всеми ещё прибыл силами, хотя с гораздо превосходнейшими, и, по-видимому, не довольно хорошо знал окрестные места и положение города. Если бы, не употребляя бесплодных атак по большой от Красного дороге, против Молоховских ворот, сделал неприятель некоторые усилия на левый фланг крепости, прилегавший к Днепру, и, взяв продолжение стены, к реке обращённой, устроил сильные против моста батареи, Раевский нашёлся бы в затруднении действовать в сей стороне главнейшими своими силами, ибо теснота улиц препятствовала бы полкам свободно обращаться и войска были бы подвержены ужаснейшему истреблению со стороны артиллерии. Неприятель, по незнанию, сим не воспользовался, и дело продолжалось до самой ночи. Он не только не овладел ни одною частью предместий, не выиграл ни одного шага места, но и сменившие на другой день генерал-лейтенанта Раевского войска генерала Дохтурова долгое время в том же положении удерживались, не допуская неприятеля к стенам города. Корпус генерал-лейтенанта Раевского присоединился к армии; 27-я дивизия осталась на 5-е число при войсках генерала Дохтурова.
Счастье, что для защиты города выбор пал на генерал-лейтенанта Раевского: прочие господа корпусные 2-й армии командиры того бы не исполнили. Генерал-лейтенант князь Горчаков не наследовал воинских добродетелей от дяди своего, Суворова: одной храбрости недостаточно в подобных случаях.
5-го числа 2-я армия перешла на московскую дорогу. 1-я армия осталась против города, на дороге к Поречью, и сообщение между армиями удерживали небольшие посты кавалерии. Авангард 2-й армии расположен был недалеко от города. Генерал Дохтуров вступил в сражение, и до десяти часов утра предместья города были в руках наших: неприятель, не один раз врывавшийся в улицы, захватывал дома, но был выгоняем. С десяти часов, умноженные неприятеля силы и атаки его, принявшие вид более решительный, заставили уступить предместья. Генерал-лейтенант Коновницын с 3-ю дивизией вошёл в город на подкрепление и занял правый оного фланг. Ближайшие дома в прилегающем к Днепру форштате принадлежали ещё нам, и стрелки наши ещё были вне окружающих город стен. Вступившие в город войска частью расположились по стенам, под защитою зубцов, частью у прикрытия батарей; из них же составлены были и резервы. Артиллерия, в большом количестве, заняла бастионы, при стенах находящиеся. Тотчас неприятель устроил свои батареи; со всех сторон загорелся ужасный пушечный и ружейный огонь, и во многих местах города начались пожары. Неприятель, обняв весь город войсками, осмотрел положение места. Огромные силы его дали ему средство в одно время атаковать и форштат правого фланга; но 3-я дивизия, под командою храброго генерал-лейтенанта Коновницына, опрокинула его. Отряд генерал-майора Оленина, удачно расположенный, немало способствовал отражению; егерская бригада полковника Потёмкина действовала также отлично.
По удобности места, неприятель главнейшими силами налёг на левое крыло, был не раз у самых ворот крепости[18], и от одного мгновения зависела участь города; но неустрашимость генерал-майора Неверовского, присутствие генерал-майора графа Кутайсова, управлявшего действием артиллерии, и сей последней отличное искусство всегда торжествовали над усилиями неприятеля. Батарея подполковника Нилуса, устроенная на правом берегу Днепра, против атак неприятеля на левый фланг крепости, действием своим замедляла успехи оных. Постоянное стремление неприятеля на один пункт, удвоенное или ещё большее количество артиллерии, обнаружа его намерение, побудили послать в подкрепление левого крыла дивизию, под предводительством принца Евгения Виртембергского. Едва молодой сей начальник, отличною храбростью украшенный, получил приказание войти в город, как полетели полки его, привязанностью к нему исполненные. Сражение продолжалось с жестокостью. Урон наш был чувствительный; но стены, нас ограждавшие, укрывая от действия артиллерии, сделали его ничтожным в сравнении с потерею неприятеля, которая была ужасна. В этот раз Наполеон не пощадил поляков, и они, рабственно прихотям его служившие, понесли на себе почти всю потерю. За час до вечера неприятель подошёл весьма близко к стенам, и стрелки наши должны были войти в город. Часть предместья, лежащая по Днепру с левой стороны, была во власти неприятеля: мост был осыпаем ядрами приблизившихся неприятельских батарей; город во многих местах объят пламенем. Движению войск наших предстояли препятствия, и перемещение артиллерии было небезопасно.
С начала сего дня сильная часть войск неприятельских пошла вверх по левому берегу Днепра. 2-я армия отправилась по московской дороге для наблюдения за движением сим и чтобы обеспечить переправу чрез Днепр, в 10 верстах от Смоленска бывшую; авангард оной, под командою генерал-лейтенанта князя Горчакова, остался на большой дороге, в 6 верстах от города. Войска донские сей армии большею частью перешли за Днепр и из глаз не выпускали неприятеля. Движение сие французских войск причинило справедливое беспокойство; но они, отошедши 12 верст по еленской дороге, возвратились к городу обратно, а потому и 2-я армия поблизости расположилась на ночлег.
Князь Багратион склонял главнокомандующего непременно на следующий день защищать город и атаковать неприятеля, предлагая с своею армией переправиться на левый берег, но с тем, чтобы и главнокомандующий, с своей стороны, сделал то же.
Главнокомандующий при мне спросил полковника Толя его мнение об этом, и тот отвечал, что надобно атаковать неприятеля двумя колоннами из города. Я возразил против сего предложения и удивился, как Толь, с его понятиями, мог иметь столь неосновательные мысли и ещё в случае столь важном. Как предложить атаковать из города, когда, как я выше сказал, в нём весьма мало ворот, и ворота, заметить должно, не прямые, но с поворотами? Какое продолжительное потребовалось бы время, чтобы и небольшое число войск могло пройти в такие ворота, да и как было развернуть войска под огнём артиллерии, к самым почти стенам города придвинутой, дабы дать место второй линии и резервам, и когда приспеть могла бы сопровождающая атаки артиллерия? Как было собрать войска в улицах города, в котором не осталось дома не разрушенного артиллерией, и требовать от них порядка и устройства? К возражению моему я присоединил и случай отступления, при котором все упомянутые мною неудобства возрасти должны были ещё в большей степени. Главнокомандующий согласился с моим замечанием. Я представил, что если уж необходимо атаковать неприятеля, то следует переправиться на ту сторону Днепра, мимо города и с правой его стороны, ибо весь форштат принадлежал ещё нам и усиля оборону, можно было удержать его за собою. Устроенные чрез Днепр мосты могли бы быть сильно защищены батареями правого фланга крепости. Неприятель, не имев намерения делать решительных с правого фланга атак, имел одну только небольшую на высоте батарею, и доступ к ней был весьма удобен, ибо в ту сторону далеко простирались сады. В случае отступления, были бы близко каменные церкви и большие монастыри с оградами, и они могли бы задержать успех неприятеля. 2-я армия никак не должна была переправляться выше и атаковать правое неприятеля крыло, как то предполагал князь Багратион, ибо неприятель или воспрепятствовал бы её переправе, поблизости оной, а если бы переправилась она далее, то, по расстоянию её от 1-й армии, мог и совершенно её уничтожить. Трудно было бы в таком случае удержать согласие в действиях, сохранить возможность взаимного подкрепления, так как единственное сообщение было бы через город, само по себе величайшей подверженное медленности, и ему, сверх того, мог препятствовать неприятель, который, с весьма малыми силами, мог не выпускать из города наши войска, тогда как свои имел возможность сосредоточивать беспрепятственно и по произволу. Возражая таким образом против неосновательных мнений князя Багратиона и полковника Толя, я, в свою очередь, поступил так же неблагоразумно, поддержав предложение господ корпусных командиров, которые чрез генерал-майора графа Кутайсова представляли главнокомандующему, чтобы ещё один день защищать Смоленск. Его необходимо было защищать в одном только случае, — если бы положено было атаковать неприятеля непременно; если же главнокомандующий с первого дня не имел сего намерения, то и защищать его не следовало, ибо даже и удерживать за собою было бесполезно.
Нельзя не отнести в погрешность неприятелю, что он возвратил посланные по еленской дороге войска: они понудили бы нас оставить город, ибо превосходство сил столько велико было, что сопротивление одной 2-й армии нашлось бы недостаточным. Наполеон искал случая вступить в сражение, ибо дальний путь и быстрое движение чрезвычайно изнуряли его войско, которое от времени ослабевало ощутительно, и только в этом одном надлежит искать причины бесполезных его при Смоленске усилий.
Главнокомандующий приказал ночью оставить город и войскам, перейдя на правый берег, истребить мост. Долго вечером продолжавшееся сражение не допустило войска рано оставить город, и последние полки вышли уже пред рассветом и беспрепятственно. За ними вскоре неприятель занял город.
6-го числа несколько егерских полков расположились в предместьи, на правом берегу Днепра, и у защиты переправы; резервы и артиллерии небольшая часть стали на горе; батарея подполковника Нилуса осталась в прежнем месте. По неосторожности сообщившийся от моста огонь произвёл пожар в домах, и занимавшие их егеря наши должны были выдти из оных. Неприятель, воспользовавшись сим случаем, тотчас, под прикрытием своих батарей, переправился в брод у самого моста, занял поспешно предместье и мгновенно показался на горе, у самой батареи, которая, не ожидая его, не оказала сопротивления. Но генерал-лейтенант Коновницын с батальоном ударил на неприятеля в штыки и опрокинул его; устроившиеся в порядок егеря преследовали неприятеля до самой реки, и многие из бежавших в замешательстве чрез реку потонули. Весь день продолжалась сильная канонада и перестрелка; сгоревшие около реки дома открыли егерей наших, для возбранения перехода расположенных, и невозможно было собрать малого числа их без того, чтобы тотчас не были они осыпаемы картечью. Неприятель во весь день испытывал кавалерией броды во многих местах, но ничего не предпринял важного. В армии его не примечено движения; только небольшое число войск приблизилось к реке. Потеря наша в егерях, по маловажности дела, была весьма чувствительна. Армия весь день пробыла в боевом порядке: можно было ожидать, что неприятель, имея переправу чрез Днепр, что-нибудь предпримет, что для нас, по месту, которое занимала армия, сравнительно с количеством войск чрезмерно пространному, было бы невыгодно. Я приказал вынести из города образ Смоленской Богоматери, укрывая его от бесчинств, делаемых неприятелем со святынею. Приняв его, отслужил молебен и с радостью видел, что на солдат это произвело хорошее действие.
6-го числа сделано распоряжение об отступлении. Того же числа армия князя Багратиона пошла к селению Пнева-Слобода, дабы переправиться за Днепр благовременно. Авангард её, в команде генерал-лейтенанта князя Горчакова, остался на шестой от города версте и не прежде должен был отойти, как по смене его войсками от первой армии, ибо он закрывал дорогу, на которую одна из колонн армии должна была выдти. Генерал-майору Тучкову (Павлу Алексеевичу) препоручено было занять его место. Трудные пути движение его отряда замедлили, и он, вышедши на большую дорогу, не нашел уже князя Горчакова, отправившегося в соединение со 2-ю армией, которая и ни малейшей в нём нужды не имела. Князь Горчаков, сняв все войска, содержавшие сообщение между ним и 1-ю армией, открыл неприятелю путь, а об удалении своём никого не уведомил. Князь Багратион дал ему повеление отступить перед светом, чтобы не утомлять людей ночным переходом, но в таком только случае, если бы с вечера успел его сменить генерал-майор Тучков: князь Горчаков сумел то понять иначе и уразумел одно — отойти перед светом. Всякий другой не мог бы не видеть, что если неприятель захватит то место, где с большою дорогою соединяется та, по которой идут войска 1-й армии, то нет им другого пути даже в обратный, неизбежно надо будет пробиваться. Сие обстоятельство довольно сильно, чтобы удержать на месте, даже если бы и повеление было противное, ибо начальнику авангарда была известна и диспозиция и марш 1-й армии, а к тому же и неприятель не мыслил его беспокоить.
Соединение дорог было на 13-й версте от города, и князь Горчаков, расположен будучи на 6-й от оного, казалось, закрывал его собою. Главнокомандующий, в полной уверенности, что движение его закрыто совершенно отрядом генерал-майора Тучкова, которого, конечно, дождался генерал-лейтенант князь Горчаков, приказал некоторым войскам отступать в 8 часов вечера; тем же, кои были на виду у неприятеля, тогда, когда начнёт темнеть. Генерал-адъютант барон Корф должен был, сняв до свету все посты, отступить от города с арьергардом.
Итак, оставили мы тебя, Смоленск! Судьба препятствовала нам защищать тебя долее. Привлекли мы на тебя все роды бедствий, наполнили отчаянием и страхом, превратили в жилище ужаса и смерти. Собственными руками ускоряли мы твоё разрушение, разносили пожиравший тебя пламень, и ты, озаря нас сиянием снедавших тебя пожаров, казалось, упрекал нас твоим бедствием и в стыд нам расточал мрак, скрывавший наше отступление!
Разрушение Смоленска познакомило меня с совсем новым для меня чувством, которого войны, вне пределов отечества выносимые, не сообщают. Не видал я опустошения земли собственной, не видал пылающих городов своего отечества. В первый раз в жизни коснулся ушей моих стон соотчичей, в первый раскрылись глаза мои на ужас бедственного их состояния и, конечно, на всю жизнь останутся в сердце воспоминания. Незнакомо было мне сие чувство: судьба и оному научила.
По занятии неприятелем Смоленска, приказано было бросать в город бомбы, и французы немалый потерпели урон.
Началось седьмое число, происшествиями достопамятное. Главнокомандующий, поехавши в полночь от Смоленска, полагал, что войска, отступившие с вечера, прошли уже большое расстояние, но весьма был удивлён, найдя в лагере весь корпус генерал-лейтенанта Багговута. Трудный путь, худые переправы, ночь необычайно тёмная, всё это останавливало на каждом шагу движение артиллерии, и войска едва подвигались вперёд.
Уже оставалось ночи весьма короткое время, и до рассвета почти невозможно было удалиться из виду неприятельских армий. Почувствовал главнокомандующий неприятность нашего положения и понял, как опасно было бы в подобном случае, если бы стали нас преследовать французы, в чём, впрочем, и сомневаться нельзя было. Он приказал мне ехать и всеми средствами ускорить движение войск, употребил даже просьбы, чтобы я старался о том сколько возможно[19]. Отъезжая, я пожелал главнокомандующему, чтобы в сей день ничего с нами не случилось; но оба мы не были в том уверены. Проехав не более трёх вёрст и прогоняя вперёд артиллерию, я нашёл среди пехотной колонны два эскадрона сумского гусарского полка, начальник коих донёс мне, что он, находясь на посту, в расстоянии не более двухсот шагов, был прогнан неприятелем, занявшим его место; причём ранено у него два гусара. От него же узнал я, что вместе с ним на посту были егеря от авангарда князя Горчакова, которые отошли, прежде нежели отряд генерал-майора Тучкова занял их место, но что тогда неприятель ещё не появлялся! Поправить дело было невозможно, ибо ни положение неприятеля, ни силы его, по темноте, не были известны; оставалось только желать, чтобы войска беспрепятственно успели пройти сие место, где между прочим переправа около мельницы довольно была затруднительна. Я известил главнокомандующего о сём обстоятельстве и поспешил далее. Строгость, угрозы и шум моих адъютантов прогоняли артиллерию, что только и нужно было, ибо войска могли идти скоро. Начинало рассветать, и войска, сделав около десяти вёрст, вдруг остановились: шедший в голове с 1-м кавалерийским корпусом генерал-адъютант Уваров расположился фуражировать в деревне и стал вьючить на лошадей сено. Если бы Уваров и был для армии человеком необходимым, то в сию минуту он, конечно, был ей в тягость. Как начальник главного штаба, имеющий власть приказывать именем главнокомандующего, пишу к Уварову записку и… не пишу комплиментов; корпусу назначаю, не дожидаясь пехоты, идти занять то место, где просёлочная дорога, по коей мы шли, соединялась с почтовою. Вскоре были услышаны пушечные выстрелы, сначала изредка, а спустя немного времени, гораздо чаще. Я приказал пехоте идти как можно поспешнее. Начальствовавший всею колонною генерал-лейтенант Тучков (Николай Алексеевич) оставался спокойно ночевать в деревне и невозможно было найти его; но я, увидевшись с генерал-лейтенантом Коновницыным и переговоря с ним, был уверен, что сей в трудах неутомимый человек всё исполнит наилучшим образом. Посылаю к главнокомандующему адъютанта и прошу уведомить меня, что происходит в арьергарде; пишу к нему записку, что если против него канонада, то нет ничего опасного и если даже может быть потеря, то не будет последствий, но что если действует отряд генерал-майора Тучкова, то нам легко может быть отрезана большая дорога, что тогда мы атакованы на марше и будет даже трудно соединиться с другою колонною армии, которая шла прямо на переправу чрез Днепр, у Пневой-Слободы. Для ускорения движения, я приказал посадить людей на орудия и идти рысью. Вскоре получаю известие от главнокомандующего, что арьергард сильно преследуем неприятелем, который, по занятии предместья на правом берегу, захватил высоты, мимо коих проходила колонна[20], и движением сим отрезал арьергард так, что часть кавалерии оного должна была проскакивать под выстрелами: что, для подкрепления арьергарда, главнокомандующий возвратил весь 2-й корпус генерал-лейтенанта Багговута и тот, вытеснив неприятеля из занятого им места, открыл арьергарду путь к отступлению, но что однако сражение продолжается весьма сильно и требует личного главнокомандующего присутствия. Между тем генерал-адъютант Уваров вышел с кавалерийским корпусом на почтовую дорогу; за ним вслед выступили 1-я гренадерская и 3-я пехотная дивизии. На самом соединении дорог находился елисаветградский гусарский полк, принадлежавший к отряду генерал-майора Тучкова; самый же отряд предполагали в 7 верстах впереди, к городу, на том месте, где был авангард 2-й армии генерал-лейтенанта князя Горчакова. Командир полка донёс, что сам генерал-майор Тучков не более одной версты впереди, и от него мы узнали, что генерал-лейтенант князь Горчаков, не дождавшись его, отошёл с авангардом к 2-й армии, снял вообще все посты, оставил только три донских полка, в команде генерал-майора Карпова, но и им также приказал следовать к армии. Я остановил сии полки, с тем, чтобы они сколько можно удерживали неприятеля; который имел с ними весьма слабую перестрелку и вперёд не подавался. Генерал-майор Тучков мог подвинуться ещё на две почти версты, но далее расположен был неприятель в силах. Генерал-лейтенанту Тучкову 1-му я предложил подкрепить отряд этот гренадерскими лейб и графа Аракчеева полками, под командою полковника Желтухина 2-го, и полуротою батарейной артиллерии. Все прочие войска отошли на ночлег на 6 вёрст далее, к стороне Дорогобужа.
Было десять часов утра. Со стороны Смоленска всё оставалось довольно спокойно; но ещё слишком рано было, чтобы до конца дня могли мы надеяться на продолжение сего спокойствия, и слишком близко позади находилось соединение обеих дорог; ещё не прибыл 4-й корпус генерал-лейтенанта гр. Остермана, много артиллерии разбросано было по дороге; 2-й корпус был далеко и арьергард, коему он служил подкреплением, задерживал его движение. В двух верстах позади соединения дорог была весьма выгодная позиция, фронт которой, возвышаясь над окрестными местами, прикрывался чрезвычайно болотистою речкою; но позиции этой нельзя было занять, ибо дорогу надлежало уступить неприятелю. Итак необходимость заставляла расположиться в месте самом невыгодном. Правый фланг позиции нашей простирался по холму, удержать который было существенною для нас важностью, ибо холм закрывал сходившиеся позади, у подошвы его, дороги и не имея его, нельзя было бы ни отступить, ниже́ усилить какую-либо часть войск всей боевой диспозиции, так как по всей линии только с одного этого фланга и можно было проходить войскам. Центр позиции был покрыт частым кустарником на низком и частью болотистом месте. К левому крылу, несколько вперёд, выдавался лес, густой, но не обширный; на оконечности оного лежало пространное поле, для действий конницы удобное, и назад склонялось к ручью весьма тинистому. Поле сие необходимо было занять и следовало даже отделить на то значительную часть артиллерии, ибо неприятель, устроив на нём свои батареи, охватывал бы тыл всех прочих частей линии нашей и вместе с тем дорогу, которая вела к ним.
Генерал-майор Тучков дал знать, что усмотрено увеличение неприятельских сил, и препроводил двух захваченных виртембергских гусар, которые объявили, что 16 полков неприятельской кавалерии ожидают прибытия пехоты в большом количестве и тогда намерены сделать на нас нападение. Генерал-майор Карпов уведомил, что разъезды его открыли переправу французской армии на правый берег Днепра по нескольким наведённым мостам. Я предложил генерал-лейтенанту Тучкову 1-му возвратить войска, отошедшие на ночлег, а о полученных известиях донёс главнокомандующему, который прислал мне приказание вступить в сражение, уведомляя, что сам он прибудет, как только устроит дела арьергарда. Обстоятельства сражения видны из нижеследующей реляции, которую я подал главнокомандующему от 22 Сентября, за № 501, и которую он приказал мне прямо от себя представить его светлости фельдмаршалу князю Кутузову. Важные же происшествия, которые сопровождали сие сражение, затруднительное положение, из коего с успехом вышли войска наши, и особенная доверенность, возложенная на меня в сей день главнокомандующим, дают мне право с приятностью распространиться о таком деле, в котором главнокомандующий бо́льшую часть успеха обратил собственно на мой счёт.
«По трёхсуточном защищении города Смоленска, определено было отступление армии. 2-я армия прикрывала переправу чрез Днепр, большими неприятеля силами угрожаемую; авангард её был в 6 верстах от Смоленска, на московской дороге. 1-я армия следовала двумя колоннами: одна, под командою генерала Дохтурова, из 5-го и 6-го корпусов и арьергарда генерал от кавалерии Платова, следовала дорогою, от неприятеля отклонившеюся и безопасною; 2-й, 3-й и 4-й корпуса и арьергард генерал-адъютанта барона Корфа должны были сделать фланговой марш для достижения большой московской дороги, путями трудными и гористыми, ход их замедлявшими. В продолжение сего авангард 2-й армии отошёл, и заблаговременно на смену его посланный отряд генерал-майора Тучкова 3-го, из 20-го и 21-го егерских, ревельского пехотного и гусарского елисаветградского полков, встретил неприятеля уже на одиннадцатой версте от города.
арьергард генерал-адъютанта барона Корфа в близком от Смоленска расстоянии был атакован большими неприятеля силами. Ваше Высокопревосходительство, свидетель сего упорного сражения, должны были ввести в дело 2-й корпус генерал-лейтенанта Багговута. Прочие корпуса продолжали путь свой. Я получил повеление Вашего Высокопревосходительства ускорить их движение. Важность обстоятельств сего требовала: надобно было захватить соединение дорог, но невозможно было употребить довольно поспешности. Соединение было близко от Смоленска; отряд генерал-майора Тучкова 3-го был слаб в сравнении с неприятелем. Именем Вашего Высокопревосходительства приказал я 1-му кавалерийскому корпусу генерал-адъютанта Уварова поспешно занять соединение дорог, что было исполнено без замедления; 3-й корпус генерал-лейтенанта Тучкова 1-го, горевший желанием встретить неприятеля, пришёл по свежим следам кавалерии. Генерал-майору Пассеку поручил я проводить артиллерию рысью. 4-й корпус генерал-лейтенанта графа Остермана-Толстого пришёл, мало времени спустя. Отряд генерал-майора Тучкова 3-го я нашёл только в двух верстах от соединения дорог; часть пехоты приказал подвинуть вперёд и подкрепил отряд бригадою полковника Желтухина, из лейб-гренадерского и графа Аракчеева полков, и шестью батарейными орудиями. Передовые посты были в перестрелке; но неприятель был слаб; 3-й и 4-й корпуса отошли на назначенный им ночлег, в шести верстах расстояния. В два часа пополудни усилился огонь на передовых постах, и два дезертира объявили, что неприятель, в числе двенадцати полков пехоты и кавалерии, готов сделать нападение, как только большие силы, переправлявшиеся с левого берега Днепра, к ним присоединятся. Командующий передовыми постами, войска донского генерал-майор Карпов, дал известие, что неприятель в больших силах переходит реку. Я известил о сём генерал-лейтенанта Тучкова и 3-му корпусу приказал придти поспешнее. Передовые посты уступили силам неприятеля, и к пятому часу должен был приблизиться уже и 4-й корпус. Обо всём этом я донёс Вашему Высокопревосходительству и Вам угодно было приказать мне расположить войско в боевое устроение, в ожидании прибытия Вашего из арьергарда.
Вскоре началось дело во всей силе. Неприятель употребил все усилия по большой почтовой дороге; но выгодное положение наше и не приспевшая ещё неприятельская артиллерия дали нам возможность удержаться. Неприятель умножил стрелков на левом фланге отряда генерал-майора Тучкова 3-го, но употреблённый по распоряжению последнего 20-й егерский полк, с генерал-майором князем Шаховским, удержал неприятеля и дал время приспеть и утвердиться 3-й дивизии полкам: черниговскому, муромскому и селенгинскому.
Вскоре прибыла неприятельская артиллерия, и канонада с обеих сторон усилилась чрезвычайно. Ваше Высокопревосходительство изволили прибыть к сражавшимся войскам. Появилась неприятельская кавалерия и как туча возлегла на правом крыле своём. Всю бывшую при корпусах кавалерию, кроме 1-го корпуса, по необходимости надо было употребить на левом нашем крыле. Силы неприятель имел превосходные, местоположение было в его пользу: позади нашей кавалерии находился болотистый ручей, и для артиллерии была трудная переправа. Но бригада, под командою генерал-майора князя Гурияла, быстро вытеснивши неприятельскую пехоту из леса, к которому прилегала её кавалерия, сделала атаки последней нерешительными, робкими; перновский же полк, с генерал-майором Чоглоковым, выстроенный в колонны среди самого неприятеля, подкрепляя нашу кавалерию, удвоял её силу; 24 орудия сделали её непреодолимою. По силам неприятельской кавалерии, казалось, надлежало быть всего одной атаке, и вместе с нею левое крыло наше должно было подлежать истреблению; по храбрости же войск наших, каждая атака была обращаема в бегство, как с потерею, так и со стыдом для неприятеля. Кавалерией и казаками приказал я командовать генерал-адъютанту графу Орлову-Денисову. Атаки и отражения с обеих сторон продолжались довольно долго.
