Заметки (Шаховской)

Заметки
автор Дмитрий Иванович Шаховской

Опубл.: 1935. Источник: az.lib.ru

П. Я. Чаадаев: pro et contra

Личность и творчество Петра Чаадаева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология

Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1998

Д. И. ШАХОВСКОЙ

ЗАМЕТКИ

Tiré d’une lettre particulière ¹

Мой Чаадаев приходит к концу. Я, кажется, овладел им вполне. Вы знаете, в чем его главная мысль?

1

«Единичного сознания, как и вообще всего единичного², не существует. То, что мнит быть нашим сознанием, есть продукт сознания мирового, — каждый из нас есть лишь один из ликов многоликого человечества.

2

И, сознав это, претворив это сознание, в свою очередь продукт жизни, в свою природу и преобразив свою природу этим сознанием, — человек переходит в существо высшего порядка, причем он отнюдь вследствие своего преображения не обезличивается (так был готов понять Чаадаева даже Гершензон), а, напротив, приобретает недоступную ему без такого перехода на высшую ступень широту и силу».

И эта простая, как Колумбово яйцо, мысль не есть индивидуальное сознание Чаадаева, она составляет отправную точку и вместе с тем высшее достижение всей русской философии, очень слабо, однако, до сих пор освоенное ею. Философия русская вертится вокруг этого центра, определенно осознанного и нашедшего словесное выражение у Чаадаева³.

Что вы на это скажете?

Решаюсь идти и дальше.

И это основная мысль русской философии, следовательно — сущность русского мироощущения, есть отличительная черта и всей русской подлинной литературы. Она и выделяет ее высшие вершины из совокупности всех мировых вершин художников слова в особую группу.

Так что Пушкин — мировой поэт со специфической основой чаадаевской мысли.

И еще один шаг — последний.

Если это так, надо безбоязненно принять логическое и историческое последствие сказанного: в осознании, утверждении и претворении в жизнь той же мысли заключается и мировая задача, и высшее предназначение русского народа.

Русская революция — осуществление этой самой мысли. И здесь еще не хватает только одного, а именно — осознания, — чтобы все стало ясным, бесспорным и вместе с тем — и свободным от экстравагантности.

Ответ на замечания неизвестного⁴

Для меня какими-то незнакомыми и чужими кажутся некоторые слова Чаадаева в Вашем истолковании. Очень может быть, <что в общем Вы правы и я недостаточно глубоко вникаю в смысл того круга понятий, который Вас занимает. Я как-то проще и примитивнее смотрю на мир, на царство мысли и на жизнь и, может быть, просто не додумался до той точки зрения, на которую становитесь Вы. Для меня Чаадаев, при всей силе и глубине своей мысли, все же прежде всего историческое явление, отражение своей эпохи, и мне как-то странно переносить целиком его рассуждения в область отвлеченных положений. Когда он говорит о нашем обществе, то это верно вполне лишь по отношению к нашему обществу двадцатых и тридцатых годов XIX века, и хотя в его утверждении есть глубочайшая общая мысль, но все же он высказывает ее в определенной реальной обстановке, а Вы, мне кажется, ее из этой реальной обстановки выхватываете и лишаете подлинного биения жизни.

И, с другой еще стороны, Вы упускаете, кажется мне, исторический момент в строе мыслей Чаадаева. Особенность его мироощущения — представление всего сущего, хотя и живущего в вечности, но все-таки в известном историческом развитии, в каком-то постепенном развертывании своей сущности, едином для всего человечества, — по крайней мере, прогрессе. Может быть, Вы это и понимаете может быть, даже Вы это гораздо глубже и тоньше понимаете, чем понимаю я, но, как бы то ни было, мне как-то не хватает в Ваших набросках этого исторического понимания Чаадаева и понимания Чаадаевым историзма. Может быть, повторяю, Вы схватываете этот историзм в целом и овладеваете им, но у Вас не видно исторической перспективы во всех Ваших рассуждениях, и путь такого восприятия и такого направления мысли представляется мне, по меньшей мере, очень опасным, слишком субъективным и подверженным страшным колебаниям и случайным уклонам, при всем стремлении Вашем отрешиться от личных особенностей и старании подчинить свою индивидуальную мысль общей — всенародной или всечеловеческой мысли. Это относится, особенно, к первой половине рукописи.

