А. Д. Градовский
правитьЗадача русской молодежи
1879 г.
править
Cartesius.
(Прежде всего учиться, затем жить, а уж затем философствовать.
Через несколько дней начнется новый учебный год. Тысячи молодых людей соберутся в разные учебные центры. Независимо от занятий науками, начнутся жаркие беседы, споры «от зари до зари», составление планов на будущее, решение разных задач человечества. Все это всегда было. Каждый год румяный август собирал не менее румяную молодежь в разные центры, где она пребывала до теплых июньских дней. Всякий из таких сборов был похож на другой: в общем течении наглей общественной жизни он не составлял события, ни даже происшествия.
Но в течение последних лет август приобрел особенное значение. Прежде с наступлением его учащий и учащийся мир чувствовал, что пора кончить летний отдых да браться за работу — и только. Теперь начало «учебного года» возбуждает иные, более тревожные чувства, ставит очень серьезный вопрос. Его можно выразить в двух словах: благополучно ли пройдет новый учебный год? Каждый понимает, что хотим мы сказать. Каждый знает, что сердца родителей и тех, кто призван наставлять молодежь, болезненно сжимаются при мысли, что новый год, подобно всем последним годам, принесет с собою разные происшествия, имеющие часто своим последствием гибель многих десятков молодых людей.
Понятно, отчего сжимаются сердца родителей и наставников. Родители страшатся гибели своей надежды, своей опоры, того, на что положена была вся их любовь, все лучшие их чувства. Педагогический мир сознает свою тяжелую ответственность пред обществом. Он понимает, что родители вверяют ему своих детей счетом и имеют право получить их счетом же, «да не погибнет ни один от малых сих». И родители, и наставники понимают, наконец, что в лице гибнущей молодежи отечество лишается части своих живых сил.
Но как предупредить эти прискорбные происшествия и еще более прискорбный исход их? Задача в высшей степени сложная и требующая самых разнообразных средств. Нам кажется, что одним из таких средств может быть посильное разъяснение молодежи ее задач, ее призвания как будущему элементу русского образованного общества.
Для этого необходимо, прежде всего, выяснить ее действительное положение, указать в этом положении такие стороны, которых молодежь, вероятно, сама не видит и не может видеть. Положение это определяется одним фактом, бьющим в глаза всякому опытному наблюдателю, но мало заметным тому, кто находится под его действием в качестве наковальни.
Вот в чем заключается этот факт. В странах, где политическая и общественная жизнь более развита, где все элементы общества обладают большими условиями и способностью самодеятельности, там всякая агитация, политическая и неполитическая, обращается непосредственно к таким элементам, на которые она желает опереться. Социалисты обращаются к рабочим массам, либералы — к буржуазии, консерваторы — к землевладельцам и другим консервативным классам и т. д. Во всяком случае, агитация обращается к людям взрослым, самостоятельным в гражданском и общественном отношении. Но она оставляет в стороне школу, не делает из учащегося юношества судьи политических принципов и направлений, не обращает его в орудие для своих целей. Молодые люди доучиваются спокойно и примыкают к разным партиям только по достижении совершеннолетия, сознательно и согласно сложившимся уже убеждениям.
У нас, при иных условиях, агитация всею своею силой обрушивается именно на школу, находит себе в восприимчивой и увлекающейся молодежи почву, какой она не может найти в других элементах нашего общества. Она обращает семнадцатилетних юношей в политических деятелей, возводит мальчиков на степень Марксов, Бебелей, Барбесов, Робеспьеров и Мирабо. Не легко бороться с нею на этой почве, потому что агитация имеет здесь великого пособника: легко возбуждающееся самолюбие молодежи. Кого не увлечет роль коренного преобразователя родины, могучего политического деятеля, роль, которую притом можно взять на себя без всякой подготовки, без всякого опыта, без сложившегося характера и даже без полной силы разумения?
Вот факт, над которым можно скорбеть, по поводу которого можно и должно негодовать, но который следует признавать во всей его печальной определенности. Он указывает каждому, имеющему прямое или косвенное отношение к судьбе молодого поколения, его задачи и даже средство к их выполнению; он определяет тяжущиеся стороны в великой тяжбе за молодежь, самое существо этой тяжбы и способы ее ведения.