В сие время прибыла 17-я дивизия генерал-лейтенанта Олсуфьева, и полки, утомлённые в деле с арьергардом генерал-адъютанта барона Корфа, употреблены были в подкрепление правого крыла, как пункта, от главных неприятеля атак удалённого.
В центре усилились батареи неприятельские; но противостоявшие неустрашимо 3-й дивизии полки: черниговский, муромский и селенгинский, удержа место, отразили неприятеля. Бросясь на большую дорогу, неприятель привёл в замешательство часть войск, которые прикрывали оную; в должности дежурного генерала флигель-адъютант полковник Кикин, адъютант мой лейб-гвардии конной артиллерии поручик Граббе и состоявший при мне штаб-ротмистр Деюнкер, адъютант генерала Милорадовича, собрав рассеянных людей, бросились с барабанным боем в штыки и в короткое время очистили дорогу, восстановя тем связь между частями войск. Не успевший в намерении неприятель отклонил атаку и последние усилия свои устремил на правое крыло наше. Батарея наша, из четырёх орудий, была сбита, и я, не вверяя утомлённым полкам 17-й дивизии восстановление прервавшегося порядка, в присутствии Вашего Высокопревосходительства сам повёл на батарею неприятельскую лейб-гвардии гренадерский полк. Полковник Желтухин, действуя с отличною храбростью, опрокидывал всё, что ни встречалось ему на пути. Я достигал уже батарей, но сильный картечный огонь, пресекши храброму полку путь, привёл его в расстройство. Атаки неприятеля однакож прекратились; полк занял прежнее своё место, и с обеих сторон загорелся сильный ружейный огонь. На помощь пришёл екатеринославский гренадерский полк; участвовали и полки 17-й дивизии, но более стрелками. Генерал-майор Тучков 3-й, опрокинувший сильную неприятельскую колонну и увлечённый успехом, с наступлением почти ночи взят в плен. Генерал-лейтенант Коновницын, невзирая на сильный повсюду неприятельский огонь, далеко оттеснил неприятеля на всех пунктах правого крыла и удержал за нами как место сражения, так и то, которое находилось далее. Он же учредил посты, отпустил артиллерию, в совершеннейшем порядке снял войска с позиции, и армия, беспрепятственно отступив к Дорогобужу, соединилась со 2-ю армией.
Списки об отличившихся чиновниках, господами начальниками на имя Вашего Высокопревосходительства препровождённые, имею честь представить, с моей стороны доверенность Вашего Высокопревосходительства стараясь заслужить справедливостью моего донесения.»
В продолжении дела, не надеясь на счастливое окончание оного, послал я записку к великому князю, уведомляя, что нужно ускорить, по возможности, приближением к Днепру и перейти оный поспешнее, дабы переправу оставить для нас свободною, ибо ожидать надлежало, что неприятель будет нас преследовать стремительно.
8-го числа арьергардом командовал генерал-адъютант граф Строгонов; в состав онаго поступили: 1-й кавалерийский корпус и три гренадерские полка—павловский, санкт-петербургский и таврический. Неприятель, судя по силам, в сражении им употреблённым и беспрерывно возобновлявшимся, по кратковременности сражения, имел потерю чрезвычайную, как известно было из показаний пленных офицеров, и на другой день ограничился одним наблюдением за арьергардом. Я оставался в арьергарде бо́льшую часть дня и был в постоянном страхе, боясь за слабость его и сомневаясь в искусстве начальника.
Из арьергарда возвратясь к армии уже поздно, я был удивлён, найдя её ещё не сделавшею переправы, так как переправу занимал генерал Дохтуров, опоздав к ней с своею колонною. Какое счастье, что неприятель, преследуя нас, не пришёл к переправе в одно время с нами, чему, по положению места, трудно было бы воспрепятствовать и что конечно стоило бы больших весьма потерь!
На другой день рано армия перешла за Днепр. арьергард составился из значительного числа егерских полков и кавалерии, под командою генерал-майора барона Розена, но в полном распоряжении атамана Платова, которому приказано было оставаться у самой переправы и сколько можно долее, дабы дать время усталым людям собраться к армии. Приказано было также отрядить сильные партии вверх по Днепру, дабы не мог неприятель беспокоить отправленные из Смоленска обозы и транспорты, шедшие чрез Духовщину и Дорогобуж. Все прочие тяжести и все раненые были отправлены из Духовищины в Вязьму и находились уже вне опасности.
9-го числа вся 1-я армия прибыла к селению Усвятье. Днём прежде, 2-я армия расположилась неподалеку от Дорогобужа.
10-го числа был войскам роздых, ибо арьергард был ещё далеко и между тем избиралась для обеих армий позиция. Главнокомандующий, великий князь и князь Багратион, сопровождаемые всеми корпусными командирами и многими из генералов, осматривали позицию, выбранную для армии полковником Толем. Главнокомандующий заметил, что бывшее на правом фланге возвышение приходилось против продолжения первой линии и что надлежало устранить такое неудобство. Полковник Толь отвечал, что возвышение можно занять редутом. Когда же на это было возражено, что озеро, лежавшее между возвышением и оконечностью линии, препятствуя подкреплять редут войсками и способствовать ему батареями, расположенными гораздо ниже, по необходимости заставляло делать редут весьма сильным и бесполезно отделять для сего войска, которые могли остаться только свидетелями сражения, без участия в нём, а будучи вытеснены, не всегда имели безопасное отступление, — полковник Толь отвечал утвердительно, что лучшей позиции быть не может и что он не понимает, чего от него требуют. Князь Багратион напомнил ему, что он ответствует начальнику и сверх того в присутствии брата государя, где дерзость весьма неуместна. Смирилась дерзость, и положено было переменить позицию; а как поблизости не находилось лучшей, то решили расположиться близ Дорогобужа, ибо кроме того и левый фланг позиции представлял свои невыгоды.
Так как было уже довольно поздно, то войска перешли к Дорогобужу на другой день; полковнику Толю приказано было расположить их подле города. Между тем пехота арьергарда пришла к селу Усвятье и заняла оное. Передовые посты были уже недалеко и неприятель теснил их. Отряд генерал-адъютанта Васильчикова, оставшийся на левом фланге прежней позиции, вступил в дело, и корпус генерал-лейтенанта Раевского готов был подкреплять его; но дело кончилось небольшою перестрелкою, и неприятель в этот день ничего не предпринял. арьергард атамана Платова остался в селе Усвятье, а отряд генерал-адъютанта Васильчикова удержал своё место на левом крыле. Атаман Платов, увидевшись со мною, сказывал, что взят в плен польских войск унтер-офицер, который, будучи ординарцем у своего полковника, видел, как два дня сряду приезжал в польский лагерь под Смоленском один из наших драгунских офицеров, рассказывая о числе наших войск и весьма невыгодно отзываясь о наших генералах. Разговорясь с атаманом о других не весьма благонадёжных и совершенно бесполезных людях, осаждавших главную квартиру, мы в разговоре коснулись между прочим и флигель-адъютанта Вольцогена, к которому видна была особенная привязанность главнокомандующего и который особенно был смел на советы ему. Платов нашёл средство разлучить их, именно — поручить Вольцогену обозрение неприятельской армии и брал на себя дать в сём случае провожатых, которые бы показали Вольцогену армию в таком расстоянии, чтобы в другой раз он конечно не видал её более. Столь великодушно доставленная смерть одна могла примирить Вольцогена с теми, с которыми он жил, и надо думать, что одолели нас немцы, если одно сие оставалось средство от них избавляться. Такое же обозрение неприятельской армии и князь Багратион должен был бы возложить на господина Жамбарра, который, находясь при начальнике его штаба, графе Сен-Приесте много участвовал в его распоряжениях; и скольким другим можно было бы изыскать достойных провожатых в подобных назначениях, сколько других могли бы славною сею смертью водвориться в бессмертие! Случилось однако, что главнокомандующий дал господину Жамбарру другое поручение, и атаман Платов долго вотще ожидал его, но неужели судьба навсегда откажет ему в сей справедливости?
Согласен, что многие не найдут меры сии вполне христианскими; а вы, о филантропы, не готовите ли уже казнь предприемлющему таковые? Всегда с наружностью человеколюбия, сострадательности, вы, блюстители прав человека, не изречёте казни преступнику; пагубная снисходительность ваша довольствуется возбуждением в нём раскаяния: но преступление уже сделано, зреют плоды его и яд готов излиться в полной силе. Постоянные в подвигах, вы изыскиваете средства исправить заблуждение виновного: но уже тысячи — жертвы его преступления, а вы, если не хладнокровно смотрите на сие, умствуя о необходимости зла в мире, то всеконечно от других ожидаете усилий к пресечению оного. Вы, ложные истолкователи великодушия, сей Богу уподобляющей добродетели, полагаете его единственно в движениях сердца вашего, страшащегося ошибку. Главнокомандующий и князь Багратион заметили недостатки в распределении войскам места; полковнику Толю сделан жесточайший выговор и другим поручено исправление его ошибки, которая впрочем не имела последствий, ибо и самое намерение ожидать неприятеля вскоре отменили.
1-я армия осталась только до вечера; 2-я тотчас начала выступать и потянулась вверх по левому берегу реки Осьмы, дабы занять дорогу от Ельны, которою мог воспользоваться неприятель, а вместе с тем и для того, чтобы обе армии могли иметь более удобное движение. Князь Багратион имел неосторожность приказать арьергарду своей армии следовать за нею. Командовавший арьергардом генерал-адъютант Васильчиков отступил, оставив однако небольшой отряд конницы, с генерал-майором Панчулидзевым (черниговского драгунского полка), для удержания связи с главным арьергардом атамана Платова и для того, чтобы скрыть отступательное движение войск; генерал же Панчулидзев отошёл и не дал о том знать атаману Платову. Неприятель, заняв оставлённое место на фланге арьергарда, послал небольшой отряд для преследования. Отряд, обманувшись доро́гою и думая ограничиться одним наблюдением за войсками нашими, отнюдь не предполагая, по малочисленности своей, обходить их, нечаянно явился впереди отступавшего генерал-майора Панчулидзева, а сей, не подозревая найти неприятеля на пути отступления, от внезапной сей встречи пришёл в удивление, и обе стороны без выстрела уступили одна другой дорогу.
Во время пребывания армий при Дорогобуже, неприятель, в довольно значительных силах, оставя далеко за собою арьергард наш, прошёл по дороге, называемой старая-смоленская, и, в трёх верстах от Дорогобужа, расположился на левом фланге нашем. Беспечно доверясь арьергарду, армия не знала о столь близком присутствии неприятеля, но и он ничего предпринять не смел, видя многочисленные наши силы. Не менее того случай сей может служить наставлением тому, что всех арьергардов один должен быть начальник, что на нём одном должна лежать вся ответственность, а потому и власть следует ему присвоить соответственную. До сего же времени передовые посты у нас зависят не от одного начальника: смотря по цепи, которую занимают посты, начальников у них много и все они относятся к частным командирам, тогда как всем им следовало бы знать одного арьергардного начальника. При отступлении, когда часто не так нужна необыкновенная скорость в движении, а ещё чаще она и невозможна, когда для удержания усилий неприятеля в состав цепи входят различные роды войск, тогда размножаются и частные начальники цепи; в преследовании же неприятеля, когда казаки впереди и скорость, с каковою они действуют, превосходит всегда скорость прочих войск, тогда передовые посты, состоя из одних казаков, без всякой особенной к тому причины, нередко даже и вопреки порядку, бывают подчинены одному непосредственно начальнику, не завися вовсе от авангарда.
Атаман Платов, при отступлении армии от Дорогобужа, имел горячее с неприятелем дело. Пехота наша, состоявшая из егерей, получила новое право на уважение со стороны неприятеля, а неприятель — новый урок быть осмотрительнее. После многих усилий не успев в намерении и потерпя чувствительный урон, неприятель остановился; арьергард наш удержался в позиции и отступил не прежде, как уже армия довольно отдалилась; затем он прошёл не более двух вёрст за Дорогобуж, а армия была уже в селении Семлево. До сего времени армия не была ещё в таком отдалении, и потому положено было остановиться на два дня, тем более, что утомлённые продолжительным отступлением войска имели нужду в отдохновении. Бежавшие из разных городов и селений жители, сопровождая армию в большом количестве, множеством обозов затрудняли её движение, и надо было дать им время удалиться. В первый день отдохновения атаман Платов прислал занимать лагерь для арьергарда, донося, что неприятель сильно теснит его и он, не имея средств удержать его стремительность, находится всего в 8-ми верстах и ночью прибудет в селение Семлёво. Атаман Платов допустил неприятеля так далеко, потому что во весь день пехота арьергарда не была в деле, и против неприятеля находилось всего двести казаков, при одном есауле; места же были довольно лесисты и нескольких стрелков достаточно было бы, чтобы разогнать казаков и беспрепятственно открыть себе дорогу.
1-я армия должна была оставить Семлёво; 2-я армия, находившаяся всегда на одной высоте с первою, на левом её фланге, также последовала далее, вместо предположенного отдохновения. Атаман Платов не раз уже был замечен в нерадивом исполнении своей должности. Князь Багратион сказывал мне, что он страстно желает быть графом, что, находясь с ним в отступлении из Литвы, он на многое поощрял его только тем, что поставлял на вид возможность получить титул графа; я же причину недеятельной службы Платова видел просто в неспособности его, ибо быть хорошим и смелым начальником казаков — не то, что быть искусным генералом; к тому же и война 1812 года была совсем другого свойства, в сравнении с теми, в которых Платов отличился перед многими другими генералами.
От генерала от инфантерии Милорадовича пришло известие, что он с войсками, сформированными им в городе Калуге в числе 16 тысяч человек большею частью пехоты, спешит соединиться с армией. Войска не шли, но летели на поле славы; молодые воины горели нетерпением сразиться с врагом, перед лицо которого они никогда ещё не являлись; незнание опасности не давало места страху; они стыдились бездействия, когда прочим войскам готовился лавр победы. Пехота генерала Милорадовича шла без ранцев и на подводах, делая не менее 40 вёрст в сутки. Войска сии были весьма нужны для пополнения потерь, понесённых нами в предшествовавших сражениях; в особенности же необходимо было подкрепление для кавалерии, которая беспрестанно находилась в арьергарде и от потери лошадей чрезвычайно уменьшилась.
арьергарду атамана Платова приказано по возможности удерживать неприятеля и пехоте не быть праздною. Корпусу генерал-лейтенанта Багговута, который следовал особенною от Дорогобужа дорогою, на правом фланге армии, предписано строго наблюдать за неприятелем, шедшим в больших силах по следам его[21]. арьергард сего корпуса должен был находиться в тесном сообщении, налево — с передовыми войсками атамана Платова, направо — с полками войска донского генерал-майора Краснова, следовавшими от Духовщины и также преследуемыми особенною частью неприятельских войск. Генерал-майор Краснов был обязан поставить сильный весьма пост при селе Покрове, где пересекались дороги: из Вязьмы в Белый и из Дорогобужа в Сычёвку. Отряд из двух драгунских полков и двух гренадерских батальонов, при 4-х орудиях конной артиллерии, в команде генерал-майора Шевича, должен был, пройдя Вязьму, выдти на дорогу к Духовщине и подкрепить генерал-майора Краснова, дабы тем временем могли пройти Вязьму обозы и тяжести 1-й армии, в которых и небольшая неприятельская партия могла произвесть величайшее замешательство. Отряду генерал-адъютанта барона Винценгероде, весьма легко составленному[22] и коему предоставлено было действовать на фланге неприятеля, с тем, чтобы по возможности угрожать его тылу, приказано, буде неприятель усилится, оставить позицию между Духовщиною и Белым и отступить к Сычёвке, давая о себе известия чрез генерал-майора Краснова. Инженер-генерал-лейтенант Труссон, обеих армий генерал-квартирмейстеры и инженерные офицеры отправлены в Вязьму для изыскания обеим армиям позиции и для укрепления оной. Таким образом, всё принимало вид важного приготовления.
В это время полковник Толь подал мне рапорт, коим просил увольнения его от должности генерал-квартирмейстера 1-й армии, будто потому, что чувствовал себя недовольно способным отправлять оную. Я представил рапорт подлинником главнокомандующему, отзываясь по справедливости, что, быв начальником полковника Толя и свидетелем его трудов, я за всё время доволен как усердием, так и деятельностью его и что прозорливости его принадлежит даже часть успеха, который мы имели над неприятелем в последнем сражении. Главнокомандующий должность полковника Толя не поручил никому другому, и он продолжал отправлять оную.
При отступлении от Смоленска мною сделано распоряжение, чтобы все раненые, в Вязьме находившиеся, были препровождены далее. По настоятельному требованию главного по медицинской части инспектора Виллие, я должен был давать направление раненым и 2-й армии, дабы они не стеснялись бесполезно на одной дороге, и таким образом для раненых 1-й армии была назначена дорога на Волоколамск, а смотря по обстоятельствам, и далее, в Тверь; для 2-й же армии — на Мещовск, Масальск, Калугу и далее, в Рязань. Москве, столице устрашённой и уже трепетавшей, я не должен был давать неприятного зрелища нескольких тысяч страждущих.
Атаман Платов прислал взятого в плен французского полковника главного штаба, которого вице-король итальянский послал к Мюрату в селение Семлёво, зная, что тот имел непременное намерение вытеснить из селения арьергард наш. Полковник сей, только что приехавший из Италии и никогда ещё не видавший русских, первую встречу с ними имел в их лагере, приняв его за бивуак своей армии.
арьергард выдержал весьма в этот день сильное нападение. Пехота наша дралась упорно, и неприятель, понеся большой урон, оставил Семлёво в руках наших; генерал-майор барон Розен много тому способствовал, имев доверенность атамана.
Ииженер-генерал-лейтенант Труссон не мог найти позиции, которая бы закрывала город Вязьму: неприятель, имея силы превосходные, мог обходить правое наше крыло, и потому дорога на Гжатск была небезопасна. Главнокомандующий, пробыв одну ночь в Вязьме, переехал в село Фёдоровское, в десяти верстах от города. Раненых, кроме большего числа уже отправленных, оставалось ещё 1,600 человек; но благодаря деятельности дежурного генерала Кикина и Ставракову, единственному коменданту, ни один из них не достался неприятелю. Успели даже увезти 100 тысяч аршин холста, предложенного одним купцом в пользу госпиталя, и 70 пуд лекарств из вольной аптеки. Заметить однакож надо, что купец, усердствовавший пользе воинов, защищавших отечество, предложил приношение своё тогда, когда неприятель был уже близко от города и спасти приношение было невозможно: купец, чтоб оказать великодушие, ожидал сигнала французской пушки. В прекрасном доме богатого откупщика, где стоял главнокомандующий, было в погребе более нежели на 30 тысяч рублей хорошего столового вина, и ни за какую цену нельзя было достать бутылки: откупщик опасался открыть, где вино у него закопано. Впоследствии расторопность французов дала свет сокрытому сокровищу, слёзы подлому откупщику, сожаление членам казённой палаты и всему союзу — покровителю почтенного сего сословия; не более нас однако вздыхал о потере и сам капитан-исправник.
Позиция при селе Фёдоровском имела большие выгоды, сверх того были уже сделаны и некоторые укрепления; но недостаток воды был одним из важных неудобств. На левом крыле армии находилось озеро, но болотистые и топкие берега не давали к нему доступа. Полковник Манфреди, начальник путей сообщения при армии, сделал насыпь, которая достаточно входила в озеро; но при всём том пользоваться им было затруднительно, так как оно находилось далеко и кроме того неприятель, приблизясь к позиции, мог совсем овладеть водопоем, чему мы и воспрепятствовать не в состоянии были. Обстоятельство сие понудило главнокомандующего оставить позицию, и армия продолжала отступление.
Около селения Царёво-Займище усмотрена была позиция весьма выгодная, и главнокомандующий определил дать сражение. Начались работы для укрепления позиции, и армия стала в боевой порядок. Местоположение было совершенно в нашу пользу, ибо, повсюду открытое, лишало хитрого врага способов скрывать свои движения; все возвышения были в наших руках, что представляло большие выгоды для действий артиллерии, и соразмерно сему, затрудняло доступ неприятелю; отступление было удобное. Армия наша, столько раз приготовлявшаяся к сражению и почти в виду неприятеля отступавшая, перестала уже верить в возможность сражения, хотя всегда с нетерпением его желала; на этот раз однако более продолжительная остановка и продолжавшиеся приготовления заставляли верить, что сражение будет.
Получено известие о скором прибытии генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова, назначенного главноначальствующим над всеми действующими армиями. С сего времени я был уверен, что генерал Барклай де-Толли даст сражение; поспешность же, с какою он делал к оному приготовления, заставляла меня подозревать, что он был предупреждён о назначении Кутузова и до приезда его желал переменить невыгодный вид действий отступательных.
Князь Кутузов, после компании против Турок, сколько неудачной по началу, столько неожиданно счастливой по окончанию, по подписании мирных прелиминаров, быв отозван от командования армией, приехал в столицу и там получил поручение приготовить санкт-петербургское ополчение[23]. С 1805 года, примечательного для каждого военного человека славным отступлением из Баварии малочисленной армии нашей, которая, под предводительством Кутузова, шла среди сильных ополчений неприятеля, отовсюду её окружавших; с этого года, навсегда памятного россиянину по претерпенным нами при Аустерлице несчастьям, за которые Кутузов, хотя и не был в них виновен, но нёс неблаговоление государя, лично присутствовавшего при армии и не уклонившегося от сражения, несмотря на все обстоятельства, к тому убеждавшие, — Кутузов был пренебрежён. В кампанию 1806 года он оставался без действия; после был военным губернатором в Литве, без уважения, без войск, наконец назначен главнокомандующим в Молдавию, но по необходимости, а не из признательности к его достоинствам. Возведение в достоинство главноначальствующего в войну отечественную было следствием общего всех желания, которому государь имел великодушие не воспротивиться.
Князь Кутузов прибыл в селение Царёво-Займище и принял начальство над 1-ю и 2-ю западными армиями. Кончилось несогласие командовавших оными, водворилось единоначалие, и в душе каждого из подчинённых — ожидание порядка, успехов и славы. Возродилась и надежда кончить отступление; но им однако, по справедливости, не должно упрекать генерала Барклая де-Толли, ибо к совершенному его оправданию может послужить превосходство неприятельских сил при Смоленске, где сверх того получены были и точнейшие обо всём сведения, каковых до того мы не имели.
Князь Кутузов, отъезжая из Санкт-Петербурга к армии, приказал московскому ополчению следовать в соединение с армией. Генерал Милорадович шёл также поспешно с войсками из Калуги.
Первый приказ Кутузова был об отступлении, которое он полагал необходимым, дабы соединиться с подкреплениями, приближавшимися к армии, и потому армия пошла по направлению к городу Гжати.
арьергард, от Вязьмы находившийся уже в команде генерал-лейтенанта Коновницына, отступал, на каждом шагу упорно защищаясь. Атаман Платов, по неудовольствию, оставил командование арьергардом, и главнокомандующий дал ему повеление отправиться к государю; но князь Кутузов возвратил его. В бытность в Москве, он слышал насчёт его отъезда из армии весьма невыгодное суждение.
От Гжати арьергард имел несколько горячих дел и с чувствительною для обеих сторон потерею; но хотя неприятель и не переставал преследовать сильно, однако генерал-лейтенант Коновницын доставлял армии несравненно более спокойствия, нежели генерал Платов, когда арьергард был под его начальством.
В Гжати прибыли войска генерала Милорадовича, в числе 16 тысяч человек, и были разделены по полкам.
В Колоцком монастыре князь Кутузов решил дать сражение. Также производилось построение укреплений и также позиция была оставлена. Она имела свои выгоды и не менее недостатков: правый фланг, составляя главнейшие возвышения, господствовал над прочими местами на протяжение всей линии, но раз потерянный, понуждал к затруднительному отступлению, тем более, что позади лежала тесная и заселённая долина. Здесь оставлен был арьергард; позиция же для обеих армий назначена далее, 12 вёрст назад, при селении Бородино, лежащем близ Москвы-реки.
Знаменитость сего места требует некоторого описания.
Правый фланг имел впереди реку Колочу, с берегами крутыми и неприступными, и упирался в лес, в котором сделаны были большие засеки; на обширном поле, прилежащем к лесу, построены были укрепления, охранявшие и оконечность и тыл фланга; поле удобно было для действия кавалерии и далеко открывало всякое движение. На большой дороге возвышался пригорок; на вершине его была устроена батарея, подошва же обнесена окопом для пехоты. Селение Бородино было недалеко впереди и соединялось с позицией мостом. К центру позиции находилась главнейшая высота, господствовавшая над окрестностями во всех направлениях, на ней устроена была сильная батарея, прикрытая валом; далее же от сей батареи весьма малые возвышения оборонялись крепким редутом. На оконечности левого крыла находился большой и весьма частый лес, который от редута отделялся тесною долиною, единственною для действий кавалерии на всём фланге. В некотором расстоянии позади левого фланга углублялся довольно крутой ров, затруднительный для переправы и сообщений; в версте от левого фланга проходила через лес старая почтовая дорога и склонялась в тыл позиции. Князь Кутузов, осматривая позицию, приказал отслонить левый фланг так, чтобы ров, находившийся позади онаго, был впереди; оконечность фланга назначил укрепить несколькими флешами. Перемена сия лежавший впереди редут сделала совершенно бесполезным, ибо он отстоял далее нежели на пушечный выстрел, и потому защищать его и удерживать было не нужно. По всему пространству позиции, назади линий, были леса, которые в некоторых местах движение войск делали затруднительным.