Вот мои общие соображения. Повторяю, я совершенно серьезно говорю, что во многом Вы, может быть, просто глубже понимаете дело, я очень плохой философ и слишком просто смотрю на вещи. Но на слабость исторической точки зрения в Вашем рассуждении я хотел бы обратить Ваше внимание. Вот конец листика 17-го и начало 18-го. Вы спрашиваете себя, действительно ли русский народ есть уродливый, ненормальный. А я понимаю так, что Чаадаев верно воспринимал и правильно выражал то, что в его время русский народ еще не вошел в живое общение с народами человечества как личность со своим собственным лицом. Может быть, ему это еще предстоит сделать, и, может быть, то, чему мы являемся свидетелями, есть начало этого дела. Наряду с историзмом Вы, кажется, упускаете совсем особый, властно над всем господствующий реализм Чаадаева, не дававший ему смириться ни с какими самообманами и заставлявший его преклониться перед крупным в мировой жизни, какими бы ужасами ни сопровождалось это крупное. Боюсь, что Вы не поймете моей мысли, очень плохо выраженной. Здесь я хотел бы сказать, что Чаадаев, так ненавидевший всякие революции, воспринял бы нашу русскую революцию как положительный факт огромного исторического значения и сказал бы, что он должен взять назад многое из того, что он говорил о русском народе, хотя сказанное им было совершенно верно, потому что сказано было до революции, и хотя, с другой стороны, и сама эта революция, и ход ее развития служит ярким подтверждением очень многого, что им о русском народе непохвального сказано.

Я, видите ли, понимаю дело так, что русский народ со своей огромной сущностью пока еще не определился, но определиться он не мог и не может, не усвоив себе того, до чего додумалось человечество до него в лице прежде всего западной цивилизации. И вот этот процесс усвоения сущности западной цивилизации и выявления в данной исторической обстановке своего лица — вот тот коренной вопрос, который мучительно, во всей его глубине и во всей его реальности переживал Чаадаев.

Думая над ним, живя им в грозе 12—15-го годов и в последствиях, пережитых цивилизованным человечеством и начинающим вступать в это человечество русским народом, Чаадаев попутно построил и свою философскую и историческую систему. Но суть его мысли — судьба русского народа в судьбах мира. И он каким-то высшим даром восприметил сущность того, что он наблюдал, лучите всех понял тот великий исторический процесс, участником которого он был, — но научно он не сумел выразить своего понимания, а выражал его, как пророк, в общих прорицаниях и туманных очертаниях, обличая и вещая, а вместе с тем и тая про себя многое из того, что он постигал, но не надеялся передать людям. Перечтите его письмо Мих<аилу> Орлову, <написанное> в 1837 году⁵. Здесь его полная автобиография и раскрытие его душевной тайны. Здесь же и завещание, и вызов потомству: «Старайтесь понять то, что я вам сказал, и то, чего я высказать не мог»⁶.

И вспомните, что он говорил о библейском учении о сотворении мира как о начальном пункте истории, без которого истории не может быть, и то, что он говорит о Моисее как о жестоком вожде, возведшем, однако, человечество на высшую ступень, и то, как он трактует библейские сказания, — не как рассказ о фактах, а как раскрытие сущности человеческих отношений, — и Вы поймете, в каком историческом аспекте он рисовал себе окружающий мир и как он вырывался всюду из-под власти слова и единичного факта и жил сущностью всей совокупности явлений.

Святой дух для него — дух века. Христианство — великое слово, раздавшееся на берегах Средиземного моря в известный момент и обновившее мир, но это не мистическое рождение сына Божия, а величайшее раскрытие человечеством какой-то новой тайны, возведшей его на высшую ступень и проповеданное, между прочим, и Магометом, и его последователями.