Для того, кто может действовать только духовным оружием — словом, и притом в ограниченных пределах школы, существо вопроса определяется следующим образом.
Агитация старается вкоренить в молодежи мнение, что задача ее заключается в созидании нового общественного строя, покоящегося исключительно на элементах народных (крестьянство и рабочие). Поэтому она должна разорвать всякие связи с «обществом», как со скопищем «эксплуататоров», обреченных на гибель в день великого народного суда. Для устранения этих связей она должна сбросить с себя нравственный и материальный облик человека из общества: прочь старую, буржуазную науку, заковывающую ум человека в узкие формы сгнившей логики! Прочь нравы, обычаи, привычки «цивилизованного» общества! Прочь самая одежда его! Будущий реформатор должен обратиться в человека народного, усвоить себе его умственный склад, его нравы, его образ жизни и одежду. Тогда народ увидит в нем настоящего своего руководителя и пойдет за ним на дело всеобщего разрушения.
Действительно ли в этом состоит задача учащейся русской молодежи? Если да, то ей прежде всего следует перестать быть учащеюся, т. е. немедленно оставить учебные заведения с их мундирною, буржуазною наукою и броситься в народный океан. Иные так и поступают. Но мы обращаемся к тем, которые видят в учении дело, если не «серьезное», то, во всяком случае, такое, которое следует кончить, пробыв в учебном заведении определенное число лет.
На что уйдут эти годы? Что будет делать молодой человек в учебном заведении? Здесь возможны два выхода. Если он проникнется идеями и программою агитации, то он станет относиться к науке совершенно формально, смотреть на нее, как на необходимое зло, усваивать себе кое-какие сведения для благополучного прохождения экзаменов в ожидании того блаженного времени, когда ему можно будет взяться за «настоящее» дело. В результате получится неуч, пробежавший, так сказать, чрез учебное заведение, не вынесший из него ни сведений, ни привычки к труду, а потому неспособный ни к какому делу, кроме жалких и нелепых «протестов». Напротив, если он отнесется к учению, как к серьезному делу, то… Впрочем, бесполезно говорить, что из этого выйдет; бесполезно повторять азбучные истины, которые, заметим, вовсе не исчерпывают дела.
Речь идет не о похвале учению, не о развитии темы: «ученье свет, а неученье тьма», а о чем-то более важном. В данную минуту, когда все «учение» взято в подозрение, когда его стараются низвести на степень пустой и даже вредной забавы, необходимо дать молодежи, так сказать, дерзость науки, необходимо показать, что человек, желающий учиться, имеет священное, неотъемлемое право на учение, что он имеет право требовать, чтоб никто и ни под каким предлогом — хотя бы то был предлог народного благополучия — не отвлекал его от науки.
Нельзя не признать, что в этом отношении аргументация в пользу учения немного хромает. Она имеет в виду подействовать на такие струны молодой души, которые оказываются наименее отзывчивыми. Молодому человеку говорят: учись, и ты устроишь свою личную судьбу; диплом откроет тебе дорогу ко всем профессиям и карьерам. Ничто не может быть недостаточнее, даже фальшивее такого аргумента. Он бьет на своекорыстие юноши, положим законное, но все-таки своекорыстие. Агитация выбьет этот аргумент из идеальной души юноши одним щелчком. Можно ли думать о своей личной судьбе, скажет она, когда миллионы братьев находятся в горе и нищете? Можно ли думать о своем личном благополучии, когда, при современных условиях, благо одного достигается на счет несчастий десятков других лиц? Не значит ли это подготовлять себя к роли эксплуататора? Что можно сказать против такой реплики? Но это не все. Призыв к личному благополучию не возбудит в молодой душе духовной, неудержимой жажды учения. Напротив, он обратит учение в какое-то экономическое предприятие, которое будущий карьерист постарается осуществить по экономическому же правилу: достигнуть наибольших результатов с наименьшими усилиями, т. е., в переводе, получить диплом с наименьшею затратою сил на «экзамены». Такие типы существуют во всех учебных заведениях; смеем думать, что они очень неприглядны и неспособны нравственно действовать на массу учащихся.
