Александр Васильевич Вережников
правитьЗайчик
правитьОтец с матерью, бабушка и старшие братья выкапывали из земли бураки, толстые, тяжеловесные, точно налитые свинцом, а Филипп с сестрами срезывали с них листья. Выкопанные бураки складывали в кучи. Много уже куч наложили.
Филипп все считал — сколько. Но ему не совсем это удавалось — не хватало на руках пальцев. Ему советовали снять чоботы и считать по пальцам на руках и на ногах, — так, мол, скорее сосчитаешь. Он видел в этом насмешку и выражал неудовольствие, но своего рвения к работе не ослаблял. Тут же рядом, налево и направо, работали другие крестьяне со своими семьями. Все были увлечены работой. Но вот кто-то крикнул:
— Заяц!
Филипп "вскочил, бросил нож, мгновенно насторожился и тоже увидел зайца. Заяц выскочил из-за дальней кучи с бураками и метнулся в сторону Филиппа, потом шарахнулся обратно, но там тоже был народ.
Многие уже увидели зайца, бросились ловить. Заяц мог бы улизнуть и скрыться в густой зелени, стоящей на корню свеклы, но так перепугался, что стал кружиться на одном месте. А народ был всюду: заяц очутился в середине.
Зайца ловили и взрослые и малыши. Он увертывался, делая стремительные прыжки то влево, то вправо. Филипп, в числе других хлопцев, гонялся за перепуганным зверьком, проворно работая руками и ногами. Один раз настиг зайца, протянул уже руки к нему, но тот сделал отчаянный прыжок, и Филипп полетел кувырком, но моментально встал на ноги и снова пустился вдогонку. Заяц уже улепетывал, но путь ему преградила целая толпа хлопцев с протянутыми руками, и он опять стал кружиться, как белка в колесе.
А Филипп вился около него, как волчок, и неожиданно для всех накрыл зайца.
И малые и старые побросали работу, окружили Филиппа с зайцем.
И раньше зайцы попадались в руки работавшим на бураках. Но все же это было событие.
А на этот раз все были удивлены, что дался-то заяц в руки такому малому хлопцу, как Филипп.
Некоторые говорили, что заяц с перепугу попал впросак. Филиппп же уверял всех, что зайчик «подывиться захотел, яки таки люды капают буряки. Як воны роблють?»
Но что делать с зайцем?
Филиппу советовали продать зайца какому-нибудь пану или панычу, который обучит его играть на скрипке и плясать гопака, или пошлет в музей, а оттуда Филиппу пришлют похвальный лист с золотыми буквами и пряник, облитый сахаром.
Но Филипп знал, что это шутки, и не всю брехню слушал. А держать дома зайца, все равно, нельзя было: там и кот, и собака, да и посадить зайца некуда. Филипп подсчитывал, рассчитывал и взвешивал — выходило продать.
Но жаль было расставаться с зайчиком.
Уж больно забавный: мылом не мылся, а такой чистенький. Ушами шевелит. Еще не вырос до настоящего зайца: «малый». И весь такой тепленький.
И Филипп почувствовал к нему родственную теплоту. Вспомнил, что кот может сцапать, собака стащить. Страшно стало за зайчика. Надо продать. Но продать таким панам, чтобы не съели. А кто из них не съест?
Говорят, что паны едят зайцев.
— А бодай их!
"Продать добре було б, — гроши дадут. А сколько дадут грошей — и сам не знал.
На следующий день Филипп пришел ко мне с зайцем за пазухой рано утром, до работы, но я уже встал с постели.
Поздоровавшись со мной, он произнес деловито, вывернув из-за пазухи зайчика:
— А може, купите?
Я взял зайчика в руки, поднес к лицу. Филиппу это понравилось; спросил, дружелюбно улыбаясь:
— А гарна дытына?
— Очень милый зайчик, — подтвердил я и положил его на диван.
Зверек и не шелохнулся тельцем, а только беспокойно хлопал ушами.
