Н. КОСТОМАРОВ
правитьЗадачи украинофильства
(Луна. Украинский альманах на 1881 год. Киев, 1881).
править
Едва ли на свете есть язык несчастнее малороссийского. Века проходили один за другим; все признавали, что на свете существует малороссийский народ и говорит своей речью; цари обращались к этому народу с своими грамотами, и царское слово именовало его «малороссийским народом», а для сношения с малороссиянами и уразумению их речи в Москве при посольском приказе были особые переводчики. Никому в голову не приходило сомневаться в том, что такой народ с своим языком существует. Но в недавнее время книжные мудрецы выдумали, будто малороссийского народа нет вовсе и никогда не было, а в крае, называемом Малороссией, живет все такой же народ, как и в Москве, и в Твери, и в Нижнем — везде в русском государстве один только народ русский. Отыскивать в России какие-то две русские народности — нелепо, позорно и преступно; в народной речи жителей малороссийского края если и есть какие-нибудь отличия, то они не важнее тех, какие можно встретить не только между губерниями, но даже между уездами и волостями в Великой России. Это никак не язык, даже не наречие; это просто — говор, в незначительной степени оттеняющийся от общерусского языка. Только некоторые злонамеренные люди, ненавистники единства России, враги отечества выдумывают, будто это какое-то особое, отличное наречие и пытаются создать из него отдельный язык и особую литературу. Народ в малороссийском крае, будучи чисто русским, не сочувствует таким затеям, не хочет учиться вымышленному языку, который хотят навязать ему коварные недруги России; напротив, народ сам хочет забыть те отличия, которые наложила на него прошедшая история, как плод долговременного соединения с Польшей. Лучшим доказательством тому ставят тот признак, что народ бросает свои песни и с жадностью перенимает песни великорусские, народ желает учиться на общерусском языке, а не на старом испорченном жаргоне, который хотят поднять до степени языка злонамеренные украинофилы. Это повторялось много раз и печатно и словесно. До какой степени утверждались такие понятия, можно видеть из того, что лет около восьми тому назад представленное в географическое общество сочинение, отданное на просмотр господину, считающемуся ученым филологом, не было напечатано, несмотря на признанное за этим сочинением внутреннее достоинство. Это сделалось на том только основании, что автор отозвался о малороссийской речи, как об одном из наречий славянского корня, а не как о случайной временной отмене русского языка, как решил мудрый филолог, который, как нам достоверно известно, сам между близкими людьми сознавался, что поступил так потому только, что так следовало сообразно текущему времени, и главное потому, что так смотрят, на этот вопрос сверху.
Такой взгляд на малорусскую речь довел, наконец, до того, что власти, руководясь отзывами лиц, считавшихся компетентными, наложили запрещение не только на малорусскую письменность, но даже на ноты малороссийских песен и сочли недозволенным и вредным устройство концертов с пением малорусских песен и спектаклей с малорусскими пьесами. Мы далеки от того, чтобы легкомысленно обвинять эти власти; знаем, что высшие власти при самых благих намерениях не могут исследовать всех мелких подробностей дела и неизбежно должны руководствоваться сообщениями подчиненных им низших органов. Нам более всего хотелось бы разъяснить себе источник, откуда исходит такое гонение на малорусскую речь.
