Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка
М.: «Захаров», 2012. — (Биографии и мемуары).
ЗАВТРА — ЭКЗАМЕН
правитьСтудент-медик 5-го курса Антон Павлович сидел у своего письменного стола и читал курс «Гигиены». Завтра — экзамен. Одна рука подпирала лоб, другая нервно теребила страницы лекций. Он спешил прочесть, усвоить, сгруппировать и осмыслить все как можно скорее, для того чтобы завтра выйти к профессору с открытым забралом и не покраснеть. Для этой цели он затворил дверь в свою комнату и со всем рвением человека, у которого экзамен на носу, предался изучению незнакомой науки.
— Ну, черт возьми, — проговорил он, — отмахаю как-нибудь этот геркулесовский труд. Времени только мало… Во всяком случае успею, лишь бы только эта саранча не помешала…
Под саранчой он подразумевал маменьку, тетеньку и прочих домашних — и был совершенно прав. Не прошло и четверти часа, как дверь тихонько отворилась и в щель просунулась сморщенная, как печеное яблоко, физиономия тетеньки Глафиры Кузьминишны. Просовываясь, она боялась за свой поступок и страшно трусила, но все-таки громким шепотом стала звать комнатную собачонку.
— Корбинька, Корбинька, Корбо, иди поесть… Ты, бедный, нынче не ел… Корбинька!..
Антон Павлович молча посмотрел под стол и стулья и спокойно ответил:
— Собачонки, тетя, нет. Ищите ее в другом месте и не мешайте мне заниматься.
— Хорошо, голубчик, не стану мешать. Только ведь как же собачка-то голодная будет? У меня все сердце изноет…
— Отыщите и накормите, только меня в покое оставьте. Я ведь всех вас просил, чтобы в этот вечер ко мне не входили…
— Хорошо, голубчик, Антошенька, читай себе на здоровье… Не будем входить, не будем… Только ведь перед Богом грешно, если животное голодает. Ну, уйду, не сердись.
Тетенька стушевалась. Антон Павлович принялся за свое занятие
— Антоша, можно войти? — раздался за дверью голос маменьки. — Я только на минуту. Не стану тебя беспокоить…
— Ну?
Маменька вошла.
— Ты знаешь, что прачка не принесла тебе сорочки к завтрашнему дню?! Сердце мое болит и обливается кровью: ну в чем ты пойдешь завтра на экзамен? Три раза посылала к ней, подлой: все говорит, что погода сырая, белье не сохнет. Развяжи ты меня, Христа ради, скажи, как быть? Ведь профессор-то твой не мальчишка… Сейчас видно, что грязно…
— Ступайте, пожалуйста. Пойду в грязной сорочке. Разве вы не можете понять, что вашими пустыми разговорами вы отнимаете у меня время и мешаете мне работать? Ступайте поскорее…
— Кто, я-то мешаю? Скажите пожалуйста! О нем же хлопочу, чтобы он был чисто одет, и я же виновата! Вот так-то вот, наживи детей, ухлопай на них все свое здоровье, а после и жди благодарности.
— Долго вы еще будете разговаривать?
— Уйду, уйду! Дай только тебе высказать… Сколько я болела за вас, сколько я страдала, когда вы были маленькими, сколько я из-за вас от отца претерпела…
Антон Павлович нетерпеливо встал с места с книгою в руках и прошелся по комнате.
— Пусть так. Я ценю все это, только дайте вы возможность прочесть спокойно то, что мне необходимо. Ведь вы знаете, что у меня завтра экзамен… — И Антон Павлович принялся за чтение, приложив руки к ушам.
Маменька поговорила еще минуты три и ушла, видя, что ее не слушают. Ушла, впрочем, с жалобами. Но Антон Павлович рад был этому и еще больше углубился в свои лекции.
Но вот скоро из двери раздался голос брата-гимназиста:
— Антон, нет ли на твоем столе моего карандаша? Извини, что я тебя беспокою… Я вижу, что он у тебя в руке… Ты им пишешь…
— А он тебе нужен?
— Нет, не особенно… Мне только хотелось знать, у кого он. Извини, что побеспокоил. Кстати, как идет твое дело? Мать говорила, что у тебя завтра экзамен… Ну, как дела? Готов или нет? Надеешься выдержать? Жаль, что я не студент, а то бы я помог тебе. Я подсунул бы тебе под дверь ответ на заданный вопрос. Ты не смотри, что я в гимназическом мундире: отсюда еще не следует, чтобы я смыслил менее, чем…
— Послушай, Миша, — взмолился Антон Павлович, — некогда мне теперь болтать с тобою. Оставь меня в покое, и если можешь и хочешь, позаботься, чтобы бабье меня не беспокоило…
— Хорошо. Будь уверен, что употреблю все свое влияние.