— Трусыться, — участливо произнес Филипп.
— Да, боится, — согласился я с ним и спросил, сколько он хочет за зайчика.
— А сколько дастэ?
— Сорок копеек, — ответил я.
Филипп почесал затылок и, спрятав от меня глаза в пол, произнес глухо:
— Два злотых.
Я вынул из кармана сорок копеек: два пятиалтынных и гривенник, и, передавая ему деньги, сказал:
— Вот тебе два злотых, по-нашему тридцать копеек, и еще гривенник; все это вместе и есть сорок копеек, что я тебе и предлагал.
Филипп конфузливо почесал затылок и положил деньги в длинный, чуть не до самых пяток, карман, потом подошел к дивану и стал любовно гладить зайчика. Тот зажмурился, еще беспокойнее захлопал ушами и потянулся в сторонку, но особенных волнений не проявлял.
Я взял зайчика на руки и стал ласкать.
Филипп мялся, хотел сказать что-то важное, вздохнул и произнес озабоченно:
— Щоб вин бигав да грався…
Язык у него не повернулся предупредить меня, чтобы я не изжарил зайчика.
Я его успокоил.
— Зайчик будет жить у нас, как у Христа за пазухой. Только бы не убежал в лес.
— Добре! — произнес Филипп с полным доверием.
На этом мы с ним расстались. Он торопился на работу.
Вечером после работы Филипп явился ко мне с ношей. Принес целую охапку свекольных листьев и кочан капусты для зайчика.
Я не посадил его в клетку. Пустил гулять по всем комнатам. Собак и кошек у меня не было. Но зайчик не проявлял желания резвиться в спертом воздухе комнат и в плену. Как только я дал ему свободу, он сейчас же спрятался под кровать и там засел.
Часа через два под кроватью я его не нашел. Залез куда-то поглубже. Раза четыре в течение дня я открывал его в самых непролазных местах комнат. Зароется, затаится где-нибудь в старых бумагах и газетах, и его не видно, не слышно. Когда Филипп в этот же день пришел с ужином для зайчика, мы едва его откопали в нижнем ящике комода, в белье. Когда и как он успел туда проникнуть, — я и сам не мог додуматься.
И на второй и на третий день он уходил, прятался от меня. Но все же мало-помалу он как будто бы освоился со своим новым положением. Сперва ничего не ел. Я пытался кормить его и молоком, и сахаром, и сладкой водичкой, и вареной морковью, и капустой, и травкой, и всякой зеленью, — от всего зайчик отворачивался.
На второй день чуть-чуть погрыз самой обыкновенной травки. Капусту и свекольные листья он только обнюхивал. Должно быть, они ему напоминали его прежнее свободное житье. Но возможно, что без меня находил что-нибудь покушать.
После некоторого знакомства со мной, на руках у меня он уже стал сидеть спокойно, но как только я отпускал его, он соскакивал на пол. А потом и перестал дичиться.
А на третий, на четвертый день, к великой моей радости, стал быстро-быстро мельчить на своих крохотных зубках капустные и свекольные листья и в моем присутствии.
Стал появляться и на кухне. Прислуга Оксана брала его на руки, и он не пытался улизнуть, но при всяком удобном случае готов был спрятаться.
Однажды, на пятый или на шестой день своего житья-бытья у нас, зайчик прятался раза два; я его отыскивал, а с полдня до вечера меня не было дома. Я оставил его в своей просторной комнате, закрыв все ходы и выходы. Вернулся домой поздно, зажег огонь, поставил лампу на стол, а сам сел на диван и углубился в чтение.
Вдруг на полу что-то легонько зашуршало.
Я поднял глаза и увидел зайчика. Он выбежал из своего прикрытия на середину комнаты и стал прыгать и резвиться точно так же, как у себя в степях, на бураковом поле, среди близких своих, при лунном свете.
Я не двигался, но перелистывал книгу, а зайчик продолжал резвиться в самой яркой полосе лампового света.