Всякому общественному явлению непременно можно отыскать историческую причину в прошлой жизни общества и народа. Какое отличительное явление замечаем мы в течении малорусской истории? То, что интеллигентное общество, всегда составлявшее меньшинство, несколько раз отрывалось от народа и даже становилось ему враждебным. Интеллигенция всегда почти ограничивалась одним привилегированным классом: это, впрочем, явление не местное, не исключительное, а некогда бывшее общим всей европейской истории. В Малороссии такой привилегированный класс был всегда известен под названием земян, потом, при теснейшей политической связи с Польшей, переименовался в название шляхты или шляхетства. Польша стояла ближе к западу, откуда приходила образованность, а потому шляхетство малороссийское, заимствуя эту образованность чрез Польшу, стало усваивать и польский язык, а благодаря ничем не удержимой пропаганде иезуитов — и польскую, т. е. римско-католическую, религию. Это открыло между ним и остальным народом страшную пропасть, в которую упал привилегированный класс малороссийского народа, потому что стал врагом этого народа и за то потерпел от него кару. Народ истреблял его, изгонял, хотел стереть его с лица своей земли и до известной степени успел в этом. В немалой части южно-русского края не стало шляхетства; место его заступило вольное казачество, пополнявшееся из народной толпы и в начале показывавшее в себе более зачатков единения, чем розни с остальным народом. Но среди этого самого казачества выдвинулись казацкие старшины и войсковые товарищи: они положили зачаток новому привилегированному классу в стране своей. Занимая высшие служебные должности в казацком звании, они приобретали земельную собственность, утверждали ее за собой и за своими потомками жалованными грамотами, и таким образом стали богатыми и влиятельными владельцами. Русское правительство преобразило их в дворянство и сравнило по значению с дворянством остальных частей русского государства. Оно сделало их рабовладельцами, отдавши им в крепостную зависимость обезземеленное уже прежде поспольство (мужиков), которое поселилось на землях, упроченных в собственность за новосозданным дворянством. Вот это-то малороссийское дворянство составляло привилегированный и вместе интеллигентный класс в Малороссии. Соединившись в одно государственное сословие с великорусским дворянством, оно усвоило общие последнему признаки и приемы. Оно стало оставлять язык, на котором говорили его предки, и заимствовало язык великорусский, который, будучи языком государственным, с почина славного Ломоносова, сделался в России общим языком литературы и интеллигенции. Следуя за великорусским дворянством, малороссийское дворянство почувствовало недостаточность домашних средств к образованию и стало подчиняться увлечению западной иноземщиной, за которое в наше время так укоряют все русское дворянство и всю русскую интеллигенцию сторонники отечественной самобытности. Словом, малороссийское дворянство поступило так же, как некогда поступали его предшественники земяне и шляхтичи, променявшие свою южнорусскую национальность на польскую, с той только разницей, что те, усваивая польский язык, отрекались не только от своей народности, но и от своей прежней религии. Новое дворянство в этом отношении не было в таких условиях и не могло так же поступать, как прежнее, во-первых, потому, что у него религия с великорусским дворянством была одна, а во-вторых, потому, что переход в иную религию из православной преследовался законом. (Мы думаем, что такие случаи были бы не редки, если бы это дозволялось). Такой поворот открыл между привилегированным классом и остальным народом снова пропасть и только сохранявшееся единство церковное воспрепятствовало этой пропасти расшириться до такой степени, до какой она когда-то расширилась между ополяченным шляхетством и казаками. От этого же единства церковного произошло то, что к интеллигентному дворянству стало примыкать и духовенство, чего не было с прежним шляхетством. Теперь учившийся попович в интеллигентном отношении старался походить на дворянина и так же отшатывался от народа, хотя медленнее и менее резко.
Как бы то ни было, но в сущности малороссийский дворянин (и притом чем более был образован, тем резче) переставал уже принадлежать малороссийскому народу. Народность малороссийская сосредоточилась исключительно в одном так называемом простонародии. Станем ли обвинять малороссийское дворянство за такое отступничество? Нимало; еще меньше, чем его ополячившихся и окатоличившихся предшественников. Можно ли было каждому, взятому в частности, удержаться против силы высшей культуры и образованности? Неужели станем ругаться над малороссийским дворянином, вспоминая, как он краснел, когда по забывчивости, произносил малорусское слово, непонятное и смешное для ушей его товарища по сословию, великорусского дворянина? Неужели поставим ему в вину (как делают некоторые московские патриоты), вспоминая, как он гордился успехами своих сыновей и дочерей, умевших правильно сложить несколько «фраз на французском и немецком диалектах»? Нимало, тем более, что даровитейшие из его детей, учась этим диалектам настолько, чтобы читать на них книги, могли из этих книг познакомиться с более гуманными идеалами, стоявшими чрезмерно выше идеалов их предков, войсковых товарищей. Всего возмутительнее кажется нам, что рядом с такими жизненными явлениями малороссийские дворяне воспитали в себе то пренебрежение к малорусскому народу, которое высказывалось в таких выражениях: хохол мужик, хохол дурак! Какой грубый, дурацкий у него язык! Иные даже стыдились своих фамильных прозвищ, обличавших их происхождение от одного корня с этим хохлом мужиком и прибавляли к окончанию енко слог в, чтобы казаться великорусами. Не станем винить их и за это, потому что то было дело истории. Можно ли винить дворянина старого времени за то, что он считал себя по происхождению имеющим исключительное право на звание свободного человека, а на остальной народ смотрел, как на скот полусмысленный? Так учили его с детства, такой взгляд поддерживало в нем и правительство своими законоположениями. Не все способны стать выше предрассудков своего времени; это — призвание только немногих избранных натур; остальные, составляющие массу — всегда только дети своего века и судить их можно только сообразно тем идеалам, которые были усвоены в то время, когда суждено было им жить и действовать.
