Замечания о новом Ковентгарденском театре в Лондоне
правитьВ минувшем году сгорели оба лондонские театра. Употреблено было все старание о скорейшем сооружении вновь театра Ковентгарденского. Через несколько месяцев увидели прекраснейшее и великолепнейшее из всех зданий, украшающих сию столицу. Хозяева на построение нового театра издержали страшную сумму — 150,000 фунтов стерлингов. С неудовольствием приметил народ, что надстроен был третий ряд лож, в котором ему помещаться не дозволялось, и что обе галереи над ложами, где народ обыкновенно занимает места свои, сделаны так высоко, что сидя там почти ничего нельзя ни видеть, ни слышать. Когда же разнеслась молва о намерении возвысить цену за вход, то почтенная публика тотчас заблагорассудила воспротивиться такой новости, которую почитала предприятием насильственым и несовместным с ее правами. В публичных листках начали бить тревогу.
Между тем хозяева театра, чтобы возвратить себе издержки и обеспечить предполагаемые расходы, не без прискорбия увидели себя принужденными в самом деле возвысить цены за места в театре, но желая предотвратить негодование публики, они решились надбавить только на места, в партере и на ложи для богатых людей устроенные, за вход в обе галереи оставили на прежнем положении.
В Париже судьба представляемых драматических сочинений зависит от партера; в Лондоне исключительное право принадлежит галереям, откуда раздаются и свист хулы и плески благоволения. Еще наблюдается здесь обыкновение, с приходящих к концу первой пьесы брать только половинную цену, то есть за вторую часть представления, которая всегда приноровлена бывает ко вкусу простого народа. Хозяева думали, что распоряжение их понравится людям небогатым, и что следственно больших затруднений не будет. Однако они ошиблись, три месяца сряду каждое представление было прерываемо ужасным шумом, и ни полиция, ни власть правительства не могли прекратить беспорядков, которых в другой земле не терпели бы долго, но которые в Лондоне сделались очень опасными. Может быть, любопытные читатели пожелают знать причины, ход и вероятные следствия сих странных происшествий.
При открытии театра, когда разнеслась молва, что цены за места возвышены, смятение распространилось по всему городу; народ теснился у театра, мешал представлять драму и хотел силою заставить директоров, чтобы установили прежние цены. Таким образом, первые представления, как сказано выше, были очень шумны; беспрестанно раздавались крики по театру: «Долой директоров! прочь насилие! прочь тиранство! прочь Каталани[1]! прежняя цена!» и проч. Наконец до того дошло, что стали плясать, прыгать, ломать скамьи; прилепливали к ложам разные надписи, и спускали их на длинных шестах в партер и к самым актерам. Многие носили на шляпах и на груди буквы O. Р. (оld prices, старые цены), в знак того что принадлежат к партии недовольных. С криками смешивались страшные звуки колокольчиков, рожков, побрякушек, свистков и проч. Между тем бешеные ораторы подкрепляют негодование в народе, и Джон Булл[2] представляется в настоящем своем виде: ничего незначащая прибавка на цену за места угрожала опасностью государственной конституции; ее почитали нарушением права народного и кричали о великой хартии (magna charta).
Кембел, любимый актер, двадцать лет угождающий публике отличным своим талантом, тщетно покушался представить необходимые причины столь маловажной надбавки; его освистывают, не дают ему докончить. Надеясь укротить мятеж, он объявляет об удалении певицы Каталани, на которую народ смотрел с неудовольствием на английском театре; предлагает составить особую комиссию из людей почтенных званием своим и честностью для рассмотрения театральных доходов и издержек, и дабы потом решительно определить, точно ли нужна надбавка. Джон Булл ничему не внемлет, и шум ежедневно возобновляется. Всего страшнее, что в такой ужасной суматохе раздавались народные песни: God save the King, Rule Brittania!
Сверх того народ крайне был недоволен третьим рядом лож, которые, вопреки обыкновению лондонского театра, предназначены к отдаче в наем на целый год. Передние ложи, убранные лучше других, отделенные, имеющие особую лестницу и прихожие комнаты, показались народу каким-то унижающим отличием. Хозяева, намереваясь построить сей третий ряд, желали чрез то особенно угодить богатым фамилиям, которые искали удобности в театре, не хотели смешиваться с толпою зрителей. Надобно знать, что в Лондоне только в оперном доме отдаются ложи на год; в других же театрах можно там взять ложу не более как на один вечер, и при том надобно быть очень осторожным, ибо после первого действия и в нанятую ложу всякий посторонний имеет право с билетом войти и занять в ней праздное место. За годовую ложу платят 400 гиней.
