ЗАМѢТКИ НЕРВНАГО ЧЕЛОВѢКА.
(Изъ Бэрнанда *).
править
- ) Бэрнандъ — популярный въ Англіи юмористъ, долгое время сотрудникъ, затѣмъ редакторъ «Punch’а». Очерки его не претендуютъ ни на какую «идейность» и имѣютъ чисто шуточный характеръ, касаясь только мелочей повседневной жизни. Это есть какъ-бы регистрація разныхъ мимолетныхъ недоразумѣній и произвольныхъ скачковъ мысли, которые мы поправляемъ или устраняемъ въ умѣ, какъ исправляемъ иллюзіи и ошибки своего зрѣнія. Бэрнандъ наблюдаетъ именно эту область впечатлѣній и полумыслей, которыя тотчасъ умомъ отбрасываются. Въ этомъ его оригинальность. Онъ какъ-бы разсматриваетъ ихъ въ микроскопъ, при чемъ они неизбѣжно являются нѣсколько увеличенными, и будто-бы моментально заносить ихъ въ фиктивную записную книжку. Литературное достоинство очерковъ, при всей мелочности предметовъ, заключается въ замѣчательной тонкости наблюденія. Для того, чтобы они могли быть поняты, требуется вниманіе и усилія воображенія со стороны читателя, такъ какъ замѣтки эти написаны отрывисто, недосказанно и въ значительной степени — въ видѣ намековъ.
Рядъ выборокъ изъ Бэрнанда, съ нѣкоторой необходимой ихъ передѣлкой, но вполнѣ согласно съ его мыслью, причемъ та или другая его книжка сводилась всего къ двумъ листамъ, были помѣщены мною нѣкогда въ «Вѣстникѣ Европы». Часть изъ нихъ включена въ мою книгу «На досугѣ», рядомъ съ оригинальными разсказами.
Настоящій очеркъ представляетъ новыя выборки изъ второй части книжки «Мое Здоровье». Л. П.
I.
На желѣзной дорогѣ.
править
Мои мысли въ вагонѣ. Перечелъ всѣ свои газеты. Какъ мало на это нужно времени! А когда, кажется, уже нечего читать, какъ интересны оказываются разныя мелочи, которыхъ обыкновенно не читаешь. Тоже замѣчаніе примѣнимо и къ объявленіямъ. Полагаю, именно въ положеніи, подобномъ моему въ настоящее время, (ѣду одинъ, порядочно далеко), и случается «ближайшему родственнику» найти въ газетѣ, что его разыскиваютъ, или вообще кому-нибудь удается открыть, что онъ давно вызывается въ такое-то мѣсто въ личномъ своемъ интересѣ. Обнимаю взоромъ эту массу объявленій и думаю — а что если въ нихъ окажется мое имя? Вотъ былъ-бы для меня — по меньшей мѣрѣ — предметъ для разсказовъ впослѣдствіи, съ такимъ началомъ: "я преравнодушно такъ-себѣ, взглянулъ на первый листъ Times’а, совершенно случайно, потому что не дѣлаю этого почти никогда, пожалуй разъ въ годъ, и то нѣтъ — какъ вдругъ, бросается мнѣ въ глаза мое имя и т. д. и т. д.
Замѣтка для будущаго. Никогда не пропускать того столбца, гдѣ помѣщаются этого рода вызовы. Просмотръ стоитъ минуты въ день, а недосмотръ можетъ вскочить въ тысячи фунтовъ. Очень можетъ быть, что меня уже и вызывали въ качествѣ ближайшаго родственника, а я пропустилъ это только потому, что не просматриваю перваго листа «Times’а». Можетъ быть, кто-нибудь владѣетъ въ настоящее время состояніемъ, которое по праву принадлежало мнѣ. И если-бы я узналъ о томъ теперь и пришелъ къ нему требовать, то онъ отвѣтилъ-бы: «слишкомъ поздно; васъ вызывали въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ черезъ вѣдомости, но васъ не оказалось; сами виноваты, желаю вамъ лучшей удачи въ слѣдующій разъ», и другія утѣшенія въ томъ-же смыслѣ.
По старательномъ просмотрѣ сегодняшнихъ объявленій ни слова обо мнѣ.
Идея. На будущее время составлять коллекцію нумеровъ «Times’а», накалывая ихъ. Купить эту газету за минувшее полугодіе. Говорю полугодіе, такъ какъ мнѣ смутно представляется, что таковъ именно законный срокъ явки для вызываемаго наслѣдника или ближайшаго родственника. А между тѣмъ, какъ-же могъ-бы узнать и поспѣть во время ближайшій родственникъ, проживающій въ центральной Африкѣ? И какъ на него подѣйствовало-бы объявленіе, которое, начинаясь словами: «въ исполненіе послѣдовавшей резолюціи канцлерскаго суда», сообщало-бы заинтересованному лицу, что если имъ не будетъ учинено то-то и то-то въ двухъ-недѣдьный срокъ, въ такомъ случаѣ ему уже въ теченіе всей остальной его жизни не будетъ болѣе сообщено ничего благопріятнаго? Трудно разрѣшимый вопросъ.
Все еще въ вагонѣ. Продолжаю мыслить. Но спать хочется. Новая станція Усть-Уэстгетъ. И городокъ новый, съ красивымъ видомъ на море. Состоитъ, повидимому, изъ кучки только что отстроенныхъ домовъ и изъ двухъ рядовъ холста, развѣшаннаго на веревкахъ. Станція Бэрчингтонъ. Прозвана такъ по своей березовой рощѣ… Можно-бы перенести сюда всѣ окрестныя школы для мальчиковъ! Еще станція — Уитстэбль. Здѣсь входитъ въ вагонъ джентльменъ, который сообщаетъ мнѣ, что Уитстэбль славится устрицами и спокойствіемъ.
Нѣтъ
Примѣчаніе. Уитстэбль — для спокойствія… Когда поправлюсь настолько, чтобы приняться вновь за мое сочиненіе «Аналитическая исторія движенія», попробую пожить здѣсь. При дальнѣйшемъ разговорѣ сосѣдъ сообщаетъ мнѣ, что главныя ловли устрицъ принадлежатъ лондонскимъ стряпчимъ. Затѣмъ, онъ вынимаетъ кучу бумагъ изъ черной сумки и, повидимому, погружается въ созерцаніе ихъ. Хорошо-бы возить съ собой сумки съ бумагами: придаютъ дѣловитый видъ. Особенно если при просмотрѣ ихъ хмурить брови, а по временамъ повернуться къ окну и посидѣть такъ, нѣчто соображая, передъ возвращеніемъ къ просмотру. Жаль, что у меня нѣтъ при себѣ рукописи «Аналитической исторіи движенія». Ему было-бы любопытно, что это у меня, какъ мнѣ теперь — что такое у него? Быть можетъ, онъ самъ одинъ изъ стряпчихъ, владѣющихъ ловлями устрицъ.
Ужасно хочется спать. Убѣжденъ, что подобная сонливость — нездоровое явленіе. Сонная рыба, напримѣръ, извѣстно какая. Удивительно, что симптомы моего нездоровья въ послѣднее время стали обнаруживаться въ какой-то связи съ моимъ носомъ. Самое ощущеніе сонливости у меня проявляется сперва именно въ немъ, такъ гдѣ-то около переносицы. И затѣмъ засыпаю внезапно, то-есть не отдавая себѣ отчета, что дѣлаю не что другое, а именно это. Глубоко обдумываю какой-нибудь предметъ, преслѣдуя одну мысль сквозь цѣлую толпу другихъ, ненужныхъ мыслей; совершенно такъ, какъ ищешь важный лоскутокъ бумаги въ ящикѣ, наполненномъ документами, старыми рукописями, позабытыми росписками, обрѣзками шнурковъ, которыми были сшиты бумаги, вообще разной упорно сидящей тамъ дрянью. И долго та, дѣльная мысль держится какъ-бы запечатлѣнной на сѣтчатой оболочкѣ моего умственнаго глаза. Потомъ, вдругъ проскользнетъ нѣчто совсѣмъ постороннее… И заинтересуетъ… а послѣ припомнится иногда такое, о чемъ не думалъ десятокъ лѣтъ… а еще послѣ… совсѣмъ ничего.
«Ваши билеты! Билеты, господа!» Просыпаюсь. Стряпчій устрицеловъ и его сумка исчезли, когда? Пожалуй, очень давно. Спать такъ — тяжело и такъ рано днемъ непремѣнно вредно. Дѣлаю эту замѣтку (для моего врача и для себя), только что проснувшись. При этомъ чувствую себя одеревенѣвшимъ въ разныхъ частяхъ и какъ будто меня только-что склеили.
Замѣтка. Другое удивительное явленіе. Засыпаю въ вагонѣ, находясь въ чистомъ, опрятномъ, приглаженномъ видѣ. А просыпаюсь въ видѣ какъ разъ противоположномъ, т. е. грязномъ, истасканномъ и взъерошенномъ — точно на меня навели во время сна мутно-желтую окраску. И костюмъ мой выглядитъ точно второго сорта, изъ магазина готоваго платья. Даже фасонъ его какъ-то измѣнился и отошелъ къ отдаленному періоду, когда была совсѣмъ другая мода. Въ Рамсгэтѣ я сѣлъ совершенно свѣжій, а на станцію Викторія прибылъ заплеснѣвевшимъ.
Внезапная мысль. Какъ рыбѣ должно быть непріятно, когда ее везутъ. И у меня подобное чувство, послѣ сонливаго переѣзда. Слава небесамъ, что мнѣ предстоитъ хорошенько провѣтриться въ морѣ, на яхтѣ моего знакомаго Уэтерби. Буду на палубѣ сегодня-же ночью или рано утромъ завтра и вскорѣ окажусь совершенно здоровымъ; то-есть сильно загорѣвшимъ.
Вопросъ. Быть загорѣвшимъ значитъ-ли быть здоровымъ? О человѣкѣ съ загорѣлымъ лицомъ у насъ выражаются такъ, что онъ — «настоящій портретъ здоровья». Но, разбирая логически, портретъ вѣдь это — не оригиналъ. Мальчикъ, о которомъ говорятъ, что онъ — настоящій портретъ своей матери, все-таки не сама-же мать, а другой субъектъ. Значитъ, и отъ «портрета здоровья» до самаго здоровья есть еще разстояніе.
Право, мнѣ кажется, я начинаю засыпать, стоя на платформѣ станціи, гдѣ вышелъ. Это, наконецъ, серьезно! Меня возвращаетъ къ бодрости носильщикъ съ вещами, спрашивая куда нанять извозчика? Сажусь «на извозчика» въ сонливомъ состояніи, не проронивъ ни одного слова. Такія психическія явленія должны быть записываемы. И носъ мой опять, повидимому, потолстѣлъ, даже болѣе обыкновеннаго, или, по крайней мѣрѣ, переносица. Въ воспитаніе каждаго человѣка непремѣнно должны-бы входить нѣкоторыя понятія объ анатоміи и медицинѣ. Вмѣсто того, чтобы испытывать нервное раздраженіе, вслѣдствіе чувства утолщенія носа, я, быть можетъ, чувствовалъ-бы себя теперь вполнѣ благополучнымъ, еслибы зналъ, въ какомъ соотношеніи переносица состоитъ съ другими частями человѣческаго организма.
Нѣчто объ обѣдѣ на желѣзнодорожной станціи. Въ общемъ правилѣ, — весьма некомфортэбльная вещь. Во-первыхъ, вы впередъ знаете, что это — только поддѣлка подъ обѣдъ. Во-вторыхъ — совсѣмъ не тотъ часъ, когда вы имѣете обыкновеніе обѣдать, что одно ужъ васъ разстраиваетъ. Въ-третьихъ — возбужденіе, происходящее отъ суматохи, а возбужденіе вредно отзывается на пищевареніи. Въ-четвертыхъ, весьма вредно для здоровья сознаніе, что вы не можете пройтись послѣ обѣда, но должны заботиться о билетѣ и багажѣ.
Однако-же, рѣшаюсь пообѣдать. «Посягну» на обѣдъ, по выраженію Бэдда, моего пріятеля. Даю 2½ шиллинга одному должностному лицу, которое обязуется взять мнѣ билетъ. Затѣмъ, носильщику, который увѣряетъ, что онъ постоянно состоитъ при вещахъ, сданныхъ на храненіе, сдаю свои вещи и шиллингъ. Ассигную равную-же сумму другому носильщику, который, хотя постоянно не состоитъ не при чемъ, но обязуется занять мнѣ мѣсто въ вагонѣ и снести туда мое осеннее пальто и ручныя вещи, включая зонтикъ. Вдругъ спрашиваю себя: умѣстно-ли брать съ собой зонтикъ — на яхту? Все равно, не бросать-же здѣсь.
Обѣдъ. Желѣзнодорожные овощи. Распарены. Зелень очень яркаго цвѣта, но слабой температуры. Картофель — твердый по краямъ, какъ будто подгорѣвшія части были срѣзаны или крупный картофель былъ передѣланъ въ мелкій, молодой, составляющій «деликатесъ». Остроумно, но неудачно. Все подается съ выставкой массы «британскаго металла», вѣроятно (по мысли буфетчика) съ цѣлью какъ можно болѣе напомнить обыкновенному гостю — его домашнія, аристократическія груды столоваго серебра. Овощи содержатся въ теплотѣ (но не горячими) въ чемъ-то похожемъ на огнеупорный шкафъ банкирской конторы. На мое замѣчаніе, гарсонъ возражаетъ, что они «не могутъ» быть горячѣе. Возраженіе имѣетъ тотъ смыслъ, что овощи эти подавались сегодня публикѣ уже десятки разъ и никто не ворчалъ; — вы (я) пріѣхали-бы раньше, когда они еще были горячими?