Но дух времени изменился. Интеллигентный человек везде, наконец, додумался, что простолюдин мужик — такой же человек, как и дворянин. Путем науки интеллигентный человек узнал, что в этом запачканном черной работой мужике — основные силы общества, что это — корень, без которого не могут существовать дерево с его листвой и цветами. Интеллигентный человек понял, что знание французского и немецкого диалектов не дает права относиться с презрением к тем, которые не учились этим диалектам и вообще находятся на более низкой степени умственной образованности, образованности, говорим, но не развития, потому что в некоторых отношениях грубый мужик в сущности показывается развитее, чем утонченно образованный человек. Истину последнего подтвердят нам народные поэтические произведения, где можно встретить такие высоконравственные идеи, которые поневоле заставят нас преклоняться перед природной духовной силой человека, еще не тронутого учением. Знание того, что' произвело это необтесанное, это неуклюжее мужичество, все более и более становится одной из необходимостей научного образования. Этнография стала одной из важнейших наук нашего времени. Естественно, что при таком направлении для истинной образованности делается донельзя противной та старая точка зрения, когда признаком высшего образования считалось пренебрежение к тому, что составляет духовное, хотя бы и скудное достояние простонародия. Такое направление коснулось и Малороссии. И здесь, как и везде в образованном мире, стали заниматься изучением простого народа, а вместе его языка и словесности. Тут воочию показалось, что народность малороссийская была окончательно сведена на низший уровень простонародия. С расширением прав учиться всем без разбора происхождения стали получать образование не одни дворянские и поповские дети, но также и происходившие из простонародия. Они не могли позабыть и не любить того, что всосали с материнским молоком. Кроме их, многие из принадлежавших по рождению к привилегированным классам полюбили всем сердцем простонародие с его духовными признаками. Рядом с этнографическим изучением народа, его языка и произведений, естественно явилось стремление развивать народное слово далее, вести его по тому пути, по которому шли языки всех других народов. Отсюда явились зачатки малороссийской литературы. Как бы ни увертывались ее недоброжелатели, как бы ни старались чем-нибудь благовидным оправдать свое недоброжелательство, источник его виден ясно. Это в сущности все тот же старый, отживший, уничтоженный наукой взгляд прежнего малороссийского дворянина на мужика, взгляд, который побуждал первого считать признаком своей образованности презрение ко всему мужицкому и даже хвастаться тем, что он, как образованный человек, не понимает того, что говорит мужик на своем дурацком наречии. До какой степени безосновательны и несостоятельны подозрения, поднимавшиеся на украинофильство в политическом смысле, об этом уже толковано было много и нами и другими, и потому мы считаем излишним возвращаться к этой стороне вопроса. Едва ли сами те, которые это проповедают, едва ли они веруют в то, чем других пугают. Путь, по которому дошли люди до идеи развития украинского языка и литературы, слишком очевиден, а какие-нибудь отдельные примеры, на которые станут нам указывать, могут относиться исключительно к тем или другим личностям, но никак не к целому направлению. Малороссийское наречие имеет право на существование уже по тому одному, что оно существует, а право выражать на нем мысли основано на той простой аксиоме, что способность слова дана Богом человеку для того, чтоб выражать свои мысли. К большому сожалению, в последнее время мы замечаем такое явление: чуть только появится в свет малороссийская книжка — в газете считают обязанностью говорить не о том, хороша ли она или дурна, а начинают толковать, что писать по-малорусски отнюдь не следует. Недоброжелательство ко всему малорусскому доходит до того, что, кажется, скоро станут признавать неприличным в порядочном обществе заводить речь о малороссийском народе и его языке. Пора бы, хотя людям здравомыслящим, оставить такой фальшивый путь и начать обращаться с произведениями малорусского слова так же, как и с произведениями на каждом другом языке.