— И убирайся, наконец, к черту…
— Благодарю…
Брат-гимназист ушел страшно обиженный. Антон Павлович принялся снова за чтение и даже уселся… Минуты через две робко отворилась дверь. Высунулась тетушка.
— Антоша, за что ты Мишу обидел?
Антон Павлович сделал вид, будто не слышал, и продолжал читать.
— За что ты, спрашиваю я тебя, варвар, бедного мальчика обидел? Он теперь плачет. Молчишь? Молчи, коли хочешь, если у тебя уж и сердца нет? Ни за что ни про что обидел ребенка. Ну, что он тебе сделал? Поговорил только…
— Тетя, если вы меня хоть немножко любите, замолчите и уйдите восвояси.
— Зарядил одно: уйдите да уйдите, а когда я за собачкой пришла, так ты какие глаза сделал? Видела я твою зверскую физиономию. А Мишу ты напрасно обидел. На Страшном суде ответ дашь…
— О, Господи!.. Ну, возможно ли готовиться к экзамену при этих условиях?..
— Да готовься, кто тебе мешает?! — с удивлением воскликнула тетушка и вышла.
— Ну, слава Богу, — прошептал Антон Павлович. Но в эту минуту вошла сестрица Людмила Павловна.
— Прости, Антошечка, я вижу, что беспокою тебя, но и сама я в свою очередь беспокоюсь. Скажи мне ради Бога, что такое — психическая субстанция? Объясни, будь добр.
— Голубушка, мне некогда, да, кстати, я и не понимаю, что это значит…
— Да ведь ты же на медицинском факультете…
— Так что ж из этого?
— Как что? Ты должен знать все…
— Ну, ступай, матушка, с Богом…
— Только это от тебя и слышишь, невежа. Я уйду, уйду. Нев-ввежа.
После ухода сестрицы Антон Павлович вздохнул свободнее и углубился в лекции. В доме воцарилась тишина. Маменька начала тихонько щелкать старой разбитой швейной машиной, но самая эта умышленная медленность способна была раздражить даже не нервного человека. Маменька старалась медленно двигать колесо, чтобы не беспокоить Антошу, не замечая того, что получался надрывающий душу звук.
— Антоша, можно матери шить на машине, как всегда? — снова высунулась тетенька. — Душу она из меня вымотала…
— Убирайтесь вон! Можно…
— Ну и слава Богу. А уж мы думали, что ты не позволишь.
В эту минуту вдруг раздался неистовый звонок. Пока отворяли, последовало несколько неистовых ударов в дверь. Вошел, слегка пошатываясь и корча из себя трезвого, старший брат Антона Павловича, забулдыга и хоть хороший, но очень мнительный человек.
— Антон, я к тебе за рецептом, — забасил он.
— А что у тебя?
— Печень. Должно быть, цирроз. В легких — пневмония. В спине табес дорзалис. В общем, скверно. Дай рецепт.
— Не пей водки много… И, если можешь, убирайся… Впрочем, погоди, что ты трескал сегодня?
— Водку и пиво. С одним приятелем стукнули. Хочешь, пойдем ко мне! Там ты меня выслушаешь и выстукаешь, но только непременно череновским молотком: в другие молотки я не верю.
— У тебя никого нет?
— Н-ни д-души!..
Антон Павлович на секунду задумался.
— Так вот что. Забудь свою печень, которая не болит…
— Верно. Я только боюсь, что может заболеть.
— Молчи. Итак, говорю, забудь свою печень, выпей еще бутылку пива и ложись спать. А я поеду с тобою, чтобы проследить твой пульс. У тебя и заночую. Керосин есть? Ну и ладно. Потогонного принимать не надо. Впрочем, я за тобою присмотрю. Едем.
Все домашние высыпали уговаривать Антона Павловича остаться. Но он по необъяснимой для них причине предпочел общество пьяного брата и уехал к нему пить пиво, захватив с собою лекции.
Приехав, он дал ему выпить еще пива, уложил в постель, пощупал пульс и спокойно засел в его квартире за лекции.
Наутро он выдержал экзамен. Но, несмотря на это, мать встретила его словами:
— Не стыдно тебе, Антоша! Где ты ночь провел? Мы тебе старались доставить полное спокойствие, а ты ушел бражничать, обрадовался, что пришел пьяный брат… Стыдно… Мы всю ночь не спали…
Антон Павлович вместо ответа молча взялся за «Оперативную хирургию», положил ее под мышку и пошел к брату, сказав только три слова.
— Завтра опять экзамен.
Маменька и тетенька развели только руками и хотели что-то закричать, но он был уже далеко… Так они обе и не поняли ничего.