Августа 24 числа арьергард был сильно атакован, преследуем и хотя долго защищался, но в большом весьма числе собравшиеся силы неприятеля заставили его рано войти в позицию; неприятель ничего однакож не предпринял. На левом фланге часть арьергарда, из войск 2-й армии составленная, отступила столь поспешно и не предваря о том[24] армию, что преследовавший неприятель появился на высотах против лагеря, прежде нежели переменили позицию левого крыла, как о том было приказано князем Кутузовым. Перемена сия делалась перед лицом неприятеля, и хотя войска довольно поспешно производили оную, однако дали повод атаковать их. Редут, который и не следовало бы защищать, по необходимости нужно было удерживать, чтобы войска успели занять новую назначенную им линию, иначе неприятель мог не только им в этом воспрепятствовать, но и привести их в замешательство. По устройстве войск надлежало бы тотчас оставить редут и не упорствовать в бесплодной и большой потери стоившей защите, но частный начальник, генерал-лейтенант князь Горчаков, не усмотрел пользы сей; командовавший же 27-ю дивизией генерал-майор Неверовский ещё менее виноват в этом, ибо, как подчинённый, мог ожидать на то повеления, а усмотреть самому было ещё труднее, чем князю Горчакову. Таким образом атака неприятеля на редут и лес, сильно со стороны нашей отражаемая, вскоре превратилась в дело весьма упорное. Не раз переходя в руки неприятеля, редут не мог отбиться; вновь же являвшиеся, всё более сильные батареи и несколько опрокинутых нападений неприятельской конницы заставили все войска 2-й армии принять участие в деле, которое продолжалось до глубокой ночи. Атаки на неприятельские батареи кирасир 2-й дивизии имели полный успех, взято несколько пушек; но, действуя всегда между лесом и высотами, которые занимал неприятель, кирасиры понесли чувствительный урон. Пехота наша, отчаянно оборонявшая редут и неоднократно возвращавшая его штыками, стала наконец предметом всех усилий неприятеля; вытесненная, она оставила в добычу ему несколько пушек. Неприятель, прорываясь до самых линий наших, осмотрел в сей день недостатки левого нашего крыла, как слабейшей части всей позиции нашей, и определил его пунктом атаки и всех своих усилий. Слабость левого крыла, в сравнении с прочими частями позиции, была ощутительна; укрепления же на нём ничтожны, и по краткости времени, нельзя было успеть сделать их лучшими.
25-го числа в обеих армиях было совершенное спокойствие. Неприятель не имел нужды делать обозрения, ибо из редута, им взятого, видно было всё наше расположение кроме правого крыла, которое было неприступно; но также и нами было примечено, что главнейшие неприятеля силы собирались против левого нашего крыла, хотя, по превосходству, и повсюду было их достаточно. Генерал от кавалерии Беннигсен, главнокомандующий против французов в прошлую войну, ныне в должности начальника главного штаба всех действующих армий при князе Кутузове, усмотрев заблаговременно стремление неприятеля, предлагал сократить линию нашу и, оставя на правом фланге, в лесу и засеках, несколько егерских полков, два бесполезно находившиеся там корпуса немедленно переместить на левое крыло, в резерв для 2-й армии. Предложение его, не знаю почему, принято не было, и оба корпуса 25-го числа оставались на своих местах. Против правого нашего крыла, с которого мы удобно могли действовать кавалерией и большим числом состоявших при армии казаков, неприятель в течении сего дня скопал несколько батарей и сделал ретраншемент для пехоты. С нашей стороны, гвардейский корпус, 1-я гренадерская и 3-я пехотная дивизии, составлявшие резерв, передвинулись немного более к левому флангу: нельзя было не видеть, что нужны пособия 2-й армии и насколько собравшиеся против неё силы неприятеля были превосходны.
Настал наконец ужасный день. Скрывавшееся в тумане солнце продолжило до 6-ти часов утра обманчивое с обеих сторон спокойствие. Первые лучи его осветили то место, где твёрдою россиян грудью была означена крайняя черта их отступления, то место, к которому каждый шаг неприятеля должен был омыться реками крови. Здесь, величественная Москва, участь твоя вверялась жребию. Ещё несколько часов — и покров омрачавшей тебя печали должен был расторгнуться навсегда, или одни только развалины твои указывали бы место, где ты некогда, во дни счастья, воздымалась!
Расположение войск было следующее: на оконечности правого фланга, в лесу, засеках и укреплениях находились три егерские полка, под командою полковника Потёмкина, которые, по обстоятельствам, не были в деле и в людях имели урон весьма малый. Далее, к центру, находился II корпус генерал-лейтенанта Багговута, из 2-й и 4-й пехотных дивизий; с ним в линии — IV-й корпус генерал-лейтенанта графа Остермана-Толстого, из 11-й и 23-й пехотных дивизий и сими войсками начальствовал генерал Милорадович. Центр составлял VI корпус из 7-й и 24-й пехотных дивизий, под предводительством генерала Дохтурова. Далее, к левому флангу, расположен был VII корпус генерал-лейтенанта Раевского, из 12-й и 26-й пехотных дивизий; конец левого крыла состоял из 27-й пехотной дивизии генерал-майора Неверовского и из сводной гренадерской дивизии генерал-майора графа Воронцова. В резерве[25] находились: III корпус генерал-лейтенанта Тучкова, из 1-й гренадерской и 3-й пехотной дивизий; V-й корпус, в котором состояла гвардия, коею командовал генерал-лейтенант Лавров, 2-я гренадерская дивизия и вся почти кавалерия, при армиях состоявшая, и только весьма небольшая часть оной была расположена в линии и на флангах. Резервная артиллерия была весьма сильная. Войска донских казаков находились на правом крыле. 20 тысяч человек прибывшего за два дня московского ополчения были разделены по корпусам, сохраняя состав свой, в котором они были сформированы, и употреблялись для принятия раненых и для присмотра за ними, дабы не отлучать для этого людей из фронта.
В 6 часов утра началась атака против правого нашего фланга, на селение Бородино. Менее чем в четверть часа лейб-гвардии егерский полк[26] был опрокинут и в замешательстве прогнан за реку, так что не успел истребить моста, и вслед за ним неприятельские стрелки появились на правом берегу реки и понудили снять батарею, оборонявшую мост. 1-й егерский полк, подкрепя гвардейских егерей, прогнал неприятеля и в тоже время занял и селение Бородино; но дабы, по отдалению от прочих войск, не подвергнуть их опасности, приказано было оставить селение, и егеря, отойдя за реку, сожгли за собою мост. Действие на сём пункте ограничилось одною перестрелкою, и количество употреблённых со стороны сей неприятелем войск обнаруживало, что не здесь должно было ожидать настоящей атаки.
Вдруг возгорелся ужасный ружейный огонь и началась сильная канонада на левом крыле. Двинулись страшные неприятеля силы; но, столь же страшное встретив сопротивление, медленными подвигались к успехам шагами. Достигши однакож укреплений наших, взяли оные; но столь же скоро потеряли их. Полки неприятеля, разрушаясь о батареи наши, были истребляемы штыками: превосходство оружия сего в руках российского солдата одно могло продолжить противоборство. Раздражённый неудачею, неприятель умножил силы, возобновил нападение. В самое короткое время командовавший сводною гренадерскою дивизией генерал-майор граф Воронцов был ранен, быв свидетелем поражения дивизии. Начальствующий корпусом генерал-лейтенант князь Горчаков также получает рану, и корпус его приведён в расстройство. Приспевший с 2-ю гренадерскою дивизией на помощь войскам, ослабевшим в защите укреплений, генерал-майор принц Карл Мекленбургский, остановил успехи неприятеля, но вскоре был ранен. Исхитивший из рук неприятеля взятую им нашу батарею, полковник князь Кантакузен, командовавший сводною бригадою гренадер, был убит; но храбрая бригада отмстила смерть любимого начальника: неприятель, удивлённый, отступил поспешно; поле покрылось его телами. Князь Багратион, боготворимый войсками, указуя путь бригаде полковника князя Кантакузена, ободряя её своим присутствием, получает тяжёлую рану, таит её, боясь смутить войска, покоряет снедающую его боль; но изменяет ему текущая кровь его, ослабевают силы, и он в глазах войск едва не упадает с лошади. В одно мгновение пронёсся слух о его смерти, и войска нельзя было удержать от замешательства: никто не думает о собственной защите, никто не внемлет грозящей опасности: одно и общее каждому чувство — отчаяние. В 11 часов утра вся 2-я армия была в таком состоянии, что удалённые вне выстрела войска её едва могли быть приведены в какой-либо порядок; резерв её уже участвовал в сражении и также потерпел урон. Князь Кутузов, не теряя времени, приказал идти на левый фланг III корпусу генерал-лейтенанта Тучкова 1-го, и как вихрь понеслись храбрые полки 1-й гренадерской дивизии. Не оставалось терять ни одной минуты: дерзкий неприятель прошёл уже большое расстояние, и картечные батарей наших выстрелы не могли удержать его стремления; уже фланг наш был охвачен стрелками и многие батареи оставили свои места; на проходившей в лесу дороге появлялись большие силы неприятеля. Лейб-гвардии измайловский и литовский полки, обратясь на левый фланг, опрокинули неприятельских стрелков, смешали войска, служившие им подкреплением, и восстановили сражение. Генерал-лейтенант Тучков 1-й получил опасную рану, и корпус его перешёл под команду генерал-лейтенанта Коновницына, коего храбрость явилась в сей день в полном блеске. Преткнулись шаги неприятеля к успехам; стремительные атаки его кавалерии не произвели никакого действия. Лейб-гвардии измайловский полк с бесстрашием противостал нескольким из них. Не с таковым хладнокровием лейб-гвардии литовский полк встречал неприятельскую конницу; но и не такое же, как к другим войскам, имел к нему неприятель уважение. Лейб-гвардии финляндский полк действовал отлично.
После князя Багратиона, команду над 2-ю армией и вместе над войсками, на левом фланге бывшими, принял генерал Дохтуров; холодность и равнодушие к опасности, свойственные сему генералу, не заменили однакож Багратиона. Не столь часто водил Дохтуров войска к победам, не в тех войнах, которые удивляли вселенную славою нашего оружия, приобрёл он знаменитость; не на полях Италии, не под знамёнами бессмертного Суворова утвердил он себя в воинских добродетелях.
В то самое время, как на левом фланге Дохтуров боролся с превосходнейшими силами неприятеля, высота, важная по положению своему и лично защищаемая генерал-лейтенантом Раевским, выдерживала сильнейшие нападения: 18 орудий с трудом уже противились почти вчетверо превосходнейшей артиллерии, уже дерзнул неприятель приблизиться на картечный выстрел. Бестрепетный Раевский не взирал на слабое батареи его прикрытие, на грозившую ей опасность; но истощались наконец снаряды его артиллерии, и хотя бывшие по сторонам батареи ещё охраняли её, но долго не могло продлиться таковое её положение. В сие время я находился на правом фланге, при князе Кутузове, на батарее, совершенно от опасности удалённой и которую неприятель до самого почти вечера не почтил ни одним выстрелом. Князь Кутузов запретил мне от него отлучаться, равно как и начальнику артиллерии 1-й армии, генерал-майору графу Кутайсову, который на него за то и досадовал, ибо отличная храбрость уже влекла его в средину опасности.
Наступал полдень. Атаки на высоту, которую защищал генерал-лейтенант Раевский, усилясь, охватывали и часть войск VI-го корпуса, справа к ней прилегавшего; военный министр, всегда в опаснейших местах присутствовавший, был свидетелем упорного сопротивления генерал-лейтенанта Раевского. В сие самое время от левого фланга приехал полковник князь Кудашев с донесением, что неприятель чрезвычайно умножил свои батареи, и что войска наши должны были отойти на некоторое расстояние, по той причине, что артиллерия наша в необходимости нашлась уступить превосходному огню неприятеля. Князь Кутузов дал повеление II-му и IV-му корпусам идти поспешнее на вспоможение левому крылу; мне препоручил отправиться к артиллерии того фланга и привести её в надлежащее устройство. Начальник главного штаба 2-й армии генерал-адъютант граф Сен-Приест был ранен, и потому, в звании моём, я мог удобнее войти в распоряжения. Графу Кутайсову я объявил, чтобы трём конным артиллерийским ротам из резерва он приказал следовать за мною на левый фланг. Граф Кутайсов непременно хотел ехать со мною и никакие со стороны моей убеждения не могли его отклонить от сего намерения. Проезжая недалеко от высоты генерал-лейтенанта Раевского, я увидел, что она была уже во власти неприятеля, батарея на оной взята им и пехота наша сильно преследуема. Важность пункта сего была очевидна для каждого, и мне также натвердили об оной[27]. Я бросился к VI-му корпусу, который был ближе всех к высоте, 3-му батальону уфимского пехотного полка приказал идти быстро вперёд и им остановил бежавших стрелков наших и отступавшие в расстройстве егерские 18-й, 19-й и 40-й полки. Неприятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов; но к обеим сторонам взятой им батареи он подвёз орудия, и командуемые мною полки были осыпаемы картечью. Три конные роты, меня сопровождавшие, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к высоте, которую я взял не более как в десять минут. Батарея и отлогость холма, до самой вершины, покрылись телами неприятеля; все сопротивлявшиеся заплатили жизнью, в плен взят один только бригадный генерал Бонами, получивший двенадцать ран штыками. Потерянные нами орудия были возвращены; но урон со стороны моей, по числу людей, был ужасный. Слабые полки мои заставляли меня опасаться, чтобы неприятель не похитил приобретённого нами успеха; но главнокомандующий генерал Барклай де-Толли, завидя собственными глазами близкую опасность, немедленно прислал два полка пехоты, и с помощью их я мог удержаться и между тем собрать рассеянных людей. Граф Кутайсов, бывший со мною вместе, подходя к батарее, отделился вправо, и встретив там часть пехоты нашей, повел её на неприятеля. Пехота сия была обращена в бегство, и граф Кутайсов не возвратился. Вскоре прибежала его лошадь, и окровавленное седло заставляло предполагать о его смерти; могло оставаться и горестное утешение, что он ранен и в руках неприятеля. Погасла жизнь твоя, достойный молодой человек! Не одним ближним твоим оставлено сетование: отечество потеряло в тебе величайшие надежды. Судьба предоставила мне честь познакомить тебя с первыми войны опасностями[28], мне же оставила она и горесть видеть тебя жертвою оных! Около трёх часов пополудни, получа картечью рану в шею, я должен был удалиться с батареи и сдал команду бывшему недалеко с полками генерал-майору Лихачёву, храбрость которого была мне известна.
В продолжение сего 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта Уварова и полки войска донского, под личным начальством атамана Платова, сделали атаку с правого нашего фланга. Атака ничего не имела решительного; но замечено было движение в войсках неприятельских, прилегавших к сему пункту, а в других местах жестокость огня уменьшилась, и это заставляло заключать, что полезно было бы угрожать нападением на левое крыло неприятеля и что это по крайней мере развлекало бы его силы. Казаки, которые в генеральных сражениях никакой не приносят пользы, и на этот раз, встретив некоторое препятствие, тотчас воротились. На левом крыле нашем пехота, под начальством Милорадовича, Коновницына и графа Остермана-Толстого, генералов храбрости испытанной, истощив все усилия, оставила укрепления в руках неприятеля. Неприятель купил их тяжкою потерею; но зато действия наши с сей стороны подверглись с того времени большим неудобствам и ограничивались лишь сомнительною обороною.
С трёх часов пополудни все атаки пехоты прекратились, уступив место действиям кавалерии, и это дало нам большие преимущества. В продолжение сражения кавалерия, начальствуемая генерал-адъютантом Васильчиковым, была в ужаснейшем огне, и начальник её лично показал столько же искусства, сколько и неустрашимости. 7-й корпус генерал-лейтенанта Раевского, занимавший место, служившее связью между обеими армиями, удержал оное и шагу не уступил атакам кавалерии, которая о полки его разрушалась, как о каменную преграду. Кирасирские полки неоднократно прогоняли гораздо сильнейшую кавалерию до самых батарей, за которыми только она и находила спасение. С отличным мужеством ходили в атаку полки: лейб-гвардии кавалергардский и конный и лейб-кирасирский Его Величества. Полки 2-й кирасирской дивизии покрыли себя славою. В 5 часов пополудни неприятельская кавалерия[29], воспользовавшись отдалением нашей, овладела батареей генерал-майора Лихачёва, которую малое число пехоты не могло защитить; сам генерал Лихачёв достался в плен и взято несколько пушек. Невзирая на потерю сей высоты, господствовавшей над всею окрестностью, войска наши остались весьма близко к оной, и неприятель, опасаясь усилий к возвращению её, не решился поставить на ней артиллерию, от которой, конечно, мы потерпели бы большой вред. К концу дня войска на левом фланге потеряли много места. Неприятель до самой ночи усиливался обойти нас, но твёрдо была защищаема дорога в лесу и самый лес немало сему препятствовал. Весь II-й корпус генерал-лейтенанта Багговута был обращён на сей пункт. Неизвестно, почему неприятель в самом начале сражения не обратил внимания на сию дорогу, иначе всё дело могло иметь другой вид и мы были бы в затруднительном положении.
Князь Кутузов назначил на следующий день атаковать неприятеля. Объявление о сём войска приняли с восхищением; но положение корпуса генерал-лейтенанта Багговута, по темноте дотоле не примеченное, и опасение, чтобы неприятель не отрезал его от прочих войск, понудили к отступлению.
Сражение, жесточайшее из всех, которые происходили в последние войны, и равное одному ваграмскому, бывшему в 1809 году между французами и австрийцами, стоило нам более 20 генералов, до 1800 убитых и раненых штаб и обер-офицеров и до 36 тыс. нижних чинов. Французы потеряли более 30 генералов, а число убитых и раненых прочих чинов несравненно превосходило наше[30]. Российское войско в сей день увенчало себя бессмертною славою. Превосходство сил неприятельских по необходимости принуждало к действиям оборонительным, не сродным русскому солдату, мертвящим дух его и против пользы коих, казалось, говорила потеря многих отличных начальников; но невзирая на то, конечно, не было случая, в котором бы оказано было более равнодушия к опасностям, более терпения и твёрдости и более полного презрения к смерти. Успех, долгое время сомнительный, но всегда более льстивший неприятелю, не только не ослабил духа войск, но воззвал к усилиям, едва ли силы человеческие не превосходящим. Всё испытано в сей день, до чего может возвыситься достоинство человека: любовь к отечеству, преданность государю никогда не имели достойнейших жертв; повиновение беспредельное, строгость в соблюдении порядка, чувство гордости быть отечества защитником не имели более славных примеров. Победа пребыла обеим сторонам непреклонною. Неприятель мог достигнуть её знатным сил превосходством; россияне остались непобеждёнными по отчаянному сопротивлению, объявшему ужасом врагов их.
Армия наша провела ночь на поле сражения и с началом дня отступила за Можайск. Атаман Платов с войском донским некоторое время оставался на месте и затем последовал за армией. Он мог бы остаться и гораздо долее; но никто более казаков не рассуждает об опасности и едва ли кто смотрит на неё с бо́льшим ужасом. Неприятель, утомлённый, а паче удивлённый стройностью отступления, не осмелился преследовать.
В Можайске мы нашли всех раненых в минувший день и бесконечные обозы, преимущественно московского ополчения. С сего времени действительно умножились в армии беспорядки, началось нестройное всех войск по одной дороге движение, теснимое обозами, и вообще явились все роды дотоле в армии незнакомых неустройств.
Государю донесено о совершеннейшей победе и даже прибавлена ложь, что неприятель был преследован.
Хитрый князь Кутузов, усмотря невозможность спасти Москву, ещё прежде приготовил к потере оной, возлагая всю вину на главнокомандующего генерала Барклая де-Толли. С самого приезда Кутузова к армии приметны были между ними неприятности: Барклаю де-Толли не мог нравиться беспорядок в делах, принявших необыкновенный ход. При князе находился в должности дежурного полковник Кайсаров, которому, по званию, принадлежало право отдавать повеления светлейшего, но не иначе, как чрез меня и графа Сен-Приеста, начальников штаба обеих армий; повеления однакож, нередко, вопреки порядку, доставлялись непосредственно к корпусным и частным начальникам и ими приводились в исполнение. Часто весьма отдавались они чрез генерал-квартирмейстера полковника Толя, чрез полковника князя Кудашева, капитана Скобелева и не менее часто одни другим противоречили. И случалось так, что главнокомандующий не знал ни о выходивших из лагеря, ни о возвращавшихся в оный войсках. Неизбежно вкрадывались запутанности и недоразумения, а затем необходимые следствия оных — неприятные объяснения и наконец, холодность, негодование и несогласие. Совершенно другого человека видел я теперь в князе Кутузове, которому удивлялся в знаменитой ретираде из Баварии: старость, изнурённая тяжкими ранами, и потерпенные неудовольствия ослабили душевные в нём силы. Место осторожности благоразумной заступила малодушная боязливость; слабость и легковерие были в чрезвычайной степени: легко было лестью вкрасться в доверенность к нему, нетрудно даже было управлять им, но в тоже время могли действовать на него и другие посторонние внушения. От сего нередко случалось, что предприятия при самом начале их, или уже приводимые в исполнение, уничтожались новыми предприятиями; едва рождалось какое намерение, почти всегда с ним вместе имела место и перемена. Барклай де-Толли ни в чём не имел участия, не случалось даже, чтобы когда-либо спрашивали его мнение.
В малом от Можайска расстоянии армия провела 27-е число августа и имела ночлег. Вскоре за отступлением арьергарда атамана Платова к Можайску, пришёл неприятель и вытеснил его из города; далее однакож в тот день не преследовал.
Кутузов уверял всех, что, не доходя Москвы, даст ещё сражение собственно для спасения столицы. Надо было знать силы неприятеля и потерю нашу, чтобы судить, возможно ли то было; тем не менее однако все ожидали и я верил несколько.
Я позволял себе думать, что от Можайска можно было взять направление на Калугу, а Москву оставить. Неприятель не дерзнул бы послать против неё малых сил, большие же не решился бы отделить, дабы не ослабить себя против армии нашей, за которою должен был следовать непременно. Сомнительно весьма, чтобы со всеми силами мог он обратиться на Москву, ибо армия наша, будучи в тылу, угрожала бы его сообщениям.
Армия пошла к Москве. Кутузов клялся своими сединами скорее погребсти себя при стенах её, нежели предать её в руки врагов. Не обманул он однакож военного губернатора Москвы генерала графа Ростопчина, который хотя и обнародовал всегда письма Кутузова и уверял жителей в полной безопасности, но сам менее всех тому верил, ибо вывозил всё казённое имущество, сокровища, сенат, архивы и прочие присутственные места; объявить же о настоящей опасности не мог, боясь возмущения черни, тем более опасного, что армия сближалась с Москвою.
28-го числа армия продолжала отступление. Неприятель преследовал сильнее, и в арьергарде было дело горячее. Генералу барону Беннигсену поручено было избрать позицию, на которой бы удобно было принять вторично сражение; чины квартирмейстерской части сопровождали его, и все частные начальники были о том предуведомлены.
Мне кажется, было бы опаснее для нас, если бы неприятель, только наблюдая за движением нашим на Москву, всеми силами пошёл на Калугу. Там были запасы для всей нашей армии, и мы были бы отрезаны от богатейших губерний, снабжавших войска всеми потребностями; с армией адмирала Чичагова и войсками генерала от кавалерии Тормасова; сношения наши подверглись бы чрезвычайной медленности. Неприятель, напротив, не встречая ни малейших неудобств, сохранял бы в полной безопасности прежние свои сообщения, сделав малую в них перемену отклонением от Смоленска на Ельну и далее обыкновенною дорогою на Калугу, местами, опустошений войны не испытавшими. Неприятель не мог не знать сих выгод, всеконечно надежда достижением Москвы положить скорейший конец войне трудной и изнурительной завлекла его за нами, и Бог, в отмщение за злодейства Наполеона, назначил Москву быть гробом величия его и славы. Наполеон, худо предварённый о свойствах российского народа, не разумея его довольно твёрдым в опасностях, в несчастье терпеливым, думал покорить нас ужасом, как и прочих побеждённых им; думал в Москве овладеть Россией.
Армия наша, теснимая неприятелем, имея арьергард свой в беспрерывном огне, не находя все пройденные ею места довольно твёрдыми позициями, с одной переходя на другую и ни на одной из них не остановясь, 1-го числа сентября неприметно приблизилась к самым стенам Москвы. Место, на котором расположилась армия, простиралось от урочища, называемого Фили, чрез речку Карповку, Воробьёвы горы, почти до самой калужской дороги. За день перед тем генерал-квартирмейстер полковник Толь[31] осматривал позицию и нашёл её удобною. Князь Кутузов, показывая вид, что непременно хочет дать сражение, затруднялся только тем, что, по обширности местоположения, не было достаточно войск, чтобы занять его, и решено недостатку сему помочь избытком артиллерии.
1-го числа, довольно рано поутру, князь Кутузов, в сопровождении многих генералов, прибыл на позицию, и в тоже время стали вступать на оную войска. На большой от Можайска дороге начали производить построение обширного редута; по правую его сторону лежащий недалеко лес предполагалось наполнить егерями; редут должен был прикрывать оконечность правого фланга. К середине боевой диспозиции местоположение имело большую покатость, до речки Карповки; впереди равнина открывала на довольно далёкое расстояние движения неприятеля. Речка Карповка, излучистая и крутоберегая, разрезывавшая в прямом направлении середину войск, затрудняла чрезвычайно сообщение их, ибо с неприятельской стороны находились возвышения, с которых можно было бить вдоль по её течению. Мосты надлежало делать весьма далеко позади линии войск, отчего сообщение замедлялось. Местоположение от речки к левому флангу, начинаясь крутыми взъездами, возвышалось постепенно до самой оконечности фланга. На фланге не весьма большая и не густая роща должна была иметь кругом укрепления и сильную батарею; под выстрелами батареи простиралась равнина, по которой проходила почтовая калужская дорога. Место, на коем устроилось войско, покрыто было обширными садами, и на занятие их требовалась большая часть нашей пехоты. Впереди врезывался глубокий ров, противоположный берег которого был выше всего места и уступал одной только высоте левого нашего крыла; но с оной нельзя было действовать по продолжению его. Приближения неприятельских сил видеть было невозможно: частый кустарник скрывал их от глаз. Против оконечности левого крыла, на равнине, неприятель мог выстроить 50 тысяч войска далее нежели на пушечный выстрел. Позади линий наших, вдоль всего протяжения их, протекала Москва-река в крутых весьма берегах, по которым не сделано никаких спусков и сделать, по крутизне, было неудобно; мосты однакож наводились. Отступление армии не могло быть иначе, как с самых флангов: с правого — чрез весь совершенно город, с левого — чрез Замоскворечье.