Перед нами новая малорусская книжечка, изданная в Киеве: «Луна, украинский альманах на 1881 год, частина перша». Этого литературного явления мы дожидались уже немалое время. Объявляли в газетах, что под этим названием (луна — по-малороссийски значит отголосок) предполагался журнал на малорусском наречии, а теперь нам дают только альманах, впрочем, с означением, что это только его первая часть, и мы таким образом вправе ожидать второй книжки того же сборника. Любя малорусское слово и сочувствуя его развитию, мы не можем, однако, не выразить нашего несогласия со взглядом, господствующим, как видно, у некоторых современных малорусских писателей. Они думают, что при недостаточности способов для выражения высших понятий и предметов культурного мира, надлежит для успеха родной словесности вымышлять слова и обороты, и тем обогащать язык и литературу. У пишущего на простонародном наречии такой взгляд обличает гордыню, часто суетную и неуместную. Создавать новые слова и обороты вовсе не безделица, если только их создавать с надеждой, что народ введет их в употребление. Такое создание всегда почти было достоянием великих дарований, как это можно проследить на ходе русской литературы. Много новых слов и оборотов вошли во всеобщее употребление, но они почти всегда появлялись вначале на страницах наших лучших писателей, которых произведения и по своему содержанию оставляли по себе бессмертную память. Так, много слов и оборотов созданы Ломоносовым, Карамзиным, Жуковским, Пушкиным, Гоголем… Но что сталось с таким на живую нитку измышленными словами, как «мокроступы, шарокоталище, краткоодежие, четвероплясие» и т. п.? Ничего, кроме позорного бессмертия, как образчики неудачных попыток бездарностей! С сожалением должны мы признаться, что современное малорусское писательство стало страдать именно этой болезнью и это тем прискорбнее, что в прежние годы малорусская литература была чиста от такой укоризны. По крайней мере у Квитки, Гребенки, Гулака-Артемовского, Шевченка, Стороженка, Марка Вовчка едва ли найдется что-нибудь такое, о чем можно было бы с первого раза сказать, что малорус так не выразится. Теперь же не угодно ли полюбоваться вот хоть на это произведение современного поэта, которого, однако, судя по некоторым прежним его трудам, мы никак не посмеем отнести к разряду бездарностей:
Сыділы мы, каганчык мыготів,
Дві тіні, тремтячы, сягалы аж до мура,
А у вікно дывылась ніч понура
І вітер щос сумне, гробкове (?) выв.
Як помники (!) холодні та німі
Сыділы мы без слова і без думы…
Іще чорніш тіеі ночи-стумы (?!)
Прыйдешнье (!) нам вбачалося в пітьмі, (!)
Без просвітку, без жадноі меты,
Як мертвый шлях в безлюдяній (!) пустыні;
В мынулому руіна на руіні,
I сылою (?) поставлені хресты.
Чого-ж ще ждать? боління тількы мыть… (!?)
Але мы все сыділы біля мура,
Дывылась ніч через вікно понура
I не вгавав (!) сердытый вітер выть (стр. 62).
Охота к выковыванию новых слов, геройская отвага к совершению таких подвигов доходит до того, что стали выделывать из наречий существительные: есть, например, наречие: байдуже, т. е. все ни по чем. Из этого наречия выковали существительное «байдужесть». Что бы сказал русский читатель, если бы увидел в русской книге существительное всенипочемность? В других прозаических сочинениях, где видно притязание на описательность, мы встречаем совершенно великорусский книжный синтаксис, как будто автор сложил свое сочинение по-русски, только вместо русских слов вставляя туда слова малороссийские, с прибавкой слов собственного изделия, как например, «напечаток» вместо отпечаток (как будто напечаток для малоруса понятнее, чем отпечаток), «задуманисть, поетычна мрія про исторічну мынувшість, узькі глыбокі щілыны манылы до себе очіи своею чарівнычею свіжыною» (мы слышали слово свіжына только в смысле свинины).
