Вновь нарождающаяся и защищаемая мною научная дисциплина, называемая «Объективной психологией»[1], как и следовало ожидать, встречает известную оппозицию со стороны психологов-субъективистов.
Отражением этой оппозиции, между прочим, является статья господина Щербино в последней книжке «Вопросов философии и психологии» под заглавием: «Возможна ли психология без самонаблюдения?» Основной тезис этой критической заметки состоит в том, что, «по мнению автора», новая научная дисциплина, сохраняя полную научную объективность, будто бы должна оставить совершенно в стороне психические процессы, либо, признавая действительность этих последних, но заранее отвергнув самонаблюдение, как не обладающее желательной объективностью, она не находит метода для изучения этих фактов»[2].
Нетрудно видеть, что приведённая выдержка, составляющая, как упомянуто, основной тезис автора по данному вопросу, основана не на чём ином, как на простом недоразумении. Не входя ни в какие рассуждения no поводу приведённой статьи, могу вполне определённо и категорично высказать здесь, что новая научная дисциплина, называемая «Объективной психологией», признаёт действительность «психических» процессов, но, оставляя совершенно в стороне субъективную сторону этих процессов, она довольствуется изучением внешних проявлений нервно-психической деятельности в соотношении их с теми воздействиями, которые служат причиной их обнаружения. С этой целью она пользуется определённым объективным методом исследования, о котором речь будет ниже, и для отличия так называемых психических процессов от непсихических, иначе говоря, от простых рефлекторных явлений.
Вместе с тем, вполне законно допуская, что психические процессы, совершаясь в мозговой коре, представляют собою с объективной стороны ряд нервных возбуждений, передающихся по сочетательным волокнам с одного центра на другой, «Объективная психология» стремится выяснить самый механизм так называемых психических процессов как сложных нервных актов, предоставляя изучение субъективной стороны этих процессов ведению психологии в обычном значении этого слова, то есть психологии субъективной.
Мы не последуем далее за автором вышеуказанной статьи в ходе его рассуждений, выставляемых им в защиту метода самонаблюдения в «Субъективной психологии» и в отстаивании им основных принципов этой науки.
Мы считаем вполне естественным, что, пока принципы новой научной дисциплины не будут разъяснены во всей полноте, они будут встречать те или иные возражения со стороны представителей «Субъективной психологии». Но в критике зарождается истина и это нас вынуждает защищать заявляемую нами точку зрения относительно применения строго объективного метода к исследованию нервно-психологической деятельности человека.
Вот почему я считаю здесь полезным остановиться на основных задачах «Объективной психологии», дабы ещё раз отстаивать значение этой научной дисциплины, для которой пока устанавливаются ещё первые вехи и которая, я в том глубоко убеждён, будет постепенно развиваться, пока не завоюет себе соответствующие права и подобающее ей положение.
Но раньше всего необходимо выяснить отношение «Объективной психологии» к психологии субъективной. Мы вправе спросить себя, какое положение должна занять новая научная дисциплина по отношению к прежней психологии?
Как мы видели выше, «Объективная психология» имеет дело не с субъективными явлениями, а с теми процессами в мозгу, которыми по гипотезе параллелизма неизменно сопутствуются так называемые психические явления, причём задачей её является, с одной стороны, выяснить соотношение между внешними воздействиями и вызванным этими воздействиями внешним эффектом, как результатом нервно-психической деятельности, с другой стороны, — проникнуть в самый механизм нервно-психических процессов, в смысле той или другой последовательности в развитии нервных возбуждений в высших мозговых центрах.
Ясно, что на этом пути «Объективная психология» ничуть не исключает субъективной психологии, она даже не ослабляет значения последней, как дисциплины, имеющей в виду изучить субъективную сторону нервно-психических процессов, она её только дополняет, выясняя нервно-психический процесс с его объективной стороны, то есть со стороны происходящих при нём в мозгу нервных процессов. Иначе говоря, «Объективная психология» тот же самый психический или, точнее, нервно-психический процесс, который служит предметом исследования современной нам психологии с субъективной его стороны, рассматривает под другим углом зрения: признавая его одновременно за процесс объективный или нервный, совершающийся в высших мозговых центрах, «Объективная психология» следит, собственно, за ходом этого нервного процесса от начала до конца, вовсе не интересуясь субъективными переживаниями, которыми он сопровождается.
Если все так называемые «психические» процессы «Объективная психология» признаёт за нервные процессы, отличающиеся лишь большею сложностью, вследствие чего я нахожу правильнее называть их не просто психическими, а нервно-психическими процессами, то возникает естественно вопрос: имеется ли возможность отличать эти процессы в их внешних проявлениях от других нервных процессов меньшей сложности, признаваемых чисто рефлекторными актами?
Хотя и нельзя сомневаться в том, что, как везде и всюду, природа не делает скачков, так и здесь должны быть постепенные переходы от простых рефлекторных актов к более сложным проявлениям нервно-психической деятельности, тем не менее может быть указан вполне объективный критерий для отличия тех и других.
