Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
ЗАКОННЫЙ СРОК
правитьСо времен седой древности знает мир этот величавый и страшный обычай. У порога храма, в пыли и прахе ложился лицом вниз, распростерши руки, кающийся преступник, или отважный дерзатель, и входящие в чистилище попирали его тело ногами. В католической церкви отчасти остался след этого всенародного покаянного подвига, в виде лежания «крижем» (крестом) на церковных плитах в дни Страстной недели.
В день открытия Учредит<ного> Собрания, когда уже заранее был предрешен его разгон, именно таким образом лежал на паркете Таврического дворца Ленин. Тогда в народе очень много и разноречиво толковали об этом горизонтальном жесте. Для меня же он сразу был ясен во всем его древнем, трогательном значении.
М. Горький как-то, в одной из своих статей, вскользь заметил, что он увидел в России совсем не того Ленина, которого знал раньше. Эти слова, помню, дали повод к вздорным кривотолкам.
Среди доверчивых читателей, которым «печатный каждый лист быть кажется святым», пошел темный слух, что из заграницы приехал к нам совсем не тот известный Ленин, что настоящий Ленин умер в Женеве, а его именем назвался будто бы «подкупленный немцами жид».
Но в том-то и дело, что лежал на полу самый подлинный Ленин, он же Ильин, он же Тулин, он же Ульянов, он же увеличенный в тысячу раз Шигалев из «Бесов», фанатик идей, идущий неуклонно и, по-своему честно, к ее крайним выводам, вплоть до абсурда. Ульянов, который по свидетельству М. Неведомского, еще в середине восьмидесятых годов, будучи студентом Казанского университета, страстно и упорно мечтал о захвате огромной власти для насильственного проведения в жизнь утопических планов.
Повергший сам себя на паперть государственного храма, вот что
— представляется мне — говорит он без слов в эти странные минуты: "Я знаю, что более ста лет русское общество всеми помыслами стремилось к созыву Учредительного Собрания, не смея назвать вслух эту запретную, священную, недосягаемую мечту. Я знаю, что завтра русской душе будет нанесен ужасный, почти смертельный удар. Но я также предвижу, что Учредительное Собрание явится лишь нерешительной полумерой, будет готовой опорой для будущей реакции, сведет на нет все возможности счастливого случая, повторяющегося раз в тысячелетия, обесценит народную кровь и героические усилия. И, вот, разбивая великие и святые, но узкие надежды настоящего — ради величайших и святейших планов широкого будущего, я бестрепетно беру на себя одного всю тяжесть ответственности.
Я лежу здесь, на полу, в позе унижения и скорби. Роковая необходимость заставляет меня причинить вам страшную боль. И пусть толкнет меня ногою каждый, в чьем сердце кипит справедливый, но близорукий и немудрый гнев.
От того момента прошло почти девять месяцев — законный срок для того, чтобы семя дало плоды. Но мы ничего не видим, кроме мрачной и кровавой фантасмагории, безвыходного тупика, неслыханного позорного унижения, обнищания, голода.
Прежние устроители русской жизни, Бог им прости, упивались
— о, да, конечно с самыми светлыми намерениями! — праздной и бесцельной болтовней. Стоя среди рождавшегося народа, они учили друг друга, ссорились, спорили, толковали, все разом и поодиночке, о гибельности огня и полезности воды и зловеще топтались на месте. Большевики, возглавляемые Лениным, наоборот проявили через советы пламенную энергию. Они не только выпустили миллион декретов, которых с избытком хватило бы для окончательного разрушения всей нашей планетной системы, и проводили их мгновенно в исполнение. Они лили бочками бензин и масло в полыхавший пожар. "Сожжено все старое, — кричали они в буйном упоении — и на развалинах его построим новый, прекрасный мир!.. Из чего построим? Из воздуха? Из нета? Из така? Из воздушных грез?
В России едва хватает строительного материала, чтобы построить временный шалашик от непогоды. Последние тревожные признания большевиков ясно подтверждают это оскудение, ясно доказывают, что ожидаемый роскошный плод оказался пустоцветом, выкидышем. Но много ли найдется на свете людей, которые умеют, даже и очень поздно сознав свою ошибку, открыто покаяться в ней? Нет, лучше громоздить ошибку на ошибку и с зажмуренными глазами с покаянием в сердце переть по ложному пути.
Я считаю Ленина безусловно честным и смелым человеком. У него бы хватило этого мужества. Но он в своей воображаемой миссии подобен тем открывателям северного полюса, которые писали коченеющей рукою в своих дневниках: «Весь экипаж умер от цинги, тифа и голода. Сегодня моя очередь, дошел до 83 гр. 23 м, 11 S с, верю, что следующий достигнет точки». Да, Полюс всегда был, и он уже открыт. А утопическая мечта, упираясь в видимое небо, летит в бесконечность, в философский парадокс.
Но может быть и другое. Может быть, что Ленин, никогда не знавший глубины реальной бытовой жизни и ныне вознесенный волною событий на страшную высоту, совершенно потерял всякие действительные представления о человеческих трудах, страданиях и силах? Ведь и Николай II на полях донесения о Мукденской катастрофе начертал: «Не весьма утешительно».
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСтатья впервые напечатана в газете «Утренняя молва». — 1918. — 19 июня. — № 4.
— Ленин, он же Ильин, он же Тулин, он же Ульянов — настоящая фамилия В. И. Ленина — Ульянов, все остальные — его псевдонимы, под которыми он выступал как публицист в печати.
— он же увеличенный в тысячу раз Шигалев из Бесов — персонаж романа Ф. М. Достоевского «Бесы», «планировщик будущего общего счастья», создатель «человеческого благополучия в человеческом муравейнике». Уже в фельетоне «Генерал Пфуль» (Свободная Россия. — 1917. — № 12) Куприн предупреждает о том, что Россия «захлебнется в шигалевщине» и сравнивает Ленина с Шигалевым, который страстно верил в то, что если отрубить только 50 тыс. голов, то в России наступит идиллическая эпоха. В эмигрантской публицистике («Пророчество первое», «Тихий ужас») писатель постоянно обращается к образной системе Достоевского, сравнивает, размышляет и находит аналогии революционной бесовщины, т. к. «шигалевщина» напоминает о себе в повседневной жизни очень часто. Куприн содрогается от грядущего злоупотребления «наблюдателей», облеченных властью: «Какое безбрежное поле открывается для взаимного шпионажа, для доносов, интриг… Идет шигалевщина! Исполняются грозные слова Достоевского…» («Тихий ужас», 1920).
— по свидетельству М. Неведомского — настоящая фамилия Миклашевский Михаил Петрович, публицист-марксист.
— о Мукденской катастрофе — сражение под Мукденом в Русско-японскую войну 1905 г. закончилось окружением и поражением российской армии.
Печатается по первой публикации.