Жизнь и приключения в тайге (Арсеньев)

Жизнь и приключения в тайге
автор Владимир Клавдиевич Арсеньев

Опубл.: 1912. Источник: az.lib.ru • (Из путевого дневника 1908—1910 гг.)

Владимир Клавдиевич АРСЕНЬЕВ. Собрание сочинений в 6 томах. Том II

Владивосток, Альманах «Рубеж», 2009.

ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ТАЙГЕ

СОДЕРЖАНИЕ

От издательства

Жизнь и приключения в тайге

Предисловие к изданию 1957 года (в сокращении)

В. К. Арсеньев — путешественник и писатель. Из предисловия М. К. Азадовского

Из путевого дневника 1908—1910 гг.

Примечания М. К. Азадовского

Примечания к вступительной статье

Примечания к «Путевым дневникам»

Примечания издательства

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Книга «Жизнь и приключения в тайге» относится к произведениям В. К. Арсеньева, имеющим непростую судьбу. Начнём с того, что работы с таким названием у известного писателя, учёного и путешественника нет. А были корреспонденции, присылаемые непосредственно из экспедиций, которые в 1908—1912 годах публиковались в хабаровской официозной газете «Приамурье» под общим заглавием «Из путевого дневника». Спустя без малого полвека их собрал воедино М. К. Азадовский — этнограф, фольклорист, литературовед, личный знакомый В. К. Арсеньева и исследователь его творческой биографии. Считая (не без оснований) эти путевые заметки первой научно-популярной работой В. К. Арсеньева, М. К. Азадовский дал им общее название «Жизнь и приключения в тайге» и подробно прокомментировал их. В 1957 году они вышли в свет отдельной книгой, изданной Государственным издательством географической литературы, под общей редакцией известного советского геолога, члена-корреспондента АН СССР СВ. Обручева. Предисловие к изданию 1957 года (в сокращении), вступительная статья и примечания М. К. Азадовского воспроизведены в данном издании. Имеющиеся в книге «Жизнь и приключения в тайге» три письма В. К. Арсеньева из экспедиции 1912 года будут напечатаны в последующих томах собрания сочинений.

Начало публикаций заметок-писем В. К. Арсеньева: газета «Приамурье» № 598 от 19 июля 1908 года, с. 4 (в книге «Жизнь и приключения в тайге» ошибочно — «июня»). Учитывая, что экспедиция отправилась из Хабаровска 24 июня, как понятно из главы I, июль — явная ошибка. Никаких вступительных слов перед первой публикацией нет; имеются заглавие «Из путевого дневника». I" и подпись — Арсеньев. Для читателей газеты было понятно, о каких путевых заметках идет речь, поскольку ещё 25 июня 1908 года в «Приамурье» была опубликована заметка следующего содержания (пунктуация и стилистика сохранены):

«ХРОНИКА.

Экспедиция В. К. Арсеньева, в состав которой входят:

Де-Сулави (ботаник), С. Ф. Гусев (геолог), И. А. Дзюль (зоолог), Кочубей (энтомолог), 2 казака и 6 стрелков, вчера, 24 с. июня, выехала вниз по Амуру до селения Троицкого, откуда, на лодках, по реке Дондон, экспедиция подымется до хребта Сихотэ-Алин, перевалив который она выйдет к морю, в Императорскую Гавань. Отсюда экспедиция пойдет к югу, до мыса Олимпиады, куда, по рассчетам, она доберется лишь глубокою осенью.

У мыса Олимпиады экспедиция будет изготовлять нарты, на которых, по льду реки Нохтоху, она переберется на р. Хор, где возьмет запасы продовольствия, заготовляемые там топографом Халевым.

Из Владивостока выезжает в Императорскую Гавань помощник г. Арсеньева, шт.-кап. Николаев, который везет с собою различные запасы для экспедиции, которые, впредь до прихода экспедиции к морю, частью, будут сложены у орочен, частью, прямо в тайге, что не внушает г. Арсеньеву опасений за их целость, гарантией которой является честность таежных орочен».

(Газета "Приамурье", № 577 от 25 июня 1908 года, с.4)

В дальнейшем, кроме достаточно регулярных публикаций корреспонденции самого В. К. Арсеньева, на страницах «Приамурья» освещался ход экспедиции и в небольших заметках. Так, 17 июля 1908 года под рубрикой «Хроника» появляется следующее сообщение, явно основанное на поступивших в редакцию письмах В. К. Арсеньева (см. главы I и II повести «Жизнь и приключения в тайге»):

«Приводим сведения о движении экспедиции шт.-кап. Арсеньева.'' 28 июня она была в устье реки Онюй, ошибочно называемой на наших картах Дондон.

Последнее название в действительности принадлежит протоке Амура, в которую впадает Онюй, и острову, отделяющему протоку от главного русла.

Местные гольды встретили экспедицию недружелюбно и всячески пытались отклонить ее попытку подняться по Онюю. Пришлось обратиться к орочонам, переговоры с которыми привели к благоприятным результатам. По их показаниям, Онюй имеет протяжение в 250 верст; чтобы пройти к океану, следует идти по притоку Онюя р. Гобилли, очень быстрой и каменистой речке. Чтобы дойти от Амура до Императорской Гавани, потребно время до 30 суток зимою; летом значительно больше, т. к. в верховьях Онюя и Гобилли множество трудно проходимых болот. Много груза взять нельзя, почему экспедиции приходится рассчитывать на охоту и рыбную ловлю, а при случае и на голодовку.

Г. Десулави собрал уже до 400 экземпляров растений.

Шт.-кап. Николаев 9 или 10 июля должен был выехать из Владивостока в Императорскую Гавань для следования навстречу отряду г. Арсеньева».

(Газета "Приамурье", № 596 от 17 июля 1908 года, с. 5.)

В ходе экспедиций 1908—1909 годов В. К. Арсеньев отправил в редакцию более 70 писем, из которых примерно половина была опубликована (следует иметь в виду, что по разным причинам не все письма могли дойти до Хабаровска). Статьи из газеты «Приамурье» 1908—1912 годов (являющиеся по сути живыми дневниковыми записями) стали основой более позднего прозаического произведения В. К. Арсеньева — книги «В горах Сихотэ-Алиня». Содержащиеся в них сведения были также использованы в работе «Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края. 1901—1911», в других научных статьях и научно-популярных рассказах автора. Поэтому для вдумчивого читателя представляет особый интерес возможность сравнения текстов, порой значительно отличающихся друг от друга, что позволяет проследить особенности творческой работы В. К. Арсеньева над своими произведениями. Ценные комментарии М. К. Азадовского, несомненно, помогут понять многие нюансы этого достаточно субъективного процесса.

В процессе подготовки II тома собрания сочинений к печати произведена тщательная сверка книжного текста с имеющимися в архивах Владивостока и Хабаровска номерами газеты «Приамурье» за соответствующие годы. Это позволило выявить несколько значимых расхождений между газетными статьями и текстом, подготовленным М. К. Азадовским (см. примечания (28), (29), (38) от издательства собрания сочинений). Несомненно, что данные пропуски явились следствием цензурных соображений советского периода; есть и более мелкие сокращения «политкорректного» характера. При сверке выявлены отдельные ошибки (в том числе в датах и номерах газет) и опечатки. Имеются также многочисленные изменения текста писем В. К. Арсеньева, носящие характер редакционной правки или вызванные опечатками; часть таких расхождений оговорена в примечаниях от издательства собрания сочинений; другие без комментариев приведены в соответствие с текстом газетных статей.

По различным причинам (отсутствие листа в газете, данного номера в подшивке и т. д.) с газетным текстом не сверены главы: VIII, XIV, XVII и от главы XXVIII до конца текста. Следует отметить многочисленные разночтения в географических названиях, которые в то время ещё не были окончательно устоявшимися. Так, в газете «Приамурье» река Анюй пишется не только как Онюй, но и Онней, Оннюй (в книге всюду Анюй — видимо, исправлено М. К. Азадовским). В письмах В. К. Арсеньев называет реку Горбилли — в книге исправлено на Гобилли. Нет единообразия в написании названий мелких населённых пунктов и отдельных фанз, рек и хребтов (Паргами — Наргами, Хекцир и Хехцир, Тахсале — Тахсаме — Таксаме, Тормосунь — Тормасунь и т. д.); имеется несколько вариантов часто употребляемого прилагательного: орочёнский — орочонский — орочский — орочинский" (см. примечание 1 к главе II М. К. Азадовского).

В газетном тексте «Бог» пишется с заглавной буквы (в книге сделано понижение), отдельные слова и предложения выделены курсивом (в книге этого выделения нет). Во всех случаях в тексте, подготовленном М. К. Азадовским, опущены латинские названия растений и животных, убрано «г-н» (господин) перед фамилией, имеющееся в газетных статьях. В данном издании в основном сохранены лексические особенности текста писем; в необходимых случаях исправлена устаревшая орфография и пунктуация. Оставлено без правки устаревшее написание слов «шопот», «россомаха», «кэта», «чорт», «собачёнка», «бивуак», «одежонка», «таза» (национальность) вместо «таз», «мешанные» леса вместо «смешанные» и т. д. Латинские названия растений и животных, а также некоторые научные термины устарели, однако редакционный совет не счёл необходимым приводить специальную терминологию к современным нормам.

По причине того, что в книге «Жизнь и приключения в тайге» имеются подстраничные примечания В. К. Арсеньева, помеченные знаком «*», а также многочисленные комментарии М. К. Азадовского, относящиеся к каждой главе в отдельности и обозначенные цифрами ^{1, 2} и т. д., примечания от издательства данного собрания сочинений пришлось поместить после текста книги и следующих за ним комментариев М. К. Азадовского, обозначив их цифрами от (1) до (64).

И.Н. ЕГОРЧЕВ

ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ТАЙГЕ
Предисловие к изданию 1957 года (в сокращении)

Владимир Клавдиевич Арсеньев является одним из самых популярных путешественников-писателей. Его книги издаются огромными тиражами на русском языке и переведены на многие языки народов СССР и некоторые зарубежные — английский, немецкий, греческий, чешский и др. Несмотря на такую широкую известность, до сих пор ещё не всё написанное В. К. Арсеньевым опубликовано. Шеститомник, изданный в 1947—1949 гг. «Примиздатом» во Владивостоке, включил ряд произведений, до того времени не опубликованных или затерянных в местных журналах и газетах. Но и в этом издании было собрано далеко ещё не всё литературное наследие Арсеньева.

М. К. Азадовский — выдающийся советский фольклорист, литературовед и этнограф — в течение многих лет был близок с В. К. Арсеньевым, внимательно следил за его творческим ростом и после смерти путешественника неоднократно обращался к изучению его биографии и творчества. Путём тщательных поисков в старых повременных изданиях, в которых сотрудничал В. К. Арсеньев, М. К. Азадовский обнаружил ряд ранних его произведений, позже нигде не перепечатанных. В результате этих разысканий М. К. Азадовский незадолго до своей смерти составил сборник незаслуженно забытых произведений Арсеньева.

В составленном М. К. Азадовским и публикуемом ныне сборнике особенно ценны и интересны печатавшиеся в газете «Приамурье» корреспонденции В. К. Арсеньева, которые он отправлял непосредственно из тайги, во время путешествий в горах Сихотэ-Алинь и по реке Уссури. Наибольшее количество их относится к Сихотэ-Алинской экспедиции 1908—1910 гг.; они появлялись в газете с довольно большими перерывами под общим заглавием: «Из путевого дневника».

Эта серия корреспонденций в своей совокупности представляет цельное произведение, объёмом около 10 печатных листов, неизвестное широкому кругу читателей. Оно замечательно тем, что написано под свежим впечатлением экспедиционной жизни, является первой научно-популярной книгой молодого исследователя, отличающейся теми же высокими научными и художественными достоинствами, которые присущи и более поздним, прославившим его имя, произведениям. Опубликованные в «Приморье» (1) корреспонденции позже послужили В. К. Арсеньеву основным источником при написании книги «В горах Сихотэ-Алиня»; некоторые данные из них вошли в две другие работы Арсеньева. Ряд глав был сильно изменён, а другие совсем не были использованы.

М. К. Азадовскому удалось найти также три письма («Путевые заметки») из Уссурийской экспедиции 1912 г. К сожалению, публикация этих писем в газете почему-то прекратилась, а Арсенъев позже не опубликовал описания этой экспедиции (2). Поэтому помещённые в сборнике письма приобретают особую ценность…

М. К. Азадовский снабдил путевые очерки и письма комментариями, в которых не ограничился формальными объяснениями фактов и событий и учётом того, где повторен публикуемый материал, а сообщил очень интересные сведения как об окружавших В. К. Арсеньева лицах, так и о подробностях его биографии и о творческом его пути.

Огромная эрудиция М. К. Азадовского и личное знакомство с В. К. Арсеньевым позволили ему дать в этих комментариях чрезвычайно ценные материалы для знакомства с самим путешественником и его окружением…

Печатаемые корреспонденции тщательно выверены по газетному тексту. Но последний иногда заключает явные опечатки. В тех случаях, когда было совершенно ясно, что ошибки в тексте являются газетной опечаткой, мы их исправили. Те случаи, когда ошибка в применении научного термина безусловно принадлежит В. К. Арсеньеву, разъяснены в примечаниях…

При публикации текстов В. К. Арсеньева мы сохраняем географические названия и этнографические термины того времени: например, Императорская Гавань (ныне Советская Гавань), Никольск-Уссурийский (ныне Ворошиловск), гольды (ныне нанайцы), гиляки (ныне нивхи) и др.; сохранен также и термин «инородцы», которым в то время было принято обозначать малые народности; напомним, что тогда термин этот ещё не имел того одиозного значения, которое он получил впоследствии, и широко применялся во всей этнографической литературе.

В некоторых немногих случаях В. К. Арсеньев обозначает растения и животных латинскими названиями. Ввиду того, что эти латинские обозначения приведены В. К. Арсеньевым не систематически, а до известной степени случайно, мы сочли возможным в некоторых случаях, когда дается только родовое название, устранить их. Часть этих латинских названий в научной литературе в настоящее время уже заменена новыми. Но мы оставляем их в той форме, в которой их дал В. К. Арсеньев…

В.К. АРСЕНЬЕВ — ПУТЕШЕСТВЕННИК И ПИСАТЕЛЬ

Из предисловия М. К. Азадовского

…Из всех экспедиций В. К. Арсеньева по Уссурийскому краю самими популярными и наиболее известными являются его экспедиции 1902—1907 гг. Причины эти вполне понятны: эти экспедиции связаны с именем Дерсу Узала, образ которого стоит в центре повествования В. К. Арсеньева и чьё имя как бы слилось с именем путешественника. Но самой значительной, самой большой по времени, по количеству пройденных километров, по научному значению и по значению, наконец, для самого исследователя была Сихотэ-Алинская экспедиция 1908—1910 гг.

Эта экспедиция самая замечательная из всех экспедиций В. К. Арсеньева; она была не только наиболее длительной, но и наиболее трудной. Организована она была Приамурским отделом Русского географического общества; денежные средства были предоставлены главным образом Штабом военного округа, поставившим перед экспедицией ряд особых задач, связанных с вопросами обороны края. В составленном В. К. Арсеньевым отчёте подчёркнуто, что целью экспедиции были естественно-исторические исследования; по вполне понятным причинам он не мог и не имел права упоминать о других задачах.

Районом работ экспедиции была северная часть Уссурийского края: с одной стороны, река Амур и низовья Уссури, с другой — побережье Татарского пролива; с юга — реки Самарга и Хади; на севере — озеро Кизи. «В этих местах, — писал В. К. Арсеньев, — горная область Сихотэ-Алиня являлась водоразделом между бассейнами рек Тумнина, Копи и Самарги, текущих в море, и бассейнами рек Хунгари, Хора и Анюя, несущих свои воды к Амуру. Несмотря на более чем полувековой период, отделяющий наше время от того времени, когда русские впервые вступили на эту территорию, к ней более чем применимо выражение Terra incognita (земля неведомая)»¹. В своем «Отчёте» В. К. Арсеньев противопоставлял пути сообщения двух частей Уссурийского края: южной и северной — в южной части проходит железная дорога, имелись почтовые тракты, грузовые и просёлочные дороги; наконец, эта часть края изобиловала «бессчисленным множеством троп, проложенных китайскими охотниками в поисках женьшеня или в погоне за соболем». Такие тропы избороздили край в различных направлениях: «в каждой долине, в глухих горах, в любом ключике всегда можно найти тропинку, которая непременно приведет путника к маленькой зверовой фанзочке»².

Совсем другую картину представляла тогда северная часть края. Сейчас она перерезана железной дорогой, соединившей берег Амура с побережьем Татарского пролива, по автотрассам мчатся грузовые и легковые машины, но во времена Арсеньева там не было никаких дорог; там были только дорожки, протоптанные лосями вдоль горных хребтов, «по гольцам и осыпям». Но руководствоваться ими было нельзя, ибо они неизбежно завели бы «в такие дебри, откуда назад выбраться будет уже невозможно».

Южная часть края была сравнительно плотно заселена: там жили русские — крестьяне-переселенцы и казаки, нанайцы (гольды), тазы, корейцы, китайцы; та же часть края, куда направилась экспедиция В. К. Арсеньева, представляла собой (за исключением районов Де-Кастри и Советской (3) Гавани), по образному выражению одного из предшественников В. К. Арсеньева, «лесную пустыню». «Целыми неделями можно идти и нигде не встретить ни единой души человеческой! Только по большим рекам можно ещё кое-где найти крытые корьём и берестой полуразвалившиеся юрточки орочей-удэхе, но стойбища их разбросаны и далеко отстоят друг от друга, и, наконец, места обитаний их так непостоянны, что на эту встречу не всегда можно рассчитывать»³.

Экспедиционный отряд состоял из двенадцати человек; с В. К. Арсеньевым пошли: ботаник H.A. Десулави, геолог С. Ф. Гусев, охотник-любитель H.A. Дзюль; помощником В. К. Арсеньева был штабс-капитан Николаев, которому поручили организовать заброску продуктов в различные места следования экспедиции. В пути присоединился спутник В. К. Арсеньева в его прежних экспедициях китаец Чжан-Бао (Дзен-Пау). Николаев в сопровождении шести человек отправился в Советскую Гавань для организации питательных баз, и отряд В. К. Арсеньева в течение первых месяцев состоял из семи, а за скорым отъездом Десулави из шести человек. На различных участках пути к отряду присоединялись в качестве проводников нанайцы, орочи и удэхейцы.

Отряд В. К. Арсеньева шёл следующим путем: от Амура он вышел на реку Анюй, затем, перевалив через хребет, отправился по направлению к реке Хуту, где должна была произойти встреча с Николаевым. Встреча эта произошла с большим опозданием, что едва не привело к трагическому исходу. «Опоздай ещё штабс-капитан Николаев суток на двое, — писал в „Отчёте“ В. К. Арсеньев, — и, вероятно, трёх четвертей людей недосчитались бы живыми. Только в конце сентября люди оправились настолько, что были в силах продолжать своё путешествие». Прибытием в Советскую Гавань закончился первый этап путешествия.

Из Советской Гавани Арсеньев пошёл к югу, вдоль побережья; в октябре экспедиция достигла мыса Туманного и устья реки Самарги. Конец октября и весь ноябрь были посвящены изучению реки Адами, низовьев Самарги и других маленьких речек этого района. Вот этот путь и описан в его очерках «Из путевого дневника», печатавшихся в газете «Приамурье», и в книге «В горах Сихотэ-Алиня», но и газетные очерки, и книга не охватывают всего пройденного экспедицией пути. Первые обрываются приходом на Самаргу, то есть октябрём 1908 г.; изложение путешествия в книге «В горах Сихотэ-Алиня» доведено лишь до конца июля 1909 г. Дальнейший путь экспедиции, во время которого Сихотэ-Алинь был пересечён ещё пять раз, не нашел отражения в работах В. К. Арсеньева, сохранилось лишь несколько очерков, из которых самому описанию пути посвящено только два: «Мыс Сюркум» и «Зимний поход по реке Хунгари», в остальных нашли отражение лишь отдельные эпизоды, чем-либо привлёкшие внимание путешественника («Птичий базар» и др.). Каждый из этих очерков — превосходная миниатюра, они свидетельствуют, как уверенно росло и зрело писательское мастерство В. К. Арсеньева, но они не вносят каких-либо существенно новых моментов в повествование. И только сравнительно скупые и сдержанные страницы небольшого печатного «Отчёта» позволяют в полной мере охватить весь путь экспедиции и оценить огромную самоотверженную работу отряда. В собрание сочинений В. К. Арсеньева эти «отчёты» не включены, широким кругам читателей они малодоступны, поэтому следует привести подробную выдержку из них. По данным «Отчёта», дальнейший путь экспедиции рисуется в следующем виде: с речки Копи путешественники решили направиться на орочских лодках снова в Советскую Гавань; сильная буря, заставшая их в пути, разрушила этот план. Лодка разбилась, отряду же удалось выброситься на берег около мыса Кекурного, отсюда В. К. Арсеньев со своими спутниками в начале мая прибыл пешком на Николаевский маяк. Из Советской Гавани экспедиция направилась в залив Де-Кастри. Этот маршрут, продолжавшийся около полутора месяцев, частично описан в очерке «Мыс Сюркум». От залива Де-Кастри В. К. Арсеньев пошёл на озеро Кизи и вновь дошёл до хребта. Этот перевал был назван им именем Русского географического общества. Отсюда по маленьким речушкам он вновь спустился к Тумнину и в конце июля был снова в Советской Гавани. «Этот маршрут, — писал В. К. Арсеньев, — был самым счастливым, самым лёгким и совершён без всяких приключений»⁴.

В течение всего августа месяца (1909 г.) В. К. Арсеньев исследовал небольшие речки, впадающие в Татарский пролив, вблизи Советской Гавани: речки Хади, Тутто, Ma, Уй, Чжуанко. Осенью был начат последний и самый тяжёлый маршрут от моря к селению Иннокентьевскому на реке Амуре (устье реки Хайдур).

К этому времени отряд В. К. Арсеньева значительно сократился. Ботаник Десулави покинул отряд ещё в самом начале экспедиции; геолога С. Ф. Гусева, с трудом переносившего тяжёлые условия таёжного странствования, В. К. Арсеньев отправил обратно после голодовки на Хуту; с ним вместе вернулся в Хабаровск и И. А. Дзюль. Один за другим уходили из отряда стрелки и казаки: кто по болезни, кто за окончанием срока службы. К исходу 1909 г. В. К. Арсеньев «остался один с двумя стрелками — Ильёй Рожковым и Павлом Ноздриным». Имена этих спутников и сподвижников В. К. Арсеньева (к ним нужно ещё присоединить казака Крылова) должны быть так же сохранены в памяти потомства, как имена спутников Пржевальского — казака Пантелея Телещова, Дондона Иринчинова и др.

Неясно, когда и при каких обстоятельствах покинул отряд Чжан-Бао. Отказались идти дальше и проводники. С большим трудом В. К. Арсеньев уговорил двух орочей дойти с ним до речки Туки (правый приток Амура), оттуда он и его два спутника пошли уже самостоятельно, без проводников, «в горы, к хребту Сихотэ-Алиня». Этот последний маршрут продолжался 76 дней; все 76 дней они шли на лыжах, и каждый из них тащил нарту с продовольствием, инструментами и коллекциями.

Вот как описывает этот последний этап путешествия В. К. Арсеньев в своём «Отчёте»: "Зима была крайне суровая, снежная. Бури следовали одна за другой; снега выпали глубокие. Начальник экспедиции рассчитывал, что гольды выйдут на охоту за соболем и что он встретит их после перевала через Сихотэ-Алинь и воспользуется проложенной ими дорогой, но они из-за снегов совсем не вышли, и потому ему самому пришлось протаптывать дорогу до самого Амура. О глубине выпавшего снега можно судить по тому, что для того, чтобы набрать дров для огня или сходить за водой к проруби реки, на расстоянии двух или трёх сажен от костра, надо было надевать лыжи. С гольцов Сихотэ-Алиня перед путешественниками развернулась жуткая картина. Насколько хватал глаз, видны были горы, покрытые снегами. Реки текли в разных направлениях. Один из стрелков (Ноздрин) начал было падать духом. «Вот беда-то, — говорил он, — зашли куда! Как отсюда мы выйдем!». Вместе с другим стрелком Арсеньев начал его успокаивать.

Наконец, после ряда разведок было выбрано направление; перевал, через который они прошли, был назван Опасным; 7 декабря они спустились с водораздела и пошли в бассейн реки Хунгари. Далее привожу буквально текст «Отчёта»: «Перейдя водораздел, путешественники встали биваком в узком ущелье. На рассвете случилось небольшое землетрясение и произошёл снежный обвал. Палатку завалило. К счастью, все были снаружи и занимались укладкой нарт. Целые сутки ушли на раскопки. Наконец, палатку достали. Всё время надо было опасаться за неё. Старенькая, ветхая, она обдымилась и расползалась по всем швам. Её починяли чем попало. Эта ветхая палаточка была единственной защитой от ночных морозов при 36° по Цельсию. Более всего путники терпели недостаток в обуви. Купить было негде. Для починки унтов рвали полы полушубков. Порожние мешки из-под сухарей шли на починку одежды.

Вследствие глубокого снега лоси не ходили по тайге, а стояли на тех местах, где застала их непогода. Нигде не было видно ни одного следа. Тайга казалась мёртвой пустыней. Раза два Арсеньев останавливался на охоту, но неудачно, потеряли только время.

Собаки, взятые с собой (по две в нарту), погибли от голода, собачью юколу сберегли для людей. Четыре дня прокормились ею, потом посчастливилось убить небольшую выдру. Мясо её растянули на шесть суток. Затем убили молодую рысь: и лапы, и внутренности её — всё было съедено. 31 декабря ничего уже не ели. В довершение несчастья ночевали без дров. Эту праздничную ночь провели мучительно тоскливо. На другой день, 1 января 1910 г., нашли первых людей. Это были орочи. Велика была радость! Это был настоящий праздник!»⁵.

Так закончилась эта экспедиция, во время которой путешественникам не раз грозила гибель и где, казалось, на каждом шагу подстерегала их смерть. Только изумительная организованность, настойчивость, воля, вера в себя и своё дело помогли В. К. Арсеньеву преодолеть все препятствия и довести до конца своё предприятие. И Пржевальский, и Арсеньев часто употребляют в своих «сочинениях» слова: «счастье», «счастливая случайность», «удача». Но, как справедливо заметил один из биографов Пржевальского, такие «счастливые случаи» и «удачи» покупались дорогой ценой — ценой тяжёлых трудов, самоотверженности всех участников экспедиции и были обусловлены непреклонной волей руководителя и его организаторским талантом. …Можно привести те страницы «Отчёта» В. К. Арсеньева, где изложена история зимнего похода от речки Копи к морю.

Этот поход тоже можно назвать было бы «счастливой удачей», но удача также была обусловлена талантом руководителя, его уменьем ориентироваться в любой обстановке, его изумительным чутьём местности и главное — способностью находить общий язык со своими подчинёнными и заражать их своим энтузиазмом.

Посвященная этой экспедиции книга «В горах Сихотэ-Алиня», которую В. К. Арсеньев мыслил как прямое продолжение книги о путешествиях 1902—1907 гг., осталась незаконченной. Она представляется незаконченной не только потому, что в ней описана только часть маршрутов этой экспедиции, но и по своему внешнему характеру. Нужно полагать, что сохранившийся текст является лишь первой редакцией, подлежавшей ещё уточнениям, исправлениям, частичной переработке и окончательной проверке. В ней сохранился ряд неясностей, несогласованностей, недосказанностей. Так, например, даты приведены то по старому, то по новому стилю.

Но этой редакции предшествовала ещё одна: описание маршрутов 1908 г. (от июня до середины октября) было сделано в виде серии очерков-корреспонденций, писавшихся непосредственно во время пути, в таёжных условиях, и отправляемых с разнообразными «оказиями»⁶. История их возникновения такова: в 1907 г. В. К. Арсеньев впервые выступил перед хабаровским обществом с публичными докладами о своих экспедициях. «Сообщения эти произвели, — как писала местная газета („Приамурье“), — огромное впечатление на присутствующих, ярко показав, что может сделать, хотя и на небольшие средства, истинный служитель науки, человек живого дела, ставящий целью прежде всего пользу родины». «Кажется, нет той области науки, — писал с восхищением автор заметки, — которой не коснулся бы в своих трудах талантливый путешественник», давший в результате «яркую картину природы, населения, обычаев и нравов» исследованной им страны.

Писал эту заметку, по всей вероятности, редактор газеты А. П. Сильницкий — человек, сам причастный к изучению края, автор нескольких этнографических работ. А. П. Сильницкий неизменно поддерживал В. К. Арсеньева и своими заметками и статьями о нём в газете немало содействовал организации Сихотэ-Алинской экспедиции 1908—1910 гг. Он же предложил В. К. Арсеньеву писать в газету путевые письма, что и было принято В. К. Арсеньевым. Так создалась эта серия путевых очерков, печатавшихся в течение ряда лет в «Приамурье», объединённая заглавием «Из путевого дневника». А. П. Сильницкий очень дорожил этими корреспонденциями и немедленно помещал их в газете, но он вскоре умер; новая редакция уже не так внимательно и бережно относилась к путевым очеркам В. К. Арсеньева: они подолгу залёживались в редакционном портфеле, рассматривались, главным образом, как «запасный материал» и извлекались лишь «по мере надобности», в связи с каким-либо очередным «прорывом» или вынужденной «недохваткой» текущего материала.

Так продолжалось в 1910 и 1911 гг. Наконец в начале 1912 г. печатание этих очерков потеряло свою злободневность, и оно прекратилось совсем. Остается неясным, какое количество этих путевых очерков-корреспонденций было уже заготовлено и осталось неиспользованным в портфеле редакции. Однако сотрудничество В. К. Арсеньева в газете этим не закончилось. В 1912 г. он отправился в экспедицию, основной задачей которой было обследование древностей Уссурийского края (4). Редакция вновь предложила ему присылать корреспонденции о своём путешествии, но печатание их оборвалось на третьем очерке. Возможно, что редакцию «отпугнул» преобладающий в них археологический интерес. Но в том же 1912 г. В. К. Арсеньев начал публиковать в «Приамурье» отдельные главы книги о путешествиях 1902—1906 гг., в этом и следующем году появилось десять очерков, вошедших позже почти целиком в книгу «По Уссурийскому краю»; в 1913 г. он поместил серию очерков о соболе, позже в переработанном виде составивших небольшое сочинение, опубликованное отдельной брошюрой: «Дорогой хищник. Охота на соболя в Уссурийском крае».

Путевые очерки из Сихотэ-Алинской экспедиции 1908—1910 гг. в своей совокупности составляют целую книгу… и могут рассматриваться как отдельное произведение; частично они вошли в последующие труды В. К. Арсеньева: в «Краткий военно-географический очерк и военно-статистический очерк Уссурийского края» (в дальнейшем мы будем всюду называть его сокращённо «Краткий очерк»), в книгу «В горах Сихотэ-Алиня» и (в небольшой дозе) в книгу «Китайцы в Уссурийском крае»; но некоторые из них являются дополнениями к названным книгам и сохраняют совершенно самостоятельное значение; они сохраняют самостоятельное значение и по своей композиции. Отношение этих очерков к последующим трудам в общем таково: описательная часть (флора, фауна, геологические наблюдения, описания очертаний берегов и путей сообщения, наблюдения метеорологические, некоторые замечания о взаимоотношениях разных групп населения) вошла в «Краткий очерк». В книге «В горах Сихотэ-Алиня» эта часть или совсем не представлена, или использована в очень сокращённом виде; в нее вошли лишь те очерки, в которых излагаются отдельные эпизоды из встреч с местным населением, зарисовки отдельных лиц, некоторые этнографические зарисовки и впечатления от природы — то, что можно назвать лирикой путевых очерков. Таким образом, в дальнейшем произошло как бы строгое разделение частей лирической и описательной. Но в «Путевых очерках» они связаны неразрывно и органически, что придаёт им особую прелесть и неповторимое своеобразие, позволяя рассматривать эти очерки как самостоятельное произведение, не теряющее своего значения и интереса даже и при наличии последующих книг, по отношению к которым они во многих случаях явились первыми вариантами. Кроме того, в «Кратком очерке» описание лесов, животного царства и пр. дано уже в обобщённом виде, то есть как характеристика флоры или фауны всего края, в газетных очерках описаны отдельные районы — растительность и животный мир берегов Анюя, Тумнина и т. д. Это усиливает краеведческую ценность этих очерков и делает их важным дополнением к другим трудам В. К. Арсеньева. Самостоятельное значение и ценность этих очерков усугубляются и наличием глав, или совсем не имеющих соответствия с позднейшими текстами, или представляющих собой более развернутое и полное повествование. Таковы, например, письма 9-12, содержащие рассказ о голодовке на Хуту. Совершенно бесспорно и литературное, и биографическое значение этих очерков. Уже то обстоятельство, что они являются первой книгой В. К. Арсеньева, обеспечивает им важнейшее место в истории его жизни и творчества. Существует два типа описаний путешествия: непосредственные дневниковые записи (в таком виде дошло до нас «Путешествие» Миклухо-Маклая) или их литературные обработки (таковы сочинения Пржевальского, Певцова, Грумм-Гржимайло и многих других, в том числе и В. К. Арсеньева). Но данные «Путевые очерки» занимают в литературе путешествий особое и оригинальное место, как своего рода промежуточная форма между дневниковой записью и её последующей литературной обработкой. Они представляют первичную обработку, делавшуюся непосредственно на месте, во время экспедиций и порой в самых трудных и непригодных для нормальной литературной работы условиях.

При сопоставлении с позднейшим и окончательным текстом эта промежуточная редакция даёт возможность внимательному читателю уяснить применяемые автором методы литературной обработки материала.

Но, помимо своего литературного и биографического значения, помимо значения краеведческого, это раннее произведение В. К. Арсеньева имеет ещё большое воспитательно-педагогическое значение. Оно прежде всего значительно дополняет и обогащает наши представления об Арсеньеве как путешественнике. В его экспедициях было немало драматических моментов, где, казалось, была уже неизбежной трагическая развязка. Кто из читателей книг В. К. Арсеньева не помнит страшной «Пурги на озере Ханка» или невероятно тягостного Кулумбийского перехода, или катастрофы на плоту на реке Такеме. Самым же страшным и потрясающим эпизодом путешествий В. К. Арсеньева была голодовка на реке Хуту, подробно описанная им в книге «В горах Сихотэ-Алиня». Упоминается о ней и в «Отчёте», наконец была ещё особая (правда, немногим отличная от соответственного текста в книге «В горах Сихотэ-Алиня») редакция, опубликованная уже после смерти автора в журнале «На рубеже». Подробно описан этот эпизод и в очерке спутника В. К. Арсеньева, И. А. Дзюля. Этот эпизод занимает видное место и в данных очерках, причём из всех редакций этого рассказа текст «Приамурья» отличается наибольшей лаконичностью и драматизмом. Говоря о лаконичности, мы имеем в виду не краткость и сжатость рассказа, наоборот, подробностей в нём более, чем в других редакциях, но лаконичность повествования, придающая рассказу особую выразительность и силу. В позднейших редакциях многое уже обобщено и сглажено, кое-что сознательно упущено или не договорено — текст «Приамурья» сохранил первичную запись в дневнике, делавшуюся подчас усталой и ослабевшей от голода рукой без какой бы то ни было мысли о литературном плане и литературной обработке.

В позднейших редакциях В. К. Арсеньев сознательно опускал некоторые личные моменты и избегал некоторых подчеркиваний. В первоначальном тексте, каким является газетная редакция, они сохранены⁷.

Ярким и впечатляющим является рассказ о записке, вложенной в дупло, долженствующей известить о гибели отряда. «На берегу рос старый тополь. Я оголил его от коры и на самом видном месте ножом вырезал стрелку, указывающую на дупло, а в дупло вложил записную книжку, в которую вписал все наши имена, фамилии и адреса. Теперь всё было сделано. Мы приготовились умирать». Но в тексте «Приамурья» есть ещё одна подробность, не вошедшая в позднюю редакцию: «Кто знает будущее???!!! — писал в дневнике Владимир Клавдиевич, — на всякий случай я решил разобрать и перенумеровать свои съёмки и вообще привести в порядок и систему все свои работы, чтобы потом (мало ли что случится) кто-нибудь другой и без моей помощи мог бы в них разобраться».

«Как солнце в малой капле вод», отразились в этих кратких и сжатых строках величие научного подвига и духовное благородство автора. Книги В. К. Арсеньева — превосходная школа. Они учат любви к родине, учат понимать и любить природу, воспитывают чувство уважения к человеку, заставляют преклоняться перед бескорыстным трудом энтузиаста-путешественника. Страницы же, посвященные голодовке на Хуту, останутся навсегда незабываемым памятником спокойного и светлого мужества и ясного сознания своего долга. Всё это дает право говорить о большом воспитательно-педагогическом значении этих ранних очерков…

ИЗ ПУТЕВОГО ДНЕВНИКА

1908-1910 гг.

I

24 июня наш небольшой отряд тронулся в путь; легко и отрадно стало на душе, как только пароход отошел от пристани. Слава богу, самые большие препятствия, самые большие трудности преодолены, кончились.

Итак, мы в дороге! Всё дальше и дальше позади остаётся Хабаровск. Широкой полосой расстилается Амур, и представляется он в виде длинного большого озера, в виде безбрежного моря и вовсе не похож на реку. Далеко на горизонте чуть видны острова, и кажутся они как бы висящими в воздухе. Уверенно идет пароход по изученному фарватеру, командир и рулевой руководствуются сигналами по створам и иногда близко подходят к берегу.

С момента отъезда из Хабаровска на пароходе начинают жить судовой жизнью. Вместе с нами ехала публика самая разнообразная: чиновники, играющие в винт «по маленькой», коммерсанты, говорящие о своих торговых спекуляциях, священники со своими семьями и крестьяне с детьми, возвращающиеся в деревни. Кто читает, кто так сидит и смотрит вдаль на острова или на берег, а кто и просто забился в каюту и под ритмический шум машины уснул как убитый. В 3-м классе — людно. Народу битком набито. Большая часть вплотную лежит на палубе и не встаёт, чтобы не потерять своё место.

Вечером пароход дошел до села Вятского. Так как здесь начали грузить дрова, то мы решили воспользоваться этим временем и осмотреть селение.

Прежде всего в глаза бросились бесчисленные штабели дров, а за ними, выше на берегу, и жилые постройки.

Невесёлую картину мы увидели: дома давно пришли в ветхость, срубы большею частью сгнили; самые постройки покосились, тёс с крыш съехал и оголил решетины, околицы, сделанные на живую нитку, во многих местах повалились; на дворах развал, грязь, мусор.

Общее впечатление таково: как будто здесь давно был погром, люди ушли и всё так оставили. Две тощие гнедые лошади лениво плелись вдоль села, хлопая губами, подбирали что-то на дороге, фыркали и подымали пыль. Большего развала, большей неряшливости мне никогда не приходилось видеть.

По дороге, вдоль села, нигде не видно следов колес. Очевидно, здесь никто на телегах давно уже не ездил. Встречный мужик славянского типа, с светло-русой бородой, охотно стал с нами разговаривать. От него мы узнали, что крестьяне переселились сюда лет сорок тому назад из Вятской губернии, живут с достатком, но неряшливо; хлебопашеством не занимаются совершенно, и не все даже имеют огороды. Главное занятие крестьян села Вятского — заготовка и поставка дров в город и на пароходы, а также рыбная ловля. То и другое выгодное дело. Расчёт простой: работнику за заготовку одной сажени дров хозяин платит 1 р. 10 к., а поставка той же сажени на пароход дает 5-5 р. 50 к. Заготовка дров производится зимой на санях; летом лошади на воле, отдыхают. Так как от села никуда никаких дорог нет, а сообщение в город производится по Амуру на пароходах, то во всём селе Вятском едва ли найдется хоть одна телега.

Неуютно было в Вятском, и мы пошли к пароходу. Наш словоохотливый собеседник провожал нас до самой реки и всё рассказывал о заготовке дров и усиленно размахивал руками.

На пароходе была большая суматоха, стоял невообразимый шум — грузили дрова. Я ушёл к себе в каюту, но долго не мог уснуть, оделся и вышел на палубу. Была отличная лунная ночь. Вода серебрилась. Река казалась спокойной, величавой.

Бесчисленное множество мелких ночных бабочек носилось в воздухе; они кружились около фонарей и, обожжённые, массами падали на палубу.

Поздно ночью пароход пошёл дальше, и 25 июня, около 8 час. утра, мы были уже в селе Троицком. Здесь нас ждали гольды с лодками. Сделав спешно ещё кое-какие закупки, мы тотчас же поехали с гольдами к реке Дондон.

Ехать вверх по протокам реки Амура пришлось целый день. Слева от нас тянулись обширные поёмные луга, обильно заросшие злаками (Calamagrostis Villosa) и осоками (Corex). Во многих местах описываемые поёмные луга стали подсыхать, кочки выравниваться и чаще стали появляться травы широколистные.

Около берегов, как и везде, заросли тальников.

К вечеру мы вошли в протоку Дырен и остановились в миссионерской школе, около гольдского селения Найхин, расположенного у устья одной из проток Дондона.

Велико было наше удивление, когда мы узнали, что такой реки Дондон вовсе нет, что Дондон это название острова, название находящегося на нём селения и название смежной протоки Амура и что река, по которой нам предстояло подыматься, называется Онюй¹.

По ней-то и ходят китайские купцы со своими товарами через перевал хребта Сихотэ-Алиня к Императорской Гавани.

II

Были каникулы, в троицкой миссионерской школе никого из учеников не было. Там мы застали учителя. Он задержался здесь в ожидании комиссии, которая должна была осмотреть здания как самой школы, так равно и общежития учеников.

От учителя мы узнали, что в школе учится до 60 учеников-гольдов. Дети собираются из восьми окрестных стойбищ: Торгон, Дондон, Халан, Найхин, Дырга, Гордома, Дады и Юлан. Учитель жалуется, что не все родители посылают в школу своих детей, а если и посылают, то часто с большими пропусками, неаккуратно и рано берут их домой обратно, не дождавшись окончания курса. Из разговора с гольдами я узнал, что учитель им не нравится, потому что он строг.

По словам учителя, дети учатся хорошо, охотно, легко усваивают русскую азбуку, счисление и особенно способны к рисованию.

Во всём этом я имел случай лично убедиться: на другой же день ко мне пришли три орочёнки¹, привели своих детей и просили освободить их от школы. При поверке знаний мальчиков я увидел, что они хорошо говорят по-русски, свободно читают (не по складам) и бегло пишут. В общем, видно, что амурским гольдам упомянутых селений не нравится обучение детей в школах. Кажется, они опасаются, что впоследствии за это детей их привлекут к отбыванию воинской повинности.

Гольдское селение Найхин состоит из 17 фанз, живописно в ряд расположенных на самом берегу протоки Дырен. При входе в селение прежде всего бросается в глаза целый лес шестов, палок, жердей, укреплённых горизонтально на сошках. На них гольды сушат свою рыбу. Весь берег усеян лодками. Сотни собак встретили нас лаем. Гольды окликнули их, пригрозили, и собаки с неохотой снова улеглись на прежние свои места. Мошки и комары мучили их, и они зарывались в землю, забивались в траву, под корни деревьев или ложились в воду.

Порядок и чистота в селении были образцовые; такой же порядок был и в фанзах: стены чисто вымазаны, циновки блестели и полы выметены. Откровенно говоря, мы не ожидали встретить такой порядок. Совсем не то, что в селе Вятском. Найхинские гольды живут хорошо, зажиточно, никому ничего не должны и многие из них имеют лишнюю копейку про чёрный день.

Когда гольды узнали, что мы хотим идти вверх по реке Онюй, они начали рассказывать нам всякие ужасы про эту реку, уверяли, что пройти невозможно, что летом даже орочи не подымаются на лодках и идти к истокам её наотрез отказались. Из расспросов я узнал, что по Онюю всё же живут орочи и что их услугами можно будет воспользоваться². Видно было, что амурские гольды боятся Онюя. Оно и понятно. Привыкшие жить на Амуре, плавающие на своих дощатых лодках по чистым, тихим, широким протокам его, они отвыкли от быстрых горных рек и теряются, если лодку несет через порог к бурелому. Уговаривать их на это предприятие мы не стали, но всё же условились, что они подымут нас по Онюю вверх, вёрст на 30, до фанзы Дуляля. Вечером мы возвратились в школу и в ней провели последнюю ночь у гостеприимного учителя.

29 июня утром гольды явились; мы сложили своё имущество, продовольствие и тронулись в путь, а на третий день были в фанзе Дуляля, в 35 верстах от устья.

Устье реки Онюй состоит из множества больших и малых рукавов и проток. Дельта, образуемая рукавами Анюя, занимает собою площадь около 16 квадратных вёрст. Без провожатого пройти их нельзя; многие из них завалены буреломом, нанесённым сюда рекою во время наводнений. Едва мы вступили в реку, как сразу убедились, что течение её действительно очень быстрое (около шести футов в секунду). На вёслах идти нельзя, надо упираться шестами. На каждой лодке должно быть три человека рабочих. Наши лодки постоянно лавировали от одного берега к другому: гольды выбирали, где течение послабее. Идти на шестах против течения быстрой реки — это большой труд.

Очень часто наши провожатые приставали к каменистой отмели, чтобы отдохнуть и покурить трубку.

Было бы ошибочно думать, что река Онюй теперь (5) в виде одной реки, в виде одного потока, и что по берегам её можно идти пешеходом. Вода идёт по бесчисленному множеству рукавов и проток, разветвляющихся в разные стороны и по всем направлениям. Многие из проток тоже завалены буреломом и корчами. Под ними сильно шумит, клокочет и пенится вода. Пока придерживаешься отмели, течение как будто тише, но вдруг за поворотом новая глубокая протока с такою силою выносит воду, что у сидящих в лодке начинает кружиться голова. Бывает, что вода с силой несётся из двух проток, расположенных друг против друга, сталкивается и образует настоящий клокочущий водоворот. Бедные наши собаки (они бежали по берегу) страшно страдали. Мы видели, как течение уносило их под завалы, и они появлялись из воды лишь по другую сторону бурелома. Одна собака утонула на наших глазах, другая пропала без вести (вероятно, тоже утонула). Медленно, с большим трудом мы поднимались вверх по течению, лавируя между островами и придерживаясь больше проток и мелких мест. В сумерки отряд наш расположился биваком на косе из каменистой гальки.

Первой заботой было собрать собак, разбившихся поодиночке. Пришлось послать одну лодку. Едва собаки дошли до бивака, как упали на камни; не хотели есть от переутомления и в мгновение уснули.

Лодки были вытащены далеко на берег; засветились костры, забелели комарники. Недолго копошились и люди — всё реже и реже показывалась чья-нибудь голова, всё реже и реже слышался чей-нибудь голос, и скоро весь бивак, убаюкиваемый шумом текущей воды, уснул сном, каким могут спать только усталые.

А на небе собирались тучи.

III

Ещё с вечера на северо-восточной стороне неба были видны тяжёлые тучи; тучи эти всё более и более заполняли небо. К утру уже накрапывал дождь, который не прекращался в течение пяти суток подряд.

Пошли дальше, и, несмотря на ненастье, мы к 3 июля достигли фанзы Тахеяля (6); здесь мы должны были задержаться вследствие значительной прибыли воды в реке. На основании собранных сведений мы узнали, что река Онюй течёт совсем не так, как это показано на 40-вёрстной (7) карте, а имеет направление сначала вдоль хребта Сихотэ-Алинь, с юга к северо-востоку, потом поворачивает на север и далее течёт к северо-западу; что течёт она по правой (8), огибая истоки Верхнего Хора; что река протекает около 400—500 вёрст и что орочские стойбища находятся только в нижней части её течения.

Таковы были расспросные данные.

Узнав, что до моря при благоприятных условиях можно дойти в 40-50 суток, и видя, что идут дожди, а потому, опасаясь застрять где-нибудь на неопределённое время, г-н Десулави, чтобы поспеть вовремя в г. Хабаровск, решил оставить отряд 6 июля и вернулся на ороченской (9) лодке к устью р. Онюй, где и намерен заняться коллектированием растений¹.

Все эти дни небо было покрыто дождевыми тучами. Дождь шёл с перерывами. Вода в реке прибывала ежедневно и выходила из берегов. Скоро исчезли под водой все мели и острова.

Онюй имел грозный вид. Течение усилилось до 10 футов в секунду. Ехать дальше на лодках не представлялось возможным, и орочи категорически отказывались. Они говорили, что в мае и в июне вода небольшая, дождей не бывает, и тогда легко и не опасно плавать по Онюю. В июле же и августе, по их словам, всегда большая вода, всегда идут дожди и для того, чтобы добраться до хребта Сихотэ-Алиня, потребуется вдвое больше времени.

Трудно сказать, какой ширины река, так как, кроме главного русла, она всюду разбивается на множество рукавов и проток; бассейн этих протоков, считая в обе стороны от Онюя, занимает пространство от 3 до 5 вёрст. Долина шириной от 10-20 вёрст.

Эта огромная низменная площадь лесов ежегодно затопляется водою, и тогда эти леса представляют из себя настоящие американские сильвасы. Жители этих мест — орочи в это время бросают свои затопленные балаганы и, пробираясь на лодках сквозь чащу леса, ищут сухого места, где бы можно было развести огонь и сварить себе пищу. По их рассказам, иногда не удаётся и этого сделать. Прибывающая вода заливает костёр раньше, чем закипит вода в котле. На ночь остановиться негде, и потому люди спят на лодках. Спасаясь от воды, они на лодках идут лесом до тех пор, пока не дойдут до края долины, где место возвышенное и где вода уже не может их достать.

Иногда вода идёт очень быстро и сразу в одну ночь затопляет весь лес. Когда же вода начинает убывать, жители снова возвращаются на старое место и принимаются за исправление жилищ, размытых водой. Иногда вода бывает очень высока, иногда меньше, иногда наводнения бывают один раз в год, иногда и два, и три раза.

После наводнений картина печальная: поваленные деревья, трупы утонувших животных, снесённые человеческие жилища-балаганы, нанесённый водой, Бог знает откуда, бурелом, слои ила, придавившие кусты, молодняк и траву, и всюду новые протоки. А река проложила себе уже новое русло и занесла коряжинами и песком место прежнего своего течения.

Такова река Онюй, и недаром гольды и даже орочи боятся ходить по ней, особенно если вода хоть немного подымется выше своего обыкновенного уровня².

Леса имеют здесь поёмный характер. Всюду рытвины, ямы, промоины, нанесённые водою ил и мусор красноречиво говорят об этом. Мешанный лес³ в нижнем течении реки попадается пока только отдельными клиньями, большая часть лесов — лиственные породы: ясень, ильм, ольха, дуб, осина, липа, клён, бархат, орех и тальники. Подлесья — густые заросли таволги, сирени, бузины, а местами попадается малинник и виноград.

Орочи говорят, что в стороны, ближе к горам, лес исключительно берёзовый и пихтовый. В общем, местные леса — строевого и поделочного характера. Река Онюй сплавной быть не может.

Бешеная, суровая река и дикая природа этих мест наложили свою печать и на туземцев. Подавленное состояние духа, вечные опасения за свою участь и безотчётный страх перед этою огромною лесною пустыней подавляют их.

Отсутствие дорог и даже троп в этих местах, затопляемость долины, изрезанной вдоль и поперёк протоками реки Онюй, бесконечность лесов, безжизненность тайги центральной части хребта Сихотэ-Алиня не раз были причиною гибели смельчаков, рискующих бороться с природою там, где она наиболее сурова.

В силу изложенного никакого другого пути к Императорской Гавани здесь быть не может, кроме зимнего по льду реки.

Единственный способ передвижения есть тот, который принят местными инородцами. Это нарты, запряжённые собаками. Постройка проектируемой дороги от Малмыжа на Хор и Бикин к Иману, при переходе через реку Онюй и её долину, вызовет немало затруднений — придётся, вероятно, отодвинуть её дальше в горы, вёрст на 100 от р. Амура.

IV

Пять дней нам пришлось просидеть в фанзе Таксамэ (10). Вода в реке всё прибывала, а дожди не переставали. Несмотря на уверения орочей, что во время большой воды ехать в лодках по р. Онюй опасно, мы, наскучившись сидеть без дела на одном месте, решили попытать счастья и вскоре раскаялись.

Так как плыть по главной реке действительно было очень рискованно, мы пошли по протокам Онюя. Первые две версты всё шло хорошо, но на одном из поворотов лодку прибило течением к бурелому, а люди не могли справиться с напором воды. Вода сразу поднялась выше борта лодки и в одно мгновение затопила её и перевернула. К счастью, вблизи была отмель. Из соседних лодок люди бросились в воду и начали спасать плывущее имущество. С большим трудом удалось нам вытащить из-под бурелома лодку и перевернуть её. При проверке оказалось, что среди разной мелочи погибло четыре ружья. Сухари, чумиза подмокли, а мука превратилась в тесто, которое мы и съели на первых же днях после крушения. Долго мы ещё возились, стоя по пояс в воде, стараясь достать утонувшие винтовки. Наконец нам удалось разыскать три ружья, и то уже в стороне от бурелома, ниже по течению. А дождь лил ручьями не переставая, вода всё прибывала и прибывала, люди промокли до костей: нервная дрожь и щёлканье зубами говорили за то, что поиски пора кончить и надо обогреться. Не выходя из воды, мы выпили по глотку спирта, сложили мокрое имущество в лодку и быстро поплыли вниз по течению обратно к фанзе Таксамэ (11).