По нашему мнению, коренное различие нервно-психических актов от обыкновенных рефлексов заключается в том, что последние везде и всюду представляют собой унаследованные или прирождённые реакции организма, в которых обнаруживается, таким образом, влияние опыта целого ряда прошлых биологических генераций, безразлично при этом, будем ли мы держаться Дарвиновского учения о происхождении рефлексов или же точки зрения неоламаркизма, тогда как нервно-психические процессы обусловливают собою реакции, составляющие результат прошлого индивидуального или личного опыта. Поэтому везде, где внешняя реакция развивалась по отдельному, раз навсегда данному шаблону, и автоматически, как результат прирождённого или унаследованного механизма, мы будем иметь обыкновенный рефлекс, тогда как во всех других случаях, где внешняя реакция не вытекает непосредственно из данного внешнего раздражения и где в её проявлении вмешивается влияние прошлого индивидуального опыта, мы будем иметь дело с нервно-психическим процессом. В этом мы видим достаточно точный и вполне объективный критерий, дающий возможность отличать так называемые психические или, точнее, нервно-психические процессы от простых рефлекторных актов по чисто внешним их проявлениям.
Руководясь этим критерием и строго анализируя внешние проявления деятельности человеческого организма, мы имеем возможность везде и всюду выделить его нервно-психические реакции от простых рефлекторных актов и других, ещё более элементарных процессов его жизнедеятельности.
Возьмём для примера воздействие звука. Известно, что, если звук достаточно интенсивен и возникает внезапно, то он вызывает чисто рефлекторный акт вздрагивания. Этот рефлекторный акт не требует индивидуального или личного опыта, так как он основан на действии прирождённого механизма. Благодаря этому, под влиянием того же звука будет вздрагивать не только взрослый человек, но и нескольконедельный младенец. Но в другом случае, звук, во многом схожий с предыдущим и принадлежащий дикому зверю, вызовет совершенно другую реакцию. Взрослый человек под влиянием его не только вздрогнет, но и стремительно бросится бежать. В этой реакции мы уже видим влияние прошлого индивидуального опыта, так как, помимо простого рефлекса, данный звук вызывает реакцию в форме сложного движения бегства, причём это бегство не может быть объяснено влиянием самого звука и обусловливается исключительно прошлым внешним воздействием.
В самом деле, ребёнок, никогда не слыхавший подобного звука, а равно и взрослый, не имевший в этом отношении опыта и не могущий оценить его значение, ничуть не будут обнаруживать подобной двигательной реакции. Таким образом, в этом случае, не прибегая к анализу предполагаемых субъективных переживаний человека, на которого подействовал звук или рёв дикого зверя, мы можем, руководясь чисто объективным критерием, признать протёкший процесс за процесс нервно-психического характера в наиболее элементарной его форме, в виде так называемого психорефлекса или сочетательного рефлекса, развившегося благодаря тому, что бывший индивидуальный опыт оставил известный след в нервных центрах от вида дикого зверя, и этот след, оживившись под влиянием данного слухового раздражения, вызвал двигательную реакцию в форме стремительного бегства.
Если в предыдущем примере мы будем иметь случай, когда человек вместо того, чтобы устремиться в бегство, овладеет собой и примет необходимые меры к обороне, то мы встретимся с ещё более сложной двигательной реакцией в виде целесообразного действия, основанного также на прошлом индивидуальном опыте, а потому опять-таки представляющего собою результат не простого только рефлекса, а сложного нервно-психического процесса.
Другой пример: человек отворачивается от направленного против него дула револьвера или ружья. И здесь дело идёт о влиянии прошлого индивидуального опыта, так как ни один ребёнок, не имеющий понятия о револьвере или ружье, не сделает подобного движения. В последнем, таким образом, на основании вышеуказанного критерия мы признаём результат нервно-психического акта в форме психорефлекса или сочетательного рефлекса.
Третий пример: человек, получивший то или другое письменное известие, начинает в одном случае улыбаться, в другом случае плакать.
Эта реакция, очевидно, тоже возможна только в зависимости от прошлого индивидуального опыта, так как то же письмо, поданное безграмотному человеку, не вызовет ничего подобного до тех пор, пока письмо ему не будет прочитано вслух; то есть пока не создадут тем самым известный ряд слуховых раздражений от устной речи. Но влияние последней опять-таки находится в зависимости от прошлого индивидуального опыта, так как речи научаются в детстве, и она не составляет ни прирождённого, ни наследственного рефлекса.
Допустим далее, что человек, увидев на улице драку, поступает известным образом, например, начинает увещевать дерущихся, зовёт на помощь полицию или, наконец, сам вступает в драку для защиты избиваемого. Во всех этих случаях дело идёт о сложной двигательной реакции, которая, несомненно, основана на прошлом индивидуальном опыте, так как без последнего не было бы возможно ни то, ни другое, ни третье участие со стороны случайного зрителя.
Допустим, наконец, что человек, ранее сидевший спокойно, начинает обнаруживать ряд сложных движений, например, встаёт и выполняет то или другое действие или начинает что-нибудь говорить окружающим его лицам. И в этом случае мы должны признать влияние прошлого индивидуального опыта, так как простым рефлексом, без влияния прошлых внешних воздействий, этой сложной двигательной реакции объяснить невозможно.
Само собой разумеется, что во всех этих внешних реакциях, где обнаруживается воздействие прошлого индивидуального опыта не исключается известное влияние и со стороны наследственной организации в смысле большей или меньшей впечатлительности центров и тому подобного, но самая реакция, по существу, всё же остаётся во всех вышеуказанных случаях зависимой от прошлого индивидуального опыта, а не обусловливается влияниями, вытекающими из действия наследственного механизма.
