1812 год в воспоминаниях современников
М.: Наука, 1995.
Х. Х. Христиани. Записка. [Конец 1812 — начало 1813 г.]
править14-летний отрок, бесстрашно преграждающий дорогу огню на пятом этаже Воспитательного дома (между прочим, будущий член Союза благоденствия), — лишь один из многочисленных эпизодов отважной борьбы мужской части семейства Христиани с последствиями нашествия наполеоновских войск на Москву. Отец, Христиан Христианович, автор публикуемой Записки, по указу от 6 декабря 1812 г. будет награжден чином коллежского советника (Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной его императорского величества канцелярии. СПб., 1893. Вып. VI. С. 272—273), семье его в 1829 г. будет пожаловано дворянство, а трое его сыновей впоследствии получат высокие чины и должности на государственной службе (см. примеч. 1 и 2 к публикуемому тексту).
Но, разумеется, не об этих будущих чинах и отличиях помышляли Христиани, спасая от уничтожения Московский Воспитательный дом, — осенью 1812 г. он оказался средоточием тех, кто по разным причинам не смог или не захотел уйти из Москвы до вступления в нее французских войск; сюда же помещали раненых из числа самих французов: «Ежедневно прибегали под кров его лица разных званий и состояний; ежедневно приводили туда детей осиротевших или разрозненных со своими родителями во всем общего смятения и пожара» (Князь Сергей Михайлович Голицын. Воспоминания о пятидесятилетней службе его в звании почетного опекуна и председательствующего в московском опекунском совете. М., 1859. С. 12).
Этих многочисленных обитателей Воспитательного дома, застигнутых в нем бедой, спасал Х. Х. Христиани со своими тремя сыновьями. Об их подвижничестве известно, кстати, и из донесения от 11 ноября 1812 г. директора Воспитательного дома И. А. Тутолмина императрице Марии Феодоровне. Здесь сообщается что Тутолмин использовал в своих переговорах с оккупационными властями «для перевода экономского сына, коллежского регистратора Петра Христиани», и далее: «Не могу <…> я умолчать о трудах бывших при мне в смутное время <…> нашего эконома Христиани двух сыновей коллежских регистраторов Франца и Петра Христиани» (Там же. С. 183). О сыне Христиани упоминает Тутолмин и в письме Н. И. Баранову от ноября 1812 г. (Рус. архив. 1900. № 11. С. 457).
Эти свидетельства, помимо того, что подтверждают подлинность излагаемых в тексте событий и поступков, служат для нас источником атрибуции текста: это писарская копия, не имеющая ни заглавия, ни даты, ни подписи. Но содержание ее с несомненностью свидетельствует о принадлежности перу сына голштинского купца Х. Х. Христиани (1747 или 1748—1817). С момента своего приезда в Россию в 1780 г. он определился на службу в Воспитательный дом бухгалтером аукционной палаты. В следующем году назначен там же экономом и с честью занимал эту должность до самой смерти. Примерно в 1782—1784 гг. женился на дочери содержателя фарфоровой фабрики Гарднера — Марии Елизавете Францевне Гарднер. Четверо их сыновей, как видим, доблестно служили России.
Рукопись сохранилась в составе личного архива В. С. Попова (1745—1822), высокопоставленного чиновника, с 19 апреля 1812 г. состоявшего председателем Комиссии прошений. Возможно, что публикуемый текст является объяснительной запиской Х. Х. Христиани, приложенной к прошению за себя или кого-либо из своих сыновей. Во всяком случае, текст можно уверенно датировать концом 1817 — началом 1813 г.
31-го августа весьма рано утром сообщил мне надзиратель Машков неприятное известие, что многочисленный отряд казаков, приехав к нам на скотный двор, разорили совершенно и увезли невымолоченный овес и 8 тыс. пудов сена, которыми мы было запаслись. Опасаясь лишиться всего нашего скота, состоявшего из 51 коров и телят, приказал я с согласия его превосходительства г-на Тутолмина пригнать оной ночью на 1-й сентябрь в Москву; но козы наши, коих было 19, разбежались по полям, и их невозможно было спасти.
2-го сентября, в 4 часа после обеда, вступил неприятель в Москву. Г-н Тутолмин решился явиться в тот же вечер к командовавшему неприятельскому генералу и просить его о даче караула для охранения дома от грабежа и обиды. Он взял с собою одного из помощников моих, но как они оба не говорят по-французски, то и отправил я с ними 3-го сына моего Петра1 переводчиком. В тот же вечер отрядили к нам в дом одного офицера и 12 жандармов. Сей караул поместил я в своей квартере, где и продовольствовал оной в течении 10-ти дней, пока им не назначили других квартер.