Ночью встречный ветер разорвал тучи, и к утру всё небо очистилось совершенно. На другой день, пока на солнце сушилось наше имущество, мне удалось определиться, удалось произвести полный цикл наблюдений и вычислить поправку хронометра по абсолютным и по соответственным высотам солнца.

8-го числа мы готовы были уже идти дальше, но узнали, что верхние орочи (последнее стойбище) едут на лодках книзу.

Чтобы не разъехаться с ними в протоках реки, я решил обождать их в фанзе, которой они миновать и объехать никак не могли. День этот и вечер провели в беседе с орочами и с гольдами, расспрашивали их о их житье, и каждый по своей специальности делал записи. Беседа эта затянулась далеко за полночь. Наутро действительно приехали орочи; мы сговорились с ними и на другой день 19 (12) июля тронулись в дорогу. Орочи шли протоками, умело лавировали на перекатах и проводили лодки там, где, казалось, и оморочка пройти не может. Мы невольно любовались их ловкостью, искусством, проворством и знанием места. Иногда приходилось прорубаться сквозь кусты и заросли леса; через узенький проход протаскивали лодки и сразу попадали в тихое, широкое не то озеро, не то старицу — протоку. Испуганные птицы с криком поднимались от воды, улетали вдоль по протоке и скрывались за поворотом. В этих местах много рыбы, особенно линька¹ и тайменя. С удивительной ловкостью орочи били их острогами и сбрасывали живую, трепещущую рыбу в переднюю часть лодки. Мало уметь попасть острогой в рыбу — надо иметь ещё и большой навык, чтобы увидеть её на более или менее значительной глубине и при быстром течении реки.

Низко к воде свесились ветви прибрежных деревьев и кустов. Картины самые разнообразные часто сменялись одна другою. Порой они принимали великолепный декоративный вид. Художники-пейзажисты нашли бы здесь неистощимый запас дивных красот для своих произведений. Забылись вчерашние невзгоды, забылись дожди, каждый отрешился от неприятных воспоминаний своей жизни и жил только настоящим прекрасным. Все были веселы, бодры и довольны.

Одна только мошкара часто отравляла нам всё лучшее, что могла дать хорошая солнечная погода. Каждый занят своим делом. Время летит незаметно.

Полдень близко. Люди устали; пора обедать. На каменистой прибрежной отмели приютился небольшой отряд. Лодки подальше вытащены на берег, чтобы их не унесло течением. Люди закрыли лицо чёрными сетками, чтобы защитить себя хоть немного от мучительно докучливого гнуса. Горят костры, на сошках и на угловатых камнях поставлены чайники и котелки. Орочи расположились в стороне и, в ожидании пока закипит вода, лёжа курят свои трубки. Они, видимо, привыкли индифферентно относиться к мошкаре и потому не обращают на неё внимания.

Высоко в небе парит орёл, медленно описывая круги над протокой. Ему всё видно. Зорко он смотрит вниз; заметил и людей, расположившихся на отдых… Но вот люди снова закопошились, заходили, сели опять в лодки, поплыли ещё дальше в пустыню и скоро скрылись в новой протоке, а на месте их стоянки остались только догорающие костры: синие струйки дыма подымаются кверху. Едва ушли люди, как тотчас же неизвестно откуда появились вороны и стали ходить по бывшему «табору», подбирая остатки и брошенные кости.

Через три дня пути мы, наконец, достигли последнего орочского стойбища Улему.

Дальше людей нет. Орочи нам сообщили, что до устья р. Горбилли (13) (правый приток Онюя) надо ехать ещё пять суток и столько же времени подыматься по этой последней, а затем в течение двух дней сухопутьем можно достигнуть до самого перевала через хребет Сихотэ-Алиня².

На стойбище Улему мы снова вынуждены были потерять одни сутки. Дожди шли не переставая. Из 14 дней путешествия едва ли наберется дня два или три сравнительно светлых, солнечных. Туманы сменялись дождями, дожди — туманами; эти туманы моросили, обильно смачивали и траву, и деревья, и кусты, и землю и по количеству отдаваемой влаги не уступали дождям и одинаково были докучливы. В такое время дни проходят непроизводительно. Съёмку делать нельзя — мокнет планшет, птицы и насекомые прячутся, растения не высыхают; одежда, снаряжение, продовольствие мокнут; имущество портится и самое дело страдает. Лучше переждать непогоду и в солнечный день выступить пораньше. Тем более что за время пути канцелярской работы (вычерчивание маршрутов, вычисления астрономических пунктов, сбор статистических сведений, ведение записок, отчётность и т. д.) накопляется всегда достаточно.

Всё же мы, хотя и с трудом, но шли и в дни дождливые, прикрывая планшеты берёзового корою.

V

Мы опять в стойбище Улему: совершенно неожиданно пришлось нам продневать здесь. Один из орочей, ведущих наши лодки, заболел.

Без орочей ехать невозможно. Если бы мы рискнули идти самостоятельно, то давно разбили бы лодки, потопили бы имущество и остались бы без хлеба.

Все остальные орочи отнеслись к больному очень сочувственно. Всю почти ночь они шаманили и изгоняли злого духа. Наш больной оказался просто эпилептиком. Припадок длился около восьми часов подряд. Он бесновался, неистово кричал, метался, царапал себе грудь, рвал на себе одежду и с пеной у рта бился головой о землю. На другое утро он немного успокоился, но страшно исхудал и изменился в лице.

13 июля мы (14) пошли дальше, а 17-го достигли устья реки Горбилли (15), где и решили отдохнуть.

Дожди шли почти непрерывно. Вода в реке всё время была на прибыли. Чем выше мы подымались по Онюю, тем идти становилось всё труднее и труднее. Шум воды на перекатах слышен издали. Мы вступили в область порогов. Там, в городе Хабаровске, нельзя всего этого перечувствовать. Надо видеть, какую борьбу приходится выдержать, чтобы «взять эти рифы». Глаза людей испуганы, и лица искажены от чрезмерных усилий. Малейший промах (сломался шест или шест соскользнул с камня), и лодка, подхваченная водоворотом, неминуемо погибнет. Идти против течения очень тяжело. У нас у всех на руках образовались мозоли и водяные пузыри. У всех болят руки и плечи. Пальцы руки отказываются держать карандаш, и вся кисть как-то онемела, какая-то тяжелая, точно мешает, точно не своя, а чужая. Я считаю, что третью часть пути мы уже прошли. До сих пор были цветочки — ягодки ещё впереди, ибо окончена легчайшая часть пути, теперь только начнутся трудности и лишения. Я думаю, что, перевалив хребет Сихотэ-Алинь и спустившись книзу, дней через 10, мы станем долбить лодки и в них спустимся вниз по течению реки Хуту. Вероятно там, в реке, мы найдём достаточно рыбы и избегнем голодовки.

Как и раньше я говорил, рассчитывать только на одну охоту — неблагоразумно. По крайней мере, до сего времени нам не удалось увидеть ни одного животного, изредка удаётся убить рябчика или утку.

Непроницаемые заросли тайги скрывают от глаз охотника то, что делается в трёх шагах от него. Один из моих товарищей, страстный охотник, воочию убедился в этом¹. Орочи и те в это время не охотничают, а бьют зверя случайно с лодки на протоках реки, в то время, когда он осторожно выходит из зарослей, чтобы полакомиться водяной растительностью и утолить свою жажду.

Чем дальше мы уходим в горы, тем природа становится угрюмее.

Мешанные леса всё чаще и чаще сменяются еловыми и пихтовыми. Всё реже и реже попадаются кедры. Из лиственных только жидкие тальники густо растут по каменистым отмелям, теснятся к воде и вытесняют собою все другие деревья.

Дальше по Онюю ещё теснее сжимают горы с обеих сторон. Дикая река, суровая природа, высокие, крутые горы и хмурое дождливое небо создают чрезвычайно грустные и унылые картины. Из всех 19 проведённых здесь суток — едва ли наберется два-три дня таких, в которые не было дождя. Если ветер дует со стороны северо-восточной — низкие серые тучи несут с большим постоянством сильные дожди. Грозовые тучи всегда идут с юга. Один раз была очень сильная гроза. Эта гроза застала нас в дороге. Надо было переждать непогоду.

У берега, под крутым скалистым обрывом, приютились четыре лодки. Люди спешно прикрывают имущество и сами накрываются: кто палатками, кто шинелью, а кто и просто берёзовой корой. Дождь накрапывает крупными каплями. Исчерна-синие тучи быстро заволакивают всё небо. Первая ослепительно яркая молния. Раскатисто по горам передаётся удар грома; несётся по ущельям и замирает, Бог знает, где-то вдали. Дождь хлынул сразу. Такой ливень не бывает продолжительным. После молнии и удара грома, после сотрясения воздуха дождь ещё более усиливается. Гроза продолжалась около часа. Так же быстро, как начался, — сразу прекратился дождь, выглянуло солнце, осветило намокшую землю, и всё в природе повеселело. На лодках заметно движение — люди откачивают воду из лодок, и через несколько минут, упираясь шестами, мы снова идём вверх по течению Онюя.

17 июля отряд достиг устья реки Горбилли. Мутная вода Горбилли резко отличалась от чистой прозрачной воды Онюя. Мы и раньше слышали, что Горбилли река очень быстрая. Действительно, течение её достигает до 8 ¹/₂ вёрсты в час. Я полагал заняться определением астрономического пункта в устье реки и вычислить поправку хронометра, но дожди не переставали ни на минуту. Небо всё время было покрыто серой пеленой и туч, и тумана. Приходилось ожидать погоды. Два дня мы простояли напрасно. Солнце не показывалось, и мы решили ехать дальше.

Здесь у нас едва не забастовали орочи. Они начали жаловаться, что у них дома осталась семьи, что дома нет продовольствия; говорили, что им надо ехать в город за покупками, что скоро пойдет рыба, что по Горбилли ехать опасно, что они боятся и за лодки, и за себя.

В справедливости последнего их довода мы скоро могли лично убедиться. С трудом удалось нам уговорить орочей, и мы поехали. Для Горбилли выражение «поехали» — неуместно. Правильнее сказать «мы стали карабкаться и цепляться за прибрежные кусты, камни и бурелом». Надо удивляться, как мы так счастливо проскочили все опасные места?²

Случалось так, что мы попадали в такие ловушки, что нельзя было спускаться, ни вперёд идти, ни назад. Малейшая оплошность — и не только имущество, но и люди неминуемо погибли бы в этом хаосе воды и пены.

Представьте себе узкий, изломанный коридор, загромождённый камнями величиной в кубическую сажень. Палки не достают дна. Вода идёт со страшной силой и при переходе через камни образует огромные пенящиеся валы. Упираться надо в эти камни и в боковые скалы. Шесты гнутся, дрожат и ломаются. Только уменье орочей управляться с лодкой на быстрине, риск, нечеловеческие усилия всех людей вывели нас благополучно на чистое место, где можно было отдохнуть и оправиться.

В другом месте — водопад в метр вышиной преграждал дорогу. Сбоку орочи нашли узенькую лазейку, где вода по наклонной плоскости с дьявольской быстротой стремительно неслась сквозь эту узкую горловину. Я никогда не рискнул бы вести здесь лодку. Надо быстро разогнать лодку и быстро проскочить, чтобы вода не затопила её с носа. И ещё раз я повторяю то же, что говорил и в своём прошлом сообщении: «Без орочей я не поеду на лодке и особенно там, где быстрое течение и где много порогов».

Так мы плыли по Горбилли трое суток и 21 июля достигли устья небольшой речки Бира. Здесь нам предстояло бросить лодки, отпустить орочей и пешком, с котомками за плечами, идти на хребет Сихотэ-Алинь и далее на Хуту и Тумнин, к морю.

Начинаются самые большие трудности. С возвращающимися назад орочами я посылаю этот свой «Отрывок из Путевого дневника».

Новые о себе сведения я могу дать только из Императорской Гавани, куда, как я думаю, мы прибудем, вероятно, в середине августа месяца.

VI

Уссурийский край — это море лесов¹. Весь наш путь от Амура и вплоть до Императорской Гавани был лесом. Целыми неделями, месяцами мы не видели мест открытых и чистых. Глаз утомляется и ищет простора. Тесно стоящие друг к другу заросли, чаща — гнетуще действуют на душу. Напрасно вы будете искать здесь простора. Чуть-чуть, только кое-где, виден маленький клочок неба. Время рассвета и сумерок не совпадает. Солнце взошло давно и высоко уже поднялось на небе, а в лесу ещё темно, неясно. Вечером сумерки наступают тоже рано, да и днём-то солнце не проникает сквозь хвои, а потому внизу всегда полумрак; даже и в самую солнечную погоду ясный день кажется серым, пасмурным. Надо было видеть, с каким наслаждением люди смотрели на море, не могли оторвать глаз от горизонта и подолгу упивались беспредельным простором его после двухмесячного путешествия по лесу, болотам и бурелому.

Долина нижнего течения Онюя покрыта исключительно лиственными лесами: дуб, ясень, тополь, бархат, клён, осина, берёза, ильм и др. По словам орочей, на расстоянии одного дня пути в сторону, вправо от реки, белая берёза растет сплошными лесами, занимая значительные пространства. Около реки черёмуха, боярышник, ольшаники и тальники образуют сплошные заросли. Тонкие, длинные, высокоствольные, растут они чрезвычайно густо и покрывают собою все сырые берега, каменистые, галечниковые отмели и острова. Сирень, растущая в Южно-Уссурийском крае в виде дерева, иногда с довольно солидным стволом, здесь растёт в виде небольшого корявого деревца, а чаще всего — в виде крупного кустарника. Так как все леса исключительно поёмные, то подлесье всё завалено сырым буреломом и мусором. Вода всюду оставила следы: пригнутый к земле кустарник, поломанный молодняк и пучки сухой травы, застрявшие на сучках деревьев. Ил, оставляемый водой, очень плодороден, отчего подлесье всюду образует густые заросли, непроницаемую чащу. По этим зарослям идти без ножа в руках положительно невозможно. Главные представители подлесья: таволга, затем виноград, смородина, шиповник, боярышник и бузина. По берегам протоков в изобилии растет барбарис.

Травы местами сплошь покрывают собою высохшие русла, доставляя медведю лакомую пищу весною. И теперь ещё видны следы медведей, протоптанные тропы и объеденные мясистые корни растений. Хвойного лесу нет, и только в области среднего течения мешанный лес начинает клиньями входить к реке и главным образом по правому её берегу. Чем дальше подвигаться вверх по реке, тем мешанные леса снова начинают вытесняться лиственными и главным образом березняком и осиной. Чаще и чаще мелькают среди их бледной зелени длинные стволы сухостойной лиственницы. Видно, что давно был здесь лесной пожар. Появился молодой березняк. Там и сям снова проросли молодые лиственницы, и в будущем, вероятно, снова появится лес, если не хвойный, то, во всяком случае, мешанный. Таковы же леса и по реке Горбилли. Здесь уже начинают попадаться и чёрная смородина, и голубица, и кусты жимолости. Вследствие высоты места (420 м по анероидным измерениям) многие растения хотя уже и отцвели, но плоды и семена их ещё не созрели. Так, например, в нижней части реки Онюй (мы там ехали в середине июля) черёмуха была совершенно зрелой, а по реке Горбилли спустя две недели черёмуха ещё была совершенно зелёной. Переходя к хвойным, прежде всего остановимся на кедре. Кедр, изредка растущий в нижнем течении реки Онюй, сразу прекращается около реки Тормасунь (левый приток). Выше реки Тормасунь кедр встречается как редкое явление. Также редок и тис, причём здесь он имеет скорее вид стланца, чем правильно растущего деревца. Орочи говорили, что много тису встречается в верховьях реки Тормасунь, а равно и в истоках самого Онюя.

Чем выше мы поднимались по рекам Онюй и Горбилли, тем чаще и чаще попадалась лиственница, сперва одиночными деревьями, а затем и группами. Она резко выделялась из среды других деревьев своим стройным видом, красноватою корою и бледным цветом листвы-хвои. В горах, где не было пожара, сохранился лес исключительно хвойный, с большим процентом пихты в отношении к ели. Центральная часть хребта Сихотэ-Алиня вся сплошь покрыта густым хвойным лесом. Вечные сумерки, мхи, обилие влаги и почти полное отсутствие травянистой растительности придают какой-то особый угрюмый характер. Такие леса скорее похожи на тундры². В самые жаркие летние дни в них сыро и холодно. Несмотря на конец июля месяца, под мхом и под камнями мы нашли лёд. Вероятно, ещё ниже будет вечная мерзлота. Вот почему в самых истоках горных ручьев температура воды очень близится к точке замерзания. Из многих измерений температура воды в среднем оказалась 1,5-2° Ц. Такой тундровый лес будет и по склонам гор, и только на вершине хребта, там, где попадаются гольцы, — сырые жёлто-зелёные мхи сменяются белесоватыми сухими.

На границе тех и других — густые заросли ползучих кустарников. Ползучий кедровник издали похож на зелёную «травку»; взбираясь на вершину, неопытный путник торопится поскорее пройти лесную зону. Велико бывает его разочарование, когда вместо мягкого травяного ковра он сразу же вступает в лес кедрового стланца. Толстые ветви его, спускаясь с вершины, стелятся по земле, отделяют от себя мелкие ветви, которые торчат как раз навстречу идущему человеку. Только с топором в руках можно ещё, с затратой больших усилий, пройти эти заросли и выйти к голой вершине. Таковы леса по рекам Онюй и Горбилли и на вершине хребта Сихотэ-Алиня.

Отпустив лодки, мы сразу почувствовали себя отрезанными, предоставленными самим себе. Теперь наступила для нас страдная пора, начиналась самая тяжёлая часть путешествия.

На всякий случай мы оставили при себе продовольственных съестных припасов недели на три. Орочи нам сообщили, что до хребта мы дойдем в 2-3 дня и от перевала через 6-10 суток дойдем до реки Хуту, где и найдём людей. Так как нести на себе много нельзя (не более 1 ¹/₂ пуда) за один раз, то имущество, продовольствие и инструменты мы переносили от бивуака до бивуака в два-три приёма, вследствие чего общее движение наше было очень медленное, и потому мы только на пятый день достигли хребта Сихотэ-Алиня.

Речка Бира, по которой мы шли, не более как горный ручей, текущий по широкой, но короткой долине, поросшей мешанным лесом внизу и исключительно хвойным в верхней её части.

Местами березняки образовали как бы отдельные острова среди других пород деревьев. Меня поразило положение, в котором росли эти деревья. Длинные, тонкие стволы их совершенно пригнулись к земле, образовав всюду как бы живые арки. Тем более это было странно, что корни деревьев не были расшатаны, а сидели в земле глубоко.

Долго я не мог найти объяснения этому явлению, пока не наткнулся на затёски на деревьях, сделанные рукой человека так высоко, что, стоя на земле даже на подставке, достать топором до места затёсины было нельзя. При внимательном осмотре места вокруг деревьев с затёсинами всё стало понятным. Затесину делал человек топором на лыжах, стоя на глубоком снегу. Глубокий снег — вот причина погнутых деревьев. Снег, упавший на ветви деревьев, погнул дерево слегка своей тяжестью, продержав его в таком положении до самой весны. Если из года в год большой снег будет падать на погнутые уже вершины и ветви тонкого деревца, естественно, что в конце концов оно должно будет согнуться и опуститься вершиной до самой земли. Вот почему и ветви елей более пригнуты к стволу, более опущены книзу, чем ветви тех же хвойных, растущих в Южно-Уссурийском крае. Там ветви растут более горизонтально и даже концы их загибаются несколько кверху. Такое же действие больших снегов заметно в различной форме и на всех остальных породах леса, особенно если деревцо молодое, не успевшее ещё окрепнуть как следует.

VII

Если отметить цветной краской распространение животных в Уссурийском крае, причём более густой тон её положить там, где зверя больше, то окрашенная таким образом карта представилась бы в таком виде: более густой тон краски лег бы: 1) на Южно-Уссурийский край, на места незаселённые; 2) по нижнему течению рек, впадающих в Уссури и Амур, вдоль железной дороги и 3) по нижнему течению рек, впадающих в Японское море и Татарский пролив¹.

Вся же центральная часть хребта Сихотэ-Алиня, начиная от 44° сев. широты и вплоть до Мариинска и Софийского, представляет из себя лесную пустыню в полном смысле этого слова.

В отношении распространения животных оба бассейна рек Онюй и Тумнин водораздельным хребтом Сихотэ-Алинь разделяются на две области, довольно резко отличающиеся друг от друга. Гроза Уссурийского края — тигр, хотя и редко, но всё же встречается по реке Онюй. Там орочи часто видят следы его, а равно и самого зверя. Случается, что свирепый хищник смело подходит к орочёнским балаганам и безнаказанно уносит собак от человеческих жилищ. Орочи жаловались, что в прошлую зиму «куты-амба» (так они называют тигра) унёс у них всех собак, чем они были поставлены в затруднительное положение. Далее реки Горбилли он не заходит; в области хребта Сихотэ-Алиня его нет совершенно, к востоку же от перевала, по реке Хуту, следы тигра составляют уже редкость, а самого зверя никто не видел, а в районе Императорской Гавани многие орочи не видывали никогда и следа тигрового.

К западу от хребта Сихотэ-Алиня довольно много изюбрей и очень мало лося. Этот последний держится в верхней части реки Онюй, где меньше гнусу. С перевалом через водораздел — изюбря нет совершенно, зато лосей много, но только ниже, по среднему течению реки Хуту, ближе к её устью, и по Тумнину до самого моря. Хотя изредка старые следы его видны и на самом хребте Сихотэ-Алиня, но это случайные, проходные. Лось тут долго не держится и спускается вниз, туда, где он может найти себе достаточно корму.

Кабан держится по обе стороны водораздела, но только там, где растёт кедр: к западу, значит не выше реки Тормасунь, и к востоку, начиная от реки Хуту. В центральной части предгорий Сихотэ-Алиня кабана нет нигде, и следов его не видно. Причину этого надо искать исключительно в отсутствии кедра и дуба, плодами которых он так любит лакомиться. По той же причине нет и белки. Там, где много белок, там больше и соболя. Местная белка, хотя и чёрного цвета, но всё же сверху имеет буроватую окраску, в особенности голова и ноги часто бывают красновато-жёлтые. В Южно-Уссурийском крае все белки без исключения пепельно-чёрного цвета и шкурки их ценятся выше.

Что касается соболя, то вся область бассейна реки Онюй, а равно и к востоку по Буту и Хуту, богата этим ценным хищником. Здесь — царство уссурийского соболя (Mustela zibellina). Амурские гольды в погоне за его ценным мехом зимой далеко проникают в горы и даже переваливают хребет Сихотэ-Алиня, однако не рискуют опускаться далеко книзу, а район их соболевания ограничивается рекой Наргами, впадающей в реку Буту. Следы этих соболёвщиков видны всюду по обе стороны водораздела: старые порубки, брошенные зимние балаганы, поломанные старые лыжи и нарты — красноречиво свидетельствуют об этом. Ниже по реке Буту следов этих уже нигде не встречается, а приморские орочи, в свою очередь, дальше реки Буту не проникают, и вообще сведения их о самом хребте Сихотэ-Алинь, а тем более о реках по ту сторону водораздела крайне скудны и ошибочны…

Там, где мешанные леса заменяются хвойными, всюду видны в изобилии следы кабарги. Особенно много кабарги по реке Буту. Много врагов у этого жвачного. И соболь, и орёл, и рысь нападают на кабаргу при всяком удобном случае. Самым же опасным неумолимым врагом её является россомаха. Нам не раз приходилось находить кабаргу, наполовину съеденную этими хищниками. А однажды удалось застать и самих россомах на месте преступления. В общем россомах по реке Буту очень много.

Дикая коза держится по луговым низинам Онюя, близ Амура — дальше в лесах и горах коза весьма редкое явление, а к востоку от хребта Сихотэ-Алиня её нет совершенно.

В заключение остается сказать о медведе. К западу от водораздела, ближе к Амуру, там, где леса мешанные, где растёт кедр и есть дикие пчёлы, медведь устраивает свои берлоги в дуплах тополя и липы и лакомится кедровыми орехами и мёдом. Выше реки Тормасунь его не видели, а к востоку от перевала через хребет его нет совершенно. Что же касается родича его, муравьеда (16), то этот представитель стопоходящих довольно редко забирается по реке Горбилли к хребту Сихотэ-Алиню, зато часто попадается ниже по реке Хуту и далее вплоть до моря.

В общем, почти все животные держатся там, где растёт кедр. Граница произрастания кедра является границей обитания многих животных и птиц².

Выше было сказано, что центральная часть хребта Сихотэ-Алинь — мёртвая лесная пустыня. Здесь тишина тайги не нарушается ни рёвом зверя, ни голосом гурана, ни резким криком кедрянки³, нигде не видно и не слышно. Одно журчанье воды в горном ручье да шелест и свист ветра в пихтах и ельнике, однообразные и постоянные, усугубляют мертвящую тишину лесной пустыни. Удивительную тоску нагоняют эти безжизненные леса. Невольно спешишь, торопишься поскорее пройти их.

Во время плавания на лодках по реке Онюй нас поражало обилие крохалей и уток. Особенно много первых. Эти целыми выводками перелетали с места на место, с одной протоки на другую. Как раз было время линяния. Испуганные птицы не могли подняться на воздух и, несмотря на быстроту течения реки, удивительно скоро перебегали вверх по воде (даже и на порогах), так что лодки не могли догнать их даже на расстояние ружейного выстрела. После перевала к морю, в нижнем течении Хуту, наблюдателя поражает обилие уток и разнообразие в их породах. Здесь вы видите и тех же крохалей, и крякву, и чирков, и чернеть, и шилохвоста.

Орлы (Haliaelus albicilla) держатся только в среднем и верхнем течениях реки Онюй, часто встречаются и по Горбилли; их можно видеть парящими и над хребтом Сихотэ-Алиня, и даже по горным рекам, входящим в систему Хуту и бассейна реки Тумнин. На страшную высоту подымаются эти царственные птицы, и, медленно описывая большие круги, они скоро становятся едва заметными для простого глаза. Трудно допустить, чтобы они совершали такие заоблачные полеты в поисках за кормом, трудно допустить, чтобы оттуда они могли разглядеть свою добычу. Кто знает, чем они здесь питаются, где и как находят себе пищу.

Там же, где водятся орлы, живут и вороны. Чем глубже уходишь в горы, тем чаще и чаще приходится слышать крик ворона. Ворон живёт в самых глухих местах. Там, где кричит эта птица, вблизи есть какое-нибудь живое существо. Ворон зря кричать не будет. Ниже по Онюю и по Хуту крика его не слышно, и самая птица попадается очень редко.

Чем ниже спускаешься с хребта и в ту и в другую сторону, всё больше и больше попадается ворон.

Обыкновенно присутствие ворон на реке говорит за то, что в протоках есть много рыбы — это всегда безошибочно.

В горах, по горным ручьям, обыкновенно около смородины, черёмухи и малины много рябчиков; они встречаются часто и на самом хребте Сихотэ-Алиня. Орочи утверждают, что птицу эту стрелять не следует, потому что она позволяет надеть на себя петлю, человека не боится и не улетает. Петлю привязывают к концу длинной палки, которую охотник держит в руках и, не торопясь, одевает на птицу. Сапасы очень похожи на рябчика, но крупнее его, общая окраска темнее и белые рябинки на оперении выделяются резче. У убитой птицы в зобу найдены были нами ягоды черной смородины и хвои ельника.

Горные реки, текущие с гольцов хребта Сихотэ-Алиня, кажутся совершенно безжизненными. Ниже начинают попадаться зимородки и оляпки. Изредка мелькнёт синяя спинка зимородка; чуть услышишь его слабый крик, едва успеешь разглядеть его, как зимородка, красивая птица уже исчезла где-нибудь в зарослях под крутым яром. Как раз там, где пенится вода на порогах, можно на камнях увидеть бурых оляпок. Быстро перебегая с камня на камень, испуская резкий крик и делая порывистые движения своим вздёрнутым кверху хвостиком, этот оригинальный водяной воробей испуганно срывается с места и, пролетев шагов около сотни, падает в воду камнем и исчезает в пенящемся водовороте реки.

Ронжа-кедровка встречается только там, где много кедра. Здесь всюду в лесу слышен её резкий, сильный и неприятный крик. Тут же можно найти и сизоворонку. Зато в области Онюя больше дятлов. Около моря есть глухари. Орочи показали, что глухарей по реке Онюй нет и что по ту сторону хребта Сихотэ-Алиня эта птица встречается чаще. То же самое подтвердили и приморские орочи, причём добавили, что по мере удаления от моря в горы глухарей становится всё меньше и меньше. Вот все птицы, какие встречаются на пути от Амура к Императорской Гавани.

Река Онюй богата рыбой. Близ устья её рыба разнообразная: таймень, щука, сом, угорь, сазан и др. Выше только таймень, ленок и неопределённая рыбка, похожая на форель, но несколько шире и крупнее, и вместо красных пятнышек вдоль тела её идут тонкие красные полоски. Кета идёт хорошо. Гольды и орочи утверждают, что во время хода рыбы нигде не бывает так много кеты, как в Онюе.

Дальше реки Тормасунь и особенно около реки Горбилли много ленка. Интересно, что эта рыба здесь достигает довольно крупных размеров. Смеренный мною крупный экземпляр имел 21 дюйм длины и 5 ¹/₂ фунта веса.

Ход кэты нам видеть не удалось. Первую кэту-зубатку после весеннего её хода мы впервые встретили в протоках реки Хуту, и то в очень ограниченном количестве. Как раз во время её хода в реках была большая вода; орочи поймали очень много рыбы, а осеннего хода ещё не было до сего времени. Опасаются голодовки. Только те орочи, что живут у моря в самом устье рек, кое-как с трудом поймали ещё немного рыбы, но и этой, по их соображениям, не хватит на зиму. Если осенний ход рыбы будет так же слаб, как и весенний, — голодовка у инородцев вполне обеспечена.

Теперь перейдём снова к устью Онюя. Обилие поёмных лугов и болот по обе стороны Амура, поёмные леса Онюя являются причиной колоссального появления гнуса ежегодно летом. В июне, июле, августе и сентябре гнус появляется здесь в огромном количестве. По мере того, как подыматься по рекам всё выше и выше, в горы — гнусу становится всё меньше и меньше, но тем не менее было бы ошибочно думать, что гнуса совершенно нет в хребте Сихотэ-Алиня. От него в тихую тёплую солнечную погоду не избавлен будет путешественник и на высоте 1320 метров. И здесь тучи докучливых насекомых засыпают глаза, лезут в уши, забираются за воротники, в рукава и нестерпимо кусают руки. После укуса сразу остается кровоточивая ранка и появляется зуд. Необходимо закрывать уши, затылок, шею, руки, а главное, необходимо запастись терпением. Сетка не спасёт, потому что после первого же часа пути по тайге от сетки останутся только одни клочки. После перевала, по мере того как приходится спускаться всё ниже и ниже, гнуса опять становится всё больше и больше. Особенно его много по реке Хуту; такого подавляющего количества мне никогда не приходилось видеть. У людей лицо всё покрылось маленькими язвами и опухло, в ушах и за ушами образовались сплошные язвы. Нет слов описать те мучения, которым мы ежедневно подвергались, едва солнце подымалось и пригревало землю и вплоть до вечера, пока не наступали полные сумерки. Только ночь приносила нам отдых и успокоение. Вот почему весь зверь уходит из тайги и держится около моря вплоть до осени.

В бассейне рек Тумнин и Хуту диких пчёл нет. Зато ос и шмелей очень много. Эти последние встречаются и на хребте Сихотэ-Алине. На Онюе дикие пчёлы есть, но только в нижнем его течении, то есть там, где растут липа и кормовые травы, дающие им возможность кормиться и собирать мёд и воск с растений.

В заключение остается сказать несколько слов о пресмыкающихся и гадах. По сведениям от орочён, ни змей, ни лягушек, ни ящериц в нижней части Онюя нет. Их вообще мало и в верхнем его течении. Действительно, за всё время пути нам удалось увидеть и поймать только два экземпляра уссурийских чёрных ужей и одну гадюку. На всём пути до моря после перевала нигде земноводных и пресмыкающихся мы уже не встречали⁴.

VIII

Река Онюй течёт по широкой, продольной тектонической долине и только дважды на пути своём образует пороги с очень крутым падением тальвега. Здесь она на пути своём размыла горные кряжи вкрест их простирания и, стеснённая скалами с обеих сторон, проложила себе узкие ворота, пройти которые на лодках в ту или другую сторону очень затруднительно. Верхняя часть реки Онюй, а равно и приток её Горбилли текут вдоль хребта Сихотэ-Алиня друг другу навстречу. Казалось бы, что эти долины должны быть в таком случае продольными, но бесчисленное множество порогов, извилистое течение реки, размытые горные кряжи с той и другой стороны говорят за то, что долина эта слагается из ряда поперечных долин, размытых, в свою очередь, в местах наиболее слабых. Пока мы шли по реке Онюй, где горы далеко отходят в сторону, приходилось внимание своё сосредотачивать исключительно на галечниковых аллювиальных отложениях. Здесь на всём протяжении до горы Обо-Ханкони попадаются во множестве окатанные водой куски красно-бурого базальта, тёмного кварцевого песчаника и зеленокаменной породы, среди них немало и вулканических туфов. Дальше базальты становятся реже, и их место занимают серые граниты. Хребет Сихотэ-Алиня имеет здесь направление строго широтное, и только около реки Дынми (приток Онюя по течению значительно выше Горбилли) направление хребта склоняется к югу. Перевал с реки Дзагза Вира (приток Горбилли) в бассейн реки Тумнин (река Наргами) — низкая глубокая седловина вышиной 940 метров над уровнем моря, принимая во внимание поправку на температуру воздуха и инструмента. Географическое положение этого перевала 48°55.2' северной широты и 138°18.5' восточной долготы от Гринвича. К западу от седловины хребет понижается, только одинокие плоские вершины подымаются до высоты 910 метров. К востоку хребет сразу сильно повышается. Верхние покровы его — глинистые сланцы, сильно окрашенные бурым железняком. Наивысшая точка хребта во всём этом районе — резко выделяющийся пик, который экспедиция окрестила именем графа Муравьёва-Амурского. Абсолютная высота «пика» 1340 метров. Местами хребет расширяется в виде больших, пологих плато, местами понижается и суживается в виде тонкого ребра. Западные склоны его везде значительно круче восточных. Многих трудов стоило нам добраться до упомянутого «пика». Но за труды эти мы были вполне вознаграждены великолепным видом, открывшимся перед нами. Дальние горы тонули в синевато-молочной мгле. Некоторые вершины их были очень высоки, и низко идущие тучи обходили их с той и другой стороны. Казалось, будто это всё когда-то кипело, волновалось и вдруг, как бы по мановению какой-то высшей силы, сразу замерло, окаменело, застыло, да так и осталось на веки вечные…

Был конец июля месяца. Всё было в зелени. Температура воздуха была 21° Ц. Целый день мы были без воды, жажда мучила нас. У подножия «пика» на высоте 100 метров мы стали разбирать камни в надежде найти воду. Где-то глубоко под землёй журчал ручей. Разбросав камни не более как на один аршин глубины, мы натолкнулись на лёд. В виде небольших (вершка в 1,5-2) сталактитов лёд держался на камнях. Этим объясняется очень низкая температура воды всех горных речек, и в особенности в их истоках. Из ряда многих наблюдений, средняя температура воды горных ручьёв колеблется от 2,5 до 3,1° по Цельсию. Чем ниже, тем температура воды подымается, и близ устья она подымается до предела 13,1-15° по Цельсию. Я не думаю, чтобы это была вечная мерзлота почвы. Это просто особая форма мёрзлой почвы, поддерживаемая вообще довольно низкой температурой хвойных лесов: мхи и обилие задерживаемой ими влаги не дают возможности проникнуть ниже их в камни тёплому летнему воздуху, а солнечные лучи не в силах преодолеть густые заросли ельника и пихты.

IX

Ещё накануне наш ороч-проводник стал жаловаться на ноги и настойчиво просить, чтобы его отпустили обратно. Дальше с нами идти он не хотел, говорил, что боится, что здесь он не бывал, места не знает и т. д. 30 июля (17) мы покончили обследование ближайшей части хребта Сихотэ-Алиня и на другой день тронулись в путь. Наш проводник окончательно забастовал и решил уйти, хотя бы даже без денег.

Нечего делать — пришлось его рассчитать и идти дальше самостоятельно. С утра небо хмурилось и предвещало непогоду. Действительно, как только мы снялись с бивуака, пошёл дождь. Несмотря на это, у всех на душе было хорошо. Сознание, что мы перевалили хребет и теперь спускаемся по воде, текущей к морю, радовало всех. Радость эта была преждевременной. В сущности, теперь-то для нас и наступила самая страдная (18) пора, — самая тяжёлая и опасная часть пути. Всё будет зависеть от того, когда мы увидим первых орочей-охотников. Каждый это понимал, и, тем не менее, все шли весело и с надеждой на благополучное окончание путешествия. Между тем дождь всё усиливался и к полудню превратился в настоящий ливень. Производить съёмку становилось все труднее и труднее. Чтобы защитить от дождя планшет, приходилось чаще останавливаться, прикрываться берестовой корой и таким образом работать. Но скоро и это стало невозможным. Вода потекла с намокших рукавов, стала капать с фуражки и заливала бумагу. Пришлось остановиться. Было страшно холодно, люди промокли до костей и очень озябли. Никто не сидел сложа руки. Все дружно принялись устраиваться на ночь, носить дрова и ставить палатку. И было пора. От холода до того окоченели руки и ноги, что с трудом можно было разжать пальцы и снять обувь. Только тот, кому знакома таёжная жизнь, может понять, какое удовольствие во время непогоды доставляют путнику палатка, хороший огонь и сухая одежда. И правы орочи, говоря: «Хороший огонь — лучший праздник!». Пока грелся чай на огне, я, по обыкновению, вёл свои путевые заметки.

Спуск с хребта Сихотэ-Алиня, сначала пологий, становился всё круче и круче. Река Наргами (19), по которой мы спускались, — горный ручей в полном смысле этого слова. Долина реки — узкая расщелина, с очень крутым падением тальвега.

Русло Наргами сплошь завалено буреломом и огромными глыбами камней. Вода с шумом стремится книзу, перескакивает с камня на камень, сочится надо мхом, образует местами настоящие водопады и пенится, и бурлит там, где скопилось много бурелому. Спускаться с кручи в такую погоду довольно рискованно. Нога скользит, срывая мох и оголяя камни. Приходится держаться за деревья и острые выступы камней. Эти последние часто сами держатся очень непрочно и от малейшего толчка скатываются книзу. Вся обстановка имеет какой-то фантастический декоративный характер, свойственный только девственной, дикой тайге, не тронутой ещё рукой человека.

Леса, одевающие восточные склоны Сихотэ-Алиня, таковы же, как и на западной стороне. Ель и пихта — преобладающие породы, но они не достигают, однако, больших размеров. Около воды изредка попадаются тощая берёза, жиденький клён и корявая ольха. Лиственные и печёночные мхи густо покрывают и камни, и поваленные деревья. Из мшистого ковра кое-где торчат головки плауна (Licopodinae), в сообществе с ними поросли одиночными листьями на тонких, хрупких стебельках папоротники (главным образом Pteris), a ближе к воде пышно распустились Osmunda и изредка Aspidium. Обнажённые скалы, вечно находящиеся в тени, покрыты влажными лишаями. Эти Lichenes на ощупь мягки и жирны — видно, что здесь они никогда не бывают в такой степени сухими, как это замечается на камнях, ежедневно подверженных действию солнечных лучей.

Дождь не переставал всю ночь и продолжался весь следующий день. Дождь в лесу — это двойной дождь. Идти по густой траве или в зарослях леса — то же самое, что окунуться с головой в воду. С первых же шагов всё сразу становится мокрым. Неизвестность предстоящего пути и ограниченное количество продовольствия, которое мы могли снести на себе, заставляли нас идти вперёд, несмотря на непогоду. 2 августа мы достигли устья реки Наргами. Перед нами открылась огромная котловинообразная болотистая долина реки Буту (узнали впоследствии). Едва ли, пожалуй, менее болотиста будет и Наргами, в особенности в нижней части своего течения. Болота эти не случайные, не временные — видно, что вода здесь собралась не от дождей, видно, что болота эти вечные, никогда не высыхающие. Горы отошли далеко от реки, котловина частью наполнилась наносами с гольцов Сихотэ-Алиня, и бывшее когда-то озеро превратилось в марь и болото. Ещё издали были видны высокие сухостои лиственницы. Лиственницы эти имеют вид строевых деревьев, но засохшие в верхней своей части, полугнилые и сучковатые от самого низу, они слабо держатся на торфяной почве и качаются, если наступить ногою на их корни. Нога скользит и проваливается в решетины оголённых корней, тонет в глубоком мху и вязнет в торфяниковой жидкой грязи. Ниже мха — вода, местами она выступает наружу и образует большие лужи. Во многих местах вся почва качается под давлением ноги, мох в стороне выпучивается и бурлит — это зыбуны. На рёлках, где посуше, нашли себе приют молодые ёлочки и пихты. Лоси протоптали тропы в разных направлениях. Мы шли иногда этими тропами, а чаще всего целиною по колено, а то и по пояс в воде. Тучи комаров и мошек нестерпимо кусали лицо и руки и слепили глаза. Здесь решено было сделать днёвку и заняться охотой. Охота дала нам две россомахи и половину кабарги, отнятой собаками у этих стопоходящих Mustellidae. Продовольствие наше быстро уменьшалось, надо было его расходовать экономнее и вообще быть осмотрительнее, а, кроме того, нам нельзя было теперь задерживаться на одном месте, следовало торопиться пройти реку Буту, так как близ устья её и на реке Хуту, по словам орочей, мы должны будем встретить людей, а следовательно и избегнуть голодовки.

После дождей река Буту разлилась и частью затопила болотистую низину. Грязная, жёлтая вода с шумом стремилась книзу и несла смытый с берегов мусор, валежник и вырванные с корнем деревья.

С трудом мы перешли зыбучее болото, достигли края долины и, придерживаясь подножия гор, пошли вниз по течению Буту. Следующие дни нашего путешествия были таковы, что едва ли кто из участников его когда-нибудь их забудет. Как ужасный кошмар, встают страшные картины одна за другою^[1]. Лучше будет, если вместо такого «покойного» изложения последующих событий я целиком возьму записи из своего путевого дневника и передам их читателям в том виде, в каком они были сделаны мною тогда же и там же, на месте¹.

3 августа 1908 года. Непогода затихла. День ясный, сухой, тёплый. Чем ниже мы спускаемся с гор, тем мошкары становится всё больше и больше. После каждого укуса их образуются кровоточивые ранки, производить съёмку при этих условиях очень тяжело. Днём съели остатки кабарги. К вечеру дошли до утёсов, которые отвесно падали прямо в воду и преграждали нам дорогу. Река подмывала высокий скалистый берег. Пришлось остановиться. Решено было завтра со свежими силами идти горами. Приведено в наличность количество оставшихся продуктов. На всякий случай приказано расходовать их меньше и вместо каши варить кашицу. Около полуночи начал накрапывать дождь, продолжавшийся до самого рассвета.

4 августа 1908 года. С восходом солнца небо стало очищаться; с неимоверными усилиями мы лезли в гору, имея за спиной тяжёлые «бейтузы» (котомки), цеплялись руками, хватались за траву, кусты и, вернее, ползли на коленях, чем шли на ногах. Все выбивались из сил и отдыхали через каждые 5-10 шагов. Подъём продолжался до самого полудня. Обойдя скалы, мы снова спустились к реке, где и заночевали. Наш маршрут за целый день — 1 ¹/₂−1 верста. Масла у нас нет уже давно. Кашицу варим с одной солью. Соли тоже остаётся мало. Приказано расходовать её очень бережно и каждый раз пищу недосаливать.

5 августа 1908 года. Чувствуется недоед. Утром была пустая кашица. Мы думали, что теперь пойдём быстро вдоль реки по её течению, но скоро увидели, что снова придётся карабкаться на гору. Опять вода и скалы преграждали путь. Надо было видеть, с какими трудностями мы поднимались кверху. Расходовалось сил больше, чем приобреталось их на отдыхах. Это давало себя чувствовать. После обеда мы прошли немного больше, чем вчера, зато страшно устали. Мошкары становится всё больше и больше. Особенно мы страдаем от неё во второй половине дня, перед вечером. Чтобы сохранить продовольствие, приказано по вечерам варить суп из чумизы с грибами.

X

6 августа 1908 года¹. Утром холодный туман. Все встали усталые. Идти берегом дальше, карабкаться снова в гору — сил не хватает. Осмотр реки дал благоприятные результаты. Вода в реке шла хотя и быстро, но покойно, камней и бурелому нет. На общем совете решили делать лодки и в них спускаться вниз по течению. Два человека были посланы вперёд на два дня пути: узнать, далеко ли устье и нет ли вблизи балаганов орочей. До полудня выбирали новое место бивуака и подыскивали лес для лодок. Скоро подходящий тополь был найден. Сегодня убили двух рябчиков и собрали немного грибов. После обеда тополь был повален, перерублен и оголён от коры. Работали с дымокурами. По берегу реки кое-где попадаются очень старые порубки. Видно, что люди очень давно здесь не бывали. Где и как мы идём, на какую реку вышли? — вот вопросы, сильно нас интересующие. Вечером сварили остатки гороху — получился жиденький гороховый суп с грибами.

7 августа. День серый. Торопимся делать лодки. Люди работают дружно и быстро. Судя по рассказам орочей, от места, где мы делаем лодки, орочи должны быть в двух-трёх днях пути. Неизвестность будущего, сомнения в верности пути, по которому мы идём, так как, быть может, орочи указали нам дорогу не там, где следует, а также видимый недостаток съестных припасов, которые мы могли снести на своих плечах, — дают мне право сделать допуск мысли, что мы, быть может, и не доберёмся до людей и жилья, раньше застигнет нас голодовка, силы быстро иссякнут и… Кто знает будущее???!! На всякий случай я решил разобрать и перенумеровать свои съёмки и вообще привести в порядок и систему все свои работы, чтобы потом (мало ли что случится) кто-нибудь другой и без моей помощи мог бы в них разобраться. Я сильно сомневаюсь, чтобы мы скоро встретили людей. Дневную дачу продовольствия сегодня ещё более сократили. Всё, что мы имеем, — это немного чумизы и ещё меньше соли. В довершение несчастья от постоянных дождей патроны отсырели и стали давать осечки. Сегодня мы только заметили, что все сильно похудели. Я всю ночь не спал и мучился мыслями: «Что как дальше река разобьется на протоки, которые будут завалены буреломом? Что если на лодках ехать будет нельзя? Если лодки у нас не выйдут? Если лодки разобьются и т. д.? Тогда мы только потеряем время, и положение наше станет в сто раз худшим!».

8 августа. Утром над рекой стал подниматься туман, а с восходом солнца пошёл дождь. Несмотря на непогоду, люди взялись за лодки, Дзен-Пау (китаец) взялся за вторую лодку². Дело у него идёт умело и хорошо. Осталось несколько кружек чумизы, маленький кусочек чаю и горсть соли в узелке. Что всё это значит для 8 человек? Чувствуется недоед всё сильнее и сильнее. Думаем заваривать чумизу вместо чая. Вечером варили суп из одних грибов — чумизы подсыпали в грибы только как приправу. Сомнения все больше и больше закрадываются в душу: что если лодки эти только отнимут у нас время и оголодят нас? Все это понимают и все молчат. Было не до разговора! Нервное состояние повышенное.

9 августа. Сегодня мне удалось убить одного рябчика и собрать немного грибов. Одну лодку кончаем, другая готова наполовину. Какие-то новости принесут нам посланные на разведку? Печальную картину по вечерам представляет из себя наш бивуак. У огня все молча сидят унылые — разные мысли, предположения и расчёты гонят сон прочь.

У каждого невесело на душе. Время от времени слышен только чей-нибудь вздох. Который уже день собакам ничего не даём есть. Они страшно похудели, всё время лежат и спят. Ночь тёплая — облачное небо.

10 августа. Каждую ночь с востока ползёт густой туман; он держится в верхних слоях атмосферы. С восходом солнца утренний ветер гонит туман обратно. Это бризы. Значит, море недалеко. Как и следовало ожидать, посланные сегодня вернулись и сообщили, что на два дня пути вперёд нигде человеческого жилья нет, река разбивается на протоки, заваленные буреломом, что дальше берегом идти нельзя, так как река часто подмывает крутые горы и что с верху этих гор устья реки не видно. Оставалось что-нибудь из двух: или ехать на лодках и, где много бурелому, перетаскивать лодки берегом, или, переправившись на другой берег реки, продолжать идти пешком вниз по её течению. Решено попытать счастья на лодках. После обеда, то есть после грибного супа с чумизой, все с лихорадочной поспешностью взялись за распаривание и за распирание бортов лодки. Крик ужаса вырвался сразу у всех. Борт лодки треснул во всю длину и дал широкую сквозную щель. Сразу все замолчали; у всех опустились руки. Что теперь делать? Неужели бросить лодку? Сколько времени и сил потрачено? Надо починять! Кожей, верёвками, смолой пихты мы принялись заделывать треснувшее дерево. На скрепы пошли винты и гвозди, взятые из ящиков, в которых лежали ценные вещи и инструменты. К вечеру лодка была починена и спущена в воду. Другую лодку кончали Дзен-Пау и переводчик. Так как вместо сахару чай пили с солью, то чтобы сэкономить соль, приказано не давать её к чаю, и чай пить пустой.

11 августа. Едва успели отъехать, как тотчас же одна лодка перевернулась. Водой унесло две палатки. Утонуло три ружья. К счастью, крушение произошло на мелком месте, и потому скоро ружья достали. Остатки чумизы промокли — пришлось её сушить в котле на огне. Подмокли ценные вещи, и в том числе фотографический аппарат, кассеты. Полдня потеряли мы, пока приводили всё в порядок. После полудня большая часть людей шла пешком, а в лодках осталось лишь по два человека и всё имущество. Плохо сделанные лодки, быстрота течения, извивающееся русло и неуменье управлять шестами — всё это вместе привело к тому, что в тот же день у одной лодки сломался нос (она ударилась со всего размаху в берег), ехавшие на ней г. Дзюль и казак Крылов едва не погибли. В результате люди промокли, простудились, рисковали жизнью и всё-таки прошли очень мало. Идущие по берегу собирали по дороге всякие грибы, которые и ели вечером. Начинает сказываться недостаток соли и кислот в организме. Чтобы чем-нибудь заменить пресный вкус грибов, мы постоянно едим черёмуху.

12 августа. Ежедневно утренний туман разгоняется встречным ветром с восходом солнца. Едва отошли лодки, едва они проехали одну или две версты, как уже два раза на одном месте произошло крушение. Лодку забило течением под бурелом, и почти целый день ушёл на то, чтобы её оттуда вытащить. Многие вещи совершенно вымокли и пропали (фотографический аппарат и негативы). От соли осталась одна щепотка — девять десятых её отмыло водой, то же стало и с табаком, и со спичками, вторично промочены остатки чумизы. Идущие по берегу ушли далеко. Когда они вернулись к месту крушения, пришлось тут же остановиться бивуаком. Было поздно, солнце садилось. Вечером ели грибы. Так как за день собрали грибов мало, то ели какой-то лишайник — не то мох, не то грибы из семейства Clavarieae. Все больше и больше чувствуем недоед. Питаясь одним грибным супом, мы едва ли уйдем далеко. Одна из собак — Джек г. Дзюля идти не могла от слабости и осталась на половине дороги. Нет сомнения, она погибла от голода — лучше бы мы её съели. Вечером Дзюль с собаками опять нашел часть кабарги, заеденной россомахами. Небольшой кусочек мяса подкрепил каждого. Что-то будет завтра?

13 августа. Сегодня бросили одну лодку и пошли налегке правым берегом реки. На другую лодку сложили более тяжёлые вещи. Первая половина дня прошла благополучно, но в полдень произошло крушение второй лодки. Больше часу мы вынимали её из воды. Хорошо, что инструменты и хронометр я нёс на себе. Новое несчастье — утонули все топоры, только один небольшой топор остался у китайца. Долго мы сушили свои вещи, многое побросали и лишь самое ценное и необходимое понесли с собой в котомках. Лодку бросили и решили идти пешком; заметно, что люди сразу как-то осунулись… Усталые ноги едва передвигаются, есть нечего, последнюю горсть чумизы приказано держать в запасе для больных, вместо чая. Не надо допускать собак до издыхания — следует заблаговременно их убивать и питаться их мясом. Опять варили грибы, которые собрали с пней перед сумерками. Вечером собаки нашли дохлую рыбу. От неё сильно пахло, но они с жадностью её съели. Как-то особенно быстро смеркалось. Сумерки опускались на землю. Огонь на бивуаке горел всё ярче и ярче. По обыкновению, люди молчали. Вдруг все насторожили свой слух. «Ворона!». Действительно, где-то на реке каркала ворона. Надежда появилась в сердцах наших. Должно быть, близко есть зубатка. Если завтра не найдём рыбы, убьём одну собаку.