Имея в виду, что нервно-психические процессы предполагают везде и всюду влияние прошлого индивидуального опыта, является необходимым признать, что внешние воздействия оставляют в нервных центрах известные следы, способные к оживлению, благодаря чему в такого рода случаях и обнаруживается влияние прошлого опыта, основанное на репродуктивной деятельности нервной системы.
Существование следов, оставляемых в центрах внешними раздражениями, должно быть признано уже в силу того, что ни одно внешнее воздействие, при вторичном влиянии его на организм, не вызывает тождественной с первоначальным эффектом внешней реакции. Это изменение внешней реакции, в зависимости от повторения известного воздействия при одинаковых условиях, доказывает, что первоначальное воздействие не остаётся бесследным для мозговой ткани, что оно оставляет определённый след в нервных центрах, который, оживляясь при последующем внешнем воздействии, оказывает влияние на внешнюю реакцию, развивающуюся вслед за вторичным внешним раздражением.
Во всяком случае, действие прошлого индивидуального опыта не может быть понимаемо без признания следов, оставляемых в соответствующих центрах внешними воздействиями, — следов, которые способны к оживлению при соответствующих условиях.
Имея затем в виду приведённые примеры, мы должны отметить, что следы от нервных возбуждений в центрах способны к оживлению не только под влиянием тех же самых внешних воздействий, которые служат их первоисточником, но и под влиянием воздействий иного рода, сочетанных с первыми.
Так в первом нашем примере след от бывшего зрительного впечатления вызываемого видом дикого зверя, оживляется под влиянием соответствующего звука и вызывает ту же двигательную реакцию, как и вид самого зверя. Очевидно, что это возможно при условии сочетания звукового следа с зрительным и оживления последнего при звуковом раздражении. Отсюда ясно, что внешние проявления нервно-психической деятельности служат результатом прошлого индивидуального опыта и, будучи основанными на оживлении следов, являются выражением не одной только репродуктивной, но и сочетательной деятельности нервной системы.
Таким образом, мы приходим к необходимости признать, что в основе тех процессов, которыe мы называем нервно-психическими и которые предполагают действие прошлого индивидуального опыта, лежит как репродуктивная, так и сочетательная деятельность нервной системы, и поэтому там, где мы обнаруживаем ту или другую деятельность нервных центров, мы вправе признать и существование нервно-психических процессов.
Поэтому те из внешних реакций, которые не могут быть целиком объяснены непосредственным влиянием внешних или внутренних воздействий, a как вытекающие из прошлых внешних влияний и обязанные репродуктивно-сочетательной деятельности нервной системы, должны быть признаваемы за реакции нервно-психического характера.
Помимо приведённых ранее примеров возьмём ещё пример: оратор говорит речь. Эта символическая реакция с определённым систематическим характером не может быть объяснена одними внешними влияниями в форме рефлекса, так как ни самая речь, ни её содержание не объясняются внешней обстановкой и видом окружающих лиц. Зал со слушателями является в данном случае только импульсом для возникновения у оратора символической реакции, которая обусловливается целиком репродуктивно-сочетательной деятельностью нервной системы, а потому должна быть отнесена к порядку реакций нервно-психического характера.
Допустим затем, что нас угощают сладостями и мы выбираем из них известный сорт конфет для себя. Здесь реакция также следует за внешним раздражением, но она не вытекает из самого внешнего раздражения, а определяется прошлым индивидуальным опытом, который и отражается на выборе, а потому и здесь дело идёт о репродуктивно-сочетательной деятельности нервной системы, вследствие чего реакция должна быть признана нервно-психическою.
Даже реакции, выражающиеся первоначально хотя бы в виде простого рефлекса, развивающегося под влиянием непосредственного внешнего раздражения, но затем воспроизведённые совершенно независимо от этого раздражения или же под влиянием каких-либо иных внешних воздействий, как реакции, основанные на репродуктивно-сочетательной деятельности нервных центров, должны быть признаны также нервно-психическими реакциями.
Таковы все наши жесты, как смех, плач и другие мимические движения. Будучи основаны на воспроизведении или репродукции простых рефлекторных движений, они суть нервно-психические реакции, хотя и более элементарного характера, нежели произносимая пред слушателями речь или выбор предлагаемого лакомства.
Из вышеизложенного очевидно, что, анализируя внешние реакции и устанавливая их соотношение с прошлыми воздействиями на организм, мы имеем возможность исследовать чисто объективным путём проявления нервно-психической деятельности, не обращаясь к субъективному анализу чужого «я» или вообще не делая экскурсий в область предполагаемых в другом лице субъективных состояний. Иначе говоря, когда мы хотим судить объективно о нервно-психической деятельности другого лица, нам нет надобности делать предположения о характере испытываемых им внутренних переживаний, а достаточно сказать, что внешние данные реакции этого лица обусловлены влиянием тех или других прошлых воздействий; последние оставили в нервных центрах известные следы, которые, оживляясь под влиянием данных внешних влияний, приводят к возникновению сложного ряда движений в форме определённых внешних реакций, например, в форме известных действий или поступков.