Сознаю, что онъ отчасти правъ, но все-таки это не резонъ. Мухи налетаютъ на столъ. Всего май мѣсяцъ и еще холодно, а у нихъ уже масса мухъ. Человѣкъ говоритъ: «да, сэръ, онѣ здѣсь болѣе или менѣе круглый годъ». Онѣ привыкли къ нему и онъ къ нимъ. Его онѣ, вѣроятно, и не трогаютъ. Онъ безопасно стоитъ среди ихъ ватаги, какъ укротители звѣрей среди львовъ.
Баранина совсѣмъ холодная. Соусъ къ ней имѣетъ болѣе высокую температуру. Кажется, какъ будто мой кусокъ баранины озябъ и теперь грѣется въ соусѣ. Но и тотъ моментально остываетъ. Замѣчаю это гарсону. Онъ улыбается, подходитъ къ другому столу и перекладываетъ съ него ложку на другой столъ.
Всякая фамильярность съ гарсономъ имѣетъ результатомъ — «на чай», шесть пенсовъ. Холодность съ гарсономъ можетъ быть оцѣнена въ три пенса «на чай». Итакъ, излишество здѣсь представляется разговоромъ на три пенса.
Послѣ обѣда. Голова горяча. Опять такъ и тянетъ спать. Чувствую, что напрасно «посягнулъ» на обѣдъ. Но остается всего минутъ десять. Гдѣ-же то должностное лицо, которое обязалось взять мнѣ билетъ? Что-то его невидно. Когда я нанималъ его, станція была совсѣмъ пуста. Теперь, передъ отходомъ поѣзда, здѣсь толпы, какъ публики, такъ и служащихъ при дорогѣ. А гдѣ постоянно состоящій при вещахъ сторожъ? Вотъ, — хорошо, шесть пенсовъ. А гдѣ непостоянно состоящій носильщикъ? Понесъ вещи въ вагонъ. Въ который? Его не могу найти. Пробѣгаю нѣкоторое разстояніе, спѣша — и это послѣ обѣда. Нѣтъ! Для чего, съ позволенія сказать — я ѣлъ сыръ и еще выпилъ пива?
Пять минутъ до отхода, звонокъ. Суюсь туда и сюда. Оказывается, носильщикъ сидитъ въ вагонѣ, занимая для меня мѣсто. Лишній шиллингъ ему — пусть сидитъ, тѣмъ болѣе, что онъ знаетъ того сторожа, который долженъ принести мнѣ билетъ. Подхожу къ шкафу съ книгами. Чтобы не терять времени, слѣдуетъ всегда знать впередъ, какая именно книга вамъ нужна. Точно такъ, какъ раньше, чѣмъ поѣздъ останавливается на станціи, вы должны рѣшить вопросъ — что именно потребуете въ буфетѣ.
Смотрю — цѣлый калейдоскопъ обложекъ. Мальчикъ-продавецъ совѣтуетъ мнѣ купить (значитъ онъ читалъ) «Темныя дѣла сыщиковъ» Картинка на обложкѣ: человѣкъ съ шафраннымъ лицомъ, въ зеленомъ сюртукѣ, красномъ жилетѣ и бѣломъ галстухѣ, стрѣляетъ изъ огромнаго пистолета въ дѣвицу, носящую платье полиняло-голубой краски, часть которой попала ей и въ волосы. Не рѣшаюсь. Заплатишь два шиллинга, а потомъ, пожалуй, и не дочитаешь до той сцены, которая изображена на обложкѣ. Во всякомъ случаѣ, это должно быть главное мѣсто въ книгѣ и оно мнѣ теперь уже извѣстно — даромъ. Даже если кто-нибудь спроситъ: «вы читали „Темныя дѣла сыщиковъ“? — то могу отвѣтить: „а это, гдѣ тотъ, какъ бишь его, стрѣляетъ въ дѣвушку? Признаться, остальное позабылъ“… Отхожу отъ стола не купивъ книги.
Сейчасъ тронемся, а у меня все еще нѣтъ билета. За полминуты прибѣгаетъ сторожъ съ нимъ и сообщаетъ, что нашелъ для меня лучшее мѣсто, въ вагонѣ для курящихъ. Вонъ изъ прежняго вагона. Чемоданъ, покрывало, пальто, зонтикъ и я, все это стремглавъ несется въ другой вагонъ. Кстати, что такое „стремглавъ?“ Слѣдовало-бы знать подобныя вещи. Въ вагонѣ для курящихъ пассажиры, очевидно, смотрятъ на мое позднее прибытіе какъ на насильственное вторженіе въ ихъ вагонъ.
Самое лучшее — взять вѣжливостью. Такъ, чьи-то саквояжъ и пальто стѣсняютъ меня. Вѣжливо открываю ихъ владѣльца. „Это ваше?“ — сладкимъ тономъ съ, любезной улыбкой. Признаетъ, что — его. „Вы мнѣ позволите…“ Затѣмъ, когда онъ видитъ, что вы суете его имущество куда попало или помѣщаете эти вещи въ колеблющейся позиціи надъ его головой, онъ самъ встанетъ и уберетъ ихъ, къ общему удовольствію всѣхъ заинтересованныхъ.
Изрѣченіе на пользу путешественниковъ. „Ласка предупреждаетъ гнѣвъ, а своевременная улыбка устраняетъ возможныя (хотя-бы и невозможныя) гримасы“. Могли-бы быть еще подобныя изрѣченія, которыя стоило-бы издать въ назиданіе для туристовъ. Напримѣръ: „Кто раньше всталъ, тотъ и попалъ (т. е. на поѣздъ)“. „Серебряный ключъ отворяетъ всѣ вагоны“. „Одинъ бутербродъ не дѣлаетъ завтрака“. Изрѣченіе для желѣзнодорожныхъ служащихъ: „Заботься о первомъ классѣ, а остальные сами о себѣ позаботятся“.
Въ вагонѣ тѣсно. Однако-же мы понемногу всѣ усаживаемся и устраиваемся съ вещами удовлетворительно. Какъ фунтъ колотаго сахару сперва не входитъ въ ящичекъ, а послѣ терпѣливаго встряхиванія въ немъ помѣстится и полтора фунта. Съ нами множество вещей, такъ какъ каждый изъ насъ полагалъ, что онъ одинъ догадался взять съ собой саквояжъ, осеннее пальто, покрывало и зонтикъ. Но всѣ эти вещи постепенно размѣщаются, по мѣрѣ того, какъ вагонъ скачетъ далѣе. И мы сами дѣлаемся менѣе непріятны другъ для друга, чѣмъ вначалѣ.
Сосѣдъ спрашиваетъ меня: „Какъ прошли нынче скачки въ Батѣ?“ Я не ожидалъ этого и нѣсколько озадаченъ. „Не былъ нынче тамъ“ — отвѣчаю, изъ чего онъ можетъ заключить, что въ общемъ правилѣ я бываю на всѣхъ скачкахъ. Онъ, очевидно, принимаетъ меня за рьянаго спортсмена, такъ какъ, извиняясь за свое невѣжество, долгимъ отсутствіемъ изъ Англіи, онъ спрашиваетъ: „какъ, по моему, можно-ли ставить за Скэвенджера на 2,000-ный призъ?“
Замѣтка. Спорты вообще входятъ въ нашъ національный характеръ. Каждый англичанинъ родится мореплавателемъ и спортсменомъ. Разумѣется, если онъ затѣмъ не развиваетъ, а закапываетъ въ землю свои прирожденные таланты, то самъ виноватъ. Слѣдовало-бы просматривать хоть разъ въ недѣлю скаковыя изданія; всего четверть часа и будешь знать выдающихся лошадей.
Но такъ какъ я не просматривалъ, то отвѣчаю, что „я не совсѣмъ увѣренъ въ томъ, какъ пойдетъ Скэвенджеръ“. Это буквально справедливо, потому что я впервые слышу это лошадиное имя. Но для моего собесѣдника подобный отвѣтъ можетъ имѣть особое значеніе; пожалуй, побудитъ его перемѣнить ставку. Онъ задаетъ мнѣ еще одинъ вопросъ, снова извиняясь тѣмъ, что провелъ нѣсколько лѣтъ въ Индіи. А я улыбаюсь, какъ-бы выражая ему: „ничего, это случается“. Онъ спрашиваетъ: „кто теперь, лучшіе жокеи?“ Въ качествѣ англичанина, сознаю, что долженъ-бы знать ихъ имена. Не могу-же и я извиниться, что провелъ въ Индіи это время. Тѣмъ болѣе, что остальные пассажиры прислушиваются къ нашему разговору.
Отвѣчаю съ осторожностью: „Какъ вамъ сказать“ — и раздумываю. Какое-то вдохновеніе подсказываетъ мнѣ имя и я произношу — „Гримстонъ, напримѣръ, одинъ изъ удачныхъ“. Только что сказавъ это, чувствую, что провалился. Во-первыхъ, мнѣ приходитъ на мысль, что Гримстонъ — не жокей, а кулачный боецъ; во-вторыхъ, что онъ даже и не кулачный боецъ, но извѣстный шампіонъ въ состязаніяхъ въ крикетъ; въ-третьихъ, что Гримстонъ, это — знаменитый адвокатъ при канцлерскомъ судѣ. Крайне неловко и ожидаю, что собесѣдникъ нападетъ на меня съ разспросами: гдѣ скакалъ Гримстонъ и на какихъ лошадяхъ. Но собесѣдникъ послѣ моего отвѣта произнесъ только „а“ и взглянувъ въ лѣвое окно, гдѣ не оказалось ничего примѣчательнаго, посмотрѣлъ потомъ въ правое окно, гдѣ также не нашлось ничего интереснаго. Тогда онъ развернулъ газету.
Мало-по-малу пассажиры, одинъ за другимъ, высаживаются. Я остаюсь одинъ. Ощущеніе расклеенности. Скучно. Думаю о пріѣздѣ. На станціи Торкэ, гдѣ выйду, я, вѣроятно, найду экипажъ Уэтерби или его шлюпку, если станція на самомъ берегу, какъ Рамсгэтъ. Быть можетъ, вышлетъ мнѣ навстрѣчу своего лоцмана, который будетъ въ фуражкѣ съ позументнымъ околышемъ. На мой вопросъ, принадлежитъ-ли онъ къ экипажу яхты моего пріятеля, онъ отвѣтитъ: „точно такъ, ваша честь!“ Какъ у Купера. Затѣмъ, я сяду въ кабріолетъ, а онъ на козлы, въ качествѣ штурмана, чтобы направлять бѣгъ колесъ. Далѣе мы пересядемъ въ шлюпку, съ которой будутъ видны весело мигающіе сигнальные огни на яхтѣ. Самъ Уэтерби будетъ стоять у трапа. Однимъ словомъ — все для меня новое; другая обстановка, иной воздухъ. Именно то, что нужно для моего здоровья.
II.
Въ гостяхъ.
править
Выходитъ совсѣмъ не такъ. На станціи Торкэ — никого, кромѣ начальника станціи. Вручаю ему свой билетъ и осторожно спрашиваю, знаетъ-ли онъ мистера Уэтерби? Онъ коротко: „не знаю“. Продолжаю — „у него своя яхта“. Нѣтъ, „не знаетъ ни мистера Уэтерби, ни его яхты, но извозчики могутъ знать“. Послѣ этого, онъ крикнулъ „Билль!.“ на кого-то въ пространствѣ и, услышавъ откликъ, пошелъ быстрыми шагами къ концу платформы.
Извозчикъ объявляетъ, что знаетъ мистера Уэтерби. Онъ живетъ въ Фёркинъ-Террасѣ.
„Совсѣмъ нѣтъ — возражаю — у него своя яхта. Онъ только на якорѣ въ здѣшней гавани — то-есть портѣ.“ Не знаю, какъ слѣдуетъ назвать: гавань или портъ. Но такъ какъ я имѣю дѣло только съ извозчикомъ, то все равно. Однако, извозчикъ настаиваетъ и я ѣду съ нимъ, чтобы, по крайней мѣрѣ, разузнать. Можетъ быть Уэтерби и жилъ здѣсь на берегу, пока не имѣлъ своей яхты.
Фёркинъ-Террасъ № 14. Вѣроятно — родъ бельведера, надъ моремъ. На звонокъ у двери, выходитъ лакей. „Это — мистера Уэтерби?“ — „Да, сэръ“. — „Дома?“ — „Нѣтъ, сэръ“. — „На палубѣ?“ — „О нѣтъ, сэръ!“. Послѣднее такъ рѣшительно, какъ будто вовсе немыслимо, чтобы Уэтерби могъ теперь быть на палубѣ. — „Ожидаетъ меня?“ — „Да, сэръ; онъ упоминалъ, что можетъ быть джентльменъ“ (это произносится имъ вовсе нерѣшительно). Пауза. Ну, теперь какъ? Извозчикъ взглядываетъ на меня съ такимъ видомъ, какъ будто хочетъ сказать: „а что? Какъ ты ни ломался, а вышло по моему, это самое мѣсто и есть. Ну-ка, что ты теперь покажешь?“ Говори повелительно: „взять мои вещи“.
Отпустилъ извозчика; вещи въ проходѣ. Съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ неувѣренности и съ сознаніемъ, что нахожусь здѣсь ровно въ 350 миляхъ отъ своей собственной кровати, спрашиваю человѣка: „а комната для меня есть?“ Слуга, весьма вѣжливый и услужливый, отвѣчаетъ: „изволите видѣть, сэръ, миледи не знала, будетъ-ли вамъ угодно остановиться въ гостинницѣ или здѣсь“.