XI

14 августа 1908 года¹. Сегодня выступили с бивуака голодные. День серый, пасмурный. Чтобы перейти на другую сторону реки Буту, мы с большим трудом повалили кедр и перебрались на отмель. Идя берегом, спугнули лося. Гольд стрелял в зверя, но не попал. Преследовать напуганное животное было бесполезно. Только бы добраться до устья реки, а там, быть может, мы найдём людей и лодки. Быть может, штабс-капитан Николаев там нас ожидает, а, может быть, там, где-нибудь на видном месте, он сложил для нас продукты, а сам возвратился. Во всяком случае, в устье реки Буту мы видели конец нашим страданиям, имели надежду на спасение. Мы ужасно страдаем от мошкары. У людей в ушах появились сплошные раны, на лице — экзема. Особенно много мошкары перед вечером. Несносные насекомые лезут и в глаза, и в уши, и в волосы, и в Рукава, и за воротник рубашки. С какой радостью мы встречаем солнечный закат! Сумерки и ночь дают отдых от ужасного гнуса. В одном месте на песке около реки увидели свежий след тигра, но интересоваться этим никто не хочет. Все идут апатично, голодные, усталые и обессиленные. Часа в четыре дня мы попали в чрезвычайно топкое и зыбучее болото. С трудом мы перешли его, более чем по пояс в воде. Перед сумерками ещё одна собака (моя любимая Альпа) идти отказалась. Боясь, что она, подобно Джеку, зря погибнет, я велел донести до бивуака. Уже стемнело, когда мы остановились. Тотчас же Альпа была пристрелена и разделена на части. Тогда её сварили и ею накормили других собак в целях сохранения их на будущее. Сердце, печень и легкое ели люди. Остальное мясо разделили на части для носки. Собачину приказано беречь и есть понемногу, чтобы её хватило подольше.

15 августа. Утром поели немного собачины и двинулись дальше. Скоро мы попали в болото и в бурелом. Весь отряд разбился на части. Тучи мошкары сопровождали людей, не давали дышать, лезли в рот и попадали в горло. Все нервничали. Что если мы не туда попали; что будет с нами, если мы съедим всех собак, а к морю ещё не выйдем? В полдень опять варили немного мяса. Я начинаю бояться появления цынги или голодного тифа. Страшно страдаем за отсутствием соли. Перед вечером три человека наткнулись на медведя, ранили его, но обессиленные люди и собаки не могли догнать его, и зверь ушел за реку. Ночевали кто где попало. Сегодня на привалах (которые были очень часты) люди не садились отдыхать, а прямо, как подкошенные, падали с ног в траву и лежали, закрыв лицо руками. Вечером съели по маленькому кусочку собачьего мяса и легли спать. Ночью шёл дождь и не давал сомкнуть глаз. Шелест падающего дождя и шум воды в реке били по нервам. Собаки хватит ещё на 1 ¹/₂−2 суток. Придётся бить вторую. Положение становилось отчаянным.

16 августа. Немного поели мяса и пошли. Дождь. На душе крайне тоскливо. На берегу реки нашли орочёнский амбар. В надежде, что там найдётся что-нибудь съестное, мы бросились к нему. Амбар оказался брошенным, пустым. Неужели мы погибнем? Ещё вчера вечером собаки куда-то бегали и вернулись сытые, животы у них были полные Г. Дзюль пошел утром с собаками в сторону от реки. Вдруг мы услышали его выстрел. «Рыба! Рыба!» — радостный крик единодушно вырвался из уст каждого. «Рыба! Рыба! Слава Богу, мы спасены!». Мы все бросились и ели с жадностью без соли сырую рыбу. Как бы сговорившись, все стали снимать котомки. Все понимали, что здесь будет отдых и днёвка. В протоке рыбы было много. Это была кэта весеннего хода. Посыпались разговоры, смех, шутки; тяжёлая дорога, голодовки, нравственные страдания — всё это было забыто, всё осталось сзади! Забыли даже про дождь и про мошкару: все видели только рыбу и больше ничего. Сразу наше положение изменилось к лучшему. Весь день ели рыбу и печёною, и варёною, и сырою. Когда первые приступы голода были утолены, мы принялись устраивать палатку и пошли на охоту за рыбой. Всю ночь сушили на огне разделанную на пласты кэту, которую намеревались взять с собою как неприкосновенный запас, на всякий случай. Долго не спали люди, далеко за полночь затянулись разговоры — все делились своими впечатлениями.

17 августа. Проснулись все усталые. Совершенно неожиданно все вдруг как-то обессилели. Какая тому причина? Переутомление и недостаток питания или потому, что после голодовки мы сразу с жадностью набросились на рыбу. Объяснить состояние довольно трудно. Чувствуется ломота в пояснице, общее бессилие, тяжесть в ногах, ломота в костях. Переводчик-гольд скоро лёг и уже не вставал до вечера. Ощущается сильная потребность в соли. Целый день сушили рыбу. Чтобы заглушить её пресный вкус, едим всё время черёмуху. День и ночь — холодные, дождливые! К вечеру всех разломило ещё больше.

18 августа. С восходом солнца мы были уже в дороге. Едва мы отошли от бивуака с версту, как путь нам преградила большая река. Где мы? Что делать? Тут на мыску стоял старый зимний балаган орочей. Благодарение Богу! Мы достигли устья реки, на которой так голодали. Принялись искать продовольствия в надежде, что «наши» были здесь и оставили его нам где-нибудь на видном месте. Поиски дали отрицательные результаты. Надежда на помощь со стороны встречного отряда рухнула, и мы к ней более не возвращаемся. Через большую реку переправиться нельзя; надо переправляться через ту, по которой мы шли раньше. С выступлением с бивуака опять начались несчастья.

Китаец Дзен-Пау сильно заболел и совершенно свалился с ног. Всё время он лежал на камнях и стонал. Целый день мы провели в поисках места, удобного для переправы. Тщетно. Обе реки были широки, поваленные деревья не хватали до другого берега, быстрое течение подхватывало их и уносило в мгновение ока. И всё это делалось усталыми руками, одним тупым топором! Успех работы не согласовался с расходуемыми усилиями. Вместо движения вперёд мы заночевали на мысу-стрелке, что у слияния той и другой рек, вблизи орочёнского балагана. На всякий случай тут на дереве мы вырезали надпись такого содержания: «Утомлены; обессилены; есть нечего; пошли дальше вниз по реке правым берегом», ниже указали месяц и число и перечислили свои фамилии².

19 августа. Дзен-Пау по-прежнему болен; сегодня ему ещё хуже. В одну ночь он страшно изменился в лице. Переводчик-гольд тоже лежит и не поднимает головы. Что за причина, что все сразу обессилели? Можно судить, насколько все были слабы, что впятером на протяжении 20 шагов с большим трудом могли едва-едва протащить тонкую жердь, чтобы устроить переправу. Ещё больших усилий нам стоило перетолкнуть две жерди с бурелома на галечниковую отмель другого берега. Только к вечеру нам удалось переправиться через реку. Теперь мы шли по берегу большой реки. Новый бивуак был не далее 1-1,5 вёрсты от предыдущего. Нигде нет заметок, что шт.-кап. (20) Николаев был здесь. Вид больных, их стоны просто надрывают душу. Что делать? Больные идти не могут — нести их нельзя (мы сами едва волочим ноги); бросить их в тайге — эта мысль ни у кого в голове не имеет места, это было бы предательством, убийством, подлостью. Остаться с ними — значит всех подвергнуть верной гибели! У людей замечается упадок духа, сомнения, опасения за жизнь! Я, как могу, успокаиваю и подбадриваю людей: «Ничего! Пока есть рыба и собаки, мы не умрём с голоду». Хорошо, не умрём — но далеко ли мы уйдём? Спутник голода — тиф раньше подкосит ноги. Недостаток соляной кислоты в кишках и в желудке не пополняется ничем, и тем более что соли у нас давно уже нет ни крошки³. Пресная рыба начала сильно приедаться. Каждый ушёл в свои мысли — все унылы; кто лежит, кто сидя склонил голову на колени и безучастно, апатично смотрит на реку. Неужели помощи не будет?! Чем всё это кончится? Одна надежда на Бога!

20 августа. Густой туман разогнало чрезвычайно сильным холодным порывистым ветром. Мы по утрам очень зябнем. Лёгкая летняя одежда, взятая нами ещё из Хабаровска, износилась и изорвалась в клочья. Починять её нечем. Ещё большая нужда в обуви. Из старых, рваных уж по частям составляем одну пару. Починка обуви идёт вечером, когда мошкара исчезает. Дзен-Пау и переводчик гольд через каждые 100 шагов падают на землю со стоном. Они совершенно не могут идти. Люди страшно исхудали: шеи вытянулись, глаза впали, носы заострились и скулы выдвинулись вперед. Они употребляют остатки своих усилий, и я с минуты на минуту ожидаю, что они скоро идти далее откажутся. Наши котомки не тяжелы, но кажутся ужасно тяжёлыми. Лямки сильно нарезали плечи. Вероятно, мы вышли на реку Хуту, а может быть, и на Копи. Прошли очень мало. Особенно тяжело перелезать через валежник. В одном месте, на повороте, река разбилась на множество проток, сплошь заваленных буреломом. Здесь Дзен-Пау лёг на камнях и начал говорить, что он скоро умрёт. Это худо подействовало на людей. Среди них тоже начались разговоры о смерти, только казак Крылов не соглашался с ними. Я тоже убеждён, что не следует сдаваться без борьбы, пока ещё силы есть хотя немного; в крайнем случае, более крепкие будут служить более слабым.

XII

21 августа¹. Сегодня люди не шли, а тащились, поминутно отдыхали, часто падали и не вставали. Мы нестерпимо страдаем от гнуса. С каждым днём, с каждой верстой мошкары становится всё больше и больше. Нет слов описать наши страдания. Сухой рыбы осталось очень мало. Надо во что бы то ни стало добиться до такой протоки, где есть рыба. Что если мы рыбы больше не увидим? Тогда убьём ещё одну собаку. К полудню мы отошли так недалеко, что с места, где мы отдыхали, старый наш бивуак был хорошо виден. Крутая гора подошла к реке и преградила дорогу — надо лезть на кручу. Все опустили головы и с мольбой смотрели на реку. Вода быстро, но бесшумно шла к морю. И ни одной лодки, ни малейшего признака жилья нигде не видно! «Глядите: собака!» — радостный шопот пробежал между людьми и тихо передаётся из уст в уста! Надо было видеть, какое действие произвели эти два слова. Все сразу преобразились. Усталости как не бывало. Действительно, на другой стороне реки сидела орочёнская собака и внимательно на нас смотрела. Никогда никто с такою лаской и с такою любовью не смотрел на собаку, как мы в это время. И было отчего. Присутствие собаки говорило за то, что вблизи есть люди. Тихо, без шума, мы пошли дальше и внимательно осматривали реку. Скоро радость наша сменилась отчаянием. Надежда увидеть орочей рухнула. Перед вечером мы увидели бивуак, где орочи ночевали. Стало очевидным, что они или проехали какой-либо протокой у другого берега реки, или умышленно от нас скрылись в чаще леса². К вечеру мы дошли до протоки, но в ней рыбы не оказалось. Ночевали на галечниковой отмели. Наши больные не поправляются и по-прежнему лежат и стонут.

22 августа. Сухую рыбу съели всю, надо идти вперед и искать рыбы. Пошли. Дзен-Пау мучился, всю ночь не спал и рано пошел вперёд один. Гольд так ослабел, что не мог нести своей котомки. Мы разобрали его вещи. Люди еле-еле волочат ноги. Я тоже начинаю чувствовать тяжесть в ногах и дрожание в коленях. Чуть солнце начинает пригревать землю — миллиарды мошкары тучами набрасываются на нас и нестерпимо кусают лицо и руки. Надо иметь или ангельское, или дьявольское терпение, чтобы не нервничать. От укусов у людей местами лицо и руки запачканы кровью. К полудню мы опять подошли к горам. Дальше идти совершенно нельзя. Отвесные порфировые скалы обрывами падали в реку и вверх подымались на огромную высоту. Река делает здесь поворот. Вода с шумом бьёт под эти утесы и подмывает их. К счастью, здесь в протоке оказалось немного рыбы. Так как больной гольд решительно идти не может, а люди так устали и обессилели, что едва ли будут в состоянии идти дальше, — решено сделать маленькую оморочку и на ней послать двух человек за помощью к орочёнам. По течению лёгкая лодочка должна скоро дойти до моря и, вероятно, ещё на дороге встретит орочёнские стойбища. Остальные, если не в силах будут идти вперёд, останутся на месте ждать помощи или своей участи. Хоть два человека да спасутся! В этот же день свалили тополь и начали долбить оморочку.

23 августа. Ночевали одни. Дзен-Пау не приходил к нам. Где он, что с ним, жив ли? Быть может, придёт сегодня. Все встали разбитые. Это не люди, а тени их. Все нервничают и придираются друг к другу из-за всякого пустяка. Все нервно-душевнобольные. Рыба опротивела. Я побежал на охоту и убил три белки и три ронжи. Г-н Дзюль (21) собирал зелёные ягоды «кишмиша». Ягоды эти дали немного кислоты. Черёмухи больше нет — она осыпалась. Вместо чаю пьём горячую воду. Насколько позволяют силы, долбим лодку. Кругом дымокуры. Усталые, слабые руки едва подымают топор. Один только топор, да и тот тупой. Гольд лежит и стонет. И к вечеру Дзен-Пау не пришёл на бивуак. Что-нибудь с ним случилось, где его искать? Последняя наша надежда, единственное спасение — это лодка. Надо убить ещё одну собаку. Надежда на встречных орочей тоже исчезла — очевидно, они боятся нас, избегают, прячутся. Чем-то всё это кончится!? На лодке поедут гольд и казак, а мы переправимся предварительно на другой берег, выберемся на отмель и там в протоках будем искать рыбу и хоть по одной версте в сутки, всё же будем вперёд подвигаться понемногу.

24 августа. Утром густой туман — все прозябли. Всё чаще и чаще люди начинают болеть желудками. Я боюсь появления страшного гостя — голодного тифа. Все стали суеверные. Каждый начал придавать значение всякому сну, всякой примете. Торопимся делать оморочку. В протоке нет больше рыбы. Я бегал на охоту. На горе я нашел горсть брусники — её нельзя есть одному, надо снести товарищам. Целый день я проходил и убил только три ронжи и одну белку. Пожалуй, завтра лодку окончим. Её долбит один казак Крылов. Или Дзен-Пау ушёл вперед, или, больной, где-нибудь завалился и покончил расчёты с жизнью. Всю ночь гольд не спал, ворочался и стонал. Вечером лодку кончили. Итак, двое уедут: самых слабых отправить нельзя — они не доедут, сами утонут и нам помощи не подадут. Если бы мимо ехали орочёны, я отправил бы с ними наиболее слабых, а потом бы остальных нижних чинов, сам я и более крепкие остались бы последними. Ночью мы долго не спали — все мучились животами. Вдруг по реке далеко-далеко (внизу) прокатились выстрелы. Мы насчитали четыре выстрела. Решили не отвечать — вероятно, это орочи охотятся за медведем на протоках реки. Не надо их пугать. Новая искра надежды зародилась в душе.

25 августа. Никто не спал всю ночь — все страдали животами. Особенно мучился гольд. К рассвету боли его усилились и дошли чуть не до обмороков. Он корчился и обливался потом. Сегодня двое должны уехать. В протоке нет рыбы. Надо торопиться переправляться на другую сторону и отпустить уезжающих. Невыносимая тоска легла на душу. Начали рубить шесты для лодки. Лихорадочная деятельность кипела на бивуаке. Вдруг совсем близко послышались выстрелы. Слух не обманывал нас — это выстрелы из трёхлинейных винтовок. Несколько ответных выстрелов было тотчас же сделано людьми безо всякого приказания. Все бросились к реке и с жадностью впились глазами вниз по течению. Ещё две-три минуты, и из-за поворота реки появилась лодка. Люди на ней быстро и усиленно работали шестами. То штабс-капитан Николаев со встречным отрядом и с орочами торопился на помощь. Все ликовали. Оказывается, что Дзен-Пау с громадными усилиями в два дня обошёл гору, снова вышел на реку и больной, расслабленный тащился берегом. Его издали заметил шт.-кап. Николаев и был уверен, что тут весь отряд. Как только он увидал китайца и узнал у него, что наш отряд в самом критическом положении, он наскоро, захватив немного продовольствия и побросав на берег все лишние грузы, на одной небольшой лёгкой лодочке с орочёнами бросился к нам навстречу. Поздняя ночь остановила его верстах в 10 от нашего голодного бивуака. Желая дать знать нам, что он недалеко, он ночью сделал четыре выстрела. Эти-то выстрелы мы и слышали, приняв их за охотничьи выстрелы орочён. Чуть стало брезжиться, он был уже в дороге, а в 9 час. утра был у нашего голодного бивуака. Великая была радость. Маленький глоток спирту подкрепил наши совершенно упавшие силы. Тотчас же сварили кофе. Чашка его с молоком и с сахаром, две-три ложки варёного рису, кусочек белого хлеба подняли на ноги и ослабевших. Совершенно противоположное действие произвела на меня подоспевшая помощь. Как только я увидел, что мы спасены — я сразу почувствовал полнейший упадок сил. Я не мог стоять на ногах и лёг на землю. Тут только я почувствовал себя измученным и обессиленным, тут только почувствовал я, что устал и что дальше идти не в состоянии. В двое суток доехали мы до устья реки Хуту, где и остановились у орочей, а на другой день, 27-го вечером, были уже и на берегу моря. Три недели после этого мы все болели: 1) истощённый организм и отвыкший желудок отказывались принимать пищу; 2) люди имели вид больных, только что поднявшихся с постели после тяжкого брюшного тифа; 3) только во второй половине сентября мы немного собрались с силами и могли тронуться в новую дорогу; 4) для некоторых такая голодовка была очень тяжела. Они так и не могли оправиться в Императорской Гавани, и я вынужден был отправить их (одного стрелка и одного казака) обратно в г. Хабаровск.

XIII

При тех условиях, при которых нам пришлось пройти реки Буту и Хуту, трудно было интересоваться природой. Было не до того! Главная наша цель была — скорее добиться до людей и найти себе пропитание. Апатично мы подвигались вперед и равнодушно, без интереса смотрели на всё окружающее. Только некоторые факты запомнились случайно, запомнилось то, что случайно бросилось в глаза и случайно же запечатлелось в памяти.

Течение реки Буту строго широтное. Долина её то суживается там, где горы близко подходят к реке, то расширяется в тех местах, где в неё впадают многочисленные её притоки. Она скорее имеет характер поперечной долины размыва, нежели долины продольной. Сама река очень извилиста: то она походит на горный ручей, то становится широкой и производит полное впечатление реки. Мы шли больше левым берегом. Если наблюдатель подымется на горный хребет, окаймляющий нижнюю часть долины с северной стороны, и взойдет на одну из многочисленных горных вершин, покрытых осыпями, — ему откроется далёкий вид на реку Буту (22). Куда ни кинешь взор — всюду лес, бесконечный лес, всюду горы, бесконечные горы! Разнообразные острые и тупые вершины их поднимаются до самого горизонта. Ближайшие хребты видны ясно, дальше трудно рассмотреть их контуры и складки, а ещё дальше — чуть виднеются причудливые, «как мечты», горные хребты Сихотэ-Алиня. Зубчатый гребень их тонет в синевато-белой мгле летнего воздуха, и от этого кажется он ещё более далеким. Тёмные леса, одевающие склоны гор, — исключительно хвойные: ель, пихта и лиственица — главные представители. Только около самой реки, прихотливо извиваясь по течению её, тянется узенькая полоса яркой зелени пород лиственных: тополь, берёза, ясень, ольха, тальники и черёмуха. Около осыпей разрослись кусты жимолости и багульника, а рядом в стороне, под покровом лучей солнечных, нашли себе приют низкорослый корявый дубок, в виде поросли, и тощие осинники. Кора осинника оглоданная, и сучья все объедены почти до самого верху. Это лоси. Тут зимой было стойбище. Они кормились здесь во время глубокого снега. Маревые болота видны хорошо: редкие сухостои, растущие на них, резко выделяются из тёмной зелени Coniferae. Тихо. Ни один звук не нарушает мертвящей тишины этих мест; можно подумать, что здесь всё живое вымерло сразу, как бы по мановению какой-то неведомой высшей силы. Кажется, будто в этих горах всякая жизнь давным-давно исчезла, прекратилась, и с тех пор она уже более не возобновлялась. Эта вечная тишина как-то особенно гнетуще действует на душу человека.

Насколько Южно-Уссурийский край и долина реки Уссури богаты зверем, настолько бедна и не разнообразна фауна северной части края: лось, медведь, разсомаха (23), рысь, белки, кабарга, соболь — единственные и немногочисленные её представители.

Кажется, выше я говорил, что летом лоси держатся у берега моря. Там на прибрежных песках они находят защиту от гнуса и лакомятся низкорослыми сочными Crassulaceae. Редко который из них останется в горах. Из медведей распространён Ursus torquatus (24). Как и в других местах Уссурийского края, весной медведи держатся по низинам и старицам рек — здесь они питаются жирными сочными листьями подбела (Petasites), позже — ищут ягоды и ломают черёмушник. Мы застали медведей на протоках, где они в поисках рыбы протоптали вдоль берегов их торные тропы. Стрельба по рыбе разогнала животных очень скоро, а преследовать их — сил не хватало. Кабарга попадается чаще других животных, хвойные леса и мхи всегда являются условиями, весьма благоприятными для её обитания. У кабарги много врагов; бедному животному приходится всегда быть настороже: хитрая лисица не пропускает напасть на неё при всяком удобном случае; волки по нескольку вместе устраивают на неё настоящие облавы; рысь, притаившаяся где-нибудь на дереве, схватывает мимо проходящую кабаргу наверняка и без промаха; соболь, и тот решается делать на неё нападения. Самым же злейшим врагом её является разсомаха (25). Это стопоходящее хорьковое¹ специально выискивает кабаргу и охотится за нею. Средство защиты у кабарги — её ноги. Большие верхние клыки, торчащие изо рта книзу, не могут служить ей защитой. На правом берегу реки Буту в нижней части её течения есть много разрушенных ловушек — петель, расставленных на кабарговых тропах. Сущность ловли кабарги этими петлями заключается в следующем. Тропку преграждают забором, который наскоро устраивают из подручного хвороста и бурелома. Иногда нарочно для сего надрубают и валят деревья. На тропе в заборе оставляют узкое отверстие с петлёй: петля эта прикреплена к ближайшему нагнутому дереву. Не найдя прохода, кабарга идёт в отверстие, задевает петлю, срывает узелок с зарубки, и петля, подхватив животное за голову или за ногу, поднимает его разогнувшимся деревом кверху. Охотник не каждый день обходит свои ловушки, и несчастная кабарга мучается иногда очень долго. Виденные нами ловушки были старые, разрушенные; очевидно, давно уже никто здесь не занимался этого рода охотой. Орочи считают, что и соболей на реке Буту тоже мало, хотя амурские гольды именно сюда и ходят на соболевание. Судя по тому, что и по реке Буту, и по реке Хуту нигде орочей не живёт, леса сохранились и не выгорели, охотников тоже немного — можно предположить, что в этих местах соболей, должно быть, больше, чем думают орочи.

Птицы на берегу реки Буту почти не видно. Даже такие обычные пернатые как рябчики, утки, ронжи, дятлы и поползни — отсутствуют. Если они и есть, то очень мало. За всю дорогу мы только и видели двух чёрных уток. Впрочем, на самом хребте Сихотэ-Алинь мы нашли несколько штук «сапасе» — род рябчика, только более крупного по размерам и с более тёмной окраской оперения. Земноводных и пресмыкающихся, по словам орочей, совершенно нет. Действительно, за всю дорогу мы ни разу не видели ни одной лягушки, не заметили ни одной ящерицы и не встретили ни одной змеи. Из рыбы видели ленков (26), головлей и зубатку весеннего хода. Что же касается до насекомых, то Буту и в особенности р. Хуту — царство комаров, мошек, оводов, слепней и паута. Много ос, мало шмелей и вовсе нет пчёл диких.

Скажу несколько слов о реке Хуту. Здесь, среди остроконечных вершин ели, пихты и лиственицы, всё чаще и чаще мелькают высокие, тупые вершины кедра. Где кедр — там больше жизни. Всюду в лесу слышны резкие крики кедровки, слышно, как долбит дерево дятел, чаще попадаются белки, на сухостоях заметны суетливые поползни, по кустам около протоков видны сойки, а у самых берегов реки, там, где пышно разрослись кусты смородины, можно найти и рябчика. Чаще и чаще замечаются утки, и остроносые крохали быстро перелетали вдоль реки с одного места на другое. Эта жизнь влечет за собой и другую жизнь: на песке у самой воды — следы выдры, изредка попадаются глубокие следы кабана, среди которых выделяются иногда большие отпечатки и сохатиного копыта.

В воздухе тоже жизнь. Высоко над лесом, описывая правильные круги, парят орлы и коршуны. Как жаль, что этих живых мест, где всё же возможно было бы найти себе пропитание охотой, мы достигли обессиленные голодовкой и измученные дальней дорогой, к тому же и мошкара не менее изнуряла нас, чем самая голодовка и тяжёлая дорога.

XIV

На сорокавёрстной карте Уссурийского края река Хуту показана текущей с запада-юго-запада к северо-востоку; это совершенно неправильно. Река Хуту течет с севера и только в нижней части своего течения меняет меридианальное направление на широтное, сохраняя такое вплоть до своего впадения в реку Тумнин. Красивая и спокойная в среднем течении, Хуту становится бурливой и быстрой в низовьях, около устья. Здесь она часто разбивается на протоки, иногда такие узкие (но глубокие), что лодки наши едва могли в них повернуться, иногда очень широкие, но мелководные, порожистые. Чёрные утки и пёстрые крохали то и дело поднимались из травы, кружились в воздухе, торопливо проносились мимо лодок над самой водой и, мелькнув около прибрежных кустарников, быстро исчезали за поворотом реки.

Острова между протоками заросли тонкоствольными тальниками, пригнутой к земле черёмухой и корявой ольхой. Следы наводнений видны всюду: всё занесено мусором и буреломом; молодняк пригнут к земле и тоже занесен песком и илом; пучки сухой травы застряли на ветвях деревьев: видно, что вода здесь шла быстро и чрезвычайно высоко. Картина разрушений, оставленных здесь последними наводнениями, невольно вызывает удивление и безотчётный страх перед стихийными силами природы. Чувствуется полнейшее бессилие, и у человека остается единственное спасение — это бегство.

Теперь несколько слов о геологических наблюдениях в этой местности. Начиная от самого хребта Сихотэ-Алинь по всей долине рек Паргами и Буту развиты глинистые, аспидоподобные сланцы. Особенного развития они достигают в нижнем течении реки Паргами с левой стороны её близ устья. Пласты этих сланцев сильно нарушены. Здесь можно наблюдать пласты искривлённые, поставленные на голову и даже опрокинутые. Под влиянием атмосферных агентов выходы пластов на дневную поверхность подверглись местами сильному разрушению и превратились в россыпи (или в «осыпи», как их называют в Приамурском крае, что совершенно неправильно)¹. Обломки, составляющие эти россыпи, очень малы; в руке под давлением пальцев они легко рассыпаются на мельчайшие частицы. Сама по себе россыпь очень подвижна, несмотря на то, что откос её находится под естественным углом падения свободно скатывающегося обломочного материала. Нечего и думать, что по ней можно подняться и она выдержит давление ноги человека — достаточно её немного пошевелить палкой, чтобы она вся пришла в движение.

В самом устье реки Буту, как раз против впадения её в Хуту, с левой стороны последней можно наблюдать прекрасные образцы красно-бурого базальта, с характерным для него столбчатым распадением. Ниже, в 15-20 верстах по течению с правой стороны реки видны колоссальные обнажения порфира; мощные дилювиальные образования — в среднем течении реки Буту. Здесь с левой стороны река отмыла часть высокого нагорного берега; рыхлый дилювий не выдержал давления сверху и обвалился, образовав обрыв в несколько десятков метров вышиной. Рыхлая, песчанистая красно-жёлтая глина перемешана с окатанной водой галькой. Интересно, что среди круглой гальки попадаются и угловатые обломки. Никогда ещё не приходилось мне наблюдать столь грандиозные дилювиальные отложения. Глядя на них, невольно родится мысль о тех многих веках, которые понадобились для создания этой массы дилювия². И это в геологии называется позднейшими образованиями и относится к недавнему прошлому земли!

Устья реки Хуту не видно с Тумнина. Последний, как и все вообще реки Уссурийского края, по сторонам главного русла своего образует целый лабиринт больших и малых проток.

Руководимые опытной рукой орочей, лодки наши быстро неслись из протоки в протоку³, берега быстро мелькали мимо, и дивные картины, как в калейдоскопе, непрерывно сменялись одна за другою.

Было около полудня. Тяжёлые массы кучево-дождевых облаков теснились на крайнем западном горизонте. Яркое солнце горячими лучами своими заливало и реку, и берега, и лес, и прибрежные кустарники. В воздухе стояла удивительная тишина. Вода в реке казалась неподвижной, гладкой и блестела как зеркало. Несколько длинноносых куликов стояли на песке у самой воды. Наше присутствие нисколько их не пугало, несмотря на то, что лодки прошли очень близко. Белая, как первый утренний снег, одинокая чайка мелькала в воздухе. Медленно и тяжело махая своими неуклюжими крыльями, поднялась испуганная цапля и, пролетев немного вдоль реки, снова опустилась в болото… а лодки наши, увлекаемые течением, незаметно неслись всё далее и далее, протоки становились необъятнее, шире и походили на озеро. Но вот и сам Тумнин. Анюйские орочи называют его Томди, приморские — Тумни. К последнему названию русские прибавили окончание «н». Большая величественная река спокойно несла свои тёмные воды к морю. Левый берег — нагорный, скалистый, правый — равнинный, низменный, тёмный. Небольшие островки, густо заросшие лесом, как-то особенно красиво гармонируют со спокойной гладью реки. Художники-пейзажисты нашли бы здесь неистощимый материал для своих произведений.

Мы отдыхали, упиваясь и наслаждаясь красотой природы: широкий водный простор и даль, открывающаяся в ту и другую стороны, после двухмесячного тяжёлого путешествия по лесу давали утомлённому глазу отдых и вызывали нервную дремоту.

Проехав версты две-три по Тумнину, мы снова свернули в крайний правый приток его. Скоро за поворотом реки стали видны орочские домики и балаганы с бесконечными вереницами стеллажей, стоек и загородей из жердей, приспособленных для сушки рыбы. Несколько оморочек сновало по воде в разных направлениях: это орочские дети забавлялись на лодках. Весёлые крики и смех оглашали воздух. Мальчики с острогами в руках приучались колоть рыбу. Самые маленькие стояли на берегу; в лохмотьях, полуодетые, они, стоя по колено в грязи, что-то доставали из воды. Завидев нас, дети оставили все свои занятия и, разинув рты, с любопытством и недоумением смотрели на наши лодки. Через несколько минут мы подъехали и к самому селению. Женщины, а за ними и несколько мужчин вышли на берег и некоторое время, так же как и дети их, смотрели на нас молча и равнодушно, а затем вдруг как бы сговорившись, все сразу пошли к нам навстречу. «Ну, здравствуй!» — говорит каждый из них, протягивая свою загорелую, мозолистую, сухую руку. Пока разгружались лодки и все имущество вносилось в помещения, я стал осматривать деревушку.

Селение Хуту-Дата (что значит устье Хуту) расположено по обе стороны протоки и состоит из семи небольших деревянных домиков и из восьми берестяных балаганов. Орочские домики имеют вид русских построек, но сколочены плохо, небрежно; как дома, так и балаганы стоят без всякого порядка, где попало, где владельцу это казалось удобнее. Несколько в стороне, ближе к лесу, амбары — это типичные орочские постройки с остроконечными или полукруглыми крышами, крытые еловой корой или берестой. Амбары ставятся всегда на столбах, чтобы собаки и крысы не могли в них забраться. Тут орочи держат и муку, и рыбу, и рис, и шкуры зверей, пушнину, дорогую одежду и всё, что у них есть более или менее ценного. Множество худотелых собак, опустив головы и высунув изо рта длинные языки свои, бродило по берегу, выискивая себе добычу. Более ценные собаки были на привязи. Тучи мошкары, как серый туман, вились над ними. Стараясь укрыться от гнуса, собаки выкопали себе глубокие, длинные ямы в земле и залезли в них так, что только хвост да зад видны наружу. От укусов мошкары и от пыли у них гноятся глаза. Они постоянно лапами трут себе морду, отчего вокруг глаз вся шерсть вылезла, и от этого сами собаки имеют какой-то странный, смешной вид. Несколько старых дырявых лодок валялось на берегу.

Скоро всё в селении Хуту-Дата приняло свой обычный вид. Люди ушли в дома и балаганы, собаки забились в ямы ещё глубже, и только с реки по-прежнему неслись детский смех и крики. Глядя на этих 5-8-летних ребятишек, невольно изумляешься их искусству, с каким они уже теперь, в малом возрасте, владеют острогой и оморочкой. Если бы наш ребенок очутился бы в лодке посредине реки, наши матери в испуге потеряли бы голову и не знали бы, что делать; а здесь орочки спокойно покуривают свои трубки, не обращая никакого внимания на забавляющихся детей, разве только изредка какая-нибудь из них, выйдя из балагана, крикнет своему мальчику, чтоб он съездил за чем-нибудь на другую сторону реки к орочу родственнику или соседу. Несколько торных троп мимо амбаров вело к лесу. По одной из этих тропинок шла маленькая девочка лет семи и на спине своей несла большую связку хвороста, значительно превосходящую размерами её самоё. Так с малых лет орочские дети приучаются к труду и к той деятельности, которые их ожидают впоследствии, когда они станут взрослыми. Мы пошли к старшине. Внутренность орочского жилища такова: в углу стоит железная печь; с обеих сторон у стен деревянные нары, на которых в беспорядке лежат постель, одежда и куча всякого хлама. Простая скамейка и стол, покрытый чёрной размалёванной клеёнчатой скатертью, поставленные к окну два табурета, дешёвая висячая лампа, две-три фотографические карточки неизвестных лиц, повешенные на стенах без всякой симметрии, сундучки, коробки, лук, стрелы, ружья, зверовые шкуры дополняют убранство помещения. Пол и потолок сколочены плохо — много щелей. Множество слепней и мух ползало по окнам и с жужжанием билось в стекла.

Как только мы вошли, на стол был подан медный чайник, толстого стекла гранёные стаканы, глиняные белые блюдца, тоненькие металлические чайные ложки, сахар, белый хлеб, купленный у русских, и банка консервированного молока. Орочи тихо сидели в стороне и молча смотрели на нас, ожидая, когда кончим мы чаепитие. Все орочи, живущие по реке Тумнин и в окрестностях Императорской Гавани, хорошо говорят по-русски. Некоторые говорят чисто и очень хорошо. Мы разговорились⁴.

XV

Ожидался ход рыбы. Орочи беспокоились. Весенний ход кэты был очень слабый и, на несчастье, совпал ещё с большою водою. Некоторые орочи поймали не более 7-10 рыб, другие ни одной. Горбуши шло много, но так как на заготовку для зимы она не годится и сушка её на огне требует много хлопот и времени, орочи ловили её мало. Естественно, что осенний ход кэты теперь для них был вопросом чрезвычайно важным. В случае новой неудачи их ожидала серьёзная голодовка. Юкола (илакиталн-намихта) для орочей то же самое, что для русских хлеб. Без юколы ороч будет терпеть такую же голодовку, как и русский пахарь, если год будет неурожайный. Ороч рыбой кормится сам со своею семьею, ею же он кормит и своих собак. Известно, что эти орочи часто переезжают с одного места на другое и на вопросы о причине такого перекочёвывания всегда отвечают одно и то же: «Рыбы мало!». Наконец, и самые селения и стойбища их располагаются всегда в таких местах реки, около таких проток и заводей, где много идет кэты и где легко её можно ловить сетями и колоть острогой с лодки.

Глядя на всё это, невольно напрашивается вопрос: что было бы с этим краем, если б не было здесь рыбы? Орочи, эти немногочисленные представители тунгусской семьи, не жили бы здесь вовсе, и большая часть Уссурийского края, всё почти побережье моря, а равно и бассейны рек Хор, Бикин, Хунгари и Онюй были бы такими же лесными пустынями, какою в настоящее время является центральная часть хребта Сихотэ-Алиня.

«Наша шибко боится, — говорили орочи Хуту-Дата, — рыба нет, чего наша кушай? Какой люди деньги есть, мука, рис, покупай — ничего! Какой люди деньги нет, соболя поймай не могу — пропади! Собака скоро кончай!». Наш разговор перешёл на тему о соболях. Как и везде, около инородцев живут скупщики этой ценной пушнины: в южной части побережья китайцы, к северу от реки Нахтоху и около Императорской Гавани — русские. Основав свои фактории там и сям и выделив от себя небольшие отделения на соседние реки, они хозяйничают там произвольно и без всякого контроля. Правда, по высокой цене, но всё же они снабжают инородцев и оружием, и патронами, запасами продовольствия и прочими предметами первой необходимости. Система и приёмы в этих случаях — обычные. Они стараются вести дело так, чтобы ороч непременно залез в долги. Раз это достигнуто — ороч его работник, и вся пушнина переходит уже в руки кредитора по цене, какая ему покажется подходящей. Все орочи с реки Тумнин получают всё необходимое у г-на Клока, поселившегося в селении Дата близ моря; все инородцы Императорской Гавани, Копи и даже Ботчи находятся в ведении Марцинкевича; южнее, от Нимми до реки Нахтоху и весь район Самарги близ мыса Золотого, захватил скупщик Степанов, прибывший туда года четыре тому назад из г. Владивостока. Наши собеседники не жаловались ни на Клока, ни на Марцинкевича, но говорили, что цена на всё очень высокая. Принимая во внимание трудность доставки грузов на реку Тумнин (правильные пароходные рейсы между Владивостоком и Императорской Гаванью установились только в последнее время), нельзя сказать, чтобы цены были безобразны. Сами орочи дали следующие цифры:

Один пуд муки	3-4 руб.	Одна плитка чаю	50-70 коп.
Один пуд рису	3 руб. 50 к.	Пачка спичек	25 коп.
Один пуд соли	-- —	Один пуд маньчжурского табаку	15 руб.
Один фунт сахару	80-35 коп.	Кусок дрели в 35 аршин	12 руб.

Другое дело оружие и патроны. Эти вещи продаются инородцам по цене, в два, в три и даже в четыре раза превосходящей магазинную. Объяснить это очень просто: сами скупщики соболей, если не имеют разрешительных документов на покупку оружия и огнестрельных припасов, всё же покупают то и другое в тех же магазинах, но по цене значительно больше той, какую они заплатили бы, если бы имели разрешительные на то от полиции свидетельства. Так что и в этом случае орочские деньги переходят не только в руки русских соболевщиков, но и в карманы хозяев и приказчиков различных лавок и магазинов.

Все орочи единогласно хвалили смотрителя маяка Св. Николая, г-на Майдона. В случае нужды они постоянно обращаются именно к нему, и он всегда помогает им, дёшево уступая всё то, что дорого стоит у г.г. Клока и Марцинкевича. Осенью прошлого, 1907 года (27), ввиду ожидаемой зимней голодовки областное управление из Владивостока препроводило г-ну Майдону 200 пудов муки, 100 пудов рису, два места чаю, 20 пудов сахару и т. д. с просьбой помочь инородцам в трудную минуту.

Зато сколько у них жалоб к русским рабочим лесной концессии и к русским переселенцам, появившимся в Императорской Гавани в 1908 году. Наши колонисты не хотят признавать в инородцах людей, имеющих больше права на жизнь в Уссурийском крае, чем русские, силою вторгшиеся сюда лет 50 тому назад (28). Ни инородцы наши, ни крестьяне-переселенцы совершенно не были подготовлены к этому вопросу. Вот почему встреча их была не дружественной, а, скорее, враждебной. Теснимые переселенцами на каждом шагу, орочи оставляют родные, веками насиженные ими места и всё дальше и дальше уходят в горы. Ещё в худшем положении очутились южно-уссурийские тазы (ассимилированные китайцами те же орочи), которые волею судеб на несчастье своё стали оседлыми, и без клочка земли, удобной для хлебопашества, они теперь более существовать уже не могут. Только опытный глаз исследователя или старожила подметит в костюме таза или в домашней обстановке его такую мелочь, которая легко ускользнёт от неопытного новичка-чиновника, только что приехавшего из Европейской России. Что же остается тогда сказать про какого-нибудь невежественного переселенца? Помню, как-то раз (это было на р. Санхобэ в 1907 году) я хотел убедить крестьян в том, что они обижают не китайцев, а орочей. Переселенцы (бывшие рабочие, состоявшие ранее на службе у лесопромышленника Гляссера) замахали руками и не хотели меня слушать.

С другой стороны, и китайцы, пользуясь этой двойственностью, постараются называть себя тазами, лишь бы остаться на месте и не быть изгнанными из Приамурского края. И легко может статься, что бывший ороч должен будет уступить место русскому переселенцу, тогда как чистокровный китаец будет благодушествовать на правах инородца-таза только потому, что ловко сумел «втереть очки» новичку-чиновнику. Есть ещё и другой вопрос: везде около этих тазов (и даже около орочей-«кяка» на реках Такэма, Кусуне, Нахтоху и др.) поселились китайцы — кто в качестве компаньона, кто в качестве работника, советника или даже просто в качестве жильца. Впоследствии, когда задолжавшийся таза не может уплатить своему сожителю денег за муку, опий, ханшин и чумизу, последний становится полновластным хозяином, а туземец — простым рабочим. Не только дом и пашня, но и жена должника, и вся семья его переходят в руки кредитора. Китайцы иногда и просто силою отбирают женщин от инородцев. От такого брака китайцев с тазками получаются так называемые джачубай, то есть кровосмешанные. Является вопрос: как считать этих джачубай? Должны ли и они быть наделяемы землёю наравне с прочими инородцами? Китайцы, когда скопят достаточно денег, уезжают к себе на родину и, конечно, семью свою бросают здесь, в Уссурийском крае, так как там, в Китае, у них есть законная, первая семья. Вместе с тем и выселить куда-нибудь джачубай — тоже не представляется возможным. Теперь, если таза похож на китайца, что же можно сказать про джачубай? Они еще дальше отстоят от орочей, и потому ошибки ещё более возможны. Разобраться в этом вопросе нелегко. Не полицейские власти, не пристава, не урядники, а лишь старые опытные переселенческие чиновники, вроде г-на Рубинского, могут лучше всего установить, кто китаец, кто таза, кто «джачубай», кто из них должен получить землю, кто должен оставить её и передать прибывающим русским переселенцам¹ и кто должен быть выселен за пределы Российской империи.

Перейдём опять к орочам. В 1908 году в бухте Ванина (на половине пути между р. Тумнин и маяком Св. Николая), здесь, на р. Уй и на р. Хади в Императорской Гавани, русские рабочие лесной концессии и переселенцы-рыболовы стали грабить орочские балаганы и амбары. Хранившеся там мука и рис были унесены, а табак брошен в воду. Поставленные в затруднение безрыбицей орочи без запасов муки и риса очутились в безвыходном положении. Отчасти они виноваты и сами. Не желая возиться с горбушей и рассчитывая на осенний ход кэты, они продавали горбушу японцам, меняя рыбу на рис, муку, соль и спички. Всё это рассказывали сами орочи и с беспокойством спрашивали нас, будут ли селить русских и на р. Тумнин (29).

Напрасно исследователь стал бы теперь искать орочей на реках Уй, Ma и Хади. С тех пор, как в окрестных лесах застучали топоры рабочих австралийской лесной концессии, инородцы (30) эти навсегда оставили колыбель своего орочского происхождения — Императорскую Гавань и переселились кто на реку Копи, кто в верховья реки Тумнин и даже через перевал в бассейн реки Хунгари и др. Орочи с реки Тумнин считают себя чистыми орочами и называют себя именно этим именем, а не орочёнами, как это обыкновенно произносят русские и что совершенно неправильно. Про своих родичей, живущих к югу от реки Копи, а также и в бассейнах рек Иман, Бикин, Хор и Онюй, они отзываются с насмешками, орочами их не считают и называют их «кяка» или «кякари». Они смеются над их обычаями носить расшитые цветные одежды, серьги в ушах и две косы с бисерной перемычкой на шее ниже затылка. «Кяка орочи нету, — говорили они, — его всё равно бабы: рубашка один, два коса — тоже всё равно бабы. Наша так нету. Наша женщина такой рубашка есть, мужчина орочи другой рубашка ходи!». Действительно, было бы ошибочно думать, что орочи Императорской Гавани носят одежду такую же цветную и пёструю, как и их родичи, которых они называют «кяка». Покрой одежды тот же самый: та же длинная косоворотая рубашка («тэга»), но без вышивок, узкие штаны, наколенники и унты. Впрочем, последние носятся теперь редко. Обыкновенно все они ходят в сапогах, часто даже в лакированных, и носят галоши. Расшитую шапочку с беличьим хвостом и узорное покрывало на голову и плечи не носит никто. У всех на головах большею частью русские суконные шляпы или фуражки с суконными или с лакированными кожаными козырьками, а чаще всего голова их остаётся открытой, и только в сырую дождливую погоду они прикрывают её полотенцем, обёртывая концы его вокруг шеи. Все это при косе, спускающейся по спине до поясницы, имеет вид очень странный².

Рассказывая об орочах как удэ, джачубаях и тазах, орочи упомянули и ещё о своих сородичах, называя их «ульчи». По их словам, «ульчи» эти ходят с оленями и живут где-то далеко к северу, дальше Николаевска-на-Амуре. Не те ли это оличи и ольчи, о которых упоминает Шренк в своём сочинении?³

Все орочи с Тумнина, Императорской Гавани и реки Копи носят русские имена и прозвища вместо фамилий. Последние отмечают только местность, где живёт та или другая семья постоянно. Например, Намунка, то есть приморский, Копинка — с реки Копи, Бизанка, то есть горный и т. д. В зависимости от числа лет, от положения, которое они занимают у себя в обществе, и от солидности, с которой они себя держат, имена их произносятся или с отчеством, или просто без отчества, иногда ласкательно, а иногда и с оттенком унизительным, например: Иван Михайлович, Николай, Савушка, Карпушка и т. д. На Тумнине орочи живут хорошо, зажиточно и с большим достатком: у них есть хорошие запасы сахара, русского масла, муки и рису. Некоторые из них очень богаты. Так, у старосты Фёдора, помимо других дорогих вещей, есть много золотых колец, золотые часы, цинковая ванна с печкой для нагревания воды и золотой массивный браслет стоимостью около 500 рублей.

XVI

За разговорами день прошел незаметно. К вечеру в жилище старшины собрались все почти орочи. Среди них было много стариков. Поджав под себя ноги, как говорят, по-турецки, они неподвижно и молча сидели на нарах и, казалось, равнодушно слушали нашу беседу. Мы стали их расспрашивать о том, как жили они раньше, что рассказывали им отцы и деды, когда они были ещё маленькими, и т. д. Сначала разговор наш не клеился, а потом старики оживились, начали вспоминать свою молодость, своё детство — время давно минувшее, давно прошедшее…

Вот что они рассказали. «Раньше орочей было много. Жили они одни и никого не знали. Они слышали, что где-то за морем и за горами есть другая земля и живут другие люди (вероятно, японцы и китайцы). Эта другая земля, казалось им, была так далеко, что добраться до неё простому смертному человеку никогда невозможно. Орочи ловили рыбу, охотились со стрелами, а зимой на лыжах догоняли зверей и кололи их копьями. Одевались они в зверовые шкуры и шили одежду себе из рыбьей кожи. Самые старые селения были на реках Хади и на Тумнине — Хуту-Дата (где мы стояли) и Дата в самом устье реки, около моря. В то время в Императорской Гавани царила полная тишина, изредка нарушаемая только печальными криками гагары. Не было слышно там, как теперь, ни гудков, ни свистков пароходов, ни шума машин лесопилки, ни топора дровосека. Вода в заливе была покойной, неподвижной; порой только одинокая лодка ороча-охотника чёрною точкой мелькнёт где-нибудь у берега и снова быстро скроется за поворотом около мыса. И так жили они до тех пор, пока эти чужие люди не пришли к ним сами. Первые явились гиляки. От них орочи научились курить табак. За гиляками пришли гольды. Они зимой с нартами перевалили водораздел и спустились по льду реки Тумнин до самого моря. Спустя лет десять после гольдов явились сюда и китайские торговцы, скупщики пушнины. Эти последние привезли с собой ханшин, но мало. Спиртом они не торговали, а только понемногу угощали орочей и дарили им его без денег. Прибытие китайцев наделало много шуму. Весть об этом разнеслась по всему побережью. Орочи съезжались и с Копи, и из Императорской Гавани, чтобы посмотреть на новых невиданных людей. С тех пор у орочей стали появляться фитильные ружья — старые, изношенные, купленные за большую цену. Китайцы жадно набрасывались на соболя. Орочи не знали ещё его стоимости и больше ценили мех россомахи. Прошло много лет. К гольдам и к китайцам привыкли, привыкли они ожидать их ежегодно зимою и начали даже брать у них в кредит порох, свинец, бусы, пуговицы, иголки и проч.

Но вот однажды с берега прибежал испуганный человек и сообщил, что в море что-то неладно. Это было рано утром. Орочи столпились на прибрежном песке и, прикрыв рукою глаза от солнца, смотрели в море. Там что-то двигалось: большое, безобразное, страшное — не то рыба, не то птица, не то морское животное, чудовище. Это страшное прошло мимо и скрылось за горизонтом. Всю ночь они шаманили и отгоняли злого духа. На другой день повторилось то же самое, а на третий день орочи с ужасом увидели, что крылатое чудовище шло прямо к берегу.

Это была большая парусная лодка — это были первые русские моряки! Орочи видели, как от большой лодки отделилась маленькая лодка, в которую сели шесть человек гребцов. Они испугались, убежали в свои балаганы и тогда только успокоились, когда увидели, что пришельцы — люди, и люди такие же, как и они, но только из другой земли и говорят на языке, им неизвестном. У русских был переводчик-тунгус. Новые люди объяснили орочам, что хотят купить у них рыбы. Орочи дали им много кэты; русские стали расплачиваться с ними деньгами. Не имея никакого понятия о деньгах, орочи повертели монеты в руках и побросали их на землю как вещи совершенно ненужные, бесполезные. Тогда русские подарили им несколько кусков цветного мыла. Не зная, что с ним делать, орочи попробовали его есть, но, видя, что это невкусно, побросали мыло собакам. Собаки также отказались от этого лакомства. Между тем на море разыгралась буря; парусное судно ушло в Хади (Императорская Гавань), а приехавшие русские остались ночевать у орочей в балаганах. Страхи прошли — люди присмотрелись друг к другу. Однако орочи снова не спали всю ночь. Утром буря начала стихать, море стало успокаиваться; русские забрали ещё рыбы у орочей и на этот раз совсем ушли в море. Вскоре в Императорскую Гавань пришёл большой корабль и долго стоял в бухте Константиновской. После этого русские моряки стали заходить сюда всё чаще и чаще — прибытие их уже не пугало так орочей, как раньше. Далее они рассказывали о том, как русские потопили своё судно (фрегат „Паллада“)¹. Рассказы их об этом событии полны интересных подробностей. Это было зимой. Они видели, как вокруг судна обрубали лед, как рубили мачты и жгли их на палубе и как затем судно пошло ко дну. Как народ, совершенно чуждый войне, они никак не могли уяснить себе, зачем это одни люди хотят убить других и зачем это русские ломают, жгут и топят своё, ещё совершенно крепкое судно. Всё это произошло очень скоро. Моряки ушли, и на том месте, где раньше красовался корабль, виднелась одна только чёрная большая промоина. По ней плавали ещё лёд и куски несгоревшего дерева. Весной пришли англичане (11 судов), сожгли русские постройки в заливе Константиновском и, постояв немного, снова ушли в море».

Время шло незаметно, часы летели за часами, а старики всё рассказывали и вспоминали прошлое. По лицам их видно было, что в эти минуты они совсем ушли в свои воспоминания и как бы снова переживали свою молодость и детство. Голос их стал звучнее и вид моложавее, бодрее. Но вот кто-то зевнул, кто-то начал шевелиться в углу на нарах, стлать свою постель и укладываться на ночь. Старики очнулись, гипноз исчез — воспоминания о прежней счастливой жизни отдалились, ушли в вечность, и на этот раз, может быть, навсегда.

Они опять увидели себя стариками; опять для них Императорская Гавань стала такою, какою они видят её в настоящее время: русские рабочие, рубка лесов, брошенные орочские жилища и т. д. Медленно поднялись они с нар, грустно вздохнули и потихоньку начали расходиться по своим балаганам.

XVII

Ещё с вечера всё небо стало заволакиваться тучами, и начал моросить дождь. На другой день утром было то же самое. Чтобы не терять времени, мы решили ехать к морю, где около маяка Св. Николая на определённом астрономическом пункте генерала Жданко я решил закончить свой первый астрономический рейс и вычислить последнюю поправку хронометра.

Ветер дул с моря нам навстречу, и поэтому, чтобы поспеть к вечеру до устья, орочи шли на шестах, придерживаясь отмелей и берегов, где было не так глубоко. Ширина реки и простор ветрам позволяют орочам ходить по Тумнину и под парусами. Обыкновенно парусом у них в этих случаях служит полотнище полотна, всегда носимое с собой, куда бы они ни ехали: на охоту, рыбную ловлю или просто навестить своего родственника соседа.

