H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том V. Статьи 1858—1859
М., ГИХЛ, 1950
ЗАМЕТКА ПО ПОВОДУ ПРЕДЫДУЩЕЙ СТАТЬИ*1
править- Мы помещаем статью г. Кулиша как сборник писем двух чрезвычайно замечательных наших художников, но, будучи не во всем согласны с выводами, какие делает автор из представляемых им материалов, в особенности не разделяя его взгляд на деятельность Иванова, мы считаем нужным прибавить к статье г. Кулиша заметки, составленные, по нашему желанию, одним из наших сотрудников. (Примечание редакции «Современника».)
Г. Кулиш, вероятно, основывается на отзыве многих из художников, считающихся у нас первоклассными, говоря, что последняя картина Иванова — произведение, нарушающее законы искусства и потому лишенное достоинства. Я полагаю, что такое мнение составлено им по отзывам этих художников потому, что они, как известно, заботились о распространении такого суждения в публике, а сам г. Кулиш, по его собственным словам, не видел еще картины Иванова, когда писал эту статью 2.
Нет спора в том, что в обыкновенных случаях мнение людей, занимающих первые места в известном роде ученой или художественной деятельности, должно иметь для публики большой вес при оценке новых явлений, принадлежащих этому роду. Но бывают также случаи, когда именно прежние знаменитости менее, всего могут быть справедливыми судьями. Это именно тогда, когда оцениваемое произведение является попыткою произвесть реформу в той отрасли науки или искусства, в которой уже прославились эти знаменитости. Известно, что наши литературные судьи двадцатых годов не умели оценить Пушкина. То же могло повториться и с Ивановым3. Общая причина неудовлетворительности такой оценки состоит в том, что знаменитости судят по старым, быть может, устарелым принципам о произведении, возникшем из новых принципов, чуждых пониманию человека, который составил себе известность, следуя прежним принципам. Возможно предположить и другой источник невыгодной оценки нового явления. Знаменитости — такие же люди, как все остальные люди, следовательно могут подчиняться влияниям, личных соображений при произнесении того или другого суждения. Кому приятно сходить с известного, выгодного и почетного места, чтобы собственной рукой возвести на это место другого человека?
Мы говорим это неголословно: с какими чувствами был встречен Иванов в Петербурге, свидетельствуют два факта, известные всем. Некоторые из прежних его сотоварищей не захотели даже отдать ему визита, когда он посетил их по своем приезде в Петербург. Мы в Петербурге так неуклонно соблюдаем внешние формы, что подобное отступление от них [уже] само по себе многозначительно. Прибавим к этому вопрос: многие ли из знаменитостей нашего искусства почли нужным удостоить своим посещением хотя похороны Иванова?
Из этих фактов мы можем заключить, что если приезд Иванова не слишком порадовал некоторых жителей Петербурга, зато внезапная смерть соперника поразила их так, что они, вероятно, сами слегли в постель, — иначе нельзя объяснить их отсутствия на похоронной церемонии.
Как бы то ни было, знаменитости объявили, что последняя картина Иванова очень плоха, ровно никуда не годится, — и мы, разумеется, не дерзнем противоречить их приговору.
Но, не отваживаясь говорить о достоинствах или недостатках картины в техническом отношении, мы представим некоторые замечания [о том, какое значение имеет она в деятельности Иванова], о том, действительно ли «сбился с пути» 4 несчастный художник, и о том, как смотрел он сам на искусство вообще и на свою задачу в истории живописи.
[Прежде всего скажем, что последняя его картина представлялась ему произведением переходного периода в его собственном развитии. Она была начата, когда понятия его об искусстве были далеко не таковы, как в последнее время его жизни. Совершенно бросить огромную картину, стоившую стольких трудов, поглотившую столько любви и жизни его, он не мог — она была уже почти совершенно кончена. Он решился только переделать ее, сколько было возможно. Но он был недоволен собой, стало быть недоволен и ею.
Он сам говорил, что не хотел бы в настоящем виде показывать публике свое произведение, что он вынужден к этому только необходимостью продать ее, чтобы приобрести себе средства продолжать свою многолетнюю работу над развитием своих понятий о том, каков должен быть характер искусства по духу нынешнего времени.]