Мы уже говорили, что всякий нервно-психический процесс предполагает прошлое внешнее влияние, связанное с образованием следов, оживление которых путём сочетательной деятельности и приводит к развитию внешней реакции. Нетрудно видеть, что этот процесс в полном своём цикле отвечает рефлекторному акту, в котором средний член в виде центральной реакции получает особенное развитие.
В своей работе «Обоснование объективной психологии» я именно говорю, что «в так называемых психических или нервно-психических процессах центральная реакция представляется в той или иной мере задержанной и подвергается более или менее значительному осложнению путём передачи возбуждения с одного центра на другой и установления сочетания между следом от вновь возникшего возбуждения и следами прежних возбуждений[3].
Само собою разумеется, что это усложнение центральной реакции зависит от большего или меньшего количества участвующих в возбуждении центров и от большего или меньшего количества оживляемых следов.
Дело однако заключается не в простом только сравнении нервно-психической деятельности с рефлексами или уподоблении первой рефлексам, что делалось уже и ранее, например, известным физиологом И. М. Сеченовым в его труде «Рефлексия головного мозга», а в том, что, по взгляду объективной психологии, все акты, которые являются результатом нервно-психической деятельности, не только развиваются по типу рефлексов, но что они всегда и везде находятся в зависимости от бывших внешних влияний, чем и отличаются от простых рефлексов. Если Локк в своё время утверждал, что нет ничего в интеллекте, что не было дано в ощущении, то мы с таким же правом можем сказать, что не существует ни одного поступка и ни одного вообще внешнего проявления нервно-психической деятельности без ранее бывшего внешнего воздействия.
При таком логическом построении мы во всяком случае не погрешаем против истины, тогда как, говоря о субъективных переживаниях, допускаемых в другом действующем лице путём опосредованного наблюдения, мы не устраняем от себя неизбежных ошибок, так как на самом деле предполагаемые нами субъективные переживания другого лица при данных его поступках могут не оказаться в действительности или же могут оказаться вовсе не такими, какими мы их воображаем, руководясь аналогией с самим собою.
В другом случае я подробно останавливаюсь на том, как много субъективного, а следовательно, и неточного, мы вносим в чужое «я», когда воображаем, что на основании действий, поступков, речи и жестов мы, руководясь аналогией с самим собою, распознаем или, точнее говоря, пытаемся распознать внутренний мир другого человека. Я глубоко убеждён, что мы здесь далеко не достигаем даже приблизительной точности.
Ещё прежде при недостатке наших сведений можно было успокаиваться на мысли, что хорошо образованный судья, раскрывающий мир преступника, вплоть до выполнения им инкриминируемого деяния, воспроизводит верную картину всего им пережитого и делает правильную оценку мотивов, приведших данное лицо на путь преступления. Но с тех пор как введено состязательное начало в судах, явилась возможность наблюдать, что две стороны — обвинительная и защита — рисуют нам совершенно противоположные картины внутреннего состояния подсудимого, руководясь одним и тем же материалом, содержащимся в поступках и заявлениях подсудимого.
С другой стороны, и те свидетельские показания, на основании которых пытаются воссоздать внутренний мир другого человека, как показали известные исследования Binet, Stern’а и Claparède’а, при вполне добросовестном отношении к делу самих свидетелей, не только во многих отношениях не воспроизводят действительности в настоящем её виде, но и оказываются нередко полными продуктов фантазии и поразительных ошибок памяти, что, естественно, должно вводить в обман другое лицо, которое пожелало бы довериться этим показаниям.
Мало того, спросите двух лиц только что слышавших вдохновенную речь какого-либо проповедника, и вы убедитесь, что, хотя общее содержание речи в смысле её внешней последовательности они передадут более или менее верно, но понимание того и другого лица относительно внутренних переживаний самого оратора и его субъективного состояния во время речи окажется поразительно противоречивым.
Даже по отношению к так называемой внутренней речи, которая некоторыми авторами (Müller и другие) не вполне правильно отождествляется с самим мышлением, имеются резкие индивидуальные особенности, не дающие права судить о самом xaрактере этой внутренней речи по аналогии с самим собою. Как известно, Stricker[4] признавал, что словесные образы суть по преимуществу двигательные образы, и, следовательно, так называемая «внутренняя речь» основана на моторных процессах; тогда как Egger отстаивает взгляд, что «внутренняя речь» основана не на моторных, а на слуховых процессах, в пользу чего высказываются и другие авторы. Но вот Ballet[5], причисляя самого себя к слуховому типу, признаёт одинаково ошибочным и мнение Stricker’a, и мнение Egger’а, так как и тот, и другой без достаточных оснований обобщили, то есть перенесли на всех других, своё личное самонаблюдение, основанное на их индивидуальной особенности.
Вот почему мы должны признать, что «субъективная» психология, опирающаяся на самонаблюдение для того, чтобы быть более точной научной дисциплиной, должна иметь в виду главным образом изучение своего «я», то есть изучение своих субъективных переживаний. При этом она может привлекать и эксперимент с целью уточнить самонаблюдение, подведя его под известный контроль и поставив свою психику в условия определённых внешних воздействий, дабы можно было подмечать путём самонаблюдения субъективные переживания, вызванные в нас этими воздействиями.