2-го ж сентября, вечером, сделался в городе страшный пожар, которой распространился скоро в разные места и продолжался непрерывно. 4-го сентября при сильном ветре окружен был дом наш со всех сторон горящими строениями и ужасным пламенем. Барки частью пустые, частью наполненные пшеницею и другим хлебом, стоявшие в Москве-- реке под самым домом нашим, объяты были пламенем, а также и мука и хлеб, выгруженные на берег и положенные в большие яруса. Между тем приняты были, однако ж, все меры для спасения дома нашего от пожара. Лабазы, выстроенные на берегу и наполненные мукою и хлебом, подвержены были великой опасности.
Мне с старшим сыном моим2, одним из помощников моих, и другими добрыми людьми удалось потушить многие места, кои было загорелись. В это же время загорелся с одной стороны мост, находящийся при устье р. Яузы. Но как я туда уж и до сего отправил пожарную трубу, то и отстояли горящий мост с помощью многих посторонних людей, даже женщин и девок, кои с собственного движения стали носить воду. Ежели б сие не удалось, то достиг бы огонь дрова, лежавшие в множестве выше моста, и тогда бы невозможно было спасти с сей стороны большое наше окружное строение. Но пламя угрожало также сему строению со стороны улицы Солянки, куда мы все и бросились. Я с сыновьями и помощниками моими, а также и некоторые обыватели стали сламывать горящие заборы и деревянные домики и уносить дрова; без сей предосторожности огонь бы добрался до наших деревянных сараев, конюшней и погребов, и тогда бы невозможно было отстоять реченное большое строение. Но с помощью Всемогущего отвратили мы сие нсщастие, в чем способствовал нам много расторопный и отважный наш пожарный начальник Бауермейстер, неоднократно подвергавшийся великой опасности.
Ужасная ярость огня за Москвою-рекою весьма затрудняла сохранение квадрата с сей стороны, ибо и тут также находилось множество дров; но второй помощник мой со многими обывателями всячески старался отстоять сие строение. Младший сын мой, помогавший тушить пожар со стороны Солянки, удалился опять к реке. Вдруг заметили, что в 5-м этаже квадрата в отделении, принадлежавшем кормилицам, загорелась деревянная решетка пред окном. Сын мой взбежал со всемозможною скоростью по лестницам, открыл горящее уже окно и столкнул на двор решетку, объятую пламенем. Сим решительным поступком отвратил он и сию опасность. В эту ночь сгорело все строение, принадлежавшее к аптеке, прекрасный дом, называемой Гогеля, в котором жил напоследок доктор Танненберг3, конюшни инвалидного дома и домашняя кузница наша с окружными строениями. Хотя свирепство огня и продолжалось во всех частях города, однако ж мы несколько успокоились в рассуждении дома нашего, потому что около нас все уже сгорело; но мы караулили день и ночь дрова наши, опасаясь, чтобы злодеям не вздумалось оные зажечь.
9-го сентября доложил я его превосходительству г-ну Тутолмину, что мне желательно съездить на наш скотный двор и посмотреть, не возможно ли спасти часть прекрасных наших плодов и овощей. Мне дали для прикрытия двух жандармов, с коими и отправился я туда в сопровождении старшего сына моего и некоторых из домашних. Проехав не без ужаса и опасности опустошенный город, прибыли мы на скотный двор. Но, всемогущий Боже! какое печальное зрелище представилось глазам нашим! Все плоды и овощи пропали с полей, заборы, деревянные строения были разрушены и сожжены. Каменное строение, двор, поля и лесочки наполнены были ранеными и пленными всякого звания; тут толпились священники, купцы, дворовые люди и крестьяне, окроме французского караула числом их было, конечно, до 6 тыс. Везде валялись непогребенные тела нещастных обоего пола, погибших от руки злодеев. Смело полагать можно, что жертв сих было до 400, ибо навозная яма была верхом накладена трупами. Сверх того лежали по полям околелые лошади, коровы и овцы. Гнусные злодеи оставили, однако ж, загородный дом наш, не предав оной огню, и довольствовались одним разорением. При возвращении в наш печальный город подвержены мы были опасности, не взирая на прикрывавших нас жандармов, ибо, проезжая чрез мост, на котором теснилось множество народу, ударил один португальской разбойник кучера моего саблею, но по счастию его не ранил.