Второй аргумент: учись, сиди спокойно и ты избегнешь всяких увлечений, столь гибельных в настоящее время. Нечего доказывать, что он столь же несостоятелен, как и первый, если не больше. Первый обращается к чувству своекорыстия, второй — к чувству страха, т. е. к чувству, наиболее противному для молодой души. Этот второй аргумент достигнет результатов, прямо противоположных предположенной цели. Неученье, презрение к учебным работам, легкое обращение с наукой и ее представителями сделаются признаком молодечества, благородного и отважного настроения молодежи, готовности ее восприять «высшие идеалы», распространяемые контрабандною печатью.
Третий аргумент, по-видимому, неизмеримо выше двух предыдущих. Если первые два бьют на личные чувства каждого, то последний обращается к их общественному чувству. Он гласит: учись и ты принесешь пользу обществу на поприще избранной тобою деятельности — как судья, как администратор, как земский деятель, как врач и т. д. Нечего говорить, что аргумент этот, при нормальном состоянии общества, при правильно установившихся воззрениях на общество и государство, неотразим, как сам здравый смысл. Но, к сожалению, действие его у нас и в наше время парализуется известными условиями. Во-первых, при данных условиях он построен на некоторой petitlo principil (предвосхищение основания (лат.)).. Мы говорим — учись, чтоб принести пользу обществу, действуя в той или другой профессии; но для доказательности нашего аргумента необходимо, чтоб молодой человек был убежден в правильности того общественного строя, в котором со временем ему придется действовать. Иначе, как он будет желать приносить пользу обществу, строй которого он ненавидит? Между тем «сторонние влияния» поселяют в нем ненависть не только к данному порядку вещей, но и ко всякому «порядку» вообще. С этой точки зрения, что же значит быть хорошим судьею, хорошим администратором и т. д.? Это значит поддерживать несимпатичный порядок, служить ему, скрашивать его, т. е. идти прямо против революционного правила — «чем хуже, тем лучше».
Еще одно обстоятельство, не зависимое от «пропаганды». Не должно забывать, что, при сравнительно низком культурном уровне России, самый запрос на образованных деятелей по разным поприщам довольно слаб. При самой доброй воле иногда довольно трудно доказать, что если молодой человек приобретет отличные сведения по той или иной отрасли, то он непременно будет и деятелем соответствующей профессии, что практическая жизнь непременно призовет его в качестве давно желанного гостя. Здесь не место распространяться об этом вопросе (давно уже поставленном нашею печатью), тем более что он выходит за пределы чисто школьных соображений. Но о нем не мешает подумать каждому, кому дороги судьбы «учения» в России.
Итак, аргументация на пользу учения, при данных условиях, должна идти дальше. Мы должны обобщить вопрос, обратиться к его идеальной стороне, наиболее близкой душе молодежи. Мы должны отбросить всякие соображения о «непосредственных пользах», личных и общественных, потому что эти пользы чужды уму молодежи, еще не знающей жизни с ее неотразимыми требованиями. На учение необходимо взглянуть со стороны его от общего культурного и общественного значения, посмотреть на него, как на самостоятельную и общую силу, независимо от приложения ее к отдельным профессиям и занятиям.
С этой точки зрения мы говорим: задача учащейся молодежи состоит в увеличении объема русской интеллигенции. Молодежь не должна бросаться в «народный океан», но должна увеличивать мыслящую, разумную и нравственную часть русского общества, потому что только здесь может она принести пользу и народу.
Ясно, что, с нашей точки зрения, задача молодежи прямо противоположна той, которая рекомендуется так называемою агитацией. Агитация рекомендует отречение от «ложной» культуры и превращение в народ. Мы рекомендуем проникновение началами этой культуры, проникновение полное, до мозга костей.
