Забитая свекровь (Краснова)/ДО

Забитая свекровь : Изъ деревенскихъ портретовъ
авторъ Екатерина Андрѣевна Краснова

Источникъ: Краснова Е. А. Разсказы. — СПб: Типографія бр. Пателеевыхъ, 1896. — С. 279.

I

Въ жаркій лѣтній день я заблудилась въ лѣсу: тропинка, по которой я шла, привела меня не на знакомую поляну, къ заглохшему пруду, какъ я ожидала, а въ какую-то незнакомую мнѣ сѣчу.

Передо мною было большое пространство, покрытое недавно сведеннымъ лѣсомъ, за которымъ синѣли верхушки большихъ деревьевъ. Все это мѣсто уже успѣло зарости цвѣтущими травами, земляникой и неизбѣжнымъ въ нашихъ краяхъ малинникомъ. Пробираясь все дальше и дальше между пнями, хворостомъ и зелеными кустами, я потеряла и ту тропинку, по которой пришла. Теперь меня окружало со всѣхъ сторонъ море цвѣтущихъ травъ; надъ головой синѣло яркое небо и кромѣ неба и зелени ничего не было видно; пахло медомъ и полынью. Солнце стояло уже высоко, а птички весело и звонко щебетали, несмотря на то, что іюль приближался къ концу. Я очутилась въ совершенно незнакомомъ мѣстѣ, въ какой-то зеленой пустынѣ…

Но это была не пустыня; я ошибалась. Тутъ было еще одно живое существо, кромѣ меня.

II

Откуда она взялась — я не могла понять. Точно изъ земли выросла и встала передо мной, какъ листъ передъ травой, маленькая сгорбленная, худенькая старушонка. Въ изодранной холщевой рубахѣ и синемъ сарафанѣ, съ выбивающимися изъ-подъ платка прядями жидкихъ сѣдыхъ волосъ, босикомъ, съ какими-то лохмотьями вмѣсто кацавейки на плечахъ, она имѣла жалкій, за сердце хватающій видъ. Ея маленькое, съежившееся лицо покрывали безчисленныя морщины; глаза побѣлѣли и потускнѣли, узкія губы беззубаго рта точно провалились между носомъ и подбородкомъ. Ея босыя ноги были такъ уродливо худы и искривлены, что съ перваго взгляда казалось, будто на нихъ гораздо больше пальцевъ, чѣмъ обыкновенно бываетъ.

Это дрожащее, трясущееся, покрытое лохмотьями существо точно вынырнуло изъ земли и остановилось передо мной.

Старуха прикрыла своей сморщенной, черной рукой бѣлые глаза, поглядѣла на меня и поклонилась молча, чуть не до земли. Въ другой рукѣ у нея была большая корзинка, наполненная необыкновенно крупной и спѣлой малиной.

— Здравствуй, бабушка. Малину собираешь?

— Малину, родимая, малину, красавица, — торопливо забормотала старуха дребезжащимъ голосомъ и, къ моему немалому удивленію, изъ ея бѣлыхъ глазъ, окруженныхъ точно кровавой каймой, сейчасъ же потекли слезы.

— Ты, стало быть, здѣшняя, бабушка? Знаешь, что это за мѣсто?

— Не здѣшняя я, нѣтъ, не здѣшняя. Издали я, горькая; изъ села Ѳоминскаго. Можетъ, слыхали, матушка?

— Какъ же, знаю. Это верстъ за пять отъ насъ. А славная у тебя малина, гдѣ это ты такую набрала? Покажи-ка.

Старуха вдругъ неожиданно бухнулась мнѣ въ ноги.

— Что ты, бабушка, Богъ съ тобой! Встань скорѣе. Чего тебѣ надо?

— Купи ты у меня малинку, сударыня, сдѣлай милость Божескую! Помоги мнѣ, горькой старушонкѣ!..

— Да полно, тебѣ, встань! Съ удовольствіемъ куплю. Только бы домой попасть, — у меня съ собой и денегъ нѣтъ.

— Я дойду съ тобой, сударыня, только не оставь — возьми малинку.