Быстрый рядъ мыслей, проносящихся въ моемъ умѣ между его отвѣтомъ мнѣ и моимъ послѣдующимъ отвѣтомъ ему. Миледи!? Кто это? Не спрашиваю, такъ какъ я, очевидно, долженъ знать. Я всегда считалъ Уэтерби холостякомъ. Но если онъ и женатъ, то почему имѣетъ титулованную жену? Развѣ, что онъ самъ — лордъ Уэтерби или сэръ такой-то Уэтерби? Мнѣ теперь только приходитъ отчетливо мысль, что вѣдь онъ для меня — только такъ себѣ, знакомый. Но сколько разъ я съ нимъ ни встрѣчался, онъ всегда дѣлалъ на меня впечатлѣніе радушнаго и безцеремоннаго малаго, одного изъ тѣхъ людей, съ которыми при первомъ-же знакомствѣ сходишься, какъ будто они давнишіе пріятели. И встрѣчался-то я съ нимъ — припоминаю — всего три раза. Но при первой-же встрѣчѣ онъ пригласилъ меня когда-нибудь идти съ нимъ въ море, на его яхтѣ. Кажется, впрочемъ, это было въ декабрѣ. Но все равно: я пріѣхалъ сюда, нечего теперь обдумывать.
Мой отвѣтъ слугѣ, послѣ ряда мыслей: „о нѣтъ! я, разумѣется, предпочитаю остановиться здѣсь“. Очень хорошо, онъ снесетъ мои вещи на верхъ. Миледи, по его словамъ, находится въ гостиной. Какъ обо мнѣ доложить? Говорю свою фамилію.
Идемъ по лѣстницѣ. Хотѣлось-бы мнѣ, чтобы онъ объяснилъ, кто эта миледи. Хотѣлось-бы также сперва повидаться съ самимъ Уэтерби. Но если жена его — или какъ-бы она ему ни приходилась — дома, то неловко было-бы съ моей стороны избѣгнуть ея и прокрасться прямо въ „мою“ комнату. Въ эту минуту охотно возвратился-бы назадъ, даже всѣ эти 350 миль, и напрасно я не сказалъ, что предпочитаю остановиться въ гостинницѣ. Теперь не время. Дверь въ гостиную.
Слуга растворяетъ ее передо мной и самъ остается съ этой стороны, за дверью. Онъ, очевидно, убѣжденъ, что я прекрасно знакомъ съ леди Уэтерби. А леди Уэтерби, находясь по ту сторону двери, убѣждена, что это ей несутъ ночную свѣчку, за которой она звонила. Служитель произноситъ въ дверь, передо мной, мою фамилію и произноситъ ее ошибочно. Такъ, что мнѣ приходится начать съ объясненія, не только, что я — такой-то, но еще, что я — не тотъ, какъ ей было доложено. Непріятно начинать съ путаницы.
Въ гостиной двѣ дамы; одна — брюнетка, безспорно красивая, въ платьѣ, такъ сказать, массивномъ; другая — очень высокая, съ золотистыми волосами и въ платьѣ — опять такъ сказать — воздушной легкости. Первая вся — въ бархатѣ, настоящихъ кружевахъ, и съ нѣсколькими брилліантами. Другая вся — въ газѣ, наводящемъ на мысль, что она можетъ сейчасъ улетѣть на облако, а покамѣстъ нуждается въ постоянномъ присутствіи человѣка съ каминнымъ половикомъ въ рукахъ, на случай, если она воспламенится. Одна — нѣчто существенное, другая — призрачное. Ясно, что существенная и должна быть леди Уэтерби. Столь-же ясно дѣлается мнѣ вдругъ, что Уэтерби все-таки — не болѣе, какъ мистеръ Уэтерби, но что онъ женился на дамѣ, которая сама имѣетъ титулъ.
Еще мысль. Мы составляемъ картину, которую я видалъ въ иллюстрированномъ журналѣ: „Леди Уэтерби съ подругой принимаютъ таинственнаго пришельца“.
— „Леди Уэтерби, — начинаю я съ полнымъ убѣжденіемъ, что все легко объяснится и что сейчасъ мы будемъ сидѣть вмѣстѣ и весело болтать, какъ старые знакомые. — Леди Уэтерби, я долженъ просить вашего извиненія, что являюсь такъ поздно, но дѣло въ томъ (послѣднее выраженіе совсѣмъ излишне, такъ какъ наводитъ на мысль, что — именно не въ томъ, что человѣкъ хочетъ отуманить), что когда я послѣдній разъ видѣлъ вашего мужа“ — ее это видимо заинтересовало, а весьма важно сразу заинтересовать — „недѣли три тому назадъ“ — тутъ дамы взглядываютъ другъ на друга съ такимъ выраженіемъ, какъ будто онѣ спрашиваютъ себя — „что намъ: взвизгнуть или позвонить?“ — Имѣя нервную тетушку, я знакомъ съ подобными припадками. Вѣроятно, онѣ обѣ были глубоко погружены въ чтеніе или дремали, и неожиданное мое появленіе слишкомъ подѣйствовало на нихъ. Поэтому, продолжаю спокойно: — то вашъ мужъ пригласилъ меня спуститься сюда на берегъ, завѣряя, что онъ самъ будетъ здѣсь; а потому»…
О небо! Что это значитъ?
Леди Уэтерби буквально попятилась къ камину. Ей недалеко было пятиться, такъ какъ она стояла на коврикѣ — а та высокая кисейная тѣнь конвульсивно бросается къ ней на помощь.
— «Нѣтъ, нѣтъ! — восклицаетъ воздушная тѣнь. — Это какая-то ошибка. Пожалуйста, отворите дверь, и крикните Клясперъ». — Она говоритъ это мнѣ. Затѣмъ слѣдуетъ поспѣшный опытъ съ моей стороны отворить дверь наружу комнаты, въ тотъ самый моментъ, когда ее отворяетъ внутрь человѣкъ, несущій ночную свѣчку. Рѣдко мнѣ бывало больнѣй, чѣмъ на этотъ разъ.
Впечатлѣніе можно сказать искрой вылетаетъ у меня изъ глаза — обнаружить свое рыцарство, не обнаруживая агоніи, какая пронеслась у меня отъ переносицы черезъ глазъ и лобъ до самыхъ корней волосъ. Обращаюсь къ этому человѣку, какъ къ Клясперу.
— «Клясперъ, — говорю я, — леди Уэтерби желаетъ…»
Въ одну секунду онъ ставитъ на столъ подсвѣчникъ и, выйдя на площадку лѣстницы, зоветъ «Клясперъ!»
Или они всѣ съума сошли, или я пріѣхалъ не въ тотъ домъ (что не можетъ быть)… Одно только вѣрно, что Клясперъ это — не тотъ, кто его зоветъ.
Снизу какое-то сопрано отвѣчаетъ «сейчасъ» и мелкимъ, бѣглымъ шагомъ поднимается къ намъ Клясперъ. Это — хорошенькая, изящная горничная.
Въ ту самую минуту хлопаетъ дверь, выходящая на улицу. Раздается голосъ. Это — Уэтерби! Благодареніе небу! Онъ кричитъ — «Робертъ, сюда!» Потомъ что-то суетится внизу. «Сказать Биллю, чтобы…» — снова что-то суетится тамъ-же и затѣмъ слышны шаги по лѣстницѣ. Кажется, никогда еще въ жизни я не былъ такъ радъ увидѣть кого-бы то ни было, какъ я теперь радъ, что вижу предъ собой Уэтерби.
Онъ — въ полномъ костюмѣ мореплавателя, что и составляетъ первый со времени моего пріѣзда сюда признавъ осуществленія того, зачѣмъ я пріѣхалъ. До сихъ поръ во всемъ окружающемъ не показывалось ни одного морского признака.
Уэтерби на одну восьмую, примѣрно, выше меня и ужасно радушенъ.
— Браво! — восклицаетъ онъ, прорываясь на сцену, — вы здѣсь! Ладно! Только у меня одна комната свободна, на самомъ верху, такъ какъ миссъ… Тутъ примѣчаетъ, что онъ не наединѣ со мной и круто сворачиваетъ на «позвольте васъ представить миссъ Стрэтмиръ, миссъ Джэни Стрэтмиръ».
Въ эту минуту онъ догадывается, что «ладно» имъ было сказано преждевременно; что у насъ что-то неладно. Хотя леди Уэтерби уже стоитъ прямо, а Клясперъ держитъ свѣчку для нея. Мой пріятель удивленъ. «Что это, Бетти, нездоровится, а?» — обращено къ леди Уэтерби. Она улыбается и отвѣчаетъ, что ничего важнаго не случилось. Далѣе она выражаетъ (мнѣ) опасеніе, что вѣроятно мнѣ было очень и проч. и проч. На что я отвѣчаю, что прошу ее не и проч. и проч. Тогда Уэтерби представляетъ меня своей невѣсткѣ, леди Уэтерби. Послѣ того, она граціозно подаетъ мнѣ руку, прося меня извинить ее, такъ какъ она немного и проч. и проч. Вслѣдствіе чего я вышептываю нѣчто вродѣ, что я самъ — ворчу что-то невнятное, потому что неопредѣлившееся въ моемъ умѣ. Она хорошо дѣлаетъ, что не ждетъ конца моего періода, но идетъ въ верхній этажъ, въ сопровожденіи Кляспера со свѣчкой, а затѣмъ, по зову миледи — уходитъ миссъ Джэни. Уходитъ съ любезнымъ наклоненіемъ головы мнѣ и пускаетъ въ меня изъ подъ рѣсницъ такой взглядъ, какъ будто я провелъ съ ней цѣлый часъ tête à tête.
— Доброй ночи, миссъ Стрэтмиръ, — произношу я какъ-то съ удареніемъ и наклоняю голову подъ острымъ угломъ къ позвоночному столбу, тѣмъ самымъ какъ-бы укрывая впечатлѣніе, испытанное мною отъ того, что ее зовутъ Джэни, что у нея золотые волосы и что ею была пущена въ меня при отступленіи, такъ сказать, парфянская стрѣла, которая — еслибы не существовали общепринятые въ обществѣ обычаи — давала-бы мнѣ, собственно говоря, прямое право — обнять ее и сказать: «Джэни, будь моя!»
Замѣтка ночью, при обдумываніи. Что это — любовь при первомъ взглядѣ или лишь результатъ контраста съ тѣмъ, какъ я жилъ въ послѣднее время? Съ тетушкой, ея наперсницей, ея собачкой и горлицей, которыхъ соединенные годы составляютъ около полутора столѣтія. Можетъ быть, именно только послѣдствіе рѣзкаго контраста. Выспаться, задавъ себѣ этотъ вопросъ. Утро вечера мудренѣе.
— «Джэни» — сообщаетъ мнѣ на ночь Уэтерби… Признаюсь себѣ, мнѣ не нравится, что онъ называетъ ее Джэни и хотѣлось-бы замѣтить ему, что это слишкомъ фамильярно. Только, конечно, не имѣю еще права. Но все-таки, единственное что мнѣ въ Уэтерби не нравится это — фамильярныя отношенія между нимъ и миссъ Стрэтмиръ.
— «Джэни» — говоритъ онъ — разсказала мнѣ объ ошибкѣ, въ какую вы впали. Бетти, т. е. леди Уэтерби и ея два мальчика теперь постоянно живутъ со мной, такъ какъ я опекунъ этихъ дѣтей, а она ведетъ мой домъ". Высказываю сожалѣніе о случившемся, скромно относя это къ моей глупости. Но Уэтерби беретъ главную часть вины на себя, такъ какъ ему слѣдовало раньше объяснить мнѣ; а меньшую часть онъ относитъ къ самимъ этимъ дамамъ, которыя передъ моимъ пріѣздомъ читали нелѣпыя росказни о духахъ и привидѣніяхъ. Вотъ почему, когда я выступилъ съ своимъ неожиданнымъ заявленіемъ, то оно такъ и подѣйствовало на его невѣстку.
Леди Уэтерби, какъ теперь оказывается — вдова сэра Джемса Уэтерби, своднаго брата моего пріятеля. Покойный былъ пожалованъ въ кавалеры ордена Бани на службѣ въ Индіи за то, что сдѣлалъ что-то или чего-то не сдѣлалъ съ правительственными складами и съ раджей какой-то области.
Замѣтка для будущаго. При сомнѣніи въ степеняхъ родства, не говорить — вашъ тотъ-то, а прямо называть г. или г-жу такихъ-то. Такъ, въ данномъ случаѣ если-бы, говоря леди Уэтерби о моемъ свиданіи съ ея зятемъ, я назвалъ его просто Уэтерби, то это оказалось-бы прилично, даже если-бы онъ и былъ ея мужъ. А такъ, какъ я сказалъ, именно, что я недавно видѣлся съ ея мужемъ (покойнымъ, какъ оказалось теперь-же) и спустился сюда на берегъ по его приглашенію, то это было крайне неосторожно. Хорошо еще, что я употребилъ выраженіе: «спустился», по приглашенію покойнаго сэра Джемса, а не наоборотъ, такъ какъ это даетъ утѣшительное понятіе о его нынѣшнемъ мѣстопребываніи. Впередъ быть осторожнѣе.
Однако, Уэтерби доселѣ не сказалъ ни слова о выходѣ въ море, странно. Онъ вдругъ взялъ свѣчку, кликнулъ «Робертъ!» и прибавивъ — «онъ проведетъ васъ въ вашу комнату; прощайте» — исчезъ.