Но во всяком случае и там, и здесь основным методологическим приёмом субъективной психологии было, есть и будет самонаблюдение. Что же касается так называемого опосредственного наблюдения, то ввиду тех неточностей, о которых речь была уже выше, оно, хотя и может быть привлекаемо для целей субъективной психологии, но не иначе, как в виде дополнительного материала, обязательно проверяемогo путём самоанализа данного лица и при всём том требующего очень осторожного к себе отношения, даже при условии, если дело идёт о людях взрослых и достаточно интеллигентных.
В изучении же детской психики и психики животных, а равно и психики душевнобольных, опосредственное наблюдение, по моему мнению, способно привести нас к большим погрешностям, которые возрастают в тем большей степени, чем более удаляется предмет наблюдения по своему умственному развитию и по своему состоянию от нас самих.
Что касается объективной психологии, как науки, совершенно не претендующей на изучение субъективных переживаний и ограничивающей свою задачу изучением внешних нервно-психических реакций в их соотношениях с внешними же воздействиями и выяснением на основании этих соотношений соответствующих нервных процессов в центрах во время нервно-психической деятельности, то она, избегая существенных погрешностей против истины, может изучать эти соотношения как на взрослых людях, так и на детях и на животных, а равно и на душевнобольных.
При этом объективная психология, само собою разумеется, должна пользоваться, кроме объективного наблюдения, и точным экспериментом, но в отличие от субъективной психологии она не нуждается в самоанализе испытуемого лица, а довольствуется лишь регистрацией внешних нервно-психических реакций организма, возникающих при определённых внешних воздействиях.
Само собою понятно, что в этом отношении целый ряд уже существующих экспериментально-психологических исследований может служить материалом и для «Объективной психологии», которая имеет полное право извлечь из этих исследований соответствующие выводы. Но независимо от экспериментальных данных, которые могут быть извлечены из литературы для целей объективной психологии, необходимо иметь в виду, что объективная психология ставит и собственные задачи для разрешения их путём зксперимента — задачи, которые разрабатывается с помощью особой методики. Укажу, например, на исследования, произведённые у нас в лаборатории госпожой Нерпен, особенно же госпожой Добротворской и другими, над двигательными реакциями и выясняющие зависимость репродуктивной и сочетательной деятельности нервной системы от количества интенсивности, частоты и равномерности или неравномерности предшествовавших раздражений[6]; на исследования доктора Аствацетурова по отношению к речевой функции[7], затем на объективное исследование детской психики в той постановке её, которая принята для нашего Педологического института[8].
С другой стороны, и из области чисто физиологических, а равно и патологических, исследований объективная психология имеет возможность извлекать соответствующие данные, выясняющие механизм нервно-психической деятельности с чисто объективной стороны.
Эти данные особенно важны в том отношении, что дают возможность выяснить как локализацию внешних впечатлений в нервных центрах, так и локализацию оставляемых ими следов, а равно и взаимоотношения, устанавливаемые между этими следами в нервных центрах.
Что касается самих следов, то все данные говорят за то, что они не представляют собою готовых статических изменений в центрах в виде отпечатков, напоминающих фотографические отпечатки или клише, а могут быть понимаемы как особые динамические изменения первых центров и путей в смысле уменьшения сопротивляемости для возобновления раз происшедшего нервного возбуждения, причём в следах от окружающих предметов и явлений дело идёт, очевидно, о целом комплексе такого рода динамических изменений, относящихся к размерам, форме и другим качествам предметов и явлений.
После всего сказанного возникает вопрос: может ли объективная психология как научная дисциплина иметь право на известную самостоятельность?
Как известно, самостоятельное положение той или другой научной дисциплины определяется её особенными задачами и особенностью её методов исследования.
Что касается задач объективной психологии, то уже всё вышеизложенное показывает их совершенную обособленность от задач субъективной психологии.
Могут, правда, сказать, что и прежде объективные проявления психики были предметом наблюдения и исследования психологов. Но дело в том, что прежде объективные явления исследовались с целью познать душу человека, следовательно, на них смотрели, как на одно из средств распознавания субъективных переживаний, происходящих в другом лице, иначе говоря, прежде внешние реакции служили, как орудия опосредственного наблюдения, для того, чтобы при посредстве их проникнуть во внутренний мир другого лица. Между тем в объективной психологии мы не пользуемся внешними реакциями с этой именно целью; мы их принимаем самих по себе, независимо от субъективных переживаний, их сопровождающих или им предшествующих, и выясняем лишь их соотношение с теми или иными внешними влияниями или раздражениями. В этом именно и заключается особенность задач объективной психологии, благодаря чему она вполне обособляется от психологии субъективной.
Что касается метода исследования, то мы знаем, что объективная психология пользуется, с одной стороны, объективным наблюдением внешних проявлений нервно-психической деятельности в соотношении с внешними же прошлыми влияниями, с другой стороны, — экспериментом, в котором дело идёт о регистрации внешних реакций, вызываемых теми или иными внешними воздействиями и основанных на прошлом индивидуальном опыте. В этом своём виде наблюдение и эксперимент являются исключительным достоянием объективной психологии и не могут дать подходящего материала для субъективной психологии.
Само собою разумеется, что всякая научная дисциплина должна пользоваться соответствующей терминологией и в этом отношении «объективная психология», как новая научная дисциплина, нe может и не должна пользоваться теми терминами субъективной психологии, в которых содержится определённо указание на субъективный характер внутренних переживаний, как: сознание, ощущение, чувство, представление, понятие, воля, внимание и тому подобные.
