Загадки сердца (Аверченко)/ДО

Загадки сердца
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru

I

Мой сосѣдъ по комнатѣ Бакалягинъ — нанесъ мнѣ первый свой визитъ по очень странному поводу. Онъ пришелъ и сказалъ:

— Всѣ мы должны поддерживать другъ друга и выручать другъ друга. Безъ этого міръ бы давно развалился. Не такъ-ли?

— Ну, да, — поощрительно подтвердилъ я. — Такъ что же?

— Вы слышали вчера ночью черезъ стѣну, когда я вернулся?

— Вчера? Нѣтъ, не слышалъ.

— Ага! Спали, значитъ.

— Нѣтъ, не спалъ.

— Почему же вы не слышали? Стѣна вѣдь тоненькая.

— Почему? Потому что вчера вы совсѣмъ не возвращались.

— Ну, да, — осклабился онъ съ видомъ завзятаго кутилы. — Предположимъ, что это было сегодня на разсвѣтѣ. Однако, вы не захотите меня подвести, a другого человѣка — заставить страдать.

— Принципіально, конечно, я этого не хотѣлъ-бы.

— Такъ вотъ, — моргая красными вѣками, попросилъ застѣнчиво Бакалягинъ. — Я бы васъ очень просилъ, чтобы вы какъ нибудь не проговорились объ этомъ Агнессѣ Чупруненко.

— Боже мой! Да я даже не знаю, что это за Агнесса Чупруненко.

— Какъ не знаете?! Неужели? Да она ваша сосѣдка съ правой стороны. Тутъ же и живетъ. Агнія Васильевна Чупруненко.

— Да? Не подозрѣвалъ, не подозрѣвалъ. Впрочемъ, будьте покойны, если даже познакомлюсь — не выдамъ васъ.

— Пожалуйста!

Онъ сѣлъ на кончикъ стула, — хилый, болѣзненный, вертя маленькой головой на длинной шеѣ, какъ встревоженная змѣя.

Посидѣвъ молча, онъ, очевидно, вспомнилъ, что неприлично занимать ближняго своими дѣлами, не выказавъ въ то же время интереса къ его дѣламъ.

Поэтому, осмотрѣлъ меня и замѣтилъ:

— A вы немножко ниже меня ростомъ.

— Безъ сомнѣнія.

— Женщины любятъ высокихъ.

— Да…

— Чего-съ?

— Я говорю: это вѣрно. Правильно.

— Вотъ, вотъ. И спрашивается: что она нашла во мнѣ — не понимаю. Ни красотой, ни умомъ я не отличаюсь, особыхъ талантовъ не имѣю, a вотъ подите-жъ. Я ужъ, признаться, и самъ не радъ.

— Агнесса Чупруненко?

— То-то и оно. Любовь хорошая вещь, но она связываетъ по рукамъ и по ногамъ.

Онъ задумчиво улыбнулся блѣднымъ, широкимъ ртомъ и сказалъ:

— A еще говорятъ — женщина вѣнецъ природы.

Его длинное истомленное лицо и страдальческіе глаза дали мнѣ поводъ закончить эту сентенцію:

— Женщина — терновый вѣнецъ природы.

— И вѣрно! Чудно, чудно сказано.

Потомъ, сдѣлавъ еще нѣсколько характерныхъ замѣчаній о женщинахъ, онъ ушелъ.

II

Съ Агнессой Чупруненко я познакомился въ корридорѣ около телефоннаго аппарата, который былъ ею захваченъ минутъ на сорокъ.

Въ ожиданіи своей очереди, я нервно прохаживался по корридору, какъ вдругъ около меня послышался стонъ.

Это стонала Агнесса.

— Вы… тутъ?! значитъ вы слышали, что я говорила?..

— Съ чего вы это взяли?

— Милый, хорошій! У васъ такое симпатичное лицо! Я васъ умоляю — ни слова Бакалягину! Я знаю — вы знакомы, онъ мнѣ такъ много говорилъ о васъ… Вы должны быть джентльменомъ.

Агнесса была рыжеватая дѣвица небольшого роста и безотрадной наружности. Ея мольба, высказанная очень пронзительнымъ голосомъ, ошеломила меня. Я, не спѣша, представился, пожалъ ей руку и спросилъ:

— Съ чего вы взяли, что я буду доносить Бакалягину о вашихъ разговорахъ по телефону?

— Ахъ, но я уже всего боюсь. Этотъ человѣкъ способенъ придать яростный оттѣнокъ самымъ простымъ вещамъ. Сейчасъ-же начнетъ рвать и метать.

— Кого это, — спросилъ я, думая о другомъ.