От устья реки Тумнин до моря вёрст около сорока. В течении своём Тумнин крутых изгибов не делает и только дважды понемногу принимает направление от одного края долины к другому. Местами горы далеко отходят в сторону, отчего долина реки кажется очень широкой. Почвы¹, образующие низменные берега, слагаются большей частью из песка и ила вперемежку с прослойками мелкой гальки и крупного гравия. Все эти низины заливаются водой во время наводнений. Особенно интересны в этом отношении берега реки в самой нижней части её течения и около моря. Тут (особенно вся левая сторона) берега состоят исключительно из почвы торфяниковой, сильно размытой во время последних наводнений. Пласт торфа возвышается над поверхностью воды метра на два. Прослойки чёрной илистой земли чередуются с мощными буро-жёлтыми слоями торфа недавнего образования. Во многих местах из красноватой тёмной массы его торчат ветки и стволы лесных гигантов, почерневших от времени и, Бог знает откуда, снесённых водой. Вся поверхность низины изборождена рытвинами, ямами и завалена буреломом. Растущие на берегах лиственницы, тощие, полузасохшие, низкорослые, корявые, дровяного характера, имеют какой-то особенно тоскливый, болезненный вид. Большая часть торфяников — пустыри. Болотистая, малопитательная почва эта и не могла бы произрастить ничего другого, кроме кислых осок да низкорослых кустов голубицы. Зато сфагновый мох и Vaccinum vitis idaea [брусника], находясь здесь в особо благоприятных условиях, образуют влажный, пышный, густой ковер красивого, блестящего темно-зелёного цвета. Низовья реки Тумнин представляют очень глубокую и широкую заводь, похожую скорее на длинное озеро, нежели на реку. Ширина этой заводи близ устья около трёх вёрст. Здесь вода кажется неподвижной и от большой глубины в массе имеет чёрный цвет.

Не доходя версты три до упомянутой заводи, река разбивается на рукава и протоки. В устьях проток образовались большие отмели и острова из чистого песка, голые и не заросшие еще никакой растительностью. Это и надо считать прежним устьем Тумнина. Дальше следует уже бухта, составляющая теперь только часть того обширного подковообразного залива, который далеко когда-то вдавался в сушу и границами которого были: с юга — та длинная гряда базальтового массива, которая в настоящее время образует правый берег реки, с севера — такие же возвышенности, оканчивающиеся обрывами около селения Дата, близ устья реки Улики. Эта последняя тоже когда-то сама непосредственно вливалась в море, а теперь впадает в Тумнин около современного его устья. Все эти обрывы, выступы и мысы, омываемые ранее волнами моря, видны ещё и теперь очень ясно. Окатанные валуны, сглаженные поверхности больших камней и вообще следы берегового прибоя свидетельствуют об этом особенно красноречиво. С течением времени огромный залив наполнился песком и илом, приносимыми сюда в изобилии рекой Тумнин. Море узкой полосой отделило в свою очередь залив от берегового прибоя и образовало лагуну (лагунный берег по Рихтгофену)². Этот лиман сперва превратился в мелкое пресноводное озеро, а затем и в болото. Болото стало зарастать мхами и впоследствии, будучи дренажировано протоками, медленно осыхало, образовав ту именно торфяниковую почву, о которой говорилось выше.

На пути нам встретилось несколько человек русских, которые бечевой тащили вверх по реке тяжело нагруженные лодки. Они везли продовольствие для рабочих на приисковые рудники Павлова³. Лодки подвигались медленно, часто останавливались, задевали за коряжины и сносились назад течением около перекатов. По запотелым и измученным лицам людей видно было, что они напрягают все свои силы, чтобы хоть немного продвинуть вперёд свои лодки. Помимо тяжелого физического труда, этим рабочим приходится терпеть и много лишений. Они целыми днями мокнут и зябнут в холодной воде, особенно если погода холодная, пасмурная, дождливая. Верёвка цепляется за прибрежные кусты и задевает за деревья на каждом шагу. Дойдя до такого места, люди обходят их по колено и по пояс в воде там, где глубина позволяет это сделать; где обойти нельзя, они нагибаются, стараются охватить наклонившееся дерево руками и передают бечеву из левой руки в правую. Ведь можно было бы протоптать тропы, порубить кое-где деревья, очистить берега от кустов и т. д. Ничего этого нет! Глядя на всё это, невольно выносишь такое впечатление: кажется, будто лодки эти идут здесь первый раз и люди тащат их тоже впервые, в виде опыта. Как-то не верится, что при таких условиях работают здесь ежедневно и уже несколько лет! Кроме русских бурлачников, таскают грузы и корейцы, и китайцы. Все они получают плату в зависимости от количества груза, который доставят на рудник, вследствие чего провоз одного пуда груза от моря до прииска на протяжении 120 вёрст обходится предпринимателю по 2 руб. 50 коп. По расчёту администрации, доставка грузов зимой на лошадях по льду реки обойдётся ещё дороже.

На подъём грузовой лодки вверх по реке до Мули-Дата (прииск) при небольшой воде требуется шесть-восемь суток. Во время наводнений всякое движение по реке на лодках совершенно прекращается. Даже порожние лодки не рискуют спускаться вниз по течению в большую воду. Летом прошлого года, когда от продолжительных дождей вода в реке стояла очень высоко, китайцы, сдавшие грузы на руднике, не хотели ждать убыли воды и решили спускаться книзу. В одном месте, верстах в 80 от моря, лодку нанесло на коряжину. Китайцы, полагая, что лодка перевернётся, бросились на эту коряжину и кое-как взобрались на её вершину. Но лодка не погибла: ударившись о дерево, она отскочила в сторону и снова, подхваченная течением, быстро была унесена дальше. Стояла чрезвычайно холодная погода; дул резкий ветер; дождь лил не переставая, и несчастные шесть человек китайцев восемь суток сидели на коряжине. Измученные, промокшие, озябшие и голодные, они едва держались руками за единственный торчащий из реки сук. Вода всё время прибывала. Двое не выдержали и умерли, остальные полуживые, закоченевшие, полупомешанные и в почти бессознательном состоянии были сняты с дерева, когда вода начала уже спадать настолько, что явилась возможность подать им помощь.

XVIII

Уже совсем смеркалось, когда лодки наши достигли моря. На песке в устье реки Улики с правой стороны её и с левой стороны Тумнина длинною полосою вытянулось орочское селение Дата. В нём была полная тишина: природа собиралась на покой; люди отдыхали тоже. Ночные тени быстро опускались на землю, и все предметы: горы, деревья, кусты и орочские балаганы — всё это принимало какие-то неясные очертания и формы. Вода в заливе стояла покойная и светлая. В ней отражались ещё последние вспышки вечернего заката. От реки подымался туман. В воздухе было сыро, прохладно. Слышался запах моря.

Лодки наши подошли к берегу. Встревоженный одинокий куличок испуганно поднялся из травы и с криком низко полетел над водою. Долго он не мог успокоиться и найти себе место для отдыха. Где-то глухо стонала выпь. Неизвестно откуда неслись эти неясные звуки. Какая-то большая ночная птица пролетела мимо бесшумно, тихо, мелькнула в воздухе и снова быстро исчезла около леса.

Едва мы вступили на землю, как проснувшиеся собаки подняли неистовый лай. Из одного балагана вышла какая-то фигура. Судя по звуку медяшек, колец, бубенчиков и пуговиц, которыми орочки украшают свою одежду, — это была женщина. Посмотрев на нас, она быстро снова ушла в помещение. Мы пошли вдоль деревни. На самом краю, около домика, сложенного из тонких брёвен, стояла маленькая, совершенно седая старушка. В зубах у неё была длинная трубка. Увидев нас, она тоже ушла в свое жилище. Через минуту оттуда вышел мужчина. Это был орочский старшина селения Дата. И здесь, как и в Хуту-Дата, он подошёл к нам с таким видом, как будто бы мы давно с ним были знакомы, торопливо, как-то неловко, протянул руку и приветствовал нас словами: «Ну, здравствуй!»¹.

Мы вошли в дом старшины. Та же старушка, с лицом сморщенным как старый лимон, молча поставила перед нами полированный, красного дерева столик японской работы, чашку с сухой горбушей, два размалёванных стакана с чаем и, отойдя в сторону, села около двери и стала нас рассматривать с видом совершенно равнодушным. От старшины я узнал, что все орочи ушли на охоту, дома остались одни старики, женщины и дети.

Скоро ороч и старушка ушли: они ночевали в соседнем балагане. Наши люди тоже устали и нуждались в отдыхе. Часа через два все уже спали. В домике воцарилась тишина. Слышалось только мерное глубокое дыхание спящих да стрекотанье домового кузнечика, забившегося где-то в щель около печки. В селении тоже всё снова стало по-прежнему тихо. С улицы доносился шум морского прибоя. Где-то далеко ещё лаяла собака и совсем уже близко мычала и стонала выпь…

На другой день мы хотели ехать с орочами на лодке в Императорскую Гавань, но администрация тумнинской золотопромышленной компании любезно предложила нам проехать на их паровом катере, который должен был идти туда на следующий день за грузом. Предложение это было кстати, и мы остались в Дата.

Самый Дата состоит из 7 домов и из 10 берестяных балаганов. Балаганы приморских орочей Императорской Гавани значительно выше, длиннее и шире балаганов «кяка» и «удэ», живущих к западу от Сихотэ-Алиня. Едва ли стоит описывать эти постройки. Описание внутреннего устройства и обстановки их так прекрасно сделано г. Маргаритовым, что, войдя в один из таких балаганов, я увидел именно то, что читал в его «Орочи Императорской Гавани»². Глядя на всю обстановку орочского жилища, мне казалось, что я снова перечитываю его описания. Ко всему сказанному г. Маргаритовым позволю себе добавить только два-три слова. При той копоти, пыли и грязи, какая окружает женщин и детей, нельзя не удивиться той заботливости, с которой они всегда подметают полы и нары своих балаганов. Орочки положительно не выносят мусора, всё время, через каждые полчаса, подметают пол, употребляя для этого или веник, сплетённый из жёсткой, сухой травы, или крыло какой-нибудь большой птицы. Мусор бросается в огонь. Есть у них и ещё один замечательно гигиенический обычай: и мужчины, и женщины, и дети плюют только в огонь и никогда в угол или на пол. Орочские женщины меланхоличны. Целыми часами они способны сидеть на корточках, курить трубку и молча, равнодушно, не проронив ни одного слова, смотреть на вошедшего человека, будет ли это близкий её родственник или знакомый, пришедший издалека, которого она давно не видела, или это совершенно новое лицо, которое она видит первый раз в жизни. И только тогда, когда мужчина задаёт ей какой-нибудь вопрос, она, не торопясь, лаконически ответит ему что-нибудь и снова погрузится в прежнее своё безразлично-равнодушное созерцание посетителя. На лице её не видно ни радости, ни удивления. Деревянная физиономия! Ни один мускул лица не шевельнётся, не дрогнет. Полное отсутствие мимики. Даже испуг и гнев выражаются редко.

XIX

Орочи любят держать около своих жилищ разных птиц и животных. Отчасти это основано на шаманстве, отчасти так, ради забавы и потехи.

В Дата был настоящий маленький зверинец: около одного балагана сидел на цепи медведь. Он нетерпеливо мотал головой, мычал и царапал когтями землю. Тут же на свободе ходил и щелкал клыками огромный дикий кабан, пойманный молодым и одомашненный. Около другого балагана к стеллажам, предназначенным для сушки рыбы, прикован был орёл. Царь-птица имела скучный вид. Орел давно уже свыкся с своей неволей, привык к людям и равнодушно поглядывал и на прохожих, и на собак. Вероятно, его поймали ещё очень молодым птенчиком. Дальше в стороне огромный филин таращил свои большие жёлтые глаза, подымал свои «уши» и, взъерошиваясь, испуганно поворачивал голову в сторону шума, которые при дневном свете почему-то казался ему особенно опасным. Молодой сокол кричал и бился на привязи. Расправляя свои стройные крылья, он быстро поглядывал то в море, то к небу. Около одного дома в тесной деревянной клетке держались только что пойманные дикие молодые утки. Они пищали просовывали свои неуклюжие головы сквозь тонкие палочки решетины и, видимо, старались вырваться на свободу; там же внутри балагана, у самой двери на полу по обе её стороны сидели привязанные за ноги кожаными ремешками две сойки. Они всё время прыгали с места на место, испускали резкие крики и, согнув набок свои головки, поглядывали в дымовое отверстие балагана, где виднелось и небо, и солнце¹.

Около балаганов на прибрежном песке красовались большие морские лодки (аккэна). Датанские орочи не имеют речных лодок (улимагда), эти последние им не нужны вовсе: для моря они не годятся, а по рекам в них плавать не приходится². Устройство морских лодок очень простое. Сколачиваются они из пяти тонких досок, нос и корма приделываются дополнительно. На скрепы идут деревянные колышки и кручёное лыко. Вместо пакли и вара для законопачивания идёт сухой мох, пазы прикрываются тонкими полукруглыми рейками Большая аккэна при четырёх гребцах и одном рулевом поднимает около 50 пудов груза, малая — пудов 30 или 20. Такую лодку два ороча могут сделать в течение шести суток, на предварительную заготовку материала потребуется дней восемь Стоимость лодки колеблется от 20-70 рублей, в зависимости от её размеров. Не все орочи умеют делать морские лодки — есть специальные мастера и знатоки. Особенным знатоком этого дела считается старик Иван Михайлович с реки Копи³. Груз располагается главным образом в корме и частью в самом носу лодки; когда лодки нагружены и спущены в воду, середина их сидит глубже, а нос и корма подняты кверху, вследствие чего грузы подмокнуть не могут, так как вся вода на дне постоянно стекает в среднюю, более углублённую часть судна. Аккэна очень легки, поэтому, если случится ехать без груза, на дно их непременно всегда надо класть камни (отнюдь не окатанные и не круглые). Имея центр тяжести приподнятым, без такого балласта во время волнения положение их будет малоустойчивым. Достоинство этих морских лодок заключается в том, что, будучи лёгкими и плоскодонными, они свободно могут приставать к берегу моря (конечно, если только берег не скалистый) и легко вытаскиваются из воды, если погода неожиданно застанет орочей где-нибудь на дороге.

И вот на таких-то утлых судёнышках приморские орочи Копи, Императорской Гавани и Тумнина рискуют плавать по морю и бороться с волнением и с прибрежными бурунами. Особенно хорошими моряками славятся орочи селения Дата.

Самое устье реки Тумнин, то есть выход его в море — очень узок. Огромное количество воды, выносимое рекою, не может вместиться в эти узкие ворота. С берега видно, как сильная струя пресной воды далеко врезается в море, и кажется, будто и в море ещё продолжает течь Тумнин. Навстречу ему идут волны: тёмные, с острыми гребнями, вздымаются они всё выше и выше, и вдруг, столкнувшись с стремительным течением реки, сразу превращаются в бешеные пенистые буруны.

Теперь пусть читатель представит себе, что делается в устье Тумнина, когда в море непогода и свежий ветер дует со стороны острова Сахалина. И вот в такую-то погоду орочи селения Дата смело выходят в море и, не обращая внимания на прибой и буруны, снова входят в реку. Рассказывают, что однажды 17 человек орочей на трёх лодках отправились на охоту за нерпами. Это было весной, в марте месяце. Надо было дойти до сплошного льда, где, по расчётам, можно было найти богатую добычу. Погода стояла тихая. Было далеко за полдень, когда они увидели лёд. Мыс, где ныне стоит маяк Св. Николая, чуть виднелся сзади на горизонте. Расчёт орочей оправдался: они действительно нашли на льду много нерп и принялись за охоту с горячностью и увлечением. В короткий промежуток времени было убито 91 животное. Между тем со стороны северо-восточной надвигался не то туман, не то снег, не то тучи. Старики уговаривали молодых бросить часть убитых животных и спешно идти назад к мысу, которого теперь Уже не было видно. Тяжело нагруженные лодки скоро идти не могли, да и всё равно они не поспели бы уйти от непогоды. Пошёл снег, начало смеркаться, а орочи всё ещё плыли по морю, плыли всю ночь и наутро, когда стало светать, они увидели снова перед собой ледяное поле. Между тем ветер стал усиливаться, и на волнах появились беляки. Тогда они вытащили на лёд лодки, взяли вёсла, натянули палатки и стали выжидать конца бури. Двое суток бушевало море. Опасаясь, что волнением взломает лед, старики велели людям не расходиться и держаться около лодок. За неимением дров жгли нерпичье сало. На растопки шли отрываемые от лодок палки и доски. Огонь раскладывали только тогда, когда надо было растопить лёд и согреть для питья воду. На третий день ветер начал стихать, море стало успокаиваться, туман поднялся, и орочи увидели землю. Уезжая со льдины, они бросили нерп в глубоком убеждении, что совершили большой грех, убив столько ценных животных. Море за это рассердилось и едва не поглотило их вместе с добычей и с лодками. Орочи эти дали обет не бить на будущее время так много нерп, если даже представится к тому и полная возможность. Велика была радость жителей селения Дата, когда они увидели возвращающихся своих мужей, отцов и братьев, которых считали погибшими безвозвратно.

XX

Низовья реки Улики представляют из себя те же пески и ил, покрытые торфом и мхами, что и низовья реки Тумнин. Во многих местах процесс осыхания болот ещё не окончился вполне: среди мохового покрова кое-где виднеются лужи стоячей воды.

Выше было говорено о малой питательности почвы. Обилие влаги, сильные ветры и густые туманы с моря гораздо более губительно действуют на растительность, чем недостаток питания. Прибрежные леса, состоящие исключительно из ели, лиственницы и пихты, по меткому выражению г-на Иванова, действительно напоминают «мшистую корковую щётку», которая, наподобие густой щетины, густо одевает все горы и опускается по склонам их до самых берегов обрывов¹. Особенно деформированы и даже обезображены деревья, растущие по опушкам леса и, следовательно, наиболее подверженные действию ветра. Ветви их загнуты в одну сторону (большею частью к северо-западу и к западу), так что всё деревцо производит впечатление «колоса-метёлки» луговых злаков.

Ledum palustre [багульник] (31) не достигает здесь такого роскошного развития, как это наблюдается вдали от моря на более высоких горизонтах и в особенности в горах хребта Сихотэ-Алиня. Около моря он не более одного фута, тогда как там он достигает пяти-шести футов. Даже самый запах его не так ароматичен и силён. Очень часто на горных вершинах в местах, защищенных от ветра, во время жарких летних дней запах этих Ericaceae [вересковых] бывает настолько силён, что у непривычного человека способен вызвать головокружение.

Кусты Rosa daurica имеют также жалкий вид; Rosa rugosa [шиповника], которого так много вообще растёт на берегу моря, здесь нет совершенно. Орочи говорили, что этот шиповник есть около реки Ботчи и южнее её, к северу же от упомянутой реки его не встречается вовсе.

Особенно интересна поросль Pirus aucuparia [рябина]; это даже не куст, это — тонкий прутик вышиною не более двух-трёх футов; две-три веточки с листьями и несколько совершенно безвкусных водянистых ягод составляют всё растение, похожее скорее на траву, чем на дерево, каким его можно видеть в горах на высоте 900-1,100 метров над уровнем моря.

Был конец лета, и приближалась осень. Южные и юго-восточные муссоны кончились, и их место сменяли тихие ветры, слабо дующие с материка на море. Это было как раз переменное время, когда атмосфера на море и суше находится в сравнительном равновесии. Несколько позже, а именно в конце сентября и в октябре месяце, наступает период равноденственных бурь и крайне переменная неустойчивая погода. То же самое, только в обратном порядке, происходит и весной: те же сильные ветры и бури, что и осенью, имеют место в марте и апреле, та же тишина и продолжительный штиль наблюдаются в мае и июне.

Вопрос о муссонах, дующих с моря со стороны юга и юго-востока к берегам Уссурийского края в течение весны и лета и противоположных им северных и северо-западных ветров, дующих поздней осенью и зимой со стороны суши, — явление вполне естественное. Если мы обратимся к картам изобар, указывающим положение барометрического «maximum» -a (770—780) и «minimum» -a (740—748) по полугодиям на материке и в море, и если примем ещё во внимание и неравномерное нагревание (летом) и остывание (зимой) огромного азиатского материка и обширного водного пространства Великого океана, то вопрос об упомянутых ветрах разрешается вполне определённо. Зимой вся Восточная Азия лежит по левую сторону «депрессии» и по правую сторону области высокого давления, находящейся около Якутска, а так как по закону Бейс-Балло² движение ветров должно быть циклонического характера, то есть обратно движению часовой стрелки, то направление ветра должно быть от севера и северо-запада к югу и юго-востоку, что и на самом деле наблюдается.

Кроме этих господствующих ветров, по всему побережью Уссурийского края, как и везде, дуют бризы. При слове «бризы» почему-то всегда является представление о небольших прохладных ветрах, дующих то с моря на сушу, то с суши на море. На самом деле проявление их более разнообразно, чем кажется это с первого взгляда. Иногда бризы бывают так слабы, что совершенно незаметны и не ощутительны: море покойно, волнения нет, и только слабая рябь свидетельствует о том, что ветер дует. Иногда они бывают настолько сильны и порывисты, что становятся похожими на бурю. В это время море сильно бушует и неистово бьётся о берег; ветер гнёт и треплет деревья, ломает их мелкие сучья, срывает листву и вместе с обрывками пены далеко несет их от берега в горы. Осенью, при безоблачном небе, местная суточная амплитуда температуры наибольшая. Ночи делаются довольно холодными, и земля через лучеиспускание быстро теряет теплоту свою. Днем же инсоляция солнца ещё настолько велика, что земля снова достаточно (32) нагревается (средняя температура на поверхности земли +10,8 С). Вследствие таких резких колебаний температуры и деятельность бризов проявляется сильнее. Вот почему в августе бризы начинают дуть с моря около 11 часов утра, в сентябре — после полудня, а в октябре уже в 2-3 часа дня. Эти-то последние и бывают наиболее сильными.

В августе и в сентябре лучше всего наблюдать бризы. Обыкновенно в это время стоит хорошая тихая погода. Цвет неба густой, синий; большие округлённые массы снежно-белых кучевых облаков толпятся на крайнем западном горизонте. Прохладный ветер дует с моря. К вечеру небо становится чистым, бледным и совершенно безоблачным. На востоке из-за моря тёмною полосою подымается теневой сегмент земли с нежною пурпуровою окраской по наружному его краю. С заходом солнца первое время звезды видны ясно, отчетливо, позже последние (33) отблески вечерней зари исчезнут за горизонтом, и длинные сумерки сменяются ночным мраком, небо постепенно начинает заволакиваться какою-то мглой: звёзды становятся видны неясно; скоро остаются заметными только звёзды первой величины, наконец и те исчезают совершенно. Кажется, будто собираются тучи и назавтра надо ждать ненастья. Если внимательно всмотреться в движение этого тумана, то видно, что он идет от моря. На рассвете следующего дня небо кажется серым, пасмурным, дождливым. Туман неподвижно держится над землей и густою завесою окутывает вершины гор. Часов около 10 он приходит в движение, начинает клубиться и снова ползёт обратно к морю: сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Небо очищается, яркие лучи солнца быстро согревают землю, и через какие-нибудь полчаса от этого тумана нет и помину, как будто бы его и не было вовсе. Объяснить это явление возможно таким образом. Ночью, когда сухой и более прохладный ветер дует на море, тёплый морской воздух подымается кверху и идёт к материку, чтобы восстановить равновесие. Этот последний, будучи влажным, несёт с собою пары, которые, охлаждаясь над землею, сгущаются, превращаются в туман и перед утренней зарей опускаются в горы. Вот почему вечерами (наблюдается очень часто на берегу моря) на вершинах гор теплее, чем внизу в долинах. Так как бризы имеют место в сравнительно узкой полосе прибрежной, то туманы эти далеко на материк не проникают. Поэтому лишь только взошедшее солнце станет пригревать землю и прохладный ветер начинает тянуть с моря, теплый воздух подымается от земли кверху и идёт к нему навстречу, уносит с собою ночные туманы и очищает небо.

Характерной особенностью Японского моря и в особенности Татарского пролива является то обстоятельство, что вода морская в массе не имеет того красивого изумрудного цвета, какой наблюдается на юге. Должно быть, это происходит потому, что здешнее небо постоянно покрыто облаками, тучами и туманом. Даже в такие дни, когда небо безоблачно, оно всё-таки не бывает совершенно чистым: в воздухе содержится много паров, подымающихся и от моря, и от земли в изобилии. От этих испарений атмосфера становится мутной, линия горизонта видна неясно, как бы в дыму, дальние мысы тонут во мгле (haze^[2]), складки гор и контуры их расплывчаты, неопределённы. Иногда эти испарения бывают так велики, что кажется, будто где-то происходит лесной пожар и воздух наполнен дымом. В это время на солнце можно смотреть невооружённым глазом; цвет его становится желтоватый, вокруг диска замечается оранжевая «корона», даже тени, бросаемые на землю всеми предметами, принимают красноватый оттенок. Орочи говорят, что такое явление — верный признак дождя. Действительно, мгла эта каждый раз является предвестником непогоды. Коль скоро испарения эти начинают подыматься кверху, они быстро конденсируются в тучи и разряжаются или грозой, или сильными дождями³.

На всём побережье Татарского пролива район реки Тумнин и Императорской Гавани является местом, где береговая линия наиболее сильно развита. Некоторые мысы (Лессепс-Дата и Св. Николая) далеко выдвигаются в море. Между мысами образовались более или менее значительные бухты и заливы: Труженик (по-орочски Ако-онгони), Японская (Уккэ), Фальшивая (Бязача), Императорская Гавань (Хади), Кошка (Вайя), далее следует бухта, не имеющая русского названия и именуемая орочами Суума, потом бухта Ванина (Уй), Мучка (Мочко), затем опять четыре бухты только с орочскими названиями: Онектоичи-Туггами, Джунко, Аггэ и Тумниен-Дата. Из этих заливов Императорская Гавань и Ванина наиболее глубоко вдаются в сушу и похожи на фиорды.

Здесь высоких гор с резко очерченными вершинами нет. Берега слагаются исключительно из базальтов и туфа. Последний преимущественно залегает в виде отдельного пласта в четыре метра толщиною между двумя лавовыми потоками, причём один поток является подстилающим туф, другой — кроющим его. Верхний слой лавы достигает местами мощности до 20 метров. Впрочем, утёсистый мыс около селения Дата состоит из одних только туфов. Берега эти круто обрываются в море: намывная полоса прибоя отсутствует. Разрушение лавы глыбное — полиэдрическое (34), со слабым намёком на столбчатую отдельность⁴. Подстилающей породой всего лавового покрова, вероятно, будет серый гранит, обнажения которого можно видеть на мысе Св. Николая.

Местами базальтовые туфы под влиянием атмосферных агентов и главным образом под влиянием всеразрушающей деятельности моря подверглись сильной метаморфизации и превратились в рыхлую глинистую массу красноватого цвета. Вода, просачивающаяся сквозь эти туфы, так сильно окрашивается, что становится похожей на разведённый сурик. Лучшие места, где можно видеть эту метаморфизацию базальтовых туфов, находятся в бухте Труженик с северной её стороны и в середине Императорской Гавани, близ того места, где построен склад для маяка и начинается ведущая к нему колесная дорога.

XXI

На другой день мы уехали.

На дворе стояли свежая погода и довольно большое волнение.

На пути к Императорской Гавани представился прекрасный случай познакомиться с нравами каменушек и других нырков.

Бесчисленное множество нырков Fuligula (histrionica?), no-орочски холока, плавало на воде и летало по воздуху. Сильное волнение с беляками нисколько их не смущало: напротив, они как будто нарочно шли к бурунам берегового прибоя и, видимо, нимало не опасались быть ушибленными о камни. Они держались головой против воды и, как только сильная волна собиралась накрыть их своим пенистым гребнем, каменушки эти каждый раз с удивительной быстротой ныряли навстречу ей и выплывали на поверхность уже по другую её сторону, отряхивались, оправлялись и снова ныряли в волны, и ни разу не промахнулись, не ошиблись в расчёте, хотя внимание их и было сосредоточено на совершенно другом предмете: они опасались приближения нашей лодки. Такое занятие, казалось, не было для них утомительным. Невольно удивляешься приспособленности этих уток^[3] жить и выискивать себе корм в такой стихии, которая постоянно находится в сильном движении. Большая же часть Anas избегает моря (за исключением глубоких бухт, лагун и заливов) и предпочитает такие места, где вода находится в спокойном состоянии.

Окраска этих нырков чёрно-бурая, вернее, совсем чёрная. Самка несколько крупнее самца (длина птицы 45 см, ширина размаха крыльев 62 см). Европейская Fuligula отличается от местной серо-стальным цветом с ржавчиною по бокам. У нашей каменушки клюв чёрный, а ноги красные.

Каменушки летают хорошо и подолгу могут держаться в воздухе, но тяжело подымаются от воды и долго хлопают по поверхности крыльями, волоча некоторое время зад и ноги. При полёте они мало соблюдают порядок, часто сбиваются в кучу, перегоняют друг друга и летят в разных горизонтальных плоскостях. Не совершая осенью далёкого пути к тропикам и весной обратно к берегам Уссурийского края, они не нуждаются потому в известном линейном строе треугольником (35), который значительно облегчает стойкое (36) путешествие перелётных птиц.

Каменушки вполне оправдывают своё название. Если они не плавают, то сидят обыкновенно на прибрежных камнях парами (самец и самка) или по нескольку вместе, или же подымаются на скалы, садятся на карнизы и на выступы их, иногда очень высоко над водою. У них есть излюбленные места, где они постоянно держатся и гнездуются. В углублениях и трещинах породы они кладут свои яйца, выводят птенцов, натаскивают туда сухой травы, перьев и пуху и считают такое гнездо своим постоянным жилищем, и разве только какая-нибудь особенная причина может заставить каменушку перекочевать на другое место.

Говорят, что они питаются рыбой, хотя мясо их совершенно не имеет этого запаха. Они любят держаться у таких берегов, где мелкое морское дно густо поросло бурыми водорослями и пузырчаткой. Здесь рыбы оставляют свою икру во время нереста. Это привлекает каменушек, и они слетаются сюда в большом количестве. Среди них «моумэ» и другие утки (37). Вид подымающейся от воды стаи способен вызвать удивление наблюдателя.

Неизвестная мне порода уток, которую орочи называют «моумэ», очень многочисленна. У Силантьева и Холодковского я не нашел представителей, похожих на упомянутую «моумэ». Мы убили их несколько штук. Величиной эти утки такие же, как и каменушки, но хвост у них длинный, клиновидный. Оперение их очень оригинальное. Общая окраска чёрная. Самки однообразного цвета. Самцы пёстрые. У последних передний край оперения щёк белый и вдаётся в сторону клюва изогнутой линией. Позади глаз небольшие белые пятна, ниже около головы, ближе к шее, продолговатое, тоже белое пятно. Темя и затылок очень красивы. Сверху от основания клюва назад на шею спускается трёхцветная стреловидная полоса, состоящая из чередующихся чёрного, белого и ржаво-жёлтого цветов. На шее ровное снежное белое кольцо, затем два больших, опять-таки белых, пятна располагаются на плечах птицы и два коричнево-красных крупных пятна находятся по сторонам тела; сбоку под крыльями, ближе к концам их, зеркал нет. Клюв и ноги чёрные. Осенью такое оперение имеют только немногие самцы, весной же все без исключения. Интересно, почему брачную окраску эти пернатые приобретают и осенью и почему только некоторые из них?! Такое оперение как нельзя лучше скрывает «моумэ» от взоров врага и является для них в полном смысле слова окраскою защитного цвета.

И действительно, будут ли утки эти плавать по тёмным волнам, окаймлённым белою пеною, или будут сидеть на чёрных камнях (на которых их часто можно видеть), опачканных белым птичьим помётом, и в том, и другом случае они едва заметны, и только движения их могут выдать их присутствие.

Как и каменушки, они хорошо ныряют, но не могут так долго держаться под водою, как первые… Они менее пугливы, чем другие им родственные породы, и легко поддаются обману. «Моумэ» не кричат, но свистят. Орочи-охотники, заметив пролетающую мимо стайку, подражают их свисту и тем заставляют свернуть их с дороги и опуститься около лодки на расстоянии ружейного выстрела.

Я собрал Fuligula и «моумэ» по нескольку экземпляров. Шкурки их хорошо препарированы. По окончании экспедиции я намерен по вопросам, меня интересующим, обратиться за разъяснениями к опытным орнитологам, и по получении от них этих сведений мною будут сделаны дополнительные описания¹.

Но вот и Императорская Гавань.

Несколько японских шхун стояло на якоре в заливе Константиновском. Стройные, изящные, с высокими мачтами, они тихо покачивались на лёгкой зыби, проникающей сюда с моря. Там и сям с правой стороны около «кошки» виднелись японские рыбалки. Они бездействовали. Кэта не шла; японцы решили переждать ещё одну-две недели и затем идти на родину с тем, что поймали сами и что скупили у орочей и русских рыболовов в бухте Ванина. По берегам кое-где виднелись брёвна, унесённые наводнениями из лесной концессии. Морским прибоем их высоко выбросило на камни, где они и застряли. Рассказывают, что по ночам японцы подбирали этот лес, делали из него рейки, пилили доски и увозили их в Японию. Едва ли такое хищничество было в широких размерах. Быть может, одна или две шхуны и стащили несколько брёвен, остальные же занимались исключительно рыболовством.

Дальше, в глубине бухты, против острова Устрицы и в устье реки Хади виднелись одинокие домики русских торговцев, скупщиков соболей, рыбаков и т. п.

Лесной концессии не было видно. И только когда катер дошёл до конца залива и повернул влево за последний мыс, вдруг сразу появились постройки. Белые, новенькие, только что выстроенные домики были разбросаны по всему левому берегу. Кругом местность совершенно оголена от леса пожарами: молодняк лиственницы, как бы стараясь прикрыть собой наготу сухостоев, густо разросся среди горы. За постройками и рядом с ними виднелись палатки: новые белые и пёстрые, рваные — старые, они были очень живописны в своём беспорядке. Около палаток дымились костры и копошились люди. Это тоже рабочие, для которых не было места в бараках вследствие ограниченного количества последних. Множество оцепленных брёвен плавало на воде около берега. Несколько человек с шестами в руках ходили по брёвнам и что-то делали около одного места, действуя палками как рычагами. Два буксира — один большой, другой маленький, стояли в стороне около пристани. Посредине бухты на якоре стояла небольшая шхуна, конфискованная у японцев в бухте Ванина.

Рабочие, среди которых было немало и пьяных, в грязной одежде, в засаленных картузах и шляпах, медленно расхаживали по берегу, стояли кучками, о чём-то громко говорили и нестерпимо ругались между собой. Другие лежали на траве, курили или спали. Чистенькие, опрятные китайцы, повара или бойки, состоящие на службе у администрации в качестве прислуги, торопливо бегали по дороге от одного дома к другому.

Несколько баб с засученными рукавами и с подоткнутыми юбками занималось стиркой белья около бараков.

Два полицейских и один лесник стояли в стороне и о чём-то говорили вполголоса.

Японец, с лицом озабоченным, вероятно, с ближайшей рыбалки, убеждал в чём-то двух равнодушных корейцев, одетых в одежду наполовину русскую, наполовину свою национальную.

Свист лесопилки, говор, крики людей, беготня — стояли невообразимые. Ожидалось прибытие парохода, на котором должны были уехать рабочие, которых только что рассчитали в концессии.

Или привычка к тишине и одиночеству, или после странствования по тайге отвыкаешь от городской жизни, от общества людей, особенно где затешется ещё русский человек со своей широкой бесшабашной натурой (38), но только суета, эта беготня, этот шум и ругань в особенности страшно режут глаз и ухо. Мы встали в палатке.

XXII

В отношении расчисления (39) берега в зависимости от рельефа суши всё побережье от залива Св. Владимира до устья реки Амура в общем представляет из себя «продольный берег» (Lanqsoder Eonqitudinole Küsten — по Рихтгофену), в частности же Императорская Гавань является типом «Долматским»¹. Здесь море сделало захват материка и заполнило водой продольную долину. Продолжением этой заполненной долины будет служить долина реки Хади (см. ниже). Непокрытый водою горный хребет с восточной стороны гавани образовал длинный полуостров, идущий параллельно наружному берегу. Оконечностью этого полуострова является мыс Путятина и остров Рулло. Гранитный мыс, наиболее других выдающийся в море, известен тем, что лет 13-14 тому назад здесь разбился пароход Добровольного флота «Владимир».

Самой большою рекою, впадающей в Императорскую Гавань, будет река Императорская, или Хади, как её называют орочи. Положение этой реки, равно как и её размер и направление течения реки Тутто, совершенно неправильно показаны на карте. Ни та, ни другая не берут начала с хребта Сихотэ-Алиня, и никакой дороги по реке Тутто нет.

Длина реки Хади около 60 вёрст, направление течения её с востока-юго-востока, но только в нижней своей части, после принятия слева притока своего Тутто, она поворачивает на север-северо-восток и сохраняет это направление вплоть до впадения своего в Императорскую Гавань.

Все более или менее значительные притоки река Хади принимает с левой стороны. Самым большим притоком будет река Тутто, о которой говорилось выше. У русских рабочих в Императорской Гавани она известна под именем «Первой Речки». Вёрст на 28 выше её устья в Хади впадает река Сипали, текущая с северо-северо-запада. Здесь, собственно говоря, реку Хади надо считать состоящею из слияния двух рек одинаковой величины: Безымянной, именуемой Хади, и Сипали. Верстах в трёх с половиною от устья последней и в стороне от неё слева есть небольшое мелководное озеро. Раньше оно было значительно больше, но с течением времени мхи и торф сделали своё дело. В недалёком будущем здесь будет одно только мшистое болото, покрытое низкорослой елью и сухостойной корявой лиственницей.

Если пройти от реки Сипали вверх по реке Хади ещё вёрст 6 и дойти до ключа Абаче (40), покрытого редколесьем, то тут уже недалеко и до перевала (6 вёрст 400 саж.). Перевал на реку Копи как раз против орочинского стойбища Улема (от Улема до моря по реке Копи один день ходу). Из всего сказанного видно, что направление течения реки Хади идёт вдоль берега моря, характеризуя тип «продольного берега», о котором только что говорилось выше. С реки Тутто можно перевалить на реку Хуту, но никак не в бассейны рек Хор или Онюй.

Вернусь опять к маяку Св. Николая.

Здесь имеется хорошо оборудованная метеорологическая станция, существующая лет пятнадцать. Во время войны она была разрушена, и вследствие этого производство наблюдений прекратилось года на два, и лишь с 1 сентября 1907 года наблюдения возобновились снова.

Не лишены интереса средние температуры за 1908 год, полученные из наблюдений на этой станции. Эти данные довольно красноречиво показывают ход температуры летом и зимой в прибрежном районе. Они характерны низкою температурою для лета и низкой же температурою для зимы.

Если бы в Императорской Гавани было хоть одно опытное поле, то эти цифры в сельскохозяйственной метеорологии приобрели бы гораздо большее значение, чем в настоящее время.

Месяцы 1908 г.	Место наблюдения	Средние местные температуры
				температура воздуха завесь месяц	Maximum	Minimum	на поверхности земли
Январь		Императорская Гавань	-18,5	-7,4	-31,7	-2,7	-6,5
Февраль			-12,4	-3,0	-19,6	-2,5	-15,5
Март			-2,8	+5,5	-10,3	+2,5	-8,0
Апрель			+1,9	+8,4	-1,7	+9,0	-2,0
Май			+3,9	+10,2	-0,8	+9,5	-0,5
Июнь			+7,4	+18,5	+6,6	+9,8	+3,0
Июль			+16,4	+19,5	+13,0	+18,5	+5,0
Август			+18,2	+20,0	+16,0	+15,5	+8,5

Высота маяка (фундамент здания) над уровнем моря равна 87 метрам.

По прямой линии расстояние от маяка Св. Николая до острова Сахалина равно 105 верстам, и в то же время этот остров виден с маяка весной и летом очень редко и притом крайне слабо, неопределённо. Это объясняется исключительно сильным насыщением водяными парами нижних слоев атмосферы. Летом она [температура воды] ниже температуры воздуха; чем более происходит конденсация (41) пара, тем менее воздух прозрачен. Осенью же и зимою, когда сухие ветры дуют с материка на море, очертания острова Сахалина видны чаще, иногда очень ясно и отчетливо.

С 10 сентября мы стали собираться: собранные коллекции этикировались и укладывались в ящики для хранения их на зиму, отбиралось все необходимое для осеннего пути морем, люди шили палатки, снаряжали себе обувь; переводчик пошёл нанимать у орочей лодки. «Мобилизация», — говорили стрелки и казаки. День выступления был назначен 14-го числа, независимо от погоды. В таких случаях на погоду не смотришь. И в самом деле. Если идёшь на один день или на два, можно выбрать для экскурсии день получше, а когда идёшь в дорогу на несколько месяцев, то не всё ли равно, в какой день и в какую погоду выступать. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь, после опять вымокнешь, и так изо дня в день, вплоть до тех пор, пока не возвратишься в город Хабаровск. Тут и важно не потерять время. Начало дела — половина дела сделана!

Дня за два до выступления из Императорской Гавани в отряд пришёл ороч; тихо он вошёл в палатку и спросил разрешения сесть на ящик. На вид ему было лет 35, он был невысокого роста, коренаст и крепко сложен. Короткая голова, плоское темя, широкий затылок, невысокий лоб, сильно выдающиеся скулы и редкая растительность на его лице были характерными для его монгольского происхождения. Головного убора он не имел вовсе; густые, чёрные как смоль волосы, заплетённые сзади в одну косичку, служили ему шапкой и прикрывали голову и от дождя, и от солнца. Он постоянно прищуривал один правый глаз — это была его привычка, как мы узнали впоследствии. Одет он был в длинную косоворотую рубашку (отега) из голубого чёрного (42) сукна, но без всяких узоров и украшений. На тонком ременном пояске его, сбоку, с правой стороны, висело два ножика (кусога и апилле), с которыми орочи никогда не расстаются. Тонкие суконные штаны, наколенники из синей дрели, нарукавники и унты из рыбьей кожи дополняли его простой, но вполне типичный орочский костюм. На вопросы он отвечал тихим, кротким голосом, но лаконически и каждый раз как будто обдумывал сперва свою фразу, прежде чем дать ответ. Из его слов мы узнали, что зовут его Карпом, что живёт он на реке Копи и в Императорскую Гавань пришёл пешком нарочно, потому что услышал о нашем приезде, и что он хочет провожать нас до Копи и даже далее, если это будет нужно.

Так вот этот самый Карпушка?! Это и есть тот знаменитый каюр, слывущий лучшим мореходом, лучшим ходоком на лыжах, о котором говорят даже и «кяка» (кекари) на реках Нахтоху и Кусуне. Никто лучше Карпушки не знает окрестностей Императорской Гавани, Копи, Самарги и Ботчи. Он хаживал и на Хор, и на Де-Кастри, был и на Онюе, ходил и на Амур, и на вершину Тумнина; никто лучше его не умеет ходить под парусами на досчатых утлых аккэна; он отлично знает всё побережье, где могут приставать лодки, где есть камни, где есть бухты, удобные для ночёвки, где можно было бы наколоть острогой рыбы на ужин. У Карпушки своя метеорология, свои наблюдения, свои приметы; он знает, какая завтра будет погода, какой будет вал, откуда будет дуть ветер и можно ли выходить в море. Говорят, что он с особенным искусством управляется с длинною упряжкой собак и лихо ездит по лесу нартовой дорогой. У другого собаки бегут лениво или бегут сперва очень скоро, а на второй половине пути идут уже шагом и еле волочат ноги. Сами орочи удивляются, отчего это у Карпушки собаки всю дорогу бегут ровно, дружно, как возьмут от дому и так до вечера, до конца дороги. Какое-то особенное влияние имеет он на собак; они с первого же знакомства сразу привыкают к нему и не боятся, и не грызутся между собою, и бегут охотно, точно они понимают, что управляет ими каюр Карпушка.

XXIII

Прежде чем продолжать свои заметки, считаю нужным сделать маленькую оговорку. Посылаемые мною статьи под заглавием «Из путевого дневника» есть действительно только заметки, обрывки из дневника, написанные наскоро, без всякой обработки и притом только во время днёвок. А днёвки у нас — случайные: или проливной дождь, или починка одежды и обуви не позволят продолжать маршрут безостановочно. Писать ежедневно во время пути нет никакой возможности. За день накопляется столько работы, что к сумеркам едва успеваешь только вычертить пройденный путь и сделать краткие записки в рабочие тетради. Черчение, препарировка отнимают очень много времени. К вечеру так уходишься, что еле доберешься до палатки, и к 9 часам становишься совершенно бессильным к какой бы то ни было работе, а завтра опять надо вставать рано, часов в 5 утра, а то и того раньше. Где же тут заниматься ещё литературой? В своих статьях «Из путевого дневника» я сам вижу недостатки: нет связанности, перескакиваю с одного пункта на другой, на одних вопросах останавливаюсь подробнее, на других короче. Что же сделать? Приходится выполнять то, что возможно, а не то, что желаешь сделать. По окончании экспедиции, когда вернусь в Хабаровск, я с удовольствием буду продолжать свои статьи, только более полные, более подробные, чем настоящие коротенькие заметки¹.

14 сентября мы оставили Императорскую Гавань. День был серый, пасмурный, собирался дождь. Ещё с вечера туман, лежавший неподвижно на мысах в виде скатерти, стал подыматься, клубиться и собираться в тучи. Тучи эти низко шли над землею, скрывая горы более чем наполовину. Барометр быстро падал. К вечеру можно было ожидать непогоды. Лодки с грузом ещё накануне пошли морем и должны были дойти до небольшой горной речки Мафаца, где и ожидать нашего прихода сухопутьем. Все указания давал Карпушка. «Однако будет худо!» — говорил он, то и дело поглядывая в горы и на небо.

Путь наш лежал лесом по долине реки Аггэ. Тропка шла просекой. По этой дороге обыкновенно лесная концессия в Императорской Гавани доставляет продовольствие своим рабочим на вершину реки Хади. Идти этой тропкой очень тяжело. Растоптанный в мелкую грязь мох всюду оголил корни деревьев. Решетины корней, острые угловатые камни, кочки и глубокие ямы с водою делают дорогу эту тернистым путём. Люди идти ещё могут, перепрыгивая от дерева к дереву и пробираясь закраинами просеки, но лошадям — трудно. Вскоре навстречу нам попались двое лесовщиков, которые с вьючными худотелыми конями шли в концессию за продовольствием. Лошади то и дело оступались, ноги у них подвёртывались, срывались, скользили, и каждый раз, как только какая-нибудь из них проваливалась ногой в яму между корней и камнями, она тяжело вздыхала, стонала, падала на колени, подымалась и снова шла дальше. В этот день мы дошли только до зимовья. Зимовье было старое, полуразрушенное. Внутри его было сыро, грязно, пахло плесенью. Делать нечего — остановились. Охапка полыни и несколько веток лиственницы, брошенные под бок на жердевые нарты, составили обычное для спанья ложе, знакомое всякому путнику, которого застигла непогода в дороге и который рад, что добился хотя бы до зимовья даже. Ночью пошёл дождь. Плохо сколоченное зимовье с пологой крышей, сложенной из накатника, протекало всюду. Люди не спали всю ночь, переходили с места на место, искали где посуше, смеялись, острили. Протерпели до рассвета, и чуть только стало светать, мы были уже снова в дороге. Дождь шёл не переставая. Теперь просеку и дорогу бросили и пошли целиной в гору. Карпушка уверенно шёл вперед и с лёгкостью взбирался на кручу. Вода текла по его чёрным волосам на спину и на плечи, но он мало обращал внимания на это. Впрочем, и все-то мы были не суше Карпушки. Было за полдень, когда мы вышли к морю, где около реки Мафаца ждали нас лодки.

Между тем в природе творилось что-то неладное. Одни тучи шли с юго-востока, другие с северо-востока, ветер налетал то с юга, то с востока, то со стороны совершенно противоположной. Скоро дождь и туман густой завесою покрыли и лес, и горы. В нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека. Море тоже не видно, только белая пена прибрежных бурунов и сильный шум прибоя выдавали его присутствие. Порывистый ветер с северо-востока начал дуть с большою силою. Шёл тайфун. Цепляясь за кусты, за траву, держась за выступы камней и корни деревьев, мы с трудом спустились с берегового обрыва к морю. Редко кому в такую пору удаётся видеть морской прибой у берега.

Величественная картина — грозный вид! Одна за другой с белыми гребнями огромные волны с рёвом налетают на берег, заливают всю полосу прибоя, снова скатываются назад и в отступательном течении своём с рокотом увлекают булыжник. Новая волна, встреченная отливным течением предыдущей, сразу вспенивается как кипяток в котле, вновь бросается на берег и вновь разбивается о камни. Каким ничтожным, маленьким, беспомощным чувствует себя человек перед такой стихийной силой природы. В такие мгновения в нём нет эгоистического гордого самомнения и самонадеянности, и в голове его в это время не шевельнется мысль назвать себя царём природы!

В такую погоду быстро темнеет. Пока светло, надо натаскать на ночь дров. Тут уже все работают, тут уже нет различия ни в чинах, ни в положении, ни в звании; тут все рабочие, все товарищи!

Если бы в это время посторонний наблюдатель посмотрел бы со стороны на устье реки Мафаца, то он увидел бы такую картину: на морском берегу подальше от воды вытянуты две лодки: повыше у обрыва из вёсел и жердей наскоро поставлена палатка — на покрышку её пошли паруса от лодок. Мокрые дрова горят плохо и сильно дымят. Несколько человек стараются наложить побольше дров, чтобы ими прикрыть от дождя горящие внизу уголья: другие окапывают и оправляют палатку, чтобы сбегающая по склону горы вода не заливала бы бивуака. Но вот все работы покончены — люди спрятались под спасительные полотнища. Редко кто выйдет из палатки, разве только за водой, чтобы сварить чай или ужин. Собаки и те забились под лодки: они всё время лежат свернувшись, согревают себя дыханием, дремлют и не подымают голов.

Ночью в такую погоду становится особенно тоскливо: темнота и буря, дождь и шум прибоя всегда родят в душе человека чувство жуткое. «Хорошо, что мы не в море! — говорили стрелки между собою. — Худо теперь тому, кого непогода эта застала в дороге!». И как бы ответом на эти слова людей с моря донесся протяжный свисток парохода. Люди вышли из палатки и, повернув головы, приоткрыв рты и насторожив слух, стали всматриваться в темноту ночи. Снова донёсся свисток. Донёсся и замер… Вероятно, какое-нибудь судно искало входа в Императорскую Гавань и, опасаясь темноты и столкновения с другим встречным судном, подавало эти сигналы время от времени; а может быть, люди на пароходе заметили наш огонь, подали свистки и пошли мимо.

«Хорошо, что мы не в море», — снова говорили стрелки между собою.

К ночи ветер немного стих, но дождь пошел с удвоенной силой. Речка Мафаца превратилась в бурный многоводный поток. Холодно, сыро… Зато как хорошо спится в такую погоду, особенно если знаешь, что палатка не промокает. Дождевые капли часто барабанят в туго натянутое, намокшее полотнище и всегда действуют гипнотически: сон быстро смежает веки, и, завернувшись поплотнее в одеяло, ложишься на бок и засыпаешь как убитый.

На другой день дождь немного стих, но ветер опять задул с северо-востока. По морю ходили беляки.

На грех мы забыли в Императорской Гавани походную аптечку с перевязочными материалами и банку с формалином, столь необходимую для коллектирования. Приходилось или возвращаться за ними прежней тропой, или ехать морем на лодке. В последнем случае приходилось выжидать, когда утихнет погода и море успокоится; если же идти обратно — придётся потерять несколько суток. Выручить нас взялся Карпушка. Он решил ехать морем немедленно, невзирая на ветер и волнение. Вместе с ним поехал и унтер-офицер Вихров.

Явился вопрос: как спустить лодку, как отойти от берега, не быв залитым прибойными волнами? Приготовления его для этого были просты и оригинальны. Он собирал большие камни весом около пуда, но не окатанные и круглые, а угловатые, неровные, рубил деревья и сносил их к лодкам. Скоро всё разъяснилось; дело в том, что пустая лодка первой же волной непременно будет или перевёрнута вверх дном, если рискнет отойти от берега во время прибоя, или же будет выброшена на камни и разбита в щепки. Необходимо её сначала загрузить с тем, чтобы придать ей положение более устойчивое и с тем, чтобы по выходе в море груз этот немедленно выбросить за борт. Карпушка уложил в лодку камни, приготовил вальки, посадил орочей на места к вёслам, а сам остался на берегу и долго пристально смотрел на воду. Выждав момент, когда самый большой вал с рёвом и с пеной разлился на прибрежной гальке и вслед за ним наступило временное затишье, он вдруг сразу ослабил канат и толкнул лодку. Вследствие своей тяжести она быстро покатилась по валькам к воде. Тревожные ожидания… Лодка вошла уже в воду и несколько отдалилась от берега, привычные гребцы орочи налегли уже на вёсла. В этот момент, с ловкостью кошки, Карпушка прыгнул на корму её. Нашла очередная волна и высоко подбросила вверх утлую аккэна. Был момент, когда лодка находилась под углом в 40°. Ничего! Руль был в умелых, опытных руках. Несмотря на сильный толчок, Карпушка устоял на ногах (орочи правят кормовым веслом стоя, особенно во время свежей погоды). Ветер трепал его длинные волосы, брызги и пена заливали ему лицо, а он как будто и не замечал этого. Он весело махнул нам рукой на прощанье и что-то стал говорить с гребцами. Один из орочей начал выбрасывать из лодки камни. Вслед за первой волной прошла вторая, за нею третья, и пошла лёгкая лодка, словно утка в море, нырять от одного гребня к другому. С берега хорошо было видно, как лодка и Карпушка и гребцы его то высоко вздымались кверху, то совсем пропадали в выемках между волнами. Лодка всё удалялась, она становилась всё меньше и меньше, а Карпушка всё ещё стоял на руле.

Мы забыли про бурю, всё внимание, мысли и зрение были сосредоточены на лодке. Начавший накрапывать дождь заставил нас вернуться к палатке. К вечеру буря успокоилась. Дождь снова начал лить потоками.

