Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003.
ЗАКОН О ВЕРОТЕРПИМОСТИ В ЕГО ОСУЩЕСТВЛЕНИИ
правитьВ феврале месяце в Государственный Совет был внесен министром юстиции доклад, которым проектировалось исключить из текста статей уголовного уложения, во-первых, те, которые налагают кару на родителей за совершение над новорожденными детьми обрядов и таинств не того исповедания, к какому они сами официально принадлежат и в каком должны, по закону, быть воспитываемы их дети, и, во-вторых, статьи, которые налагают наказание на духовных лиц инославных исповеданий за совершение ими таинств исповеди и брака над православными. Поистине нельзя не удивляться мешкотности и волоките в канцеляриях нашего Министерства юстиции. Докладчик-министр изъясняет Государственному Совету, что исключение из «Свода» указанных статей является желательным ввиду необходимости согласовать наше уголовное законодательство с известным указом 17 апреля 1905 г. о веротерпимости. Вполне удивительное заявление: да разве может быть законодательство как «свод», как «система», как «целое и обязательное», в котором одни статьи запрещают то, что разрешают другие, и наоборот?! Указ 17 апреля все русские поняли как закон, как норму жизни, — и об этом не было ни одного сомнения, и никто из чиновников Министерства юстиции не спорил, что это есть норма действующая, сущая и властная, начиная с 17 апреля. Только с удивлением мы получали письма-жалобы от старообрядцев на то, что, в то время как Государь даровал свободу вероисповедания всем своим подданным, местные власти, духовные и полицейские, по-прежнему вмешиваются в крещение детей и не дозволяют крестить их по старому обряду их староверческим священникам по той причине, что родители их, всегда на самом деле исповедывавшие старую веру, тем не менее занесены были в свое время, путем разных административных манипуляций, в списки православных. Мы приписывали это злоупотреблениям местных властей. Но на какое изумление получает право русское общество, узнав, что целый год прошел, от весны 1905 года до весны 1906 года, когда и указ о веротерпимости действовал, и статьи против веротерпимости действовали те же, и в то время как Государь требовал и говорил одно, становые и благочинные требовали и говорили другое, и все «на законном основании», и по той довольно милой причине, что своевременно не «сообразовали» указа 17 апреля с «действующими законами», или, наоборот, «действующие законы» не сообразовали с волей Государя; и не соберись в Министерстве юстиции сделать этого в феврале, могли бы не собраться и до августа, могли бы вообще никогда не собраться, ибо Россия-то вся жила в полной уверенности, что у нас уже есть веротерпимость, что никто теперь за веру не томится, не страдает, — уверены были в этом и печать, и все читающие образованные люди!!! И только жалующиеся безграмотные письма старообрядцев говорили, что этого нет, и не верилось им, воображалось, что это какая-то их безграмотность и темнота, что они не понимают сами, что пишут.
В проекте министра предполагается сохранить ныне установившийся порядок, по которому переход из православия в другое исповедание может быть совершен, но не иначе, как после испрошения на это дозволения местных властей, именно — губернатора. По поводу этой оговорки нельзя не обратить внимания на то, что вся наша администрация страдает одной несносною и едва ли не смертельною болезнью: следя мелочно и за мелочным, она не имеет досуга, времени, наконец, не может переутомленным умом сколько-нибудь внимательно подумать и даже просто спросить себя о принципиальном, о важном, о существенном и до зареза нужном. Все у нее «текущие дела», все какие-то частные «просьбы», которые надо рассмотреть и решить их «не зря», — а в это же время в губернии народ мрет от повальных болезней, больницы негодны или их мало, пашут землю, как при Гостомысле, дороги не проезжи весною и осенью и проч. Вся Россия, можно сказать, «упущена» именно оттого, что администрация смотрела в три глаза… за пустяками! Так вот и теперь губернаторы, наряду с первейшею необходимостью следить за материальными, громоздкими нуждами и интересами губернии, следить прежде всего за здоровьем, целостью и «благосостоянием» вверенного края, — должны путаться в это тонкое, духовное и сложное дело религиозной совести, едва ли что понимая в нем по крайней разнородности вероисповедного вопроса со всем остальным кругом их забот и управления! «Душу» -то какого-нибудь старообрядца, хлыста, штундиста и пр. они, может быть, и спасут, а мост в это время провалится под носом; и переломают себе руки и ноги «спасенные душеньки». Обыватели и даже петербургская администрация негодуют: «Отчего губернатор не доглядел!», «О чем земство думало?» А губернатор между тем сидел за разрешением заданной ему из Петербурга головоломной задачи: как различить, кому можно «разрешить» и кому нельзя «разрешить» перехода из православия. До «мостов» ли им, и губернатору и земству, — столько «текущих дел».
Печальная русская бессмыслица. Печальная на всем протяжении России, куда ни посмотришь.
Очевидно, если губернатору предложено «разрешать» переход из православия, то уже этим самым ему предложено и «не разрешать». Нельзя этого оспорить, иначе была бы «явочная система». Но чем ограничен губернатор в праве «не разрешать»? Никому не известно, русским гражданам не известно. Губернатор должен чем-нибудь «руководствоваться». Чем? Только и остается, что докладами исправников. Вот, значит, куда попадает вопрос о веротерпимости. Ясный для всех закон, поставленный на площади и освещенный электричеством, при осуществлении своем катится по улицам, закатывается в переулочки, попадает на дворик к становому приставу, который, выходя, покрякивает с улыбкой: «Тебя-то я и ждал, голубчик, — новый закон. Высочайшая милость! Но мои детки кушать хотят, жена наряды любит, а жалованье крохотное! Новый закон — для российских граждан: но тебя зовут Иваном, и ты воспользоваться им можешь с разрешения губернатора, а губернатор запросит у исправника, и тебе с исправником надо будет поговорить мирком да ладком, а исправник снесется с благочинным, а благочинный отнесется в духовную консисторию, секретарь которой тоже человек многодетный, как и я, и все они снесутся со мною, и вот как я напишу, что ты человек мирный, подати вносишь, ни в каких историях не был, то, может быть, и г. исправник, и от. благочинный, и секретарь духовной консистории, и, наконец, сам г. губернатор воззрят на твою просьбу снисходительно…»
И пока «пишет губерния», мост, тот самый мост, по которому ездит «вся губерния», фатально проваливается, и может, быть, в заключение всех скорбей, проваливается и этот Иван, так-таки и не перешедший из официального «православия», куда его кто-то когда-то записал, в «старообрядцы». «Одна душа спасена все-таки», — решают благочинный, секретарь консистории, становой, исправник и, наконец, министр юстиции, человек просвещенный и воспитанный, европеец с головы до ног.
И общество утешено: «Мы сами ни во что не верим, это правда, и нам некуда переходить: но отрадно, что вот эти бедные мужички, которых столько теснили, — теперь после 15 апреля исповедуют Бога свободно по совести каждого», и проч….
КОММЕНТАРИИ
правитьНВ. 1906. 9 марта. № 10770.