Все эти очевидные недостатки позиции не вызвали ни одного возражения. Господа генералы молчали конечно не потому, что многие из них не ждали сражения и понимали, что князь Кутузов обманывает, обещая защищать Москву. По прибытии на место, Кутузов спросил меня, как я нахожу позицию? Я отвечал, что о месте, назначаемом для 60 или 70 тысяч человек, по одному взгляду решить что-либо невозможно; что однакож приметны в нём такого рода недостатки, что усомниться должно в возможности на нём удержаться. Он взял меня за руку, ощупал пульс и спросил, здоров ли я? Подобный вопрос не вызвал меня на скромный ответ, и я с некоторою живостью возразил, что место таково, что на нём он драться не станет, а иначе в короткое время разбит будет совершенно. Кутузов не хотел далее раздражать меня оскорблениями и ласково приказал мне осмотреть ещё раз позицию, вместе с генерал-квартирмейстером Толем, и донести об её недостатках, а потом, буде найдётся другая, предложить об оной. Со мною также объезжал позицию г. Кроссар, принятый в службу нашу полковником, долго служивший прежде в Австрии и Испании, человек с дарованиями. Я сам сделал съёмку позиции и объяснил её неудобство; Кутузову же доложил, что тут же есть другая позиция, хотя также с большими недостатками, но с тем важным преимуществом, что отступление безопасно и что отступить можно не через весь город, а только через некоторую часть Замоскворечья и притом не переправляясь чрез реку, прямо на тульскую дорогу. При сём я заметил, что если он необходимо нужным считает занять смоленскую дорогу, то должен оставить на ней корпус войск, который, действуя отдельно, будет иметь отступление чрез город непосредственно[32]. Кутузов спросил, нельзя ли будет отступить на калужскую дорогу? Сие было бы невозможно, потому что неприятель, атакуя нас в позиции, мною предлагаемой, слишком сближался с тою дорогою и даже составлял бы с нею весьма острый угол. Кутузов выслушал всё благосклонно, однакож не сказал ничего, а войска между тем продолжали располагаться на прежней позиции и работа окопов не прекращалась.
Кутузова я нашёл с графом Растопчиным, с коим он объяснялся весьма долго. Граф говорил мне, что он не понимает, почему Кутузов усиливается непременно защищать Москву; что неприятель, овладев ею, ничего не приобретает, что вывезены все казне принадлежащие сокровища и даже архивы присутственных мест; что в церквах не осталось никаких драгоценностей, что из частных лиц многие спасли лучшее имущество и что в Москве остаётся только 40 или 50 тысяч беднейшего народа. Граф прибавил, что если и без сражения мы оставим Москву, то вслед за собою увидим её пылающую. Кутузов ничего не объявил решительного, и граф Растопчин уехал, не зная чего ожидать. Предложение Растопчина было Кутузову по-сердцу; но трудно было приступить к исполнению его, ибо несколько дней перед тем он клялся седыми волосами своими, что неприятель путь к Москве должен проложить не иначе, как через труп его. Невзирая на клятву сию и на приготовление к бою, от 29-го числа августа он подписал повеление калужскому губернатору о том, чтобы транспорты с продовольствием имели направление из Калуги на рязанскую дорогу. Кутузов не знал, как сложить с себя вину, если оставить столицу, а оставить, по-видимому, намеревался. Он подробно пересказал мне разговор свой с Растопчиным и со всею невинностью уверял, что до этого времени не знал, что неприятель приобретением Москвы никаких выгод иметь не будет, что подлинно оставить её можно, и, в заключение, спросил моё об этом мнение. Боясь вторичного испытания пульса, я замолчал; но когда он приказал мне говорить, я отвечал, что если уж отступать, то по крайней мере для виду следовало бы приказать, чтобы в честь древней столице арьергард наш дал сражение.
День клонился уже к вечеру, а об оставлении Москвы ещё ничего не было известно. Военный министр призвал меня к себе и объяснил причины, по которым отступление он полагает необходимым. Причины эти были самые ясные и основательные, против которых возразить было невозможно, и никогда я не слыхал Барклая де-Толли столь благоразумно рассуждающего. Он пошёл к Кутузову и мне приказал идти за собою; ему более нежели кому-либо были известны обстоятельства. От предложения Барклая Кутузов был в восхищении, ибо таким образом не он первый предложил оставить Москву и было на кого сложить вину; а дабы ещё более отклонить от себя упрёки, приказал созвать совет, и в 8-м часов вечера назначено для сего время.
В совете были: главнокомандующий военный министр Барклай де-Толли, генерал от кавалерии барон Беннигсен, генерал от инфантерии Дохтуров, генерал-лейтенанты: Коновницын, генерал-адъютант Уваров, граф Остерман-Толстой и Раевский, приехавший из арьергарда после всех. Генерал Милорадович не мог оставить арьергарда, ибо он был в близком весьма расстоянии от неприятеля. Главнокомандующий говорил следующее: «позиция весьма невыгодна: дожидаться в ней неприятеля опасно, превозмочь, по превосходству сил его, сомнительно. Если бы после сражения мы и не были принуждены к отступлению, но, потерпев такую же убыль, какую в Бородине, не будем в состоянии защищать столь обширного города. Потерю Москвы примет государь хотя чувствительно, к окончанию однакож войны она его не склонит и к тому он приготовлен. Сохранив Москву, не сохраним России, но, сберегши армию, не уничтожим надежды отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться удобно. Лучше пожертвовать Москвою и выиграть время, чтобы успеть соединиться с войсками, приготовляемыми во Владимире генералом от инфантерии князем Лобановым-Ростовским, и чтобы могли сформироваться войска, в Нижнем находящиеся. С потерею Москвы мы не лишаемся никаких средств, ибо все рекрутские депо заблаговременно перемещены в губернии, за Москвою лежащие; литейный завод вновь учреждён в Казани; в Туле оканчивается заготовление небольшого количества ружей из остающихся материалов и основан большой Ижевский ружейный завод; киевский арсенал вывезен; из шостенского порохового завода большое количество пороха отправлено внутрь России». Барклай де-Толли предлагал взять направление на Владимир, дабы сохранить сообщение с Петербургом и особенно с царскою фамилией. Потому ли, что я был младший, или вследствие моего звания, Кутузов потребовал моё мнение. Я находил вполне основательным предложение военного министра и не разделял его мнения только относительно направления на Владимир, в единственном намерении сохранить сообщение с Петербургом, так как такое следование армии отдавало во власть неприятеля все полуденные наши области и значительные, уже готовые для войска запасы. Гораздо важнее было не потерять сообщения с ними, а также с армиями генерала Тормасова и адмирала Чичагова, нежели с царскою фамилией, которая, при малейшей для неё опасности, могла бы выехать в Казань или северные губернии, не принуждая армию к невыгодному для оной направлению. Как офицер весьма мало известный, я не смел дать согласия моего на оставление столицы; но, страшась упрёков соотечественников, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот вёрст беспрерывного отступления, говорил я, не приготовили неприятеля к подобным со стороны нашей движениям, и нет сомнения, что в войсках его произойдёт большое замешательство; его светлости, как искусному полководцу, предстоит воспользоваться им и сие конечно даст другой оборот делам нашим[33]. Князь Кутузов с неприятностью отвечал мне, что потому даю я такое мнение, что не на мне лежит ответственность. — Генерал Беннигсен, известный знанием военного искусства и опытностью своей, хотя удивил меня, предложив мнение, с моим согласное, но я не мог усомниться, что мнение своё он основывает на расчётах более верных, нежели мои. — Генерал-лейтенант Коновницын был со стороны предложивших атаковать неприятеля, и как офицер неустрашимый, другого мнения предложить не мог. Генерал Дохтуров говорил, что хорошо было бы идти навстречу неприятелю, но что в Бородинском сражении мы потеряли многих частных начальников, а возлагая атаку на занимающих места их чиновников малоизвестных, нельзя быть вполне уверенным в успехе. Генерал-адъютант Уваров не замедлил согласиться на отступление. Генерал-лейтенант граф Остерман-Толстой предлагал отступить, и вспомнив, по-видимому, прежнюю неприязнь свою с генералом Беннигсеном, спросил его, опровергая его предложение, может ли он удостоверить в успехе атаки? Беннигсен с обычною ему холодностью отвечал, что если бы успех ни малейшему не был подвержен сомнению, то не было бы нужды призывать их в совет, а ещё менее — знать его личное мнение. Предложенные в совете мнения мне приказано было передать приехавшему после всех генерал-лейтенанту Раевскому, и он объявил, что обстоятельства, объяснённые военным министром, достаточны, чтобы и его склонить к мнению оставить Москву. Все подавшие мнение об отступлении имели ту выгоду, что военный министр избавил их от объяснения причин такового мнения, сам изложив оные с совершенным благоразумием. Кутузов явно был на стороне их, и приказано сделать диспозицию к отступлению.
С 10-ти часов вечера армия должна была двинуться двумя колоннами. Обе должны были идти к рязанской заставе: одна, под командою генерал-адъютанта Уварова и с самим Кутузовым, — чрез Драгомиловский мост и заставу; другая, под начальством генерала Дохтурова, — чрез Замоскворечье и Каменный мост Переправы, тесные улицы, большие обозы, приближенные в ожидании сражения парки, многочисленная артиллерия, толпы спасавшихся бегством жителей Москвы, всё это так затрудняло движение войск, что армия до самого полудня не могла выдти из города. Неприятель между тем теснил арьергард, который находился уже у ворот города. Генерал Милорадович отступил скорее, нежели ожидал, ибо с этой стороны, где был отряд генерал-адъютанта барона Винценгероде, усилившийся неприятель показывал намерение ворваться в город и мог придти в тыл арьергарду. Генерал Милорадович послал сказать неприятельскому генералу Себастиани, что если он будет преследовать, то испытает жесточайшее сопротивление, что будут защищаться в каждом доме и, наконец, прикажет зажечь город. В положенное по условию время и неприятель вошёл в город без боя, не препятствовал выходить обозам армии, не беспокоил даже жителей, занял тотчас все заставы, и Москву мы оставили в руках его.
Тщательно наблюдал я действие, которое произвело над войсками оставление Москвы, и, сверх чаяния, заметил, что солдат не падал духом и далёк был от ропота; но огорчение видно было в начальниках, и потеря древней столицы их поразила. В Москве жителей было уже весьма мало: оставались самые бедные, которым негде было искать пристанища; дома были пусты и заперты; обширные площади уподоблялись степям, и на некоторых улицах не встречалось ни одного человека. В редкой из церквей не было молящихся: жертвы сии, оставаясь на произвол врагов жестоких и бесчеловечных, умоляли Всевышнего скорейшею смертью сократить их бедствия. Душу мою раздирал стон раненых, остававшихся во власти неприятеля. По прежним распоряжениям, все больные и раненые препровождались мимо Москвы, и когда ей не угрожала ещё опасность, от неё отклоняли неприятное зрелище нескольких тысяч страждущих. В городе Гжатске Кутузов переменил моё распоряжение о больных и раненых и разосланным от себя офицерам приказал отовсюду свозить их в Москву: их было до 26-ти тысяч человек. В последнюю ночь я послал к коменданту, чтобы он объявил раненым, что мы оставляем Москву и чтобы те, кои были в силах, удалились. Не на чём было вывезти их; правительство, не предупреждённое, не имело уже к тому ни малейших средств, и следствием неблагоразумного приказания Кутузова было то, что не менее 10-ти тысяч человек осталось в Москве. Надо было видеть, какое впечатление произвело сие на войско! На поле сражения солдат не раз видит остающихся товарищей и извиняет иногда недостаток средств к их спасению. В Москве же все способы успокоить раненого воина, жизнью жертвующего для спасения отечества, и между тем в Москве, где в гордых, под облака возносящихся чертогах спит сладким сном богач, в неге вкушая покой, воин, который твёрдою грудью своею защищал богача, кровью омывает последние ступени его чертогов, или последние истощает силы на каменном помосте двора его! И ещё клялся Кутузов защищать Москву, когда были привезены раненые и когда им не было крова!… Оскорбительное равнодушие столицы к бедственному состоянию солдат не охладило однакож усердия их, и все готовы были на её защиту.
Итак, армия прошла наконец Москву. Дорога была завалена обозами спасавшихся жителей; беспорядок ужаснейший сопровождал нас до самого ночлега, который от Москвы отстоял в 15-ти верстах; арьергард, сохраняя возможную твёрдость, остановился у самой рязанской заставы. Отряд генерал-адъютанта барона Винценгероде занял дорогу, идущую на город Клин. На ночь передовые наши посты отошли на три версты от города, и неприятель не беспокоил их. Около вечера раздались в Москве два взрыва пороха, и пожар ужаснейший далеко осветил окрестности. Исполнил обещание своё граф Растопчин, и Москва стыд поругания скрыла в развалинах и пепле: собственными руками нашими был разнесён истребивший её пламень.
Напрасно многие ищут оправдаться в этом и слагают вину на неприятеля: не может быть преступления в том, что возвышает честь всего народа. Россиянин, каждый частью, народ весь вообще великодушно жертвуют всем для пользы общей. Неприятель покорением столицы мнит поколебать твёрдость россиян, мнит достигнуть славного для себя мира — и не находит столицы, а вместо мира видит народную войну, под ужасающими признаками возгарающуюся. Мнит стяжать сокровища — награду воинам за понесённые труды, но их не обретает. Исчезает мечта, обольщавшая их; предстоят бедствия неизбежные: в добровольном разрушении Москвы усматривают враги предстоящую им гибель. За что отнимать у себя славу пожертвования столицею, когда справедливый неприятель у нас её не похищает! Ни один народ из всех, в продолжение двадцати лет пред счастьем Наполеона смирявшихся, не явил подобного примера: судьба сберегла его для славы Россиян. Двадцать лет побеждая все сопротивлявшиеся народы, в торжестве неоднократно проходил Наполеон столицы их: через Москву единую лежал ему путь к вечному стыду и сраму; в первый раз устрашённая Европа осмелилась узреть в нём человека!
Неприятель успел спасти от пожара некоторое количество съестных припасов, весьма много вина и других предметов роскоши. Город был предан разграблению. Гвардия Наполеона расположилась в уцелевших частях города; все прочие войска стали вокруг лагерем. Я не стану описывать неистовств и жестокостей, учинённых неприятелем, и нет пера, могущего уцелеазить[34] их в истинном виде.
3-го числа сентября армия, имевши роздых, пошла чрез Москву реку по рязанской дороге к Боровскому перевозу. Направление на Владимир, военным министром предложенное, было отменено, и определено перейти на тульскую дорогу, для чего надлежало предпринять фланговой марш, вблизи от неприятеля небезопасный. В продолжении всей компании 1812 года движение сие было самое решительное и обстоятельствам наиболее соответствовавшее, а потому весьма многие несправедливо приписывают себе честь предложения оного. Хотя ещё под Москвою было рассуждаемо о том, можно ли с Воробьёвых гор перейти на тульскую и даже на калужскую дороги, но окончательно мысль сия принадлежала генералу барону Беннигсену, и я свидетелем был, что он говорил о том князю Кутузову. Переправа у Боровского перевоза, по множеству обозов, была чрезвычайно затруднительна, и хотя приказано было направлять обозы на Касимов, не допуская до переправы, но средств не было удержать их, и войска, с многочисленною артиллерией, в беспорядке переходили вместе с обозами. Неприятель не препятствовал, ибо не беспокоил арьергарда нашего; а между тем он весьма удобно мог бы возбранить нам путь на рязанскую дорогу, перейдя речку в Москве и кратчайшим путём по правому её берегу, предупредив нас у Боровского перевоза. Правый берег перевоза на большое расстояние имеет очень выгодные возвышения; левый чрезвычайно низкий: следовательно не было бы возможности переправиться в присутствии неприятеля, и тогда навсегда мы были бы отрезаны от тульской и калужской дорог и от всех для армии приготовленных запасов. Грабёж, пьянство и распутство удержали в Москве неприятеля, и армия в два марша, в самое ненастное время, трудными просёлочными дорогами, в виду почти неприятеля перешла на тульскую дорогу и расположилась у города Подольска. Фланговое движение её прикрывал с корпусом генерал-лейтенант Раевский; впереди бывший отряд генерал-майора Дорохова разбил значительную часть неприятельской кавалерии и взял много пленных. Неосторожно стоявший неприятель допустил так близко казаков, бывших в команде полковника Иловайского 2-го, что, не успев стать в порядок, в замешательстве бросился в деревню, там думал удержаться с кавалерией и начал заваливать поспешно улицу, не примечая, что казаки, скрывшие между тем движение своё по лощине, объехали деревню и ударили в тыл: всё было взято или истреблено.
Князь Кутузов, не ожидая совершить столь опасного марша без препятствий, имел неосторожность сделать роздых в Подольске и отложить на два дня переход на калужскую дорогу. Не от того остановился он, что был уверен в том, что неприятель не предупредит его на той дороге: он ничего не знал, что происходило на левом его фланге, который был открыт совершенно.
До отступления нашего из Москвы известно было, что неприятель занял отрядом город Верею, из чего заключать должно было, что калужскую дорогу он наблюдает; следовательно два дня промедления могли дать неприятелю время приспеть с большими силами. Сведений же о нём мы никаких иметь не могли, ибо в Калуге не было у нас войск, а отряд ахтырского гусарского полка подполковника Давыдова (Дениса), из нескольких гусар и двух полков казаков, оставленный при переходе нашем через Вязьму, не мог известить нас о неприятеле, имея единственною целью беспокоить сообщения неприятеля и ограждать калужскую губернию от нападений со стороны города Юхнова. Подполковник Давыдов, офицер смелый, известный остротою ума своего и хорошими весьма стихотворениями, первый в сию войну употреблён был партизаном, что впоследствии было примером для многих других, но не всегда с равною для армии пользою.
Итак, за одну непростительную Кутузова ошибку неприятель сделал две грубейшие: он не только не наблюдал калужской дороги, но и не знал, что мы находимся на тульской. Авангард его, усиленный многими войсками, перешёл Москву-реку у Боровского перевоза и продолжал марш до города Бронниц, думая преследовать всю нашу армию, тогда как два только полка казаков, под командою лейб-казачьего полка полковника Ефремова, вели его за собою. Полковник Ефремов в сём случае поступал, как отличный и благоразумный офицер. Неприятель, заметив наконец обман, возвратился поспешно в Москву; но уже поздно было воспрепятствовать переходу нашему на калужскую дорогу, и армия спокойно прибыла к селу Красная-Пахра. Авангард генерала Милорадовича, не в большом расстоянии, находился впереди.
Неприятель дал нам несколько дней свободы и появился в малых силах. Позиция армии нашей была весьма невыгодна, и армия отошла к селу Вороново, а наконец в Тарутино. В авангарде произошло кавалерийское дело, где лейб-гвардии драгунский полк истребил два эскадрона драгунского полка гвардии Наполеона.
Авангард наш, перейдя к селению Красная-Пахра, так оплошно расположил передовые свои посты, что генерал Милорадович едва не был взят в квартире со всеми бывшими у него генералами. Два эскадрона прусской кавалерии без всякого затруднения подъехали к самому саду его дома; но к счастью конвой успел сесть на коня и прогнать ближайший эскадрон, к которому другой не подоспел на помощь. Нельзя извинить передовых постов наших, но нельзя также всю вину сию слагать на казаков, ибо в тот день за безопасностью авангарда наблюдал генерал-адъютант барон Корф, который не пренебрегает осторожностью.
Авангард при селении Моч был сильно тесним неприятелем; трудная позади, у села Воронова, переправа произвела большой беспорядок, и войска правого фланга едва не были отрезаны. Странное распределение войск авангарда оставило генерал-лейтенанта Раевского в таком положении, что он, думая впереди себя иметь кавалерию, не знал, что проводил ночь с целым корпусом пехоты и всею батарейною артиллерией, составляя собою передовые посты; кавалерия, от него не завися, не заблагоразсудила закрыть его собою. Сие потому только не имело никаких последствий, что назавтра авангард должен был отойти назад.
21-го числа сентября армия прибыла к селению Тарутино, и определено было укрепить лагерь. Авангард находился у деревни Чириково, и неприятель, имев с ним упорное дело, заставил его отойти на последнюю цепь высот, в виду Тарутина, в трёх не более верстах от него расстояния.
22-го числа, после обеда, в авангарде началось жестокое сражение. Ни одного шага нельзя было уступить неприятелю, ибо позади авангарда начиналась заметная покатость, простиравшаяся до самого лагеря армии, и неприятель, овладев высотами, получал возможность немедленно поставить передовые посты свои по речке, у лагеря протекавшей, и вместе с тем препятствовать водопою, а имея более высокий берег, мог видеть малейшее в лагере движение и постоянно оный беспокоить. Генерал Милорадович удержал неприятеля, а правый фланг командуемого им авангарда выиграл даже некоторое расстояние; всё дело происходило с наилучшим со стороны нашей порядком. Неприятель несколько раз переменял пункты своих атак, но везде был предупреждаем и нигде ни на минуту не имел успеха, ибо войска наши обращались с чрезвычайным проворством и порядком и всегда в таком количестве, какое по обстоятельствам нужно было. Резервы были в готовности сильные. Генерал-майор Шевич, начальствовавший на правом фланге кавалерией, явив пример личной храбрости и удержав необыкновенный порядок, действовал в сей день отлично. Французские кирасиры не могли выдержать стремительного нападения нескольких эскадронов гвардейских наших улан; пики сих последних притупились о железную броню их. Полковник Карпенко с 1-м егерским полком повсюду штыками открывал себе путь к успехам. Всегда отлично действующая артиллерия наша на этот раз превзошла себя: две батарейные роты, с подполковником Гусевым, оставаясь одни без прикрытия, закрывали движение войск наших, и неприятель ни разу не смел угрожать им. Около самого вечера неприятель отступил на всех пунктах и расположился неподалёку, но таким образом, что не мог видеть лагеря нашего. В первый раз неприятель не успел в своём предприятии: обстоятельства, в продолжении всей кампании возлагая на нас горькую необходимость отступления, облегчали неприятелю достижение его намерений и приучили его к успехам. По окончании сражения часть войск авангарда перешла в лагерь армии; осталась кавалерия в довольном количестве и несколько орудий.
На другой день в лагере неприятельском видио было совершеннейшее спокойствие, и можно было думать, что он ожидает подкреплений; но, напротив, с сего самого дня и довольно на долгое время, без всякого условия с обеих сторон, не происходило ни одного выстрела. Офицеры съезжались на передовых постах, где происходили взаимные вежливости, и генерал Милорадович не один раз имел свидание и разговор с королём неаполитанским Мюратом. Если бы можно было забыть о присутствии неприятеля, то свидания эти легко было бы принять за представления на ярмарке, или под качелями: Мюрат являлся, то одетый по-испански, то в преглупом вымышленном убранстве, с глазетовою шапкой с соболями; Милорадович на казачьей лошади, с плетью и обвёрнутый великолепнейшими шалями, удивительной пестроте которых и сам Мюрат завидовал. Невинные сии забавы многих заставляли думать, что заключено перемирие; но приятно было слышать, что войска наши против того роптали и желали сражения.
Лагерь при Тарутине был укреплён, сколько возможно. Фронт был прикрыт ужасными батареями; находившийся недалеко на левом фланге лес завален засеками; на правом крыле, вне лагеря, открытое место представлялось удобным для действий кавалерии. Не менее однакож были ощутительны и самые невыгоды позиции: лагерь вообще был чрезвычайно стеснён[35] и внутри его с трудом можно было перемещать войска; к левому флангу прилегали высоты, выгодные для неприятеля; отделявший их ручей был крутоберегий и кавалерия наша, действуя на той стороне оного, трудное имела отступление. Если бы неприятель был отбит повсюду, то этим никак нельзя было бы воспользоваться, ибо он отступал бы под огнём своих батарей, устроенных на возвышенном берегу речки и господствовавших над всею долиною. Вообще нельзя было и на 200 сажен выдти из лагеря, не подвергаясь картечным выстрелам, и нигде впереди лагеря не было места удобного для устройства батарей. Отступление из лагеря также было неудобно, ибо дороги позади лагеря проходили чрез леса, соединяясь все вместе на небольшом расстоянии, и не было обращено внимания, чтобы их расширить и исправить. Конечно неприятель не мог бы без большой потери напасть на лагерь наш и по всей вероятности не имел бы успеха; но что могло заставить его атаковать нас в сей позиции? Прямая и лишь под наблюдением нашим бывшая дорога на Калугу лежала чрез Малоярославец: довольно было с силами появиться около сего города и угрожать Калуге, чтобы принудить нас оставить лагерь и отступать, на что все вообще, а более всех Кутузов, были готовы. Долгое время опасались атаки неприятеля с правого крыла; к удивлению, опасения эти происходили от боязни многих. Казалось однако, что сего не могло случиться, ибо неприятель, стянув главные силы свои к правому нашему флангу, оставил бы нас между собою и своими сообщениями, которые и без того протяжением своим были неудобны и не довольно безопасны. Генерал барон Беннигсен предлагал перейти на дорогу от Малоярославца к Калуге и там укрепить лагерь. Нет сомнения, что сие беспокоило бы неприятеля, в Москве пребывавшего, угрожая его сообщениям, и доставило бы нам неоспоримые выгоды, так как неприятельская кавалерия истощалась от недостатка фуража и умножившиеся партизаны наши ежедневно её уничтожали; но полезнее, кажется, было уклониться от сего предложения, ибо неприятель пребывание наше у Тарутина сносил терпеливее, нежели бы у Малоярославца, а тем более у Боровска, где также думали остановиться. У Тарутина неприятель оставил нас в покое, не обратил внимания на слабый отряд генерал-майора Дорохова, на левом фланге нашем бывший, имея против него часть войск своих в Верее; дал нам время для отдохновения и возможность укомплектовать войска, поправить изнурённую кавалерию, установить правильное доставление продовольствия; словом, возродил в нас надежду спасения, возродил силы, на противоборство и даже на преодоление достаточные. Если бы с теми силами, которые имели мы под Москвою, и не дождавшись пришедших впоследствии подкреплений, не присоединя двадцати шести полков казаков, прибывших с Дона, мы с растроенною конницею, с войсками, от продолжительного отступления утомлёнными, остановились в Боровске, я полагаю, неприятель не мог бы снести столь близкого присутствия нашего, тем более, что мы угрожали бы его сообщениям, и, ободренный бессилием нашим, не оставил бы нас в покое: ему необходимо было бы атаковать нас, а мы не были бы в состоянии удержаться. Принуждённые же оставить Калугу и в ней все для армии заготовления, мы на долгое время лишали бы армию возможности действовать.