Успел ли Карпушка обогнуть мыс Св. Николая до маяка?

Море бушевало всю ночь.

XXIV

20 сентября мы дошли до озера Гыджу. Здесь было очень много птиц.

Шла рыба… Большие морские чайки (Zarus marinus) стаями сопровождали её. Они с криками подолгу кружились в воздухе, опускались разом все на воду, опять подымались и то и дело перелетали с одного места на другое. Их было так много, что там, где они садились стаями, поверхность моря белела как бы от пены или снега. Все вообще чайки удивительно стройные птицы. Как легко они садятся на воду, снимаются и подымаются снова на воздух! Как хорошо они летают и подобно хищным могут парить, не производя движений крыльями! Они удивительно изящны, когда сидят на воде: чуть только одно брюшко касается водной поверхности, весь корпус наверху; хвост приподнят; снежно-белое оперение резко выделяется на тёмном фоне воды. Как красивы, когда на своих высоких, сравнительно, ногах, они стоят на вершине чёрной каменной глыбы, своими выразительными чёрными глазами равнодушно и без опасения поглядывают на людей и на проходящие мимо лодки. Большой ястреб гонялся почему-то за одной чайкой, и как только она садилась на воду, он не трогал её, подымался кверху и парил над нею неподвижно, но едва чайка снималась и пробовала лететь, он стремительно бросался на неё, стараясь нанести ей сильные удары своим клювом. Чайка снова опускалась на воду, и снова ястреб подымался на воздух. Мы ушли далеко; так и не удалось узнать, чем кончилось это преследование и почему ястреб преследовал только одну чайку, хотя у неё ничего не было в клюве? Почему он не трогал других чаек и почему все остальные чайки не выражали ни испуга, ни беспокойства? Они свободно без опаски перелетали за рыбой, нисколько не опасаясь крылатого хищника. Очень может быть, что они понимали, что в данном случае орлан (43) бессилен и что в конце концов он устанет и волей-неволей должен будет оставить преследуемую чайку в покое.

Мартыны (Sterna) садились несколько поодаль — они сидели спокойно и, казалось, мало интересовались рыбой. Эти большие птицы на воде и в воздухе кажутся птицами средней величины и только, когда они убиты и взяты в руки, поражают своими размерами. Из шести измеренных экземпляров получились в среднем выводе следующие цифры. Длина птицы от конца клюва до конца хвоста — 52 см, ширина размера крыльев — 1 м 20 см, длина хвоста — 14 см и расстояние от корня хвоста до конца крыльев, когда они сложены сбоку, по сторонам тела птицы, — 21 см.

Среди этих птиц мелькали и чистики и буревестники.

Это последние — Procellariidae-Fulmarus — с удивительною лёгкостью держались в воздухе и при полёте своём постоянно поворачивали свою красивую голову то в ту, то в другую сторону. Для этих длиннокрылых, казалось, и встречный свежий ветер не может служить помехой. Буревестников что-то влекло к югу. В течение целого дня они летели вдоль берега и именно только в этом направлении — и не было видно ни одной птицы, которая шла бы на север.

На мысах около камней держались бакланы. Длинные, с вытянутыми шеями, они сидели на камнях, зорко всматривались в приближающегося врага — человека и ни разу не подпускали к себе на расстояние обыкновенного ружейного выстрела. От воды они подымаются ещё тяжелее, чем нырки, но летают хорошо и подолгу могут держаться в воздухе. Эти веслоногие в стае придерживаются порядка и при полёте выстраиваются вереницей, как гуси, но никогда не поднимаются так высоко, как последние — чаще же всего они летают над самою поверхностью воды и, когда снимаются, то подолгу хлопают по ней своими крыльями. Если одинокий баклан обгоняет лодку, он непременно над ней станет описывать большие круги, то залетая далеко вперёд, то возвращаясь назад до тех пор, пока где-нибудь в стороне не покажется другая такая же или похожая на него птица. При полёте он сильно машет крыльями. Когда он летит над головой, и если в это время смотреть на него снизу, то видно, как при каждом взмахе крыльями весь корпус его тела вздрагивает, и это вздрагивание передается и на вытянутую его шею.

Когда баклан плывёт, всё тело его погружено в воду так, что только верхняя часть спины, шея и голова находятся над поверхностью. Поэтому дробью трудно убить баклана, и нетерпеливый охотник будет вынужден выпустить много зарядов в подраненную птицу, пока случайная дробинка не попадет ей в голову и не остановит её бегства и нырянья в воду.

Из винтовки с дальнего расстояния нам удалось убить двух птиц. Это оказались Phalacrocorax carbo. Этих птиц, как и каменушек, можно было бы назвать бакланами-каменщиками. Хотя они, подобно первым, и не устраивают своих гнёзд в камнях, в расщелинах между ними, зато они постоянно в большом количестве держатся на мысах, далеко выдающихся в море. Тут они сидят и на карнизах, иногда очень высоко над водою во время прибоя. Тут же у них и гнёзда, где-нибудь на выступе, но непременно на таком месте, чтобы ни снизу, ни сверху хищные четвероногие не могли бы его достать и разорить. Однако ниже той границы, до которой достигают волны во время самого большого волнения, бакланы гнёзд себе не устраивают. Такие места заметны ещё издали; вся скала белеет от помёта, точно вымазанная известью.

Часто можно видеть, как птицы эти подолгу кружатся около мысов. Они то подымаются на воздух, выше, чем при обыкновенном полёте, то опускаются низко к воде, летят над самою её поверхностью, едва не задевая волны и, описав большой круг, снова подлетают к скале, начинают учащенно махать своими крыльями и, видимо, хотят сесть на место, но вдруг неожиданно быстро отлетают в сторону, опять несутся от берега, опять описывают огромный круг, вновь подлетают к той же скале и снова, как бы оборвавшись, летят обратно в море. При самом внимательном осмотре моря, неба, самой скалы и всей вообще окружающей обстановки нельзя заметить ничего такого, что могло бы им внушать чувство страха и не позволяло бы им сесть на камни. Ни орлов, ни других каких-либо мелких хищных животных, вроде лисицы, хорька или ласки, нигде не видно. А так как некоторые из них после долгого летанья по воздуху всё же садились на своё место для отдыха, то отсюда можно вывести только одно заключение — такие странные полеты бакланов около своего жилища доставляют им, видимо, просто удовольствие и забаву.

Охотничья ли страсть или просто вандализм, свойственный вообще человеческой натуре по отношению ко всем прочим обитателям земного шара, побудили наших людей сделать несколько выстрелов по сидящим в гнёздах бакланам.

Раскатистые звуки выстрелов гулко раздались по всему побережью и несколько раз с перекатом пронеслись от одной горы к другой и из распадка в распадок. Пули ударились о камни… Испуганные птицы тучей поднялись со скалы и общей массою полетели в море. Чайки тоже с криком начали кружиться над лодкой. Что выражал их крик? Испуг или гнев, недоумение или любопытство? Встревоженные стрижи, каменушки, топорки и «моумэ» с торопливою быстротою стали бороздить воздух по всем направлениям. С одинокой скалы снялся орлан-белохвост. Медленно и плавно махая своими большими крыльями, царственная птица не торопясь полетела вдоль берега и скоро скрылась за поворотом.

Лодки ушли уже далеко, а пернатое царство долго ещё не могло успокоиться. Раньше других вернулись к гнёздам каменушки, а за ними топорки и бакланы. Одни только чайки всё ещё продолжали кружиться над камнями около берега. Стремительные, порывистые движения их и резкие пронзительные крики раздавались в воздухе. Возбужденное настроение их передавалось и тем чайкам, которые случайно в это время пролетали мимо. Они тотчас же присоединялись к общей стае и также начинали кружиться и кричать, как будто бы здесь и их были гнёзда, как будто бы и они были пострадавшими от руки человека.

XXV

Если подняться на мыс Св. Николая и посмотреть на побережье моря по направлению к Тумнину и затем перенести свой взор к устью реки Копи, наблюдателю бросится резкая разница в строении берега по отношению к рельефу суши: к северу от Императорской Гавани тянутся берега, слагаемые из базальтов. Отсюда они кажутся пологими, низменными; береговая линия развита очень хорошо; мысы выступают в море; между мысами обширные, глубоко вдающиеся в материк заливы и бухты. К югу представляется иная картина: большой горный хребет Доко тянется вдоль самого берега, отделяя бассейн реки Аггэ от моря. Хребет отмыт вдоль оси своего простирания, вследствие чего образовались берега высокие, скалистые с обрывами, круто падающими в море и с резкими очертаниями мысов и вертикальных утёсов, иногда очень причудливой формы. Горы состоят исключительно из пород массивных кристаллических¹. Выходы гранита и порфиров на дневную поверхность видны со стороны западной по склонам к Аггэ.

Граница, где базальтовые берега соединяются с гористым берегом, будет бухта Труженик близ маяка Св. Николая. Здесь серый гранит выступает в виде мощного штока метров около 100 вышиной. Дальше к югу гранитных обнажений нет, но вплоть до мыса Мафаца (орочское название, по-русски оно означает «почтенный старичок») огромные гранитные валуны сплошь усеивают всё побережье. Сверху с высоты мысов и обрывов, насколько позволяет прозрачность воды и сила зрения, видно, что дно моря на большом протяжении покрыто теми же гранитными валунами. Однообразно белесоватый цвет этой породы и на поверхности суши, и в воде настолько типичен и руководящ, что ошибиться невозможно. Известно, что большие глыбы камней не могут быть выброшенными на берег силой морского прибоя и что они являются только результатом пропахивания льдин, бороздящих дно во время прибоя зимою, а потому самое нахождение гранитных валунов в таком большом количестве около береговых обрывов свидетельствует о том, что граниты эти здесь залегают глубоко и во всяком случае ниже поверхности воды в море. Исключение составляют мыс Св. Николая и гора Охровая, о которой будет сказано ниже².

Слой глины и чернозёма³, покрывающий мыс Св. Николая, настолько тонок, что, глядя на общую массу гранитного штока, он кажется не толще листа папиросной бумаги. Тощая, чахлая растительность едва находит в земле себе пищу. Корни деревьев стелятся поверху, оголяются и подсыхают. Сильные ветры раскачивают деревья, отчего они рано гибнут и в таком виде остаются стоять на корне, венчая всякую прибрежную опушку леса широкою полосою сухостоя. Острые гранитные глыбы всюду торчат на поверхности, отчего вся площадка имеет вид «карстового поля» в миниатюре⁴.

С другой стороны мыса Св. Николая находится небольшой изгиб береговой линии, носящий название залива Базарного. Здесь, в обрывах поверх гранита, видны в виде бесформенной массы пласты конгломерата общей мощностью около 100 метров. Валуны этого конгломерата хорошо окатаны И состоят главным образом из вулканических туфов чрезвычайной твёрдости. Туфы эти мелкопористые, и обломки их величиною с кулак и с куриное яйцо. Цемент очень твёрдый и состоит из раздробленного вещества пород изверженных. Выше этого конгломерата залегают тоже слои конгломерата, но рыхлые, с песчанистым цементом и с ясно выраженной слоистостью. Главная масса — порфиры; валуны их плоские, величиною с человеческую голову. Среди этих последних встречаются и граниты; они размерами превосходят конскую голову; края их хотя и хорошо окатаны, но форма заметно несколько угловатая.

Кроющим пластом над конгломератами является базальтовая лава. Мощность её не более 1,5 метра. Судя по её структуре, по ровному цвету и микроскопически мелкому зерну, видно, что остывание происходило очень быстро. Более грубая по строению лава находится внизу, у воды, более тонкая — в верхних слоях покрова. Взятые три образца одной и той же лавы из различных горизонтов очень разнятся даже на глаз друг от друга. Эти образцы должны заинтересовать геолога. И конгломерат, и базальт выклиниваются на поверхности гранитного штока. Это ясно видно в профиле берегового обрыва. Здесь они были уничтожены денудационными процессами и оголили материковую почву⁵.

Дальше от мыса Мафаца вплоть до реки Гыджу массивные кристаллические породы сменяются красивыми пёстрыми песчаниками, брекчиями и конгломератами. Все слои лежат горизонтально и параллельно поверхности моря и только местами имеют весьма слабый уклон в ту или другую сторону вдоль берега. Вследствие резкости их окраски по слоям всякое малейшее нарушение в их залегании резко бросается в глаза. Так, например, не доезжая реки Гыджу, можно видеть сброс — классический образец сбросовой впадины⁶.

На половине пути между Императорской Гаванью и озером Гыджу выделяется гора Охровая, состоящая, как и мыс Св. Николая, из серого гранита. Под влиянием туманов, дождей и ветров гранит сильно подвергся метаморфизации, превратился в дресвяник и принял жёлтую окраску, отчего гора и получила свое настоящее название⁷.

Несмотря на прочность и твёрдость пород, составляющих берег, он всё-таки подмывается и обрушивается. По словам орочей, сразу исчезают целые участки суши. О том, что берег обваливается в воду, свидетельствуют каменные береговые ворота недавнего образования. Их трое: двое ворот около реки Мафа; одни на берегу, не доходя речки; другие — в воде в 10 саж. от берега, несколько южнее; третьи ворота, большие по размерам и состоящие из гранита, находятся также в воде около горы Охровой, против самого мыса.

Около устья реки Гыджу гранитные валуны на побережье сменяются такими же громадными валунами зелёно-каменной породы. Несколько южнее мысы, окаймляющие маленькую бухточку, не имеющую названия, состоят именно из той глубинной породы. Распадение глыбное — полиэдрическое.

Орочи с рек Самарги, Ботчи, Копи, Тумнин и Императорской Гавани показали, что года три тому назад было довольно большое землетрясение. Явление это произошло днём и, как всегда, сопровождалось подземным шумом. Они рассказывают, что не только они ощущали сотрясение почвы, но даже и видели самое колебание земли. Реки залили низменные берега; вода в котлах, повешенных на огонь, расплескалась и залила уголья; люди не могли стоять на ногах и падали на землю. Землетрясение это охватило большой район и замечалось даже на реке Такэме и около мыса Лессепса. Весьма возможно, что оно распространилось и далее к северу, но так как после реки Тумнин к заливу Де-Кастри на берегу моря никто не живет, то указать эту границу, где землетрясение уже не замечалось, никто не мог. Хотя Уссурийский край и находится в области сейсмических явлений, тем не менее такие землетрясения здесь — большая редкость. Там, где они редки и очень слабы, люди склонны их преувеличивать. Хотя, с другой стороны, орочам нет смысла сгущать краски. Во всяком случае, описываемое землетрясение на побережье моря было самое большое из всех, какие только помнят старожилы.

XXVI

Область, заключённая между рекой Амуром, рекой Уссури, Японским морем и Татарским проливом¹, представляет из себя страну, сплошь покрытую густыми лесами. Бесчисленное множество больших и малых рек бороздят Уссурийский край по всем направлениям. Стоит лишь спуститься с любой горной вершины в первый попавшийся распадок, чтобы найти обильный водою источник, и достаточно пройти по этому ключу один только день, чтобы достигнуть такой речки, по которой возможно уже плавание и на лодках. Все реки богаты водою даже и в сухое зимнее время года. Множество болот, густой бархатный ковёр мхов, сильно пропитанный водою, создают полнейшую формацию тундры². Такова в общих чертах тайга Уссурийского края.

Большое количество воды, задерживаемой растительностью на поверхности почвы, не могло не отозваться и на климате всей страны. Таким образом, обилием влаги климат этой области обязан не только своему географическому прибрежному положению около моря, но и тому обстоятельству, что нижние слои воздуха постоянно и непосредственно соприкасаются с огромной испаряющей поверхностью бесконечных лесов и бесчисленного множества болот, находящихся не только по низинам в долинах рек, но и по склонам гор, и даже на самых перевалах.

Летом сырость климата усугубляется ещё и деятельностью муссонов, дующих с моря со стороны юга и юго-востока и несущих с собою всегда дожди и туманы. Зимою же сухой северо-западный ветер, пробегая над сырыми лесами Уссурийского края, быстро поглощает всю влагу и уносит её в море. Вот почему одну половину года (весна и лето) климат чрезвычайно влажен, другую (осень и зима) — он чересчур уже сух. В первом случае климат будет сырым, морским, во втором — сухим, континентальным³.

Туманы в Уссурийском крае, и в особенности в прибрежном районе, обычное явление, но образование их и условия, при которых они появляются, настолько разнообразны и интересны, что вопрос этот заслуживает того, чтобы ему было отведено здесь несколько строк для описания.

Чаще всего появляются туманы при ветрах с юга и юго-юго-запада, реже со стороны востока и юго-востока, ещё реже с северо-востока и никогда не бывают от запада, северо-запада и севера. Оно и понятно: достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, что по отношению к Уссурийскому краю со стороны северо-востока — юго-запада раскинулся Великий океан со своими краевыми морями около восточных берегов Азии, противоположная же сторона (северо-запад) занята обширным материком с пустынями и с великой Сибирской низменностью, обращенной к Ледовитому океану⁴.

Итак, если ветер начал дуть с моря, надо ждать тумана. В таких случаях действительно резко очерченная линия горизонта постепенно становится неясной, расплывчатой, неопределённой. Кажется, будто она затянута мглою. Мгла эта двигается к берегу и как будто подымается всё выше и выше, постепенно становится гуще и наконец превращается в туман. Иногда туман образуется на горизонте сразу, и в таком случае он двигается стеною. Медленно ползёт он к берегу, взбирается по распадкам в горы, заволакивает мысы и заполняет собою долины. Горные вершины кажутся разобщёнными одинокими островами, а самый туман — наводнением. Впечатление это настолько сильно, что неохотно и с робостью спускаешься с озарённого солнцем возвышенного места и с опаской погружаешься в море тумана.

Другой раз, несмотря на сильный попутный ветер, туман долго держится в море и крайне медленно надвигается на берег. Часто туман неподвижно лежит на самой поверхности воды, так что верхушки мачт судов остаются им не закрыты. Это хорошо бывает видно, если судно проходит близко от берега. Бывает и обратно: туман идет поверху и задевает только вершины гор. В последнем случае он похож на тяжёлые дождевые тучи циклонического характера.

Туманы в Уссурийском крае редко бывают сухими, часто они влажны и сыры настолько, что трава становится мокрою, как бы от росы, иногда же туман моросит и обильно смачивает землю, как бы дождем, подряд в течение нескольких суток до тех пор, пока не переменится ветер и не угонит его обратно в море.

Наконец, бывает и так, хотя очень редко, что, несмотря на сильный ветер с той стороны, откуда постоянно бывают туманы, тумана нет. Это совсем идет вразрез с вышеприведёнными описаниями.

Начальник гидрографической экспедиции Великого океана генерал-майор Жданко отрицает существование холодного течения из Охотского моря в Японское через Татарский пролив около острова Сахалина, а между тем в обществе и в литературе существует мнение, что именно это-то течение является источником дождей и туманов. Из сказанного видно, что условия появления туманов на побережье моря в Уссурийском крае и самое их образование относится к очень запутанным вопросам климатологии, разобраться в которых возможно только после продолжительного их изучения и целого ряда многолетних специальных наблюдений⁵.

Из физики известно, что «конденсация водяного пара в воздухе происходит тогда, когда температура воздуха быстро понижается ниже „точки росы“, то есть той температуры, при которой свободный пар в воздухе имеет наибольшую упругость». На основании этого закона можно объяснить некоторые местные явления, находящиеся в тесной связи с образованием туманов на побережье моря. Например, при появлении туманов около самого берега обстановка такова: небо над материком покрыто слоистыми тучами в виде «скатерти»; дальше от берега небо чистое, безоблачное. Море освещено солнцем. На крайнем востоке по горизонту видны белые кучевые облака; края их закруглены. Утренний штиль сменяется ветром со стороны моря. В это время вдруг, совершенно неожиданно, у самого берега, где-нибудь около скалистого утёса, начинает образовываться маленькое облачко. Оно быстро увеличивается в размере, и скоро всё побережье затягивается туманом, тогда как в море совершенно чисто. В данном случае образование тумана происходит от соприкосновения влажного, тёплого воздуха с холодною поверхностью камней и с поверхностью мысов, с низкой температурой лесной тундры⁶.

Явление это нам удалось воспроизвести и экспериментальным путем, хотя и совершенно нечаянно. Надо было найти воду, поэтому приказано было копать яму. Рабочие углубились на три с половиною фута и вскоре достигли до мерзлоты. Едва яма была очищена от мусора и щебня и тем самым был дан свободный доступ наружному воздуху, как тотчас же она наполнилась паром, а через минуту густой туман покрывал и всю местность вблизи самой ямы. Температура воздуха в стороне на открытой местности в тени была плюс 21° по Цельсию и на поверхности земли плюс 14° по Цельсию; небо чистое, безоблачное; день светлый, солнечный, тёплый, и ни в море, ни у берега — нигде тумана не было видно. Трудно даже допустить водяной пар в таком чистом воздухе, а между тем конденсация его в холодной яме красноречиво говорила за то, что воздух был действительно насыщен парами⁷.

Случается, что туман образуется около берега и при другой обстановке. Небо и над морем, и над материком совершенно безоблачное. Воздух вполне чист и прозрачен: отдалённые мысы и мельчайшие складки гор с поразительной ясностью видны отчётливо ясно на большом расстоянии (это последнее обстоятельство указывает на то, что воздух сильно насыщен парами). Температура воздуха плюс 22° по Цельсию, гидрометр = 100 (44), штиль. Но вот слабый ветерок потянул с моря, и вдруг между лодкой и берегом быстро начинает образовываться белое облачко. Через несколько секунд в разных местах около мысов, камней и утёсов появились такие же полоски пара. Они быстро увеличивались в размерах, и не успели люди сделать и несколько взмахов веслами, как весь уже берег утонул в густом тумане, а море по-прежнему было чистое, и линия горизонта видна так же ясно, отчетливо, как и раньше. В этом случае конденсация водяного пара в атмосфере произошла от смешения воздуха различных температур: тёплого — с материка и холодного — с моря. И тот, и другой были насыщены парами. Этим и объясняется то поднятие тумана (восходящее течение), то опускание его и перемещение местообразования: то у берега близ материка, то вдали на линии горизонта. Отчасти туман действительно переносится ветром, но главным образом он «указывает лишь место, где происходит постоянное сгущение и охлаждение паров воздуха» (Ганн)⁸. Вот почему часто можно видеть, как во время сильного, ровного ветра, дующего на материк с моря, туман в виде густого облака неподвижно лежит на высоких мысах, более других выдающихся в море. Влажный воздух гонится ветром с моря, и когда коснётся холодного сравнительно воздуха, находящегося над мысом (лесная тундра), он быстро и сильно конденсирует пар; но, пронесясь дальше, он опять выходит из области пониженной температуры, и потому пар опять становится невидимым для глаза. Между тем всё новые и новые слои воздуха надвигаются на мыс с моря; водяной пар всё время сгущается, проходит и испаряется без перерыва, и кажется, будто одно и то же облако тумана всё время держится около одного и того же места.

Туманы с моря не проникают далеко на сушу, если условия для образования их там неблагоприятны. В таких случаях они едва ли проникают более 1-1 ¹/₂ вёрсты с моря.

В то время, как на метеорологической станции на маяке Св. Николая облачность была в течение 18 суток отмечена 10 баллами и знаком тумана, в полутора верстах от берега тумана не было вовсе — это обычное явление, хорошо знакомое местным инородцам и тем русским старожилам, кои живут около самого берега моря.

Естественно, что воздух, насыщенный парами и охлаждённый водами Татарского пролива ниже точки росы, конденсирует пар в туман и в таком виде достигает берега, но едва он успеет отойти от береговой линии на одну-две версты, как он начинает нагреваться сам от соприкосновения с нагретой поверхностью земли (преимущественно на местах горелых, сухих или каменистых), и потому пар становится опять невидимым для глаза.

Ночные туманы нисколько не изменяют вышеприведённых положений. Вследствие лучеиспускания земля остывает очень быстро, а вместе с ней охлаждается и воздух, находящийся над её поверхностью. Над морем воздух сохраняет более высокую температуру. Соприкасаясь с холодными берегами, туманы сгущаются сильнее, и если ветер с моря сильнее и преодолевает бризы, дующие с суши, туманы ползут по самой земле и далеко проникают в горы. В противном случае они подымаются выше и становятся видимыми лишь во вторую половину ночи, перед рассветом (см. статью о бризах).

XXVII

А вот и Копи. Издали устья реки не видно — оно хорошо маскируется лесом, только прибой волн о песчаные наносы бара указывает место, где пресная вода вливается в море. Со стороны залива, если можно только назвать заливом небольшое углубление береговой линии в суше, — берег кажется пустынным, и только когда лодки войдут в самую реку, можно увидеть шесть ороченских балаганов, построенных с той и с другой стороны реки около самой воды. Балаганы крыты корьём, и видно, что сделаны они на скорую руку. Вытащенные из воды и опрокинутые вверх дном лодки, жерди и стеллажи для сушки рыбы, вёсла, остроги и сети — всё это указывает на то, что здесь орочи живут только летом, ловят рыбу, сушат её и вообще делают себе запасы юколы на год.

Осенью же с наступлением холодов они подымаются вверх по реке на лодках: там у них свои зимние жилища, там они занимаются охотой и соболеваньем.

Несколько дальше, с правой стороны реки и с левой руки, если смотреть вверх по течению, около гор, в одной версте от устья, виднеются старые, полуразрушенные деревянные домики. Они брошены, теперь там никто не живет. Несколько лет тому назад здесь от какой-то повальной болезни умерло много народу. Вся обстановка внутри этих домиков сохранилась в том виде, в каком она была ещё при жизни их обитателей. Есть болезни, которым орочи чрезвычайно подвержены. Особенно сильно свирепствует среди них оспа. От оспы они быстро вымирают. В течение одних или двух суток от целого стойбища не остаётся ни одного живого человека¹. Главные распространители заразы — вода, грязь в жилище и грязь на теле самого ороча, и то обстоятельство, что здоровые люди, находясь под одной кровлей с больными, имеют постоянное с ним общение. Орочи с Тумнина, Хади и Копи ведут более оседлый образ жизни, чем родственные им орочи с рек Иман, Бикин, Хор, Самарга и Ботчи. Они подолгу живут на одних и тех же местах, где родились и выросли и где жили их отцы и деды; самые постройки их прочнее, балаганы обширнее, и ставятся они с большими удобствами, чем у «кяка» (кекари). Многие из них имеют настоящие деревянные домики, хотя сами строить их не умеют, для чего всегда нанимают плотников корейцев или русских. Орочи Императорской Гавани^[4] считают орочей, живущих на реке Копи, настоящими орочами. Действительно, даже глаз самого опытного исследователя не нашел бы разницы между теми и другими. Однако орочи с Тумнина и с реки Уй говорят, что язык копинских орочей хотя и такой же, как и у них, но всё же он немного отличается от языка чистых орочей. Это отличие так ничтожно, что от слуха европейца оно совершенно ускользает, и разницу в произношении того или другого слова подметить может только сам ороч. Поэтому орочей с реки Копи они считают «другими» орочами и называют их «Орочи-копинка».

На Копи орочи ждали рыбы и не торопились уходить в горы. Погода нам не благоприятствовала, море снова разбушевалось; грузовые лодки не могли идти при таком волнении, потому мы снова были вынуждены ждать, когда непогода утихнет и море успокоится. Можно было воспользоваться случаем и поэкскурсировать по окрестностям.

Весь морской берег состоит из песка. Море наметало широкий пологий вал и отделило этим валом обширную заводь Копи от залива, оставив только узкий проход для выхода пресной воды в море². Песок — мелкий, сыпучий, приходящий в движение от ветра. Там, куда вода не достигает даже и во время самых больших волнений, пески находятся в состоянии покоя, они заросли крупной жёсткой осокой (Carex) и низкорослыми кустами шиповника. Дальше весь береговой вал покрыт корявым низкоствольным лиственничным лесом. На берегу врыты в песок два столба с японскими письменами. Это могилы японских рыбаков, умерших на чужбине. Орочи рассказывают, что покойники были закопаны в сидячем положении, лицом к востоку, в сторону далёкой родины. Тощий вид деревьев, шум ветра по вершинам хвои, листопад, полузасохшая, пожелтевшая трава и пасмурное небо, брошенные орочские жилища и японские могилы — всё это создает очень печальную, грустную картину. От созерцания этой картины смерти и разрушения невольно хочешь скорее отделаться, стараешься перенести свои мысли, слух и зрение на что-нибудь другое, что говорило бы о жизни, о красоте природы³. На отмели валялось много буреломного леса, вынесенного рекой во время половодья в море и выброшенного морем опять на берег. Частью этот валежник занесло уже песком, кое-где засыпало мелкой галькой и завалило морской травой. Среди этого хлама сухого дерева белели кости кита: огромные рёбра величиной более сажени, шейные позвонки весом около пуда и т. д. Один из стрелков поднял такую кость и с любопытством начал её рассматривать. Сопровождавшие нас орочи с испугом и тревогой на лице начали просить его, чтобы он положил кость на место. Не понимая, в чём дело, солдат бросил кость в сторону. Орочи бережно взяли её в руки и осторожно положили на прежнее место, старательно придав ей то именно положение, в котором она находилась ранее. На вопрос по этому поводу они серьёзно отвечали, что костями мёртвого кита нельзя играть, нельзя их даже трогать, потому что море рассердится, подымет сильный ветер и большое волнение, море будет бушевать несколько суток и непременно, если не теперь, то потом накажет виновного.

К вечеру свежий ветер превратился в жестокий шторм. Море забелело от пены, небо покрылось тяжёлыми тучами циклонического характера, пошёл сильный дождь — непогода разгулялась как следует. Орочи были убеждены, что причиной этому было то обстоятельство, что солдат трогал кости кита⁴.

У орочей вообще много предрассудков и разных примет. Многие из них убеждены, что нож, которым случалось свежевать медведя (а другие говорят сивуча и нерпу), не может быть употребляем в дело и носим при себе на охоте, в сопках, и в особенности при охоте на медведя. Они считают сивуча морским медведем и убеждены, что сухопутный и морской медведь живут в вечной вражде между собой. Охотнику, который не соблюдает этого правила, грозит смертельная опасность или в горах, или на море.

Экономическое благосостояние орочей на реке Копи находится в упадке. Раньше они жили лучше. Причина обеднения — плохое соболевание и недостаток рыбы. Они с трудом перебиваются и за работу просят дать им вместо денег муки и рису. Редко у которых есть небольшие запасы продовольствия. Особенно тяжёлым для них был 1908 год (45). Безрыбица прошлого года — это общее явление по всему краю.

По подсчёту самого ороча, на семью, состоящую из пяти человек (его самого, жены, старухи-матери и двух детей), для круглого оборота на весь год надо 15 пудов муки, пять пудов рису и два пуда соли. Кроме того, ему надо купить ещё порох, дробь, патроны, спички, табак, одежду и мыло. Считая покупку и продовольствие и всё то, что было сказано выше, чтобы ороч чувствовал себя в достатке и не терпел нужды, ему ежегодно надо около 200 рублей. Эти 200 рублей он должен добыть охотой и главным образом соболеваньем.

XXVIII

Главная масса прибрежного леса состоит из пихты, приблизительно 50 %, затем ели — около 30 %, лиственницы — 15 % и берёзы — остальные 5 %. Этот лес густой, корявый, низкорослый. Особенно часто растут деревья около опушки. Ветви их сильно искривлены и изогнуты в сторону леса. Более крупные ветки, в свою очередь, дают от себя во все стороны густые кусты мельчайших веточек с хвоей. Эти последние произрастают в огромном числе и сидят настолько плотно и густо, что издали становятся очень похожими на паразитирующие кусты омелы. Вся эта масса ветвей и деревьев образует сплошную стену зарослей. Пробраться сквозь неё человеку не везде возможно. Природа, так сказать, позаботилась о том, чтобы воспрепятствовать проникновению губительных морских туманов в глубь леса, пожертвовав для сего краевыми [то есть растущими по краям] (46) деревьями и вместе с тем из них же создав преграду и против ветра. Под прикрытием такой опушки молодые деревца растут спокойно, прямо, и только другие причины, о которых будет сказано ниже, ломают и уродуют некоторые из них в раннем их возрасте.

Если наблюдатель будет идти лесом около берега, то он невольно обратит внимание на то обстоятельство, что чем ближе он будет подходить к береговым обрывам, тем чаще и чаще будут встречаться деревья с кривыми, изогнутыми стволами, причем эта уродливость в строении ствола во всех случаях донельзя однообразна, а следовательно, и причины, вызывающие такие искривления, одни и те же, а судя по тому, что изуродованные деревья попадаются и молодые, и старые, сила, вызывающая эти уродства, действует временно и случайно, отнюдь не постоянно и притом не на каждое дерево.

Стволы деревьев искривлены трояким способом: или изогнутие произошло в сторону (см. ниже), или ствол изогнут так, что он образует дугу, равную половине окружности, или же он совершенно загнут так, что образует полный круг и снова подымается кверху. Несмотря на такое изогнутие, деревцо не гибнет. Жизненная сила его очень велика. Оно снова стремится выпрямить ствол, насколько это возможно. В крайнем случае деревцо старается поднять только свою вершину, если нижняя часть уже одеревенела и не в состоянии выпрямиться. Это-то последнее чаще всего и наблюдается.

1) Более 70 % встречаются деревья, у которых ствол на грудной высоте человека резко, под углом в 90°, изогнут в сторону. В изгибе иногда замечаются следы поломки, покрытые наростами и смолой. Величина колена около 3 футов. Затем ствол снова под прямым углом изгибается кверху, и дерево растёт уже в этом направлении. 2) Реже встречаются стволы, которые после нормального роста вдруг изгибаются по кривой, описывая полуокружность кверху, и, выйдя в прежнее своё положение, снова делают излом и подымаются уже вертикально. 3) Наконец, встречаются и такие стволы, которые на высоте 3-4 футов круто изгибаются по спирали книзу и, описав полную окружность, снова подымаются кверху, сохраняя это последнее направление уже без отклонений в сторону. Во всех этих случаях уродливые изменения в росте деревьев объясняются тем обстоятельством, что гибкий молодняк то пригибается к земле мощным слоем снега (первый случай), то придавливается случайно повалившимся деревом (второй случай), то пригибается и снегом, и упавшим деревом одновременно, так что вершина загнётся настолько, что до вертикального подъёма её остаётся меньше расстояния в ту сторону, куда дерево изогнулось, чем в обратную сторону, откуда Действовала сила, изуродовавшая его (третий случай). Всё это можно видеть во всех стадиях развития: там молоденькая пихточка придавлена деревом, там другая освободилась от валежника и стала выправляться, там загнулась так, что вершина её совсем скрылась в мху и в хвое, и т. д.

На другой день к полудню дождь перестал; ветер начал стихать. Море заметно успокаивалось: беляков уже не было видно, и волны не так уже неистово метались на песчаный берег. К вечеру сильный верховой ветер разорвал тучи. Кое-где проглянуло небо. Около жилищ показались люди: орочам надоело сидеть около дымных костров в балаганах — они вышли подышать свежим воздухом и расправить онемевшие от долгого лежания и сидения члены. Вышел и Карпушка. Он потянулся, посмотрел на небо, поглядел в море и объявил, что завтра утром будет совсем тихо, но после обеда снова задует «пунела» (то есть ветер со стороны юга) и потому надо выезжать раненько до восхода солнца, чтобы заблаговременно поспеть к мысу Успения, где и ожидать непогоды.

Через несколько минут он уже копошился около лодок, закреплял доски, делал новые уключины из сучков деревьев и замазывал щели смолой, которую набрал тут же, поблизости, из лесу. Через час работа была окончена. Карпушка решил посмотреть, не течёт ли где-нибудь лодка, а кстати ему надо было съездить и за дровами к старой японской рыбалке. Уезжая, японские рыбаки оставили на берегу много заготовленных дров. Около балаганов сухого леса нет вовсе, здесь уже давно всё сожгли орочи. Он смело один поплыл в море. Его лодка то совсем скрывалась в волнах около устья, то вдруг вся сразу подымалась кверху и казалась висящей в воздухе над водою, и чем дальше удалялась она от берега, тем труднее было её заметить. Карпушка направился к южному мысу. В сумерки он воротился обратно. Лодка его была до половины наполнена водой, в которой плавали дрова и палки. По его словам, в то время, когда он проходил буруны в устье, огромный вал обрушился на лодку сзади. Ладно, что груз был дрова, а не что-нибудь другое, а то лодку затопило бы наверное. Каждый раз, глядя на «орочей-намука» (то есть приморских), невольно удивляешься их бесстрашию и привычке рисковать жизнью на море. Тем более это удивительно, что среди этих людей нет ни одного человека, который умел бы плавать или хотя немного мог бы держаться на воде. Если ороч попал в воду, он как камень пойдёт ко дну. Вот почему орочи никогда не купаются — боятся. Его никогда нельзя уговорить войти в реку, если её надо перейти вброд и она более или менее глубока. А между тем в море, на лодке, несмотря на явную, грозящую опасность, он покоен, не теряет головы даже и в таких случаях, когда и хороший, опытный пловец почувствовал бы страх и не рискнул бы ехать. Действительно, море приучает человека спокойно смотреть в глаза смерти, приучает к храбрости, родит энергию и закаляет характер.

Между тем солнце закатилось. На земле было уже темно, а на западном горизонте всё еще светилось небо: это были последние проблески вечерней зари. Дальние горы приняли тёмно-фиолетовую окраску. Разорванные тучи казались горной цепью с дикими и угловатыми очертаниями вершин. Они принимали причудливые, фантастические формы: то казались в виде великана с протянутыми руками и одетого в какую-то мантию, то — в виде зверя, корабля и птицы, и, Бог весть, чего не создаст фантазия, если долго станешь рассматривать облака на небе.

Ветер стих окончательно. Вода в лагуне в массе казалась чёрною как чернила. В чистом влажном воздухе отчётливо был слышен каждый звук. Вверху над головами быстро пронеслись один за другими два табунка уток. Их не видно… Слышно только, как одна стайка с шумом опустилась на воду совсем близко от берега. Кто-то охотился… Эхо подхватило и широко разнесло звуки выстрела. Испуганно поднялись две цапли и, оглашая криками, полетели по направлению к болоту. Последняя полоска угасающей зари становилась всё тоньше, всё краснее и слабее, а в воздухе и на земле — всё темнее и темнее…

Но вот далеко, на той стороне лагуны, на воде мелькнул огонёк. Мелькнул и пропал… и снова вспыхнул. Он то замирал, то горел ярким пламенем и длинною светлою полосою отражался в воде через всю лагуну. Отблеск огня начинался внизу, дрожал, волновался и как будто по ступенькам взбирался кверху. Огонёк этот двигался вдоль берега и медленно приближался к устью. Прошло много времени, прежде чем можно было различить улимагду (орочёнская речная лодка), яркий факел сбоку и человеческую фигуру на носу её. Человек держал в руках острогу и опирался ею в дно реки¹. Через несколько минут подошла лодка. При свете горящего смолья и бересты обрисовалась коренастая фигура Карпушки. Это он лучил рыбу. На дне улимагды лежало два тайменя и несколько штук зубатки.

Удивительный человек! Когда он успел всё это сделать: и починить лодки, и съездить за дровами на японскую рыбалку, сделать факела для лученья и наколоть рыбу?

На другой день мы поехали дальше…

XXIX

В воздухе было ещё темно, а на востоке небо уже светилось и бледнело. Месяц был на исходе. В чистом утреннем воздухе неполный диск его серебрился и, казалось, тоже становился прозрачнее и светлее. Ярко блестели большие звёзды и быстро угасали одна за другою, точно опасаясь, что солнечные лучи могут застигнуть их ещё на небе. Обильная роса пала на землю и сильно смочила водою и траву, и кусты, и деревья. Всюду кругом царила удивительная тишина… Люди ещё спали тем сладким утренним сном, который в эти часы всегда особенно крепок и с которым так не хочется расставаться. Костры давно уже погасли и не давали более тепла: спящие жались друг к другу и плотнее завёртывались в одеяла.

Но вот на крайнем восточном горизонте появилась тоненькая багрово-красная полоска света, предвещавшая скорое появление солнца.

Кому приходилось бывать в это время в поле, в лесу и на море, тот, вероятно, видел, как радостно встречает рассвет всё живое. Две каменушки копошились в воде около берега, они постоянно ныряли и доставали что-то со дна реки. На стрежне плескалась рыба… С дальней сухой лиственницы красиво снялся большой орёл. Широко распластав свои могучие крылья, он медленно полетел над рекою в поисках за добычей… Особенную жизнь проявляют мелкие птицы: давно уже длиннохвостые синицы бегали у воды, прыгали с камня на камень и грациозно покачивали своими долгими хвостиками. Не в меру суетились и поползни; они быстро лазали по стволам деревьев в разных направлениях и торопливо, внимательно заглядывали под кору, за каждый сучок или листик. В лесу застучали дятлы; появились пеночки, камышовки и свиристели…

На биваке заметно тоже движение. Первым всегда просыпается очередной артельщик. Стряхнув с одеяла налетевший от костра пепел, он наскоро обулся и, ёжась от холода, стал усиленно раздувать ртом уголья и подкладывать дрова в костер. Тотчас появился дымок, а через несколько мгновений дрова уже горели ярким пламенем. Артельщик повесил над огнём чайник и стал будить товарищей…

Услышав шум и заметив людей, уточки перестали нырять. Оглядываясь назад и по сторонам, они торопливо поплыли на другую сторону реки, где опять занялись купаньем, но уже не так беззаботно, как раньше: вынырнув из воды, они каждый раз встряхивались, приготовлялись к полету и с беспокойством озирались, не грозит ли им опасность с противоположного берега.

Люди идут мыться прямо к реке. Среди них слышны смех и шутки. Орочи давно уже не спали. Из дымовых отверстий, проделанных в крыше их балаганов, подымался дымок. Около одного ближнего балагана на земле, сидя на корточках, орочёнка чистила на доске рыбу. Две молодые собаки сидели против неё, и, наклонив набок свои востроухие головки, внимательно следили за движениями рук орочёнки и ловко подхватывали на лету брошенные им подачки.

Дальше с нами Карпушка не поехал, а послал вместо себя другого ороча — Савушку, человека уже немолодого, очень молчаливого и тихого¹. Все грузы были уложены в лодки ещё накануне вечером, чтобы утром не было проволочки. Наскоро напившись с сухарями чаю, мы, не мешкая, тронулись в путь, памятуя совет Карпушки: добраться до мыса Успения поскорее.

Когда солнце взошло, мы были уже далеко от Копи и, не подходя к берегу, остановились на короткий отдых. Море «дышало», как выражаются моряки. Широкая, пологая зыбь чуть заметно колебала спокойную поверхность воды и медленно и плавно подымала и опускала лодки на одном и том же месте.

Люди стали закуривать и оправляться, начали передвигать сиденья, перекладывать поудобнее груз и меняться вёслами.

В свежем воздухе дышалось легко, свободно…

При утреннем восходе солнца морское побережье было очень красиво: как в колоссальном калейдоскопе, одни картины безостановочно сменялись другими… Днём этого не увидишь. Описать их нельзя. Не всякий художник сумеет и передать их красками.

Взошедшее солнце разом осветило и воду, и берег, и лес, и горы. Кое-где по долинам держался ещё туман. Точно злой жух, застигнутый на месте преступления, он жался, клубился и прятался в тень, стараясь поскорее укрыться от страшного, непримиримого и сильного врага своего — солнца.

Ороч не обращал внимания на красоты природы; чувство эстетики в нём было мало развито². Он давно уже привык и к морю, и к горам, и к туману — всё это для него было так обыкновенно и естественно, и он никак не мог понять, чему мы восхищались и на что смотрим с таким удовольствием. Его занимало другое. Он молча стоял на руле и, прикрыв рукою глаза от солнца, пытливо всматривался в чёрную полоску на море. Около 9 час. утра лодки пришли на мыс Песчаный, а к 12 часам достигли и реки Аку — до мыса Успения было недалеко.

Между тем виденная на горизонте чёрная полоска постепенно всё увеличивалась в размере и всё более и более захватывала спокойную гладь моря. Ороч объяснил нам, что чёрная полоска — это волнение и ветер, дующий навстречу, и потому надобно торопиться. В этом месте морской берег представляет из себя скалистые обрывы. Кое-где у подножия их есть узенькая намывная полоса прибоя, но она заливается водой даже и во время небольшого волнения. Рассчитывать приставать к ней нельзя. Люди могли бы ещё взобраться по круче на берег, но лодки и грузы должны были бы немедленно погибнуть.

Стрелки налегли на вёсла, и лодки пошли быстрее. Через полчаса ветер начал дуть гребцам в затылок, и появившаяся беспорядочная зыбь давала знать, что и самое волнение уже недалеко. Действительно, скоро нос лодки стал бить по воде, сбоку у бортов стали вздыматься острые гребни волн. Грести становилось всё труднее — встречный ветер всё усиливался, становился порывистым и задерживал лодку. Море почернело. Кое-где по волнам замелькали уже белые, пенистые султаны. Вот и мыс Успения! Ещё несколько сот шагов, и мы в безопасности. Люди употребляли все усилия, чтобы пройти это расстояние, обогнуть мыс и войти в бухту. Становилось плохо. Отбойная волна от берега, встречая волны, идущие с моря, сталкивалась с ними и образовывала в этом месте «толчею». Лодку стало захлестывать, пришлось откачивать воду. Наш ороч по-прежнему стоял на руле и, видимо, нисколько не волновался: ни один мускул не дрогнул на его неподвижном, бесстрастном лице. Эти люди удивительно умеют владеть собою! Наконец, мыс пройден… Вдруг нашим глазам представилась странная картина — огромный, разбитый пароход был около самого берега. Волны неистово бились об его нос, бока и высоко вздымались кверху. Ещё несколько минут, ещё несколько взмахов веслами, и лодки наши подошли к погибшему судну и встали под его прикрытием с подветренной стороны к борту. Люди облегчённо вздохнули. Опасность миновала…

Пароход стоял носом к северо-востоку, несколько под углом к берегу, прибой за ним был не так силён, и потому вытащить лодку на берег удалось нам без особых затруднений.

Карпушка был прав. Ветер поворачивал с юга, становился очень резким и порывистым. После полудня небо заволокло тучами, и пошёл крупный дождь. Время было осеннее — люди промокли и сильно озябли. На берегу валялось много железа, снятого с разбитого парохода. Наскоро была поставлена маленькая палатка. В защиту от дождя пошли листы железа, доски и т. д. Люди стояли у костра, протянув к огню руки, другие, расставив ноги и поворотившись спиной к костру, старались обогреться и обсушить рубашку. Сухое бельё и кружка горячего чая в таких случаях доставляют неизъяснимое наслаждение: приятная теплота согревает окоченевшие члены, зубы перестают стучать, лихорадочная дрожь исчезает сразу, и пережитые невзгоды забываются тотчас.

К вечеру дождь перестал, но ветер дул с прежнею силой. Приходилось волей-неволей оставаться здесь на ночь и ожидать, когда стихнет непогода.

«Хедвинг» (47) разбился лет 15 тому назад. Это был норвежский пароход, совершенно новый, только что спущенный на воду и только что прибывший на нашу дальневосточную окраину. Зафрахтованный торговым домом Чурина и К^о, он с различными грузами шёл из Владивостока в г. Николаевск. В непогоду, во время густого тумана, «Хедвинг» сбился с пути и выскочил на камни около мыса Успения. Попытки снять его с камней не привели ни к чему, и судно осталось стоять около берега и по сие время, частые бури и сильное волнение довершили его разрушение.

В прошлом, 1908 году пароход ещё раз пытались снять г. г. Гепнер и Каркушевский, затратили на это дело около 10-12 000 руб. и вынуждены были бросить судно в том виде и на том же самом месте, как оно стояло и раньше.

И немудрено! 15 лет пароход брошен в море на камнях близ берега. Днище его занесло песком и камнями. Уж не говоря о сильном разрушении его корпуса деятельностью волн во время прибоя, так и химическое действие морской солёной воды не могло не отозваться разрушительно (48) на листах железа, давным-давно лишённых всякой окраски. С виду корпус ещё крепок, но внизу, там, где были машины, дно пробито, протёрто. Оно проржавело и развалилось. Судно стоит, накренившись набок. Две мачты без верхних частей и с обрывками снастей, вскрытая палуба, оторванные листы железа, гремящие при каждом порыве ветра, всюду разбросанный каменный уголь, поломки и общий развал и хаос, царящий на всём судне, — придают ему очень печальный облик.

Каждый раз, глядя на такое разбитое судно, невольно жалеешь погибших капитанов; становится жутко при мысли о самой катастрофе… Разбитое брошенное судно! Ни души людей… Точно гигантский труп, выброшенный морем на берег! Люди ушли, оставив его на произвол стихии. Явились хищники и всё, что можно было разграбить, унесли с собою.

На берегу валяются части машин. Они заросли травою; многие из них занесены песком. Видно, что судно старались облегчить, торопились снять всё тяжёлое. Грузы и уголь бросались прямо в воду. Впоследствии уже и машины были свезены на берег, да так и оставлены около самой воды под присмотром дождя, морских брызг и туманов. Теперь они проржавели и никуда уже не годятся.

Более мелкое имущество (гайки, болты, шестерни, поршни, насосы и станины) было сложено в наскоро сделанные из подручного материала сараи. Но это было очень давно: давно уже сюда никто не заходил и не поправлял разрушающихся построек.

Сараи развалились, заросли травой и погребли под своими обломками проржавевшие материалы.

Несмотря на большую и ровную глубину Японского моря и Татарского пролива, плавание около русского побережья вдоль берегов Уссурийского края не только в то отдалённое время, к которому относится гибель парохода «Хедвинг», но даже и теперь ещё сопряжено с большими затруднениями и риском. Особенно тяжело приходится морякам во время ночных штормов; если таковые сопровождаются ещё и туманами, необходимо укрыться в какую-нибудь гавань от разбушевавшейся непогоды и в то же время опасно подходить наугад к берегу. Приходится руководствоваться показаниями часов и лага, а эти показания сплошь и рядом бывают ошибочны, приходится делать предположения и угадывать по карте своё местонахождение, приходится «щупать» берег до тех пор, пока не наткнешься на искомые, желанные «ворота». Тут нужно быть до крайности осторожным. Даже тому моряку, которому приходилось много раз совершать рейсы между Владивостоком и заливом Де-Кастри, которому хорошо знакомо всё побережье, и то случалось ошибаться — он не мог ориентироваться, и при всём желании зайти в гавань он вынужден был проходить мимо того или другого залива. Теперь представьте себе положение командира судна, который попал в эти места первый раз в жизни и на беду которого в дороге застигли пароход туман и непогода. Капитан 2-го ранга Тигерстедт, много лет проживший на Дальнем Востоке и хорошо знающий условия плавания вдоль берегов Уссурийского края, полагает, что на склонение судового компаса немалое влияние оказывают магнитные железные руды, находящиеся близ берега моря. Этому обстоятельству тоже надо отвести должное место в истории гибели судов у русского побережья³.

Наконец, и самые карты, которыми руководствуются моряки, в некоторых местах составлены неправильно. Например, часть побережья севернее залива Опричник более выдается в море, чем это показано на карте, а мыс Туманный (около мыса Золотой-Суфрен), наоборот, на картах более выдвигается к востоку, чем это есть на самом деле.

Прочитав всё вышеизложенное, гибель «Хедвинга» и других пароходов становится понятной… Нужны маяки.

На всем протяжении от Владивостока до Императорской Гавани, на обычном пути следования пароходов, построены три маяка (Аскольдский, Поворотный и Низменный), и все они находятся между Владивостоком и заливом Св. Ольги, и ни одного нет между этим последним пунктом и Императорской Гаванью. Гибель парохода добровольного флота «Владимир» принудила Главное гидрографическое управление ассигновать деньги на постройку маяка Св. Николая, но гибель трёх судов в районе между заливом Св. Ольги и Императорской Гаванью… осталась забытой.

В самом деле, кроме упомянутого «Хедвинга», в 1906 году пароход «Викинг» выскочил на берег немного южнее залива Опричник, другой пароход приблизительно в то же время, когда погиб и «Хедвинг», разбился о береговые утесы севернее бухты Терней, недалеко от устья реки Адими (49) и реки Худя (фанза Дун-Тавайза).

Этот перечень трёх погибших пароходов красноречиво говорит о небходимости поставить хоть какой-нибудь маяк, где-нибудь около мыса Туманного или в другом месте, на половине пути к Императорской Гавани.

Отсутствие сирен, колоколов или пушек у входа в залив Св. Ольги, Владимира, Джигит и в Императорскую Гавань также доставляет морякам немало хлопот в разыскивании этих пунктов во время туманов. Постройка маленьких деревянных домиков при одном стороже и постановка колокола в этих местах у самого входа в гавань стоит гроши, а между тем это очень облегчило бы плавание и, быть может, предотвратило бы случайную аварию с судном, могущую произойти так близко от стоянки.

Устройство механизма, который при помощи сильной спиральной пружины, заводимой раз или два в сутки, сам бы мог автоматически делать известное число ударов по подвешенному рядом колоколу с известными промежутками времени, — очень несложно и особых денежных затрат на это не требуется.

В частном разговоре жалобы моряков и на отсутствие таких звуковых сигналов у входа в гавани и заливы приходится слышать постоянно.