Ночью-же. Если что напоминаетъ о яхтѣ въ настоящій моментъ, такъ это отведенная мнѣ каюта подъ самой крышей дома. Нельзя сказать, что эта каюта менѣе всякой данной величины, но она немного и больше. Кровать слишкомъ высока и широка. Влѣзаю туда и ползу на середину. Если меня внезапно разбудятъ и я быстро сяду, то головой хвачусь о потолокъ. Усиленно внушаю себѣ объ этомъ, прежде чѣмъ заснуть. Посмотримъ, выйдемъ-ли завтра въ море. Неужели Уэтерби бросилъ это занятіе?.. Миссъ Джэни Стрэтмиръ… Чудные глаза… Помнить, чтобы не треснуться головой… А хорошенькое имя — Джэни… Сэръ Джемсъ, вотъ что… Ну-съ, кажется…
Рано меня будитъ солнце, которое усиленно проникаетъ сквозь широкое итальянское окно моего мезонина, какъ-бы принимая его за парникъ для огурцовъ, а меня за самый этотъ овощъ, свернувшійся и зрѣющій на своемъ ложѣ. Нѣтъ занавѣски. Предвижу желчное состояніе и головную боль на весь день, если солнце будетъ продолжать жарить такъ. На часахъ: 6.30.
Три мухи, внезапно призванныя тепломъ къ жизни, начинаютъ спазмодически жужжать. Одна изъ нихъ дѣлаетъ упорные налеты на меня, злобно жужжа, при чемъ всякій разъ усиливаетъ свое жужжаніе при самомъ приближеніи къ моему лбу или уху. Бацъ. Кажется, скомкалъ ее въ волосахъ. Нѣтъ, улетѣла. Что можетъ быть раздражительнѣе этого подлаго, намѣреннаго жужжанія, на зло человѣку.
Стратегическая уловка. Спряталъ голову подъ простыню и надулъ мухъ. Дремлю снова.
7.30. На сцену входитъ Робертъ, съ платьемъ. Самъ онъ одѣтъ въ родѣ матроса. «М-ръ Уэтерби, сэръ, завтракаетъ ровно въ восемь», сообщаетъ онъ. Почти уже неувѣренный въ самомъ существованіи яхты, я спрашиваю: — а въ море не пойдемъ?
— Какъ-же, сэръ. Я только что ходилъ на палубу сказать шкиперу, чтобы онъ былъ готовъ къ одиннадцати.
Прекрасно. Въ море! Самое лучшее для моего здоровья. А то — солнце-ли это, или вчерашнее путешествіе, или желѣзнодорожный обѣдъ въ необычное время, не знаю, но только чувствую сонливость, тяжесть во всемъ тѣлѣ и какое-то сжатіе въ переносицѣ. Равнымъ образомъ (противъ чего борюсь уже въ теченіе нѣсколькихъ, мѣсяцевъ), ощущаю толстоту: сознаю, что толстѣю. Не знаю, достаточно-ли это примѣтно снаружи. Но у меня такое чувство, какъ будто во мнѣ содержится еще гораздо больше, чѣмъ доступно для посторонняго глаза. Меня гнететъ именно внутреннее сознаніе толстоты. Одѣваюсь въ состояніи нѣкотораго окоченѣнія. Отъ моего носоваго и общаго самочувствія зависитъ и нерѣшительность въ выборѣ костюма. Думаю, что къ яхтѣ подходило-бы нѣкоторое неглиже. Обдумываю это, при чемъ чуть не уснулъ на стулѣ. Прихожу къ выводу — безъ жилета. — А миссъ Джэни и леди Уэтерби? Не будетъ-ли отсутствіе жилета непочтительно?
Рѣшеніе. Одѣлся какъ обыкновенно для завтрака; посмотрю, въ чемъ другіе и если нужно, — возвращусь въ мезонинъ, гдѣ всегда успѣю снять жилетъ. Сошелъ внизъ.
Уэтерби въ столовой. Завтракаетъ одинъ и, повидимому, торопится. Окна отворены. Широкій видъ на море, корабли, лодки, молъ, гавань. Красивое мѣсто — Торкэ. И день хорошъ. Уэтерби (въ полномъ костюмѣ морехода, съ бронзовыми пуговицами) отвѣчаетъ. — «Да. Берите, пожалуйста, сами». Далѣе увѣдомляетъ, что дамы будутъ готовы отплыть къ 11-ти.
III.
Сборы.
править
Любопытно, какъ далеко предпринимаемое нами плаваніе. Уэтерби сильно звонитъ. Спрашиваетъ явившагося Роберта — «Гдѣ Билль?» Билль — это ужъ въ морскомъ родѣ. И тотъ предсталъ; также въ видѣ матроса. Его спрашиваютъ, видалъ-ли онъ лодку, покрашена-ли она? Оказывается да, то и другое. Уэтерби дѣлаетъ свои вопросы громко и рѣзко. «Робертъ!» Выходитъ тотчасъ; оказывается былъ тутъ же, за дверью.
Замѣтка. Вообще служащіе у Уэтерби, повидимому, уходятъ со сцены только за дверь, но никогда не отдаляются, такъ какъ ежеминутно могутъ быть призываемы, въ рѣзкомъ тонѣ и, пожалуй, лишиться мѣста, какъ только не окажутся налицо при первомъ зовѣ. Въ смыслѣ дисциплины, это совершенно правильно. Но напоминаетъ о «тысячѣ и одной ночи», гдѣ какой-то восточный человѣкъ безпрестанно хлопаетъ въ ладоши, и каждый разъ моментально передъ нимъ появляются сто невольниковъ, черныхъ какъ дерево того же наименованія. Кстати, какой же ширины были у него двери?
Когда явился Робертъ, онъ получаетъ приказаніе — «Послать за мальчикомъ». Билль между тѣмъ стоитъ, также ожидая приказа. Взглянувъ въ окно, Уэтерби произноситъ: — «Вѣтеръ между зюдомъ и зюдэстомъ?» На что Билль отвѣчаетъ: «да, сэръ, по моему есть немножко зюда». — «А шлюпка готова?» — «Да, сэръ». — «Что?» — кричитъ Уэтерби. Билль повторяетъ. — «А Бэнтеръ здѣсь?» — «Здѣсь». — «Прислать мнѣ его».
Уэтерби ходитъ по комнатѣ, а я спокойно завтракаю. Потомъ, высунувшись изъ окна, онъ неожиданно повернулся назадъ и спросилъ меня, какъ я переношу море? Я самъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ, когда собирался ѣхать сюда, но не рѣшилъ его. Уже много лѣтъ не бывалъ на парусномъ суднѣ и не помню съ точностью, каково на немъ. Если сказать, что переношу хорошо, а потомъ окажется, что не хорошо, это будетъ значить, что я хвасталъ. А если сказать, что не хорошо, то онъ, пожалуй, не возьметъ меня въ плаваніе.
Благоразумный отвѣтъ. «Не знаю навѣрное; это зависитъ».
Уэтерби взглядываетъ на меня и спрашиваетъ: — «Какъ? Что?» — такимъ тономъ, какъ будто онъ недоволенъ моимъ отвѣтомъ. Но тутъ входитъ Бэнтеръ. Это высокій и широкоплечій человѣкъ, также въ родѣ матроса, но попроще Билля, который возвратился и всталъ за нимъ. У Бэнтера есть особая манера смотрѣть на васъ — пожалуй несмѣло, а между тѣмъ такъ, какъ будто бы его постоянно занимаетъ и доставляетъ ему большое удовольствіе нѣкая его собственная шутка, такъ и остающаяся неизданною для другихъ. Онъ, повидимому, постоянно напрягаетъ всю силу воли, чтобы не подмигнуть вамъ — въ такомъ смыслѣ, что онъ отлично понимаетъ все, что происходитъ вокругъ и видитъ все насквозь, даже прищуривъ глазъ. Мнѣ Бэнтеръ нравится съ перваго взгляда и съ нимъ я рѣшился бы плыть хотя бы къ полюсу. Бэнтеръ, я увѣренъ, ничего бы не говорилъ, но доставилъ бы безопасно куда угодно. Вотъ бы порекомендовать первому лорду адмиралтейства такого человѣка.
Однако, у Уэтерби множество служащихъ. Мы пока еще въ комнатѣ, а уже я видѣлъ Роберта, Билля, Бэнтера, слышалъ о мальчикѣ и о шкиперѣ. — «Ага, Бэнтеръ» — обращается къ нему Уэтерби, только теперь замѣтивъ его, и даже съ нѣкоторымъ удивленіемъ. Бэнтеръ взглядываетъ на меня правымъ глазомъ, которымъ ясно выражаетъ — «развѣ это не забавно, развѣ не чудно?» Но не подаетъ никакого знака, не моргнетъ. Замѣчательный типъ матроса. — «Да, такъ что жe?» — произноситъ Уэтерби и подумавъ: — «вѣтеръ между зюдомъ и зюдэстомъ, а?» Бентеръ отвѣчаетъ съ юморомъ — у него все выходитъ съ юморомъ: — «Да, по моему, есть немножко зюда, сэръ». Уэтерби: — «Что-такое? Какъ?» А Бэнтеръ, повторивъ, смотритъ на меня, выражая весь юморъ положенія. Но онъ, однако, не впадаетъ въ припадокъ хохота надъ этимъ, а лишь едва примѣтно улыбается, и то только — глазомъ. Примѣчаю, что для этой цѣли ему преимущественно служитъ правый глазъ.
До сихъ поръ не отдаю себѣ отчета, для чего производится этотъ смотръ всему экипажу. Входитъ позванный мальчикъ, въ сопровожденіи Роберта, и оба имѣютъ самый серьезный видъ, точно опасаясь немедленной отставки. Мальчикъ — парень лѣтъ 18-ти. Вижу, Бэнтеръ наблюдаетъ его и, слѣдуя по направленію лѣваго глаза Бэнтера, замѣчаю, что парень — въ сапогахъ съ отворотами, какъ у жокеевъ. Бэнтеръ взглядываетъ на меня и въ правомъ глазу его выражается полный восторгъ юмора. Совершенно такъ-же ясно, какъ если бы онъ кричалъ: «ха-ха-ха! въ отворотахъ на море! Каковъ!»
— Заложить тѣлежку! — командуетъ Уэтерби. Что же это, въ тѣлежкѣ поѣдемъ, а не на яхтѣ? Потомъ Уэтерби по очереди кличетъ еще Джима и Бейджера. Наша яхта называется «Сильфида». Но вотъ, входитъ гость. Это оказывается, владѣлецъ другой яхты — «Аталанты». Онъ также идетъ въ море и спрашиваетъ моего пріятеля, что мы намѣрены дѣлать? — «Закинемъ неводъ» — объявляетъ Уэтерби и затѣмъ представляетъ меня. Похоже какъ будто онъ даетъ понять тому, другому моряку, что больше и дѣлать нечего, какъ закинуть неводъ, когда я здѣсь.
Неводъ. Такъ это, значитъ — не плаваніе. А я думалъ, что мы поплывемъ къ Испаніи или, по меньшей мѣрѣ, къ Франціи. Владѣлецъ «Аталанты» обращается къ собственнику «Сильфиды»: — «Будетъ слегка свѣжевато».
— Развѣ что чуть чуть — возражаетъ Уэтерби. Услышалъ его слова сразу, и не спросилъ какъ, что? — Почти зюдъ — зюдъ — эстъ, — прибавилъ онъ.
— Да, — отвѣчаетъ тотъ, — немножко зюда есть. — Очевидно, это у мореплавателей ходячее выраженіе. Взглянувъ въ окно, онъ обращается къ намъ — Тамъ снаружи будетъ маленькій плясъ.
Соображеніе: будетъ плясъ. Это выраженіе впервые, такъ сказать, ставитъ меня лицомъ къ лицу — съ моремъ. Первое мое движеніе таково, чтобы сказать — «послушайте, Уэтерби, если будетъ плясъ, то не лучше-ли остаться дома?» Но вѣдь я-же пріѣхалъ сюда для здоровья и «маленькій плясъ снаружи» можетъ быть мнѣ прямо полезенъ. Однако соображаю, что каждая вещь, кромѣ наружной стороны, имѣетъ еще и внутреннюю. Если снаружи будетъ плясъ, то какъ будетъ… Не хочу объ этомъ думать.
Тутъ Уэтерби спросилъ владѣльца «Аталанты» — «правда-ли, что вчера они всѣ переболѣли?» И тотъ нѣсколько замялся, вслѣдствіе чего Уэтерби, почувствовавъ свое превосходство, прибавилъ и ему на этотъ разъ: «Какъ? Что?» А потомъ захохоталъ. Если такіе настоящіе мореходы, и тѣ бываютъ больны на морѣ, то что-же ожидаетъ меня? Не слишкомъ-ли много я съѣлъ мяса за завтракомъ? Вотъ, когда дождусь «пляса снаружи», то и будетъ риѳма. И хорошо еще, если только риѳма.
Послѣ нѣкоторой запинки, хозяинъ «Аталанты» сообщаетъ, что вчера ему нездоровилось еще прежде, чѣмъ онъ вышелъ въ море. Недурная мысль — пожалуюсь на нездоровье прежде, чѣмъ мы начнемъ плаваніе. Тогда, если все сойдетъ благополучно, окажется, что я природный морякъ, что родная стихія тотчасъ меня вылѣчила. Если-же окажусь плохимъ морякомъ, то это скроется фактомъ, что мнѣ уже раньше нездоровилось.