Спустя две недели, правительство увидело себя в необходимости употребить строгие меры. При полном собрании зрителей объявлен так называемый Riot-act, то есть, что по причине наставшего мятежа отменяется закон, не дозволяющий брать под стражу гражданина, что нарушители общественного спокойствия должны быть задержаны и представить поручителей в своих поступках. Но как и сие объявление не произвело желаемого действия, то определено запереть дом театральный. Между тем составленная комиссия по рассмотрении счетов нашла, что надбавка сделана по необходимости. Розданы печатные листки, в которых представлен отчет в суммах. Сим способом надеялись успокоить народ, и театр отворили по-прежнему. Но с Джоном Буллем мудрено сладить; он обвиняет комиссию в пристрастном рассмотрении, жалуется на несправедливые отчеты, и идет опять в театр с твердым намерением установить прежние цены. Нетрудно было тотчас заметить, что своевольные мятежники действовали по обдуманному плану, и что они сбирались для тайных совещаний. Члены партии учредили между собою подписку о взносе денег в пользу товарищей своих, которые были бы взяты под стражу; они заблаговременно приготовились к войне наступательной и оборонительной. В самом деле усмотрено, что партер был в связи с галереями, и что по данному от предводителей знаку начинались то ужасные крики, то заглушающий вой, то продолжительные стоны, то громкое кашлянье со странным смехом. Утомившись от воплей, хохота и свиста, рыцари О. Р. затягивали любимую свою песню и начинали плясать по скамейкам. Шум возобновлялся, когда приходили зрители для второй половины, уставившись на высоких местах, по данному знаку, они напирают стеною на передние ряды и на сидящих в оркестре музыкантов. Теснимые сопротивляются, и вот начало кулачного боя. Тут в свалке летают оторванные лоскутки платья, являются изуродованные фигуры, окровавленные носы, вспухшие щеки. Приход полицейских служителей дает повод к новому сражению, и победа часто склоняется на сторону рыцарей О. Р. Однако приставам благочиния как-то удалось схватить самых неугомонных мятежников, которые и будут судимы. К числу последних принадлежит один адвокат, именем Клиффорд, известный по беспокойному своему нраву. Он подвергнется всей строгости законов, как предводитель мятежников.
Своевольные захвачены; однако ж тишина не восстановилась на Ковентгарденском театре. Те же беспорядки возобновляются каждый вечер, и английские журналы наполнены описаниями сих смешных происшествий. Нельзя предположить наверное, когда прекратится сие комическое возмущение. Между тем ни один порядочный человек не посещает театра, публика лишается любимой своей забавы, и содержатели терпят убыток. Понять нельзя, для чего правительство не приступит к мерам самым строгим, решительным; но причины тому искать должно в существе английских законов и в устройстве лондонской полиции.
В Лондоне не в обычае употреблять солдат для наблюдения благочиния в театре, или для восстановления тишины в каком-либо другом месте. В самом городе нет гарнизона, и даже не дозволяется вводить в него вооруженное войско. В том состоит привилегия Лондона и Вестминстера, и ею столько дорожат тамошние жители, что покушение нарушать ее могло бы причинить весьма важные следствия. Полиция состоит из малого числа комиссаров, рассеянных по частям города; они не имеют ни силы, ни возможности охранять общественное спокойствие, которое оберегается не иным чем, как флегматическим характером народа и удобностью доставать себе дневное пропитание.
Правительство чувствует невыгоды такого учреждения, и знает сколь слабо действие законов в сем отношении; однако оно не дерзает помыслить о перемене, потому что тем дало бы случай к возмущению, и для того не препятствует народу тешиться призраком вольности, несмотря на все происходящие от того неудобства. Смутные происшествия в Ковентгарденском театре не иначе прекращены быть могут, как установлением прежних цен или когда все неугомонные зрители будут перехватаны и принуждены дать поруки в будущем своем поведении.
Замечания о новом ковентгарденском театре в Лондоне: [Из] Zeit[ung] f[ur] d[ie] eleg[ante] Welt // Вестн. Европы. — 1810. — Ч. 49, N 3. — С. 215-221.