— О чемъ же ты плачешь, бабушка? Я же сказала, что куплю.

— Не плачу я, родимая; это такъ — слеза идетъ. Такъ, стало быть, возьмешь?

— Непремѣнно. Только, видишь-ли, я заблудилась тутъ въ лѣсу, дорогу потеряла. Не знаю, какъ до дома дойти. Можетъ, ты моему горю поможешь?

Оказалось, что старуха хорошо знаетъ мѣстность и что намъ съ ней стоитъ только немножко пройти, чтобы добраться до сторожки лѣсника, за которой начиналась настоящая дорога. А тамъ мнѣ было уже очень легко попасть домой.

III

Старуха пошла впередъ, я за ней.

Странное дѣло: видъ у нея былъ такой, что мнѣ казалось, будто она едва можетъ передвигать ногами, а между тѣмъ она довольно бодро, хотя медленно, шла впередъ, раздвигая кусты и травы костлявой рукой. Ея бѣлые глаза были похожи, какъ двѣ капли воды, на глаза слѣпого, а между тѣмъ она ими видѣла; трясущаяся голова была плотно повязана платкомъ, а между тѣмъ она слышала.

— Бабушка, сколько тебѣ лѣтъ?

Старуха обернулась, посмотрѣла на меня тусклыми глазами, изъ которыхъ продолжали выкатываться рѣдкія слезинки, и жалобно проговорила:

— Пятый десятокъ доходитъ, сударыня. Никакъ пятьдесятъ годковъ прожила.

— Да не можетъ быть! — воскликнула я невольно.

Я думала, что ей, по крайней мѣрѣ, сто лѣтъ.

— Пожалуй, что и того нѣтъ, родная. Немного годовъ мнѣ отъ Бога — люди состарили… Люди! Прости, Господи, мое согрѣшеніе…

Она забормотала что-то непонятное и медленно поплелась по тропинкѣ, согнувшись чуть не вдвое. О моемъ присутствіи она точно забыла. Такъ мы шли до самой сторожки.

Повидимому, лѣсникъ хорошо зналъ мою старуху, потому что онъ очень привѣтливо окликнулъ ее съ порога своей крохотной избушки:

— Здорово, бабушка Аксинья! Сядь, отдохни на крылечкѣ — кваску принесу.

Старуха сѣла, предварительно поклонившись лѣснику чуть не въ ноги. Я разспросила дорогу и пошла домой, повторивши свое обѣщаніе бабушкѣ Аксиньѣ купить у нея ягоды.

Часа черезъ полтора она явилась со своей малиной и, получивши отъ меня двѣ серебряныя монетки, опять упала мнѣ въ ноги, причемъ слезы быстрѣе потекли по ея морщинистому лицу.

Я велѣла покормить несчастную старуху и хотѣла оставить ее ночевать, такъ какъ до дома было ей далеко, а солнце уже близилось къ закату. Но она ни за что не соглашалась.

— Да вѣдь ты устала, бабушка?

— И то устала, сударыня, притомилась, — жалобно говорила она, сидя на ступенькахъ кухоннаго крылечка, вся сгорбленная и сморщенная, сжимая въ костлявыхъ рукахъ мои два двугривенныхъ, точно это были какіе-нибудь драгоцѣнные алмазы.

— Такъ отчего-жь ты не хочешь остаться у насъ? Переночуешь въ людской избѣ, со скотницей, а завтра рано утромъ накормятъ тебя и пойдешь домой.

— Убьетъ она меня, матушка, больно убьетъ, коли деньжонокъ не принесу до солнышка…

— Какъ убьетъ? Кто?

— Невѣстка, — произнесла старуха чуть слышно, и вдругъ выраженіе такого непреодолимаго, тупого страха появилось на ея лицѣ, что я невольно вздрогнула.

— Твоя невѣстка? Да какъ же она смѣетъ!? А сынъ-то твой чего же смотритъ?