Тем характером, какой имеет оно теперь, Иванов решительно не удовлетворялся; он говорил, что со времен своего процветания в Италии в XVI веке живопись забывала развиваться сообразно прогрессу общественных идей, что художники нашего времени не должны довольствоваться теми идеями, которые дошли до них по преданию эпохи, уже давно превзойденной новыми успехами цивилизации: новое время требует (говорил он) нового искусства. «Идея нового искусства, сообразного с современными понятиями и потребностями, — говорил он, — до сих пор еще не вполне прояснилась во мне. Я должен еще долго и неусыпно трудиться над развитием своих понятий; не раньше, как через три, четыре года, я сам отчетливо пойму, что и как я должен делать; я должен разработать свои понятия, должен определить их; раньше той поры, когда определится во мне идея современного искусства, я не начну производить новые картины. До той поры я должен работать не над изображением своих идей на полотне, а над собственным своим образованием». В чем же должно было состоять это пересоздание искусства, и как приготовлялся Иванов к выполнению такой задачи? Ответом на то может служить случай, которому я был обязан сближением с Ивановым. Художник привез ко мне новое издание одного знаменитого немецкого теологическо-философского сочинения и французский перевод одного из прежних изданий той же книги 5. «В новом издании, — оказал он, — автор сделал значительные перемены, так что опроверг некоторые из выводов, на которые соглашался прежде из уважения к возражениям Неандера 6. Мне хочется знать, в чем именно состоят эти перемены. Я вас прошу сличить новое издание подлинника с переводом и перевесть для меня измененные автором места». До той поры, видевшись с Ивановым только раза два в обществе, я не имел случая познакомиться с его понятиями о вещах и воображал Иванова таким, каким он изображается в «Переписке» Гоголя 7 и отчасти а письмах, печатаемых г. Кулишем. Я был чрезвычайно удивлен, увидев у Иванова интерес к понятиям, которые совершенно противоположны направлению «Переписки» Гоголя. «Неужели вас так сильно занимают исследования этого философа?» — спросил я Иванова. «А как же? Ведь я должен знать, каким образом понимают ныне передовые люди нашей цивилизации тот предмет, из которого преимущественно берет свои сюжеты искусство. Художник должен стоять в уровень с понятиями своего времени». [Из этих слов] я увидел, что совершенно ошибался в своем мнении о его направлении. Разговор обратился на сочинение, привезенное Ивановым, и другие исследования подобного рода 8. Из его беседы обнаруживалось, что он основательно изучил многие из них. О других он расспрашивал с живейшим интересом. «Мы, художники, — заключал он, — получаем слитком недостаточное общее образование; это связывает нам руки. Сколько сил у меня достанет, буду стараться, чтобы молодое поколение было избавлено от недостатка, от которого мне пришлось избавляться так поздно. Вот теперь я, как видите, должен узнавать с большими затруднениями то, что другие узнают в университете. А как трудно отделываться в мои лета от вкоренившихся понятий!» Словом сказать, в этом и следовавших затем разговорах Иванов являлся человеком, по своим стремлениям принадлежащим к небольшому числу избранных гениев, которые решительно становятся людьми будущего, жертвуют всеми своими прежними понятиями истине — и, приблизившись к ней уже в зрелых летах, не боятся начинать свою деятельность вновь с самоотверженностью юноши.
Глубокая жажда истины и просвещения составляла одну черту в характере Иванова. Другою чертою была дивная, младенческая чистота души, трогательная наивность, исполненная невинности и благородной искренности. Мало найдется даже между лучшими людьми таких, которые производили бы столь привлекательное впечатление совершенным отсутствием всякой эгоистической или самолюбивой пошлости. Никто не мог меньше и скромнее говорить о себе, нежели он.
Однакоже как думал он о себе? Как смотрел он на свою картину, на всю свою прошедшую деятельность, чего ожидал от себя в будущем? Он был слишком скромен, чтобы самому говорить об этом. Но я передам сущность его бесед, из которых можно вывесть ответ на эти вопросы.