Входитъ миссъ Джэни Стрэтмиръ. Костюмъ для яхты, изъ синей саржи, матросскій отложной воротъ, галстучекъ повязанъ въ морской узелъ, рубашка морского цвѣта, съ манжетами сильно напоказъ. Ея свѣтлые волосы зачесаны на верхъ затылка, на головѣ миніатюрный соломенный кружокъ, вродѣ опрокинутой подкладки подъ сыръ, съ синей лентой, которой концы, окаймленные серебряной тесемкой, летаютъ по вѣтру; напереди шляпы надпись «Sylphide». Я такъ пораженъ этимъ свѣтлымъ видѣніемъ, что не нахожусь сказать ничего, напр. хотя-бы по поводу «сильфиды».
Она въ восторгѣ отъ погоды и отъ всего. Задаетъ два десятка вопросовъ Уэтерби и порхаетъ то къ окну отъ зеркала, то къ зеркалу отъ окна, чтобы переставить иглу въ волосахъ и т. п.
— О! — вдругъ восклицаетъ она. — Мнѣ нужны перчатки! — Лукаво взглядываетъ на меня широко раскрытыми глазами. — У меня нѣтъ перчатокъ! Это ужасно, не правда-ли? — У нея особая манера произносить «не правда-ли»; очень хорошенькая манера. Но впослѣдствіи поправляю свое мнѣніе въ такомъ смыслѣ, что хотя это — очень хорошенькая манера сперва, но черезъ, три дня она раздражаетъ.
— Это ужасно, не правда-ли? — Медленно возводитъ взоры кверху и оттуда быстро бросаетъ ихъ на меня. И это — не разъ. Каждый такой маневръ равнозначущъ вопросамъ: понимаете, какъ я проницательна? Понимаете-ли, я насквозь вижу, что въ васъ происходитъ? И развѣ я не обольстительна? Развѣ вы могли себѣ представить нѣчто подобное мнѣ? — Вотъ, если-бы Бэнтеровъ глазъ былъ здѣсь, воображаю, какое юмористическое наслажденіе онъ-бы выразилъ. Въ смыслѣ, что — «вотъ такъ штучка! Ай да барышня!»
Моментальная рѣшимость. Я слишкомъ долго жилъ отшельникомъ. Необходимо чаще бывать въ женскомъ обществѣ. «Исторія движенія» и другіе труды совсѣмъ погрузили меня въ одно мышленіе. Какъ я безконечно серьезенъ, сравнительно съ миссъ Джэни! Правда, она немножко ужъ слишкомъ воздушна… Но ее, навѣрное, испортили комплиментами и пустыми разговорами. Надо овладѣть ея вниманіемъ… (Ага, уже — овладѣть? Это несовсѣмъ мнѣ нравится). Просто поговорить съ ней серьезно. Она шаловлива, гибка и изворотлива какъ котенокъ. Вотъ, и прицѣпить къ ней нѣчто вѣское, для устойчивости. Меня. Вовсе не потому, что я толстѣю, но въ смыслѣ солидности умственной.
Миссъ Стратмиръ спрашиваетъ, есть-ли ей еще время пойти купить перчатки? Уэтерби отвѣчаетъ что «есть.» — «Въ самомъ дѣлѣ? — миловидно произноситъ она — Вѣдь еще есть время, не правда ли?» Не только миловидно, но даже трогательно, какъ будто она научена опытомъ не полагаться на слова мужчинъ. Тогда Уэтерби сказалъ, что времени достаточно и спросилъ, не хочу-ли я проводить миссъ Джэни въ магазинъ и потомъ доставить ее безопасно на палубу.
Она повторяетъ прежній маневръ со взорами и присоединяетъ вопросы: — «Хотите вы быть такъ добры? Вы навѣрное знаете, что вамъ это не скучно?» Отвѣчаю, что съ большимъ удовольствіемъ. И мы идемъ. Я и эта златокудрая энтузіастка. Весь разговоръ ея состоитъ изъ вопросовъ или, лучше сказать, изъ патетическихъ загадокъ, предлагаемыхъ собесѣднику.
Замѣтка. Что она — такова со всѣми («такова» въ такомъ смыслѣ, что она вся — восторгъ и вся — глаза)? — или это только со мной и въ первый разъ? Прохожіе смотрятъ на насъ. На нее и меня. И на ея глаза… Un regard incendiaire… Мнѣ кажется, что прохожіе, послѣ того, какъ они уже прошли, оборачиваются и говорятъ: «Какая хорошенькая! Совсѣмъ подходящая пара! Вотъ счастливецъ! Смотрите, она поѣдетъ на его (т. е. на моей) яхтѣ! Кто она такая? Кто онъ?» Чувствую, что съ удовольствіемъ вздулъ-бы каждаго, кто надѣваетъ пенсне при нашемъ приближеніи.
Разговоръ съ ней, разумѣется, слѣдовало-бы начать такъ, чтобы сразу стать выше уровня ея прежнихъ поклонниковъ. Но не легко. А если я не буду занимать ее, то она, во-первыхъ, сочтетъ меня глупымъ; а во-вторыхъ, сейчасъ-же сама займется кѣмъ-нибудь другимъ. Напр. однимъ изъ шляющихся по берегу молодыхъ людей въ матросскихъ костюмахъ (акробаты!). Занять ее чѣмъ-либо серьезнымъ? Но чѣмъ? Нельзя-же такъ, вдругъ спросить — «какъ вы думаете, билль о реформѣ пройдетъ въ нынѣшнюю сессію?» Нельзя — подумаетъ, что я смѣюсь надъ ней. И можетъ заплакать.
Придумалъ — море. Замѣчаю: «Какую чудную картину представляетъ сегодня море».
Она. «О да! Прелестно, не правда-ли?» Не могу сказать, что нѣтъ. И потому развиваю далѣе этотъ сюжетъ — «Въ самомъ дѣлѣ восхитительно!» Естественное продолженіе этого разговора — мой вопросъ: «вы любите плавать на яхтѣ, миссъ Стрэтмиръ?»
— О, для меня это — прелесть, просто прелесть! А вы?
— Ничего, — отвѣчаю умѣренно, ибо еще не знаю результата своего опыта.
— Мой братъ держитъ шлюпку — въ Коузѣ…
Замѣтка. Ея братъ. Это нѣсколько охлаждаетъ мой пылъ. И раньше уже я замѣчалъ, что когда ухаживаешь, то извѣстіе о существованіи брата умѣряетъ пылъ. Онъ сразу представляется чѣмъ-то, что желательно-бы устранить. Мнѣ хочется возразить ей — "для меня совершенно безразлично, что-тамъ есть у вашего брата. Не суйте мнѣ, пожалуйста, брата, какъ угрозу. Въ такомъ родѣ, что "если вы (т. е. я) зайдете слишкомъ далеко, сэръ, такъ у меня есть братъ! "
Такъ какъ я самъ невысокаго роста (хотя многіе предпочитаютъ мой ростъ долговязымъ фигурамъ), то со стороны миссъ Стратмиръ предупрежденіе меня о братѣ можетъ значить, что ростъ его — въ шесть футовъ, по меньшей мѣрѣ, что у него косая сажень въ плечахъ и соотвѣтственная мускулистость.
Не открывая ей этихъ впечатлѣній, произношу съ равнодушіемъ: «Въ самомъ дѣлѣ? И вы часто плаваете съ нимъ?» Отвѣчаетъ: «О нѣтъ! Хотя я-бы такъ желала. Онъ служитъ въ стрѣлкахъ. Я увѣрена, что онъ очень-бы вамъ понравился».
Ясно, что она сознаетъ мою инстинктивную ненависть ко всему ея роду и племени, могущему встать между нами.
— Навѣрное — говорю, зная между тѣмъ, что самый видъ его былъ-бы мнѣ ненавистенъ и что я не безъ удовольствія услышалъ бы о какомъ-нибудь неблагополучіи съ нимъ на морѣ или о томъ, что онъ, вмѣстѣ съ своими глупыми стрѣлками, отправляются правительствомъ на мысъ Доброй Надежды. Не хочу разспрашивать миссъ Джэни о ея родствѣ. Лучше спросить леди Уэтерби. Это будетъ деликатнѣе.
— Я полагаю, миссъ Стрэтмиръ, вы очень любите веселость — говорю съ оттѣнкомъ горечи. Она поворачивается ко мнѣ, наклоняетъ голову на-бокъ выжидательно и смотритъ косо. Видѣлъ попугая, который дѣлалъ совершенно такъ, удивленный, когда ему насвистывали новую для него мелодію.
Она отвѣчаетъ: «Отчего?» Я не ожидалъ такого вопроса. Какъ-будто она ничего не хочетъ сказать отъ себя, но желаетъ, чтобы я одинъ говорилъ и проговаривался.
Неловко сказать: — Изволите видѣть, ваша прическа, употребленіе глазъ, ваша походка, все показываетъ…
Но тутъ является Робертъ и говоритъ: «Извините, сэръ, но м-ръ Уэтерби не можетъ дольше ждать. Шлюпка у берега». Значитъ, прямо такъ и отплыть. А мои вещи? Не рѣшаюсь спросить Роберта, принесъ-ли онъ на палубу мой зонтикъ. Потому что они могутъ смѣяться потомъ въ лакейской компаніи и пожалуй называть меня, между собой, именемъ этого предмета. Воображаю, какъ-бы тогда смотрѣлъ Бэнторовъ глазъ.
Мы въ шлюпкѣ. — «Прощай, Англія!» — говорю я, въ шутку. Но Уэтерби морщится. Подплыли близко. Кто-то, въ полосатой курткѣ, находясь на палубѣ «Сильфиды», машетъ платкомъ, и миссъ Стрэтмиръ отвѣчаетъ ему движеніемъ руки. Конечно, ненавижу его. Она: «А, тамъ капитанъ Доусонъ; я такъ рада, что онъ съ нами. Такъ мило. Вы его знаете?»
Не знаю и не хочу знать. Мысленно зачисляю его въ одинъ разрядъ съ ея братьями и остальной родней. И ненавижу всѣхъ ихъ вмѣстѣ.
IV.
На яхтѣ.
править
Леди Уитерби, еще одна дама и высокій джентльменъ, затѣмъ, шкиперъ, экипажъ и Бэнтеръ съ своимъ глазомъ. Молчитъ, но совершенно ясно выражаетъ: «вотъ это — жизнь. Rule Britannia и ура! въ честь Уэтерби».
Замѣчательно красиво и старательно снаряженная яхта.. Все — бѣлое и лоснящееся отъ чистоты. На минуту я даже забываю о миссъ Стрэтмиръ, предоставляя ее человѣку въ полосатой курткѣ, и — наслаждаюсь воздухомъ и моремъ, какъ-бы первобытными условіями жизни человѣческаго рода. Гдѣ-же, если не здѣсь, можетъ быть здоровье?
Да и качки никакой нѣтъ. Правда, справившись, вижу, что мы еще стоимъ на якорѣ. Схожу внизъ. Здѣсь дамская комната, мужская комната и каютъ-компанія, съ фортепьяно, каминомъ, книжнымъ шкафомъ, висячими лампами, диванами, кушетками и креслами разной формы. Полъ весь покрытъ дорогимъ ковромъ.
Выхожу опять на палубу. Чудный день, свѣтло-голубое небо, море съ оттѣнкомъ синьки, красные утесы и цѣлая компанія бѣлыхъ домиковъ, совершенно одинаковой постройки, но на разной высотѣ. Какъ будто антрепренеръ, строившій эти дачки, доставилъ ихъ сюда, на берегъ Дэвоншёра, а онѣ вырвались на свободу и разбѣжались, въ перегонку, на возвышенности. Потомъ устали и остались такъ.
Однако, Торкэ замѣтно отдаляется отъ насъ, а море едва колеблется. Если такъ будетъ и дальше, то все въ порядкѣ. Уэтерби говоритъ со шкиперомъ. Полосатый капитанъ Доусонъ — съ миссъ Стрэтмиръ. Они смѣются. Она сидитъ на низкомъ табуретѣ, кокетничая со своимъ зонтикомъ и съ полосатымъ. Онъ полулежитъ на матѣ, у ея ногъ. Навѣрное воображаетъ себѣ, что живописенъ. Чувствую, что они — ниже моего вниманія. Лучше поучиться морскому дѣлу изъ разговоровъ Уэтерби со шкиперомъ и командой. Слышу, шкиперъ все разсказываетъ ему о Томѣ, который находится въ госпиталѣ, но поправляется. Уэтерби велитъ доставлять ему все нужное, а также его женѣ, обѣщая заплатить.
Потомъ онъ призываетъ къ себѣ мальчика. Не того — въ сапогахъ съ отворотами, а настоящаго, морского и шкиперъ свидѣтельствуетъ, что онъ ведетъ себя пока хорошо и что если не избалуется, то можно изъ него что-нибудь сдѣлать. «Слышишь это?» — строго спрашиваетъ его Уэтерби. А Бэнтеръ юмористически выражаетъ глазомъ: — «да, какъ-же, свирѣпъ, ужасно, живого съѣстъ». Впослѣдствіи узнаю отъ леди Уэтерби, что этотъ мальчикъ — сирота и былъ нищій. Однако Уэтерби — славный малый.
Признакъ здоровья. Охотно-бы закусилъ. Странно, что я голодъ ощущаю сперва въ груди. Записываю это, какъ, замѣчательный симптомъ. Сегодня для меня положительно — не «толстый» день; скорѣе худощавый. Въ толстые дни я чувствую себя, какъ будто я проглотилъ пушечное ядро, къ тому-же жирное. Въ такіе дни люблю уединеніе и такой просторъ въ одеждѣ, какого придерживаются южно-американскіе плантаторы. Тогда пуговицы составляютъ нестерпимый деспотизмъ. Подобная разница въ самочувствіи, по днямъ — невеселое условіе существованія.