— Что попадется. Мужчина, вообще — наказаніе, a мужчина, влюбленный и ревнивый — наказаніе тройное. Зайдите ко мнѣ — чаю стаканъ выпить. Мнѣ нужно съ вами серьезно поговорить.

Агнесса втащила меня въ свою комнату, толкнула на какой-то пуфъ и, схватившись въ отчаяніи за голову, заявила:

— Такъ дальше жить нельзя.

— Успокойтесь. Что-нибудь случилось?

— Этакъ съ ума сойти можно!! Эти горящіе глаза, сцены изъ-за всякаго прикосновенія ко мнѣ мужчины — кто можетъ перенести подобную муку?

— Онъ васъ такъ любитъ?

— Любитъ? Это слово какъ-то даже странно говорить… Онъ сходитъ съ ума. Ради Бога, скройте какъ-нибудь, что вы были y меня — онъ подниметъ изъ за этого Богъ знаетъ что…

— Ну, я думаю, это все для васъ довольно-таки стѣснительно. Отчего бы вамъ не переѣхать на другую квартиру?

Она улыбнулась гнетущей душу улыбкой.

— Зачѣмъ?… Чтобы онъ завтра же поселился напротивъ, еще болѣе ожесточенный, еще болѣе подозрѣвающій? Уже уходите? Ну, до свиданья. Такъ ради же Бога — ни слова о визитѣ!

III

Вечеромъ ко мнѣ зашелъ Бакалягинъ. Усы его были опущены внизъ, въ уголкахъ губъ притаилась скорбь, и опять онъ, длинный, съ крошечной головкой на безпокойной шеѣ напомнилъ мнѣ безпокойно озирающуюся змѣю.

— Ушла? — прошепталъ онъ, показывая пальцемъ на правую стѣну.

— Ушла. A что?

Онъ обрушился на диванъ, какъ скошенный бурей телеграфный столбъ.

— Я такъ больше жить не могу! Поймите, она меня въ могилу сводитъ!

— Кто?

— Агнесска. Сегодня закатила истерику за то, что я вчера былъ на семейномъ обѣдѣ y одной дамы. Подумаешь, какое преступленіе. И я вотъ теперь сижу и думаю: что я за такой за человѣкъ, что она такъ втюрилась?! Красотой особенной я не отличаюсь, талан…

— A вы бы уѣхали, отсюда, что ли.

— Уѣхать?!! Вы ребенокъ. Въ Одессѣ, въ Гельсингфорсѣ, на днѣ моря и подъ облаками я буду отысканъ… И тогда еще худшія времена настанутъ.

— Да позвольте… Значитъ, вы ее не любите?

— Да что вы, батенька, — вскричалъ Бакалягинъ, вздернувъ плечами такъ энергично, что они чуть не на лѣзли ему на уши. — Любить можно нормальную женщину, a не эту сумасбродную бабу, способную за одинъ взглядъ на постороннюю женщину перегрызть глотку.

— A вы ее тоже, вѣдь, ревнуете?

— Я? Вы смѣшной человѣкъ.

— Ну, знаете, — сказалъ я, раздраженно. — Въ такомъ случаѣ, я признаюсь вамъ: она сегодня затащила меня къ себѣ и жаловалась на васъ, что вы ее изводите ревностью.

— Ха! ха! ха! ха! — отрывисто захохоталъ этотъ хилый любовникъ. — Я — ее… ревную… ну, знаете, я думалъ, что вы считаете меня умнѣе!

— Она умоляла меня не говорить вамъ, что я былъ y нея. „Онъ“, говоритъ она, „можетъ вообразить Богъ знаетъ что!“

— Я могу вообразить только одно, — покачалъ головой Бакалягинъ, — что она дура.

— Значитъ, вы ее совсѣмъ не любите?

— Подите вы! Сами ее любите.

— Но почему же вамъ не разстаться?

— Разстаться? A ходить съ выжженными глазами и изуродованной физіономіей — это вамъ пріятно? Это вамъ тоже разстаться? Нѣтъ, ужъ на кого Господь положилъ проклятіе, тотъ долженъ всюду влачить его.

— Не поговорить-ли мнѣ съ ней, какъ третьему лицу? А?

— Не совѣтую. Истерики не оберешься. Сегодня, когда мы чай y нея пили, она такъ на меня зыкнула за какое-то замѣчаніе о ея подругѣ, что я стаканъ на полъ уронилъ. Э, да ужъ что тамъ говорить… несчастный я. Прощайте!

IV

Жизнь въ меблированныхъ комнатахъ развиваетъ либеральные поступки.