«У нас в России находится много людей с прекрасными талантами к живописи. Но великих живописцев не выходит из них, потому что они не получают никакого образования. Владеть кистью — этого еще очень мало для того, чтобы быть живописцем. Живописцу надобно быть вполне образованным человеком. Если я получу какое-нибудь влияние на искусство в России, я прежде всего буду хлопотать об устройстве такой школы живописи, где молодые люди, готовящиеся быть художниками, получали бы основательное общее образование. Руководителем в живописи молодых художников с таким приготовлением я желал бы быть. В среде их могло бы развиться новое направление искусства. Я уже стар, а на развитие искусства, удовлетворяющего требованиям новой жизни, нужны десятки лет. Мне хотелось бы положить хотя начало этому делу. Буду трудиться, мало-помалу научусь яснее понимать условия нового искусства, а потом выйдут из молодого поколения люди, которые совершат начатое мною» 9.
— Но скажите хотя в общих чертах, в каком виде представляется вам новое направление искусства, насколько оно стало уже понятно для вас? — спрашивал я.
— С технической стороны оно будет верно идеям красоты, которым служили Рафаэль и его современники итальянцы. Техника доведена ими до высочайшей степени совершенства. Тут нам не остается ничего иного, как быть их последователями. Ныне в Германии и других странах многие толкуют о дорафаэлевской манере, у нас — о византийском стиле в живописи. Такие отступления назад и невозможны и не заслуживают сочувствия. Формою искусства должна быть красота, как у Рафаэля, мы должны остаться верны итальянской живописи. Но это со стороны техники. Идей у итальянцев XVI века не было таких, какие имеет наше время; живопись нашего времени должна проникнуться идеями новой цивилизации, быть истолковательницею их. Соединить рафаэлевскую технику с идеями новой цивилизации — вот задача искусства в настоящее время. Прибавлю вам, что искусство тогда возвратит себе значение в общественной жизни, которого не имеет теперь, потому что не удовлетворяет потребностям людей. Оно будет иметь тогда и врагов, которых не имеет теперь. Я, знаете ли, боюсь (прибавлял Иванов с своею наивной верой в проницательность своих судей), как бы не подвергнуться гонению, — ведь искусство, развитию которого я буду служить, будет вредно для предрассудков и преданий, это заметят, скажут, что оно стремится преобразовывать жизнь, и знаете, ведь эти враги искусства будут говорить правду; оно действительно так.
— Ну, этого не опасайтесь, — заметил я. — Смысла долго не поймет никто из тех, кому неприятен был бы смысл, о котором вы говорите. Вас будут преследовать только завистники по расчетам собственного кармана, чтобы вы не отняли у них выгодных работ и почетных мест. Да и те скоро успокоятся, убедившись, что вам неизвестно искусство бить по карманам и интриговать.
— Да, — замечал Иванов. — Доходов у них я не отобью, заказов принимать я не хочу. Вот, например, мне предлагали… (И он рассказал о двух громадных и чрезвычайно выгодных заказах) — но я отказался.
— Как отказались? Зачем же? — спросил я в совершенном изумлении и хотел убеждать Иванова изменить его решение.
— Нет, не говорите мне этого, — перервал меня Иванов на первых же словах. — Каково бы ни было достоинство моей кисти, я все-таки не могу согласиться, чтобы она служила такому делу, истины которого я не признаю. Притом же я не хочу быть декоратором, для этих заказов нужна декораторская работа. И ведь я уже говорил вам, что мне теперь надобно работать над самим собой, а не над полотном.
Да, жаль, что Иванов умер так рано, жаль не только потому, что мы потеряли в нем великого художника и одного из лучших людей, какие только украшают собой землю, но и потому, что продление его жизни было бы выгодно для нравственной репутации его соперников: они опытом убедились бы в том, чему не хотели верить, убедились бы, что Иванов не ищет богатства и почетных мест, не хочет перебивать у них заказов и должностей; увидев, что он не опасен ни для их кармана, ни для левого борта их фраков, они, наверное, примирились бы с ним, и русская публика с умилением увидела бы дружбу знаменитостей с человеком, которого они напрасно сочли было сначала своим соперником. Соперничать с ними в том, чем они дорожат, Иванов не хотел и не умел. С этой стороны он действительно был очень плохим художником.