В Тарутине возвратился артиллерии капитан Фигнер, отправленный мною из Подольска в Москву; предприимчивый и храбрый сей офицер взялся разведать о неприятеле и, если бы представилась возможность, хотел вкрасться в свиту Наполеона. Бывши в Москве, он возвратился к передовым войскам, под командою генерал-лейтенанта Раевского, и объявил, что послан от меня; генерал-лейтенант Раевский, знавши его в Молдавии, дал ему небольшую команду кавалерии, с которою он отправился на дорогу между Можайском и Москвою. Скрыв отряд свой и осмотрев шедшие неприятельские шесть орудий с небольшим прикрытием, напал на них при селении Вязьме и взял в плен; бывший поблизости неприятель, уведомлённый о происшествии, не успел придти на избавление. Фигнер был первый из партизанов употреблённый при большой армии. Успехи его, которым много способствовали вооружённые им поселяне, дали мысль Кутузову умножить число партизанов, и по распоряжению его были посланы гвардейской артиллерии капитан Сеславин, офицер испытанной храбрости и усердия, предприимчивости необычайной, и гвардии полковник князь Кудашев, которому назначение такое принадлежало не по способностям, деятельности и храбрости, но команда дана была потому, что он был зять Кутузова. В самое короткое время партизаны принесли ощутительную пользу. Пленные в большом количестве приводились ежедневно; на всех комуникациях неприятеля появились казаки; не проходили ни транспорты, ни парки, ни даже малые команды: всё было истребляемо партизанами. Неприятель для фуражирования не смел ходить без пехоты и пушек; но и сие не остановило истребления фуражиров, которых нередко приводили целыми эскадронами. Жители, ободренные беспрерывно являвшимися партиями, служили им вернейшими провожатыми, доставляли обстоятельные известия, наконец сами взяли оружие и большими толпами присоединялись к партизанам. Фигнер был основателем войны поселян, которая имела пагубные для неприятеля последствия.
Найденные в Москве неприятелем запасы вскоре были издержаны; обнаружился ужасный недостаток, и войска не получали даже половинной дачи. Неприятель не предпринял никаких мер и остался в совершенном бездействии; причины сего относили к надежде Наполеона на мир, условия коего он думал начертать. В нашем же лагере войска отдохнули, кавалерия поправилась, прибывшие вновь сформированные войска обучались ежедневно, укомплектовалась артиллерия, и мы готовы были к войне самой жестокой.
В Подольске генерал-лейтенант Коновницын назначен дежурным генералом при князе Кутузове. Генерал сей, сделавший себе имя отличною храбростью, не оправдал однако надежд на его способности; с большою ловкостью не упускал он пользоваться слабостью Кутузова и свёл тесную дружбу с полковником Толем, который имел на него сильное влияние. Коновницын, по новому званию своему, входил в мою должность и обязанности, непосредственно на мне лежавшие. Он не находил для себя выгодным, что обязанности эти сближали меня с Кутузовым. После Бородинского сражения князь Кутузов был произведён в фельдмаршалы и вместе с возвышением сим почёл необходимым создать дежурного при себе генерала, дабы управление армиями не оставить в руках генерала Беннигсена, который состоял при нём в звании начальника главного штаба всех действующих армий.
По получении известия о смерти достойнейшего генерала князя Багратиона, 2-я армия хотя и существовала по имени, но штаб оной был уничтожен и присоединён к штабу 1-й западной армии, и я назначен начальником главного штаба обеих армий.
22-го числа сентября военный министр Барклай де-Толли оставил армию и поехал в Калугу и далее. Я знал об этом отъезде и потому, незадолго перед сим, подал рапорт, что чувствую себя к отправлению моей должности неспособным и прошу возвратить меня в армию; рапорт был представлен в подлиннике фельдмаршалу, но ответа никакого не последовало. Вместе с Барклаем де-Толли уехал и правитель собственной канцелярии его, флигель-адъютант гвардии полковник Закревский, офицер отличных и благороднейших свойств, с которым я был приятель и вместе делил и горести от неудачной войны и приятные в оной минуты. После достойного дежурного генерала 1-армии флигель-адъютанта Кикина я не видал никого уже, желавшего мне добра, а положение моё час от часу делалось неприятнее. Генерал-лейтенант Коновницын возмечтал, что я должен обрабатывать часть дел, собственно до него относившихся. Заблуждаясь насчёт достоинств Коновницына, я занимался делами с терпением и из уважения к нему; но усмотревши, что он желает видеть во мне исполнителя его воли, я не находил выгод подчиняться ему добровольно. Коновницын и полковник Толь вредили мне у Кутузова и уничтожали его ко мне расположение и внимание, всеми замеченные. Кутузов охладел ко мне; я не искал его милостей и старался отдалиться от главной квартиры, в которой не жил во всё время пребывания армии в Тарутине, появляясь в ней разве по приказанию. Я бывал у Коновницына и в то же время имел с ним переписку, в которой он ничего у меня не выигрывал.
При таких отношениях моих с Коновницыным и Толем, могущественными людьми того времени, я не имел совершенно никакого дела и мне оставалось быть свидетелем разных интриг главной квартиры, вражды между Кутузовым и генералом Беннигсеном, которую возбуждал полковник Толь, единственно в намерении, отдаляя от Кутузова влияние на него Беннигсена, сохранить над ним власть свою. Звание начальника главного штаба осталось ещё при мне, и, невзирая на повторённый мною о неспособности моей рапорт, я не мог получить увольнения от должности.
Фельдмаршал, получа донесение от партизанов, что состоящий в команде неаполитанского короля неприятельский авангард остаётся совершенно один, что ближайшие от него войска в Москве и, следовательно, приспеть к нему не могут, решился атаковать его. Нельзя было устранить генерала Беннигсена от участия в предприятии и без него, как начальника главного штаба всех действующих армий, нельзя было сделать диспозиции. Кутузов весьма желал разбить неприятеля, что, по превосходству сил наших, и не подлежало сомнению; но не хотел разделить успеха с Беннигсеном, которому не мог, впрочем, отказать в команде над войсками, назначенными обойти левое крыло неприятеля, и от коих одних зависела победа. Положение места было осмотрено; сделана диспозиция; войска, открыть сражение назначенные, выступили из лагеря в ночь на 6-е октября; все прочие вышли 6-го числа, пред рассветом переправясь за реку Нару, и, пройдя недалеко, стали ожидать действий правого нашего крыла. Генерал-адъютант граф Орлов-Денисов с несколькими полками донских казаков и 20-м егерским полком должен был обойти и ударить в тыл левого крыла неприятельского. За ним, в команде генерал-адъютанта барона Меллера-Закомельского, шёл 1-й кавалерийский корпус и при случае должен был ему вспомоществовать. На оконечность левого неприятельского крыла действовали 2-й корпус генерал-лейтенанта Багговута и 4-й корпус генерал-лейтенанта графа Остермана-Толстого; резерв их составлял 3-й корпус генерал-адъютанта графа Строгонова[36]. Все сии войска были поручены непосредственно генералу Беннигсену. 6-й корпус генерала Дохтурова был назначен в центр. В состав левого фланга поступил генерал Милорадович с 7-м корпусом генерал-лейтенанта Раевского и войсками, бывшими в авангарде. В резерве были гвардейский корпус и кирасирские полки, и при них находился сам фельдмаршал. Вскоре после рассвета началось сражение. Неприятель, нечаянно атакованный, защищался худо. Удачный удар казаков лишил его 19-ти орудий, взятых храбрым полковником Сысоевым; в лагере его сделалось замешательство; 2-й корпус наш, без больших затруднений, вышел из леса, выстроился и ударил: неприятель не удержался. Один из первых пушечных выстрелов лишил нас генерал-лейтенанта Багговута, храброго, усердного и отлично-добрых свойств офицера. 4-й корпус генерал-лейтенанта графа Остермана-Толстого не прибыл вовремя к своему назначению и в деле почти не участвовал. Неприятель потерял 22 орудия, до 2 тысяч пленных, весь обоз и экипажи короля неаполитанского и, отойдя на выгодную позицию, собрал рассеянные войска и удалился в село Вороново. О нападении нашем неприятель был предупреждён. Артиллерии и обозам его дано уже было приказание отступать, но адъютант, привезший о том приказ начальнику артиллерии и не знавший о важности оного, не хотел разбудить его и оставил поручение своё до утра; предупреждённые войска, пробыв всю ночь осторожными, с началом дня были распущены и отдыхали. За день перед сим неприятель также был предуведомлён и, прождав всю ночь нападения, думал, что тем же кончится и последующий день: войска наши застали людей в оплошности и почти сонных, лошадей не осёдланных. Сражение сие могло доставить нам несравненно более успеха; но некоторые из наших войск действовали нерадиво, а казаки, которые легко могли отхватить неприятеля от леса, занялись грабежом богатых обозов, перепились и не помышляли препятствовать его отступлению.
Первое в продолжение кампании наступательное действие большой армии весьма ободрило войска наши и противное имело влияние на неприятеля, который слишком доверялся счастью и имел дерзость не уважать нас, осмеливаясь с силами столь слабыми быть от прочих войск в далёком расстоянии.
В Тарутино был прислан от Наполеона из Москвы дивизионный генерал Лористон, бывший перед войною послом в Санкт-Петербурге. Не случилось мне слышать от самого фельдмаршала, в чём состояло данное Лористону поручение; но говорили все вообще, что он давал знать об уверенности Наполеона, что государь император воспользуется расположением его дать мир России. Говорят, Кутузов так искусно притворился, что, с своей стороны, душевно желает мира, что Лористон оставил его в совершенной уверенности, что он настоятельно того будет требовать от государя. Надежда на мир и на то, что условия оного начертает победитель, удержала Наполеона в Москве столь долгое время в бездействии.
От генерал-майора Дорохова, находившегося с отрядом войск на левом нашем фланге, получено было известие, что в городе Верее он штурмом взял защищаемый неприятелем редут, схватил в плен всех, которые в нём находились, город очистил от неприятеля и что приходивший на помощь отряд неприятельский отступил.
Партизаны Фигнер и Сеславин, осмотрев силы неприятеля, расположенного при селении Фоминском, уведомили обо всём обстоятельно генерал-майора Дорохова, находившегося поблизости, и просили, чтобы он с отрядом своим вспомоществовал им атаковать неприятеля. Будучи обнадёжены, они начали дело; но генерал-майор Дорохов приехал один быть свидетелем потери их против сил гораздо превосходнейших. Дорохов не благоволил партизанам; завидуя, уменьшал их заслуги и приносимую ими пользу, и в сём случае потому не способствовал им, что хотел, не разделяя с ними славы, один разбить отряд неприятельский. По благорасположению к нему дежурного генерала Коновницына, за сей непозволительный поступок ему не сделано даже замечания, а на жалобу Фигнера ни малейшего не обращено внимания.
9-го числа октября генерал-майор Дорохов донёс, что неприятель занимает село Фоминское, деревню Котово, что небольшая часть сил его расположена около города Боровска, что повсюду его не более 8-ми тысяч человек и просил к отряду им командуемому дать два полка пехоты, обещая тогда непременно разбить неприятеля. Фельдмаршал рассудил отправить 6-й корпус генерала Дохтурова. 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта барона Меллера-Закомельского и пять казачьих полков; благоразумное сие распоряжение давало вернейшие средства к успеху. Осыпав меня тысячью приветствий, Кутузов приказал мне отправиться с генералом Дохтуровым, уверяя, что на меня он надеется и будет спокоен. Надо было знать Кутузова, чтобы не давать сему никакой цены. Партизаны Фигнер и Сеславин пошли с партиями вверх по левому берегу Нары, чтобы открыть, не имеет ли неприятель кроме войск в селе Фоминском других, близко расположенных, которые бы могли придти на помощь, а также нет ли каких движений между Фоминским и Москвою; к 11-му часу они обещали мне дать непременно обо всём обстоятельное известие.
Генерал Дохтуров 10-го числа остановился в пяти верстах от деревни Котово с тем, чтобы, пройдя сие расстояние ночью, напасть на неприятеля с рассветом. Генерал-майор Дорохов, явясь к нему в команду, донёс, что неприятель, в числе 2-х тысяч человек пехоты, преследует от Боровска подполковника Власова с тремя казачьими полками; что около деревни Котово расположено не более 4-х тысяч человек, а близ села Фоминского лагерь скрыт в лесу и потому сил определить невозможно; что ночью примечены большие по лесам огни и что у моста чрез рек Нару стоит батарея. Я предложил всю тяжелую артиллерию воротить за шесть вёрст назад, где весьма тесное дефиле мы с трудом проходили. Была уже полночь; приближалось время идти вперёд, а от Фигнера или Сеславина никаких не было известий; дано уже было приказание готовиться к движению. Ночью, на поле, сталкиваюсь вдруг с Сеславиным, который меня отыскивал. Скрыв в лесу свою партию, он в четырёх верстах от села Фоминского осмотрел шедшие неприятельские войска, которые состояли из всей пешей и конной гвардии Наполеона и из всего корпуса маршала Нея. Схваченные им несколько человек показали, что сам Наполеон при войсках, которые пятый уже день как выступили из Москвы, где оставлено не более 4-х тысяч для подорвания стен кремлёвских; что тяжести и тяжёлая артиллерия, и вместе с ними и вся кавалерия, потерявшая лошадей, ещё прежде отправлены на Можайск, под прикрытием 5-го корпуса польских войск; что в войсках большой недостаток в продовольствии, который задолго до выступления весьма был чувствуем; что, по слухам в армии, Наполеон идёт чрез Малоярославец в Калугу. Фельдмаршал не имел известия о Москве; стоявший же близ оной генерал-адъютант барон Винценгероде не успел уведомить о том, что разузнал уже Сеславин, а потому услуга, оказанная последним, спасла от поражения корпус генерала Дохтурова, которое могло зависеть от нескольких часов разницы. На рассвете генерал Дохтуров отступил: присоединя отосланную артиллерию, переправился, при селе Спасском, чрез реку Протву и пошёл на Малоярославец. Вся кавалерия направилась к стороне Боровска наблюдать за движением неприятеля, и я остался при ней, дабы извещать генерала Дохтурова. Поутру, находясь в небольшом расстоянии от Боровска, мы видели, что неприятель проходил этот город; пополудни заметили его в больших силах по дороге к Малоярославцу, и нас разделяла с ним одна река Протва. Бежавший от неприятеля слуга одного генерала уведомил, что Наполеон в 10 часов утра прибыл в Боровск, где гвардия его имеет ночлег и что назавтра, 12-го числа октября, он идёт далее. Спускаясь по левому берегу Протвы, мы, часа за два до вечера, переправились за реку, сбили форпосты, наблюдавшие нас, преследовали конницу, которая их подкрепляла, и, проскакав небольшой лес, увидели близ почтовой дороги обширный лагерь корпусов вице-короля итальянского и маршала Даву. Мы отошли к переправе, но не перешли за реку, дабы сохранить кратчайшую дорогу к Малоярославцу; неприятель, за поздним временем, нас не преследовал. Разъезд, отправленный к Малоярославцу, дал знать, что у самого города также стоит неприятельский лагерь, что в городе несколько казаков, присланных от атамана Платова; что жители разобрали мосты и не допускают в город неприятеля. Ночью мы присоединились к генералу Дохтурову, который, за час до рассвета, прибыл к Малоярославцу. Впереди корпуса был послан 33-й егерский полк, который хотя и занял город, но не мог выгнать неприятеля, удерживавшего один квартал к реке прилегавший; мосты находились в его власти, и два орудия артиллерии были переправлены в город. Наставший день открыл на противоположном берегу реки Лужи силы неприятельские весьма превосходные; 33-й егерский полк был тесним, исправлялись мосты, и колонны неприятеля двинулись в город. Удерживать город было необходимо, чего бы то ни стоило, ибо армия следовала уже из Тарутина, и дорогу калужскую уступить было невозможно. Генерал Дохтуров подкрепил 33-й полк 6-м и 19-м егерскими полками, и команду над ними поручил полковнику Вуичу. Все войска наши расположились в версте от города, на калужской дороге; на правой стороне были 1-й кавалерийский корпус и отряд генерал-майора Дорохова. В городе загорелся ружейный огонь очень сильный, и атаки неприятеля сделались гораздо упорнее. На левом нашем фланге устроилась батарея гвардейской конной артиллерии, которая препятствовала наведению мостов и удерживала шедшие в город подкрепления. Храбрый полковник Никитин был с своими орудиями в середине города, и неприятель уважал его присутствие. Егерские полки наши принуждены были к отступлению, с трудом могли мы вывезти из города артиллерию, и стрелки неприятельские, пройдя стремительно город, появились на правом крыле нашем. Генерал Дохтуров возложил на меня защиту города, и к полкам, прежде в оном бывшим, прибыли в распоряжение моё 11-й егерский полк и пехотные: софийский, либавский и вильманстрандский с достаточным количеством артиллерии. Несмотря на это, четыре раза я был выгнан из города и не раз терял совсем надежду возвратиться в оный. Храбрая атака в штыки либавского полка, под начальством генерал-майора Талызина, и софийского, под командою полковника Халятина, которые, не сделав выстрела, вошли в город и всё противоставшее им истребили, удержали во власти нашей город. Артиллерии полковнику Никитину, офицеру неустрашимому, много обязан я успехом. Храбрые адъютанты мои, гвардии поручик фон-Визин и артиллерии поручик Поздеев, чрезвычайно мне способствовали: всюду, куда ни посылал я их, не менее верил им, как самому себе. На прочие войска генерала Дохтурова неприятель сделал одну из города сильную вылазку, но действием батарей был отражён с большим весьма уроном. На самое короткое время приезжал из армии дежурный генерал Коновницын; появление его было для одной реляции. С нетерпением ожидали мы прибытия армии; но Кутузов поздно выступил из Тарутина, шёл чрезмерно тихо и без нужды медлил у переправы чрез Протву, в селе Спасском. Первый прибывший корпус был генерал-лейтенанта Раевского, и в три часа пополудни частью войск своих он занял город вместе с моими полками: я, как старшему, сдал Раевскому командование правым флангом. Вскоре прибыла вся наша армия, и мы превосходили неприятеля силами; приехал и фельдмаршал. Ночью пошли полки в город на смену утомлённых, но неприятель вытеснил их[37], и город, невзирая на все со стороны нашей усилия, остался за неприятелем. Не знаю, почему фельдмаршал, тотчас по прибытии армии, не приказал оставить город, ибо с того времени потеря людей была бесполезна и даже желать можно было, чтобы неприятель осмелился выдти на поле, где без сомнения нашёл бы себе гибель.
На другой день, 13 октября, армия осталась в позиции в двух верстах от города. Неприятель вывел несколько войск из города, протянул правое крыло своё по дороге на Медынь, на расстояние почти трёх вёрст, и действовал из орудий против цепи казаков и кавалерии, составлявшей резерв; более же во весь день ничего не предпринял. Атаман Платов, с большими силами донских войск занимавший оконечность левого крыла, перешедши за реку Лужу, ударил на неприятельскую конницу, взял много пленных и 13 пушек. В лагере неприятеля произошло великое беспокойство, и на него тотчас были обращены большие отряды войск. При сём случае много потерпел уланский полк польской гвардии Наполеона. Атаман Платов возвратился, оставив часть казаков, дабы беспокоить тыл неприятеля. Фельдмаршал, призвав меня, сказал, что армию привесть надо в движение. Я отвечал, что нам следует взять направление на Медынь и к убеждению в сём представлял, что мы в силах превосходных, что неприятель свои главнейшие удерживает за рекою и против нас только авангард его; что, в особенности, зная об отправлении части войск и артиллерии неприятеля на Можайск, мы видим, что ему невозможно решиться на генеральное сражение; что сражению сему противится само местоположение, ибо надобно переправиться для сего чрез реку самую неудобную, спуск к реке и въезд в город всего один, и тот не менее десяти сажен отвесной высоты, так что, при малейшей неудаче, неприятель мог бы иметь более важную потерю. Кутузов заметил мне, что любит говорить со мною, ибо никогда обстоятельства не представляются мне в худом виде; однакож, сколько ни старался я уговорить его остаться одни сутки и даже менее, не мог никак согласить на то, и он в ночь на 14 число отошёл к селению Дичин, на 20 вёрст ближе к Калуге. В арьергарде генерала Милорадовича оставлены: 4-й корпус, 2-й корпус генерал-лейтенанта князя Долгорукого, бывшего министром в Неаполе, кавалерийский корпус генерал-адъютанта барона Корфа и пять донских полков с генерал-майором Карповым. Я оставался у генерала Милорадовича.
14-го числа в 10 часов утра началась канонада и, два часа продолжаясь, не имела никаких последствий: войска с обеих сторон были неподвижны; тем и кончился день. В тот же день я лично донёс обо всём фельдмаршалу и просил позволения возвратиться в авангард, но мне сие не позволено. По обстоятельствам, нужно было послать отряд в Медынь: я просил отправить меня с оным, но фельдмаршал никак не соглашался, говоря, что удерживает меня для важнейшего назначения.
В ночь на 15 число неприятель отступил от Малоярославца и остановился в пяти верстах за рекою. Атаман Платов со всеми казаками с левого фланга, генерал-адъютант барон Корф, командовавший передовыми постами, долго весьма того не примечали. Генерал Милорадович приказал генерал-майору Карпову переправиться с казаками и преследовать неприятеля; регулярной коннице и конной артиллерии — идти поспешно велел вслед, как скоро мосты готовы будут. Фельдмаршал приказал мне тотчас же отправиться в авангард, а получив от генерала Милорадовича донесение, что он оба корпуса пехоты оставил на сей стороне реки, поручил мне, по разведании обстоятельств, сделать сим корпусам назначение и о том немедленно ему донести, говоря, что, согласно сему, он даст направление всей армии. Я застал генерала Милорадовича и даже генерал-адъютанта барона Корфа в Малоярославце. Неприятель стоял в пяти верстах, на дороге от Боровска на Медынь, для того, вероятно, чтобы отделённым от него войскам дать время отойти и собою закрыть их движение. Жители окрестностей дали знать, что между Медынью и Вереей находятся войска неприятельские и что туда сходятся все силы; известие сие было однакож неосновательно и вовлекло меня в некоторую погрешность относительно данного мною корпусам направления. Не доходя Медыни, мы получили сведение, что неприятель самым поспешным образом отступает на Верею, что атаман Платов идёт вслед за ним и взял уже фланг его, что генерал-адъютант граф Орлов-Денисов с отрядом от Медыни преследует остатки отряда польских войск и взял начальника оного и что за ним идёт генерал-майор Паскевич с 26-ю дивизией, отправленною от армии. Генерал Милорадович, перешедши в селе Одоевском, пошёл стороною от большой смоленской дороги, изыскивая удобный случай отрезать или напасть с флангу на неприятеля, ибо к Верее успеть было невозможно и даже к Гжатску сомнительно. В Колоцком монастыре казаки без больших усилий взяли у неприятеля 23 пушки; атаман Платов преследовал стремительно; число пленных увеличивалось ежедневно, и худое состояние французской армии явно обнаружилось. Генерал Милорадович, ускоренным маршем через селения Кременское, Егорьевское и перейдя в селе Никольском дорогу от Гжатска на Юхнов, прибыл в окрестность Гжатска, тогда как атаман Платов занимал самый город, и с того времени были они между собою в беспрерывном сношении.
Из села Егорьевского доносил я фельдмаршалу, что армии полезно сколь возможно сократить путь и прямо идти на Вязьму, что ход её совершенно закрывает авангард своим движением. Сие удобно было сделать, потому что неприятелю почтовою дорогою было идти гораздо далее. Фельдмаршал взял предложенное мною направление, но шёл чрезмерно тихо, ничего не отвечал и оставил в неведении насчёт своего движения, ибо до того знали мы только, что армия чрез Полотняные-заводы пошла на Медынь. Авангард приблизился к селению Царёво-Займище, где генерал Барклай де-Толли, отступая от Смоленска, намерен был дать сражение. Местоположение было мне весьма знакомо, и я, объяснив генералу Милорадовичу выгоды оного, легко согласил его упредить неприятеля и занять трудное дефиле, у самого селения лежащее. По слабости авангарда, было опасно отрезать путь всем силам неприятеля, ибо гвардия Наполеона была в хорошем состоянии и в большом числе; но из показания пленных и из известий от атамана Платова мы знали достоверно, что Наполеон с гвардией идёт целыми сутками впереди, а все прочие войска следуют по частям и в беспорядке. Четыре марша сделал авангард с тем, чтобы воспользоваться выгодами дефиле и труды марша вознаградить верным успехом. Сделано было распоряжение, чтобы приближающиеся к Царёву-Займищу корпуса на последнем ночлеге скрыли своё присутствие, и запрещено было иметь огни в лагере. Генерал-адъютанту барону Корфу приказано было иметь кавалерию в готовности, и даже не выставлять постов. Генералу Милорадовичу надлежало в сём случае быть самому с первыми войсками, но он долго оставался назади обедать: войска проходили мимо его с музыкою; по обыкновению, много было рассказов, и он опоздал. Войска между тем прибыли на ночлег. Командир 4-й дивизии генерал-майор принц Евгений Виртембергский, увлечённый храбростью, не вняв благоразумному начальства распоряжению, обнаружил прибытие своё и так близко подошёл к дороге, по которой беспечно проходил неприятель, что тот начал собираться в силах и выслал стрелков закрыть своё движение, тогда как уже располагался на ночлег. Прочие войска авангарда, видя принца Евгения далеко впереди и опасаясь, чтобы неприятель не атаковал его, должны были по необходимости идти к нему в подкрепление. Неприятель, бывши от самого Малоярославца преследован одними казаками, с самою малою частью регулярной конницы, вдруг увидя несколько тысяч пехоты на фланге и на выстрел от дороги, где проходил, ускорил движение своё и, не останавливаясь на ночь, со всеми силами прошёл известное дефиле. Поспешность и беспорядок в движении его были так велики, что, не будучи ни тесним войсками авангарда, ни преследуем казаками, он оставил немало орудий тяжёлой артиллерии и бросил множество обоза, так что на другой день надо было расчищать дорогу для войск наших.