Потом я убедился, что на него как-то особенно ободряюще действовал вечерний свет лампы.
На следующий день вечером повторилось то же самое. И я уже не принимал никаких предупредительных мер, чтобы его не спугнуть: ходил по комнате свободно, брал зайчика на руки, кормил зеленью. Он охотно ел.
Выпускал из рук, и он опять резвился.
Но днем прятался, выходил из прикрытий редко и не был так доверчив, как вечером, при свете лампы.
Филипп приходил каждый день утром или вечером, а иногда и утром и вечером, и постоянно приносил для зайчика что-нибудь съестное.
Продать-то он зайчика продал, а сердце-то его по нем болело.
Постоянно заботился, чтобы он не выбежал на улицу, чтобы его не съели собаки.
Говорил мне и прислуге Оксане:
— Зачиняйте двери.
Всех посторонних зайчик сторонился. С Филиппом, так же, как и со мной, держался просто, как с хорошими знакомыми.
Однажды я потерял его на целый день, но был уверен, что он в комнатах, а где — не мог найти. И вечером, когда я зажег лампу, зайчик не выбежал на воображаемый свет луны.
Позднее пришел Филипп.
— Где зайчик?
Я ему сказал, что сегодня я его что-то не вижу.
— Утёк! — встревожился хлопец.
— Нет, не думаю. Где-нибудь в комнатах, — ответил я.
— Ел он сегодня немного?
— Теперь ест, сколько ему надо, не стесняется, — доложил я.
С появлением у меня зайчика вся моя квартира расцвела в зелени. Главным образом заботился об этом Филипп.
В столовой, в спальне и в кухне, там и здесь, на полу, во всех углах и простенках лежали свекольные листья, молодая капуста, морковь, репка и всякая травка.
— Сыт будет. А тилько немае его. Може, утёк? — тосковал Филипп. — Я ж вам казав: зачиняйте двери.
Он сомневался, что зайчик цел.
Мне на этот раз некогда было разыскивать своего питомца, и я сказал Филиппу:
— Не сегодня, завтра выскочит откуда-нибудь. Я хорошо знаю, что он дома.
Филипп как-то разобиделся.
— Як вин утиче, грошей не отдам, — сказал он, поворачиваясь к дверям.
— И спрашивать не буду, — ответил я ему и объяснил, что не имею никакого права требовать обратно деньги за проданного им мне зайца, так же, как если бы я купил лошадь
у его отца и заплатил ему деньги, а лошадь у меня увели бы со двора конокрады.
Филипп поверил мне, но ушел озабоченный.
Зайчик отыскался в этот же вечер по уходе Филиппа. Опять прыгал, резвился при свете лампы, но дня через два случилось то, чего боялся Филипп.
Я был занят в своей комнате. Зайчик сидел в столовой, в углу, под кучей свекольных и капустных листьев.
Было уже поздно, смеркалось. Прислуга Оксана стала носить в комнату сушившееся на улице белье и раскрыла все двери.
Зайчик, почуяв свежий вечерний воздух, пахнувший с улицы, бросился к дверям.
Оксана увидела и пустилась его догонять с криком:
— Зайчик, зайчик утиче!
И я выбежал из своей комнаты. Шустрый зверек уже был на улице. Оксана впереди, а я позади, бежали за зайчиком, а он мчался прямо к огороду, и когда мы достигли плетня
и перегнулись через него, он уже затерялся в зелени. Да и темно было. Все же мы бросились к огороду и стали впотьмах соваться из стороны в сторону, а зайчика и след простыл. Близко был лес. Огород тянулся до самого леса: туда зайчик и помчался.
На наш переполох выбежали соседские хлопцы и тоже нам не помогли. Повздыхали все вместе и разошлись по домам.
Пришел Филипп. Я ему сообщил:
— Убежал.
Филипп уставился на меня подозрительно и произнес тоскливо, скрывая какое-то сомнение:
— Утик…