[Его смерть, конечно, произошла не от яда, — в этом прав г. Кулиш и правы те знаменитости, мнению которых он следует. Действительно, никто не всыпал ему мышьяка в стакан воды, выпитый им вечером перед началом болезни. А сам он купить яду не мог уже по одному недостатку денег, не говоря о другой причине не верить самоубийству, указываемой г. Кулишем и быть может указываемой не совсем верно…]
Иванов [действительно] был несколько лет в настроении духа подобном тому, жертвою которого сделался Гоголь, оставивший памятник, своего заблуждения в «Переписке с друзьями». Но, к счастью, Иванов прожил несколько долее Гоголя, и у него достало времени, чтобы увидеть свою ошибку, отказаться от нее и сделаться новым человеком. Его пример свидетельствует, что и заблуждение Гоголя могло быть не безвыходным. Размышление, знакомство с людьми другого настроения, наконец исторические события могли бы и на Гоголя подействовать так, как подействовали на Иванова. Но каково бы ни было дальнейшее развитие Гоголя, об Иванове мы достоверно знаем, что он приехал в Петербург человеком, заслуживающим не только славы по своим талантам, но и уважения и сочувствия всех благородных людей образом мыслей, истинно достойным нашего времени.
ПРИМЕЧАНИЯ
править1 3 июля 1858 года в Петербурге скончался выдающийся русский художник Александр Андреевич Иванов (1806—1858).
Преждевременная смерть А. Иванова была воспринята в передовых кругах русского общества как трагическое событие, связанное с пренебрежительным отношением правящих классов к «одному из лучших представителей» русского искусства: «Больной, измученный нуждой, — писал в „Колоколе“ Герцен, — Иванов не вынес грубого прикосновения царской дворни и — умер». Сообщая в частном письме о подробностях кончины А. Иванова, И. С. Тургенев писал: «Дрянная газетная статья, полная оскорблений, разные оттяжки, рассчитанное пренебрежение — вот все, что дала ему родина за короткое время между его возвращением и смертью».
Редакция «Современника» проявляла большой интерес к личности и творчеству замечательного живописца. Из переписки Ив. Панаева с И. С. Тургеневым и В. П. Боткиным за 1858 год узнаем, как настойчиво добивалась редакция получения материалов о картине А. Иванова «Явление Христа народу». «Напиши о картине Иванова хоть с пол-листка, — обращался в феврале 1858 года Панаев к Боткину, — твое мнение в этом случае важно. „Современник“ должен будет сказать об этой картине что-нибудь, когда она прибудет сюда».
В ноябрьской книжке «Современника» за 1858 год была опубликована «Переписка Н. В. Гоголя с А. А. Ивановым» за 1839—1851-е годы с обширными комментариями украинского писателя П. А. Кулиша. В оценке личности и творчества А. Иванова Кулиш оказался в зависимости от известного письма Гоголя к М. Ю. Велигурскому. Гоголь считал Иванова религиозным живописцем, которому суждено было воплотить на полотне «истинное обращение ко Христу». В лице А. Иванова Гоголь видел религиозного подвижника, воплощающего «богом внушенную мысль». Кулиш, получивший от матери писателя письма Иванова к Гоголю, развил в примечаниях точку зрения Гоголя. По мнению Кулиша, Иванов — «отшельник-живописец». Характеризуя значение труда А. Иванова, Кулиш приводит обширные выдержки из письма Гоголя, в котором дано сугубо религиозное толкование творчества А. Иванова и его знаменитой картины «Явление Христа народу». Углубляя мистический взгляд Гоголя, Кулиш представлял А. Иванова человеком, «пожертвовавшим всем для выражения невыразимого… законами живописи», «чаявшим воскресения мертвых в жизни будущего века».
Чернышевский в «Заметке по поводу предыдущей статьи», решительно возражая против идеалистического искажения облика А. Иванова, обращает внимание читателей на те изменения, которые произошли во взглядах А. Иванова (под плодотворным влиянием Герцена, Сеченова, Фейербаха и революции 1848 года), бывшего "несколько лет в настроении духа, подобном тому, жертвою которого сделался Гоголь, оставивший памятник своего заблуждения в «Переписке с друзьями». «Иванов, — продолжает Чернышевский, — прожил несколько долее Гоголя, и у него достало времени, чтобы увидеть свою ошибку, отказаться от нее и сделаться новым человеком».
Точность воспроизведения Чернышевским беседы с А. Ивановым подтверждается перепиской художника 50-х годов с Герценом и С. Ивановым, сопоставлением заметки Чернышевского с некрологом, написанным Герценом на смерть А. Иванова, мемуарами В. В. Стасова, Е. Ф. Толстой-Юнг (см. седьмую часть «Былого и дум», «Книгу для чтения по истории русского искусства», выпуск III, изд-во Искусство, 1949, стр. 192—208).