В «Луне» напечатан хороший рассказ из народной жизни под названием Прыятелі, написанный И. С. Левицким. Два крестьянина, носящие одно имя Кузьма, один Кузьма Коваль, — другой Кузьма Гуляй, вместе росли, разом женились, но пошли по разным путям: Коваль был человек трудолюбивый и расторопный, Гуляй — ленивый и безалаберный. Последнего жид соблазняет легким способом приобретать деньги; сначала он уговаривает его, вместе с сыном, принимать под сохранение краденые вещи, потом, мало-помалу овладевши совестью отца и сына, подбивает их самих на воровство. Сын при участии отца обокрал церковь. Скоро, однако, преступление открылось, и отец был обличен своим давним приятелем Ковалем, узнавшим покинутые похитителем в притворе церкви щипцы, утащенные у него Кузьмой Гуляем из кузницы. Рассказ живой, написанный с знанием приемов народной жизни, хотя не полон и кажется более наброском, чем оконченным сочинением. Г. Левицкий — бесспорно талантливейший из современных малорусских писателей. Его первые произведения явились в отдельной книжке, изданной во Львове под псевдонимом Ивана Нечуя. Там помещено было три малорусских рассказа: «Дві Московкі», «Панас Крут» и «Причепа». Первый верно и трогательно изображает судьбу солдаток, проживающих в малорусском селе; второй — превосходная картинка с натуры, изображающая быт малорусских рыболовов; в последнем выводятся точки соприкосновения людей польского происхождения с малорусами в западной Украине. Вслед за первыми опытами г. Левицкий издал большую повесть «Хмары». Затем появились его два небольших рассказа из народного быта: «Не можна бабі Парасці вдержатысь на селі» и «Благословіть бабі Парасці вмерты». Рассказы эти — лучшее произведение талантливого автора, и, по неподражаемому юмору верности красок, могут стать в уровень с Гоголевским рассказом о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем. Г. Левицкий написал еще повесть, напечатанную во Львове: «Кайдашева семья» и комедию «На Кожемяках», которая отличается большими комическими достоинствами; желательно, чтоб она была поставлена на сцене. В галицком периодическом издании «Правда» мы познакомились с повестью того же автора «Мыкола Джеря», где изображены похождения малорусского крестьянина киевской губернии, который, вследствие несправедливости и утеснений, перенесенных на родине, начал вести бродячую жизнь, сначала работая на сахарных заводах, потом проживая в Бессарабии, и наконец, уже под старость воротился на родину, где застал новые порядки после освобождения крестьян от крепостной зависимости. Тот же автор составил еще несколько коротких популярных очерков из истории Малороссии и поместил в галицкой «Правде» большое сочинение «Світогляд», где представил мировоззрение малорусского народа. Мы, к сожалению, не читали этого сочинения, не имевши возможности получить галицкой «Правды». Последнее из отдельных известных нам сочинений г. Левицкого — «Бурлачка», где изображена жизнь малороссийской девушки, которую жиды увлекли на работы сначала в панское имение, а потом на сахарный завод. По нашему мнению, г. Левицкий, как писатель, посвятивший свою деятельность изображению простонародного быта, занимает одно из первых мест в ряду писателей этого рода у нас в России, и очень жаль, что имя его, кроме Малороссии, недостаточно известно публике других частей нашего отечества. Мы высоко ценим произведения таких писателей как гг. Д. Григорович, П. Мельников, А. Потехин, Г. Успенский и других, посвятивших себя специально изучению и художественному изображению быта, нравов и приемов жизни великорусского простолюдина со всеми оттенками его местной речи. Но никто из этих талантливых писателей не выводил малоруса в своих произведениях. Никто, надеемся, не станет возражать, что это большой пробел в нашей народной литературе. Только такие писатели, как г. Левицкий, и могут дополнить этот пробел и притом произведениями на местном наречии: малорус, изображенный говорящим по-русски, не будет представлять правды, так как речь его имеет много местных особенностей, касающихся его жизни, которые непонятны для русского читателя, незнакомого с местным наречием, его силой, лаконизмом и юмором. Как ни велик был талант Гоголя, но и в его изображениях малорусов знатоки открывают немало черт, обличающих недостаток правды. Малороссия, как колыбель всей русской нации, особенно достойна ее внимания: Малороссия должна быть верно изображаема со всеми признаками своей местной народности и следовательно с своей местной народной речью.