Миссъ Стрэтмиръ смотритъ въ мою сторону; она смотритъ такъ: — «почему вы такъ нелюбезны? Неразговорчивы? Полосатый мнѣ надоѣлъ. Приходите. Преданная вамъ Джэни». Въ отвѣтъ взгляду, слегка улыбаюсь. Но что означаетъ моя улыбка? Что я радъ? То есть радъ, что она меня поманила къ себѣ? Но въ такомъ случаѣ, я улыбаюсь совершенно такъ, какъ собака виляетъ хвостомъ, подходя къ своему хозяину. Нѣтъ, не хочу этого. Пускай полосатый виляетъ хвостомъ, когда его примѣтятъ.
Все это нездорово. Ну, что ей надо? Подхожу.
— Отчего вы не присѣли разговаривать? — При этомъ она слегка опускаетъ за собой зонтикъ и стрѣляетъ въ меня взглядомъ, закрывшись отъ полосатаго. — Разговаривать? На какую тему? Развѣ противъ пустоты и кокетства и о недалекихъ людяхъ (это довольно язвительно; жалко, что нельзя сказать).
— Вамъ слѣдовало придти и забавлять насъ, — легкимъ тономъ продолжаетъ она. Я золъ. На минуту я золъ. Не желаю, чтобы мной играли. А полосатый улыбнулся. Это съ его стороны непростительное нахальство. Я никакъ не позволилъ-бы себѣ (такъ мнѣ теперь кажется) улыбаться человѣку, не будучи съ нимъ знакомъ.
Не могу сказать ей, что «не хочу васъ забавлять». Но зато и я улыбаюсь — ей, въ такомъ смыслѣ, что «у васъ-же — полосатый, для этой цѣли». Улыбаюсь саркастически. А это я дѣлаю — нажимая правый уголъ рта внизъ.
Важная замѣтка. Впослѣдствіи провѣряю этотъ пріемъ передъ зеркаломъ. Оказывается: то, что я издавна употреблялъ въ качествѣ саркастической улыбки, скорѣе похоже на опухоль правой шейной железы. Поэтому я въ четвергъ смѣняю ту саркастическую улыбку, которую употреблялъ еще въ среду — на иную, болѣе подходящую.
Къ улыбкѣ прибавляю — «я не зналъ, что васъ надо забавлять».
Она сперва взглядываетъ на носки своихъ кокетливыхъ ботинокъ, потомъ поднимаетъ глаза на меня, какъ-бы проникая въ самую душу и говоритъ: «Почему?» Ужасно раздражительно. Хотѣлъ-бы ей сказать грубо — почему что? Но высказываю это мягко. "То-есть почему я думалъ, что мнѣ нечего васъ забавлять?
— Да. Почему? Послѣ этого, она наклоняетъ свой зонтикъ на правую сторону и глядитъ въ море, ни на что. Какъ будто ей совершенно все равно, что я отвѣчу или она даже забыла о своемъ вопросѣ.
Мы съ капитаномъ Доусономъ (въ полосатой курткѣ) стоимъ и также смотримъ въ море. Вдругъ, онъ ко мнѣ, любезно: «вы меня, кажется, не узнали… Моя фамилія — Доусонъ». Разсматриваю его въ деталяхъ, какъ ребусъ, и стараюсь сложить. Нѣтъ, не знаю. Въ эту минуту мнѣ припоминается нѣчто такое, о чемъ я никогда не думалъ лѣтъ тридцать, а именно, что у моего отца была прачка и что она, вторымъ бракомъ, вышла за Доусона, у котораго былъ плюшевый жилетъ съ стеклянными пуговицами. Но тотъ, конечно, былъ другой и капитанъ Доусонъ не можетъ имѣть съ нимъ ничего общаго.
А онъ называетъ меня по фамиліи, съ нѣсколько обиженнымъ тономъ.
— Какъ-же это, неужели совсѣмъ не помните? Вѣдь я былъ съ вами въ-пансіонѣ у Пиксли. — «А, у Пиксли! Да-да, конечно». Мы пожимаемъ другъ другу руку дружелюбно, точно миримся, и будто даемъ себѣ взаимное обѣщаніе, что не станемъ мѣшать одинъ другому у барышни… Что напрасно ревновать… Старые товарищи… Ладно, ладно. Въ умѣ подмигиваемъ другъ другу (по крайней мѣрѣ, мнѣ это такъ кажется).
Онъ — высокій, красивый блондинъ. — «Я васъ познакомлю съ моей женой». И идетъ къ той дамѣ, которая сидитъ съ леди Уэтерби. Какъ, онъ женатъ! Очень пріятно представиться миссисъ Доусонъ.
— Мы столько лѣтъ не видѣлись — говоритъ онъ при этомъ. — И я самъ едва узналъ его (т. е. меня). Онъ сталъ такъ круглъ и дороденъ.
— А я еще почувствовалъ-было къ нему дружбу! Но теперь — ненавижу человѣка до такой степени лишеннаго такта. Возражаю: «Не думаю, что я сталъ дороденъ» (доселѣ это выраженіе казалось мнѣ примѣнительнымъ только къ швейцарамъ, фермерамъ и, пожалуй еще, къ лицамъ духовнаго званія). Слегка выставляю свою грудь и не выставляю ничего другого. Принимаю нѣсколько военную осанку. «Когда я нынче пробовалъ надѣвать мои прошлогодніе (поправилъ себя во-время)… жилеты, то нашелъ ихъ совсѣмъ впору» (положимъ это не безусловно точно).
Какой-то стукъ на палубѣ. Это вынесли наверхъ неводъ съ шестами и гирьками. Всѣ интересуются, гдѣ лучше закинуть. Рѣшаютъ — здѣсь. А мнѣ еще сильнѣе захотѣлось ѣсть. По словамъ Доусона, завтракать будемъ еще не скоро. Велѣлъ подать себѣ сухарь и всѣ взяли по сухарю. Миссъ Стрэтмиръ мнѣ: — «Вы очень любите рыбную ловлю»? Можно-бы отвѣтить: «люблю всѣмъ сердцемъ, всей душою» и пусть-бы поняла, какъ хочетъ. Но говорю только «да». — «Попросите, чтобы мнѣ дали удочку. О леди Уэтерби, велите дать мнѣ удочку! Мнѣ такъ хочется ловить рыбу!» Леди Уэтерби улыбается и спрашиваетъ, не будетъ-ли это мѣшать неводу, который брошенъ съ другого борта.
— О, нѣтъ! — вкрадчиво увѣряетъ обольстительница и обращаясь къ шкиперу: — Рейнольдсъ, вѣдь не будетъ мѣшать? — Молчаніе Рейнольдса принимается за согласіе и Робертъ приноситъ ей удочку.
Перезъ минуту она обращается ко мнѣ: «Хотите подержать ее? Для меня? — Все это съ обычными ея курсивами въ произношеніи. Беру, значитъ нечего и отвѣчать, что хочу». — «Не берите, если это вамъ скучно. Вамъ не хочется?» — Нечего дѣлать, сказалъ ей все-таки, что хочу. — «Вы непремѣнно поймайте мнѣ рыбу. Поймаете, не правда-ли? Недавно мы съ Рейнольдсомъ поймали». И стрѣляетъ взоромъ въ шкипера, который стоитъ на рулѣ и обязанъ не смотрѣть по сторонамъ.
Неужели она готова кокетничать даже съ рулевымъ? И почему она говоритъ иной разъ такъ, чтобы слуги слышали и восхищались? Неужели ни минуты она не можетъ обойтись безъ восхищенія ею мужчины, двухъ, трехъ, всѣхъ на свѣтѣ мужчинъ?..
Да, но только я страшно голоденъ и мнѣ слегка не по себѣ. Барышня ушла къ леди Уэтерби. Заставила меня держать «для нея» удочку и ушла.
Капитанъ Доусонъ предлагаетъ мнѣ сигару. — «Нѣтъ благодарю». Что-то не хочется. Говорю ему, что съ нетерпѣніемъ ожидаю завтрака. Онъ смѣется. До насъ доносится запахъ изъ кухни. Неумѣстенъ какъ-то на морѣ и потому непріятенъ. Миссъ Стрэтмиръ уже нѣсколько разъ заставляла меня поднимать удочку, увѣряя, что что-то клюнуло. И я дѣлалъ это, хотя безуспѣшно. Но когда она въ настоящую минуту пристаетъ ко мнѣ съ тѣмъ же — то мнѣ противно. «Вы же обѣщали поймать мнѣ рыбу? О, леди Уэтерби, какой онъ нелюбезный! Не хочетъ поймать мнѣ рыбу». Развѣ возможно, чтобы я обѣщалъ это? Садится возлѣ меня.
— Отчего вы не хотите меня занимать? Меня никто не занимаетъ. Развѣ вамъ меня не жалко? — И прячетъ насъ обоихъ за своимъ зонтикомъ, хотя говоритъ во всеуслышаніе — «Отчего?»
Хотѣлъ бы сказать ей — ахъ отстаньте, пожалуйста. Но говорю — «Оттого что… Развѣ вы не видите, что я…» Чувствую, лицо мое должно ясно выражать, что я голоденъ и что мнѣ дѣлается нехорошо. — «Развѣ я не вижу, что вы — что?» Это она произноситъ тихо и нѣжно, какъ я хотѣлъ бы, чтобы она обращалась ко мнѣ. Но обращалась бы — въ другое время, а не теперь.
Отвѣчаю самъ вопросомъ — «Ловко-ли это, что мы такъ много вмѣстѣ?» Она, опять во всеуслышаніе. — «Что за важность?» Тутъ Робертъ докладываетъ, что завтракъ поданъ. Не знаю, не поздно-ли для меня. Если бы меня накормили раньше, то можетъ быть… Лэди Уэтерби говоритъ, что не сойдетъ внизъ, она боится каюты. Дѣло въ томъ, что мы, хотя и стоимъ, но тѣмъ не менѣе, какъ-то движемся. На мой вопросъ шкиперу Рейнольдсу, онъ отвѣчаетъ: — «чуть-чуть пляшемъ».
«Плясъ» — вотъ онъ. Покамѣстъ, дѣйствительно, «снаружи». Чтожъ, пойду завтракать. Говорятъ, хуже всего пустой желудокъ. Въ каютъ-компаніи плясъ обозначается гораздо явственнѣе, чѣмъ на палубѣ. Входя, слышу замѣчаніе Уэтерби, что когда въ вѣтрѣ есть эстъ, то если остановиться при неводѣ, всегда бываетъ маленькій плясъ. Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же они останавливались? И съ утра всѣ они толковали, что въ вѣтрѣ есть зюдъ, при зюдъ-эстѣ. Теперь вижу, что имъ слѣдовало обращать вниманіе не на зюдъ, но именно на эстъ, такъ какъ отъ него зависитъ плясъ. Профессіональные люди всѣ — рутинеры.
Конечно, не обличаю ихъ. Потому что вообще не въ силахъ теперь. Столъ прекрасно подвѣшенъ и все на немъ держится. Но мы не подвѣшены. Сидимъ по обѣимъ сторонамъ стола, какъ на начальной доскѣ, центромъ тяжести которой и служитъ столъ. Какое облегченіе, что нѣтъ дамъ. Барышня ушла въ дамскую комнату, вѣроятно, перешпилить волосы. Капитанъ Доусонъ, который сидитъ напротивъ меня, въ эту минуту медленно подымается, будто ростетъ надъ своей тарелкой. Затѣмъ, онъ постепенно осѣдаетъ и — моя очередь подыматься.
Полагаю, что до шести разъ, примѣрно, можно вынесть это поочередное возвышеніе и приниженіе. Вѣроятно не больше. Но главное — думать не надо.
Жареная баранина, вареные цыпляты. Отъ бѣлаго соуса къ нимъ — такъ отдаетъ запахъ масла… Горошекъ зеленый. Слишкомъ яркимъ цвѣтомъ прямо напоминаетъ свѣже-покрашенныя садовыя рѣшетки на дачѣ. И онъ пахнетъ масломъ. Чувствую, что душно отъ запертыхъ оконъ. Оказывается — всѣ отворены. Голова..
— «Баранины» — вырывается у меня слабо, но точно командуя, чтобы мнѣ сейчасъ дали.
— Послушайте, выпейте шампанскаго — говоритъ Уэтерби. Я сжимаю губы. На минуту не желаю вовсе никакого разговора. Тихо подымаюсь, на своей сторонѣ стола. Слышу, Доусонъ говоритъ — «Шампанское, это — самое лучшее въ данномъ случаѣ». И при этомъ, онъ тихо опускается. — «Тогда дайте мнѣ шампанскаго. Но только сейчасъ, моментально». Однако, могу проглотить всего нѣсколько капель. Потому что теперь я опускаюсь и челюсти мои почему-то сжимаются, а горло какъ будто заткнуто. Вмѣстѣ съ тѣмъ, капитанъ Доусонъ снова пошелъ вверхъ.
На одинъ моментъ, мнѣ какъ бы лучше. Дамы! Миссъ Стрэтмиръ подходитъ къ моей скамейкѣ, въ то время, когда — моя очередь, противъ желанія, постепенно пойти кверху. Это и есть плясъ. Я не въ состояніи уступить мѣста даже дамѣ. Проситъ, чтобы я ей что-то далъ. Не могу. И объяснить не въ состояніи, что, пожалуйста, не говорите со мной; скоро пройдетъ, тогда опять можно.
Она — «О, выпейте шампанскаго! Не желаете? Отчего?» И бросаетъ зажигательный взглядъ — на несчастный обломокъ кораблекрушенія, какимъ я являюсь теперь.