Из сего можно заключить, что́ последовало бы, если бы, по предположению, выход из дефиле занят был войсками авангарда и 50-ю орудиями артиллерии, при нём состоявшими. Принц Евгений сделал грубую и молодому человеку непростительную ошибку; генерал Милорадович, как человек придворный, сделал ему выговор с комплиментами и скрыл происшествие. Не столь знатной особе он едва ли бы простил.
21-го числа октября генерал Милорадович получил приказание 26-ю дивизию, с генерал-майором Паскевичем, отрядить к атаману Платову, у которого не было ни человека пехоты; с нею пошли также и три полка кавалерии.
После неудачи напасть на неприятеля при Царёве-Займище, не оставалось ничего другого, как атаковать его у города Вязьмы. В другой раз писал я рапорт к фельдмаршалу, что если армия придёт к Вязьме то можно будет отбросить неприятеля от большой дороги по направлению на Духовщину, где, по причине трудных осенью дорог, он по необходимости оставит тяжёлую артиллерию и обозы, и сверх того мы приобретём ту выгоду, что кратчайшею на Смоленск дорогою повсюду предупредим неприятеля. Фельдмаршал чрез полковника Толя отвечал мне, что 21-го числа он прибудет с армией в окрестности Вязьмы. Я представил ему, что можно прибыть одним днём позднее, то есть 22-го числа, но что вместо окрестностей нужно придти к самому городу Вязьме, и мне кажется, что после первого его предложения сие сделать было уже нетрудно.
21-го числа я отправился к войскам атамана Платова, действовавшим по большой дороге, и того же дня к ним присоединились 26-я дивизия и три кавалерийских полка с генерал-майором Паскевичем. Неприятель во весь день отступал поспешно, слабо защищаясь. Атаман Платов имел ночлег в 27 верстах от Вязьмы. Увидясь с ним, генерал Милорадович сделал условие на будущий день действовать совместно; авангард должен был просёлочною дорогою ускорить движение и, обойдя неприятеля, атаковать в тыл у селения Фёдоровского, десять вёрст не доходя Вязьмы. Атаман Платов начал в тот день преследование гораздо позже обыкновенного, дабы дать время генералу Милорадовичу успеть в его предположении. По расчёту времени, авангард не прежде 11-го часа мог вступить в дело; в 7 часов утра войска атамана Платова вышли с ночлега; неприятель показал арьергард весьма слабый. В начале 9-го часа мы услышали на левом нашем фланге канонаду. Казалось, что она происходит против отрядов генерал-майоров Иловайского 5-го и Кутейникова, находившихся в той стороне, но наконец мы получили известие, что авангард наш вступил в дело, и что неприятель, в больших силах, вместо того, чтобы быть атакованным у села Фёдоровского, вёрст семь не доходя до этого места, сам атаковал авангард. Я в сей день начальствовал 26 дивизией, полками кавалерии и несколькими казачьими. Пехота была ещё далеко, и потому атаман Платов приказал 300 егерей 5-го полка подвезти на казачьих лошадях; вместе с ними приспели казачья конная артиллерия, полковник князь Вадбольский с полками кавалерии и несколько донских полков. Неприятель обратил на нас значительную часть сил, и генерал Милорадович мог подвинуться; правый фланг его сомкнулся с войсками, бывшими в моей команде. Канонада на всех пунктах началась жестокая. Неприятель с упорностью защищал одну весьма выгодную высоту и не только оттеснил меня, но едва не взял батареи. Решительная атака курляндского драгунского полка приблизившуюся часть пехоты истребила, невзирая на картечный огонь; прибывшие в сие время полки 26-й дивизии восстановили порядок и усилившегося неприятеля отразили. Полки донские с частью артиллерии отправлены с правого фланга обходить неприятельскую небольшую кавалерию. Пришла 11-я дивизия генерал-майора Чоглокова и способствовала сбить неприятеля с сильной его позиции. Каргопольский драгунский полк храбро ударил на пехоту. Неприятель отступил на всех пунктах, к чему немало побудило его движение отрядов Фигнера и Сеславина, переправившихся на правом его крыле, который он, почитая непреодолимым по причине болота, оставил весьма слабым. Занятые неприятелем в некотором расстоянии возвышения составляли позицию лучше прежней. По времени, к вечеру клонившемуся, и по силам неприятельским, всем нам казалось, что вспомоществуемый твёрдым положением места неприятель удержится до ночи и защитит город, чтобы иметь свободное отступление: совершенно были мы удивлены, увидев, что, при нашем приближении, неприятель оставил позицию. Быстро взошли войска наши на возвышения и, умножая на каждом шагу замешательство в полках неприятеля, вместе с ним ворвались в город. Из числа мне подчинённых войск первый вошёл генерал-майор Паскевич. Встретив неприятеля в улице, он проложил штыками путь по телам его, ни на мгновение не останавливаясь, перешёл реку и остановился на внешней черте города. Со стороны генерала Милорадовича первые вошли в город полки перновский и кегсгольмский и с ними генерал-майор Чоглоков; встретившая их неприятельская колонна гренадер была истреблена. Адъютант мой поручик Граббе, находившийся при генерале Милорадовиче, с двумя орудиями конной артиллерии и стрелками вошёл впереди сих полков. Партизаны Фигнер и Сеславин в тоже время ворвались в город с другой стороны. Войска наши расположились в городе и кругом оного. Атаман Платов перешёл за реку, дабы назавтра преследовать ранее. В сей день взято в плен: один генерал, много офицеров и более 2-х тысяч нижних чинов, два знамени и несколько пушек. Неприятель имел три корпуса: вице-короля итальянского, маршалов Даву и Нея, всего, по словам пленных, 40 тысяч человек. Корпус маршала Нея был уже на марше, но, услышав выстрелы, воротился 17 вёрст назад в подкрепление сражавшимся. Гвардия Наполеона была в одном марше от Вязьмы, в селе Семлёво. Сам Наполеон был ещё в городе, но при начале действия поехал к гвардии, которая продолжала отступление поспешно. В Вязьме неприятель имел большие запасы снарядов для армии и лабораторию; оставляя город, он зажёг их, и в продолжение всей ночи происходили ужасные взрывы, не причинившие однако вреда войскам. Неприятельские большие госпитали все сгорели. Фельдмаршал, обещавший прибыть 21-го числа в окрестности Вязьмы, пришёл сутками позже и так рано, что мог бы участвовать в деле; он остановился за 8 вёрст по дороге на Юхнов. Такое нелепое распоряжение можно объяснить только тем, что дежурному генералу Коновницыну и полковнику Толю было больно, что предложение придти армии к Вязьме сделано мною. Из армии были присланы кирасирские дивизии с конною артиллерией, под командою генерал-адъютанта Уварова, и весьма издалека начали сильную и бесполезную канонаду. Неприятель сначала обращал на них внимание и приметно было, что опасался их; но видя нерешительность в движении, оградил себя горстью стрелков и более о них не помышлял. Дивизии сии прибыли единственно для того, чтобы служить могли доказательством, что и вся армия могла бы придти к месту сражения. Немалым убеждением в возможности того послужил сам генерал Беннигсен, который приезжал взглянуть на сражение и, по окончании оного, возвратился домой пить чай, ибо вечер был довольно свежий. Приезжал и дежурный генерал Коновницын и в звании сём в первый раз не взял на свой счёт части распоряжений и успехов; на ночь он также возвратился в главную квартиру.
23-го числа октября атаман Платов пошёл в правую сторону от большой дороги; авангард преследовал по оной неприятеля на Дорогобуж. Вся армия двинулась по направлению на Ельну.
В Вязьме в последний раз мы видели войска неприятельские, в последний встретили сопротивление, какое ожидать могли от войск, победами вселивших ужас повсюду, успехами и в нас самих уважение. Ещё видели мы искусство их генералов, ещё были свидетелями повиновения солдат и последних их усилий: на другой день не было уже войск, ни к чему служила опытность и искусство генералов, исчезло повиновение солдат, отказались силы их и даже самая наружность не оказывала воинов: каждый из них более или менее был жертвою голода, истощения и суровой погоды.
В четырёх верстах от Вязьмы, на переправе чрез небольшой ручей, нашли мы несколько брошенных орудий. Поспешность в отступлении не происходила от того, что мы теснили неприятеля, ибо во всю ночь он шёл беспрепятственно. До села Семлёво не сделав выстрела, мы взяли более тысячи пленных с несколькими офицерами, большие обозы и много зарядных ящиков; пушки были разбросаны по всей дороге. Люди, не имея сил идти, оставались на дороге; единственною пищею их было лошадиное мясо, но и того не доставало, ибо лошадей, которые могли ещё двигаться, запрягали под артиллерию. Неприятель, отступая поспешно, днём не останавливался, а ночью отдыха не давали казаки. Отовсюду окружавшая кавалерия наша не допускала неприятеля отдалиться от дороги; лошади приходили в изнурение от недостатка фуража, и всякий день доставалась нам часть артиллерии и обозов.
За восемь вёрст от Дорогобужа, при реке Осыне, передовые войска нашего авангарда напали на неприятеля, расположившегося на ночлег. Он в такое пришёл замешательство, что бросал орудия с моста, и люди, толпясь на оном, падали в воду; на другой стороне расположенный лагерь остановил до следующего утра наши успехи. В Дорогобуже неприятель остановился на короткое время, но слабое сопротивление его стоило ему нескольких пушек и пленных. Я, по приказанию фельдмаршала, отправился в главную квартиру.
Из Дорогобужа авангарду генерала Милорадовича было приказано присоединиться к армии. По большой дороге преследовал неприятеля генерал-майор Юрковский с лёгкою кавалерией и двумя егерскими полками. Атаман Платов, узнав, что вся неприятельская тяжёлая артиллерия пошла на Духовщину и что её прикрывает корпус итальянских войск, пустился за нею в погоню.
До прибытия армии в Ельну, калужское ополчение имело там сражение с французским рекрутским депо, но приспевшие на помощь войска спасли депо от истребления и оно вскоре потом отошло и недалеко расположилось. Ему неизвестно было, что́ происходит с армией и, по-видимому, о самом депо было забыто. Неподалеку был взят в селе Клементине магазин, куда из окрестностей свозились большие заготовления. Против депо рекрут был послан с отрядом генерал-адъютант граф Орлов-Денисов; туда же собрались с партиями Фигнер, Сеславин и Давыдов. Командовавший частью рекрут генерал Ожеро был окружён в селении. Надеясь на помощь бывших вблизи войск, он защищался, но действием нашей артиллерии нечаянно были зажжены патронные фуры, и Ожеро с 2-я тысячами человек положил оружие; спешивший к нему на помощь генерал Шарпантье потерял большую часть рекрутской своей кавалерии, которая, погрязнув в болоте, была изрублена. Генерала Бараге д’Илье, приблизившегося с пехотою, остановил Сеславин, и он пришёл, когда Ожеро уже положил оружие.
Французы, в которых всё нам казалось удивительным и чудесным, также делают во многих случаях грубейшие ошибки. От Москвы и до Смоленска у них не было ни малейшего заготовления продовольствия. Повсюду по дороге были расположены части войск для обеспечения сообщений; много церквей, кладбищ и господских домов были укреплены на случай нечаянного нападения: в них могли сохраняться запасы и ничто не могло тому препятствовать. Партизанов мы тогда ещё не имели, жители вооружились гораздо позднее прибытия неприятеля в Москву; следовательно, вслед за армией могли бы делаться заготовления. Быстрое движение армии уничтожало средства, бывшие на пути её; но в сторону, не на малое расстояние, всё было сохранено, жители не оставляли домов своих, сельские работы продолжались по-прежнему, так что всего было в изобилии. В преследовании от Малоярославца мы без труда находили всё, и если бы доставало времени, вся армия могла бы иметь продовольствие. Если предположить, что неприятель взятием Москвы надеялся положить конец войне, то не мог он однако думать, что для овладения ею достаточно одного Бородинского сражения: мы могли дать другое, могли умерить скорость движения неприятеля, и, следовательно, способы продовольствия были для армии необходимы. Сверх того, назади оставалось большое число раненых, которые впоследствии должны были присоединиться к армии; бывшие в Литве, Белоруссии и СмоленскоЙ губернии большие рекрутские депо должны были прибыть на укомплектование; равным образом нужно было ожидать и корпус маршала Викто́ра, имевший около 30 тысяч человек и который потому только был отвлечён к Полоцку, что до того маршалы Удино и Гувион Сен-Сир потерпели большие потери. Слишком достаточно сих причин, чтобы обратить внимание на заготовление запасов и на учреждение магазинов. Если бы вместо зверства, злодейств и насилий неприятель употребил кроткое с поселянами обращение и к тому ещё не пожалел денег, то армия не только не подверглась бы бедствиям ужаснейшего голода, но и вооружение жителей, или совсем не имело бы места, или было бы не столь общее и не столь пагубное. В отношении к рекрутским депо сделано также не менее непростительное упущение. Армия неприятельская, на возвратном пути из Москвы, была уже у ворот Смоленска, а депо в Ельне, из 7 тысяч человек состоявшее, не получило приказания удалиться, и если бы от партизанов не узнало оно, где армия, то полагало бы её ещё в Москве.
Генерал-майор Юрковский, идя по большой дороге, настиг неприятеля при переправе через Днепр, у Соловьёва перевоза, разбил и рассеял арьергард его, и тот оставил большое количество пушек. Атаман Платов догнал шедшую на Духовщину тяжёлую артиллерию, которая, хотя заблаговременно была отправлена, но отстала, потому что лошади были изнурены. Войска, прикрывавшие её, оставя большую дорогу почитали себя вне опасности и не приняли предосторожности. Внезапное появление казаков в большом числе и под командою самого атамана, имя коего было уважаемо, привело неприятеля в отчаяние: никто не думал защищаться, всякий помышлял о спасении; в плен взято при этом весьма много офицеров и солдат; 63 пушки достались казакам с самою малою для них потерею. Атаман преследовал остатки итальянского корпуса до Смоленска и, расположась против города на правом берегу Днепра, вправо от себя открывал дороги на Смоляны и далее. Неприятель со всеми силами вошёл в Смоленск; арьергард его остановился на правом берегу реки, в приготовленном укреплении. Генерал-майор Юрковский присоединился с отрядом к армии.
Фельдмаршал не имел никаких известий насчёт предприятий неприятеля, не знал, остановится ли он в Смоленске или далее будет продолжать отступление. На дороге от Смоленска к Красному не было ни одного партизана; слухи доходили, что в Смоленске заготовлены были большие запасы. Фельдмаршал предполагал, что неприятель намеревается дать отдохновение войскам, и готов уже был расположить свою армию.
Неприятель, прибыв в Смоленск, не нашёл никаких запасов; самой гвардии в трое суток дано было по фунту хлеба на человека. От Дорогобужа преследуемый одною почти конницею, в Вязьме имевши дело с одним нашим авангардом, неприятель полагал армию нашу в отдалении и трое суток пробыл в Смоленске. Пленные генералы подтвердили потом, что им совсем было неизвестно о пребывании всех сил наших в Ельне и что спасшиеся остатки рекрутского депо известили об одной только коннице, которую они почитали за слабые отряды партизанов, и что потому предпринято было отступление на Красное, что, имевши ещё много пехоты, они не опасались кавалерии нашей, весьма уже изнурённой.
Наполеон не мог не знать, что в Смоленске он не найдёт никакого продовольствия, а потому, не вводя войска в город, лучше было бы отступать правым берегом Днепра, где лесистые места много могли бы ему способствовать. Дорога, вследствие больших морозов, была столько же хороша, как и всякая почтовая, и он избегал бы двойной переправы через Днепр и сверх того, оставя Дубровну и Оршу в левой стороне и взяв направление на Смоляны, не увеличивал бы тем пути. В следовании фланг его был бы прикрыт Днепром, который не был ещё довольно скреплён морозами, чтобы могла перейти по нём пехота, или артиллерия. Не потерял бы он бесполезно трёх суток времени и армия наша, шедшая на Ельну и там много времени потерявшая, в ожидании известий о неприятеле, не видала бы его вовсе, если бы только сам он не захотел её дожидаться. Наполеон упустил из виду и то важное обстоятельство, что по направлению на Смоляны он приближался бы к корпусу Удино, который, соединясь после сражения при Полоцке с пришедшим в подкрепление свежим корпусом маршала Викто́ра, общими силами атаковал генерала графа Витгенштейна и после нерешительного для обеих сторон сражения при Чашниках отступил к Черее, единственно для того, чтобы закрыть собою марш большой армии. Невзирая на всё сие, Наполеон пошёл па Красное.
Фельдмаршал, узнавши о выступлении из Смоленска гвардии Наполеона, решился наконец выдти из Ельны, но имея однакож определённого намерения. Мне случилось быть свидетелем, как генерал Беннигсен уговаривал фельдмаршала, на движение к Красному и как тот не скрывал, что опасался гвардии, как будто считал её составленною из особого рода людей, на коих ни голод, ни жестокость погоды не могли иметь влияния.
Под командою генерала Милорадовича был составлен авангард из 1-й и 2-й кавалерийских, 2-го и 4-го пехотных корпусов и нескольких казачьих полков с генерал-майором Карповым. Авангарду было приказано ни слишком отдаляться от армии, ни слишком приближаться к красненской большой дороге, и нерешительные и робкие движения дали время не только гвардии Наполеона, но и многим другим войскам пройти Красное. 4-му пехотному корпусу было приказано наблюдать дорогу от Смоленска на Хаславичи. Кому-то вместилось в голову, что если армия пройдёт к Красному, то неприятель бросится на Мстиславль и Могилёв, где у него была часть свежих войск польского корпуса генерала Домбровского. Кутузова приводили в сомнение бродившие остатки разбитого рекрутского депо и другие части войск, рассыпанные там и сям для собирания продовольствия: не получая никакого направления и не зная о прибытии армии нашей, они нередко шатались в близком расстоянии от главной квартиры. По сей причине Кутузов умедливал ход армии к Красному, и она не переходила дороги на Хаславичи.
Наконец получено было обстоятельное известие, что неприятель идёт одною дорогою на Красное и что нигде более не примечено сил его. 4-й пехотный корпус, прекратив наблюдение, отправился к авангарду. Отряд генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова поступил в команду генерал-майора Бороздина, а сам Орлов сказался больным, по неудовольствию, что успехи над генералом Ожеро и взятие его в плен были приписаны капитану Фигнеру. Составлен был новый отряд из некоторого числа пехоты и артиллерии, с достаточным количеством казаков, и начальство над ним было поручено генерал-адъютанту графу Ожаровскому. Отряд этот приблизился к Красному, где тогда была гвардия Наполеона и сам он. Надежда, что неприятель в отступлении ничего не предпримет, была причиною оплошности: ночью граф Ожаровский был атакован большими силами. В отряде произошёл беспорядок, 19-й егерский полк потерял много людей и самая темнота с трудом спасла остальных; особенным счастьем уцелела артиллерия. В армии, как обыкновенно, старались скрыть неудачу; многие однакож тогда же узнали истину. Государю же дело было представлено в хорошем виде, граф Ожаровский получил награждение и все остались довольны, ибо и неприятель в Красном отслужил благодарственный молебен для ободрения войск. Прославившемуся вождю был открыт таким образом новый путь к подвигам.
Ноября 3-го числа авангард генерала Милорадовича, не доходя десять вёрст до Красного, приблизился к большой дороге. Место 4-го корпуса заступил корпус генерал-лейтенанта Раевского. Часть кавалерии авангарда вступила в дело: неприятель, как и прежде, бежал; взяты были пленные, взята большая добыча.
4-го числа на том же самом месте появился вышедший из Смоленска корпус вице-короля итальянского с несколькими из прочих корпусов полками. Командовавший 4-й дивизией генерал-майор принц Евгений Виртембергский стал на дороге с небольшою частью пехоты и с сильными батареями, несмотря на то, что я, по званию моему, подтверждал не останавливать неприятеля. Соединив войска, неприятель сошёл с дороги в сторону и атаковал генерал-лейтенанта Раевского. Началась сильная канонада. Неприятель выигрывал уже некоторое расстояние, но упорно сражавшийся 7-й корпус и удачная атака московского драгунского полка не только остановили его успехи, но понудили отступить, с потерею одного орла, нескольких пушек и пленных. По усилиям, которые употребил неприятель, урон со стороны генерал-лейтенанта Раевского был довольно значительный. В продолжение сражения неприятельская колонна пехоты, имевшая около 2-х тысяч человек, возвратилась от Красного в тыл дивизии принца Виртембергского, и если бы не позднее время, то могла бы произвесть в ней замешательство: оставался только белозерский пехотный полк из 300 человек для её удержания. Кавалерийский корпус генерал-адъютанта барона Меллера-Закомельского обратился против неприятельской колонны; с нашей стороны было гораздо более артиллерии, и неприятель пошёл обратно к Красному. Войска наши на ночлег отдалились от большой дороги. Ночью неприятель проходил не останавливаясь, и передовые посты наши много его беспокоили. Прошёл вице-король итальянский с своим корпусом.
5-го числа мы возвратились на те же места и на картечный выстрел, параллельно дороге, устроили батареи. На конце правого нашего крыла стоял генерал-майор Юрковский с двумя гусарскими полками и 4 орудиями. От него начинался 2-й пехотный корпус генерал-лейтенанта князя Долгорукого, при котором я находился; налево стояла вся авангардная кавалерия и 4-й корпус. Резервом был назначен 7-й пехотный корпус, но, не получив в своё время диспозиции, он не мог придти к месту. Далее, к Красному, была расположена гренадерская дивизия и кирасирские полки. Гвардия прикрывала главную квартиру. От гвардии были отделены два полка, и они, вместе с двумя кирасирскими полками и артиллерией, составили отряд генерал-майора барона Розена, наименованный авангардом, которому было приказано стать на дороге, у селения Доброе. Вместе с началом дня, появились полки неприятельские поодиночке, на большом один от другого расстоянии, в расстроенном положении, в состоянии, приводившем в ужас. Против полков генерал-майора Юрковского находился довольно глубокий ров: на нём Юрковский приказал разобрать мост, и неприятель, с большим трудом переправляя артиллерию, всегда терял свои обозы. Сближаясь со 2-м корпусом и встречаемый картечными выстрелами из 24-х орудий, неприятель нередко оставлял свою артиллерию и, бросаясь с дороги вправо, скрывался в находившиеся близко леса, а потом возвращался на большую дорогу против гренадерской и 3-й пехотной дивизии, коими начальствовал генерал-адъютант граф Строгонов. В продолжении целого дня проходили неприятельские колонны: ни одна из них не имела более 2-х тысяч человек и в каждой было немалое число людей совсем не вооружённых, усталостью и голодом изнурённых. Одну из них атаковали лейб-гвардии гусарский, уланский и драгунский полки. Глубокий снег, рвы, окружавшие большую дорогу, а паче сильный огонь воспрепятствовали истребить колонну и она, вполовину уменьшенная, не уклонясь даже с пути, прошла далее, но полки 3-й дивизии уничтожили её[38]. Отряд генерал-майора барона Розена напал на неприятеля, который, после довольно слабого сопротивления, оставил несколько пушек и бежал. Лейб-гвардии егерский полк ударил в штыки на одну колонну и положил её на месте. В добычу досталось множество обозов, экипаж маршала Даву, канцелярия его с секретной перепиской и даже маршальский его жезл; нижние чины при сём случае очень обогатились. Генерал-майор барон Розен, находясь, по расположению своего отряда, ближе всех к неприятелю, мог один его преследовать, но ему велено было остановиться, а после, хотя и позволено идти вперёд, но отнюдь не далее местечка Ляды. Отряды генерал-адъютанта графа Ожаровского и генерал-майора Бороздина были вместе с отрядом барона Розена. Сим кончилось 5-е число, и армия, имев большую часть войск не участвовавших в сражении, осталась на ночлег в том же расположении, в каком находилась.