По поводу других помещенных в «Луне» статей считаем излишним распространяться. Мы уже указали на те черты, которые считали бы нежелательными. Во всяком случае за всеми участниками этого альманаха надобно признать то важное достоинство, что они выказывают любовь к родному слову, которое подвергается незаслуженному пренебрежению.
Но теперь следует решить вопрос: если может и имеет право существовать малорусская литература, то какие ее задачи и какие пути должна она избрать? В настоящее время в малорусском крае язык стал только достоянием простонародья, хотя не малочисленного, но все-таки стоящего на довольно низкой степени развития. Мы уже выше заметили, что интеллигентные классы давно отрезались от своей народности: одни примкнули к русской образованности и стали одинаковыми с великорусами; для других родным языком стал польский, некоторые онемечились, а иные даже омадьярились. Взывать к ним и возбуждать их возвратиться снова к народности своих предков было бы по меньшей степени неуместно. Это походило бы на возбуждение к такому же донкихотству, к какому возбуждают великорусских дворян московские славянофилы, указывая им идеалы прошедшей жизни Московского государства XVI и XVII века. Нет, мы оставим их быть тем, чем они стали, и притом не по своей вине. Кроме того, тех, которые некогда пренебрегли своей народностью, давно уже нет на свете, остались их потомки, воспитанные с новыми культурными понятиями. Мы ограничимся только желанием, чтоб они не показывали вражды к малорусской литературной деятель-/564/ности. Наша малорусская литература есть исключительно мужицкая, так как и народа малорусского, кроме мужиков, почти, можно сказать, не осталось. А потому эта литература должна касаться только мужицкого круга. Есть два пути, на которых она может выказать свою деятельность. Первый путь — знакомить интеллигентное общество, как посредством произведений чисто научных, так и художественно-литературных, с народной жизнью во всех ее проявлениях. Второй путь — поднимать умственный горизонт самого народа, сообщая ему в доступной для него форме общечеловеческие знания. Мы бы считали важнейшим делом в настоящее время издание хорошего малорусского словаря и грамматики, чтобы дать языку прочную установку, и составление в популярном изложении сведений, касающихся веры, сельского хозяйства и законов, под которыми народ живет. Обстоятельства впереди укажут, что должно будет писать далее. Не нужно задаваться такими соображениями, при которых явилась бы необходимость, как теперь думают некоторые, насильственно делать из малорусского языка нечто похожее на языки, давно уже имеющие сформировавшуюся литературу и науку. Чем по языку ближе малорусские писатели будут к простому народу, чем менее станут от него отдаляться, тем успех их в будущем будет вернее. Возьмем в пример незабвенного Г. Ф. Квитку. Во всех его произведениях не отыщете ни одного выкованного слова или оборота, ни одной чуждой народу мысли. Он, как Многие обвиняют его, был чересчур местен; он пишет и думает так, как думал бы и выразился умный мужик-слобожанин Харьковской губернии. Однако, несмотря на это, его произведения с равным удовольствием читаются и в Заднепровской Украине, и в Галичине. Для всех он равно понятен и близок сердцу каждого малоруса. А это потому, что в нем — живая правда, что он изображает народ таким, каков он на самом деле, а не таким, каким хотелось бы создать его какому-нибудь идеалисту. В числе его сочинений есть одно, оставшееся как-то в тени и не всем, быть может, известное. Это — «Листы до любезных моих земляків». Это — нравоучительная проповедь, обращающая внимание на то, как простолюдин должен себя вести и чего должен избегать. Между прочим, научая народ избегать пьянства, он с неподражаемым юмором и верностью превосходно изобразил отвратительно комическое состояние пьяницы. На эти «Листы» мы бы советовали современным писателям обратить внимание не для того, чтобы подражать Основьяненку — подражание всегда бывает хуже оригинала, а для того, чтобы заметить, так сказать, узенькую тропинку, которую можно превратить в широкую дорогу.