Замѣтка. Совершенно невольная. Идея для картона: «Умирающій морякъ, мучимый русалками». — «Мнѣ плохо» — говорю. Она — «И мнѣ, ахъ я такъ больна». Вздоръ, потому что накладываетъ себѣ горошка. Не возражаю. Мнѣ теперь ни до чего и ни до кого нѣтъ дѣла, такъ какъ я уже безнадеженъ. Опускаюсь, еще разъ, съ плясомъ. Но все-таки крѣплюсь.
Въ этотъ моментъ Робертъ припоситъ сладкую яичницу, съ вареньемъ. Ужасно желтую. — «Пожалуйста, господа, не подходите… Ничего… Я — самъ»… Въ каюту шкипера. Увы, бѣдный шкиперъ!
Поплясалъ какъ нельзя лучше.
Чрезъ нѣкоторое время, выглядываю изъ этой каюты, какъ будто ожилъ опять. Достаточно-ли я оправился, чтобы идти на палубу? Слышу смѣхъ женщинъ. Слышу, какъ матросы навертываютъ этотъ подлый неводъ. Уэтерби, сверху, напѣваетъ, очевидно, для меня: «Fische, Fische», изъ хора въ «Фенеллѣ», по-нѣмецки. Выхожу, прячась за главный парусъ, слегка пошатываясь и чувствуя слабость въ колѣняхъ. Я слабъ, но сохранилъ прежнюю силу наблюдательности.
Держусь за канатъ и вижу, что палуба, мокрая, конечно, покрыта рыбою разныхъ именованій и всякаго рода гадостью, которая едва-ли даже можетъ имѣть особыя имена. Сотнями лежатъ морскія звѣзды, морскія собаки, ползаютъ морскіе пауки, валяются какія-то неимовѣрныя устрицы. Все это смѣшано съ пескомъ, иломъ и травами. Уэтерби и Доусонъ съ интересомъ разсматриваютъ эту дрянь, а въ юмористическомъ взглядѣ Бэнтера примѣтенъ оттѣнокъ жадности, съ какой голодные смотрятъ въ витрины фруктовыхъ магазиновъ.
Миссъ Стрэтмиръ старается удержаться, стоя на стулѣ возлѣ Доусона и для этого поминутно опирается на его плечо. При видѣ плоской рыбы съ такимъ огромнымъ ртомъ, что она, такъ сказать, свободно могла-бы проглотить сама себя, барышня восклицаетъ, не жалѣя курсивовъ: — «О, какая страшная! О, леди Уэтерби, подите сюда и взгляните! О! (хватается за плечо Доусона) она меня не укуситъ? Ахъ, какой ужасъ!»
Улыбаюсь саркастически (въ новомъ, исправленномъ я значительно дополненномъ изданіи). Хотя чувствую себя истощеннымъ физически и нравственно (къ несчастію шкипера). Сознаю, что я теперь уже только призракъ, посѣтившій палубу, гдѣ прежде для меня было столько жизни и наслажденія.
Леди Уэтерби осталась сидѣть съ миссисъ Доусонъ. Но на призывъ барышни, обѣ эти дамы переглянулись и улыбнулись. Что означалъ этотъ обмѣнъ взглядовъ? Миссъ Джэни, между тѣмъ, продолжаетъ хвататься за плечо Доусона, пугаясь разныхъ рыбъ и другихъ тварей и потому не сходитъ со стула. А Доусонъ, потому-же, не можетъ отойти отъ нея. Любопытно-бы знать, какъ это нравится миссисъ Доусонъ и «попадетъ-ли» ему за это, впослѣдствіи? Ясно, что испугъ барышни одно притворство. Отлично понимаю это, продолжая стоять въ роли привидѣнія, ироническаго призрака, который прозрѣваетъ всю пустоту того, чѣмъ онъ при жизни обольщался.
Бэнтеръ показываетъ ей какую-то чудовищную игру природы. — «Бросьте, бросьте! — восклицаетъ миссъ Джэни за плечомъ Доусона, — она меня укуситъ!» Бэнтеръ, по обыкновенію, улыбается и говоритъ (глазомъ) — «какъ-же! такъ сейчасъ и бросилъ. Если хорошенько разварить да немножко перцу…»
Наконецъ. Благодарю судьбу — сѣти прибраны, машина пущена въ ходъ и мы приближаемся къ Торкэ.
Странно. При всемъ моемъ увлеченіи моремъ, чувствую теперь нѣкоторую неувѣренность, пока не встану опять твердыми стопами на сушѣ. Я всегда говорилъ себѣ, что у каждой вещи двѣ стороны. Море прелестно съ береговой стороны. Но разъ вы — на морѣ, все удовольствіе заключается лишь въ томъ, чтобы было возможно меньше непріятности. Это — взглядъ на море съ «плясовой» стороны.
Дѣйствительно, наилучше устроенная яхта можетъ достигать именно только того, чтобы давать вамъ минимумъ непріятныхъ ощущеній. Въ ней вы можете найти койку, подвѣшенную такъ научно, что она пребываетъ почти неподвижною, подобно гробу Магомета, висящему на воздухѣ. Но за то все вокругъ васъ вертится. Вдругъ, вы замѣчаете, что полъ каюты подходитъ къ вашему правому локтю, затѣмъ опускается, а потомъ идетъ къ лѣвому локтю. Много-ли пользы въ томъ, что вашъ столъ не движется, когда вы сами находитесь въ неустойчивомъ положеніи вокругъ стола? То взлетаешь надъ своей тарелкой подобно хищной птицѣ, то тебя какъ будто тащатъ за ноги подъ нее, точно Донъ-Жуана, послѣ ужина. Много-ли выигрываешь отъ того, что лампа вполнѣ независима отъ движеній судна, когда самъ, съ книгой въ рукахъ, то находишься выше этой лампы, то рядомъ съ ней, то на два фута ниже ея?
Въ то время, какъ дамы съ Доусономъ отплываютъ въ шлюпкѣ къ берегу, подхожу къ Уэтерби и задаю ему вышепрописанные, неотразимые вопросы. Онъ: — «Что? Какъ?» Повторяю свои вопросы. Говоритъ, что, послѣ двухъ-трехъ выходовъ въ море, я привыкну къ этому и прибавляетъ, что самъ Нельсонъ постоянно подвергался морской бодѣзни, а между тѣмъ побѣждалъ. Но если самъ Нельсонъ постоянно подвергался болѣзни, то почему-же я привыкну?
Любопытная это, однако, черта героя! Я совсѣмъ не зналъ о ней. Должно быть, намѣренно умалчиваютъ въ учебникахъ. И совершенно напрасно, ибо такая черта еще возвышаетъ его геройство. Лежать въ каютѣ и изнывать — какъ я изнывалъ у шкипера. А въ это время, за дверью, начальникъ штаба эскадры и свита ожидаютъ приказаній, какъ поступить въ виду предпринятаго непріятелемъ боевого маневра… И приказанія давались… Въ промежуткахъ. И невзирая на то, что было между промежутками, побѣда постоянно вѣнчала британскій флагъ. Это верхъ героизма, нельзя иначе сказать.
V.
Пикникъ.
править
Вечеромъ получаю письмо отъ Бэдда, который сообщаетъ, что у моей тетушки — процессъ, для веденія котораго необходимо достать нѣкоторые документы въ Парижѣ и во Флоренціи. Что такъ какъ я, благодаря тетушкѣ (и на ея счетъ) изучалъ законовѣдѣніе и сдѣлался адвокатомъ (непрактикующимъ), то она желаетъ, чтобы это дѣло велъ я и чтобы гонораръ достался мнѣ, а не постороннему лицу. Счастливая мысль — путешествовать по Европѣ, съ гонораромъ за это. Тотчасъ сообщаю всѣмъ, что послѣзавтра я долженъ уѣхать. Миссъ Стрэтмиръ: — «вы рады, что уѣзжаете. Отчего?» Не могу отвѣтить — оттого, что вы говорите «отчего». Наоборотъ изъявляю сожалѣніе.
На другой день. Встаю. Робертъ, почистивъ мое платье, по своему обыкновенію, вывернулъ его все наизнанку и въ этомъ видѣ сложилъ. Не понимаю отчего онъ всегда такъ дѣлаетъ. Но забывалъ замѣтить ему. «Отчего» напоминаетъ мнѣ о миссъ Джэпи. «Есля-бы она не была такъ» — натягиваю сапоги — «то думаю, что можетъ быть» — подтяжки — «Но она въ самомъ дѣлѣ такъ»… Застегиваю воротничекъ рубашки, напрягая голову вверхъ. Какая масса силы требуется, чтобы застегнуть воротникъ. И очень больно. Даже вижу это на лицѣ.
Муки одѣванья. Я знаю одного человѣка, который, такъ сказать, весь состоитъ изъ разныхъ колючекъ и механизмовъ. У него пряжки съ острыми спицами на жилетѣ и на брюкахъ. Пряжки съ еще болѣе острыми спицами на башмакахъ. Его галстукъ — остроумный механическій аппаратъ, построенный изъ шелка и желѣза съ концомъ, ходящимъ на чемъ-то вродѣ блока. Когда натянуть его книзу по блоку, то онъ и держитъ. Запонки на рукавахъ у этого господина таковы, что онѣ рѣжутъ ему пальцы, а на передѣ рубашки рѣжутъ самый передъ. Если этому субъекту приходится спѣшить, переодѣваясь къ обѣду, то онъ положительно танцуетъ отъ боли. Самымъ великимъ изобрѣтеніемъ нашего вѣка могъ-бы быть костюмъ совершенно лишенный пуговицъ и застежекъ. Припоминаю нѣмецкую сказку: «Человѣкъ, лишенный тѣни». Гораздо полезнѣе было придумать человѣка, лишеннаго пуговицъ.
Идя съ Уэтерби по набережной, вижу леди Уэтерби и миссъ Стратмиръ, разговаривающихъ съ двумя джентльменами. Одинъ — высокій, тонкій, съ свѣтлыми усами и кавалерійскими бакенбардами, въ родѣ короткихъ дорожекъ передъ входомъ въ каждое ухо. Одѣтъ онъ какъ для дороги. Очевидно — ротмистръ такой-то, такого-то гусарскаго полка.
Другой — низенькій боченокъ, съ маленькой головой. Можно еще сравнить его съ голубемъ, если-бы только голубь стоялъ на хвостѣ.
Къ компаніи принадлежатъ еще два мальчика, отъ 10 до 12 лѣтъ. Рядомъ — низкая коляска, запряженная парой пони и при ней — одноколка съ грумомъ. Утро. Вѣроятно, всѣ ѣдемъ куда-нибудь прогуляться. Во всякомъ случаѣ, хорошо, что внутрь страны, отъ берега.
Еще издали, Уэтерби произнесъ радушно: — «а, виконтъ Мелонъ!» Или какую-то французскую фамилію въ этомъ родѣ; не разслышалъ. Который изъ нихъ виконтъ: боченокъ или гусаръ? Но гусаръ до такой степени очевидно англичанинъ, что, должно быть, именно — тотъ толстенькій.
Замѣтка для немедленнаго примѣненія. Приготовить для виконта мой запасъ французскихъ словъ. Основное правило при вступленіи въ разговоръ съ иностранцемъ, если вы (выражаясь деликатно) несовсѣмъ бойко владѣете его языкомъ, заключается въ томъ, что починъ при этомъ вступленіи непремѣнно долженъ принадлежать — вамъ. Это все равно, какъ въ уличной дракѣ — первый ударъ рѣшаетъ судьбу. Стало быть, вопросъ: кто долженъ нанесть первый ударъ всегда рѣшайте въ свою пользу… И притомъ раньше, разумѣется, чѣмъ вашъ противникъ догадается о томъ-же. Однимъ словомъ, правило таково: вы наступили кому-нибудь на мозоль или случайно ругнули его. Онъ дѣлаетъ угрожающій жестъ — Сшибите его съ ногъ, моментально. Безъ малѣйшаго колебанія — сшибите его съ ногъ. Не говорите: — «если вы сдѣлаете что еще разъ, то я васъ и проч.». Нѣтъ, прямо — бацъ. Напр. кэбменъ грубитъ намъ при разсчетѣ, въ такомъ родѣ, «что онъ, всего за четыре пенса, треснулъ-бы васъ по башкѣ» или дѣлаетъ другія употребительныя у нихъ оговорки. Сшибите его съ ногъ; однимъ ударомъ. И такъ далѣе.
Вотъ, тоже самое и съ разговоромъ на иностранномъ языкѣ; въ данномъ случаѣ на французскомъ. Не ожидайте момента, когда знатный иноземецъ раскроетъ противъ васъ свою, маскированную пока, словесную батарею и осыплетъ васъ цѣлымъ градомъ картечи. Нѣтъ, вы, первый, откройте по немъ огонь, пославъ ему зарядъ такого готоваго періода, отвѣтъ на который вамъ легко предвидѣть и понять.
Мы подошли къ нимъ уже совсѣмъ близко, а я все еще не приготовилъ французской фразы. Останавливаюсь и будто-бы завязываю шнурокъ на своемъ башмакѣ; а на самомъ дѣлѣ подыскиваю, какой-бы мнѣ зарядиться французской фразой? Ага, придумалъ: «Mr. le vicomte, je suis enchanté. Est ce que vous êtes longtemps en Angleterre?» Но — постараться, чтобы «longtemps» не произнести, «Long Tom».