Я по-земному понимаю Чаадаева. Может быть, я не прав, а Вы подходите к нему правильнее. Но Ваш подход меня как-то не удовлетворяет и кажется слишком отвлеченным и теоретичным. Может быть, потому, что я плохой философ, мне понятнее Чаадаев — неудавшийся реформатор и сокрушитель окружающего его и во всей совокупности наблюдений им испытанного зла.

В этом источник его страстных обличений, которые Вам через 100 лет кажутся несправедливыми, но все же и через 100 лет сверлят Вашу мысль и заставляют искать смысла нашего существования и могут помочь найти его. Только не надо смешивать идею народа со словом, выражающим идею. Даже у каждого человека есть свой лик, который нельзя выразить одним словом, но который есть все же совсем определенная, хотя и не передаваемая словами реальность. Еще сложнее, но столь же реальна и личность народа. Ее можно назвать и идеей, но это совсем своеобразная идея. И личность эта, конечно, переживает свои фазисы, хотя они и не тождественны с фазисами человеческой жизни. В заключение благодарю Вас за сообщение Ваших мыслей. Извините за хаотичность моего ответа.

Чаадаев Петр Яковлевич

Заметки в тетради⁷

7 IV 1935

Христианство для Чаадаева — важный исторический этап в жизни человечества. Содержание этого этапа: смена заботы о личности заботой об общем.

Смена интересов материальных интересами духовными.

Стремление к совершенству — и поэтому безостановочное движение к идеалу.

Представление о мировом единстве и представление о мире как бесконечном, вневременном и внепространственном. Смена причинной зависимости свободой…

Первый элемент христианства — преданность истине…

9 IV 1935

Смысл царства Божия может быть, по Чаадаеву, выражен иначе — в словах «любовь к истине»,

но при этом:

во-первых, истина не есть какая-либо теория или догма, тем менее какое-либо центральное положение теории или центральный догмат, а она есть сущее, и притом все сущее целиком, так, как оно есть на самом деле;

во-вторых, любовь к истине неотделима от стремления и решимости воплотить свое понимание истины в жизнь.

А так как под истиной при таком понимании никак нельзя понимать нечто, заключающееся в ограниченном, отдельном, личном сознании, а нечто, совершенно от него независимое, то первым следствием любви к истине должно быть самоотречение, в смысле признания закона жизни, независимого от моего произвола и моей ограниченности, и в смысле согласования всех моих волевых, чувственных и мыслительных актов с жизнью целого.

Самоотречение, отнюдь не только нравственное, в смысле подчинения своих интересов более широким интересам, а и логическое, в смысле признания вне меня существующей мировой силы, определяющей мое бытие и такой, которой я подвластен, — являются, таким образом, другим общим выражением основной философской мысли Чаадаева.

Но вместе с тем непреложное свидетельство нашего личного сознания требует признания, что самоотречение отнюдь не означает подавления личности или отрицания ее самостоятельной ценности и силы: <нрзб> в ней заключается свой источник бытия, допускающий и требующий полнейшего напряжения и самого широкого развития индивидуальности.

К этим простым, пожалуй слишком простым, самоочевидным на достигнутом человечеством уровне развития, положениям можно свести все построения Чаадаева. Но он, конечно, делает из них важные выводы.

Надлежащим образом понятое самоотречение делает безусловно неприемлемым и никакой застой, остановку движения, и никакую ограниченность, обособление. Между мной и миром, между настоящим и вечностью нет границы. Мир необъятен, стремление к совершенству не знает предела. И в ясном сознании этого залог непрерывности и стойкости европейской цивилизации.

При этом Ч<аадае>в, конечно, мыслит в сфере философских учений его времени, главным образом в свете философских достижений Канта и Шеллинга, но он самые эти их достижения считает возможными лишь благодаря перевороту в человеческом сознании, который вызван христианством, а с другой стороны, полагает, что вносит существенные поправки в их философские построения, опять-таки связывая свою систему с основными положениями христианства. Целью своего изложения он и ставит: указать не то, что есть в философии, а именно то, чего нет в ней.