Постараемся доказать правильность нашего взгляда. Прежде всего приведем аргумент отрицательный. Возможно ли обращение человека, уже вкусившего учение, «в народ»? Когда Бакунин изрек этот лозунг, он, вероятно, не подозревал, какая нелепость в нем заключается. Обратиться в народ! Но как? Если действительно, то это значит усвоить себе его верования, его нравы, его взгляды на семью и на государство, на Бога, на иконы и святых угодников, на церковь и священника, на мир, на старшину и старосту, на вселенную, на луну, солнце и звезды, на грозу, на лес и поле. Этого ли вы хотите? Но как же это сделать, если вы «идете в народ» с глубочайшим убеждением, что все его взгляды дики и преисполнены «предрассудков», если вы обыкновенно не умеете сказать с мужиком ни одного слова, не оскорбив какого-нибудь задушевного его убеждения? Нет, в лозунге «идите в народ» кое-что не досказано. В нем есть один плюс, пройденный молчанием. Нужно было сказать, идите в народ с тем, чтоб его обратить в себя, пересоздать его по вашему образу и подобию; для этого примите его внешность: наденьте его скромную сермягу, возьмите в руки заступ, плуг, молот, топор, делайтесь кузнецами, плотниками, пахарями, фабричными. И вы пошли. Что же из этого вышло? Вышло или горе от «неразвитости» народа, или скорбное удивление, что он слушает полупьяного отставного солдата больше, чем вас, или, наконец, необходимость уверять себя и других, что народ живет вашими идеалами — идеалами пугачевщины и разинщины. Ведь вы сами знаете, что это не так. Нет, можно одеваться, как народ, голодать, как он, пить, как он, ругаться, как он, работать, как он, и все-таки не попасть в его святая святых, в его душу, наивную, но крепкую, закаленную вековым трудом, воспитанную в действительном горе и в настоящей, хотя и скромной жизни.
Предположим, однако, что вам удалось бы «сблизиться» с народом, что он принял бы вас как своих. Что могли бы вы ему дать? К чему стали бы вы взывать? Планов будущего устройства общества у вас нет, и вы сами говорите, что их не нужно, потому что ваша задача — разрушение. Для целей «разрушения» вы, обойдя все нравственные понятия крестьянина, как они ни грубы, все благородные его чувства, как ни мало они развиты, вы воззвали бы, да и взывали уже, — к его страстям, к его кровавым инстинктам, к его зависти, мести, злобе. Убив человека, вы выпустили бы на свет Божий чудовище, кое-как сдерживаемое религией, нравами и духовными понятиями крестьянства. Что наделало бы это чудовище, можно предположить из того, что оно делало уже при разных обстоятельствах. Вы произвели бы даже не «революцию», а просто русский бунт, «бессмысленный и беспощадный», как говорил Пушкин.
Оставаясь на почве «народничества», вы не можете быть ничем другим, как переряженными агитаторами, не могущими дать народу ничего, кроме «пропаганды», т. е. воззвания к грубейшим и кровавейшим инстинктам человеческой природы, которыми не может быть создано «народное благо». Вы можете принести пользу народу, только оставаясь самими собою, т. е. частью русской интеллигенции, постепенно увеличивая число образованных, разумных и нравственных русских людей.
Для того, чтобы слова наши были понятны, необходимо объяснить, что понимаем мы под словом «интеллигенция». Мы называем интеллигенцией совокупность таких умов, в которых, как в фокусе, сосредоточивается разумение всех потребностей целой страны, от верхнего ее слоя до нижнего, всех ее стремлений и задач, которые умеют дать разумную формулу всякому движению, указать исход всякому замешательству и нравственному влиянию которых подчиняются все действующие силы страны.
Мы не смешиваем интеллигенции с так называемым «обществом». Общества везде достаточно, и оно может быть весьма неинтеллигентно. В России, специально, «общества» предостаточно, а интеллигенции почти нет. Между тем всякая страна шла вперед постольку, поскольку в ней выработалась эта неуловимая, но всемогущая сила. Она является как бы душою общества. В средние века такою душою было духовенство. Не думайте, чтоб его влияние было построено исключительно на религиозном фанатизме масс, — нет! Загляните в эту кажущуюся глушь, и вы увидите «докторов», жадно изучающих тайны природы, вопросы политические, нравственные и экономические наряду с вопросами богословскими; сочинения их являются как бы энциклопедиями современного им знания. Они давали ответ на все вопросы, волновавшие ум и душу средневекового человека. Горожане, дворянство и прелаты, государи и папы прислушивались к тому, что говорил Альберт Великий или Фома Аквинский, или Оккам; их слова и писания находили отзвук во всех слоях общества, на высоте и долу; они давали направление умам и даже стремлениям человека и общества.