По этому поводу я уже в своей работе «Объективное исследование душевнобольных»[9] совершенно определённо высказываюсь следующим образом:
«В учебниках психологии и психиатрии говорят обыкновенно о сознании, о воле, о внимании и тому подобном, не подозревая, что эти термины на самом деле и мало определённы, и опираются исключительно на самонаблюдении[10]. Держась объективной точки зрения, при исследовании нервно-психической сферы душевнобольных, следовало бы говорить о положительном или отрицательном общем тоне или настроении, вместо весёлого или грустного расположения духа, о процессах впечатления, вместо процессов восприятия, о закреплении или фиксировании следов и их оживлении, вместо запоминания и воспоминания, о смене и сочетании следов друг с другом, вместо течения и ассоциации идей, о раздвоении личности, вместо раздвоения сознания, о внешних реакциях: психорефлекторного (мимика, жесты и прочее), психоорганического (отношение к истине, половые проявления и прочее), психоавтоматического (походка, локомоция вообще, ряд сложных привычных движений, игра на инструментах, шитьё и прочее), индивидуального (поступки и действия) и символического характера (речь, письмо и другое)».
Само собой разумеется, что выработка терминологии есть дело времени, но из предыдущего очевидно, что при выяснении внутреннего механизма нервно-психической деятельности, выражающейся внешними реакциями, основанными на прошлом индивидуальном опыте, мы и в настоящее время можем пользоваться терминологией, исключающей, по возможности, всякий субъективизм. В этом отношении объективная психология может воспользоваться лишь теми из старых психологических терминов, которые по своему внутреннему смыслу не заключают в себе никакого указания на субъективные переживания, как например: впечатление, личность, сочетание и тому подобные. Во всём же остальном, она, по сути дела, должна будет вырабатывать соответствующую её задачам объективную терминологию.
Теперь нам остаётся сказать ещё несколько слов о самом названии «Объективная психология».
Для новой научной дисциплины, которую мы стараемся защищать, мы выбрали название «Объективная психология», имея в виду, что содержание новой науки имеет теснейшее соотношение с так называемыми психическими или собственно с нервно-психическими отправлениями.
Дело в том, что, хотя «объективная психология» не касается вовсе субъективных переживаний человека, но она собственно изучает объективную сторону тех же происходящих в мозгу человека сложных процессов, которые сопутствуются субъективными переживаниями.
Возьмём простой пример: человек смеётся. С точки зрения субъективной психологии в этом случае заслуживают внимания те субъективные переживания, которые привели к смеху или выразились смехом. И мы говорим в этом случае, руководясь аналогией с самим собою, что «человек, припомнив себе что-то смешное, начал вследствие того смеяться». С точки зрения объективной психологии мы говорим: у человека произошла при данных внешних условиях репродукция следов из прошлого опыта, приведшая к мимике смеха.
Возьмём затем пример, которым мы уже пользовались ранее.
Допустим, что человек, услышав голос дикого животного, устремился в бегство.
С точки зрения психолога-субъективиста это будет значить, что человек в голосе дикого животного узнал опасного для себя зверя и, почувствовав страх, стал искать спасения и потому устремился в бегство. Объективная же психология ограничится в этом случае утверждением, что голос дикого животного оживил в центрах следы от бывших зрительных впечатлений, вызванных видом дикого зверя, что и вызвало движение бегства.
Нетрудно видеть, что и там, и здесь, несмотря на существенное различие обеих точек зрения, дело идёт об одних и тех же происходящих в мозгу процессах, рассматриваемых в первом случае, то есть в субъективной психологии с их внутренней, иначе говоря, субъективной стороны, тогда как во втором случае, то есть в объективной психологии, рассматриваемых с их объективной или внешней стороны в смысле последовательного развития возбуждений и оживления следов, которое при этом происходят в нервных центрах согласно гипотезе параллелизма.
Отсюда очевидно, что и та дисциплина, которая должна изучать нервно-психические процессы с их объективной стороны, может по праву называться «объективной психологией».
Я предвижу, что это название всё же не удовлетворит тех, которые в понятии о психическом не видят ничего, кроме субъективного. Несмотря на то, что повседневная жизнь и опыт доказывают, что и понятия расширяются, а вместе с этим и термины, или словесные обозначения, приобретают другoe, часто более широкое толкование, лица, с этим не считающиеся, будут определённо и неустанно утверждать, что название психологии должно быть оставлено для всего того, что познаётся только путём самонаблюдения. Забывая, что древнегреческий корень слова, от которого мы производим название психологии, ничуть не ограничивал связанное с ним понятие души одним духовным или субъективным состоянием, так как древние греки понимали под душою, в сущности, тонкую эфирную материю, эти лица тем не менее скажут: «Назовите вашу науку физиологией высших мозговых центров, биологической социологией или как угодно иначе, только не называйте её психологией, хотя бы и объективной, так как ваша наука вовсе не имеет дела с субъективными явлениями или сознанием».