14 IV 1935

По Чаадаеву, вся история человечества есть постепенное приближение его к возможному для него совершенству, причем процесс этого приближения протекает закономерно, но отнюдь не всюду одинаково быстро и отнюдь не одним и тем же путем, так что, с одной стороны, для отдельных частей человечества возможны остановки и падения, а с другой — индивидуальные черты развития, но в движении этом имеется основной стержень, от которого затем оно распространяется по всему миру; движение это не имеет конца, значит, самое совершенство недостижимо, в этом заключается даже залог его жизненной силы. Однако движение неравномерно, в нем имеются огромные основные завоевания, без использования которых все побочные движения не имеют, с точки зрения этой основной линии, самостоятельной ценности и жизненной силы; самым значительным из таких достижений человечества Чаадаев считает христианство, причем ценит он в нем вовсе не догматическую и не мистическую его сторону, а именно то новое содержание исторического развития, которое внесено в жизнь мира с его появлением; Чаадаев определяет сущность этого нового: оно заключается в подчинении всего личного общему, в признании истины как чего-то стоящего вне всякого субъективного ее восприятия отдельным сознанием или ограниченной совокупностью сознаний, в добровольном подчинении своего понимания, своего чувства и своей воли этой истине и в полном преображении вследствие этого самой сущности человеческой души и всех человеческих отношений, а также и всех отношений человека к миру; этим определяется и конечная, в полной мере недостижимая цель мировой жизни: она замечается в слиянии воедино всех сознаний; этот идеал покоится и на самой сущности нашей духовной жизни, которая заключается отнюдь не в обособленном существовании отдельных сознаний, а в общей их жизни как единого целого, которого отдельные сознания составляют лишь отражения, причем это следует понимать не в высшем, философском, отвлеченном смысле, а как реальную действительность; наше знание передается нам окружающей средой и составляет результат не наших личных постижений, а также не заложенных в каждом из нас прирожденных идей — оно составляет простое следствие передаваемых нам совокупных духовных усилий всего человечества.

При таком воззрении на сущность духовной жизни и на исторический процесс становится понятным, что, по мнению Чаадаева, изучение этого процесса должно прежде всего раскрыть нам истинную основу жизни, т. е. общие цели, которые стоят перед человечеством как единым целым, и те обязанности, которые в соответствии с этим лежат на каждом в отдельности и на каждой совокупности людей, так или иначе организованных. Чаадаеву кажется, что, став на эту точку зрения, и весь мировой процесс, и закон мировой жизни, и наши обязанности сами собой бросаются в глаза.

При этом самыми ударными положениями для него являются следующие, они выделяются в главенствующую над всем, сложную идею: мир идет к слиянию всех имеющихся в нем духовных сил в единое целое, это не есть навязанная формула, а основной закон жизни. Новая история европейских народов складывается под влиянием этой идеи, осознанной в христианстве; вследствие того все прочие интересы в европейском движении подчинены интересу мысли, на первом плане любовь к истине. Но при таком отношении к делу оказывается, что и материальные нужды общества находят наиболее полное удовлетворение. <…>

17 V 1935

Настоящие учителя Чаадаева, помимо Священного Писания, несомненно, следующие:

Шеллинг,

Кант,

Ламенне,

Спиноза, — и это все… Этого, во всяком случае, совершенно достаточно, чтобы объяснить всю его философскую систему. Конечно, сильно на него подействовала m-me de Stäel, но это только подсобное влияние. Он испытал обаяние Платона, но серьезно ничего у него не воспринял. Он очень впечатлился Ньютоном, но, во-первых, он вовсе не знал его, а во-вторых — тут действовало не самое учение Ньютона, а представление о нем как о личности и представление о его системе как последнем слове науки, устанавливающем общий закон мировой вещественной жизни. Дал ему, конечно, известный толчок и де Местр. Но это скорее эпизод из его биографии, чем настоящий источник его мысли. Был период, когда он увлекался Монтенем, но и это только эпизодическое увлечение. Паскаль, формулу которого о человечестве как едином, вечно пребывающем человеке он кладет как будто в основу своей философской теории⁸, на самом деле никакого влияния на него не оказал: он просто воспользовался как-то попавшей ему под руку формулой как удобной для себя, иллюстрирующей его мысли. Бэкон, Лейбниц и Декарт учителями его совсем не были. Он должен был знать их и до некоторой степени знал их. Но скорее отталкивался от них, чем вбирал в себя их основную мысль. Если говорить о предварительной школе его мышления, то тут надо, конечно, указать прежде всего на Вольтера и Руссо, но он ко времени сложения его доктрины совершенно преодолел <их и от них отрекся, сохранив, однако, в себе во всем размахе свободной и широко охватывающей мир мысли печать их гения. <…>