— Далеко онъ, родная, въ солдаты сданъ и не знамо гдѣ. Некому заступиться за меня, за нищую старушонку…

— Никого у тебя, кромѣ невѣстки, и нѣтъ, и кормить тебя некому?

— Какъ не быть… Хозяинъ у меня, мужикъ богатый…

Она съ усиліемъ встала, поклонилась мнѣ низко-низко и поплелась прочь, не прибавивъ больше ни одного слова.

Я осталась въ полнѣйшемъ недоумѣніи.

IV

А между тѣмъ она говорила правду. Дѣло было очень просто.

Мужъ ея, Захаръ, былъ самый зажиточный мужикъ въ селѣ. Всего у нихъ было вдоволь, тѣмъ болѣе, что и семья невелика: одинъ сынъ, Иванъ. Все шло хорошо, пока его не женили. Понравилась ему красивая, разбитная дѣвка изъ большого торговаго села Рогачева. Но, къ несчастью, понравилась она не только Ивану, но и его отцу. Какъ только вошла въ домъ молодая хозяйка, такъ и перевернулось все вверхъ дномъ. Ивана отецъ скоро спровадилъ въ солдаты и сталъ открыто жить со снохой, которая принялась всячески мучить и угнетать свою свекровь. Она заставляла ее страшно работать, почти не кормила, била и истязала самымъ жестокимъ образомъ, а когда Аксинья изъ здоровой, пожилой женщины превратилась въ очень короткое время въ дряхлую, безсильную, измученную старуху — стала посылать ее за грибами и ягодами лѣтомъ, а зимой заставляла ходить по міру. Всѣ вырученныя деньги, каждый собранный кусокъ хлѣба несчастная старуха приносила невѣсткѣ и боялась ея до такой степени, что даже вдали отъ нея не смѣла ничего съѣсть изъ того, что ей давали въ видѣ подаянія.

Говорили, что до сына-солдата дошли печальныя вѣсти обо всемъ этомъ и что онъ будто бы спился съ горя и пропадаетъ неизвѣстно гдѣ…

V

Три лѣта сряду бабушка Аксинья приносила мнѣ самыя крупныя, спѣлыя ягоды, какія только бываютъ въ поляхъ и лѣсахъ. Въ іюнѣ она приносила землянику, а съ половины іюля до половины августа чуть не каждый день приходила съ большой корзинкой душистой, алой малины.

Въ прошлое лѣто она не пришла. Земляника поспѣла и сошла, началась малина, а бабушки Аксиньи все не было. Куда она дѣвалась — у насъ никто не зналъ.

Въ одинъ прекрасный день мнѣ пришли сказать, что меня спрашиваетъ какой-то старикъ.

Самъ старикъ былъ мнѣ совершенно неизвѣстенъ.

Его худощавое лицо съ глубоко впалыми глазами, ушедшими подъ кустастыя, черныя брови, крупный носъ, высокій, обнаженный лобъ и длинная сѣдая борода мнѣ были совершенно незнакомы. Но что мнѣ было положительно знакомо — это почернѣвшая, сплетенная изъ прутиковъ корзинка съ алой, необыкновенно крупной малиной: то была корзинка и отборныя ягоды бабушки Аксиньи.

Высокая мощная фигура незнакомаго старика въ синей линялой рубахѣ и старенькомъ армякѣ низко склонилась передо мной, пока онъ кланялся мнѣ въ поясъ.

— Сударыня, — проговорилъ онъ суровымъ, почти торжественнымъ голосомъ, — я старикъ вашей лѣтошней старухи.

И онъ подалъ мнѣ корзинку съ малиной.

— А! стало быть это бабушка Аксинья прислала мнѣ малину? А что же она сама не пришла?

— Упокой, Господи, ея душу, — тихо сказалъ старикъ, сотворяя крестное знаменіе. — А мнѣ пошли, Господь, милосердное прощеніе за великій мой грѣхъ…

И, помолчавши, онъ прибавилъ:

— Нищій я, сударыня, стою передъ вами: все роздалъ… Буду подаяніемъ кормиться… А что пожалуете за малинку — пойдетъ во святую церковь, за упокой ея души…