6-го числа ноября, весьма рано поутру, передовые войска известили о движении неприятеля. Густой туман расстилался по земле, и точных сил неприятеля нельзя было определить. Схваченные пленные дали знать, что последним будет проходить маршал Ней и что корпус его, умноженный всеми отставшими людьми прочих корпусов, составляет арьергард армии и простирается до 15 тысяч человек, включая сюда 900 человек конницы соединённых одиннадцати полков. Генерал Милорадович с 7-м пехотным и 1-м кавалерийским корпусом стал на самой дороге, не доходя четыре версты до Красного. Фронт войск его был прикрыт глубокою лощиною и трудною переправою; с правой стороны протекала болотистая непроходимая речка; к левому крылу прилегал частый лес; впереди войск поставлены были сильные батареи. Маршал Ней, пришедши к переправе, занял противоположную высоту батареей; но артиллерия его была слишком слаба в сравнении с нашею и мало причиняла вреда. Не имея средств к спасению, он решился пробиваться. Выслав большое число стрелков, он успел оттеснить наших и, овладев лощиною, исправил мост. Воспользовавшись затем густым туманом, Ней двинул три сильные колонны, которые с неимоверною твёрдостью прошли под картечными выстрелами и явились пред нашими батареями. В глубоком молчании, ни одного не делая выстрела, подвигались колонны далее. Батареи наши были уже свезены, и пехоте оставалось преградить их путь. Генерал-майор Наскевич бросился с двумя полками 7-го корпуса, и одна колонна легла под их штыками. Храбрый павловский гренадерский полк истребил другую колонну. Перед третьею колонною шло пять орудий: лейб-гвардии уланский полк атаковал её и батарея не сделала выстрела; из колонны едва ли кто спасся бегством. Маршал Ней, видя поражение и потеряв надежду овладеть дорогою, оставил намерение и искал спасения в селении Сырокоренье, находившемся недалеко у берега Днепра. Генерал Милорадович приказал нескольким батальонам, переправясь за лощину, идти за неприятелем. Я поехал вместе, дабы дать батальонам направление, но увидя, что неприятель возвратился опять к нашей позиции, я отпустил батальоны назад и приказал действовать батареям. Неприятель остановился, и чрез короткое время к генералу Милорадовичу приехал офицер объявить, что они сдаются пленными; число их простиралось до 7 тысяч человек. Генерал-квартирмейстер полковник Толь во время сражения имел похвальную предусмотрительность и предлагал отрядить войска к селению Сырокоренье, как переправе единственной и удобной. Дежурный генерал Коновницын, поместивший себя в реляцию о сём деле, которое едва видел несколько минут и приписавший себе распоряжение войсками на левом фланге, не умел ни предвидеть того, что предлагал полковник Толь, ни постигнуть выгод его предложения, и маршал Ней обязан ему своею свободою. Он перешёл Днепр с малым числом пехоты[39] и с большою опасностью, ибо лёд не довольно был крепок, оставив на берегу десять орудий артиллерии и обозы, которые взяла конвойная команда главной квартиры.
Сражение при Красном фельдмаршал Кутузов представил государю генеральною баталией, продолжавшеюся несколько дней, уничтожившею силы неприятеля. Фельдмаршал доносил, что за нею должно последовать и прочих войск истребление, именно при реке Березине, куда он приказал направиться адмиралу Чичагову со всеми его силами; он не отвергал возможности взять при сём случае и самого Наполеона. Баталия при Красном состояла из частных сражений нескольких корпусов, разделёнными силами действовавших, сражений, не в одно время происшедших и в которых весьма многие части армии не имели ни малейшего участия. Робким и нерешительным движениям армии нужно было дать благопристойное окончание баталией — и баталия дана была на бумаге. Сражение авангарда генерала Милорадовича с корпусом маршала Нея имело наибольшее действие на неприятеля: один только генерал-адъютант барон Корф с кавалерийским корпусом, невзирая на повторённые ему приказания, не хотел атаковать неприятеля, не хотел даже подвинуться к дороге и отвлечь на себя часть сил неприятельских. Барон Корф отзывался, что охраняет правое крыло авангарда, хотя благоразумная сия предусмотрительность совершенно была лишняя, ибо обойти его не было возможности и кроме того глубокий снег препятствовал движению. Я не должен умолчать ещё об одном из главнейших лиц авангарда, генерал-лейтенанте князе Долгоруком. Молодые лета свои он проводил в миролюбивой, прежних времён гвардейской службе; судьба отдалила от слуха его неприятный звук оружия. Сидящему ему за красным сукном военной коллегии не угрожали опасности, войска знакомы ему были по одним образцам рисованных им мундиров. Наконец совсем отклонился он от пути военного и был министром в Неаполе. Кто бы думать мог, что в сём звании познает он первые опасности в жизни? Он вызывает на поединок посланника французского, и в первый раз течёт кровь в его глазах. Настаёт война отечественная: Долгоруков отозван от неаполитанского двора и является в армии. Кутузов даёт ему в команду корпус, даёт в военное время и против такого неприятеля, каким были французы. По счастью, неприятель в бегстве не успел испытать его способности.
По занятии Смоленска, атаман Платов, оставив в нём малую часть войск, пошёл правым берегом Днепра, дабы предупредить неприятеля в Дубровне или Орше и возбранить ему переправу. Но неприятель успел уже перейти Днепр и занять Оршу, когда Платов догнал маршала Нея, переправившегося в селении Сырокоренье, не более как с 1,300 человек, оставшихся от всего корпуса. Лесистые берега Днепра и то, что при казаках не находилось ни одного человека пехоты было причиною, что маршал Ней не достался в плен; посланные же к нему из Орши в подкрепление войска пришли весьма поздно.
7-го числа фельдмаршал, присоединив к отряду генерал-майора барона Розена несколько батальонов пехоты, поручил мне команду над отрядом и приказал из местечка Ляды идти вперёд, но отнюдь не далее Днепра, а если бы атаман Платов имел надобность в пехоте, то отправить к нему часть оной. Не выходя из комнаты фельдмаршала, я решился, выискав пристойный предлог, перейти Днепр.
Армия для удобства в продовольствии пошла из Красного на Копысь. Отряд генерал-адъютанта графа Ожаровского был отправлен в Могилёв. Подполковник Давыдов с партией следовал к Днепру, по направлению на Александрию. Отряды генерал-майора Бороздина и капитана Сеславина шли впереди меня к Орше. Прибыв в Дубровну, я с досадою увидел, что пробывший там сутки генерал-майор Бороздин не помыслил исправить сожжённый неприятелем мост, но предпочёл гнаться до Орши за несколькими усталыми и полузамерзшими людьми слабого неприятельского арьергарда. Я пришёл в Дубровну в то самое время, когда на другом берегу Днепра, в виду моём, атаман Платов преследовал маршала Нея. Платов требовал от меня одного батальона пехоты, но не было ни одной лодки, чтобы его переправить, а между тем из Орши пришли в подкрепление войска и маршал Ней соединился с армией. Полторы сутки беспрерывно строил я мост: быстрое Днепра течение и сильный лёд мешали сделать его порядочно. С величайшим затруднением переправил я войска, но наконец мост разорвало льдом, и все обозы мои и часть патронных ящиков я должен был оставить. В первый раз в жизни случилось мне видеть столь чудесную переправу и конечно только наши войска могут делать подобные. В 15-ти верстах за Днепром я имел ночлег в селении Погост, где распечатал депеши[40], посланные от генерала графа Витгенштейна к фельдмаршалу. Витгенштейн доносил, что маршал Викто́р стоит в прежней позиции при Черее и, превосходя его числом кавалерии, много препятствует наблюдать за ним. Я осмелился написать фельдмаршалу, что маршал Викто́р, в занимаемой им позиции, легко может выиграть один или два марша у графа Витгенштейна и соединиться с Наполеоном. Между тем отряд, бывший в команде генерал-адъютанта барона Винценгероде, а потом, когда Винценгероде по неосторожности попался в Москве в плен, поступивший в команду генерал-адъютанта Кутузова, приближался в соединение с графом Витгенштейном; кавалерия, которая находилась в этом отряде, была в хорошем состоянии.
При армии составился авангард, под начальством генерала Милорадовича, и ему велено было перейти за Днепр при Копысе; мне же предписано, буде я ещё не перешёл местечко Толочин, дождаться в нём прибытия авангарда и с ним соединиться. Я имел в предмете догнать неприятеля, имел хорошие в отряде полки и общее всех желание было драться. Повеление остановиться, данное по проискам, вопреки пользе, было неприятно: я решился не повиноваться. Удержав сутки присланного с повелением, я между тем перешёл местечко Толочин и рапортовал, что остановиться потому не могу, что атаману Платову нельзя без пехоты преследовать неприятеля, которому места лесистые много способствуют. Дежурный генерал Коновницын и полковник Толь, желая лишить меня случая сделать что-либо полезное, именем фельдмаршала прислали мне вторичное предписание остановиться. Вторично дерзнул я ослушаться и намерен был продолжать поступать таким образом, ибо уверен был, что рапорты мои не доходят до фельдмаршала и что, в случае оправдания моего, он вникнет в истину.
Неприятель отступал с необычайною поспешностью. Атаман Платов теснил его на каждом шагу и ни малейшего не давал отдохновения. Дорога покрыта была тысячами замёрзших и умиравших людей. Нигде не было пристанища: города и селения обращены были в пепел, и ежедневно во множестве достававшиеся пленные, все раненые, больные, и большое число чиновников должны были ожидать неизбежной смерти. Ежеминутное зрелище страждущего человечества истощало сострадание и самое чувство сожаления притупело: каждый из сих несчастных в глазах подобных ему, казалось, переставал быть человеком. Мщение не могло быть причиною сего равнодушия, ибо чрезмерно велики были претерпеваемые бедствия; равнодушие было от того, что самое зрелище бедствий было слишком обыкновенно.
Между тем отряд генерал-адъютанта графа Ожаровского занял Могилёв и взял там пленных и госпитали. Партизан полковник Давыдов, переправясь вплавь через Днепр, схватил кирасирское депо, приготовлявшееся для гвардии. Капитан Сеславин шёл по правую сторону атамана Платова, иногда, по обстоятельствам, переходя на другую сторону. Генерал-майор Бороздин с отрядом наблюдал дороги из Могилёва, но столь осторожно выдавался вперёд, столь мало разведывал о неприятеле, что около местечка Бобр я едва не был атакован в тыл 4 тысячами свежих польских войск, проходивших из Могилёва, что в тогдашнем положении войск моих не могло быть выгодным; и сие потому только не случилось, что я остановился для исправления сожжённого моста, а отряд неприятельский успел между тем пройти.
Таким образом, борясь с затруднениями, недостатком продовольствия и ощутительным от скорости марша изнурением, которое умножал жестокий холод, достиг я реки Березины, пункта, по обстоятельствам, чрезвычайно важного. Здесь, по предположению фельдмаршала, должен был Наполеон погибнуть, и если фельдмаршал не успел уверить в сём государя, то утвердил в мысли сей столицу и народ.
Во время пребывания армии в селении Красная-Пахра, по окончании флангового на калужскую дорогу марша, прибыл из Петербурга флигель-адъютант Чернышов, доверенная при государе особа, и привез составленный план кампании. По этому плану армия адмирала Чичагова, оставив некоторую часть войск в стороне Бреста-Литовского, против австрийских войск генерала князя Шварценберга и для удержания саксонского корпуса, под командою генерала Ренье, должна была идти к реке Березине и открыть сообщение с корпусом генерала графа Витгенштейна, который, к тому времени, получив в подкрепление часть войск и петербургское и новгородское ополчения, по превосходству сил своих должен был овладеть Полоцком и оттеснить неприятеля к Березине. В соединение с графом Витгенштейном назначался генерал-лейтенант граф Штейнгель с войсками, из Финляндии пришедшими, и таким образом 3-я западная армия, вместе с корпусом генерала графа Витгенштейна, должна была составить сильную армию, в тылу неприятеля и на операционной его линии действующую, прежде нежели мог он помышлять об отступлении из Москвы. План сей принадлежал собственному императора соображению и беспрекословно был составлен с большим познанием.
Адмирал Чичагов, имев некоторое время против себя слабые австрийские войска, пошёл преследовать их всеми своими силами. Неприятель, с намерением, или от бессилия своего отступая чрезвычайно поспешно, увлёк его далеко за собою, и тогда как ожидали, что он выполняет начертанный план, получено было донесение, что он в Бресте-Литовском. Со всем тем однакож Чичагов пришёл к Березине гораздо прежде, нежели прибыла отступавшая из Москвы французская армия, но пришёл не в тех силах, как предполагал фельдмаршал: в окрестностях Слонима, против соединившихся саксонских и австрийских войск он должен был оставить генерал-лейтенанта барона фон-дер Остен-Сакена с корпусом в 25 тысяч человек не менее. В Минске, где были взяты большие магазины, комиссариат и госпитали, также нельзя было не оставить некоторого отряда, и затем адмирал Чичагов пришёл к Березине, имея под ружьём только 22 тысячи человек[41]. В одно время с ним должен был придти к Борисову из Овруча и Мозыря генерал-лейтенант Эртель с 15-ю тысячами человек. Не имея сведения о состоянии неприятельской армии и полагая её отступающею в порядке и силах, не зная, где наша армия и какие приобретены ею успехи, полагая корпус генерала графа Витгенштейна у реки Березины и никакого другого слуха о нём не имея, адмирал Чичагов ожидал найти у Борисова корпус генерал-лейтенанта Эртеля, но вместо того встретил польского генерала Домбровского, который из Могилёва привёл с собою войска, во всю кампанию нигде не употреблённые и свежие, и занял против Борисова укрепления на правом берегу Березины, нами прежде устроенные. Между тем генерал-лейтенант Эртель, невзирая на двукратное и строгое предписание, делая бесконечные и столь же бестолковые вопросы, остался с войсками на прежнем месте.
Командовавший авангардом адмирала Чичагова генерал-адъютант граф Ламберт атаковал укрепления, перед Борисовым лежавшие, и столь решительно, что, несмотря на упорную оборону, взял их штурмом в короткое время и с большим для неприятеля уроном; неприятель потерял шесть пушек и до 2 тысяч пленными. К сожалению, сам граф Ламберт был при сем случае ранен. Генерал Домбровский переправился на левый берег и в Борисове не остановился. Адмирал Чичагов по твёрдому сопротивлению неприятеля и по хорошему состоянию войск его утвердился в мнении, что и прочие силы его в таковом же устройстве. Генерал-майор граф Пален (Павел), заступивший место графа Ламберта, был послан вслед за неприятелем. Неосторожность адмирала Чичагова состояла в том, что он перешёл за реку со всеми войсками, перевёл главную квартиру и почти все тяжести армии, тогда как, не имея точного о неприятеле сведения, не зная даже, в каком расстоянии он находится, будучи совершенно один и ни с которыми из войск наших не имея сношения, он не должен был предпринимать действий на левом берегу реки Березины; для разведывания же довольно было авангарда и бывших при армии в достаточном количестве казаков.
Генерал Домбровский, отошедши 15 вёрст от Борисова, получил подкрепление в то самое время, как авангард генерал-майора графа Палена начинал появляться пред его передовыми постами. Сильнее будучи пехотою и пользуясь чрезвычайно лесистым местом, он атаковал графа Палена, а тот, полагая неприятеля отступающим, не принял никакой предосторожности, пехоту свою оставил далеко назади и потому, не имея возможности удержаться, привёл с собою неприятеля к Борисову. Адмирал Чичагов, обо всём предупреждённый, не рассудил усилить графа Палена, что необходимо было для того, чтобы самому иметь время отойти в порядке. Неприятель был уже в виду Борисова, но артиллерия всей армии и обозы наполняли город и адмирал спокойно готовился обедать в своей квартире. Город с правым реки берегом сообщался одним мостом, который по причине низменных мест имел не менее полуверсты в длину. Между войсками в городе сделалось большое замешательство; всё стеснилось на мосту, едва успели вывезти артиллерию. Обозы чиновников главной квартиры, в том числе и казённые, несколько артиллерийских ящиков и множество лошадей достались неприятелю. Войска, перебежавши мост, зажгли его за собою. Неприятель занял город, и адмирал потерял всякое сообщение с левым берегом реки.
Атаман Платов с донскими войсками и я с моим отрядом, слышав[42] о приобретённых генерал-адъютантом графом Ламбертом успехах и ничего не зная о последнем происшествии, направлялись ускоренными маршами к Борисову, прогоняя перед собою неприятеля. На последней почтовой станции, не доходя Борисова, атаман Платов получил от генерала графа Витгенштейна извещение, что неприятель ниже Борисова переправляется у селения Ухолодь и что корпус, им командуемый, находится не в большом уже от почтовой дороги расстоянии, имея против себя корпуса маршалов Гувион-Сен-Сира и Викто́ра; граф Витгенштейн предлагал атаману идти к означенной им переправе. Обязанный служить подкреплением атаману, я представлял ему, что уведомление о направлении неприятеля подвержено сомнению, и успел согласить его идти на Борисов, куда и отправился он в тот же день. Я дал отдохновение пехоте у селения Лошницы, с тем чтобы за несколько часов до света выступить также в Борисов и атаковать неприятеля при переправе.
15-го числа ноября в ночь атаман Платов пришёл с донским войском к Борисову. Неприятель, внезапно атакованный в малых силах и неосторожно в городе расположенный, недолго сопротивлялся. Капитан Сеславин первый ворвался в город, причём много взято было в плен и много порублено, и город остался за нами. Две колонны пехоты и два полка конницы, отрезанные от прочих войск, находившихся у переправы выше города, положили оружие; всего было до 8 тысяч человек[43]. Ночью атаман Платов дал знать адмиралу о нашем прибытии и не прежде сего узнал о приближении войск генерала графа Витгенштейна. Партия, посланная из армии с флигель-адъютантом Орловым, дабы разведать об адмирале Чичагове, пришла чрез Игумен в одно время с нами.
Показавшаяся в 28 верстах ниже Борисова часть неприятельской кавалерии и полученные известия, что там устраивается переправа, отвлекли адмирала Чичагова к тому пункту. Отряд генерал-майора Чаплица оставался у селения Бытча, где настоящая предназначена была неприятелем переправа, закрывая собою в тоже время так называемый Зембинский мост, чрез непроходимое болото построенный. Неприятель, воспользовавшись отсутствием прочих войск адмирала, приметив также, что и генерал-майор Чаплиц отступает, построил два моста, перевёл часть войск и артиллерии и продолжал переправляться. Слабый отряд генерал-майора Чаплица[44], не имея довольно сил воспрепятствовать переправе, должен был уступить неприятелю. Маршалы Гувион-Сен-Сир и Викто́р соединились с Наполеоном 14-го числа. Арьергард их удерживал генерала графа Витгенштейна в далеком ещё от реки расстоянии, чему способствовала сильная кавалерия, скрывавшая отсутствие самих маршалов с войсками, и граф Витгенштейн думал, что гонит все силы неприятеля, тогда как от самой позиции у Череи неприятель выиграл у него два марша и очень спокойно прибыл к переправе. Я смею предполагать, что граф Витгенштейн с намерением не теснил неприятеля, желая дать время Наполеону пройти с войсками и иметь дело с одним арьергардом маршала Викто́ра.
Адмирал Чичагов, приметя сделанную им важную ошибку отдалением войск своих от селения Бытча, возвратился поспешно в прежнюю позицию, но уже нашёл неприятеля в таких силах, которых достаточно было для обеспечения его переправы и которые сверх того овладели и Зембинским мостом и дефиле. Нельзя извинить генерал-майора Чаплица, что, оставляя позицию у переправы, он не приказал сжечь сего моста: такой недостаток соображения непростителен в частном начальнике.
16-го числа вместе с рассветом началась горячая перестрелка. Войска адмирала Чичагова не все ещё прибыли. Атаман Платов, за неимением моста, не мог скоро к нему переправиться и по причине лесистого местоположения был для него бесполезен. Мой отряд в 9 часов утра был уже в Борисове, но сделавши 18 вёрст марша и имея ещё 12 верст до места сражения, делал небольшой привал. Четыре адъютанта адмирала Чичагова присланы были ко мне с приказанием идти сколь можно поспешнее, и я пришёл на занимаемую адмиралом позицию прежде прибытия многих его войск.
В Борисове я нашёл генерала графа Витгенштейна со всею его главною квартирою. Нигде не видал я столько пустого и ни на что ненужного народа, таких дерзких и пустых вралей. Почти все адъютанты и даже те существа, которым звание ординарцев даётся, как бы с тем, чтобы они ни мыслить, ни говорить иначе не смели, как им приказывают, все выставляли сделанные ими удачные распоряжения и редкий из них не был причиною выигранной баталии, так что графу Витгенштейну оставалось считать себя счастливым, что он служит под их руководством.
Остатки города Борисова наполнены были отдавшеюся в плен неприятельскою конницею.
16-го числа в 10 часов утра передовые войска генерала графа Витгенштейна показались перед позицией, которую удерживал неприятель на левом берегу реки. Прибывший авангард его начал канонаду мало весьма вредную для неприятеля, весь же его корпус не прежде собрался, как к первому часу пополудни.
Между тем со стороны адмирала Чичагова сражение продолжалось с жестокостью. Местоположение, занятое неприятелем, было для него весьма невыгодным, ибо многочисленная артиллерия его и кавалерия, свежая и хорошая, оставались без действия, большая часть пехоты не иначе могла действовать, как в стрелках; артиллерия расположена была по одной большой дороге; одно свободное место в лесу, на котором могли устроиться три эскадрона кавалерии, занимал неприятель. Чичагов выигрывал расстояние и терял его, попеременно, по превосходству сил; сражавшиеся войска переменял свежими и одна неимоверная храбрость войск наших могла удержать место, но переправа была закрыта и не только препятствовать ей, ниже видеть её было невозможно. Против войск графа Витгенштейна по левому берегу реки, неприятель занимал выгодную позицию: возвышенный берег не давал ни малейшей поверхности превосходным силам графа Витгенштейна и до глубокой ночи неприятель не уступил ни одного шага.
Атаман Платов употреблял все усилия сжечь мост и овладеть Зембинским дефиле, но без успеха: болотистые берега реки Гойны, в жесточайшие зимы не замерзающей, были неприступны. Большая партия казаков была отправлена в обход, но мост, по которому можно было перейти реку Гойну, был не ближе 30 вёрст. Не могли укрыться от неприятеля старания истребить Зембинский мост, и потому, не ожидая присоединения оставшихся на левом берегу Березины войск, решился неприятель ими пожертвовать для спасения прочих.
17-го числа в 8 часов пополуночи неприятель из позиции своей между реками Гойною и Березиною начал отступление на Зембин. Войска его, остававшиеся на левом берегу реки Березины, видя, что армия отступает и боясь, чтобы адмирал Чичагов не занял переправы и не лишил их единственного средства к спасению, с такою стремительностью и беспорядком бросились на мосты, что те, не сдержав тяжести, обрушились. Пехота бросилась на лёд, но несколько дней оттепели ослабили его и он обломился. Река с одного берега до другого покрылась телами; артиллерия и обозы, всё было в воде; но большое ещё количество осталось на берегу. При сём случае потонуло не менее 6 тысяч человек; лошадей было вынуто из воды до 5 тысяч.
Никогда в жизни не случится видеть столь ужасного зрелища! Несчастные, окончившие вместе с жизнью бедствия свои, оставили по себе завидовавших участи их: несравненно несчастнее были те, которые сохранили жизнь для того, чтобы от жестокости холода потерять её в ужаснейших мучениях. Судьба, мстившая за нас, представила нам все виды смерти, все роды отчаяния.
В сей день, после погоды довольно тёплой, вдруг сделался весьма сильный мороз и поднялась вьюга. По собственному пленных признанию, потеря неприятеля простиралась до 20 тысяч человек убитыми, утонувшими и отдавшимися в плен; взято было весьма много артиллерии, взяты были почти все обозы и чрезвычайно большая добыча. Богатства Москвы не перешли Березины: за них было заплачено бегством, срамом и жизнью. Потеря в армии адмирала Чичагова была весьма чувствительна; в корпусе генерала графа Витгенштейна малозначащая.
Убедительнейшим доказательством того, что генерал граф Витгенштейн мало весьма участвовал в сражении при Березине и дал время корпусам маршалов Гувион-Сен-Сира и Викто́ра переправиться чрез реку, служат самые пленные, взятые у сих корпусов адмиралом Чичаговым на правом берегу Березины. А как известно, что прежде переправлялись неприятельские войска, пришедшие от Смоленска, то по крайней мере в том не может быть ни малейшего сомнения, что они не были теснимы графом Витгенштейном, так как в плен они попались не его войскам и на противоположном берегу реки. Столько же неосновательно приписывает себе генерал граф Витгенштейн и то, что он прогнал неприятеля с левого берега реки Березины, ибо до того времени, как армия начала отступать на Зембин, неприятель не оставлял своего места и хотя ничто не препятствовало ему перейти и прежде, но он потому единственно удерживался, чтобы не отдать в руки войск наших возвышенного берега, с которого артиллерия наша могла бы наносить величайший вред войскам, сражавшимся на правом берегу, который низменным положением своим давал нам большие выгоды.
Армия адмирала Чичагова переправилась чрез реку Гойну, на которой неприятель, отступая, сжёг мост, и пошла вслед за неприятелем.
Князь Кутузов, по прежней с адмиралом вражде, старался обратить на него вину, что войска Наполеона не истреблены при Березине. Ему в угождение обвиняла адмирала вся армия, потом обвинение перешло в столицу, где в преступление было поставлено и то, что Наполеон не попался в плен. Трудно понять, как непременно должно было остановить, или уничтожить армию в 70 тысяч человек, которая, во что бы ни стоило, решилась открыть себе путь, единственный к спасению, которою начальствовал сам Наполеон, и к тому же остановить, или уничтожить силами в три раза слабейшими. Одна ошибка, в которой нелегко оправдаться адмиралу Чичагову, состоит беспрекословно в сделанном им марше вниз по реке Березине на 28 вёрст. Но если бы он и не оставлял позиции своей у селения Бытчи, если бы даже в состоянии был возбранить переправу, то неприятель, отойдя 10 вёрст вверх по реке Березине, мог сделать переправу, которою обходил самое устье болотистой Гойны, следовательно и мост через оную, даже оставляя в стороне и Зембинское дефиле, а сему не могли препятствовать малочисленные и разрозненные войска[45] адмирала Чичагова, особливо когда неприятель пришёл к переправе с лишком за полторы сутки до прибытия генерала графа Витгенштейна. Я незнаком с адмиралом Чичаговым, напротив знаю давно графа Витгенштейна и ни тем, ни другим не имею причины быть недоволен, ибо в сражении при Березине я нимало не участвовал, а был только свидетелем; войска же, находившиеся в моей команде, неприятеля не видали; поэтому пусть рассудит всякий, что кроме справедливости может меня заставлять защищать адмирала Чичагова?
Авангард армии адмирала Чичагова составлял отряд генерал-майора Чаплина. Вместе с ним шёл атаман Платов с донскими войсками и мой отряд. Несколько кавалерийских полков с генерал-майором Ланским и тысяча выбранных казаков с полковником Кайсаровым, отправленные от Березины на село Юрьево, также и партия капитана Сеславина, направившаяся на Зембин, обошли неприятеля и беспокоили его в пути.