17 V 1935

Человек,
народ,
человечество,
Вселенная,

Бог.

Человек — только песчинка, которую нельзя рассматривать вне жизни той горы, частицу которой песчинка составляет; а эта гора для Чаадаева не семья, не класс, а народ. Но и народ непонятен ни как существующий факт, ни как стремящаяся куда-то сила без представления о человечестве, из которого народ исходит и к слиянию с которым идет. Человечество, в свою очередь, имеет смысл и бытие лишь как мировое сознание и поэтому может быть понято только как часть и отражение Вселенной.

А последняя является не совокупностью частей, а чем-то единым и целым, и без этого постижения единства Вселенной, единства, связанного у Чаадаева с представлением о Боге как причине и двигателе всего, как об абсолютном бытии, совершенстве и истине, невозможно ни понять, ни оценить ни одного частного явления в жизни, а тем менее — всех явлений в совокупности.

24 VI 1935

1. Бог есть единое единственное (без запятой) абсолютное, ничем не обусловленное и ничем не ограниченное совершенное бытие, творец и двигатель мира.

2. Вселенная есть все сотворенное, живущее по непреложному закону, основное начало которого — движение, и представляющееся нам как мир физический, единство которого определяется силой притяжения, и мир сознаний, единство которого, при свободе отдельных его частей, определяется общностью пережитого всей его совокупностью опыта, передаваемого от поколения в поколение как общая традиция, имеющая в основе своей божественное откровение.

3. Человечество есть доступная нашему сознанию совокупность существ, способных воспринимать мир как целое и живущая общей жизнью, основанной на заложенном в само создание мира знании истины через божественное откровение.

4. Народность — собирательное нравственное существо, органическое целое и органическая часть человечества, частично в известном отношении дополняющая общее всему человечеству дело осознания и претворения в жизнь истины.

5. Человеческая личность есть неделимая, способная осознать все сущее частица Вселенной, подчиненная общему закону жизни мира, но вместе с тем, по какому-то непонятному нам, но несомненному закону, обладающая свободой выбора путей своего бытия и имеющая целью возможное приближение к истине и совершенству и имеющая заложенные для этого способности. Она ограничена и никогда не может вполне достигнуть совершенства. В ней заключена жизнь телесная и жизнь духовная, не связанные неразрывно, так что телесная смерть не означает непременно смерти духовного существа, но длиться бесконечно и духовная жизнь личности не может, так как такое беспредельное бытие ограничивало бы бытие Бога.

14 VIII 1935

Двупланность Чаадаева.

Перед ним всегда одна властная задача: разрешить загадку смысла России, но для ее разрешения ему необходимо разрешить общую загадку смысла всей мировой жизни, и он одновременно стучится в двери обеих этих областей, перебивая одну работу другой и взаимно одну другой подпирая, проверяя свое понимание общей проблемы на конкретном примере переживаемого им мучительного искания <путей> для несчастной, заблудившейся (égarée) России и пути эти рассматривая с точки зрения мировых проблем.

Чаадаев пребывает на земле. Он не отрывается от нее, он не может воспринять Шеллинга, пока он не спустится на землю из своих заоблачных рассуждений, вся мировая драма разрешается для него на земле, и только земная жизнь его волнует, но к этой земной жизни он предъявляет мировые запросы (задачи).

ПРИМЕЧАНИЯ

Tiré d’une lettre particulière. Ответ на замечания неизвестного. Чаадаев Петр Яковлевич (заметки в тетради)

Впервые: Сфинкс: Петербургский философский журнал. 1994. № 2. С. 209—212, 215—220. Печатается по тому же изданию.