Настала очередь другой интеллигенции, постепенно сломившей средневековый порядок и положившей основание новому европейскому обществу. Вы думаете, что эта роль досталась ей даром, что она добилась своих целей путем нехитрого «отрицания» так называемых «предрассудков»? Разверните историю и вы увидите, что это не так. Вы увидите, как интеллигенция, положившая начало новому умственному движению, впитала в себя всю философию, политическую литературу, право и поэзию древнего мира; как усилия гуманистов закрепили за Европой великий умственный капитал Греции и Рима, как потом началось приращение процентов на приобретенный капитал трудами Бэконов, Декартов, Лейбницев, Ньютонов, Локков, Лапласов, Лавуазье — целым легионом великих умов, благородных сердец и стойких характеров; как эти труды перерабатывали человека в его миросозерцаниях, в его понятиях и чувствах и постепенно обращали средневекового рыцаря и бюргера в гражданина современного государства. И никто из этих двигателей человечества не старался обратиться в «Жака Бонома», во французского или в немецкого крестьянина. Они возвышали его до себя, в этом полагали свою честь и действительно облагородили человека.
Думаете ли вы, что теперь, на Западе Европы, сила так называемого общественного мнения покоится исключительно на преобладании физической силы «масс» над правительственными учреждениями? Но «масса» обладала физическою силою везде и во все времена; между тем она не представляла «мнения» в эпохи невежества. Физическая сила не дает мнения и не образует его. Значение общественного мнения зависит именно от количества интеллигенции, умеющей синтетически, так сказать, выразить стремления и понятия целого общества в данную минуту его развития. Она является центром, к которому тяготеют все стремления и интересы, где они находят свою гармонию и примирение. Интеллигенция не отождествляет себя ни с каким классом общества; поэтому ее и нельзя определить ни графически, ни юридически. Нельзя сказать, что она дворянство, или духовенство, или буржуазия. Это еще можно было сказать в средние века, когда духовенство было главным представителем духовной и умственной жизни общества. Да и тогда интеллигентная часть духовенства представляла интересы целого. Теперь, когда просвещение сделалось общим уделом, интеллигенция составляется из разных элементов, и тем шире ее стремления, тем полнее ее влияние. Она понимает и умеет выразить интересы крестьянина и фабричного рабочего точно так же, как интересы других, высших классов общества, и притом выразить их в гармонии, в соответствующей каждому интересу мере, в степени, согласной с благом целого. Она является и пружиной, и регулятором общественного движения, ведет общество вперед и не дает интересам одного восторжествовать над законными интересами других, не допускает подчинения общего блага частным пользам. От этого все слои общества считают представителей интеллигенции одинаково своими, верят им, идут за ними. Англия шла за своими Питтами, Каннингами, Пилями, Гладстонами, Италия за Кавурами, Пруссия за Штейнами именно потому, что их слова и дела раздавались одинаково симпатично и в хижине бедняка, и в палатах богача, что эти слова и дела были настоящими сигналами примирения «интересов» и «партий», символами великого, всенародного братства.
Оглянитесь на Россию. В ней, как уже сказано, «общества» довольно, интеллигенции же почти нет. От этого мы и рассыпаны как песок морской, разбиты на сословия и классы, на города и сельские общества, на дворянство и духовенство, без всякого центра единения, без действительного понимания общественных целей и без уменья вести какое бы ни было общественное дело. Русская земля жаждет, как хлеба насущного, настоящих русских людей, которые умели и хотели бы говорить и действовать за всю землю, в которых частные типы нашего общества — купца и мещанина, крестьянина и дворянина, духовного и разночинца — слились бы в цельный, всеобъемлющий тип мыслящего, нравственного, трудолюбивого и стойкого русского человека.
Выработайте этот желанный, этот трижды благословенный тип! Не оставляйте родной земли беспомощною, живущею без разумения и без нравственности!
Мы живем без разумения. Мы громко кричим о мировых задачах, на деле же мы не умеем учить и воспитывать детей, едва справляемся с нехитрыми земскими задачами, живем в нестерпимых условиях, даем водить себя за нос первому проходимцу-строителю или подрядчику, не имеем ни дорог, ни сносно устроенных жилищ.