XXX

Около самого мыса Успения есть небольшое мелководное озеро с топкими и болотистыми берегами, отделённое от моря только узкою намывною косою, состоящею из песку и гальки. Орочи называют его Аку. Оно не более версты в окружности. Две маленькие горные речки впадают в дальнем углу его: одна из них течёт с юго-запада, а другая с севера. Густые хвойные леса спускаются с гор в низины, тянутся по долинам и теснятся к самой воде так, что речек совершенно не видно, только у болот, что с левой стороны озера, ель и пихта уступают место тощей и корявой лиственице с засохшими вершинами и имеющими какой-то тоскливый и болезненный вид¹. Летом на Аку никого нет, осенью же и зимой сюда приезжают орочи. Здесь условия для жизни их благоприятные. В озере в глубоких ямах всю зиму держится кэта и кунжа; охота на лосей, медведей и кабарожку, обилие морской птицы, убой морского зверя и добычливое соболевание — издавна привлекают сюда инородцев даже с Тумнина.

Когда мы приехали, здесь была уже одна их семья. Орочи тоже только что прибыли и жили ещё временно в палатке. Мы пошли к ним в надежде найти у них мясо или купить рыбу. Как только мы стали подходить к стойбищу, привязанные на цепи ездовые и охотничьи собаки встретили нас так недружелюбно и таким неистовым лаем, что можно было подумать, что они никогда, должно быть, не видели никого другого, кроме своего хозяина. Из палатки поспешно выбежал человек. Это был старик лет 60, невысокого роста и с большой для ороча седой бородой. Одет он в типичный орочский халат (тэга) и унты из рыбьей кожи, на голове старика не было никакого покрывала. Халат его не был застегнут, и он, запахнувши полы одна на другую, придерживал его на груди левой рукой. На красивом лице его была выражена тревога, но, узнав в чём дело, он прикрикнул на собак, лицо его улыбнулось, беспокойство исчезло, и он с любопытством начал нас рассматривать. Ещё более пронзительный лай несся из палатки. Старик предложил пройти в его временное жилище. Мы вошли, вернее, вползли на руках и коленях под намокшие от дождя полотнища, сшитые из китайской дрели и натянутые на поставленные кое-как доски и палки. Посередине палатки горел огонь. Дым не успевал выходить в отверстие, нарочно для этого оставленное вверху; клубился, ел глаза и потому сразу принудил нас опуститься на землю. В котле, подвешенном над костром на сучковатой палке, варилась жидкая рисовая кашица с икрой (любимое орочское блюдо). Штук шесть маленьких белых гладкошёрстных комнатных собачёнок выходили из себя, лаяли, задыхались, хрипели, бросались на людей и хватали зубами за полы одежды и за обувь. Орочки держали их на руках и старались успокоить ласками. Наконец собаки угомонились, и явилась возможность разговаривать людям.

Вся семья состояла из четырех человек: самого старика Игнатия (так звали нашего нового знакомого), его сына и двух женщин, из которых одна приходилась матерью, а другая женой молодого ороча, ушедшего на охоту.

Старик оказался очень разговорчив. Из его слов выяснилось, что они были последними чистыми орочами, что далее к югу живут уже «кяка» и что первые «кекари» — это отпрыски орочей, близко к ним родственные, многочисленные, но мало известные, — живут на реке Ботчи. Он охотно говорил нам о рыбной ловле, об охоте, рассказывал, как раньше они жили хорошо, что теперь стало жить труднее и что поэтому он хочет навсегда перекочевать на Аку и жить здесь постоянно.

«Наша раньше Хади^[5] живи, — говорил Игнатий. — Твоя понимай: Хади? Теперь совсем не могу так живи: рыбы мало, соболя нету, бую (лось, сохатый) русские далеко гоняй; золото искай, лес тоже руби. Совсем наша люди ходили другое место. Какой люди Тумнин ходи, какой Уй ходи, какой Хоюль, какой Хунгари — моя сюда ходи. Теперь моя гоняй — куда наша ходу!».

Старик задумался и покачал головою, грусть выразилась на его лице: детство, дом, могила отцов — всё это брошено, оставлено там без призора на произвол судьбы, на расхищение!..

Разговор постепенно перешел на другую тему. На вопрос, зачем они завели себе таких собачёнок, которые никакой пользы им принести не могут, женщины поспешно отвечали, что собак этих им подарили японцы и что они их очень любят, потому что они очень маленькие, больше не растут, что они боятся дождя, холоду и т. д.

«Другой орочи такой собака нету» — (они делали ударение на последнем слоге), говоря это, орочёнки гладили собачёнок, ласкали их и прикрывали полами своих халатов. — Такой собака живи, кушай, спи мало, мало. Такой собака работай не надо".

Напившись чаю, мы все вместе вышли из палатки на свежий воздух. Цепные собаки не могли выносить нашего присутствия; они ворчали, рвались с привязи, скалили зубы и, не обращая внимания на присутствие своего хозяина, продолжали лаять.

Стрелки стали проситься на охоту. Игнатий начал отговаривать — он предупреждал, чтобы они не ходили близко к озеру или по берегам речек, потому что там у него поставлено много лочков (самострелы) на медведей, которые приходят каждую ночь к воде лакомиться мёртвой рыбой. Говорил ли он правду или ему просто не хотелось, чтобы русские распугивали дичь «в его собственных заповедниках», но только благоразумие требовало воздержаться и обуздать свои охотничьи страсти, а поэтому вместо охоты на зверя решили пойти по птице.

На озере держалось много уток; они постоянно перелетали с места на место: то они улетали так далеко, что, казалось, более не вернутся, то вдруг неожиданно снова возвращались обратно, кружились в воздухе и с шумом опускались опять на воду. Это подзадоривало людей. Они взяли у орочей лодку и поехали на охоту. Но утки не допускали их близко, и едва лодка подходила на расстояние ружейного выстрела, они сперва отплывали, затем снимались все разом и, отлетев немного, снова садились около противоположного берега.

Охотники выпускали один за другим заряды, и чем более они горячились, тем более «мазали» и тем менее шансов было на успех. Наконец, одна из уток была ранена. Она поднялась, полетела было к морю, но скоро опустилась в озере недалеко от берега. Бросив остальную стаю, стрелки поплыли за ней, но она постоянно ныряла и не подпускала близко лодку. Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта стрельба и погоня за подранком, если бы на выручку не явился Игнатий.

Заметив, куда плывет утка, он, схватив острогу, побежал по кустам к протоке. Как только утка ныряла, он подвигался вперед, как только она всплывала на поверхность воды, он приседал на одно колено, ждал и не шевелился. Раненая птица направлялась в протоку, намереваясь выйти в море. Тут и ждал её Игнатий. Заметив врага, утка нырнула в последний раз и быстро, с течением, пошла под водою. Сверху с крутого берега, сквозь чистую прозрачную воду хорошо было видно, как утка, вытянув голову и шею и сложив крылья вдоль тела, управляя только одними ногами, торопилась перескочить опасное место. Она думала, что вода прикроет и спасет её от человека. Вдруг ороч поднял руку, коротко взмахнул ею назад и с силой бросил острогу в воду. Булькнула острога, мелкие пузыри вспенились на поверхности. Острога всплыла, и на острие её беспомощно билась птица.

Пришлось довольствоваться одной рыбой, благо в ней не было недостатка.

XXXI

На другой день утром орочи не решились ехать. Старик Игнатий советовал обождать восхода солнца. Приметы были какие-то неопределённые, сбивчивые: облака как-то шли вразброд, одни шли к востоку, другие им навстречу, иные казались совсем неподвижные; по морю кое-где темнели полоски ветра, кружились вихри… Нечего делать, приходилось подчиняться и ждать погоды…

Известно, что ничего нет хуже, когда приготовишься к отъезду, снимешь палатку, уберешь все, уложишь вещи, и вдруг тебе объявляют, что надо подождать чего-то. Ждёшь… Время тянется удивительно долго; чувствуешь себя выбитым из колеи, начинаешь высказывать свои предположения, делать расчёты, в десятый раз принимаешься расспрашивать вожатых о причине задержки. Поэтому можно себе представить, с какой радостью мы приняли объявление, что скоро можно будет ехать, что к вечеру море будет тихое и что придется плыть и ночью, потому что кто знает, какая завтра погода.

Наконец мы тронулись. Было около четырёх часов пополудни. Так как одна из наших лодок была очень стара и сильно текла, мы оставили её Игнатию, а взамен её взяли у него такую же другую лодку, но и она оказалась не лучше первой: рассохшаяся, она цедила как решето — приходилось постоянно откачивать воду и законопачивать щели тряпкой.

Море было сравнительно спокойно, только сильные и короткие порывы ветра сразу и неожиданно набегали то спереди, то сбоку и мешали грести.

Издали кое-где показывались нерпы. Выставив на поверхность воды блестящие на солнце гладкие и мокрые свои головы, они с любопытством разглядывали лодки, иногда плыли сзади, ныряли и вновь появлялись уже совсем близко.

— Раньше нерпа здесь много было, — говорил ороч Савушка. — Наша постоянно сюда ходи — стреляй. Теперь мало: один, два есть — много нету!

— Отчего же теперь нерп мало? — спросил кто-то из стрелков.

— Не знаю… Так! — отвечал он равнодушно. — Я думаю, постоянно люди ходи, люди постоянно стреляй, гоняй, постоянно пугай. Его не хочу тут живи. Сюркум^[6] нерпа много. Твоя понимай, Сюркум? — он указал рукою на север. — Наша орочи туда каждый год ходи. Много убей; один лодка сто, больше, таскай!

Он весь оживился, глаза его заискрились — врожденная охотничья страсть в нём заговорила.

Вдруг одна из нерп вынырнула так близко от лодки, что люди едва не задели её веслом по голове. Сильно испугалась она и снова проворно нырнула в воду. Стрелок схватил ружьё и выстрелил в то место, где только что была голова животного, — пуля булькнула и всплеснула воду…

А нерпа снова всплыла и появилась уже дальше от лодки: с недоумением глядела она своими большими чёрными глазами и, казалось, не понимала, в чём дело.

Снова выстрел и снова промах… На этот раз нерпа исчезла совсем: она поняла опасность, которая ей угрожала.

Стрельба по нерпе — очень тонкая стрельба. С берега стрелять несравненно легче; с лодки попасть в голову её очень трудно, трудно потому, что и цель, и стрелок постоянно качаются, и много выпустит зарядов опытный стрелок, прежде чем удастся ему убить или ранить животное. Кстати, несколько слов о нерпе.

Встречающиеся у берегов Уссурийского края нерпы, по-орочски «хоота» (буквы «о» произносятся глухо с оттенком буквы «ы»), относятся к семейству так называемых ушастых тюленей. Взрослое животное чаще всего весит пуда два-три, не более, но некоторые экземпляры достигают и до пяти-шести пудов. Орочи говорят, что сильный человек один такое животное поднять не может. Измерения, сделанные с двух убитых нерп обыкновенного среднего размера, дали следующие цифры:

No п/п	Длина тела	Наибольшая окружность	Окружность тела	Окружность головы	Длина головы	Длина хвоста
1	4 ф. 9 д.	3 ф. 4 д.	2 ф. 1 д.	1 ф. 9 д.	11 д.	6 д.
1	4 ф. 1 д.	2 ф. 8 д.	1 ф. 11 д.	1 ф. 5 д.	9 д.	5 д.

Дополнительные сведения, касающиеся главным образом конечностей, таковы: длина переднего ласта 8,5 дюйма, длина заднего 1 фут 2,5 дюйма; ширина переднего ласта, когда он развёрнут, 6,5 дюйма; ширина заднего 1 фут 2 дюйма. Затем длина шеи 2,5 дюйма; окружность тела у хвоста 1 фут 4 дюйма; окружность под передними ластами 2 фута 6,5 дюйма и, наконец, окружность головы на конце морды 8 дюймов. В настоящее время в Южноуссурийском крае нерп действительно стало очень мало. Главная причина исчезновения этого животного — массовое его избиение без разбора возраста и пола до и после спаривания (см. ниже). Теперь эти ластоногие держатся по побережью Татарского пролива, севернее Императорской Гавани.

Тонкие кишки нерп очень длинны. У первой нерпы они были 28 м 75 см, у другой 20 м 10 см. Орочи рассказывают, что у большой нерпы кишки бывают длиной более 30 сажен. Вероятно, цифра эта преувеличенная.

Тело молодых (новорожденных) нерп покрыто шерстью белого цвета. Шерсть эта, длиною в ³/₄ дюйма, густая, мягкая, похожая на пух. Если её выщипать, внизу становится видной блестящая пятнистая шкура животного, покрытая гладкой, но грубой и жёсткой шерстью. Приблизительно через месяц белая пушистая шерсть вылезает; к этому времени под кожей нерпы образуется достаточно толстый слой жира, предохраняющий тело её от холода.

В погоне за рыбой нерпы входят и в устья рек. Особенно часто их можно видеть в реках в то время, когда лососевые рыбы идут в пресные воды метать икру.

Если в море буря, нерпы стараются укрыться в бухтах, защищенных от ветра и волнения, в противном случае они погружаются на дно, изредка всплывают на поверхность, высоко подымаются из воды, задрав кверху свою морду, стараются побольше набрать в себя воздуху, побольше надышаться.

Если нерпа будет убита в морской солёной воде, она будет плавать на поверхности, если же её убить в опреснённой воде (лагуны или близ устьев больших рек), она тонет.

Вполне понятно: тело нерпы приспособлено к жизни в такой плотной среде, какой является солёная морская вода; поэтому вес её тела к весу такого же объема воды будет в таком состоянии, что животное находится, так сказать, постоянно во взвешенном положении.

Изменение веса тела нерпы в ту или другую сторону было бы крайне невыгодно для животного, потому что оно не могло бы с такою лёгкостью плавать, подыматься на поверхность и опускаться опять в глубину, как это мы видим теперь.

Когда животное будет убито, в его легких всегда остается немного воздуха, и потому оно плавает; в пресной же, менее плотной воде равновесие сильно нарушается, и нерпа тонет¹.

Орочи знают это, и потому, если им приходится охотиться в устье реки, то они стараются бить зверя тогда, когда он будет на мелком месте, поближе к берегу, — в таком случае убитое животное подымают со дна острогою, нарочно для этого с собою взятою.

Охота за нерпами начинается с марта месяца. В это время нерпы выходят из воды «гоняться»; они взбираются на лёд и греются на солнце. Такая охота бывает очень добычливой. Ещё издали, заметив животных на белом снегу, орочи скрадывают их, обходят, прикрываясь неровностями льда, и в этом случае бьют наверняка. Рёв нерпы очень неприятен — он похож на сильное звучное хрипение. Орочи с удивительным искусством подражают ему, заставляя этим животное дольше держаться на воде, пока товарищ целится из ружья, а иногда даже удается приманить её и поближе. Лучшие места охоты: Бохи («х» с оттенком «г»), Хоие, Удзунгари и бухта Старики. Туда ежегодно весной отправляются орочи на своих лодках и бьют нерп в большом количестве. Если охота была удачной, одна лодка привезёт до 100—150 голов зверя и более.

Мясо нерп совершенно чёрного цвета с фиолетовым оттенком. Инородцы употребляют его в пищу только тогда, когда нет другого; обыкновенно же они берут от убитого животного только жир и шкуру, а мясо бросают. Разрезая нерпу вдоль по брюху, они снимают с нее кожу вместе с жиром, стараясь вынуть только тушу. Уже дома орочские женщины очищают кожу, снимают жир кусками и топят его в котле. Когда он немного остынет, его сливают^[7] в нерпичий желудок, взятый от того же убитого животного и завязанный с одного конца. Шкварки пожираются людьми. Именно «пожираются»! Глядя, с какой жадностью они на них набрасываются, другой термин, право, подыскать трудно.

Орочи чрезвычайно суеверный народ. Вся жизнь их наполнена разными приметами, условностями и описаниями. Этим они себе отравляют жизнь. Так, например, когда ороч снимает шкуру с нерпы, нос обходят, оставляя его на туше (то же самое некоторые делают и с соболем); тронуть нос — худая примета: охотник, позволивший себе это, мало того, что сам лишается в будущем добычи, но он принесет непоправимое зло и своим товарищам-односельчанам. Нерпы совсем уйдут из этих мест навсегда и ни за что не будут жить там, где они нашли убитое животное с отрезанным носом. Жир идет в пищу, а кожа на продажу от двух до трёх рублей за штуку. Кожи скупают больше китайцы и русские — японцы их не берут. Орочи употребляют кожу на торбаза, унты (обувь), на чехлы к ружьям и на шаманскую короткую юбку — единственный костюм, надеваемый ими поверх обыкновенной одежды в таких случаях.

XXXII

Было далеко за полдень… Несмотря на это, наши проводники-орочи объявили, что нужно укладывать лодки и собираться в дорогу. Или они торопились возвратиться поскорее обратно на реку Копи, или у них были другие свои какие-нибудь соображения и расчёты (кто их знает), но, во всяком случае, они настаивали на том, чтобы не задерживаться и ночью.

Через четверть часа лодки наши были уже в дороге…

Погода стояла удивительно тихая. Море дремало… Дальние мысы, затянутые слабою синевато-белою мглою, казалось, отделились от земли и повисли в воздухе; казалось, будто небо узкою полосою вклинилось в берег и отделило его от моря.

Часа через три пути решено было сделать небольшой привал в одной из маленьких бухточек, которыми изобилует эта часть побережья. Наши собаки, как только заметили, что лодки подходят к берегу, стали выказывать беспокойство: они подымались на скамейки, вставали на борты лодок и визгом и лаем выражали своё нетерпение. Наконец они не выдержали, спрыгнули в воду, поплыли к берегу и, выбравшись на отмель, стали носиться по песку, как сумасшедшие. Людям тоже надоело сидеть в лодке. Все с удовольствием вышли на берег, чтобы размять онемевшие от долгого сиденья члены. Кто начал играть с собаками, кто стал бросать вдоль по воде плоские камни и любоваться всплесками, которые оставляла позади себя ловко пущенная галька; некоторые просто растянулись на песке и беспечно поглядывали в бесконечную даль моря и в беспредельное голубое (50) небо…

«Садись!» — раздаётся команда; люди поднимаются, окликают собак и идут к лодкам…

Было уже под вечер. Солнце быстро склонялось к горизонту… На воду от гор легли длинные тени. Сразу стало прохладнее…

Морские птицы все вообще рано садятся на ночь. Первыми успокаиваются топорки, чистики и каменушки. Как-то вдруг их не стало видно. Они забились в трещины камней и завтра рано на заре проснутся первыми. После нырков перестают летать бакланы. Они садятся на окруженные водою камни и на карнизы мысов, на такие места, куда не могли бы проникать хищники вроде соболя, хорька или лисицы. Этих птиц очень много. Кажется, будто камни кто-нибудь нарочно установил кеглями или длинногорлыми кувшинами. Тут же среди бакланов можно видеть и чаек. Своей снежной белизной они резко выделяются из среды чёрных птиц. Бакланы их не трогают и как будто совершенно не замечают их присутствия. Одни только стрижи всё ещё с криками носились около берега, и чем ниже опускалось солнце, тем выше они поднимались в воздух. Для них ещё не скоро настанет ночь, они ещё не скоро успокоятся.

Был один из тех чудесных вечеров, которые в это время так редко бывают в прибрежном районе. Внизу, на земле, было уже темно, а вверху небо всё ещё продолжало светиться. Точно боясь, что солнце ещё не скрылось за горизонтом, робко, нерешительно, одна за другой стали показываться звёзды (51).

Часов в восемь вечера сделали привал снова — лодки вошли в маленькую бухточку и пристали к берегу. В таких случаях людям не надо говорить, что делать: они сами знают, что нужно разложить костёр и варить чай возможно скорее.

Через минуту вспыхнуло весёлое пламя и сразу осветило всё то, что было от него поблизости: лица людей, собак, прибрежные утёсы, нос лодки, вытащенной немного на берег, и конец бревна, Бог знает откуда сюда занесённого водою. Кругом стало как будто вдвое темнее…

Все хотят пить и потому смотрят на чайник. Более нетерпеливые, стоя на коленях и прикрыв рукой лицо от жара, подгладывают сучки и мелкий хворост и ртом стараются раздуть уголья сильнее.

— Кипит! — торжественно заявляет один из жаждущих.

— Где сахар? Кто укладывал? — волнуется артельщик.

— Тащи хлеб, — кричит другой кому-то в темноте, кто роется в лодке, не может что-то найти и потому бранится.

Наконец всё уладилось. Люди пьют чай. Настроение сразу изменяется к лучшему.

Едва чаепитие было кончено, как приказано было тотчас же снова укладывать всё на своё место. Нижние чины, ослеплённые резким переходом от света к тьме, идут, вытянув вперёд руки, и ощупывают ногами землю, чтобы не оступиться и не попасть в воду. Лодки стали отходить от берега. Некоторое время слышны разговоры и шум разбираемых вёсел, и затем все опять погрузились в величайшую тишину ночи. На месте прежнего костра остались одни только красные уголья. Откуда-то налетел короткий порыв ветра, снова раздул пламя, подхватил искры и понес их наискось к морю.

Скоро лодки завернули за угол мыса, и огня не стало видно…

Мы шли вдоль берега, не желая очень к нему приближаться из риска разбить лодки о камни и опасаясь далеко уходить в море, чтобы не заблудиться. Морской берег ночью!

Какая мрачная таинственная картина! Краски исчезли. Тёмные силуэты скал слабо проектируются на сравнительно светлом фоне неба. И утёсы, и горы, и море, и берег — всё это приняло одну общую не то чёрную, не то серую окраску. Прибрежные камни кажутся живыми, и кажется, будто они шевелятся и тихонько передвигаются с одного места на другое. Море тоже кажется тёмной бездной, пропастью. Горизонта нет — он исчез: в нескольких шагах от лодки вода незаметно сливается с небом. Какая знакомая картина!.. Где-то раньше удавалось всё это видеть? Невольно вспоминаются Густав Доре, «Божественная комедия» Данте Алигиери и «Потерянный рай» Мильтона¹.

Звёзды разом отражаются в воде, мигают, колеблются, как будто тонут, уходят вглубь и как будто снова всплывают на поверхность.

По небу мелькнула падающая звезда, оставив позади себя длинную полосу яркого света. Несмотря на то, что небо было совершенно безоблачным, в воздухе вспыхивали едва уловимые глазом зарницы. При такой обстановке всё кажется таинственным.

Наш проводник ороч, как мраморное изваяние, неподвижно стоял на руле и, «вперив глаза во тьму ночи», казалось, совсем не замечал того, что вокруг него происходило. Неужели чувство эстетики, способность наслаждаться природой свойственны только культурному человеку?! Неужели у этих людей нет чувства и фантазии²?!.. Бесстрастное лицо рулевого, вся фигура ороча, лодка, сидящие на ней люди — все это удивительно гармонировало с окружающей обстановкой, с мрачными береговыми скалами и с темною водою моря… Как все это опять знакомо?! Невольно вспоминается подземная река Стикс, Харон и души умерших…

В стороне вспыхнул огонёк. Это вторая лодка. Кто-то там закуривает трубку. Зажжённая спичка осветила на мгновение лицо и руки курящего. Огонь пропал, и лодка снова утонула во мраке.

В такие тихие тёплые ночи всегда можно наблюдать свечение моря. По мере того, как становилось темнее, вода фосфоресцировала (52) всё больше и больше. Как клубы светящегося пара, бежала вода от вёсел; позади лодки тоже оставалась светлая полоса. Она замирала, вспыхивала, и точно вспыхивало разом всё море. В тех местах, где вода приходила в быстрое вращательное движение и образовывались маленькие водовороты, фосфоресценция была особенно интенсивною. Точно светящиеся насекомые, яркие синие искры кружились с непонятною быстротой, гасли и замирали, как будто тонули в море и исчезали бесследно, и вдруг снова появлялись около лодки, где-нибудь в стороне, и снова разгорались ещё с большей силою.

Все очарованы этой картиной — у каждого свои думы, свои мысли, свои воспоминания…

«Отчего это светится вода?», — спрашивает один из стрелков, но видя, что никто ему не отвечает, он молчит и усиленно налегает на вёсла. Начала всходить луна. Из-за туч, столпившихся на горизонте, появился сперва красноватый свет, точно зарево от пожара. Наконец выглянула и сама она, и по мере того, как подымалась она всё выше и выше, светлее и яснее становился её задумчивый лик, светлее и веселее становилось в природе… А лодки всё ещё шли около берега…

XXXIII

Река Бутчи была недалеко. Там, где она впадает в море, береговая линия немного вдалась в сушу и, если бы не мыс Крестовоздвиженский, бухты не было бы. Это углубление берега носит название бухты Гроссевича. Так это вот та самая бухта, в которой в 1872 г. военный топограф Гроссевич едва не погиб от голода¹!..

Мы сидели на камнях и смотрели в море. Наше внимание было привлечено двумя предметами: это были две чёрные точки. Одна из них — дальняя, была на воде, другая — ближняя — на берегу; первая казалась неподвижной, вторая передвигалась в нашу сторону. Через несколько минут стало ясно, что это человек, идущий к нам по берегу. Пока мы варили чай, человек этот подошел настолько близко, что в нём без труда можно было узнать китайца, одетого по-дорожному. В руках у него были палка и топор.

Он объяснил, что он единственный из китайцев, который проник в эти места, что в краю он живёт давно, уже более 30 лет, что он всё время занимается скупкой пушнины у инородцев, что он подолгу живёт среди орочей, знаком с их языком, снабжает их продовольствием, которое завозит сюда на лодке, а подсчет с ними производит зимой по окончании соболевания.

Поговорив немного с переводчиком, китаец встал, взял топор и собрался было идти.

— Куда ты? — спросил его мой переводчик.

— Осмотреть ловушки, — отвечал китаец нехотя.

— Разве ты и сам занимаешься звероловством? — спросил я.

— Да, занимаюсь, — сказал он, — у меня есть билет.

Он полез за пазуху и достал оттуда кожаный самодельный бумажник. Открыв его, он вытянул документ, сложенный в несколько раз и завёрнутый в бумагу, не торопясь, осторожно развернул он его и подал мне. Это было промысловое свидетельство, выданное владивостокской городской управой, на право скупки пушнины и пантов в пределах Приморской области.

Странно! Какое отношение имеет городская управа ко всей Приморской области вообще и к бухте Гроссевича в частности?!

— Приехал я сюда, — продолжал рассказывать китаец, — рано; делать нечего; орочи пошли на охоту, а назад возвратятся они только зимой, к Новому году; вот я и сделал себе ловушки тут недалеко. Чего напрасно терять времени?..

— А много у тебя ловушек? — спросил опять я китайца.

— Нет, немного — ответил он. — Восемьсот будет, а может немного и больше.

Сказав это, китаец поднял свою палку и быстро пошел по направлению к лесу. Видно было, что расспросы эти были ему не по душе.

Вслед за китайцем и мы тронулись в дорогу.

Другая чёрная точка, та, что была на воде, всё время находилась на одном и том же месте. По мере приближения к ней она увеличилась в размере и становилась яснее. Казалось, что она как будто немного подвигалась вперёд, кружилась и вновь возвращалась обратно. Через час можно было уже ясно различить оморочку и в ней одного человека. Наконец мы поравнялись с ней. Это был ороч. Он сидел в лодке на дне её по-турецки и длинной острогой ощупывал дно моря.

— Что ты здесь делаешь? — окликнули мы его.

— Нерпу ищу, — отвечал ороч. — Моя стреляй попади — его утонула.

— Может быть, она только ранена, жива и ушла в море, — сказал кто-то из сидящих в нашей лодке.

— Нет, моя хорошо понимай, его пропади есть, — говоря это, указал на большое кровавое пятно, расстилавшееся по поверхности воды позади его лодки.

Мы предложили ему ехать с нами. Ороч тотчас же согласился. У него было одно весло с двумя лопастями с обеих сторон. Держа его перед собой двумя руками, он работал им то правой, то левой рукой по очереди. С поразительной ловкостью он управлялся с лодкой. Лёгкая, как перышко, она быстро скользила по воде. Надо было видеть, как искусно он увертывался от волн, взбирался на них, нырял между ними, останавливался, дожидал нас, опять, словно птица, летел вперед. Он ехал, говорил с нами, а сам всё время следил за волной, чтобы она не опрокинула бы его и не накрыла случайно. Наконец мы подошли к реке. Белая пена отмечала линию бара, отмечала то место, где быстро бегущая пресная вода смешивалась с морскими волнами. Ороч не пошёл в устье, а направился прямо к берегу. Не доходя нескольких саженей до прибоя, он остановился и стал глядеть назад. Наконец, уловив момент затишья, он быстро двинулся вперёд, и в мгновение ока лодка его вместе с пеной была выброшена на гальку, и в тот момент, когда отливное течение волны готово было утащить лодку назад в море, он выскочил из оморочки, схватил её за носовую часть, как перышко, поднял её на плечо, снес в траву и положил на катки дном кверху. Всё это было проделано с удивительной быстротой и ловкостью. Неопытный пловец непременно поломал бы оморочку, разбил бы себе колени о камни и вымок бы до последней нитки. Мы подошли к устью, не без труда преодолели буруны — правда, черпнули воды, но всё же вошли в реку.

XXXIV

Ботчи была первая наша база, первый пункт к югу, где сложены были наши запасы продовольствия.

Надо было отпустить капинских орочей и нанять другие лодки, поэтому здесь была назначена днёвка.

Реку Ботчи орочи называют Ыкки. Слово «ботчи» есть искажённое название одного из орочских родов «боса» («с» следует произнести с оттенком «ц»). По их рассказам, при устье Ыкки давно жили орочи рода «боса». Один раз они поехали в море на охоту за нерпами. В море их застигла буря, и они заблудились. Ехали до ночи и в темноте наткнулись на плавучий лед. Тогда они высадились на него и стали ждать, когда стихнет непогода. Ветром их унесло на остров Сахалин, где они живут и по сие время.

Предание говорит дальше: случилось так, что с Сахалина в свою очередь бурей тоже занесло в Уссурийский край двух чужих людей из племени «куйни», похожих на орочей, но говорящих на другом языке^[8]. От них-то они и узнали, что орочи «боса» там, за морем, живут на чужой земле хорошо и ни в чём не нуждаются. Эти «куйни» (окончание «ни» означает — «человек») не захотели остаться на новом месте и потому, придерживаясь берегов, кружно поехали на Сахалин обратно. Как только доехали они до дому, так сразу заболели и умерли. Тогда все люди поняли, что это Бог менял людей. «Боса» послушались Бога и стали жить хорошо, а два «куйни» не захотели жить там, где им было указано, и потому были наказаны смертью.

Раньше при устье реки Ботчи японцы постоянно хищничали, ловили рыбу, рубили лес и отправляли его в Японию. Но в один прекрасный день они были пойманы шхуной «Сторож»; часть японцев бежала в горы, а остальные были арестованы, шхуна их и рыболовные снасти были конфискованы, а лес и все постройки сожжены. Следы этого пожарища видны там и по сие время.

К югу от Императорской Гавани риасовый тип берега создал при устьях всех рек лагунные образования. Эти лагуны можно видеть во всех стадиях развития. На Ботчи, например, такая лагуна заполнилась наносами реки, дренажировалась её притоками и обсохла. Процесс закончен. Река текла вдоль береговой плотины и имела выход в море у левого края долины, пока сильное наводнение не прорвало этот вал около мыса Крестовоздвиженского. В прежнем устье течение ослабело, и море тотчас заметало его песком. Эта часть реки превратилась в слепой рукав, отчего береговой вал стал выступать еще яснее. Быть может, река несколько раз уже меняла место своего выхода в море, вероятно, и впредь она будет ещё блуждать то к правому, то к левому краю долины. Горы, окаймляющие долину реки Ботчи, покрыты густым хвойным лесом. Около моря он корявый, замшистый. Внизу по болотистым местам — длинные тощие лиственицы и березняки, около речки растут в изобилии ольшаники в виде отдельных деревьев и густая кустарниковая поросль. На картах сорокавёрстного масштаба река Ботчи показана большой рекой, берущей начало с водораздельного хребта Сихотэ-Алиня. Это неверно, она не так велика. Бассейн её охватывается со всех сторон притоками рек Самарги и Копи. Поэтому с Ботчи перевалить непосредственно к Уссури и Амуру никак нельзя.

Река Ботчи имеет следующие притоки: Большая Иоаса, Малая Иоаса, Кукчи и Дулингья. Длина всей реки 68 вёрст; ширина в нижнем течении 15 сажен и средняя глубина 6 футов; течение быстрое — 10 вёрст в час; вода чистая, холодная; дно каменистое. Вверх по воде в лодке на шестах можно подыматься шесть дней, считая по 10 вёрст в сутки. Далее до водораздела идти пешком с котомкой ещё один день. На спуск по воде к морю потребуется только одни сутки, в средней части её течения, в трёх днях пути от моря, есть тёплый источник химического происхождения. Температура воды +28° С. Вода насыщена сероводородом, отчего на вкус она противная, вонючая. Горный инженер Петров полагает, что источник этот вулканического происхождения, и столь незначительную температуру его он объясняет тем, что источник этот находится в состоянии медленного остывания вследствие общего угасания в стране тектонических процессов¹.

С реки Ботчи на Самарги и на Копи не всегда можно попасть, то есть не всегда есть дорога. Летом нет никакой дороги. Зимой же, если снег выпадает небольшой, орочи идут с нартами на собаках. Обычными путями их будут: один путь — на Копи. Сперва надо идти по реке Ботчи до притока её Мукпа, затем по этой реке через перевал реки Тепты и уже по этой последней спускаться на реку Копи. Берегом моря никто не ходит, потому что около устья Копи зимой никто не живёт. Все люди уходят вверх на охоту. Кроме того, местность здесь чрезвычайно пересечённая: всё время приходится то подыматься в гору, то спускаться вниз, что сильно утомляет собак и человека. Другой путь — на реку Самарги. Сперва надо идти по правому верхнему притоку Ботчи по реке Дулинга через водораздел на реку Исими и по ней спускаться до орочского стойбища того же имени. На тот и другой путь нужно времени от трёх до четырёх дней, в зависимости от сил собак и от состояния дороги.

Лет десять тому назад на Ботчи жило ещё много орочей, в 1909 г. там мы застали уже только шесть юрт с населением в 46 человек (15 мужчин, 11 женщин, 8 мальчиков и 12 девочек). В 1909 г. туда переселились староверы с реки Кузнецовой. Один из них, Долганов, привез с собой человек 12 корейцев и пустил их соболевать в горы². Орочи разбежались: кто — на Копи, кто — на Нельму, Самарги и даже на хребет Сихотэ-Алинь в верховья Хора. В настоящее время на Ботчи нет ни одного инородца. По слухам, и сами староверы не намерены там засиживаться и хотят подыскивать себе уже другое место. Вышло так, что как будто староверы нарочно пришли на Ботчи лишь для того, чтобы разогнать людей, живших там испокон веку. Можно ожидать, что в недалеком будущем река Ботчи будет такой же пустынной, как и реки Холонку, Сунерл, Свайн и др.

Несколько в стороне от нашего бивака, на самом берегу протоки, стояла небольшая палатка. Здесь жил наш новый знакомый ороч Вандага. Обыкновенно в течение всего лета орочи живут около моря, при устьях рек в юртах, сделанных из корья. Здесь они ловят рыбу и заготовляют запасы юколы на год. С наступлением же осени они оставляют морские берега и уходят в горы для охоты и соболеванья; Вандага задержался здесь случайно — ради нас. У него хранилось наше имущество и запасы продовольствия, он знал, что осенью мы должны приехать на Ботчи, и потому решил нас дождаться. Мы пошли к его палатке. Навстречу нам вышел сам хозяин и двое его сыновей, лет по 20 каждому. Вслед за ними из палатки появилась жена его и трое маленьких ребятишек. Они тотчас же нас окружили. На вид Вандаге было лет сорок. Он был среднего роста. Немного скуластое лицо его было слегка желтовато-оливкового цвета, тёмно-карие глаза с небольшой монгольской складкой век смотрели умно и выразительно, нижняя часть его лица была покрыта густой чёрной бородой, что вообще довольно редко встречается даже и у орочей Императорской Гавани. Волосы его были зачесаны в две косы, плотно закрученные красными шнурами. Косы лежали спереди на плечах, по обе стороны головы, а чтобы они не лезли в лицо и не мешали, сзади на шее ниже затылка они были связаны бисерной перемычкой, украшены мелкими раковинами и блестящими бусами. Присматриваясь к нему поближе, мы заметили, что одежда его жены и старших сыновей состояла из смеси чёрных японских костюмов с нашитыми орочскими халатами (тэта). В палатке тоже всюду виднелись вещи японского производства. Это было отрадно!

Из расспросов скоро выяснилось, что не только сам Вандага, но и отец его и дед всегда жили на Ботчи, что он не ороч, а Удэ[he] (he произносится чуть слышно), то есть что он принадлежит к тому когда-то многочисленному народу, который орочи Императорской Гавани называют «кяка», «кекари», и что сами себя они называют «Удэ[he] ени намука», то есть народ «Удэ[he] приморский», и что ещё три семьи их народа живут на реке Копи, в среднем её течении³. На побережье моря река Ботчи и отчасти река Копи будут, следовательно, северной границей обитания этой интересной, но мало известной народности.

XXXV

Из разговоров с орочем Вандагой мы узнали много интересного. Оказалось, что он имеет японскую медаль и документ на право ношения её. Дело в том, что однажды в 1906 г. Ван-Дага спас двух японцев. Охотясь в море за нерпами, он увидел, как одна какая-то японская лодка перевернулась. Ороч был в оморочке. Подъехав к утопающим, он помог японцам добраться до берега. Результатом этого было то, что весной на следующий год японцы привезли Вандаге медаль, грамоту и подарки. Это так на него повлияло, что он тотчас же стал учиться говорить по-японски и принудил детей своих тоже изучать японский язык на соседней рыбалке. Осенью 1907 г. Вандага владел японским языком отлично, носил японскую одежду, два раза ездил в Японию и тем окончательно закрепил с японцами дружбу. Совсем другое видят орочи со стороны русских (властей). Вот один характерный случай. При устье реки Копи живёт старик ороч Иван Михайлович Бизанка (Ванька-кузнец — в молодости). Этот старик имеет огромное влияние на своих сородичей. За свою прямоту характера и честность орочи выбрали его пожизненным судьей (чжан-ге): ни одно судное дело не разбирается без его участия. Все окрестные жители прислушиваются к его голосу и исполняют всё, что им прикажет. Этот самый Бизанка от юных дней своих до старости был горячим сторонником русских. Он первый научился говорить по-русски, первый построил себе русский дом, первый крестился и принял русское имя.

Полезная деятельность этого человека особенно ярко проявилась во время несчастья, постигшего пароход Добровольного флота «Владивосток», разбившийся 16 лет назад около мыса Св. Николая.

Чтобы облегчить пароход, в надежде снять его с камней, командир судна приказал выбрасывать в море уголь, весь груз и даже продовольствие. Но это не спасло судна. На другой день налетел тайфун, и пароход разбило вдребезги. Все пассажиры, в том числе и женщины и дети, были высажены на совершенно пустынный берег. Уже на следующие сутки начал ощущаться недостаток в продовольствии; как раз в это время возвращался с охоты Иван Михайлович Бизанка. С двумя товарищами он ехал на лодке около берега. Орочи везли с собой мясо сохатого. Подъехав к берегу и узнав, в чём дело, Иван Михайлович тотчас же отдал пассажирам всё, что имел с собою, затем отправился в Императорскую Гавань; здесь, по его распоряжению, все окрестные орочи съехались к месту крушения и привезли для пассажиров мясо, рыбу и сало. Затем он снарядил лодку и отправил её в Де-Кастри. Это был в то время ближайший пункт, где находилась телеграфная станция.

Орочи ехали днем, ехали ночью, отдыхали урывками, ели и спали в лодке, торопились дать знать о происшедшем несчастье; наконец они достигли мыса Клостер Камп.

Если бы не Иван Михайлович Бизанка, никто бы из орочей не тронулся с места, и среди пассажиров, высадившихся на берег, началась бы страшная голодовка. В 1910 г. я видел этого ороча и говорил с ним. Не получая поощрения, он начал уставать и стал просить, чтобы его освободили от звания старшины. «Не хочу больше, — говорил он мне. — Моя много работал — спасибо нету. Моя напрасно сорок года работал!».

По возвращении в Хабаровск мною было об этом доложено бывшему в то время Приамурскому генерал-губернатору сенатору Унтербергу (53). Бизанка тотчас же был награждён золотой медалью на шею¹. Можно было бы ещё привести несколько таких примеров, но, к сожалению, место и время не позволяют мне этого сделать, и я думаю, что и эти два случая ярко иллюстрируют отношение русских и японцев к нашим инородцам.

На другой день мы решили плыть дальше. Полдня прошло за починкой лодок. Они текли, и потому следовало их хорошенько осмотреть и проконопатить. Около часу дня было уже все в порядке.

Копинских орочей мы отпустили, и теперь с нами пошел Вандага и ещё один ороч-удэхе с реки Нимми. Сначала наши проводники не соглашались было идти, они о чём-то совещались между собою и часто поглядывали в море, потом вдруг оба сорвались с места, побежали к лодкам, столкнули их в воду и стали торопить нас садиться. Такой быстрый переход от апатии к делу нисколько нас не удивил… Это так в характере орочей! Они экспансивны: переход от мысли к делу — моментален…

Мы поехали…

Обогнув мыс Крестовоздвиженский, мы направились к югу. Здесь береговая линия развита слабо — мысов много, но они мало выдаются в море, а потому бухты и заливы совершенно отсутствуют. Когда едешь на лодке вдоль берега, то кажется, что мысы эти выступают кулисами, кажется, что обогнёшь сейчас первый мыс и войдёшь в бухточку, но вот доходишь до мыса и — печальное разочарование. Бухты нет — это просто слабо изогнутая линия берега. Дальше такой же мыс, опять кулисы, за вторым мысом виден во мгле третий, четвёртый и т. д. В общем здесь весь берег высокий, скалистый. Намывная полоса завалена глыбами, свалившимися сверху. Глыбы эти так велики, что в щели между ними свободно может проходить человек и лошадь. Такое разрушение берегов происходит главным образом от действия пресной воды. Ручьи стекают сверху в виде маленьких водопадов. Вода тонкими струйками падает вниз с высоты 60-80 метров, но, не достигая подошвы, превращается в мелкий дождь, развеваемый ветром в ту и другую сторону. Дальше, вёрст на пять южнее бухты Гроссевича, выступает мыс Базальтовый. Он действительно слагается из базальтов с характерным для них столбчатым распадением. С левой стороны столбы стоят прямо, вертикально, но с правой они все однообразно изогнуты внутрь. Интересно, что во всём Уссурийском крае, кажется, нигде не наблюдается вторичного распадения столбчатости базальтов в горизонтальном направлении на шестигранные призмы. Обыкновенно столбы разрушаются полиэдрически².

Так было и в данном случае: прекрасные образцы столбчатости в обнажении, и ничего, кроме неправильных глыбных обломков, внизу, около воды. Часа через два лодки наши дошли до реки Ампи и вслед за сим — доехали и до мыса Бакланьего. Судя по названию мыса, здесь должно было быть много птиц. И действительно, весь мыс был покрыт ими. От помёта вся скала была белой, как будто бы её нарочно побелили известью. Грузные чёрно-серые гагары и длинношеие с чёрно-синим металлическим отливом большие и малые бакланы сидели по карнизам, по выступам, в трещинах между камнями и всюду, где только можно было поставить ноги. Птицы были настороже: подавшись вперёд всем корпусом, вытянув шеи, слегка согнув ноги и распустив немного крылья, они готовы были слететь при малейшем намёке на опасность. Мы поравнялись, птицы сидели всё в том же положении, лодки прошли мимо, и вдруг все птицы рванулись вниз и полетели в море.

XXXVI

Миновали мыс Бигней. Это нейтральный низменный берег, образовавшийся из наносов реки того же имени. Площадь мыса величиной около трёх квадратных вёрст покрыта редколесьем корявого дуба и низкорослой берёзы. Дальше версты на четыре будет река Гинугу¹. На русских картах она названа Быстрой. Гинугу длиной в восемь вёрст, орочи подымаются по ней на своих долблёных лодках версты на три. Река рыбная — идёт только одна горбуша, но зато в большом количестве. Вследствие этого река Гинугу является излюбленным охотничьим местом орочей с реки Ботчи. Заготовив здесь себе запасы юколы на год, они складывают её в амбары и оставляют здесь в тайге до зимы. С наступлением холодов орочи перекочёвывают к Гинугу, расходятся по окрестностям и занимаются охотой и соболеваньем.

После полудня погода стала заметно портиться, небо приняло серый оттенок; начали налетать маленькие шквалы; в море появились беляки…

На половине пути между реками Гинугу и Луговой есть одиноко стоящая гора в виде сахарной головы². С правой стороны её, если стоять лицом к берегу, небольшой, но красивый водопад, а слева широкая полоса прибоя, заваленная огромными глыбами, скатившимися сверху. Эти глыбы настолько велики, что человек перед ними кажется пигмеем. В щелях между глыбами можно ходить как в коридорах — это целый лабиринт пещер, которые посещать небезопасно. Достаточно малейшего сотрясения, чтобы глыбы, чуть-чуть державшиеся друг за друга, сдвинулись бы со своего места и обвалились бы вторично.

Несколько глыб скатилось в море и образовало вроде маленькой бухточки, защищенной от волнения. Непогода принудила нас высадиться на берег как раз в этом месте. Лёгкие лодки были вытащены из воды и на руках подальше оттянуты от морского прибоя. К полудню погода заметно ухудшилась: барометр быстро падал. Тучи спустились ниже — горизонт исчез. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Часа в два дня буря разразилась с полной силой. Вода в море приняла грязно-жёлтую окраску; она пенилась, как в котле; волны неистово бились о берег и вздымали водяную пыль.

Вдруг завеса туч разом разорвалась. На мгновение показался неясный диск солнца. Вслед затем сильным порывом ветра сорвало нашу палатку. В этот момент с юга вдоль берега быстро двигалась какая-то мгла — не то дым, не то пар, не то мелкий песок с пылью. Через несколько секунд налетел сильный вихрь. Трудно было рассмотреть, что делается вокруг. Крупный песок нестерпимо хлестал по лицу. Закрыв головы чем попало, люди бежали спрятаться за скалы. Подхваченные с камней слоевища морской капусты, мелкие ветки, сухая трава, листья и морская пена — всё это кружилось в воздухе и неслось куда-то с сумасшедшей быстротой. Одинокая молодая чайка тщетно пыталась сохранить равновесие и удержаться в воздухе. Она приняла было в сторону, вновь повернула и опять было направилась против ветра, но её снова отнесло назад и на этот раз ещё более, чем прежде. Наконец она устала, круто повернула на север и быстро вместе с ветром понеслась вдоль берега. В это время раздался крик: «Лодки, лодки, держите лодки!». Произошло нечто невероятное. Лодки двигались. Сильный ветер, несмотря на то, что они поставлены были без катков на песок и гальку, тащил их к морю.

«Держите лодки! давайте скорее верёвки! кладите камни!..».

Люди бегут, падают, опять бегут и спешно исполняют приказание. Наконец лодки удалось привязать. Все снова побежали и укрылись за скалы.

В той стороне, где берег был загромождён большими глыбами, творилось что-то невероятное. Огромные волны с шумом разбивались о камни; вода с грохотом вырывалась наружу. Сверху сыпались камни. Они прыгали точно живые и перегоняли друг друга. Некоторые из них, ударившись о землю, рассыпались на мелкие части. На месте падения, как от взрыва, тотчас же образовались облака пыли. Ветром сейчас же относило их в сторону…

Через полчаса ветер достиг наивысшей силы. Анемометр показывал 19 метров в секунду. По шкале Ганна, это был настоящий ураган.

Так вот почему утренняя и вечерняя зори были необыкновенно красными, вот почему при восходе солнце было такое деформированное.

Вечером буря стала стихать понемногу.

XXXVI

Трое суток море не могло успокоиться… Это предвидел Вандага: ещё за несколько часов до бури он говорил, что волна разольется большая.

Направление волнения в море очень часто не совпадает с направлением ветра, а иногда бывает и совершенно ему противоположное. На маяках, где ведутся метеорологические наблюдения и отмечается направление ветра, следовало бы записывать и направление, в котором идёт волнение, а также и продолжительность его и величину по пятибалльной системе. Насколько мне известно, таких наблюдений нигде не ведётся, а между тем это чрезвычайно интересное явление и выводы из этих наблюдений могут дать совершенно неожиданные результаты. У моряков есть примета: «Раз только неожиданно появилось волнение, с той стороны нужно ждать ветра».

Волнение распространяется по воде очень быстро и всегда обгоняет ветер, как бы он силён ни был.

В данном случае было несколько иначе. Море разволновалось после бури. Нужно было бы, чтобы появилась другая волна сбоку, но отнюдь не с противоположной стороны, только такая волна могла бы разбить эту мёртвую зыбь, и море успокоилось бы. Теперь резкий ветер дул с юго-запада, а волны шли с востока. Интересно было наблюдать, как сильные порывы ветра срывали гребни волн и сносили их назад в море. Получалось впечатление, что волны как будто дымятся…

Вандага отлично знал, что на этом месте мы будем сидеть очень долго, а это было не в их расчётах. Он и так уже потерял много времени, ожидая нас на Ботчи, и потому, естественно, торопился. Он хотел поскорее сдать нас другим орочам, а сам возвратиться назад для охоты и соболевания. Поэтому в тот же самый день, как мы пристали к этому берегу, он сейчас же стал проситься идти пешком на реку Нимми, взять там новых проводников и привести их с собой. Он полагал пройти туда пешком берегом моря, а назад возвратиться на лодке. Получив разрешение, Вандага в тот же день выступил в дорогу. Где он был во время бури, что делал — неизвестно. Но вот уже прошло три дня, а Вандага все ещё не возвращался. Мы начали беспокоиться. Без дела всем надоело сидеть на одном месте. Все знали, что река Нимми близко, что там живут орочи и что оттуда уже недалеко и до мыса Туманного.

Время было позднее, осеннее: в горах выпали снега, по утрам стали появляться крепкие заморозки; вода в лужах начала мёрзнуть. Одетые по-летнему люди начали зябнуть и потому торопились добраться поскорее до реки Самарги, где была сложена наша тёплая одежда и новые запасы продовольствия.

Мы ждали Вандагу с нетерпением. Подолгу сидели на камнях и подолгу смотрели на воду. После бури в море была огромная мёртвая зыбь, которая создавала у берега чрезвычайно сильный прибой.

Точно живые, двигались волны одна за другой — тихо, беззвучно, но настойчиво, и грозно они шли в атаку на береговые обрывы. Достигнув мелководья, эта мёртвая зыбь сразу превращалась в крупную волну. Волна эта втягивала и собирала в себя всю воду с намывной полосы прибоя, взбиралась всё выше и выше и вдруг, как разъяренное чудовище, с неистовым шумом бросалась на берег.

С рокотом отступала вода назад в море, но, подхваченная новой волной, пенилась и вновь взбегала наверх по гальке.

Теперь по морю ехать было бы можно, но как отойти от берега, и, если удастся отойти, то как опять пристать к нему, когда придёт время останавливаться биваком на ночь?

Хотелось ехать, а ехать было нельзя… — Надоело сидеть на одном месте, — говорил один из стрелков.

— Хоть бы пешком идти, — отвечает другой.

— Ничего не поделашь, — возражал казак-уссуриец. — Никуда, брат, не денешься. С Богом спорить не будешь.

— Право, море точно вздурело, — говорил солдатик опять своё.

— А ты думал, что это пруд? — отвечал ему снова казак.

— По морю надо ездить с умом, а то как раз вон на том мысу… — Он не докончил фразы, вскочил на ноги и, прикрыв рукой глаза от солнца, стал напряжённо смотреть в море.

— Лодка! — закричал он, — я вижу парус.

Все стали смотреть в ту сторону, куда указывал казак.

Действительно, в море около мыса Туманного чуть-чуть виднелась маленькая белая точка. До нее было вёрст десять. Она то совсем исчезала в воде, то снова мелькала на волнах. Через полчаса стало ясно, что это была орочская лодка (ули-магда), лодка эта шла в нашу сторону. В ней было четыре человека.

«Это Вандага едет», — радовались стрелки. Слава Богу, наконец-то! Все ожили — можно было подумать, что Вандага может успокоить море и позволить нам ехать дальше, точно это от него зависело. Между тем лодка поравнялась с нами.

Сидевшие в ней начали спускать парус. Лодка остановилась; рулевой повернул её носом к берегу.

Легкое суденышко сильно качалось на волнах: то оно вздымалось носом, то ныряло, то круто подымалось вверх кормой. Человек, сидящий на корме, встал на ноги: это был Вандага. Он напряжённо смотрел на прибой у берега и что-то говорил своим товарищам. Орочи зашевелились и стали приводить в порядок свои вещи, чтобы всё было под рукой; каждый из них клал около себя шест и весло.

Сумасшедшие! Ехать морем на маленьком плоскодонном челноке да ещё приставать к каменистому берегу во время прибоя — какой риск?!

Как они пристанут? Как высадятся? Неужели их не перевернёт? Это казалось невероятным.

Но приставать так или иначе надо было. День клонился к вечеру, назад против ветра ехать было нельзя. Это понимал и Вандага и потому делал соответствующие распоряжения. Наконец у них видимо было всё готово: гребцы снова взялись за весла. Они употребляли все усилия, чтобы развить наибольший ход. Очевидно, их план был таков: возможно сильнее разогнать лодку и вместе с прибоем как можно дальше выброситься на берег.

Стоящие на берегу замерли в ожидательной позе. Как птица понеслась лёгонькая лодочка. Два-три раза она как будто совсем исчезала в воде, один раз высоко взлетела на воздух и подошла к месту прибоя. В это время огромный вал, украшенный белым пенистым султаном, обрушился на лодку сзади. Вандага заметил опасность вовремя и с удивительной быстротой поставил лодку по отношению к валу под углом в 45°.