Таких лиц я, конечно, не надеюсь убедить в правильности избранного мною названия, но тем не менее считаю необходимым здесь указать на то, что и в субъективной психологии мы встречаем названия сочинений, которые вместо того, чтобы именоваться психологиями, именуются терминами, заимствованными из объективных наук, как например, «Физиология ума» Карнептнера, «Физиология и патология души» Цигена и тому подобные. В этих обозначениях, относящихся к сочинениям, занимающимся исследованием субъективных переживаний, никто не видел и не видит какого-либо существенного неудобства. Наконец, все, вероятно, согласятся со мною, что дело не в названии, а в сущности предмета, — тем более, что и названия habeant sua fata и со временем изменяются, в некоторых же случаях они имеют исключительное техническое значение. Таково, например, название «Психофизика», содержащее в себе совмещение в одном слове субъективного и объективного термина.
Заканчивая свою беседу, я буду почитать себя счастливым, если привлёк внимание читателя к задачам и методу объективной психологии. Человек сживается с привычкой и в конце концов привыкает идти везде и всюду рутинным способом. В этом отношении одна из самых порабощающих привычек есть привычка судить о других лицах и даже о всяком живом существе по аналогии с самим собою. Первобытный человек переносит своё «я» даже на неодушевлённые предметы, видя в них особых деятелей, проявляющих по отношению к нему злой или добрый умысел подобно тому, как он сам проявляет злые и добрые намерения по отношению к окружающим его лицам.
Мы, люди цивилизованных стран, уже в значительной мере отрешились от этого одухотворения, или анимизма, основанного на перенесении своего «я» на предметы окружающей природы, или, что одно и то же, на так называемом субъективизме, иначе говоря, на общей для всего человечества склонности понимать всё с субъективной точки зрения, но мы ещё далеки от того, чтобы устранить субъективизм в отношении окружающей нас живущей природы. Мы влагаем свои чувства, мысли и намерения во всякое живое существо, воображая, что мы идём в этом отношении правильным путём, тогда как все данные говорят за то, что в этом отношении мы обманываемся самым поразительным образом, отождествляя предполагаемые нами субъективные переживания животных даже низшего типа со своим собственным сознанием.
Ещё труднее для человека отрешиться от перенесения своего «я» на других лиц, отрешиться от понимания поступков и действий других по аналогии с самим собою. Мы везде и всюду в отношениях к другим людям прилагаем собственную субъективную оценку, наивно воображая, что мы избрали в этом отношении истинный и верный путь.
Этому субъективизму человечество обязано многими бедами и, между прочим, понятием о так называемой свободной, самоопределящейся и ничем неограниченной воле — понятием, основанном исключительно на субъективной оценке поступков человека и вовсе не считающимся с данными объективного наблюдения, которые не оставляют сомнения в том, что все вообще поступки и действия человека определяются теми или иными внешними влияниями и подчинены определённой законности.
А между тем одно это, признаваемое многими и поныне аксиомой, понятие о свободной, самоопределяющейся и ничем внешним не ограничиваемой воле когда-то было виною страшных, мучительных пыток и казней, и всех ужасов инквизиции. Да оно и ныне служит главной основой нравственной оценки действий и поступков человека, и в случаях так называемой преступности служит основным мотивом дли таких наказаний, как столь распространённая ныне смертная казнь.
Я глубоко убеждён, что в тот час, когда человечество привыкнет строго объективно относиться к поступкам и действиям другого человека, исчезнет с лица земли месть, и исчезнут такие ненормальные и позорящие современное человечество явления, как смертная казнь. При свете строго объективного исследования поступки и действия человека являются прямым следствием тех внешних условий, в которых создалась и воспиталась данная личность, они являются простым отражением окружающей действительности, а потому, если поступки человека будут найдены несогласными со взглядами большинства, то и меры борьбы с ними не будут подсказываться чувством мести, как мы это видим ныне хотя бы в тех же смертных казнях, а будут направлены на возможное устранение и искоренение самих условий, приводящих к преступности.
Из этого примера вы видите, какие перспективы открывает нам строго объективное исследование человека во всех разнообразных проявлениях его личности. Вместе с укреплением воззрения, что действия и поступки человека находятся в прямой зависимости от прошлых и настоящих внешних влияний и что они должны быть изучаемы не сами по себе, а в соотношении с этими внешними влияниями, их определяющими, должны существенным образом измениться и все общественные отношения между людьми, которые ныне затемняются мраком субъективизма.
Вот почему выступление объективной психологии, как научной дисциплины, заполняющей собою существовавший до сего времени пробел в познании высших проявлений человеческой личности, не только должно существенным образом содействовать углублению наших знаний о том сложном внутреннем механизме, который управляет действиями и поступками человека, но и будет расширять наши сведения о человеке, как лице, входящем в круг общественной жизни, законы которой до сих пop ещё мало изучены, ещё мало исследованы.
Без преувеличения можно сказать, что человек с его нервно-психической деятельностью и сам по себе, и как сочлен большого сообщества людей, представляет до сих пор во многих отношениях ещё глубокую, скрытую от нас густой завесой тайну природы.
Лишь мало-помалу эта завеса вместе с общим прогрессом знаний приоткрывается, и мы усматриваем за ней тот или иной угол в вышеуказанной таинственной области.
По нашему глубокому убеждению, объективная психология при своём дальнейшем развитии сделает в этом отношении ещё одно усилие и, направив своё исследование на выяснение объективной стороны нервно-психической деятельности человека, приподнимет нам ещё одну часть завесы, скрывающей от наших глаз наиболее интимную область человеческого бытия.