Поэтому, я не удивился, когда на слѣдующее утро ко мнѣ безъ доклада вошла Агнесса Чупруненко.

Поздоровавшись, она спросила:

— Ушла уже?!

— Кто?

— Эта верста коломенская. Вотъ уже сотворилъ Господь и самъ удивляется.

Я пожалъ плечами. Она сидѣла, понурившись, наполненная до краевъ безысходной скорбью. Потомъ прошептала:

— Больной человѣкъ. Вчера посуду сталъ бить. Стаканъ съ чаемъ разбилъ. Нашелъ y меня карточку моего отца — устроилъ сцену… Это, говорить, вашъ любовникъ, навѣрное? Господи! Грѣшный я человѣкъ — иногда думаю — хоть бы его трамваемъ переѣхало или въ тюрьму бы посадили!

— A онъ говоритъ, что вы его любите.

— Я?! Люблю?! Кого?

— Бакалягина.

— Нацѣпите его себѣ на носъ, вашего Бакалягина.

— Я не привыкъ дѣлать безцѣльныхъ поступковъ, — отвѣтилъ я.

— На мѣсяцъ бы! На одну недѣльку! На одинъ день бы хоть — оставилъ онъ меня въ покоѣ. Нѣтъ! какъ утро — сейчасъ же въ дверь своей кривой лапой стучитъ: ,Агнесса, вы дома?» Если бы вы знали, какъ мнѣ иногда хочется ему сказать! «Убирайся къ чорту, жердь проклятая! У меня другой мужчина!»

— A вы бы сказали когда-нибудь. Попробуйте.

Она пожала плечами.

— Въ свидѣтели попасть хотите?

— A что?

— Убьетъ. Выломаетъ дверь и убьетъ меня.

Я сжалъ губы и жестко сказалъ:

— А, знаете, онъ говорилъ мнѣ, что не любитъ васъ.

Она усмѣхнулась.

— Еще бы! Онъ это можетъ сказать. Къ сожалѣнію, это только разговоръ для постороннихъ.

— Онъ говорилъ, что терпѣть васъ не можетъ. Она говоритъ, мнѣ на шею повисла, и никакъ я не могу отъ нея отдѣлаться

— Ну, конечно! Ему стыдно признаться, что онъ влюбленъ, какъ дуракъ, что изъ-за пустяка на стѣну лѣзетъ — вотъ онъ и старается всѣхъ увѣрить. Ничтожная личность

V

Это была серьезная, тяжелая застарѣлая болѣзнь. Я знаю, нѣкоторыя серьезныя болѣзни требуютъ серьезной, иногда мучительной, операціи. Операцію можно было-бы сдѣлать такую:

Пригласить къ себѣ длиннаго квартиранта Бакалягина и безотрадную квартирантку Агнессу Чупруненко… Усадить ихъ, сѣсть самому и, не торопясь, не волнуясь, сказать:

— Господа! Однимъ ударомъ ножа я могу облегчить ваши страданія. Позвольте мнѣ передать со стенографической точностью тѣ слова и выраженія, которыя каждый употреблялъ по отношенію къ другому. Агнесса утверждаетъ, что Бакалягинъ надоѣлъ ей до омерзѣнія, a Бакалягинъ утверждаетъ — что Агнесса — пошлая дура, присосавшаяся къ нему, какъ піявка. На мой совѣтъ уѣхать — Агнесса отвѣтила такъ: «я бы уѣхала, но онъ сейчасъ же потащится за мной, разыщетъ меня и еще больше начнетъ отравлять мнѣ жизнь». На мой совѣтъ — уѣхать — Бакалягинъ, въ свою очередь, заявилъ, что онъ бы это сдѣлалъ съ наслажденіемъ, но «эта глупая баба, какъ собаченка побѣжитъ за нимъ и отыщетъ его въ Гельсингфорсѣ, въ Одессѣ, и даже на днѣ морскомъ» Господа! Теперь вы все знаете другъ о другѣ. Договоритесь при мнѣ, объяснитесь, — и пусть каждый ѣдетъ, куда хочетъ. Зачѣмъ же вамъ, жалкіе вы люди, тянуть постыдную глупую лямку, бродить въ темнотѣ и отравлять жизнь себѣ, a главное мнѣ, мнѣ, которому вы смертельно надоѣли. Ну… эйнъ, цвей, дрей — и готово.

Вотъ та — единственная операція, которая напрашивалась сама собой.

И, однако, я не рѣшился сдѣлать эту операцію.

Почему?

Я думаю такъ: лучше жить нѣсколько лѣтъ съ самой отвратительной, мучительной болѣзнью, чѣмъ съ облегченіемъ сразу умереть подъ ножомъ хирурга.