В «Луне» помещено несколько переводов. Мы замечаем, что в последнее время у малорусских писателей явилась особенная охота к переводам. Мы думаем, что переводы на малорусский язык могут быть уместны только тогда, когда переводимое может быть близко и понятно народному сердцу и умственному развитию. Это мы видим уже на опыте. Мы имеем превосходный перевод сербских народных песен по-малорусски, между тем тот же переводчик совсем не так удачно исполнил свою задачу, когда принялся передавать на малорусскую речь произведения европейских знаменитостей, как Шекспира, Байрона, Андерсена, Мицкевича и других. Мы вполне разделяем желание видеть малорусский язык развитым до такой степени, чтобы на нем без натяжки можно было бы передавать все, что составляет достояние культурного языка, но на это нужно время и значительное поднятие умственного горизонта в народе. Поэтому известная латинская поговорка festina lente или русская: тише едешь, дальше будешь — должна служить девизом для малорусских писателей.
Нам, быть может, возразят: есть и малорусская пословица: покі сонце зійде, роса очи выість! Пока разовьется народ до такой степени, чтобы на его наречии можно было передавать все, составляющее достояние культурного человечества, он потеряет свой язык и усвоит государственный, общерусский. На такое возражение, если бы оно последовало, мы заранее даем ответ. Если малорусскому наречию суждено испариться и исчезнуть, то пусть так и будет, — лишь бы это произошло по истинному влечению народа без всякого внешнего давления и принудительных способов. Но мы не видим, чтоб это произошло и в особенности произошло бы скоро. Малорусский простолюдин, правда, перенимает многое от великорусское и вносит в свою обыденную речь великорусские слова и обороты; но тем не меньше он истинно любит свою родную речь и свою народность. Достаточно видеть, с каким увлечением слушают неграмотные малорусы книжку, писанную на их наречии. Это совсем не то, если то же станете излагать им по-русски: быть может, и тогда нельзя сказать, чтобы они вовсе не понимали того, что слышат, но видите с первого раза, что оно принимается их сердцем совсем не так, как родное. Малорусы перенимают много великорусских, особенно солдатских песен, собственно увлекаясь их мелодией, и безобразнейшим образом коверкают их содержание, так что очевидно не понимают и, кажется, вовсе не хотят понимать смысла того, что поют. Между тем мы сами видели такие примеры: был в помещичьем дворе сторож малорус; в доме часто слышалась музыка, игрались разные немецкие, итальянские произведения, играли и Глинку; этот сторож проходил мимо открытых окон совершенно безучастно; но когда заиграли малорусские народные мотивы, он пришел в такой восторг, что, несмотря на свои преклонные годы, подставил к открытому окну лестницу и слушал в продолжение часа, а потом с восторгом рассказал о том другим, и на следующий за тем вечер, окно дома, находившееся вблизи инструмента, было осаждено целой толпой слушателей. Между тем ни Россини, ни Бетховен, ни сам, как казалось бы, близкий нам всем Глинка, далеко не производили такого влияния. Малорус верен своему царю, всей душой предан государству; его патриотическое чувство отзывчиво и радостью, и скорбью к славе и к потерям русской державы ни на волос не менее великоруса, но в своей домашней жизни, в своем селе или хуторе он свято хранит заветы предковской жизни, все ее обычаи и приемы — и всякое посягательство на эту домашнюю святыню будет для него тяжелым незаслуженным оскорблением. Говорят: он охотно учится по-русски, перенимает великорусское — следовательно есть возможность слить его с великорусами в один народ. Ошибаются те, которые так думают. Малорус действительно не питает никакой вражды к великорусу, он будет с ним вести хлеб-соль, принимать его с братским радушием в своей убогой хате, рад поучиться от него всему доброму, но великорусом быть он не хочет, а желает остаться тем, чем есть. Это резко высказывается в том, что примеры семейной связи между простолюдинами обеих народностей чрезвычайно редки. Много есть селений, особенно в Слободской Украине, где великороссияне поселились между малороссиянами: мы знаем даже такие слободы[1], где одна линия улицы состоит из малорусских, другая из великорусских дворов.