Она тем самым приблизит нас к познанию человека, как человека — с его вечной борьбой за право своего существования, за право своего самоопределения, с его то низменными, то возвышенными стремлениями, с его подчас дикими и даже ужасными поступками и, с другой стороны, с его благороднейшими порывами, влекущими его в область вечной истины, бесконечного добра и несравненной красоты.
Главной задачей института является научная и вcecторонняя разработка общей и экспериментальной психологии, психиатрии, учения о нервной системе в её нормальном и болезненном состоянии, учения о гипнозе и внушении, педагогической и общественной психологии, общей социологии, криминальной антропологии с психологией преступника, а также философских наук, имеющих тесное соприкосновение с психикой человека.
Предметы, входящие в программу института, разделяются на основные и специальные. Основные предметы читаются на первых двух годичных курсах института и являются обязательными для всех слушателей института. В группу основных наук входят следующие предметы: на первом курсе — 1) анатомия, 2) физиология, 3) химия, 4) физика, 5) общая биология с учением о наследственности, 6) общая психология, 7) сравнительная психология 8) введение в философию, 9) логика, 10) история, 11) история литературы, 12) общая социология и 13)математика. На втором курсе: — 1) анатомия нервной системы, 2) физиология нервной системы, 3) гистология нервной системы, 4) психофизиология органов чувств, 5) антропология, 6) экспериментальная психология, 7) история культуры, 8) история искусств, 9) политическая экономия, 10) общая теория права, 11) общая теория государства.
Специальные предметы читаются на третьем — пятом курсе и распределены на секции; a) педагогическую, b) юридическую и c) психиатрическую (для врачей).
Одновременно с этим в институте будут вестись специальные курсы (privati и privatissimi) по различным научным областям. Для изучения детской психики с момента проявления её и дальнейшего её развития вплоть до конца школьного возраста, а, по возможности, до совершеннолетия Психоневрологический институт устроил особое учреждение под названием Психопедологического института.
1) В число слушателей принимаются лица обоего пола, без различия национальности и вероисповедания, окончившие курс высших или средних русских учебных заведений, а также заграничных с соответствующими правами. 2) Слушатели института в первые два года проходят основные предметы, а затем по своему желанию избирают одну из указанных специальных секций. 3) Слушатели института с высшим образованием при прохождении первых двух курсов могут быть освобождаемы от слушания предметов, по которым они сдадут удовлетворительно коллоквиум у профессора соответствующей кафедры. 4) Слушатели института, прослушавшие оба основных курса и одну из специальных секций, получают диплом об окончании курса Психоневрологического института.
Начало учебного года в сентябре.
Приём прошений с 15 мая до 15 сентября.
При прошении прилагаются метрическое свидетельство и аттестат об окончании учебного заведения.
Приём ограничен.
Плата 100 рублей в год, вносится в два срока по 50 рублей (при прошении и перед началом второго семестра).
Прошения подаются в Совет института. (Невский 104).
Примечания править
- ↑ В. Бехтерев и В. Нарбут. «Объективные признаки внушённых изменений чувствительности в гипнозе». СПБ. 1902.
В. Бехтерев. «Объективная психология и её предмет». «Вестник Психологии». 1904.
Его же. La psychologie objective. «Revue scientifique» № 12 и 13. 1906.
Его же. «Объективное исследование нервно-психической деятельности». Речь, произнесённая на международном психиатрическом конгрессе в Амстердаме. Сентябрь, 1907. (См. труды съезда и «Обозрение Психиатрии» за 1907 год).
Его же. «Объективное исследование детской психики». «Вестник Психологии»», вып. I. 1908.
Его же. «Объективное исследование душевнобольных». «Обозрение Психиатрии». 1908.
Его же. «О репродуктивной и сочетательной реакции в движениях». «Обозрение Психиатрии». 1908. - ↑ «Вопросы философии и психологии». сентябрь—октябрь 1908 г., кн. 94, стр. 549.
- ↑ В. Бехтерев, «Обоснование объективной психологии». «Вестник Психологии», 1907, стр. 109.
- ↑ Stricker. «Studien über die Sprachstärungen». Wien. 1880.
- ↑ Ballet. «Die Innerliche Sprache». Leipzig und Wien, 1890.
- ↑ В. Бехтерев. «О репродуктивной и сочетательной реакции в движениях». «Обозрение Психиатрии». 1908.
- ↑ Доктор Аствацагуров. «Дисс.». Спб.
- ↑ В. Бехтерев. «Объективное исследование детской психики». «Вестник Психологии», вып. 1, 1908 г.
Его же. «Первоначальная эволюция детского рисунка». Доклад в соединённом заседании Русского общества нормальной и патологической психологии и комитета Педологического института. (См. протоколы Русского общества нормальной и патологической психологии за 1908 г.)
Доктор Шумков. «Вестник Психологии», № 1. 1908.
Доктор Лившиц. «Доклад в Русском обществе нормальной и патологической психологии», 1908. - ↑ В. Бехтерев. «Обозрение Психиатрии». 1907 г.
- ↑ Опечатка. Должно быть «самонаблюдение» либо «самонаблюдения». — Примечание редактора Викитеки.