¹ После заголовка имеется запись Д. И. Шаховского: «Так подписано под эпиграфом к „Онегину“. Так надписываю я этот набросок». Образ Онегина Д. И. Шаховским связывался с Чаадаевым (см.: Шаховской Д. И. В чем значение Чаадаева // РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 142). В то же время заголовок Шаховского очень «чаадаевский» (ср.: «Нечто из переписки NN», «Выписка из письма неизвестного к неизвестной»). Данный отрывок переписывался и перерабатывался Шаховским на протяжении многих лет, являясь как бы квинтэссенцией его понимания Чаадаева. В бумагах Шаховского сохранилось несколько копий и несколько редакций этого отрывка (см.: ПФ АРАН. Ф. 726. Оп. 2. Ед. хр. 225; РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 233. Л. 38 об.; РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 624 (три редакции)). Печатается наиболее поздняя, третья редакция (РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 624. Л. 5-5 об.).

² В «переходе к третьему изданию» (РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 624. Л. 4) фраза звучит следующим образом: «Единичного сознания, можно сказать, не существует»; в «третьей редакции» слова «можно сказать» перечеркнуты карандашом и сверху вписано: «как вообще всего единичного». В другой копии, обозначенной не Шаховским, а, вероятно, архивариусом, как «третье издание» (л. 8), такого исправления нет.

³ К этой мысли Шаховской неоднократно возвращается. В частности, в дневнике 18 июня 1934 г. он записывает: «В чем основная идея Чаадаева? В единстве всех сознаний как основной мировой истине и о необходимости вполне осознать это единение как об основном условии познания истины.

1. Мысль о соборном сознании — основная мысль и ФП, и самого Чаадаева. Но она, по-видимому, и основная мысль русской философии.

2. <…> Русская идея Соловьева есть идея Чаадаева.

3. Это новый и очень важный факт. Правильнее — новое наблюдение. Необходимо сопоставить три вещи. „Русская идея“ Соловьева 1) 1888 г. в Париже по-французски; 2) в сотой книжке „Вопросов ф<илософии> и пс<ихологии>“; 3) в отд<ельном> <изд>ании „Пути“.

Необходимо посмотреть, как эту идею трактует Трубецкой Евг. и как ее совсем игнорирует Лопатин. Мы не отдаем себе полностью отчета, как искажает все национальное сознание цензура.

4. Чем больше вдумываюсь в тему: соборное сознание (Чаадаев — Соловьев — Сергей Трубецкой — Гершензон (с минусом), Лопатин (почти с минусом), тем больше ею увлекаюсь. Это основная идея Чаадаева. Есть ли она у Шеллинга? Не думаю. Но она, конечно, есть у Ламенне. Но в искаженном рационалистическом виде — и притом сводится на нет требованием подчинения внешнему авторитету… Заострение единства и нивелирование соборности — вот Ламенне первого периода, жестоко поплатившийся за свои ошибки, но не нашедший настоящего выхода…

„Соборное сознание“ интересно, между прочим, и потому, что ведь оно сродни — если не диалектическому материализму, то диалектическому методу, и вот, между прочим, одно из оснований, почему последние достижения нашей марксистской мысли должны быть сейчас привлечены в сферу нашей работы» (РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 233).

⁴ В папке с рукописью (РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 723. Л. 1-4) также сохранился конверт с надписью «Замечания неизвестного и мой ответ»; самих замечаний не найдено. Можно предположить, что и замечания, и ответ написаны Шаховским.

⁵ См.: Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 124—126.

⁶ Данная фраза принадлежит Шаховскому, который подчеркивает потаенный характер мысли Чаадаева. Ср. название «Без маски или в новой маске?» (РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 137).

⁷ Заголовок дан архивариусом (РО ИРЛИ. Ф. 334. Оп. Ед. хр. 229. Л. 19-38). Публикуются заметки, связанные с философией Чаадаева.

⁸ «Вся последовательная смена людей есть один человек, пребывающий вечно» (см.: Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 380—381, 416).