Мы живем и без нравственности. В грубом, малопросвещенном обществе, разбитом на «группы», не сознающие своей взаимности, господствуют грубейшие материальные интересы, а при господстве их все считается дозволенным и прекрасным. «На то щука в море, чтоб карась не дремал». Вас справедливо возмущает жалкая участь обездоленных и погибающих. Но чем думаете вы пособить горю? Возбуждением самых зверских, самых кровожадных инстинктов в тех массах, которые вы сами желаете призвать к новой, лучшей и человеческой жизни.
Прекрасное зрелище представит родная страна! С одной стороны, отвратительное чавкание зверей, насыщающихся всеми способами, а с другой — грозный рев зверей голодных, раздраженных, разъяренных также всякими способами; в перспективе — всеобщее растерзание, какое мир видел в миниатюре в римских амфитеатрах…
Нет, не будить зверя, а выгнать его, чтоб дать место человеку: не продолжать деморализацию общества, разжигая и поощряя животные инстинкты, а морализовать его — такова задача, налагаемая на вас Россией и действительными пользами русского народа.
Но вы не можете выполнить ее, не дав нашему обществу людей разумения и правды, которые пришли бы на смену типу ветхих людей, из которых составлено наше «общество». Этими людьми должны быть вы сами, потому что для вас открываются двери учебных заведений, вам даются средства плодотворной научной работы. Если вы не выполните этой задачи, кто же другой может ее выполнить? Каждый из вас есть величина, которая может прибавиться к небольшой пока сумме мыслящего, разумеющего и нравственного в России. Но эта величина может и не попасть в число «слагаемых», а, напротив, сделаться минусом, и не невинным арифметическим минусом, а отрицательною величиною из крови и мяса, из страстей и похотей, вносящею раздоры, вражду, насилие, убийство и хищничество в общество.
Неучащееся поколение есть минус в народной жизни: не учась, оно губит себя, а губя себя, оно убавляет количество тех здоровых, деятельных сил, на которые каждое общество не только вправе, но обязано рассчитывать для своего успешного движения вперед. Какая реформа, какое новое учреждение, какое серьезное национальное предприятие осуществимы, если народ не будет иметь возможности рассчитывать, что для этих предприятий и учреждений найдутся люди, способные вести и поддерживать их не только в данную минуту, но и впоследствии?
Много и много лет на Руси раздается горькая жалоба: «людей нет». Заметьте себе, именно людей нет. «Принципов» и разных «идей» у нас очень довольно; но людей, в которых эти принципы и идеи воплотились бы, в которых они сделались бы второю натурою, получили бы плоть и кровь, т. е. действительную жизнь, — нет! Вот что печально и страшно. От этого у нас можно видеть консерваторов разрушающих, либералов, гнетущих ближнего, благородных «деятелей» расхищающих. Хуже того — мы слышим песни труду, «святому труду», труду «возвышающему и облагораживающему», словом, труду, воспеваемому так, как воспевается пасха в Светлое Воскресение. Но люди трудящиеся отсутствуют, и всякое дело возбуждает к себе отвращение — точно труд и дело не одно и то же.
Давно уже Русская Земля тревожно ждет этого трудящегося, этого обновляющего родную страну поколения. Ждет она его, как спящая царевна ждала избавителя с живою водой. Ждет не дождется. Годы проходят за годами, и бог знает, когда покажется этот светлый обновитель. Пристально высматривает старуха-Россия желанного сына, как мать тревожно вглядывается в ряды возвращающихся из похода солдат. Не он ли? Нет, все не он — все чужие да ненужные, все не такие, чтоб ее успокоили, да хату починили, да в хозяйстве порядок завели, да от соседей оборонили. Жить ей, верно, одной, коротая с грехом пополам свой век в обиде да в тесноте… А пора бы какому-нибудь поколению и начать настоящее дело. «История не ждет опоздавших», как сказал знаменитый наш историк. И нас не будут ждать другие народы.
Источник текста: Статья была впервые опубликована в газете «Голос» 1 августа 1879 г.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/alexandr2/gradovskiy_molod.html.