Подрядчики, доставлявшие нам припасы, выехали все из городу, почему пригнаный с загородного дома скот нам весьма пригодился. Мы, однако ж, терпели большой недостаток в муке и крупах. Его превосходительство г-н Тутолмин отнесся о сем к французскому генерал-- интенданту, и я выхлопотал, наконец, билет на 100 центнеров пшеницы и 20 центнеров круп, кои я и принял. Но теперь представилось затруднение, где молоть пшеницу! Выпросив для прикрытия жандармов, отправился я с одним помощником и некоторыми домашними для отыскания мельницы в окрестностях Москвы. Мы нашли несколько мельниц, но оне все были разорены и покинуты. Наконец, отыскали мы одну мельницу, в которой расположены были несколько поляков, куда на другой день и приказал я привезти пшеницу, которую, смолов, отправил под прикрытием домой. Осмотрев сию последнюю мельницу, отстал было я несколько от товарищей моих, потому что лошадь моя устала; вдруг окружили меня три вооруженные мародеры и я бы, вероятно, погиб, ежели б не показался на плотине один из жандармов.
10-й октябрь, в который день гнусные варвары приготовлялись выступить из городу, был один из ужаснейших для нас. Мы приняли всевозможные меры предосторожности на будущую ночь и никто не помышлял о сне. Во весь сей день был ужасный пожар. Сначала зажгли большой питейный магазин. После обеда загорелся великолепный дворец в Кремле, потом военный Комиссариат и некоторые другие строения. Вечер был холоден, и дождь шел безпрестанно. Но всех кровлях дома нашего расставлены были люди. Я занял место у задних наших ворот с довольным числом людей, потому что безпрестанно проезжали неприятельские разъезды. Около половины второго часа затмился огонь в Кремле, и в сие самое время взорвало часть Кремля на воздух с ужасным треском; в течении часа воспоследовало еще 4 таких же извержений, коими, однако ж, никого не повредило. Дом наш не понес также ни малейшего вреда, окроме того, что перетрескалось множество стекол4.
Примечания
правитьОРРНБ Ф 609 (В. С. Попов) № 440
1 Христиани Петр-Карл (1788—1839), коллежский советник, впоследствии (1831) состоял при главнокомандующем в Москве.
2 Христиани Франц (1785—1836), в 1813 г. коллежский регистратор в московской адресной конторе, впоследствии титулярный советник. Кроме названных двух, у Христиани было еще двое сыновей: Христиан-Георг (род. 1787), в 1813 г. служил в инженерном корпусе поручиком, адъютантом при начальнике лифляндского инженерного корпуса и Вильгельм-Франц (Василий) (1798—1857), член Союза благоденствия, впоследствии тайный советник, генерал-контролер Департамента военных отчетов.
3 Видимо, Танненберг фон Готфрид-Вильгельм (1765—1833), действительный статский советник.
4 В дополнение к тексту «Записки» Христиани приводим отрывок из письма неустановленного лица к императрице Марии Феодоровне от 15 декабря 1812 г., посланного из Петербурга и характеризующего как состояние Воспитательного дома, так и вообще положение Москвы в конце 1812 г. (публикуется по автографу: ОР РНБ. Ф. 124 (П. Л. Ваксель). Д. 342): «<…> Москва представляет собою теперь два противоположные чрезвычайные зрелища: опустошения и населяющейся промышленности. С одной стороны, семь восьмых долей лучших домов истреблены и с одного краю до другого города насквозь видим только церкви, и во круге оных инде от каменных домов стенки, инде от деревянных печки и делают вид памятников ужасного кладбища; но вместе с тем видишь вдруг во все 16 застав съезжающихся наскоро и поспешно входящих людей, в различных екипажах и в различных видах; на всякой улице, на всяком шагу встречаешь промышленность в неимоверной деятельности: не только площади все уже застроены лавками, на каждой улице, на каждом перекрестке, в развалинах каждого почти дома, везде строются, везде рубят лес, везде кипит вода, на которой разводят алебастр и известь и починивают каменные дома и лавки; проехать почти нет возможности ни на одной большой улице, все установлены латками и санями, в которых днем и ночью с фонарями торгуют всеми различными вещами, точно как бы здесь теперь самая большая ярмонка и всякой будто спешит поскорее продать и поскорее купить. О сю пору уже более 50 тыс. вновь пришедших жителей и более 3 тыс. лавок, вновь построенных, и я, быв свидетель, поручиться смею, что в немногое число лет столица сия процветет неимоверным образом <…>».