2 Картина А. Иванова «Явление Христа народу» была доставлена из Италии в Петербург в феврале 1858 года.
3 Имеются в виду неблагоприятные отзывы о картине А. Иванова «Явление Христа народу» со стороны В. Толбина, поместившего под влиянием Бруни в «Сыне отечества» статью «О картине господина Иванова» («Сын отечества», № 25 за 1858 г.).
3 В статье-некрологе Герцен писал: «Он каким-то чуждым явился с своей картиной перед толпой цеховых интриганов, равнодушных невежд, казарменных эстетиков» («Былое и думы», ч. VII).
4 П. Кулиш писал, что А. Иванов «сбился с прямого пути» религиозной живописи.
5 Речь идет о «Жизни Иисуса», сочинении левого гегельянца Давида Штрауса (1808—1874).
6 Неандер Август (1789—1850) — немецкий теолог, автор сочинения «Жизнь Христа».
7 Имеется в виду написанное в 1846 году письмо Гоголя к М. Ю. Велигурскому. Письмо вошло в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» под названием «Исторический живописец Иванов».
8 Под «другими исследованиями подобного рода» подразумеваются сочинения Л. Фейербаха «Сущность христианства» (1841), «Лекции о сущности религии» (1845).
9 В марте 1858 года А. Иванов в письме к брату выразил мысль о необходимости «приспособить искусство к требованиям и времени и настоящего положения России», — за это, — прибавлял художник, — «нужно будет постоять, то есть вычистить его от воров, разбойников, влезающих через забор, а не дверьми входящих».
Впервые опубликовано в «Современнике», 1858, № XI, стр. 175—180, без подписи автора, с примечанием редакции, написанным самим автором и являющимся сокращенной переделкой одного из зачеркнутых им самим абзацев в тексте рукописи. Перепечатано в Полном собрании сочинений, 1906, т. X, ч. 2, в разделе «Приложения». II. Статьи, пропущенные в I, II и IV томах настоящего издания, стр. 105—109. Рукопись: 9 полулистов канцелярской писчей бумаги, исписанных рукой Чернышевского (оборот 3-го полулиста текстом не занят), поправки и дополнения сделаны рукой автора. Рукопись хранится в Центральном государственном литературном архиве (№ 2073). Статья печатается по тексту «Современника», сверенному с рукописью.
Стр. 336, 14 строка снизу. В рукописи: не доволен и ею.
[Помещаем эту статью как сборник писем двух чрезвычайно замечательных деятелей искусства, хотя мы не во всем согласны с заключениями, которые выводит автор из сообщаемых им материалов, в особенности не разделяем его взгляд на художественную деятельность Иванова. Автор, очевидно, полагает, что последняя картина Иванова — произведение неудавшееся, фальшивое по своей основной идее. Не входя в технический разбор достоинств или недостатков картины, мы заметим только, что при суждении о ней не должно забывать о намерениях художника, о его собственном взгляде на свое призвание, наконец о тех обстоятельствах, которые заставили его привезти картину в Петербург].
Он сам говорил
Стр. 336, 7 строка снизу. В «Современнике»: имеет искусство теперь.
Стр. 338, 2 строка. В рукописи: истине, и [отрекаясь от прошедшей своей деятельности; как неудовлетворяющей], приблизившись
Стр. 340, 4 строка. В рукописи: он следует. [Правы они и в том, что его не могло слишком] [Но не совсем справедлив г. Кулиш, когда к словам Иванова: «по окончании моей картины, пусть будет со мною, что будет, я на все готов, лишь бы теперь мне иметь средства докончить мою картину», — когда он к этим словам, выражающим только страшную грусть бедняка, не имеющего средств к продолжению своего дела, прибавляет примечание, наводящее на мысль, будто Иванов действительно готов был по окончании своей картины заняться чем угодно, хотя бы разрисовкою декораций. Быть может, мы ошибаемся, придавая такой смысл примечанию г. Кулиша, но скажите, какой же смысл могут иметь слова «и такого человека»?]
Действительно
Стр. 340, 4 строка снизу. В рукописи: что он [дожил до такого образа понятий, который делает ему тем более чести, чем труднее было в то время] приехал
Стр. 340, 1 строка снизу. В рукописи: достойным [просвещенного человека] нашего времени