Хотятъ садиться въ коляску. Уэтерби меня представляетъ, сперва именно — ему. Начинаю: «…je suis enchanté»… Но оказывается, что толстенькій — не болѣе, какъ мистеръ Дэрли, лейтенантъ Дэрли, съ какого-то нашего военнаго судна. Значитъ, французскій виконтъ, это — тотъ англичанинъ. Фамилія его въ самомъ дѣлѣ похожа на Мелонъ. Интересно-бы посмотрѣть, какъ она пишется. Кланяюсь ему особенно учтиво. Вообще, всегда стараюсь показать иностранцамъ, что мы вовсе — не медвѣди и не лавочники. (Впрочемъ именно лавочники особенно учтивы. И постоянно кланяются).
Бормочу теперь во второй разъ …"je suis enchanté". Не знаю, услышалъ-ли это виконтъ. Но, отвѣчая на мой поклонъ, онъ сказалъ Уэтерби чистѣйшимъ англійскимъ языкомъ: — «Теперь мы всѣ на лицо; какъ-же мы раздѣлимся?» Ни малѣйшаго признака француза въ немъ: ни въ одеждѣ, ни въ разговорѣ, ни въ манерахъ.
Мальчики (они — сыновья леди Уэтерби и о нихъ было упомянуто въ началѣ моихъ замѣтокъ о Торкэ) предпочитаютъ ѣхать въ одноколкѣ виконта (одноколка — его и грумъ — его. Все безусловно англійское), если онъ повезетъ ихъ.
— О! И я поѣду съ дѣтьми! — Заявленіе миссъ Стрэтмиръ, конечно; при этомъ она отпустила виконту двойную порцію «взгляда». Французъ согласился. Ея дальнѣйшее игриво-умоляющее заявленіе: «Леди Уэтерби, вы мнѣ позволите? Я, право, не упаду!» Затѣмъ, ко мнѣ: «Вы — съ нами и поддержите меня». Объясняю, что въ такомъ экипажѣ нельзя помѣститься виконту, ей, мнѣ, двумъ мальчикамъ и груму. Тогда она говоритъ мнѣ — конечно всегда и непремѣнно — мнѣ, при виконтѣ и лейтенантѣ: «Отчего?»
Наконецъ леди Уэтерби устраиваетъ насъ такъ: Джони, лучше, поѣдетъ съ ней; одинъ изъ ея мальчиковъ съ г. Мелономъ, другой — съ самимъ Уэтерби. А боченкообразный лейтенантъ и я — на телѣжкѣ, имѣя на козлахъ Бэнтера, рядомъ съ кучеромъ. Дѣйствительно, еще два экипажа подъѣхали. Она даже принимаетъ на себя трудъ мотивировать такое распредѣленіе: — «Видите, г. Мелонъ беретъ съ собой наши корзинки съ провизіей; значитъ, нельзя слишкомъ обременять его экипажъ. А ѣдемъ мы довольно-таки далеко для пони. Вотъ почему я и думаю — въ любезно веселомъ тонѣ — что такъ какъ телѣжка запряжена парой сильныхъ лошадей, то болѣе солидную часть компаніи вѣрнѣе помѣстить на ней».
Мысль въ телѣжкѣ. Я, боченокъ и Бэнтеръ составляемъ, наиболѣе солидную часть. Мнѣ грустно послѣ этого.
Замѣтка для моего доктора. — «Уже предвижу свою судьбу. Грядущія событія впередъ бросаютъ свою тѣнь на настоящее. Грядущее событіе для меня, это — толстота; быть можетъ, неимовѣрная. Прежде я имѣлъ „толстые“ дни. Теперь у меня бываютъ толстые часы, даже — минуты. Перемѣнялъ мѣстности, пользовался восточными банями, свѣжимъ морскимъ воздухомъ; пользовался морской болѣзнью… И все-таки не вижу рѣшительнаго результата.
„Иногда утромъ съ удовольствіемъ замѣчаю въ себѣ нѣкоторую легкость, тѣсно застегиваю жилетъ и это мнѣ пріятно. Сознаю себя свободнымъ, легкимъ, хожу эластическими шагами. Чувствую прекрасный аппетитъ — и завтракаю умѣренно. Но послѣ того, тотчасъ ощущаю тяжесть вездѣ. Какъ будто я весь пропитался жирнымъ соусомъ.. Вы знаете, многоуважаемый д-ръ N, что значитъ захлебнуться въ соленой водѣ, которая войдетъ вамъ въ носъ, ротъ и уши. И вотъ, представьте, у меня бываетъ такое чувство, точно вмѣсто соленой воды проникъ повсюду — соусъ. Что все это значитъ, дорогой докторъ? Меня очень облегчаетъ чиханье; но само оно болѣзненно для меня и даже для присутствующихъ. Дается только послѣ большихъ усилій и тогда происходитъ родъ носового выстрѣла, послѣ котораго я долженъ сопѣть съ полминуты, чтобы прійти въ себя. Объясните, пожалуйста, не скрывая опасности; а если возможно, то успокойте меня“.
Дорога ведетъ вокругъ холма, по крутому боку котораго ростутъ обыкновенные кусты, деревья и трава, испещренная самыми простыми полевыми цвѣтами. Но миссъ Стрэтмиръ, конечно, пришла въ восторгъ и стала выражать желаніе достать ихъ. Мы сходимъ съ экипажа и подымаемся далѣе пѣшкомъ. Тутъ у меня тотчасъ оказывается то сопѣніе, о которомъ я только что писалъ, хотя я и не думалъ чихать.
— О какіе миленькіе цвѣты! Достаньте мнѣ ихъ! — умоляетъ она, непремѣнно меня… Ей стоитъ самой нагнуться, чтобы нарвать ихъ сколько угодно. Но, само собой разумѣется, — ей нужны именно тѣ, которые ростутъ высоко — „Сорвите хоть одинъ такой цвѣтокъ, для меня. Не хотите, почему?“ Не могу сказать ей просто, что кто и такъ уже сопитъ, тотъ не въ состояніи еще лѣзть на стѣну. Лейтенантъ Дэрди приноситъ ей цѣлую охапку и получаетъ за это въ награду цвѣтокъ — изъ ея рукъ; другой цвѣтокъ она втыкаетъ въ волосы. При этомъ она стрѣляетъ въ меня взглядомъ, какъ-бы говоря; это счастье могло выпасть и на вашу долю, если-бы вы заслужили. И одновременно ухитряется произвесть точно такой-же выстрѣлъ въ лейтенанта.
Замѣтка. Ея глаза, это — пара револьверовъ системы Стрэтмиръ.
Предлагаетъ и мнѣ незабудку. Благодарю, но не принимаю, подъ предлогомъ, что у меня болитъ голова. Какъ будто незабудка имѣетъ слишкомъ сильный запахъ. Но это — очевидная демонстрація съ моей стороны и означаетъ — Простите навсегда, кокетливое существо. Удовольствуйтесь лейтенантомъ или кѣмъ вамъ угодно другимъ. — Они опять сѣли въ экипажъ и я хочу туда подняться, когда миссъ Джэни указываетъ мнѣ на вьюнокъ, растущій на высотѣ, всего можетъ быть, двухъ ярдовъ, но на крутомъ откосѣ. Она умоляетъ меня достать ей только этотъ, одинъ этотъ цвѣтокъ. — Если достанете, обѣщаю, что не буду больше просить васъ. — Никогда? — Никогда.
Развѣ — достать? Дѣлаю маленькій разбѣгъ — въ ширину дороги, и скачу. Нѣтъ! И кажется теперь, что вьюнокъ ростетъ выше, чѣмъ я думалъ. Повторяю разбѣгъ и чтобы удержаться на откосѣ, ухватываюсь за кустъ. Оказывается, терновникъ. Быстро отнимаю руку и теряю равновѣсіе. Меня спасаетъ кустъ чертополоха, который зацѣпляетъ меня, но за-то нѣкоторое время не пускаетъ отъ себя.
Наконецъ мы пріѣхали къ замку Крэнтонъ; это — цѣль нашего пикника. Великолѣпная руина. Въ десяти минутахъ отъ замка находится озеро, извѣстное обиліемъ рыбы. Уэтерби взялъ съ собой всевозможные приборы для ловли. Прежде всего направляемся къ озеру, при чемъ приборы несетъ Бэнтеръ. Но нельзя достать лодки. Съ намъ приближается какой-то туземецъ и объясняетъ, что лодокъ здѣсь не полагается, такъ какъ ловля на озерѣ снята кѣмъ-то. Впрочемъ, съ берега можно ловить сколько угодно. Но это „можно“ имѣетъ только юридическій смыслъ, потому что съ берега ничего не поймаешь. Всѣ они тотчасъ отправились назадъ, къ замку.
Отстаю отъ нихъ на минуту для дальнѣйшихъ разспросовъ. Отъ туземца всегда можно узнать что-нибудь поучительное. Иду медленно съ туземцемъ и вижу, какъ миссъ Стрэтмиръ, впереди всѣхъ, то легко скользитъ, едва касаясь ступнями земли, то граціозно порхаетъ, по временамъ оглядываясь на лейтенанта, а вѣроятно, и на меня. И мысленно обращается къ намъ такъ: — Очаровательна, не правда-ли? Вѣдь васъ неудержимо влечетъ за мной, когда я такимъ лебедемъ плыву передъ вами? О, конечно, я не скажу этого; даже не думаю. Я просто радостное, беззаботное, молоденькое созданіе (съ нѣкоторой уже выслугой въ этой роли), и только рѣзвлюсь невинно подъ надзоромъ, леди Уэтерби.
Что касается меня, то не раздѣляю этого образа мыслей. Но тумбочка-лейтенантъ очевидно раздѣляетъ. Безпрестанно посматриваетъ вбокъ, на нее. На всей нашей ловлѣ только онъ одинъ и „клюнулъ“. Онъ затипнотизованъ его, осовѣлъ какъ-то и имѣетъ совсѣмъ глупый видъ. Неужели и я глядѣлъ такъ при первыхъ встрѣчахъ съ нею? Въ. такомъ случаѣ ни за что, никогда болѣе не клюну.
Туземецъ говоритъ крайне невнятно, вслѣдствіе чего со мной произошло маленькое, но все-таки непріятное недоразумѣніе. Онъ увѣрилъ меня, что тутъ живутъ Пикэссы. А Пикэссъ — общій нашъ съ Уэтерби знакомый. А Уэтерби и не подозрѣвалъ, когда нанялъ здѣсь дачу. Вслѣдствіе того, и по моему настоянію, мы уже собрались — было зайти къ нему, и просить лодку для рыбной ловли, полагая, что она снята имъ, такъ какъ онъ здѣсь живетъ. Но когда Уэтерби спросилъ этого косноязычнаго сторожа — „что господа теперь здѣсь?“ — то тотъ выпучилъ на меня глаза. Напоминаю ему: онъ-же говорилъ, что они здѣсь живутъ. Очевидно начинаетъ сердиться, думая, что мы его дурачимъ и отвѣчаетъ упрямымъ тономъ: — да ихъ здѣсь сотни!» — «Какъ сотни?» — «Разумѣется. Да вонъ одинъ изъ нихъ сидитъ на тростникѣ». Въ ту-же минуту съ тростника поднялся — бекасъ.
Тутъ Уэтерби пустился бѣгомъ къ нашей компаніи, отъ которой онъ былъ такъ некстати мною отозванъ. Никогда я не видалъ прежде, чтобы онъ бѣгалъ. Тотчасъ, конечно, разсказалъ имъ о бекасѣ, такъ что меня встрѣтили смѣхомъ.
На другой день уѣзжаю, какъ было условлено. Правда, могъ-бы остаться еще на день, еслибы Уэтерби усиленно упрашивалъ и въ особенности, еслибъ онъ не смотрѣлъ иногда такъ, какъ-будто вспоминаетъ о бекасѣ. Уэтерби отвозитъ меня на станцію и оттуда повезетъ куда-то миссъ Стратмиръ. Я вошелъ въ вагонъ, а они стоятъ у окна: изъ вѣжливости, чтобы еще поклониться, когда поѣздъ тронется.
Ужасно скучно такое стояніе у вагона лицъ, которыя васъ провожаютъ. Они сказали вамъ все то, что имѣли сказать; вы уже обмѣнялись съ ними нѣсколькими рукопожатіями. Нѣтъ — стоятъ. Въ вагонѣ находятся люди посторонніе и нельзя-же при нихъ говорить съ провожающими о домашнихъ дѣлахъ или объ отвлеченныхъ вопросахъ. Поэтому время заполняется обмѣномъ такихъ фразъ, какъ: Вамъ однако будетъ удобно ѣхать. — Не будетъ-ли жарко? — Надѣюсь, что нѣтъ. — Кланяйтесь Анѣ, — и т. п. Вы сознаете, что эти оригинальныя мысли раздражаютъ вашихъ сосѣдей и ограничиваетесь, наконецъ, кивками, чтобы прекратить ненужные вопросы. — Бутербродовъ-то и фляжки вы не забыли? — Киваете головой, а сосѣди думаютъ — вотъ обжора. — Смотрите-же не сидите на сквозномъ вѣтру и закрывайтесь. — Толстый нѣженка, думаютъ сосѣди. Вы опять киваете.
Наконецъ, поѣздъ тронулся. Но вы принуждены еще кивать и высовывать руку изъ окна для добавочныхъ рукопожатій. А если они все еще стоятъ, когда вы уже отъѣхали на десятокъ ярдовъ, то вѣжливость обязываетъ васъ улыбнуться имъ и махнуть рукой для успокоенія ихъ. Въ такомъ смыслѣ, что — вотъ видите, покамѣстъ ѣдемъ вполнѣ благополучно… хорошее предзнаменованіе… благодарю васъ! — И черезъ пять минутъ вы съ удовольствіемъ оказываетесь въ другой мѣстности.