Корпус генерала графа Витгенштейна шёл вместе до Зембина, откуда поворотил вправо на Видзы и Свенцяны, дабы истребить баварские войска, отделившиеся от маршала Гувион-Сен-Сира и от Полоцка направившиеся на сии города. Сообразив время, легко было видеть, что истребить войска было невозможно и что граф Витгенштейн отдалился для того только, чтобы не быть в команде у адмирала Чичагова.
Фельдмаршал князь Кутузов с армией принял направление между Борисовым и Минском, но был ещё в далёком весьма расстоянии. Авангард генерала Милорадовича был в двух переходах от Борисова, когда мы пошли от реки Березины вперёд. Неприятель на каждом марше оставлял множество людей, которые от изнурения не в состоянии были идти далее; бросал артиллерию в большом количестве и оставшиеся последние обозы. Вся дорога была устлана умершими и умиравшими; кроме усталости ничто не останавливало преследовавшие войска наши.
В местечке Молодечне неприятель, изломав мост, думал безопасно остаться на ночь; Наполеон расположился в за́мке; но арьергард был рассеян нашими войсками и так приблизились батареи наши, что ядра перелетали за́мок. Наполеон, в котором всё находят необыкновенным, к которому и само счастье относят как особенно ему принадлежащее, не рассудил однакож испытывать его против ядер и в два часа пополуночи, сопровождаемый конницею своей гвардии, которая одна сохранила ещё способность двигаться, отправился в Вильну. Все войска немедленно выступили из Молодечны. Полковник Кайсаров предупредил их и атаковал авангард, взяв несколько пленных, штандарт польской гвардии и все бумаги министра государственного секретаря Дарю. От Молодечны и далее неприятель оставил много артиллерии и снарядов. Старая гвардия Наполеона, в продолжении всей кампании не бывшая нигде в действии и как бы сберегаемая единственно для защиты его от подданных, теряла ежедневно большое число людей и в то же пришла изнурение, как и другие войска.
В местечке Сморгони я дал утомлённому отряду моему один день отдохновения. Передовые войска адмирала Чичагова перешли Ошмяны; главная его квартира была в одном марше впереди от меня.
Фельдмаршал, желая войти в Вильну с первыми войсками, оставил армию и приехал на ночлег в Сморгонь; мне приказал выступить назавтра и следовать поспешнее в Вильну. Имев с фельдмаршалом продолжительный разговор о сражении при Березине, я успел объяснить ему обо всех происшествиях, при сражении бывших, и то, что адмирал Чичагов не столько виноват, как многие это представить желают. Не извинил я сделанных адмиралом ошибок, но не скрыл однако и графу Витгенштейну принадлежавших и не мог не заметить, до какой степени простиралась злоба фельдмаршала против адмирала Чичагова. Ему не нравилось, что я осмелился защищать его, но, по званию моему, нельзя было не принять моих представлений, а ещё труднее было заставить меня иначе понимать то, что я видел собственными глазами. Кутузов притворился, будто доволен, что узнал истину, и уверял, что совсем другими глазами будет смотреть на адмирала Чичагова, но что до сих пор готов был неприятно встретиться с ним; приказал мне сделать обо всём записку и представить ему так, чтобы никто не мог знать о ней. Записку эту я впоследствии отдал фельдмаршалу лично.
Армия адмирала Чичагова встретила в Ошмянах неприятеля. Авангард её, в команде генерал-майора Чаплица, и часть войск атамана Платова уничтожили совершенно неприятельский арьергард. Отряд партизана Сеславина ворвался ночью в Ошмяны. Житель города, еврей, служивший ему проводником, указал квартиру коменданта, и весь караул был изрублен, а сам комендант спасся в темноте бегством. Проводник не знал, что в тоже время находился в городе сам Наполеон. Легко могло случиться, что в ночное время, а паче при внезапном нападении, конвой не мог бы защищать Наполеона, а потому, не теряя минуты, он отправился далее. В Вильне, не въезжая в город и не выходя даже из кареты, он проехал в Пруссию и далее.
Из резерва маршала Ожеро, находившегося в Вильне, пришли навстречу армии своей в Ошмяны 10 тысяч человек с некоторым количеством артиллерии. Такое малое число не умножило сил разбитой и в бегство обращённой армии, не могло остановить её, и молодые, неопытные солдаты, смешавшись с остатками армии, подверглись тому же истреблению. Судьба сберегла и для них удел бедствия, и они, потеряв всё, покрыли телами своими пространство между Ошмянами и Вильною.
Первый вошёл в Вильну отряд партизана Сеславина, но встретясь со всеми силами неприятеля, должен был поспешно оставить город и был сильно преследован. Между тем приблизился атаман Платов с авангардом генерал-майора Чаплица и оба заняли город. Одно из предместий города захвачено было партизаном Тетенборном, отделившимся от корпуса генерала гр. Витгенштейна, и он с большим самохвальством приписал себе успех занятия города. Полковник князь Кудашев, вообще замеченный весьма храбрым, отличил себя особенно. Вслед за авангардом вступила в город армия[46] адмирала Чичагова и приехал фельдмаршал князь Кутузов. Ноября 29 дня прибыл командуемый мною отряд и занял караулы в городе, ибо войска адмирала Чичагова должны были идти далее к Неману.
Вильна, за три года перед сим свидетельница уничижения Кутузова, праздной и ничтожной его жизни, встретила его победителем, возведённым на высшую степень славы, преодолевшим Наполеона, перед которым столько лет преклонялась Европа, Наполеона, на коего Польша возлагала надежду своего возрождения, а Литва — присоединения к оной. За неделю до прибытия наших войск, Вильна торжествовала победу, одержанную Наполеоном над армией адмирала Чичагова при Березине, победу над генералом графом Витгенштейном и взятие крепости Риги. Радость была всеобщая; строгая французская полиция не допускала никаких других известий, кроме тех, кои выгодны были правительству. Наполеон предупредил самую молву и проехал, прежде нежели что-нибудь о нём слышно было. Внезапное появление его до такой степени изумило всех, что верить не могли, что его видели; но уже нетрудно было убедиться, что лживы разглашаемые победы и несомненно бегство.
Вскоре пришла главная наша армия и расположилась неподалёку[47] Корпус генерала графа Витгенштейна также приблизился к Вильне и стал у местечка Неменчино. Большая часть корпуса генерал-лейтенанта Эртеля, бывшего в Мозыре, соединясь с отрядом полковника Кнорринга, занимавшим город Минск, составила отдельный корпус генерала Дохтурова и корпусу дано было направление на Слоним. Отряды генерал-адъютанта графа Ожаровского и партизана полковника Давыдова наблюдали в стороне к Гродно. Храбрый Сеславин, тяжело раненый при занятии Вильны, оставался в бездействии.
Утомлённым армиям нашим дано было отдохновение. Австрийский корпус генерала князя Шварценберга находился ещё в пределах наших и занимал город Гродно. Маршал Макдональд вместе с прусскими войсками начинал оставлять Курляндию и отходил к Тильзиту. Никаких более неприятельских войск не было на земле нашей. Войска польские пошли к Варшаве. Корпус саксонский, в команде французского генерала Ренье, остановился у реки Наревы. Остатки[48] французской армии и союзников, переправясь у Ковно, продолжали бегство на Кенигсберг; часть казаков, или, справедливее сказать, страх, прежде наведённый, их преследовал.
Фельдмаршал князь Кутузов был в Вильне и покоился на приобретённых им лаврах. Достигнув славы, какой конечно не ожидал и которую не мог уже увеличить, он, по робости, утверждённой в нём летами, боялся потерять её и потому, предавшись бездействию, готов был продолжать его, но получил известие, что скоро прибудет император. Между тем в главную квартиру собрались генералы наши и после трудов каждый искал отдохновения и наслаждений, в которых обстоятельства отказывали долгое время. Всё вдруг предалось праздности, все забыли, что есть неприятель, хота не опасный на то время, но способный восстать. О войне напоминал нам господствовавший всюду беспорядок, напоминали ежедневно сотнями умиравшие пленные, телами которых завалены были самые улицы. Кутузов всё знал и ничего не делал. Близкие к нему поили его сладостною отравою лести, паче при слабой старости его ядовитою, и он допустил уже мысль, что он из числа великих людей, знаменитых в мире, уверился, что уже ничего не остаётся желать более. Не сомневаюсь, что первая мысль о величии его принадлежала льстецам, а не возникла в нём вследствие собственного убеждения, ибо, при известном всем уме своём, не мог он не видеть, сколь мало было ему напряжения и усилий. Благосклонная судьба взяла всё на себя, не потребовала ни обширных познаний, ни пылкости свойств, ни твёрдости души: не мог он не чувствовать, как легко было сделаться героем.
Приехавши в Вильну, Кутузов встретился с адмиралом Чичаговым с возможным притворством и хитростью; в душе его таилась к Чичагову ненависть за то, что тот хотел похитить у него славу заключённого с Портою мира, когда он принял командование над молдавскою армией. Адмирал Чичагов не употреблял хитрости и в нём весьма приметно было, что он не может заставить себя уважать Кутузова, что едва в силах сохранить приличие и показать необходимое почитание. Они встретились и понимали друг друга; все прочие были обмануты, кроме разве тех, коим известны были их соотношения.
Приехал граф Витгеиштейн, надменный славою, с полною самоуверенностью, в совершенном убеждении, что спас Петербург и что путь в Литву проложен его победами; в устах его была казнь врагам и истребление. Кутузов знал его генерал-майором при отступлении из Баварии, но обстоятельства не допустили тогда открыть в нём высокие его дарования. Он желал короче узнать его; не боялся его достоинств, ибо излишне не допустил бы его возвыситься, видел в нём помощника, и если бы потребовали обстоятельства, хотел противопоставить его кредиту Чичагова, хотел заставить забыть Барклая де-Толли, которому продолжал вредить, сколько возможно. Кутузов увидел графа Витгенштейна и в четверть часа узнал его совершенно; получаса и не для Кутузова было бы довольно. В разговоре с ним о будущей компании, узнав мнение графа Витгенштейна, Кутузов увидел, что он слишком много берёт на себя, но зная общее благосклонное к нему внимание, опасался только, чтобы он не разделил с ним его славы, и для того, отдалив от себя Витгенштейна, не увеличил корпуса его, весьма уменьшившегося в продолжение кампании, и поручил ему действовать против неприятеля, который шёл на Кенигсберг, рассчитывая, что отступающий из Курляндии прусский корпус не допустит его к успехам. Сверх того, с некоторою основательностью можно было предположить и то, что, по переходе войск наших за границу, Пруссия возьмёт нашу сторону, и в таком случае граф Витгенштейн не будет иметь отдельного и весьма выгодного для него действия.
Находясь в звании начальника главного штаба, я не мог не знать некоторых из подобных деяний, хотя приближённые к Кутузову и управлявшие им, сколько можно, старались отдалить меня.
Между тем вышли для армии награждения за некоторые дела. Между прочими и мне за сражение при Заблотье 7 августа был объявлен чин генерал-лейтенанта, и хотя прежде многих произведён я в оный, но всем вообще предоставлено надо мною старшинство. Бывший главнокомандующий генерал Барклай де-Толли за сражение при Бородине представил меня к ордену св. Георгия 2-го класса. Я был уверен, что оного не получу по многим причинам, и нетрудно мне признаться, что подобное награждение принадлежит бо́льшим заслугам, нежели каковую оказать мне случилось, но всеконечно не аннинскую ленту должен я был ожидать, которую дали мне наравне со многими, весьма мало имевшими заслуг или никаких совершенно.
Государь приехал в Вильну. В армии делается двор, с ним вместе неразлучные интриги, и князь Кутузов вступает в настоящую свою сферу. Государь щедро наделяет всех милостями, но представления Кутузова, часто весьма пристрастные, обращают их и несправедливо и без разбора.
Тотчас по прибытии государя к войскам, решено было переходить за Неман. Кутузов должен был пробудиться от бездействия и оставить роскошь. Государь, уважая лета его и понесённые им труды, сколько мог, продолжал его успокоение, и видя, до какой степени старость ослабила дух и способности его, оставил при нём одно громкое звание главнокомандующего и одни признаки власти; управление же армиями, под собственным надзором, возложил на людей ему известных. Дежурный по армиям генерал-лейтенант Коновницын имел вход в кабинет государя: хитрость не укрыла недостатки познаний, необходимых для генерала его степени, и храбрость, которая во многих других заменяет дарования, в нём не сочтена первым достоинством. Генерал-адъютант князь Волконский, исправлявший должность генерал-квартирмейстера, употреблён был государем по части движений армии, в сношении с дежурным генералом Коновницыным. По части сей, столько для него новой, князь Волконский избрал себе помощником Толя, произведённого уже в генерал-майоры и находившегося при фельдмаршале Кутузове генерал-квартирмейстером армий, и ввёл его в кабинет к государю. Толь, человек с умом, с способностью объясняться, самонадеянный, ловкий пользоваться случаями, приметил тотчас, что государь не имел ещё времени вникнуть во все обстоятельства, до кампании касавшиеся, и вознамерился часть успехов присвоить себе. Генерал Коновницын не мог и не хотел препятствовать сему, находя выгоду быть участником; генерал-адъютант князь Волконский не приметил, что Толь может сделаться нужным государю, фельдмаршал поддерживал его чрезвычайными[49] похвалами, и всё способствовало Толю стать у государя на хорошем замечании. Государь особенное обратил на него внимание и определил его помощником генерал-адъютанту князю Волконскому. С сего времени, дежурный генерал Коновницын сделался совершенно ненужным, хотя долго того не примечал. По части внутреннего управления армии генерал Коновницын должен был дать некоторые отчёты графу Аракчееву, и сей не мог не заметить, что князь Кутузов совсем не входил в эту часть и что один генерал Коновницын делал все запутанности и беспорядки. Генерал Коновницын имел надобность по домашним обстоятельствам быть в С.-Петербурге. Рады были сему случаю, и Коновницыну было внушено, что после столь отличной его службы имеет он право на отдохновение и что, из особенного уважения к нему, государь ни в чём отказать ему не может. Он отправился в надежде через месяц возвратиться к прежней своей должности. По отъезде его генерал-адъютант князь Волконский был определён начальником главного штаба всех армий при фельдмаршале[50], и с того времени всё делалось по воле государя, всё рассматриваемо было им самим. Кутузов оставался только по имени начальствующим армиями, без малейшей власти; многое делалось не всегда согласно с его представлениями и даже нередко без ведома его. Из сего видно, что государю надобен был собственный человек, и конечно никто другой не мог занимать место генерал-адъютанта князя Волконского. Должность начальника главного штаба при первой армии найдена ненужною, и я наименован был начальником артиллерии всех действующих армий. Вместе с звучным сим именем получил я часть обширную, расстроенную и запутанную, тем более, что в каждой из армий были особенные начальники артиллерии и не было общего; я видел, что устроить её было трудно, что продолжительною кампанией средства все были истощены и способы исправления сопряжены с неизбежною медленностью. После видного места, которое я занимал и в такое время, когда, по несчастным обстоятельствам дел наших, никому другому не хотели предложить его, которое, благодаря предместникам моим, не занимал я хуже их, в новом звании моём предстояли мне бесплодные и невидные труды, бесконечные хлопоты и неминуемые неприятности и неудовольствия. Я просил фельдмаршала избавить меня от нового назначения и, с согласия его, объяснил государю, что признаю себя не довольно знающим внутреннее управление артиллерии. Государь, в облегчение мне, приказал в случаях затруднительных относиться к графу Аракчееву: мне оставалось повиноваться.
Итак, в звании начальника главного штаба 1-й западной армии я находился со вступления армии в лагерь при Дриссе и до возвращения в Литву и на границы наши, т. е. в продолжение всей отечественной войны. Со времени отъезда из армии генерала Барклая де-Толли, я занимался должностью повременно и находил выгоду не быть в главной квартире.
В конце 1812 года войскам нашим дано повеление выступить за границу. Незадолго перед тем, командовавший небольшим отрядом генерал-адъютант граф Ожаровский вступил в переговоры с австрийским генералом, находившимся в городе Гродно. Австрийцы оставили тогда Слоним и окрестности оного, отходя медленно и без боя, выигрывая, по-видимому, время, дабы успеть отдалить свои госпитали и сделанные для армии запасы. Генерал-адъютант граф Ожаровский, не лишённый, может быть, военных дарований, но конечно не удививший никого даром красноречия, не мог убедить австрийского генерала, продолжал переговоры с разными вежливостями придворного человека, вмешал и политику, и наконец, запутался. Является полковник Давыдов с своим отрядом, в котором весьма мало было казаков, ни одного орудия и ни человека пехоты, пышно рассказывает о своих силах и обещает атаковать, если не сдадут города. Передовые посты содержали Венгерцы; Давыдов — в душе гусар и любитель отечественного их напитка: поклялись гусары дружбою, ударили в стаканы — и город был наш. К фельдмаршалу поступили в одно время рапорты от генерал-адъютанта графа Ожаровского и от полковника Давыдова: первый доносил, что неприятель в силах и не сдаёт Гродно, второй — что город взят.
Войска, назначенные к выступлению за границу, разделены были следующим образом: авангард поручен был генералу Милорадовичу и тотчас расположился в Гродно; сильнейшая колонна состояла из всей гвардии, 1-й гренадерской дивизии и всех кирасир и находилась под начальством генерала Тормасова; при ней находилась главная квартира императора и фельдмаршала; генерал Дохтуров имел особенную колонну войск; в команде генерал-адъютанта барона Винценгероде состоял довольно значительный корпус. Отделённый от армии адмирала Чичагова генерал барон фон-дер Остен-Сакен имел особенную часть войск и наблюдал саксонские войска под начальством французского генерала Ренье, которые выступили уже из России. Армия адмирала Чичагова расположена была около местечка Ездны, а передовые его войска были уже на той стороне Немана. Корпус генерала графа Витгенштейна был в Ковно, и войска его преследовали неприятеля, который бежал на Кенигсберг. Командовавший прусским вспомогательным корпусом генерал Йорк начал переговоры и прекратил неприязненные действия, согласно с желанием войск своих и не испрашивая на то соизволения короля. Последние войска наши перешли за реку Неман 1-го числа января 1813 года; вместе с ними переправился и государь.
Итак, в течение семи месяцев потеряв более восьми губерний, во власть неприятеля впавших, лишившись столицы, в пепел обращённой, имея в сердце своём более 600 тысяч неприятельских войск, грозивших истреблением, Россия восторжествовала. Великодушный пример твёрдости и терпения, поданный государем, оживил в каждом надежду спасения отечества: никто не щадил пожертвований, все усилия были употреблены, все средства призваны в пособие; исчезла боязнь пагубного и постыдного мира и уничижение, самой опасности тягчайшее чувство, перестало угрожать России; храброе воинство её явилось в новой силе; отовсюду возникли многочисленные ополчения. Ударил час освобождения: восстала Россия в крепости своей, и нет врагов, дерзающих на неё! Долго собиравшаяся гроза войны, паче соединением всех держав умноженная, обнаруживала, куда стремит свою ярость. Россия не без уважения взирала на неё, в тишине готовила средства встретить войну и не пренебрегала всем возможным для предотвращения оной. Не робость внушала сии меры, умеренность и кротость государя начертали сие правило, и Бог, Споборник правого, низложил гордые замыслы врагов наших!
Описав таким образом при границах наших, оставленных уже неприятелями, известные мне отечественной войны происшествия, я прекращаю описание.
Приятно мне будет со временем привести на память, от каких опасностей и с какою славою восстало любезное отечество. Не буду я равнодушен в воспоминаниях о тех людях, коих пользовался я просвещённою опытностью, или с которыми разделял труды и опасности того времени. Не забуду и о неприятелях моих, но не по злобе, или жажде мщения, которые чужды душе моей. Вечно буду помнить о людях, благотворивших мне или желавших добра, и сладостно будет вселить чувство уважения к ним в тех, кому прочту я замечания мои. Не знаю, в чём винить себя более: в той ли колкости, с каковою иногда описывал незначащих людей, или в той резкой истине, которую говорил насчёт многих, почитаемых отличными? Людям превосходных дарований, необычайных способностей нельзя отказать в почтении; их познавать легко, сравниться с ними невозможно. И таковым завидовать я не умею.
Примечания править
- ↑ лат. Приятное мгновение, которого не ждешь. Гораций. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Французские войска заняли оную, и король не мог избежать союза. Бессилие его заставило молчать ненависть народа к французам. Войскам, по Тильзитскому трактату, положено было ограничение.
- ↑ В Германии маршал Даву расположен был с 60 т. человек.
- ↑ За год до начала кампании 1812 года, войска наши, в числе 80 т. человек и более, были на границах.
- ↑ В бумагах, в продолжение войны у неприятеля взятых, найдено было расписание войск наших в Литве, списки начальников и число войск, и сие потому удобно было иметь, что войска довольствовались в Литве собираемым реквизицией хлебом взамен недоплаченных податей.
- ↑ Генерал с редкою предприимчивостью и быстрым соображением.
- ↑ Генерал-лейтенант Эссен 1-й, до этого имевший большую репутацию, которую основал на несчастном предприятии нашем на Голландию, в 1799 году, где начальствовавший войсками генерал Герман взят был в плен французами, а он принял после него команду.
- ↑ Проекты и производство по оным работ непосредственно возлежали на инженер-генерал-лейтенанте Оппермане.
- ↑ История Суворова, соч. г. Фукса.
- ↑ Начальник корпусного штаба.
- ↑ Средство отступления, единственное в положении нашем, и без мудрых рассуждений г. Фуля слишком хорошо истолковано было превосходством сил неприятельских.
- ↑ Без намерения, а по ошибке, которая могла иметь худые следствия.
- ↑ Совет сей замечателен тем, что не было ни одного противного голоса.
- ↑ И в сём случае корпус маршала Даву вознаграждал числом войск оба корпуса, бывшие в Велиже и Сураже, и превосходство страшное было всегда на стороне неприятеля.
- ↑ Если же неприятель от Рудни вышел бы на большую дорогу от Смоленска в Поречье, тогда нельзя было бы думать и о Духовщине, а оставалось одно направление на Велиж; довольно взглянуть для этого на карту.
- ↑ Это по крайней мере не показывает большой деятельности.
- ↑ Что впоследствии и было.
- ↑ Ворота Никольские.
- ↑ Я редко видал его столько любезным и даже на французском языке, которым он не мог очаровать.
- ↑ Место, о котором я сказал выше и где мною найдены были два эскадрона сумского гусарского полка.
- ↑ Неприятель, имея огромные силы, захватывал все дороги.
- ↑ Каждый военный человек заметит, что сей отряд, с самого отступления от Смоленска, ни малейшей не приносил пользы, и существовал единственно для того, чтобы человек приближённый к государю и не довольствовавшийся иметь команду, равную с другими, мог иметь особую.
- ↑ Назначение весьма нелестное.
- ↑ В сём случае командовал новороссийского драгунского полка шеф, генерал-майор граф Сиверс, который уже до того был замечен не весьма ожесточённым против французов.
- ↑ Сей резерв был общий для всей армии.
- ↑ Сие произошло от оплошности полка, в каковой он был найден.
- ↑ Генерал барон Беннигсен называл пункт сей ключом позиции и требовал, чтобы он был укреплён.
- ↑ В 1807 году в первый раз бывши против неприятеля, он находился на моей батарее в сражении при Прейсиш-Эйлау.
- ↑ Немецкая кавалерия, большею частью состоявшая из саксонских войск.
- ↑ Из подлинных, захваченных у неприятеля бумаг видно, что в сей день сделано им 60 тыс. пушечных выстрелов, хотя артиллерия его не превосходила числом нашей.
- ↑ Он уже находился собственно при князе Кутузове, и, по слабости его, пользовался большою доверенностью.
- ↑ Корпус сей не мог бы удержаться долго, ибо достаточно было неприятелю показать только намерение затруднить ему отступление к городу, и он поспешно оставил бы своё место. Неприятель мог даже беспрепятственно войти в город, дабы понудить корпус к скорейшему отступлению, и потом всеми силами действовать на позицию.
- ↑ Мнение моё атаковать неприятеля было неосновательно и я не хочу защищать его. Я был убеждён в неизбежности сражения, так как Кутузов не переставал утверждать сего, и следовательно, предлагая атаковать неприятеля, думал этим избегнуть необходимости ожидать нападения в позиции, которая имела недостатки.
- ↑ «уцелеазить» — так в оригинале. «Изобразить»? — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Множество землянок и даже изб были главною тому причиною.
- ↑ Назначенного на место умершего от раны генерал-лейтенанта Тучкова 1-го.
- ↑ Ими командовал генерал-лейтенант Бороздин 1-й.
- ↑ Она состояла из молодой гвардии Наполеона; при ней была и гвардейская артиллерия.
- ↑ До 1500 человек.
- ↑ На это я был уполномочен.
- ↑ Не знаю почему, все ожидали, что с ним будет 60 тысяч человек.
- ↑ От жителей, спасшихся от неприятеля.
- ↑ В сём случае совершенно никто не содействовал атаману Платову.
- ↑ Он скоро возвратился, но не было средств удержать неприятеля.
- ↑ Неприятелю, с его силами, не переправа казалась страшною, но малейшее замедление, ибо в армии его был ужаснейший голод. Если же и то предположить, что неприятель, перешедши Березину, нашёл бы Зембинский мост истреблённым, то он не только ничего не терял, лишаясь возможности перейти реку Гойну, но напротив гораздо выгоднее для него было бы взять направление на Минск, где были большие запасы продовольствия, а в этом адмирал Чичагов нимало не мог ему препятствовать, ибо должен был бы поспешно отступить, дабы дать свободную дорогу и не испытать опасного сопротивления.
- ↑ За всеми отделениями войск, в ней не было под ружьём и 10 тысяч человек.
- ↑ Пришла не прежде 12 дней.
- ↑ За исключением вышепоименованных войск, заблаговременно вышедших, а также некоторых рекрутских депо, все прочие войска, избежавшие поражения, не составляли более 42-х тысяч человек.
- ↑ Кутузов из самолюбия приписывал себе выбор Толя, отличные способности которого заметил будто, когда тот ещё был в кадетском корпусе.
- ↑ Прежде в сём звании состоял при нём генерал барон Беннигсен.