И что же? нам говорили сами слобожане — не было примера брачных связей между молодежью тех и других. Еще кое-где случалось, что малороссиянка выходила за великороссиянина, но обратного примера мы даже не знаем. Между тем в слободах, населенных обеими народностями, никогда не происходит ни ссор, ни драк, которые бы указывали на племенную вражду между ними. Не показывает ли этот многозначительный факт, как народ хочет жить и как поэтому надлежит вести его. Если малорус будет усваивать общерусский интеллигентный язык не путем бестолкового перенимания, а путем школьного образования чрез училища, гимназии, университеты — туда ему скатертью дорога, мы против этого ничего не имеем, тем более, что, как образованный человек, он и не станет относиться с пренебрежением к своей народности, а напротив, станет сердечно желать ее сохранения и развития. Нам возразят, указывая на прежние примеры, когда малорусская интеллигенция покидала свою народность, и скажут, что то же должно статься и с новой, которая в будущем времени возникнет через образование из простонародья, и что следовательно весь нынешний малорусский народ может таким путем слиться с интеллигентным классом остальной России. Мы этого не думаем вот почему: во-первых, всеобщая полная образованность всей огромной массы малорусского племени есть недосягаемый идеал; во-вторых, времена изменились, и теперь новая малорусская интеллигенция едва ли пойдет, подобно прежним, по пути обезличения: того взгляда, какой руководил прежними, теперь по духу времени ожидать нельзя; пренебрегать родным языком на том только основании, что он язык мужичий — образованный человек не станет, особенно тогда, когда еще его родители и родные употребляют этот язык в домашнем быту. Примером, подтверждающим наше предположение, может служить то же украинофильство, которое сделалось пугалом для так называемых обрусителей-патриотов не по разуму. Само собой разумеется, что общий литературный русский язык будет вполне усвоен людьми, происходящими из простонародья и получившими высшее образование; но родное наречие не только не будет забываемо в их домашнем быту, а еще под влиянием приобретенной образованности станет развиваться и обогащаться. В наше время, к сожалению, попадаются грамотные полуобразованные люди, которые смотрят на своих безграмотных собратий так же свысока, как, бывало, смотрела прежняя интеллигенция. Из таких лиц обыкновенно вырабатываются кулаки — зловредный класс в народе; умножение этого класса отнюдь не желательно. При действительном образовании, такого взгляда на народ быть не может. Таково наше желание, таков наш идеал в будущем. Впрочем, пока такой идеал может быть когда-либо достигнут, следует употребить все силы на пользу ближайшего к нам поколения и составлять такие малорусские книги, которые бы практически пригодились теперешнему народу, такие книжечки, которые бы мог каждый малорус читать в своей семье и все слушали бы его с пользой и удовольствием. По нашему мнению, такая, книга, как «Луна», мало способствует этой цели. Лучше оставить всех Байронов, Мицкевичей etc. в покое и не прибегать к насильственной ковке слов и выражений, которые народу непонятны, да и самые произведения, ради которых они куются, простолюдину непонятны и пока не нужны. Что касается до интеллигентного класса в Малороссии, то для него такие переводы еще более не нужны, потому что со всем этим он может познакомиться или в подлиннике, или в переводах на общерусский язык, который ему так же хорошо знаком, как и родное малорусское наречие. отживших и холодных преданий строй общественной и политической жизни его праотцов. Во всяком случае, несомненно, что важнейшие черты нашего протекшего тысячелетия зависят от события, совершившегося в половине IX века, именно в призвании князей русскими землями. Итак, поистине, событие это может назваться великим, мировым событием, ибо оно дало толчек и направление жизни многих племен, составивших народ русский, на многие века, пока новые потребности не вызвали иного строя.
Несмотря на несходство нашей цивилизации с цивилизацией наших предков IX века, в нашем настоящем положении есть много такого, что сближает нас с этой отдаленной эпохой. Если наше настоящее государственное устройство не представляет ничего подобного с бытом кривичей и славян ильменских, то мир наших нравственных сил, наших понятий и стремлений можно уподобить такому же хаосу; поле нашей духовной и общественной деятельности так же велико и обширно, как земля наших предков, и так же нет в нас порядка, как его не было в этой земле. Как предки наши, в IX веке, пришли к необходимости призвать к себе княжеский род, так и нам следует обратиться к главным целям, около которых должны сгруппироваться, сложиться и им подчиниться все наши многообразные современные вопросы.
2-го января 1882 г.
- ↑ В уездах Ворон. губ. — бирюченском и валуйском, Харьковской — в волчанском уезде и других.