В следующий момент произошло что-то такое, что трудно поддаётся описанию: крики, пена, лодка на боку, люди в воде, плавающие около берега шесты и вёсла — всё это смешалось в одну общую кучу. Дружно все бросились помогать: кто ловил имущество, кто тянул лодку, которую отливное (54) течение волны готово было снова утащить обратно в море. В это время нашла новая волна. Все в один миг очутились по пояс в воде и в пене; людей сильно толкнуло и вместе с лодкой выбросило их далеко на берег.

Вандага был весь мокрый с головы до ног. Длинные волосы его растрепались; в густой бороде были клочки морской травы. Стоя по колено в пене, он держал в руках трёхзубую острогу, только что вытащенную им из воды. Заходящее солнце яркими пурпуровыми лучами сразу осветило весь берег и осветило Вандагу. В этот момент он очень был похож на того сказочного старика, властителя морей, который вместе с пеной прибоя при вечерней заре выходит на пустынный берег.

Но не всё обошлось благополучно: тоненькая долблёная лодочка дала широкую трещину по всему левому борту.

Много было криков, много было шуму! Кричали больше всего нижние чины — именно те, кто был на берегу. Ко всему происшедшему орочи отнеслись совершенно равнодушно. Они молча подошли к огню, не торопясь подбросили в него дров, не торопясь стали раздеваться и молча начали сушить свою одежду.

XXXVIII

Наконец в октябре мы снова тронулись в путь… Разбитую лодку бросили на месте. Часть людей и вновь прибывшие орочи пошли на лодках, а я с двумя казаками решил идти берегом. Расставаясь, мы условились, что сойдёмся на реке Нимми. Вандага ушёл ещё накануне вечером, несмотря на позднее время. Видимо, он очень торопился. Ему не хотелось упустить осеннего соболевания, которое он считал самым добычливым.

Пока мы увязывали свои котомки, лодки успели уже далеко уйти, а когда мы поднялись на гору, они уже обогнули мыс и скрылись за его поворотом.

Мы пошли по хребту вдоль берега моря. Влево от нас были крутые обрывы, вправо — пологие скаты к рекам Луговой и Быстрой. Горы, по которым мы теперь шли, слагаются из известняков и серых песчаников. Кроющим пластом поверх песчаников является базальтовая лава с чередующимися мощными прослойками красно-бурых туфов. Вершина хребта представляется в виде слабовсхолмленной площадки, так что когда идешь по ней, то совершенно забываешь, что находишься на горах, и только когда мы начали спускаться к реке Луговой, то увидели, как высоко от воды мы были.

Внизу около моря массы упавших сверху камней образовали целые завалы. Внизу в известняке вода промыла глубокие пещеры. Некоторые из них были до шести-семи сажен длины, сажени четыре ширины и около двух сажен высотой. В пещерах этих холодно и сыро. И, как всегда, со стен спускаются наплывы, с потолка сталактиты.

По хребту идти было довольно легко. Лесу нет, он давно уже здесь уничтожен пожарами, из старых деревьев сохранился только один дубняк, но и он уже подсох, вершины его омертвели. На месте пожара вырос березняк, но его стволы около корней уже опалены и закопчены дымом. Очевидно, новый пал был здесь уже после того, как вырос этот березняк. Этот пал окончательно уничтожил тот валежник, который остался от прежнего пожарища. Кто бы мог думать, что обвалы эти тянутся на протяжении двенадцати вёрст до самой реки Нимми… И мы остановились и стали совещаться: назад возвращаться не хотелось, и потому решили опять идти дальше.

Солнце низко опустилось к горизонту, когда мы вошли в эти камни. День клонился к вечеру; стало заметно прохладнее; от гор со стороны востока медленно поднимался темно-синий теневой сегмент земли с пурпуровой окраской по наружному краю. Идти по таким обломкам скал очень трудно. Надо иметь большую сноровку. Приходится всё время прыгать с одной глыбы на другую. Нога становится то на острое ребро камня, то на сильно наклонную его плоскость. Является положение крайне неустойчивое; задерживаться нельзя, потому что больно и потому что тотчас же теряется равновесие, надо скорее переносить ногу на другой камень и, чуть только коснувшись его, прыгать дальше и дальше, пока не устанут ноги. Минутный отдых и опять прыжки. По сторонам нельзя смотреть, надо внимательно смотреть вперёд и под ноги. Сперва это кажется интересным; люди увлекаются, смеются. Им забавно, что они прыгают через глубокие ямы и щели, но скоро смех прекращается, люди идут молча, а затем начинают ругаться:

— Ишь ты! Чорт в свайку играл, — высказывает вслух свои мысли один из моих провожатых.

— А ты ногу-то долго на камне не держи, — отвечает ему другой казак. — Ты ступай на него легонько, как будто бы он хрупкий, стеклянный.

— Я и так ногу отдергиваю, как от горячего железа, — говорит начавший разговор.

— Лучше бы я лишних пять вёрст кружной дорогой прошёл, — отвечает ему опять второй.

Часам к четырём дня мы дошли до реки Луговой. Орочи называют её Кинэо. Это маленькая горная речка, длиной около восьми вёрст. Узкая лесистая долина около моря сразу расширяется. По всему видно, что раньше это была маленькая, но довольно глубокая бухточка и что она сравнительно очень недавно превратилась в долину. У берега наметён вал из песка и гальки. Раньше здесь была лагуна; она заполнилась наносами и образовала болотистую низину, изрезанную извилинами и протоками реки и густо поросшую высокой травой (вейником). Маленькое озеро около берегового вала с сильно заболоченными берегами было самым глубоким местом этой лагуны, и потому вода сохранилась здесь по сие время.

На берегу стояла пустая орочская юрта; она была брошена. В 1895 г. здесь жили три семьи орочей.

Теперь на реке Луговой никого нет.

Около устья речка оказалась и глубокой, и широкой — с трудом нам удалось перейти на другую сторону.

Отсюда берег поворачивает к югу и далеко выступает в море. Это место Омодуони. Нам казалось, что мы успеем его обогнуть и к сумеркам дойти до бивака. Не хотелось ночевать отдельно от людей, тем более что всё наше имущество было в лодках, да вообще, выступая с бивака, мы не рассчитывали на ночёвку и потому бодро пошли дальше.

Скоро мы нашли тропинку, но она поворачивала в сторону и шла в горы. По виду она не была похожа на дорожку, проложенную людьми, а скорее напоминала зверовую тропу, и потому мы оставили её и пошли по намывной полосе прибоя. Теперь слева от нас было море, а с другой стороны совершенно отвесная каменная стена высотой до двухсот метров. Узенькая полоска земли между морем и той стеной, по которой нам предстояло теперь идти, была вся сплошь завалена огромными каменными глыбами, значительно превышающими рост человеческий. Мы полагали, что эти груды камней, обвалившиеся сверху, тянутся недалеко, что за следующей «кулисой» мы вновь выйдем на песок и гальку.

Так можно пройти одну-две версты, но затем начинаешь сильно уставать, и чем больше устаёшь, тем неправильнее становится нога и всё чаще и чаще срываешься. Люди оступаются, падают, ушибаются. Острые края камней сильно режут подошву ноги. Ближе к воде есть окатанные гладкие камни, но по ним идти ещё хуже, так как они всегда покрыты мелкими зелёными водорослями и потому чрезвычайно скользкие. Обыкновенно после такой дороги все руки и все ноги покрыты ссадинами и синяками. Через час мы дошли до первого мыса. Любопытство, что за ним мы увидим, надежда, что камней уже больше не будет и что река Нимми близко, придавали нам силы — мы торопились. Ещё шагов с полсотни — и мы на мысу. Не без труда мы взобрались на скалу и стали смотреть. Впереди был тот же берег, те же камни, дальше опять кулиса, за ней другая, третья, четвёртая и т. д.

XXXIX

Между тем солнце скрылось за горизонтом — начало смеркаться…

Пора была остановиться на бивак, но где? Для бивака нужны были прежде всего дрова, а затем пресная вода, но здесь, среди этих скал, не было ни того, ни другого. Если бы ещё было лето, то можно было бы как-нибудь с грехом пополам скоротать ночь, но теперь в октябре, когда по ночам уже стала замерзать вода, без тёплой одежды, в одних лёгких рубашках — это было немыслимо. Мы поняли свою ошибку: надо было ночевать на реке Луговой. Теперь же оставалось только одно — это идти вперед, идти до тех пор, пока где-нибудь мы не встретим буреломный лес, выброшенный волнением на берег. Обыкновенно в бухтах, на песчаных наносах и около устьев рек его всегда бывает очень много; здесь же как на грех не было ни одной щепки, ни одной палки — одни камни, голые камни…

Мы начали уставать, пробовали садиться и отдыхать, но тотчас же холод и сырость давали себя чувствовать. Это принуждало нас идти дальше. Прыгая с одной глыбы на другую, мы согревались, а согреваясь, зябли ещё более, если останавливались хоть на минуту.

Через час мы добрались до второй «кулисы». За ней были опять скалы, всё тот же едва заметный изгиб берега и всё та же пустынная полоса прибоя, заваленная камнями.

Недалеко от берега, несколько в стороне, на большом плоском камне сидело множество бакланов. Птицы собрались на ночлег, но, услышав шум, они все повернули головы в нашу сторону и приготовились слетать при малейшем намёке на опасность. Теперь они плохо видели и потому ещё более насторожились. Наконец один баклан не выдержал, тяжело взмахнул крыльями и взлетел на воздух, и тотчас же вслед за ним, как по команде, сразу снялись все птицы и полетели стороной вдоль берега к тому мысу, который остался у нас позади.

Чем больше сгущались сумерки, тем идти становилось всё труднее и труднее. Глаза стали плохо уже различать, где грани камней, где щели. Люди все чаще и чаще оступались и падали… Камни быстрее лучеиспускали свою теплоту — становилось всё холоднее и холоднее. Стоячая вода стала покрываться тонким слоем льда; мокрые водоросли замёрзли и хрустели под ногами. На небе кое-где зажглись крупные звёзды. Море было тихое-тихое — волнение улеглось совсем так, что даже у берега совершенно не было слышно всплесков прибоя. В природе воцарилась какая-то особенная мертвящая тишина. Такая тишина как-то особенно гнетуще действует на душу. С неимоверным трудом мы дотащились до третьего мыса. Здесь отвесная стена преградила нам дорогу. Мы попали в тупик, скалы прямо обрывались в море. С каким бы удовольствием мы остались здесь на ночь. Казаки начали шарить в камнях руками в надежде найти дрова ощупью, но дров не было. Что делать? Собрали маленький совет. Было только два выхода: или надо было возвращаться назад к реке Луговой, или же надо было обойти мыс вброд по воде и идти вперёд до тех пор, пока мы не найдём дров или пока не дойдём до своих лодок, то есть до бивака.

У всех у нас у троих ноги сильно болели, руки были исцарапаны, колени разбиты. А что если дальше мы опять не найдём дров, если до бивака ещё далеко, что если нам всю ночь придется лазить по этим ужасным камням?! Да мы и не выдержим! Усталость возьмёт своё, тогда не только можно будет простудиться, а прямо-таки замёрзнуть. Обидно идти назад, когда с таким трудом пройдено так много. А может быть, наш бивак находится тут, сейчас же за этим мысом. Неизвестность того, что находится впереди, надежда на счастье и риск решили вопрос в пользу последнего предположения, и мы пошли опять.

Скалу можно было обойти только вброд. Мы начали раздеваться.

Прибрежные камни уже обледенели. В темноте не видно, какой глубины вода. С опаской мы вошли в неё по колени — она сразу охватила голое тело; кости заныли от холода и боли. Придерживаясь за выступы скалы, медленно и осторожно мы подвигались вперед, ощупывая дно ногами. На дне были такие же глыбы, с такими же острыми краями, такие же щели и провалы, как и на берегу. Чёрная, как чернила, вода казалась страшной. В одном месте было очень глубоко — это была большая выбоина, яма. Нам удалось обойти её после долгих поисков и обоюдных усилий, помогая друг другу. По мере того как мы подвигались вперёд, вода поднималась всё выше и выше и наконец дошла до пояса, теперь нам оставалось пройти шагов тридцать.

Впереди в темноте виднелось два огромных камня, сложенных друг на друга, ещё дальше — острый край мыса, за которым сразу начинался пологий берег. Вдруг один из камней — верхний — шевельнулся и вслед затем с сильным шумом и всплеском рухнулся в воду. Большая круговая волна разошлась во все стороны и обдала нас до самой груди. Мы все разом вскрикнули, как это всегда бывает при неожиданной холодной ванне, и остановились на месте испуганные. Это оказался сивуч. Он спал на камне, но, разбуженный нашим приближением, бросился в воду и обдал нас водой. Одежда наша была подмочена.

Ещё десять шагов, и мы обогнули мыс и вышли на берег. Все тело горело, как в огне. На воздухе было ещё холоднее, чем в воде. Мокрая одежда шуршала — она начинала замерзать; надо было одеваться как можно скорее. Люди дрожали, как в лихорадке, и щёлкали зубами. Меньше чем через пять минут мы были уже готовы, быстро без проволочек захватили свои котомки и снова полезли на камни.

Стало совсем темно, так темно, что в нескольких шагах нельзя было разглядеть ни скал, ни человека. Ночь обещала быть морозной. Яркие звезды горели на небе, они искрились и переливались всеми цветами радуги. И вода, и камни, и береговые обрывы — всё это слилось в один общий тон вместе с темнотой ночи.

Вдруг мы опять натолкнулись на камни. В темноте их не видно, мы ощупывали их руками, куда-то лезли, куда-то опускались, падали, теряли друг друга, опять подымались, вновь падали и наконец взобрались на главный мыс.

Жуткое чувство стало закрадываться в душу: неужели и за этим мысом мы не найдём дров?! Хоть бы немного, хоть бы только просушить одежду?!

— Я вижу огонь! — закричал казак Крылов радостным, не своим голосом.

— Огонь! Огонь! — он указывал рукой на юг. Действительно, в той стороне, далеко-далеко, как маленькая звёздочка, мигал огонь. Он то замирал и, казалось, угасал совсем, то вновь вспыхивал и разгорался ярким пламенем.

— Идем скорее, — торопили мы друг друга и начали спускаться вниз. Крылов шёл впереди. Он полз на руках и на ногах. Вдруг он обо что-то споткнулся и упал.

— Дрова! — закричал он, — дрова есть, давайте скорее спички!

Через несколько минут мы весело стояли вокруг большого костра, грелись и сушили свою одежду.

XL

Судя по расстоянию, на котором мы видели огонь, до реки Нимми было, вероятно, версты четыре. Поэтому мы решили остаться на том месте, где нашли дрова, а идти дальше только тогда, когда взойдёт солнце. За мысом, который мы только что обошли, море наметало много плавникового леса. Мы могли, следовательно, жечь дров сколько угодно — их хватило бы на несколько суток.

Скоро из одного огня казаки разложили три. Они то и дело подбрасывали в костры охапки сухого хвороста. Пламя разом охватывало сухие сучья и ярко освещало усталые лица людей, одежду, развешанную для просушки, завалы морской травы, выброшенной на берег, и в беспорядке нагромождённые камни.

Кругом стало как будто вдвое темнее. Светлые полосы от огня и чёрные тени ночи плясали вокруг костра, дрожали в воздухе, ползали по земле, исчезали где-то в пространстве и затем вновь появлялись откуда-то со стороны моря…

Казаки стояли у костра и, отвернувши в сторону от огня свои лица, сушили на руках тельные рубашки. Они делились впечатлениями пройденного пути.

— Ну и поход! — говорил один из них.

— А плохо было бы нам сегодня, если бы мы не нашли дров, — отвечал ему другой.

— Очень просто, пропадешь — беда! Теперь я рад погреться у огонька, — говорил опять первый. — Я рад, что рубашка просохла, зато сейчас простыл больше, чем в походе…

Он не договорил фразы — сильный шум, похожий на треск ружейной пальбы и грохот орудийной канонады, донесся до нашего бивака. Произошел где-то обвал.

Спать было негде. Всю ночь мы просидели на камнях, дремали и, как говорится, клевали носом.

Наконец начало светать. Не дожидаясь восхода солнца, мы тронулись в путь. Красной полосой зажигалась заря на востоке. От воды подымался пар. Ночью был крепкий мороз. Все камни покрылись белым матовым налётом, сухая трава заиндевела. Вода, скопившаяся в трещинах и в углублениях между камнями, замёрзла.

Берег моря, сплошь заваленный камнями, казался совершенно пустынным и безжизненным, только в одном месте на берегу сидело несколько каменушек. Заметив людей, уточки спрыгнули в воду и, оглядываясь назад, быстро поплыли прочь от берега.

Сегодня мы чувствовали себя ещё более разбитыми и усталыми, чем накануне: кружилась голова, болели ноги, ломило спину. Однако утренний мороз подбадривал нас; мы знали, что река Нимми недалеко, и это заставило нас идти скорее.

Недалеко от реки Нимми мы увидели одну кабаргу. По чрезвычайно крутому оврагу она спускалась к морю. Земля ехала у неё под ногами и дождём сыпалась книзу. Каждый раз, глядя на этих двукопытных, когда они бродят по кручам среди скал и осыпей, невольно удивляешься, до какой степени они приспособились не терять равновесия? И это делается легко, непринуждённо, без всякого страха, как будто бы она была не на обрывах, а внизу на земле, на ровном месте.

Услышав посторонний шум, кабарга остановилась и, насторожив свои уши, стала пристально смотреть в нашу сторону. Сообразив, в чём дело, она вдруг круто повернула назад и сильными прыжками стала подыматься обратно в гору. Достигнув вершины, она опять остановилась, ещё раз посмотрела вниз, два раза крикнула пронзительно и скрылась в лесу.

Один из казаков хотел было стрелять — я остановил его. Правда, у нас не было мяса, но убитую кабаргу пришлось бы нести на себе, а мы сами едва тащили ноги.

К восьми часам утра мы обогнули последний мыс и подошли к Нимми. На другом берегу реки стояла большая орочская юрта. Из отверстия, сделанного в крыше её, подымался дым. Рядом с юртой на песке лежали опрокинутые вверх дном две лодки, а в стороне, шагах в двадцати, на берегу моря тлелся угасающий костер. Очевидно, этот огонь был сигнал, нарочно для нас разложенный на самом видном месте, — его-то мы и видели сегодня ночью.

Из юрты вышел ороч и направился к реке. Левой рукой он за жабры держал большую рыбину, в правой руке у него был нож; хвост рыбы волочился по земле. Ороч, видимо, собирался её чистить…

Мы окликнули его. Он остановился, посмотрел на нас, узнал, бросил рыбу и побежал к юрте. Тотчас же из неё поспешно вышли два других ороча и подали нам лодку.

В юрте оказалось много народу. Тут были и наши стрелки, и сопровождающие нас орочи, два китайца-соболевщика, прибывшие в эти места, как они говорили, для сбора долгов и для скупки пушнины; был один кореец, неизвестно зачем сюда приехавший, и человек восемь орочей-удэхе, спустившихся с гор к морю вместе со своими жёнами и детьми, — всего было человек тридцать.

О нашем приезде орочи узнали от Вандаги дня два тому назад, когда он ходил за проводниками себе на смену. Вот почему они все собрались к устью реки в эту единственную юрту. Дела у них никакого к нам не было. В этом сказывалось гостеприимство, уважение и внимание к посетителям — этого требовала орочская этика.

С каким наслаждением мы переоделись, умылись, напились чаю и легли спать. Вся тягота ночного похода, холод, брод, напугавший нас сивуч, испуганная кабарга — всё это осталось теперь где-то позади как одно только воспоминание.

XLI

На другой день всё небо было покрыто тяжёлыми тучами циклонического характера. Дул резкий порывистый ветер со стороны острова Сахалина. Дождь шёл не переставая всю ночь.

Дождевые капли, падая на землю, тотчас же превращались в лёд; вся земля, деревья, опавший лист, камни, дрова — всё покрылось ледяной корой. Порой сквозь густую завесу туч, в виде неясного матового пятна, робко выглядывало солнце и, словно испугавшись того, что натворила на земле непогода, тотчас же пряталось за дождевыми облаками.

И орочи, и китайцы, и наши люди — все сбились в одну юрту, все толпились у огня и отогревались его лучистой теплотой.

В юрте было чрезвычайно дымно. Ветер налетал то с одной стороны, то с другой, трепал корье на крыше и завевал дым обратно. Сколько мы ни старались урегулировать дым, чтобы он выходил правильно, ничего не помогало. У всех слезились глаза, веки были сильно воспалены — было такое впечатление, как будто в них насыпали песку. Приходилось терпеть и выбирать одно из двух: или коптиться в дыму, или перейти в палатку. Мы выбрали последнее. Как ни холодно было, но мы всё же вышли на свежий воздух и принялись устраивать бивак около юрты.

На наше счастье, около часу дня дождь перестал. Тяжёлая завеса туч разорвалась; выглянуло солнце и разом осветило всю обледенелую землю. Живительные солнечные лучи тотчас же разбудили жизнь: откуда-то взялись мелкие птицы; в воде заплескалась рыба; в каменистых осыпях начали перекликаться сеноставцы и бурундуки, и высоко на небо, описывая правильные круги, всплыл орёл. Люди тоже не отставали. Всем надоело сидеть в тесной и дымной юрте, все вышли наружу и стали шумно выражать свою радость по поводу перемены погоды.

«А та-та! — вскричал один ороч. — Ы бяза дыони сачды уо ммаха ачдэ би!» (то есть «В вершине реки в больших горах выпал глубокий снег!»). Он указывал на запад.

Интересное явление! Весь западный небосклон градусов на 20 от линии горизонта как будто светился. Кругом со всех других сторон и в зените небо было густого синего цвета (такое синее небо в Уссурийском крае бывает только осенью, когда воздух сух и не имеет влаги), а также на западе оно было бледно-зелёное, белесоватое и, действительно, как будто светилось.

На задаваемые вопросы инородцы объяснили, что каждый раз, когда на хребте Сихотэ-Алинь неожиданно выпадает большой снег, небо в той стороне бледнеет и ярко светится. Это очень возможно. Если снег выпадает только в одном месте, солнечные лучи, освещая его, отражаются в небе, отчего оно издали и кажется бледно-зелёным; если же снега выпадут повсеместно, это отражение происходит всюду, и, так как оно не выделяется из общего фона неба, его и не видно.

Значит, в то время, когда ночью у нас на берегу моря шёл дождь, в глубине материка эти же тучи разряжались снегом. Это тоже понятно. Глубже на материке, в особенности в горах, температура должна быть гораздо ниже, чем на берегу моря. Теперь этот снег, выпавший на Сихотэ-Алине, таять уже не будет, он станет рефлексировать, понижать температуру всюду, поэтому следующий раз надо будет и на берегу моря ждать не дождя, а снега. Так оно впоследствии и было.

На реке Нимми у нас опять вышла днёвка. Отчасти в этом была виновата непогода, а кроме того, надо было привести в порядок лодки. Старенькие, слабые, они сильно износились. Постоянное вытаскивание их на камни, спуск в воду, приставанье к берегу во время прибоя — все это сильно их расшатало, и они цедили как решето.

Пока орочи починяли лодки, мы пошли экскурсировать по окрестностям.

Река Нимми длиной около 40 вёрст. Русские называют её Нельма. Река течёт всё время в широтном направлении; притоков имеет четыре: три с правой стороны и один с левой. Ближайший из правых притоков находится в пятнадцати верстах от моря¹.

Истоки реки Нимми охватываются, с одной стороны, притоками реки Самарги, с другой — притоками реки Ботчи. По правым притокам Нимми можно в один день дойти до перевала и выйти к речкам Чяфи, Чжалу и Агза, впадающим в Самарги с левой стороны. Чяфи будет ближайшая к морю (10 вёрст), Агза — дальняя (25 вёрст). Орочи ходят по всем трём речкам в зависимости от цели, куда они на Самарги намерены выйти. Левый приток Нимми приведет на Ботчи в 30 верстах от моря. Зимой орочи сообщаются именно этим путём и совершенно избегают ходить на лодках по морю.

Скорость течения реки Нимми — 10 вёрст в час. На орочских лодках можно подниматься вверх вёрст на восемь, не более, далее помехой являются мелководье реки, извилистость её течения, порожистость и сплошные завалы буреломного леса. Около устья река разбивается на протоки и образует много заводей и слепых рукавов. Здесь раньше тоже была лагуна. Из наносов реки образовались острова, между которыми остались глубокие протоки с солоноватой или с пресной водой, смотря по тому, откуда дует ветер и есть ли в море прибой.

Так как все осадки реки остаются около островов и в протоках, то у устья Нимми нет бара. Поэтому выход её в море очень глубокий, течение медленное, покойное. Это дает возможность лодкам свободно входить в реку и выходить обратно в море.

Сама по себе бухточка небольшая, но глубокая, поэтому здесь никогда не бывает такого большого прибоя, как в других местах, где есть мелководье. Эти качества бухточки и реки позволяют делать погрузку рыбы на суда и выгрузку имущества с пароходов на берег во всякое время суток и независимо от погоды.

Орочи считают Нимми рыбной рекой. По их словам, кэта здесь держится в глубоких ямах до половины зимы, а куржа (55) и форель — всю зиму². В голодные годы, когда улов рыбы в других местах бывает недобычливый, они съезжаются сюда отовсюду, ловят бычков, камбалу и занимаются охотой. Острова, о которых говорилось выше, покрыты густой травой, порослью ольхи и редкими, жидкими, полузасохшими лиственицами. Такая растительность бывает всегда на местах сырых и болотистых.

На одном из островов каким-то орочским шаманом поставлено священное дерево ту³. Оно украшено грубой резьбой, изображающей змею, человека, жабу, ящерицу и какую-то птицу. Это место — пристанище чорта. Орочи боятся ходить на этот остров, так что когда мы хотели ехать туда на лодке, они сопровождать нас отказались, поехал только один молодой ороч, но и он не высадился на остров, а остался дожидать нас в лодке.

Если встать лицом в горы, а спиной к морю, то с левой стороны в углу, ближе к берегу, находится небольшая лиственничная роща. В ней — старинное орочское кладбище. С тех пор, как орочи отодвинулись дальше в горы, они стали хоронить своих родственников на новом месте, а старое кладбище предали забвению.

Лет двенадцать тому назад на реке Нимми жило много орочей-удэхе. В настоящее время население уменьшилось почти наполовину. Сейчас там всё население состоит из двадцати четырех человек (шесть мужчин, восемь женщин и десять детей — пять мальчиков и столько же девочек).

XLII

Холодный, сильный западный ветер, дувший всю ночь с материка в море, не прекращался и весь следующий день. В море всюду кружились вихри; ветер налетал порывами, вздымал воду на воздух и в моменты затишья обдавал ею, как дождём, лодку, людей, сидящих в ней, и всё наше имущество. Всё небо было покрыто перистыми растянутыми облаками, как паутиной, и имело какой-то грязный белесоватый вид. Вокруг солнца держалось большое гало с интенсивной хроматизацией по внутреннему его краю.

Из опасения, что ветер может унести наши лодки в открытое море, мы всё время держались под защитой береговых обрывов. Около устьев маленьких речек скалистый берег прерывался. В этих местах ветер дул с такой силой, что нам стоило многих трудов добраться до противоположных обрывов.

Пока речки были маленькие, можно было ещё кое-как с грехом пополам проскакивать мимо их устья, но когда мы дошли до реки Сонье, то это стало уже небезопасно. Два раза мы пытались пройти мимо её устья и дважды были вынуждены возвращаться назад и прятаться под скалистый берег.

Долина реки Сонье довольно широка. Левый берег её крутой, нагорный, правый — пологий, ровный. Однообразно жёлтый ковер пышных трав и тощие одинокие лиственицы с отмёрзшими вершинами свидетельствуют о заболоченности всей низины. Об этом же говорят и мелкие протоки, на которые разбивается река около устья. Базальты и глинистые сланцы, из которых слагаются окрестные горы, после разрушения своего дают весьма вязкие глины. Бывшая здесь раньше лагуна давно превратилась бы в сухую плодородную долину, если бы не эти пластические осадки. Смываемые дождями, они отлагаются здесь в виде мощных напластований, обусловливая этим заболачивание всей почвы. Здесь около реки Сонье мы прождали до полудня. Наконец, нам показалось, что ветер как будто немного стих. Последнее время мы тащились крайне медленно, и потому перспектива опять сидеть на месте нам не улыбалась и мы решили в третий раз настойчиво попытать счастья.

— Кто его знает, какая завтра будет погода и позволит ли ещё ехать дальше, — говорили между собой стрелки и казаки.

Они дружно налегли на вёсла — и лёгкая лодочка быстро опять понеслась по морю. Едва мы вышли за обрывы, как сильным порывом ветра сразу накренило её на левый борт. Вода, вздымаемая при гребле, подхваченная ветром, с каждым ударом весла обдавала нас с головы до ног и захлёстывала лодку. Скоро мы заметили, что как ни старались гребцы, лодку сносило всё больше и больше — берег от нас удалялся. Около самого берега не было волнения, но на линии горизонта видно было, как вздымались водяные горы, перегоняли друг друга, шли куда-то к югу. Люди поняли, что если им не удастся пересилить ветер — они все погибли. Все бросились грести, никто не сидел сложа руки, все работали, кто запасным и сломанным веслом, кто лопатой, доской и чем попало.

Так продержались мы два с половиной часа. Люди начали уставать. Надо было дать маленькую передышку и разделиться на две смены. Меньше всех растерялся ороч, он сначала волновался так же, как и другие, но потом успокоился и даже начал смеяться: «Оды би наму то ая!» (то есть «Ветер есть, но море хорошее!») — говорил он с улыбкой. Его спокойствие тотчас же передалось и людям. Очевидно, он что-то заметил, что опасность миновала.

Ороч указал рукой на лодку и затем на берег.

Действительно, лодка перестала удаляться в море и двигалась теперь вдоль берега, хотя и на значительном от него расстоянии.

Причина этого явления скоро разъяснилась. Ветер, направляемый по долине реки Сонье, сжатой с боков горами, как по трубе, дул со страшной силой. В эту-то сильную его струю и попала наша лодка. Но как только мы отошли от берега, где простору было больше, ветер дул ровнее, шире, и потому явилась возможность бороться с ним и идти вдоль берега. Это и заметил ороч, но не сказал ничего людям, дабы они, обрадовавшись, преждевременно не бросили бы вёсел все сразу, потому что ветер был всё же ещё достаточно силён, и для того, чтобы не сносило лодку дальше, надо было продолжать грести энергично.

Скоро стало заметно, что лодка приближается к берегу, а через полчаса мы были уже опять под защитой береговых обрывов.

В Уссурийском крае самые большие обнажения можно наблюдать на берегу моря. Здесь прибрежные горные хребты, размытые вдоль оси вкрест простирания, раскрывают перед геологом тайны своего строения.

С лодки, в особенности если немного отойти от берега, с поразительной ясностью до мельчайших подробностей выступают перед зрителем все антиклинали и синклинали, частные сбросы, береговые террасы, флецы, слоистость пород и трещины, по которым произошло их распадение.

Правда, приходится часто подъезжать к берегу, высаживаться, брать образцы и сличать породы, но зато с лодки сразу охватываешь зрением весь берег и сразу видишь, какое место в данной свите занимает тот или иной пласт, какой из них будет кроющим, какой подстилающим и т. д.

Строение берега от устья реки Нимми до мыса Туманного довольно однообразное: здесь развиты главным образом лавы и их туфы. Эти туфы лежат слоями как осадочные породы, и из общей сырой массы лавы, чрезвычайно плотной и непористой, они резко выделяются своей пёстрой окраской: фиолетовой, чёрной, жёлтой, тёмно-красной и т. д.

Около мыса Киптомадуони лавы двух цветов — серая и бурая. Серая лежит тремя слоями, бурые полосы занимают среднее место между ними. Вероятно, эти лавы вылились неодновременно и, быть может, появились на дневную поверхность земли не из одного и того же источника. Все туфы лежат флецами совершенно горизонтально и параллельно берегу моря и только изредка делают небольшие изгибы в вертикальном направлении, образуя длинные пологие антиклинали¹.

XLIII

Береговые обрывы сильно разрушены главным образом деятельностью пресной воды, стекающей сверху. Другие факторы, как то: ветры, разность температуры осенью и весной и морское волнение играют второстепенную роль. В дождливое время года здесь всё время происходят такие большие обвалы, что в короткие промежутки времени они совершенно изменяют физиономию берега.

Сопровождавшие нас орочи не узнавали места. Там, где была раньше одинокая скала, имеющая вид человека, там, где был острый мыс, образовалась узкая расщелина. Вода прорыла глубокое ложе и вынесла к морю массу щебня. И всё это произошло на глазах людей в какие-нибудь полтора-два года.

Орочи объяснили это по-своему: «Каменный человек окарауливал горы; Какзаму — худотелый великан на тонких, кривых ногах и с редькообразной головой, обращенной острым концом кверху — злой дух, обитающий в густых лесах, разбил каменного человека и разрушил берег». Они долго шептались между собой и долго оглядывались назад, на проклятое место.

Между реками Адами и Буи на расстоянии семи вёрст есть трое береговых ворот недавнего образования. Последние к югу — будут самыми большими. Они стоят не в воде, а на полосе прибоя. Раньше это был мыс, прорезанный вдоль какой-то жилой, состоящей из весьма сложной и твёрдой изверженной породы. Основная порода, бывшая с той и с другой стороны, размылась и обвалилась, а жила, как наиболее устойчивая, осталась стоять в виде стены. Затем в наиболее слабом месте её волнением пробило брешь, произошёл внутренний обвал и образовались ворота. Впоследствии море наметало сюда песок и гальку, и ворота очутились в стороне от воды. Дальше от реки Ниме вплоть до реки Лозаа опять тянутся базальты с характерным для них столбчатым распадением. Около самой реки Ниме эта столбчатость находится в виде венчающего карниза на самом верху обнажения, а около реки Лозаа они видны в трех ярусах: внизу, вверху и посередине. Обыкновенно такое столбообразное распадение распространяется и на соседние породы, хотя бы те состояли совершенно из другой структуры (например, песчаники). Здесь же оказались те же лавы, но они почему-то распались иначе и разбились неправильными трещинами на глыбы¹.

На берегу самой высокой точкой в этих местах будет гора Скалистая высотой в 280 метров над уровнем моря. Для моряков она служит ориентировочным пунктом.

Часа в два дня мы миновали реку Ниме. Судя по тому, что мы видели с лодки, долина этой речки будет такая же болотистая, как и долина реки Сонье.

Всё описываемое побережье оголено от леса пожарами. Однообразно серые стволы деревьев, лишённые ветвей и зелени, поваленный ветрами сухостой, обгорелые пни и голые камни придают всей местности чрезвычайно унылый и тоскливый вид. Чувствуется отсутствие жизни, чувствуется, что всякое живое существо, дошедшее до границы пожарища, непременно должно повернуть в сторону и уйти из этой мертвящей пустыни.

Под защитой береговых обрывов около самого берега было совершенно тихо. Мы часто отдыхали и, опустив вёсла в воду, любовались чудесными картинами, которые, как в гигантской панораме, всё время сменяли одна другую. За горой Скалистой от берега выступал одинокий утёс, похожий на горбатого человека, за ним был виден острый мыс, напоминающий голову великана в какой-то странной шапке, дальше два камня торчали из воды точно ослиные уши, затем опять каменные бабы, за ними опять мысы, обрывы и т. д. Когда мы подъезжали к ним, иллюзия пропадала, и горбатый человек и голова великана снова принимали форму утёса и уже совершенно не были похожи на то, что мы видели раньше.

Несмотря на то, что мы не гребли, лодка наша, хотя и медленно, но равномерно двигалась вдоль берега. Нас несло береговое течение. В Татарском проливе оно наблюдается около всех мысов у берегов Уссурийского края. Направление движения воды происходит всегда вдоль берега от северо-северо-востока к юго-юго-западу. Эти течения бывают главным образом летом тогда, когда дуют муссоны. Они гонят волнением воду к материку, вследствие чего в бухтах около устьев рек повышают уровень моря фута на два или на три. Если мы примем во внимание почти замкнутый пролив Татарский (в данном случае говорится о мелководье лимана), если мы примем во внимание ещё и движение воды из Амура по фарватеру около острова Сахалина, то станет понятным, почему течение, о котором говорилось выше, происходит вдоль берега не на север, а к стороне открытого моря. Раз только воде был дан толчок к югу, она неизменно продолжала и продолжает в силу инерции двигаться в этом направлении. Это особенно заметно, когда бросишь в воду с берега какой-либо предмет или убьёшь птицу, и она упадет в море. Несмотря на ветер, дующий к материку, птицу не прибивает волнением к берегу и всегда уносит к южному мысу.

Так было и с нашей лодкой. Вся разница была только в том, что ветер дул не с моря на материк, а обратно с материка на море. Отсюда мы вправе заключить, что в образовании берегового течения принимают участие не одни только муссоны, дующие со стороны юго-юго-запада, но и другие факторы, которых мы пока ещё не знаем.

Сегодня мы имели случай наблюдать, как бакланы сушат свои крылья. Около одного из мысов в воде между камнями плавало множество этих птиц. Они постоянно ныряли в воду и доставали со дна какую-то мелкую рыбёшку, которую тут же и глотали. Некоторые из них, видимо, уже насытились. Они взобрались на камни и, усевшись лицом против ветра, распускали по очереди то одно крыло, то другое. Во время нырянья за рыбой в перья бакланов попала вода, и теперь они их сушили. Оба крыла сразу баклан распустить не может, потому что ветер тотчас же заставит его подняться на воздух, но одно оно не мешает ему сидеть спокойно. Птицы инстинктивно это понимают и потому развёртывают крылья по очереди.

Как ни не (56) хотели усталые птицы лететь, но приближающаяся лодка заставила их подняться с камней. Они шумно снялись и стали кружиться на одном месте. Впрочем, как только мы прошли эти камни, они тотчас же спустились на них и снова принялись за просушку своей одежды.

Часа в четыре дня наша лодка дошла до реки Лозаа. Мы хотели было идти дальше, но орочи заявили, что здесь надо ночевать непременно, что дальше будут большие мысы, на протяжении сорока вёрст пристать будет негде и что ночь нас застигнет раньше, чем мы успеем обогнуть их и дойти до реки Адими.

— Надо хорошую погоду, надо тихое море, — говорили орочи, — если ветер захватит нас на половине дороги, то морское путешествие наше может окончиться крушением.

Доводы орочей были настолько серьёзны и убедительны, что мы не стали им противоречить и направились в устье реки Лозаа.

XLIV

Оказалось, что орочи разошлись друг с другом. Услышав звуки топора и увидев зарево от огня на берегу моря, местные орочи сели в лодку и пошли на разведку. Немного не доходя до нашего бивака, они остановились и высадились на берег, тихонько обошли нас в темноте и стали наблюдать. Заметив на биваке орочские вещи и убедившись, что они имеют дело с людьми, которые их не обидят, орочи вышли из своей засады, смело подошли к костру и стали дожидаться возвращения своих земляков и наших провожатых.

Из расспросов мы узнали, что орочи действительно разминулись в дороге, но «наши» всё же нашли их юрту¹. В ней они застали одну только испуганную женщину. Сообщив ей о цели своего приезда и узнав, что мужчины все ушли на разведки, они успокоили её и позвали с собой на бивак отряда.

Все четверо мужчин были братья одной семьи из рода Каза (Ландыка, Янгуй, Вензи, Неодыга). Женщину звали Кимони. Она была женой старшего из них, Ландыка. Они сказали нам, что живут по другую сторону мыса Туманного на реке Самарге и сюда на реку Лозаа приходят только осенью на время охоты. Пока варился для гостей ужин, наши провожатые уже успели с ними сговориться, успели дать нам аттестацию, объяснили наше социальное положение, куда мы идём и какая от них, орочей, требуется работа.

Решено было, что дальше с нами пойдёт проводником только один Янгуй, а что остальные три брата и женщина останутся на месте для соболеванья, чтобы не терять дорогое время.

К обоюдному удовольствию это устраивало и нас, и их.

На ночь казаки разложили большой костёр. Какой русский не любит большого огня в лесу! Тепло, светло, весело! Яркое пламя высоко вздымалось кверху. Горячий воздух трепал ветки деревьев и срывал засохшие листья. Они кружились, вспыхивали и, подхваченные горячим вихрем, быстро исчезали в темноте… Глядя на то, как наши люди подбрасывали в огонь всё новые и новые охапки хвороста, орочи покачивали головами и вслух выражали свое удовольствие.

«Наша так нету, — говорили они. — Наша маленький огонь клади, ночью спи — огонь не надо!..». Действительно, орочи никогда большого костра не раскладывают. Или им лень собирать дрова, или они придерживаются косных привычек своих отцов и дедов, но во всяком случае, ложась спать, они в огонь дров не прибавляют и, как бы ни зябли, ночью они ни за что уж не встанут его поправить. Многие спят без огня и зимой. Глядя на их плохонькую одежонку, невольно удивляешься, как они могут по ночам выносить такую стужу, спать и не просыпаться.

Наши люди долго укладывались и приспособлялись. Они клали под голову порожние мешки из-под риса и сухарей, подстилали под себя козьи шкурки и, плотно прижавшись друг к другу, старались все вместе покрыться одним полотнищем палатки. Через час мы уже спали. У огня сидел один только очередной дневальный. Он что-то починял иголкой.

Орочи устроились в стороне. Они утоптали мох ногами и легли, как-то странно, без подстилки и в разные стороны головами…

Скоро на биваке воцарилась полная тишина. Слышно было только храпение спящих и треск горящих в костре сучьев. Где-то за рекой всё ещё ухал филин, и в соседнем болоте по-прежнему глухо стонала выпь…

ПРИМЕЧАНИЯ М.К. АЗАДОВСКОГО

В настоящих примечаниях приняты следующие условные сокращения:

Дзюль — И. А. Дзюль. В тайге. «Наша охота», 1910, № 1 и 3; 1911, № 9.

ИРГО — Известия Русского географического общества.

Кабанов — Н. Е. Кабанов. В. К. Арсеньев, путешественник и натуралист. 1872—1930. Изд-во Московского об-ва испытателей природы, М., 1947.

Кириллов — Географическо-статистический словарь Амурской и Приморской областей с включением некоторых пунктов сопредельных с ними стран. Сост. Александр Кириллов, Благовещенск, 1894.

Краткий очерк — В. К. Арсеньев. Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края. 1901—1911, Хабаровск, 1912.

Ливеровский — Ю. А. Ливеровский и Б. П. Колесников. Природа южной половины советского Дальнего Востока, М., Географгиз, 1949.

Пржевальский — Путешествие в Уссурийском крае. 1867—1869 гг. Соч. Н. М. Пржевальского. Изд. авт., СПб.

CA — В. К. Арсеньев. В горах Сихотэ-Алиня (Соч., т. III, Примиздат, Владивосток, 1947).

CT — В. К. Арсеньев. Сквозь тайгу (Соч., т. IV, Примиздат, Владивосток, 1947).

Шеститомник — В. К. Арсеньев. Соч., т. I—VI, Примиздат, Владивосток, 1947—1949.

Шренк — Об инородцах Амурского края. Сочинение Л. Шренка, действ, члена Академии наук, т. I—III, СПб., 1883—1903.

Штернберг — Л. Я. Штернберг. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны. Статьи и материалы. Дальгиз, Хабаровск, 1933.

Примечания геолого-географического характера принадлежат С. В. Обручеву.

Все ссылки на сочинения В. К. Арсеньева делаются по шеститомному изданию Примиздата.

ПРИМЕЧАНИЯ К ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬЕ

¹ Сведения об экспедициях капитана Арсеньева В. К. Путешествия по Уссурийскому краю. 1900—1910 гг. — «Записки Приамурского отдела Русского географического общества», т. VIII, вып. 2. Хабаровск. 1912, стр. 20 (в дальнейшем цитируется: Сведения).

² Там же, стр. 21.

³ Там же, стр. 31.

⁴ В предисловии к книге «В горах Сихотэ-Алиня» В. К. Арсеньев писал: «Всем успехом своего предприятия автор обязан самоотверженной и бескорыстной службе своих младших сотрудников. Несмотря на то, что их сверстники были уволены в запас армии, несмотря на полную возможность уехать из Императорской Гавани во Владивосток на пароходе, они, понимая, что уход даже одного человека из отряда был бы очень чувствителен, добровольно остались до конца экспедиции. Едва ли когда стрелкам и казакам приходилось переносить большие лишения, чем вынесли эти скромные труженики. Несмотря на постоянное переутомление и физические страдания от холода и голода, которых невозможно передать словами, они мужественно боролись с природой и не жаловались на свою судьбу. Многие из них погибли во время империалистической войны. Какая судьба постигла остальных — не знаю» (Арсеньев, т. III, стр. XI—XII).

⁵ «Сведения».., стр. 35-36.

⁶ Аналогичный метод первичной обработки дневниковых записей был применён В. К. Арсеньевым и в 1927 г. во время его последней экспедиции. Эти письма отправлялись им в редакцию газеты «Тихоокеанская Звезда»… Много писем затерялось в пути и не дошло до адресата; писал В. К. Арсеньев в газету и после возвращения из путешествия. Эти письма и очерки были опубликованы в журнале «На рубеже» (1939, № 4): В. К. Арсеньев. «Последнее путешествие по Уссурийской тайге»; в этом же журнале был опубликован и очерк «Голодовка на реке Хуту» («На рубеже», 1934, № 2).

⁷ Рогаль Н.М. В. К. Арсеньев. Краткий биографический очерк, Хабаровск, 1947, стр. 55.

ПРИМЕЧАНИЯ К «ПУТЕВЫМ ДНЕВНИКАМ» К ГЛАВЕ I

Напечатано: «Приамурье», № 598, от 19 июня 1908 г. (57)

По сравнению с текстом CA настоящая глава представляется как бы предварительным кратким конспектом первых страниц (стр. 1-6, 10-15). Вполне понятно, что в газетном очерке, предназначавшемся в первую очередь для читателей того города, в котором выходила данная газета, были совершенно излишни сведения о Хабаровске и его истории, включённые Арсеньевым в позднюю редакцию. Отсутствуют в газетном тексте и другие исторические справки (о происхождении реки Амур, легенда о происхождении Хехцирского хребта и пр.). Но вместе с тем в газетном тексте находится ряд любопытных деталей, отсутствующих в книге CA. В последней смягчена резкая характеристика населения села Вятского. Замечание автора об отсутствии телег в селе Вятском — явно ошибочно. Отрицательное отношение к обитателям Вятского разделяли и прочие члены экспедиции, как видно из очерка Дзюля. В CA (стр. 282) сделано примечание о количестве жителей в Вятском в 1926 г.: 61 дом, 278 человек. Краткое упоминание о носящихся в воздухе ночных бабочках в CA развернуто в небольшой художественно-научный очерк об эфемеридах (стр. 7-8).

¹ Река Анюй во всех газетных очерках пишется Онюй; в CA написание не выдержано: Анюй и Онюй, во в подавляющем большинстве случаев — Анюй; в CT — всюду Анюй. В очерке Дзюля — всюду Анюй; это написание принято и в настоящей перепечатке. Во всех предыдущих изданиях и картах река Анюй именовалась Дандон или Дондон (Кириллов, стр. 144); у него же приведены и другие названия этой реки: Найхе, Соле, Куле. Название Дондон является русифицированной формой китайского названия: Дунь-дунь (там же); указания на неправильные именования реки Анюй Дондоном встречались и раньше (см.: ИРГО, 1905, вып. 2, стр. 197), но только после экспедиций В. К. Арсеньева последнее название упрочилось на картах и в литературе. Впрочем, в некоторых изданиях даже в советское время встречается старое название — так, например, обозначена по-прежнему именем «Дондон» река Анюй на карте, приложенной к учебному руководству В. Е. Глуздовского «Дальневосточная область», Владивосток, 1925.

Главными притоками Анюя являются Дынми и Гобилли (с правой стороны) и Тормасунь (с левой).

К ГЛАВЕ II Напечатано: «Приамурье», № 605, от 27 июля 1908 г.

Эта глава лишь в небольшой части соответствует 2-й главе CA, но без прямых буквальных совпадений. В основном эта глава служит дополнением к тексту CA: в частности, в последней отсутствуют рассказ о Троицкой школе, суммарная характеристика режима р. Анюй и некоторых других. Любопытные дополнения к рассказу о Троицкой школе мы находим в очерке Дзюля. Названия гольдских стойбищ в некоторых случаях не вполне соответствуют принятым обозначениям: «Найхин» вместо «Найхе», «Дырга» вместо «Дай-Эрга» (см.: Лопатин И. А. Гольды амурские, уссурийские и сунгарийские. Владивосток, 1922, стр. 351: список гольдских стойбищ по официальным данным 1915 г.); в словаре Кириллова и в книге Шренка названия гольдских стойбищ приведены с большими ошибками.

¹ В настоящем очерке Арсеньев неправильно употребляет для обозначения «орочских женщин» термин «орочонки»; в дальнейшем тексте также неоднократно наряду с термином «орочский», «орочские женщины» встречаются и «орочонский», «орочонские женщины»; возможно, что эта невыдержанность является результатом недостаточно удовлетворительной газетной корректуры, — вследствие этих соображений мы печатаем всюду: «орочи», «орочский» и т. д.

² В этих очерках В. К. Арсеньев говорит о гольдах и орочах, но в CA последние именуются удэхейцами. В «Кратком очерке» они всюду названы орочи-удэхейцы. В CA уточнены и места расселения этих народностей по Анюю: «в нижнем течении живут гольды, а выше — удэхейцы» (стр. 16).

Прежние исследователи не делали различия между этими двумя этническими группами, и только В. К. Арсеньев установил этнографическую самостоятельность удэхейцев; впервые это чётко было сделано им в «Кратком очерке», где дана и картина распределения народностей в Уссурийском крае (стр. 230—236). «Исторической колыбелью орочей, — пишет он, — была Императорская Гавань. Отсюда они распространились к югу по всему восточному побережью». Что же касается орочей-удэхейцев (В. К. Арсеньев пишет: удэhe), то они обитали около Владивостока и около озера Ханка; в 1860-х годах их видели около Посьета, «куда они спускались ради охоты за дорогими пантами». К западу от Сихотэ-Алиня они жили по рекам Даубихэ, Улахэ и Ното; там их потеснили китайцы, в результате чего одни ушли на север, другие остались на месте и подверглись «ассимилированию со стороны пришлого китайского населения»; «эти последние получили название „тазов“ (стр. 232); те же тазы, но подвергшиеся меньшей ассимиляции, живут на севере, по побережью моря, от бухты Терней до реки Амагу. От мыса Белкина вплоть до реки Нохтоху и к западу от Сихотэ-Алиня в бассейне Имана и реки Ваку жили орочи, наименовавшие себя „удэhe“, но которые, по характеристике В. К. Арсеньева, являлись орочами-тазами, и, наконец, „настоящие удэhe“ жили на севере, вплоть до мыса Ану, по верхнему течению реки Копи, по всему Бикину, Хору, на реках Мухэлю, Анюй и по низовьям Хунгари.

Так же изображает В. К. Арсеньев картину расселения тазов и удэхейцев в позднейшем очерке („Тазы и удэхе“ — Статистический бюллетень Дальневосточного краевого статистического управления. Хабаровск, 1926, № 1, стр. 20-26; не указано ни в одном из библиографических списков трудов В. К. Арсеньева); но в этой статье В. К. Арсеньев уже отказался от термина „орочи-тазы“, считая необходимым „всех тазов“ и так называемых уссурийских орочей объединить под одним именем „удэhe“, как сами они себя и называют (Назв. соч., стр. 20). Об этом же говорит он и в брошюре „Лесные люди удэхейцы“, Владивосток, 1926 (перепечатано в шеститомнике, т. V, стр. 139—188). В статье „Статистического бюллетеня“ дан список удэхейских стойбищ по Хору и Бикину и определена их численность; там же — таблица признаков, по которым можно отличить „таза“ от „китайца“ (стр. 23-24). Таким образом, название „орочи“ может быть применено лишь к тому народу, который живет в северо-восточной части Уссурийского края, по рекам Копи, Хади, Тумнину и верховьям Хунгари. Главным образом орочи живут в районе Тумнина; Л. Я. Штернберг называл Тумнин „Амуром территории орочей“ (Штернберг Л., стр. 405).

Вопросы происхождения орочей и удэхейцев ещё не разъяснены до конца. Авторитетный знаток народностей Дальнего Востока М. А. Сергеев так подводит итоги этим изучениям: „Очень сложные этногенетические процессы протекали среди амурских племён, принадлежащих к южной или маньчжурской ветви тунгусов-маньчжуров (гольдов, ульчей, удэ, орочей и ороков). Недостаточно ещё исследованные племена эти довольно разнообразны в антропологическом и этнографическом отношениях и сложились, по-видимому, в результате сложного взаимодействия аборигенов Приамурья и тунгусов-маньчжуров. В формировании их участвовало предположительно несколько крупных компонентов: палеазиаты (гиляки-нивхи), айну, монголы, тунгусы, маньчжуры)“. М. С. Сергеев. Исследование народов Дальнего Востока в советскую эпоху, „Дальний Восток“, 1947, № 4, стр. 86.

В своих трудах В. К. Арсеньев говорит об орочах лишь попутно, но удэхейцам посвящен ряд его статей и заметок. Начиная с 1910 г., он готовил к печати большой труд „Страна Удэхе“ (см. его письма к Л. Я. Штернбергу), кратким конспектом которого является уже названная выше брошюра „Лесные люди удэхейцы“ (Владивосток, 1926); см. также другую его брошюру, опубликованную В. К. Арсеньевым совместно с Е. И. Титовым, „Быт и характер народностей Дальнего Востока“ (Хабаровск — Владивосток, 1928). Судьба же его большого труда остается неясной. На основании писем к Л. Я. Штернбергу, В. Л. Комарову и нек. др. можно думать, что этот труд уже был или совсем закончен, или близок к окончанию, между тем рукопись его разыскать не удалось. Н. Е. Кабанов полагает, что она утрачена (Кабанов Н. Е., стр. 45).

О крупных сдвигах, происшедших в настоящее время в быту удэхейцев и орочей, см. вступительную статью.

К ГЛАВЕ III Напечатано: „Приамурье“, № 612, от 5 августа 1908 г. (58)

Частично соответствует 2-й главе CA; в последней более подробно описаны отдельные моменты пути по Анюю, но нет такой сводной и обобщающей картины, какая дана в первоначальном (газетном) очерке; отсутствует и описание наводнений.

Чтобы сравнить, какие ценные исправления на географической карте Дальнего Востока сделаны Арсеньевым, приведём данные об Анюе (Дондоне), которые находятся в „Словаре“ Кириллова; у последнего: река Анюй, вытекая из Сихотэ-Алиньского хребта, сразу же берет направление на северо-запад, где и впадает в Амур; протяжение её определялось свыше 200 км.

¹ Десулави Николай (Нума) Августович (род. в 1860 г., ум. после 1928 г.) — известный флорист, автор ряда работ по флоре Кавказа и Дальнего Востока. В дореволюционное время был преподавателем французского языка в Хабаровском кадетском корпусе; с 1927 г. — научный сотрудник Краевого лесного питомника в Хабаровске. По характеристике автора заметки о нём в „Словаре русских ботаников“: „превосходный коллектор растений“ (т. III, стр. 142). В „Вестнике лучших драматических произведений французских писателей“ (1902, № 10) был опубликован его полунаучный, полубеллетристический очерк „Восхождение на вершину Казбека“; из работ, относящихся к Дальнему Востоку, наиболее важна „Хекцир как памятник природы“ (Бюллетень Хабаровского лесного питомника», вып. 1, 1925). Десулави принимал участие и в предыдущих экспедициях В. К. Арсеньева; о нём неоднократно упоминает П. П. Бордаков в своём очерке, посвященном совместному путешествию с В. К. Арсеньевым (Бордаков П. П. На побережье Японского моря — «Юная Россия», 1914, № 1-12).

² На Анюе Арсеньев вторично побывал в 1927 г. «Я ожидал, — пишет он, — встретить его бурным, как и раньше. Тогда плавание по нему считалось опасным. Помню, мы в 1908 году с величайшим трудом подымались по этой реке. Взять перекат было рискованным предприятием. Я помню страшные водовороты Иока, которые втягивали в себя большие деревья. Во многих местах туземцы не решались плыть на лодках и перетаскивали лодки по берегу. Таков был Анюй двадцать лет назад. Велико же было моё изумление, когда мы дошли до устья Дынми. Последняя встретила Анюй величаво-спокойным: „Глядишь и не знаешь — идёт или не идёт величавая его ширина. Ни зашелохнет, ни прогремит“. Я не узнал Анюя. Географически — это он, а по характеру совсем другая река. В 1908 году я назвал его бешеным и весьма опасным для плавания, а теперь, в 1927 году я увидел спокойную, тихую реку, вполне доступную для сплава леса. В 1908 году в верховьях вода шла двенадцать, а внизу десять километров в час, теперь течение значительно ослабело: вверху оно равняется восьми, а внизу шести километрам в час. Эту перемену в режиме реки заметили и туземцы» (т. IV, стр. 76). Основной причиной изменения скорости реки явилось, по мнению В. К. Арсеньева, выравнивание дна, но, вероятно, это явление имеет более сложные причины.

Роль анюйского пейзажа в формировании характера его обитателей чрезмерно преувеличена В. К. Арсеньевым; такое преувеличение роли географических факторов вообще характерно для ранних работ В. К. Арсеньева, — в последующих трудах он уже более осторожно подходил к этому вопросу, но значение человеческого труда и воли в преобразовании природы (особенно в связи с иными социальными условиями) ему осталось неясным до конца его жизни. В докладе «Колонизационные перспективы Дальнего Востока» он категорически отрицал возможность какого-либо культурного вмешательства с целью изменения климата страны в более благоприятную сторону (см.: Производительные силы Дальнего Востока, вып. 5, Хабаровск — Владивосток, 1927, стр. 39).

³ В. К. Арсеньев здесь, и неоднократно далее, употреблял выражение «мешанный лес» вместо принятого теперь термина «смешанный лес».

К ГЛАВЕ IV Напечатано: «Приамурье», № 623, от 21 августа 1908 г.

Отдельные части этой главы встречаются в главе 2-й CA, но в общем по материалу и композиции газетный текст представляется совершенно отличным и самостоятельным; так, например, в CA очень кратко (стр. 31) упоминается о катастрофе с перевёрнутой лодкой; в тексте «Приамурья» этот эпизод описан более подробно и изобилует рядом художественных деталей. Отсутствует в CA и описание занятий путешественника во время «вынужденного простоя» в работе из-за дурной погоды.

¹ В. К. Арсеньев наряду с принятыми названиями птиц и рыб пользуется и местными; в данном случае — «линьком» именуется ленок. Впрочем, в последующих главах он пишет «ленок».

² Речка Гобилли у Арсеньева (также и у Дзюля) именуется Горбилли; описание этой речки — в CT (стр. 84). Фанза Тахсале в газетном тексте в настоящем издании приводится в правильном именовании. Подробнее обозначена всюду: Таксаме.

К ГЛАВЕ V Напечатано: «Приамурье», № 625, от 23 августа 1908 г.

Частично соответствует заключительным страницам 2-й главы CA. В последней более подробно описано камлание; о нём же упоминает и Дзюль; В. К. Арсеньеву удалось во время этой экспедиции наблюдать ещё одно камлание (зимой 1909 г.); оно подробно описано в очерке «Лесные люди…» (т. V, стр. 182—185).

¹ Страстный охотник — И. А. Дзюль, спутник В. К. Арсеньева по экспедиции 1908 г.; И. А. Дзюль был начальником ж.-д. станции Корфовская (в 30 км от Хабаровска); на этой маленькой станции он жил исключительно ради охоты (в том числе и на тигров), упорно отказываясь от переводов на более крупные станции или в управление железной дороги. В. К. Арсеньев неоднократно и подолгу живал у него на ст. Корфовской, спасаясь от «городской сутолоки»; там же он написал ряд глав своей первой книги. И. А. Дзюль был сотрудником журнала «Наша охота», в котором напечатал очерк «В тайге» о совместном путешествии с В. К. Арсеньевым и ряд мелких заметок и рецензий.

² В CA В. К. Арсеньев приводит любопытные детали, иллюстрирующие страх удэхейцев перед рекой Гобилли; никто из них не отваживался зайти в её верховья: про её истоки «ходили нехорошие слухи: там темно, всегда идут дожди, дуют холодные ветры; там царство голода и смерти» (III, стр. 56). Одну из маленьких горных речек, впадающих в Гобилли, удэхейцы впоследствии назвали Чжанге уоляни, то есть «ключик на перевал, по которому прошел Чжанге» (IV, стр. 84). Именем Чжанге удэхейцы называли Арсеньева.

К ГЛАВЕ VI Напечатано: «Приамурье», № 650, от 24 сентября 1908 г.

Настоящая глава не имеет прямого соответствия с CA; отдельные замечания об уссурийских лесах, конечно, встречаются, но такой цельной сводной картины, как здесь, в книге нет. Сводку своих наблюдений об уссурийских лесах, сделанных во время экспедиций 1908, 1909, 1926 и 1927 гг., В. К. Арсеньев дал в CT (стр. 134—135) и в «Кратком очерке» (стр. 108—117; т. V, стр. 25-33).

¹ Арсеньевские описания уссурийских лесов принадлежат к лучшим страницам дальневосточной краеведческой литературы, особенно замечательны по художественности изображения и вместе с тем натуралистической точности описания акатника, бархатного (пробкового) дерева, амурского винограда и папоротников (т. IV, стр. 94-95). Как неоднократно приходилось слышать от самого В. К. Арсеньева, на него в своё время произвело неизгладимое впечатление описание уссурийских лесов у Пржевальского. Напомним эту замечательную страницу: «Невозможно забыть впечатления, производимого, в особенности в первый раз, подобным лесом. Правда, он так же дик и недоступен, как и все прочие сибирские тайги, но в тех однообразие растительности, топкая тундристая почва, устланная мхами или лишаями, навевают на душу какое-то уныние; здесь, наоборот, на каждом шагу встречаешь роскошь и разнообразие, так что не знаешь, на чём остановить своё внимание. То высится перед вами громадный ильм, со своею широковетвистою вершиною, то стройный кедр, то дуб и липа с пустынно дуплистыми от старости стволами, более сажени в обхвате, то орех и пробка с красивыми перистыми листьями, то пальмовидный диморфант, довольно, впрочем, редкий. Как странно непривычному взору видеть такое смешение форм севера и юга, которые сталкиваются здесь как в растительном, так и в животном мире. В особенности поражает вид ели, обвитой виноградом, или пробковое дерево и грецкий орех, растущие рядом с кедром и пихтой. Охотничья собака отыскивает вам медведя или соболя, но тут же рядом можно встретить тигра, не уступающего в величине и силе обитателям джунглей Бенгалии. И торжественное величие этих лесов не нарушается присутствием человека; разве изредка пробредёт по ним зверолов или раскинет свою юрту кочующий дикарь, но тем скорее дополнит, нежели нарушит картину дикой, девственной природы…» (Пржевальский, стр. 26-27). Пржевальский изображает южноуссурийскую тайгу, описание В. К. Арсеньева касается северной части края. Позже в «Кратком очерке» он дал широкую картину лесов Уссурийского края в целом.

Сделанные Арсеньевым описания уссурийских лесов имеют огромное научно-краеведческое значение, что неоднократно отмечалось исследователями. «Не будучи ни ботаником, ни лесоводом, В. К. Арсеньев, — пишет о нём один из авторов, — тщательно отмечал общий характер растительности, границы распространения некоторых характерных растений и типов леса, не говоря уже о том, что им дана для многих диких местностей основа всякого изучения — рекогносцировочная карта. (Ивашкевич Б. А. Что сделано в области изучения лесов Дальнего Востока. „Производительные силы Дальнего Востока“, вып. 3, Хабаровск — Владивосток, 1927, стр. 30). Автор указывает далее, что на основании трудов В. К. Арсеньева и особенно его дневников возможно было бы установить местонахождение многих лесных массивов и общий характер их растительности. „Сихотэ-Алинь пересечён В. К. Арсеньевым во множестве мест, и опубликование хотя бы извлечений из его путевых заметок могло бы дать немало для общегеографической характеристики лесов“ (там же, стр. 31).

Автор биографического труда о В. К. Арсеньеве Н. Е. Кабанов (сам — выдающийся знаток дальневосточных лесов) отмечал уменье В. К. Арсеньева тонко разбираться в географическом распространении отдельных растений и важнейших для Приморья типов лесов (Кабанов Н. Е., стр. 53). Н. Е. Кабанов отмечает, что границы распространения многих дальневосточных древесных и кустарниковых пород были впервые установлены лишь В. К. Арсеньевым, в частности границы так называемого амурского винограда, монгольского дуба, даурской лиственицы и др. Особенно ценным в научном отношении считает Н. Е. Кабанов установление на побережье Японского моря и в центральной части горной области Сихотэ-Алиня границ ботанико-географических областей: Маньчжурской и Охотской. „Если принять во внимание, — пишет Н. Е. Кабанов, — что он [В. К. Арсеньев] не был ни ботаником, ни лесоводом, то станет совершенно ясным, что эта ботанико-географическая граница именно в этой части Приморья была, несомненно, важной и интересной в научно-практическом отношении. Добавим, что значительно позднее ряд специалистов (Крылов, Скворцов, Буш и др.) проводил эту границу разделения двух флористических областей не меридионально, а строго широтно, что является неверным“ (Назв. соч., стр. 55). О принятых в настоящее время границах ботанико-географических областей Приморья см. у Ливеровского.

Сравнение густого хвойного леса с тундрой едва ли может быть признано удачным. И во всяком случае оно внушает ложные представления о характере растительности. Такое сравнение встречается в данных очерках у В. К. Арсеньева, неоднократно пользовался он им и позже. В журнале „На рубеже“ (1939, № 4) напечатан его очерк, озаглавленный „Полярная тундра Уссурийского края“. Н. Е. Кабанов полагал даже, что данное заглавие принадлежит редакции, так как полярной тундры в Уссурийском крае нет, и Арсеньев такого заглавия дать не мог» (шеститомник, VI, стр. 278—279); однако, как видно из настоящих очерков, В.К. часто пользовался таким, несомненно неправильным, но почему-то казавшимся ему выразительным сравнением.

К ГЛАВЕ VII Напечатано: «Приамурье», № 668, от 17 октября 1908 г.

В газете этот очерк помечен № 8; возможно, что предыдущее письмо затерялось и до редакции не дошло. Настоящий очерк, посвященный фауне Уссурийского края, так же как и предыдущий («о лесах»), не имеет точного соответствия с CA. Отдельные же замечания о представителях животного мира Уссурийского края разбросаны на протяжении всей книги CA. Так, например, об изюбрях говорится в главе VI (стр. 134—135), но сводной картины, посвященной зверям и птицам Уссурийского края, в CA нет. Соболю и соболеванию Арсеньевым посвящен отдельный этюд (т. VI, стр. 153—178); первоначально очерк о соболе напечатан также в газете «Приамурье».

В «Кратком очерке» имеется специальная глава, посвященная фауне края (стр. 117—132; т. V, стр. 34-46) и содержащая некоторые поправки к настоящим заметкам. Из них наиболее существенны: сведения о распространении тигра, определения видов медведя (гималайский и маньчжуро-уссурийский), более подробно рассказано о семействе оленей (т. V, стр. 36-41) и др.; но в ряде случаев газетный очерк является более полным, кроме того, он изобилует рядом художественных подробностей. Сведения о птицах в «Кратком очерке» совершенно отсутствуют.

Ценным дополнением к очеркам В. К. Арсеньева о животных и птицах Приморья являются соответственные страницы названного выше очерка П. П. Бордакова, — они теснейшим образом связаны с книгами В. К. Арсеньева уже и по одному тому, что ряд описаний и характеристик некоторых пород животных и птиц сделан П. П. Бордаковым на основании рассказов и наблюдений В. К. Арсеньева, — так, например, им записан рассказ Арсеньева о медведе-рыболове («Юная Россия», 1914, № 2, стр. 233).

Н. Е. Кабанов так характеризует эту сторону исследований В. К. Арсеньева: Арсеньев «сообщил массу оригинальных сведений и в области изучения фауны, и в области её практического приложения — охотоведения; данная же им характеристика животного мира уссурийской тайги не потеряла своего значения и в наши дни». «Дальнейшее изучение фауны и её отдельных объектов на Дальнем Востоке, — продолжает автор, — пошло по пути специальных углублённых исследований, что, как известно, дало и даёт массу ценных теоретических и практических выводов. Однако краеведческое, популярное освещение фауны Приморья, нужное для широких масс населения, вслед за Пржевальским оставлено нам только В. К. Арсеньевым» (Назв. соч., стр. 58). Краткий очерк фауны Приморья см. у Ливеровского.

¹ Название «Татарский пролив» — см. примечание к главе XXVI.

² В. К. Арсеньев часто противопоставляет животных и птиц (то есть применяет неточные термины); следовало в данном случае сказать вместо «животные» — «звери» или «млекопитающие».

³ Кедрянкой В. К. Арсеньев называет здесь кедровку.

⁴ Наблюдения о количестве пресмыкающихся и земноводных, сообщаемые В. К. Арсеньевым для Анюя, не следует распространять на всё Приморье. По исследованиям A.A. Емельянова, количество видов пресмыкающихся и земноводных в Приморье более значительно, в частности им отмечено 14 видов змей (Емельянов A.A. Пресмыкающиеся и земноводные Приморья. Сб. «Приморье», 1923, стр. 128—140). По Ливеровскому, на Дальнем Востоке встречается 15 видов змей (стр. 233).

К ГЛАВЕ VIII Напечатано: «Приамурье», № 726, от 4 января 1909 г.

Настоящий очерк, посвященный орографии района, также не имеет прямого соответствия с книгой CA и служит ценным дополнением к «Краткому очерку». О реке Тормосунь более подробно в CT (стр. 84).

К ГЛАВЕ IX Напечатано: «Приамурье», № 748, от 31 января 1909 г.

Очерк был сопровождён следующим редакционным примечанием: «Свои письма г. Арсеньев присылает нам непосредственно из тайги, с так называемой оказией, почему и их получение нами происходит с большими перерывами». При печатании данного очерка в газете была допущена серьёзная опечатка при обозначении даты: «30 августа» вместо «30 июля».

Это первая корреспонденция В. К. Арсеньева о голодовке на Хуту; этому же посвящены и следующие его письма (Х-XII); в CA данным главам соответствуют стр. 62-69; важным дополнением к ним является описание этого эпизода, включённое в «Сведения». Приводим этот текст полностью: «7 августа лодка была готова, а 8-го на рассвете оставили бивак и поплыли вниз по реке Буту. Первый день плавание было сравнительно благополучно, но на второй день лодку разбило. Вместе с лодкой погибли и оружие, и инструменты, и всё имущество. Предвидеть это крушение никак нельзя. С этого времени начинается ужасная голодовка, которая длилась 21 сутки. Пробираясь через горы, тайгой через заросли, люди ели всё, что попадалось под руки: зелёные ягоды, листья Petasites белокопытника; ели не то мох, не то грибы из семейства Calvaria, от которых тошнило. По дороге собака нашла гнилую рыбу, она издавала запах, люди бросились отнимать у неё эту добычу. Наконец, маленький отряд дотащился до слияния двух рек: Хуту и Буту. Здесь нижние чины окончательно обессилели и свалились с ног. Надо было видеть, какой они имели истощённый вид. Все были сумасшедшие, все были душевнобольные; все ссорились между собой из-за всякого пустяка, придирались друг к другу из-за всякой мелочи, все стали суеверны, начали верить всякому сну, каждой примете [об этом же пишет Дзюль]. Слабые духом стали говорить о самоубийстве. С г. Арсеньевым была любимая его собака. Собака эта в течение восьми лет была с ним во всех его предыдущих путешествиях. По его приказанию собака была убита; мясо её давалось ежедневно по маленькому кусочку, и это было общим спасением» («Зап. Приам. отд. РГО», т. VIII, вып. 2, Хабаровск, 1912, стр. 24). И далее он рассказывает о положении людей отряда, когда их нашёл штабс-капитан Николаев: «На людей было страшно смотреть. Это были настоящие скелеты, только обтянутые тонкой кожей. Некоторые были ещё в силах подняться, остальные же лежали на земле без движения» (там же, стр. 25.)

К ГЛАВЕ X Напечатано: «Приамурье», № 751, от 5 февраля 1909 г.

¹ См. примечание к главе IX.

² В этом очерке впервые появляется упоминание о китайце Дзен-Пау, между тем он упомянут так, как будто читатель уже знаком с ним. Очевидно, первое упоминание о нём было в том очерке, который не дошёл до редакции и оказался утраченным.

В CA Дзен-Пау именуется везде Чжан-Бао. Дзюль именует его Чан-Гин-Чин, разъясняя, что имя Дзен-Пау обозначает «охотничий старшина». Его историю В. К. Арсеньев подробно рассказывает в книге «Китайцы в Уссурийском крае» (Хабаровск, 1914, стр. 157—161) и в книге «По Уссурийскому краю» (шеститомник, т. I, стр. 306—308). Чжан-Бао был начальником дружины, организованной в 1880 г. для борьбы с разбойниками-хунхузами, в то время совершенно терроризировавшими местное население. Дружина действовала с 1880 по 1908 г., в 1899 г. её пожизненным начальником был избран Чан-Гин-Чин, принявший имя Дзен-Пау (Чжан-Бао).

Чжан-Бао встретился с Арсеньевым впервые в 1906 г., во время первой экспедиции последнего, и затем сопровождал его в экспедициях 1907 и 1908—1909 гг. Встреча с ним была очень счастлива для экспедиции, так как, во-первых, он со своими дружинами охранял экспедиционный отряд от набегов хунхузов; во-вторых, он великолепно знал географию местности и неоднократно являлся проводником, в-третьих, его авторитет среди местного населения (китайцев, орочей и удэхейцев) очень способствовал выполнению задач экспедиции. В книге «Дерсу Узала» В. К. Арсеньев дал краткую, но очень выразительную характеристику: «Чжан-бао был мужчина высокого роста, лет 45. Одет он был в обыкновенную китайскую, синюю одежду… На подвижном лице его лежала печать перенесенных лишений. Он носил чёрные усы, по китайскому обычаю опущенные книзу, в которых уже кое-где пробивалась седина. В чёрных глазах этого человека сквозил ум, на губах постоянно играла улыбка, и в то же время лицо его никогда не теряло серьёзности. Прежде чем что-нибудь сказать, он всегда обдумывал свой ответ и говорил тихо, не торопясь». «Мне не приходилось встречать человека, — пишет далее В. К. Арсеньев, — в котором так совмещались бы серьёзность, добродушие, энергия, рассудительность, настойчивость и таланты дипломата. В личности Чжан-Бао, в его жестах, во всей его фигуре и манере держать себя было что-то интеллигентное. Его ум, самолюбие и умение подчинить себе толпу говорили за то, что это не был простой китаец» (т. I, стр. 307). В. К. Арсеньев полагал, что Чжан-Бао был политическим эмигрантом.

Совершенно исключителен был и его авторитет в крае: «Китайцы и тазы обращались к нему за советами, и если где-нибудь надо было примирить двух непримиримых врагов, китайцы обращались к Чжан-Бао. Он часто заступался за обиженных, и на этой почве у него было много тайных врагов» (там же); в конце концов он пал жертвой их мести: убит в 1913 г.

К ГЛАВЕ XI Напечатано: «Приамурье», № 754, от 10 февраля 1909 г. (59)

¹ См. примечание к гл. IX.

О записи на дереве в CA так рассказано: «На берегу рос старый тополь. Я оголил его от коры и на самом видном месте ножом вырезал стрелку, указывающую на дупло, а в дупло вложил записную книжку, в которую вписал все наши имена, фамилии и адреса. Теперь всё было сделано. Мы приготовились умирать» (стр. 65).

В. К. Арсеньев считал, видимо, основной причиной быстрого истощения недостаток соли, что, конечно, неправильно; наступило уже общее истощение организма (алиментарная дистрофия).

К ГЛАВЕ XII Напечатано: «Приамурье», № 781, от 14 марта 1909 г.

См. примечание к главе IX.

Рассказ об обнаружении штабс-капитаном Николаевым голодающего отряда экспедиции в CA изложен более подробно. Но и в CA, и в настоящем очерке опущена одна существенная деталь. По рассказу В. К. Арсеньева в его «Воспоминаниях», находившихся в руках проф. Ф. Ф. Аристова, крупную роль сыграл в организации поисков председатель Приамурского отдела Русского географического общества С. Н. Банков, который, встревоженный долгим отсутствием сведений об экспедиции, послал телеграмму Николаеву с указанием на необходимость организации поисков (Аристов Ф. Ф. Арсеньев В. К., «Землеведение», 1930, вып. 3-4).

² Разгадка поведения орочей, не оказавших помощи путешественникам, дана в CA: орочи приняли отряд Арсеньева «за бродяг» и потому спрятались в прибрежных зарослях (стр. 69); в газетном очерке В. К. Арсеньев не отметил очень важной подробности: своим спасением экспедиция была обязана главным образом орочам реки Тумнин. Старшина селения Хуту-Дата, Фёдор Бутунгари, узнав о поисках штабс-капитана Николаева, послал к нему гонцов с извещением о маршруте отряда. Он указал, что искать нужно не на реке Хади, по которой шел Николаев, а по Хуту, Буту и Паргами. «Судя по времени, — говорили орочи, — Чжанге должен был выйти к морю, значит, случилось какое-то несчастье и потому надо торопиться» (стр. 68). «Голодный бивак» находился действительно на слиянии рек Хуту и Дату.

За услуги, оказанные экспедиции Фёдором Бутунгари, В.К. Apceньеву удалось исхлопотать для него серебряную медаль. Посетивший в 1924 г. Хуту-Дату этнограф И. А. Лопатин ещё застал в живых Фёдора Бутунгари и получил от него очень много ценных сведений. Лопатин отмечает высокий авторитет и большую популярность Бутунгари среди орочей. «В течение своей долгой жизни, — пишет о нём Лопатин, — от молодых лет он с честью носил звание старшины. Умея отстаивать интересы своего народа, он в то же время ладил с администрацией» (Лопатин И. Орочи — сородичи маньчжур, Харбин, 1935, стр. 4). Очень популярна среди орочей была дочь его Ольга Акунка (стойбище Джяу-ся), прославившаяся борьбой за культурные условия быта. «Её жилище отличалось чистотой и опрятностью: в нём были умывальник, мыло, посуда, столовые принадлежности и различные домашние вещи русского производства»; она любила одеваться в русские платья и первая из орочей «стала возделывать огород и завела домашнюю птицу» (там же, стр. 4).

К ГЛАВЕ XIII Напечатано: «Приамурье», № 782, от 15 марта 1909 г.

Настоящий очерк представляет дополнение к очеркам VI и VII, посвященным описанию растительности и животных края: прямого соответствия с CA нет. О медведях, обитающих в горах Сихотэ-Алиня и на побережье моря, см.: П. Бордаков («Юная Россия», 1914, № 6, стр. 749—755); картины охоты на медведей изложены автором со слов Дерсу Узала; там же приведены рассказы Дерсу о кабарге и о способах их ловли (стр. 1015).

¹ Росомаха принадлежит к семейству куниц.

К ГЛАВЕ XIV Напечатано: «Приамурье», № 796, от 5 апреля 1909 г.

Близко соответствует главе 3-й CA (т. III, стр. 71-76), но в CA отсутствует сводная геологическая характеристика района; отсутствует в CA и подробное описание внутреннего вида жилища орочей. Из отдельных деталей, являющихся в настоящем очерке дополнениями к CA, следует особо отметить страничку, посвященную орочским детям: в книге сохранено лишь несколько строчек. Отсутствие более подробной характеристики орочей в CA объясняется тем же, чем и в других аналогичных случаях: в тексте книг CA и CT этнографические материалы и наблюдения сведены к минимуму, так как В. К. Арсеньев одновременно готовил и в конце 1920-х годов уже заканчивал специальный этнографический труд об орочах и удэхейцах.

¹ Замечание В. К. Арсеньева ошибочно: россыпью называется скопление обломков на горизонтальной поверхности, образующейся при разрушении горной породы. Скопление же обломков на склоне, которое описывает В. К. Арсеньев, называется осыпью.

² Дилювий — устаревший термин, применявшийся ранее для обозначения древних четвертичных отложений.

³ В. К. Арсеньев всюду пользуется сибирским диалектическим выражением: «протока» (вместо «проток»).

⁴ Селение Хуту-Дату расположено при впадении реки Хуту в реку Алике; в настоящее время здесь находится станция Дальневосточной железной дороги. Приходом в это селение был закончен первый маршрут от Амура к морю.

К ГЛАВЕ XV Напечатано: «Приамурье», № 828, от 17 мая 1909 г.

Имеются отдельные соответствия с 5-й главой CA; страницы, посвященные прибытию на Тумнин, целиком соответствуют стр. 71. О смотрителе маяка Майданове (Майдоне) см. CA, стр. 86-90; некоторые части этой главы вошли в «Краткий очерк»: о бюджете орочей и их экономической зависимости от скупщиков пушнины (стр. 244—245); об эксплуатации китайцами тазов (стр. 232—233); некоторые цены на предметы первой необходимости орочей в «Кратком очерке» уточнены.

¹ В данном очерке В. К. Арсеньев в соответствии с его воззрениями того времени поверхностно трактует вопрос о встрече русских крестьян-переселенцев с исконным местным населением. Он очень упрощает вопрос в целом и не делает различия между кулаческими элементами и крестьянской беднотой. Чрезмерно обобщённо говорит он о китайцах, объединяя в своем рассказе и китайских хищников-эксплуататоров, и честных тружеников, беспощадно эксплуатируемых своими сородичами. Но в рассказе о скупщиках пушнины он объединяет вместе и русских, и китайских купцов, сумев уже более правильно уловить их классовое единство.

² В настоящее время здесь находится жел.-дор. станция. Быт современных орочей в этом районе очень живо и правдиво описан в очерках С. Бытового (Бытовой С. Поезд приходит на Тумнин. Путевые очерки" изд-во «Советский писатель», Л. 1951); некоторые неточности указаны и исправлены М. А. Сергеевым в его рецензии на эти очерки («Звезда», 1951, 1, стр. 170—171). Названием «кяка», или «кякари», орочи именуют удэхейцев; от них этот термин вошел и в научную литературу: Палладий, Шренк. Анализ свидетельств Палладия сделан В. К. Арсеньевымв «Кратком очерке» (стр. 235; т. V, стр. 81); о народности, называемой этим именем, см. примечание к гл. XXXV.

³ Ульчи (ольчи) — небольшая этническая группа, живущая в низовьях Амура; по переписи 1926 г. число ульчей определялось примерно в 700—800 чел., исследователи последнего времени насчитывают 1400 (Стренина A.B. Этнографическое изучение ульчей. «Краткие сообщения Института этнографии Акад. наук СССР», вып. 5, М., 1949, стр; 40). Термин «ульчи» был введён в научную литературу Шренком (т. I, стр. 147), первоначально они именовались мангунами (Маак Р. Путешествие на Амур, 1859); встречались и другие именования: так, например, Иакинф (Бичурин) называл их орликами. В литературе об ульчах наблюдается большая путаница: их часто смешивают с гиляками, орочами и другими народностями (см.: Золотарёв А. М. Родовой строй и религия ульчей, Хабаровск, 1939, стр. 4-6). Происхождение названия «ульчи» до сих пор не выяснено с полной точностью. До последнего времени в этнографической литературе господствовало мнение Л. Я. Штернберга, выводившего его из слов: «оля», «уля» — олень; таким образом, «ульчи» означало: оленные люди, оленеводы (Штернберг Л., стр. 8). Иное объяснение дают П. П. Шмидт, А. Н. Липский, А. М. Золотарёв. Первый выводит слово «ульчи» из корня «уль» — коса, то есть люди, носящие косу; А. Н. Липский выдвигал три гипотезы. Название «ульчи»; по его мнению, может быть объяснено из слова «уль» — крупный вид нерпы, или от «ульча» — берлога, нора, или от «ула» — большая река (по-маньчжурски); таким образом, «ульчи» — или «люди нерпы», или «люди, проводящие зиму в берлоге», или «жители реки», «поречане» (Липский А. Н. Краткий обзор маньчжуро-тунгусских племен бассейна Амура, Хабаровск, 1925, стр. XIV—XV, 40-41). А. М. Золотарёв считает последнюю из этих гипотез наиболее вероятной и, исходя из материалов тунгусских и ламутских языков, объясняет слово «ульча» как «рыбный человек», «рыболов» (Золотарёв А. М. Назв. соч., стр. 34-35), Добавим, что с этим объяснением сочетается и термин Р. Маака — «мангуны», что означает: «обитающие у реки», «амурские люди». Ульчи относятся к тунгусо-маньчжурской группе. А. М. Золотарёв считает, что ульчская народность в основе палеазиатская, к которой позже «примешались различные айнские, тунгусские и маньчжурские элементы» (там же, стр. 30).

В настоящее время жизнь ульчей в корне отличается от прежней. По данным экспедиции Академии наук 1947 г., ульчи ныне объединены в рыболовецкие колхозы; всюду появились чистые удобные дома городского типа; возникли благоустроенные селения со школами, больницами, детскими садами и яслями и др.; в клубах ставятся пьесы на ульчском и русском языках; многие ульчи обучаются в техникумах и вузах в Николаевске-на-Амуре, Хабаровске, Ленинграде (Стренина A.B. Назв. соч., стр. 40); обстановка в домах по большей части городского типа, но в то же время в редком доме не найдется берестяной ульчской утвари или небольших китайских шкафчиков, «наряду с детскими кроватками-качалками русского типа широко распространены нивхские люльки в виде выдолбленного корыта с низкими бортиками»; «старики иногда делают широкие деревянные нары, на которых не только спят, но и проводят все свое время» (там же, стр. 53).

К ГЛАВЕ XVI Напечатано: «Приамурье», № 834, от 27 мая 1909 г.

Частично соответствует 5-й главе CA (стр. 98-100). «Паллада» — знаменитый фрегат, на котором совершил своё путешествие И. А. Гончаров; затопление его произошло в 1854 г. в бухте Постовой. Сводка материалов, относящихся к этому событию, сделана Б. М. Энгельгардтом («Путевые письма И. А. Гончарова из кругосветного плавания». Публикация и комментарии Б. М. Энгельгардта, «Литературное наследство», т. 22-24, М., 1935, стр. 324—327).

К ГЛАВЕ XVII Напечатано: «Приамурье», № 835, от 28 мая 1909 г.

Полного соответствия с текстом CA нет; совпадают лишь отдельные детали, в частности характеристики низовьев р. Тумнин (стр. 75).

¹ В. К. Арсеньев называет здесь почвами новейшие речные отложения (аллювий), что, конечно, неверно.

² Здесь В. К. Арсеньев пользуется одной из трёх классификаций берегов, предложенных Рихтгофеном в 1901 г. Термин «лагунный берег» сохранён и в большинстве современных классификаций.

³ Приисковые рудники Павлова — прииски Тумнинского золотопромышленного общества, директором которого был Павлов: о плохой организации работ на этих приисках и тяжёлом положении рабочих на них подробно говорится в «Кратком очерке» (стр. 171—173).

К ГЛАВЕ XVIII Напечатано: «Приамурье», № 838, от 31 мая 1909 г.

Есть частичное соответствие с 3-й главой CA (т. III, стр. 75-76).

¹ Имя и фамилия орочского старшины селения Дата — Антон Сагды; «впоследствии я подружился с ним», — пишет В. К. Арсеньев (стр. 75): имя А. Сагда в CA встречается неоднократно; описание орочского жилища в газетном тексте дано более подробно.

² Труд Маргаритова, на который ссылается В. К. Арсеньев, — «Об орочах Императорской Гавани». Исследование В. П. Маргаритова. Издание Общества изучения Амурского края в г. Владивостоке. СПб., 1888, описание орочских жилищ: стр. 5-8. Однако, восхищаясь точностью описания В. П. Маргаритова, В. К. Арсеньев вносит ряд существенных поправок, освещая с гуманистической точки зрения многие явления, к которым автор исследования об орочах подходил механистически и порой чрезмерно упрощенно. Одним из таких коррективов является замечание В. К. Арсеньева об опрятности орочских женщин. В настоящее время все орочи живут в домах обычного типа, но отдельные представители старшего поколения ещё не могут вполне привыкнуть к условиям нового быта. С. Бытовой рассказывает, что некоторые орочи и орочки спят неизменно на полу, хотя в комнатах у них стоят кровати (Бытовой С. Поезд пришел на Тумнин, стр. 109).

К ГЛАВЕ XIX Напечатано: «Приамурье», № 841, от 4 июня 1909 г.

Настоящий очерк имеет ряд соответствий с CA: «зверинец» в селении Дата (стр. 76), устье реки Тумнин (стр. 77), описание лодок (стр. 79), рассказ о едва не кончившейся катастрофой охоте на нерп (стр. 77-78).

¹ Описание зверинца в CA несколько отлично: в частности, там упоминаются сидящие в других домиках медведь, предназначенный для убиения на празднике, и лиса; но, с другой стороны, не упомянуты кабан и филин.

Медвежонок в клетке, очевидно, готовился для будущего жертвоприношения на медвежьем празднике. Если при охоте на медведя, предназначенного для праздника, находили медвежонка, то его приводили в стойбище и заходили с ним в каждую юрту. Его пребывание в юрте знаменовало удачу на охоте, вследствие чего каждый охотник желал, чтобы медвежонок посетил его юрту. И. А. Лопатин так описывает процесс обхода стойбища с медвежонком: «Его водят за два длинных и крепких ремня, которые держат с каждой стороны человека по 3-4. Вслед за медвежонком идут все собравшиеся на праздник, а также все жители стойбища. Это хождение со зверёнышем доставляет участникам необыкновенное веселье и оживление. Все веселы, всем интересно посмотреть на смешные движения медвежонка. Каждое забавное, неловкое поворачивание вызывает взрыв самого неудержимого и громкого хохота». «Несколько человек бьют палками в особое сооружение (гудтяджи). Последнее представляет собою два столба высоты сажени в две, вбитых в землю в наклонном положении. На вершинах столбов надеваются кисти из древесных стружек, подобные тем, что надевают на себя шаманы. К столбам подвешивается в горизонтальном положении бревно, на одном конце которого очень искусно вырезается голова медведя. Бревно при ударах по нему издает громкий звук…».

«После обхода стойбища медвежонка сажают в особую, приготовленную для него клетку». Такие хождения совершаются ежедневно в продолжение всего праздника; затем запирают в клетку, где он и будет содержаться три-четыре года. «Кормят его усиленно и следят за ним очень внимательно» (Лопатин И. Орочи — сородичи маньчжур. Харбин, 1925, стр. 21-22). Об обычае орочей держать в особых срубах медвежат упоминает и В. П. Маргаритов: «Если кто изловит в тайге маленького медвежонка, то он считает своим долгом кормить его примерно лет до трёх с тем, чтобы потом публично убить его и съесть в сообществе с другими» (Маргаритов В. П. Назв. соч., стр. 33), — ритуальный характер этого обычая Маргаритову, однако, был не вполне ясен.

² Улимагда (иначе: ульмагда, угдэ) — наиболее распространенный у орочей тип лодок-однодеревок. Изготовляются они обычно из тополя (реже из липы), управляют ими при движении вверх стоя, отталкиваясь шестами; при плавании вниз по реке употребляют короткие весла.

³ О старике Иване Михайловиче с Копи (Иване Бизанка) В. К. Арсеньев подробно рассказывает в главе 5-й CA, а также и в CT: орочское имя его было — Чочо Бизанка; «это был удалый охотник, смелый мореход и кузнец на славу. Только он один умел починять замки у ружей» (CA, стр. 96). «Его отец и мать очень давно погибли в тайге от страшной оспы, а малолетку подобрали своеродцы» (CT, стр. 15). «Когда он был юношей, какой-то проезжий миссионер крестил его и назвал Иваном. Крестным отцом его был тоже какой-то случайный русский, Михаил. Годы шли, в волосах Чочо заблестели серебряные нити, и с тех пор его начали величать Иваном Михайловичем. Старику было около 70 лет, но на вид ему нельзя было дать этого возраста. Он был невысокого роста, круглая его голова с жиденькой косичкой поседевших волос, мелкие черты лица, но без глубоких морщин, смуглая кожа, небольшая тёмная растительность на верхней губе и подбородке, маленькие руки и ноги дадут читателю некоторое представление о человеке, с которым впоследствии мне суждено было очень сдружиться. Тембр голоса его был выше обыкновенного с хриплыми нотками. Нельзя сказать, чтобы он был речист, но говорил он охотно и немного подшучивал над неудачами молодых охотников» (стр. 95-96). В 1897 г. он спас от голодной смерти пассажиров затонувшего судна «Владивосток» (см. далее главу XXV). В 1927 г. В. К. Арсеньев вновь встретился с ним. Он был уже совершенно слеп и жил со своими родичами на реке Копи, «ожидая, когда пробьёт его последний час». Бизанка был свидетелем первого прихода русских и потопления ими корабля («Паллады»).

К ГЛАВЕ XX Напечатано: «Приамурье», № 864, от 2 июля 1909 г.

Полного соответствия с CA нет; имеются лишь отдельные частичные совпадения. Описания уссурийских ветров, муссонов и бризов, вошли в «Краткий очерк» (стр. 135, 143—144); в CA о муссонах кратко упоминается на стр. 103.

¹ В. К. Арсеньев цитирует работу Д. В. Иванова. Основные черты оро-геологического строения хребта Сихотэ-Алинь. — «Зап. Приамурского отд. Русского географического об-ва», 1897, т. 1, вып. 3. Тому же автору принадлежит цитируемое Арсеньевым выражение «лесная пустыня».

² Бейс-Бало — нидерландский метеоролог, установивший закон отклонения ветров от барометрического градиента на 60-70°, в северном полушарии — вправо, а в южном — влево.

³ Метеорологическим наблюдениям во время путешествий В. К. Арсеньев уделял, следуя и в данном случае примеру Пржевальского, большое внимание. Но уже Пржевальский указывал на неизбежную неполноту и неточность метеорологических наблюдений, ведущихся во время путешествий. «Совершенная точность метеорологических наблюдений во время постоянных передвижений с места на место никогда не может быть достигнута, даже при самой большой аккуратности путешественника и самых лучших инструментах. Часто, в один и тот же день, в условные часы случается делать наблюдения то в горной пади, то на перевале через хребет, то в широкой долине, следовательно, в местностях, физические условия которых далеко не одинаковы» (Пржевальский, стр. 268). Однако некоторые позднейшие исследователи высоко расценивали метеорологические наблюдения В. К. Арсеньева (см.: Кабанов Н. Е. Назв. соч., стр. 43), тем более что они были сделаны тогда, когда метеорологическая работа в Приморье еще не была развернута, в центральной же части Сихотэ-Алиня не было ни одной метеорологической станции. Краевая метеорологическая обсерватория была открыта лишь в 1913 г. Важное научное и практически-хозяйственное значение имела в то время предложенная В. К. Арсеньевым схема климатических районов («Краткий очерк», стр. 145—152): он дал не только подробную характеристику каждого из выделенных им районов, но указал приметы погоды для прогнозов и дал указания для возделывания сельскохозяйственных растений, практические указания для охотников и рыболовов и т. п. (см.: Кабанов Н. Е., стр. 43 и др.). Но некоторые теоретические обобщения В. К. Арсеньева, касающиеся причин происхождения тех или иных климатических явлений, не всегда правильны (см. также примеч. к главе XXVI). Краткий климатический очерк, составленный на основании современных данных, см. у Ливеровского.

⁴ Полиэдрическая отдельность получается не при разрушении базальтов, а при их остывании; неправильно применен и следующий ниже термин «метаморфизации»: описанное здесь В. К. Арсеньевым явление геологи называют выветриванием.

К ГЛАВЕ XXI Напечатано: «Приамурье», № 868, от 7 июля 1909 г.

Соответствия с CA нет; каменушкам в последней посвящено всего лишь несколько строк на стр. 113.

¹ Дополнительного описания уток-каменушек, о котором упоминает автор, не было, и данный очерк является единственным у В. К. Арсеньева описанием уссурийских уток. «Моуме» — по определению С. А. Бутурлина, особый вид каменушек — Histrionicus histrkmicus: орочское название «холока», а название селезня — «моуме» (Бутурлин С. А. Птицы Приморской области. Сборы 1906—1910 В. К. Арсеньева. «Орнитологический Вестник», 1915, № 2, стр. 98). Нырками Fuligula Арсеньев называет холока, то есть самцов Histrionicus histrionicus.

К ГЛАВЕ XXII Напечатано: «Приамурье», № 887, от 29 июля 1909 г.

В CA дано более подробнее описание «Маяка Св. Николая», ныне Николаевского, которому посвящена специальная глава, однако настоящий очерк не является лишь сокращённым дублированием, но даёт ряд дополнительных деталей. Таблицы средних температур в CA нет; но она включена в «Краткий очерк» (стр. 141; т. V, стр. 54); в газетном тексте имеются опечатки, исправленные нами по «Краткому очерку». О значении метеорологических наблюдений В. К. Арсеньева см. примечание к XX главе.

Следует писать: «далматинский» [в газетном тексте было — «далматовский»] (60). В. К. Арсеньев применяет в этой главе названия из двух классификаций берегов Рихтгофена (1905): структурной и генетической.

К ГЛАВЕ XXIII Напечатано: «Приамурье», № 888, от 30 июля 1909 г.

Частично соответствует CA (стр. 102—107); в тексте книги дата отъезда из Императорской Гавани указана 27 сентября (стр. 102); очевидно, в данном случае В. К. Арсеньев перевёл даты прежних записей на новое календарное исчисление, но на стр. 107 дата опять обозначена по старому стилю.

¹ О манере В. К. Арсеньева вести полевые записи и маршрутную съёмку подробно рассказывает участник его экспедиций Н. Е. Кабанов: «Работал Арсеньев аккуратно, систематично. Смотря по ходу маршрута, он останавливался там, где ему было нужно, делал, скажем, засечку буссолью Шмалькальдера, тотчас же в записной книжке записывал отчёт и тут же, не торопясь, заносил кроки ситуации местности. Или он останавливал лодку, выходил из неё и подолгу осматривал местность, если она представляла для него интерес. На таборе, или, как он говорил и писал, биваке, когда разбивались палатки, заготовлялись на ночь дрова и прочее, он принимал участие в общих работах, не считаясь с их трудностью или размером последних. Затем, когда костёр горел хорошо и все люди были заняты другим делом, Арсеньев подсаживался к огню, обычно сидя на какой-нибудь коряге, банке, ящике и, извлекая из сумки большую клеёнчатую тетрадь, записывал всё, что наблюдал за день. Время от времени он быстро потирал руки, смотрел на мигающие языки пламени и снова записывал, изредка перебрасываясь со своими спутниками отдельными фразами или замечаниями. Нередко бывало, что после тяжёлого перехода, окончив свои дела, все уходили в палатки на ночлег. Арсеньев же продолжал сидеть, подбрасывая дрова в костер и, всматриваясь вдаль, думал, записывал, рисовал, чертил до тех пор, пока не оканчивал задуманного. Приходилось наблюдать и такие случаи, когда Арсеньев, сидя с кем-нибудь из проводников-орочей или удэхейцев у костра, расспрашивал о местности, реках, зверях, названиях или подолгу слушал их незатейливые рассказы и, прося повторить неясные места, записывал в свою тетрадь — сокровищницу научных фактов и наблюдений» (Кабанов Н. Е., стр. 28-29).

К ГЛАВЕ XXIV Напечатано: «Приамурье», № 915, от 4 сентября 1909 г.

Частично соответствует CA, стр. 107—108, но данный вариант гораздо полнее и вместе с главой VII, дополнением к которой он служит, является самостоятельным очерком, посвященным пернатому царству северной части Уссурийского края. Научно-краеведческое значение этого очерка усугубляется ещё тем, что, как уже сказано выше, в «Кратком очерке» орнитологическая часть отсутствует.

К ГЛАВЕ XXV Напечатано: «Приамурье», № 924, от 17 сентября 1909 г.

Частичные соответствия 6-й главе CA (стр. 103—104, 109); наблюдения геологического характера, которым посвящен настоящий очерк, здесь даны более полно, чем в CA; в некоторых случаях настоящая глава является дополнением к специальной геологической главе «Краткого очерка» (стр. 95-108; т. V, стр. 14-24).

¹ В. К. Арсеньев неправильно употребляет в данном случае эти геологические термины: массивными называют все магматические породы, в том числе и базальты; порфир же не принадлежит к кристаллическим породам.

² Сила прибоя может передвигать очень большие камни; например, перебрасывать через дамбы глыбы в 100 т весом и выбрасывать гальку на маяки на высоту 80 м (см.: Обручев В. А. Основы геологии, Львов, 1947). Известен случай, когда глыба весом в 1370 т была передвинута волной на 10-15 м (Щукин И. С. Общая морфология суши, т. II, 1938). Наличие гранитных валунов, конечно, обусловлено тем, что здесь вдоль побережья был обнажён гранитный массив, верхняя часть которого, выступавшая на дневную поверхность, была размыта работой то наступавшего, то отступавшего моря.

³ Здесь В. К. Арсеньев допускает серьёзную терминологическую ошибку: на побережье Приморья чернозёма нет; вероятно, в данном случае нужно разуметь одну из горнолесных почв — подзолистую (бурую или серую).

⁴ Термин «карст» применен здесь весьма произвольно: карстовый рельеф получается в результате растворения водой легко растворимых пород — известняков, гипса и т. п., а не вследствие разрушения гранитов.

⁵ Термин «материковая почва» геологами не употребляется; В. К. Арсеньев этим термином хотел, очевидно, обозначить коренную породу.

⁶ Автор в данном случае имеет в виду систему двух сбросов с грабеном (опускание участка между сбросами).

⁷ Здесь, так же как и ранее (см. примечание к главе XX), В. К. Арсеньев процессы выветривания неправильно называет метаморфизацией.

К ГЛАВЕ XXVI Напечатано: «Приамурье», № 974, от 20 ноября 1909 г.

Настоящий очерк был позже перенесён В. К. Арсеньевым почти целиком в «Краткий очерк» (стр. 136—139; т. V, стр. 49-53); в CA глава о туманах и вообще о климате отсутствует. Необходимо подчеркнуть, что этот очерк о туманах, со ссылками на специальную литературу, был написан в тайге, в трудных условиях путешествия, и тем не менее позже почти без изменений, лишь с некоторыми незначительными дополнениями, был включён в книгу.

¹ В настоящем очерке В. К. Арсеньев пишет всюду «Татарский пролив», но в «Кратком очерке» — «Пролив Невельского». В издании 1912 г. существует характерное примечание по этому поводу, к сожалению, опущенное редактором шеститомника при перепечатке этого сочинения. Оно изложено следующим образом: «После того, как Невельской открыл, что Сахалин — остров, пролив, отделяющий Сахалин от материка Азии, получил название „Пролива Невельского“, каковое название и помещалось на наших картах. Но англичане, не желая признавать заслуг русских мореплавателей, стали обозначать его на своих картах под именем „Татарского пролива“. Мы, пользуясь английскими картами для составления собственных позднейших карт, а с другой стороны — по обычной небрежности к великим русским именам и заветам, — также стали называть этот пролив „Татарским“. Поэтому в настоящем труде восстановлено прежнее, правильное название — Пролив Невельского» (стр. 263). Это примечание обозначено «примечание корректора». Однако совершенно несомненно, что оно написано самим В. К. Арсеньевым.

² Здесь, как и раньше, неправильно применен термин «тундра» для обозначения одного из типов лесных ландшафтов, эта ошибочная терминология встречается и далее.

³ В одном и том же месте, конечно, не могут существовать два климата; автор имеет в виду резкое различие в характере зимы и лета.

⁴ Это указание не вполне правильно: на северо-запад от Приморского края расположены не пустыни и не западносибирская низменность, а горная страна.

⁵ Закономерности возникновения туманов в Приморском крае в настоящее время хорошо изучены советскими метеорологами. Существовавшее во времена Арсеньева предположение о том, что холодное течение из Охотского моря проникает в Татарский пролив, не подтверждается фактами, и мнение гидрографа Жданко несомненно правильно.

⁶ Здесь необходимо внести некоторое уточнение: нужно говорить о соприкосновении не с низкой температурой, а с лесной почвой и болотами, имеющими низкую температуру; снова неправильно применен термин «тундра».

⁷ С возрастанием влажности прозрачность воздуха уменьшается, а не увеличивается.

⁸ Ганн — австрийский метеоролог.

К ГЛАВЕ XXVII Напечатано: «Приамурье», № 1002, от 28 декабря 1909 г. (61)

Данный очерк, посвященный экономическому положению копинских орочей и их этнографической характеристике, не имеет точного соответствия с CA, но частично включён в «Краткий очерк». К перечню продуктов и предметов, составляющих необходимый минимум орочского обихода, в «Кратком очерке» добавлено четыре кирпича чаю, но опущено (случайно?) мыло (см. т. V, стр. 89).

¹ В данном случае В. К. Арсеньев допускает некоторое преувеличение, очень часто, впрочем, встречающееся в этнографической литературе. Заболевание оспой в тяжёлых случаях кончается смертью на третий или четвёртый день; инкубационный период продолжается от 6 до 14 суток; одновременное заражение всех жителей стойбища вряд ли возможно.

² Правильнее называть этот водоём не заводью, а лагуной.

³ О могилах японских рыбаков: CA, стр. 111.

⁴ Эпизод с троганием китовых костей изложен в CA иначе: кости трогает не солдат, а Чжан-Бао, что чуть ли не повело к ссоре между ним и Карпушкой (CA, стр. 112). Однако трудно допустить, чтоб такую «оплошность» сделал Чжан-Бао, хорошо знакомый с верованиями местных народностей и в мировоззрении которого было немало анимистических черт; газетный текст, вероятно, более правилен и отражает непосредственную запись в дневнике, сделанную по свежим следам события.

К ГЛАВЕ XXVIII Напечатано: «Приамурье», № 1012, от 10 января 1910 г.

Точного соответствия с CA нет; наблюдения о составе леса, являющиеся дополнением к главам VI и XIII, включены в «Краткий очерк» (стр. 115—116; т. V, стр. 31-32). В том же номере газеты «Приамурье», в котором было помещено это письмо, напечатана телеграмма В. К. Арсеньева, извещающая об окончании экспедиции: «Вышел из Императорской Гавани в октябре, с большими трудностями прошёл Амур и Хунгари. Девятого января вышли на Амур у села Воронежского сильно утомленные. Всё благополучно. Люди здоровы».

¹ В газетном тексте рыбак опирается острогой в дно реки — это явная опечатка; он или опирается в дно лодки, или отталкивался острогой от дна, или подгребал ею.

К ГЛАВЕ XXIX Напечатано: «Приамурье», № 1017, от 16 января 1910 г.

Описание утра на биваке и замена Карпушки Савушкой частично соответствует в CA стр. 113—114; о пароходе «Хедвинге» — коротко упомянуто на стр. 116; других соответствий нет; более подробно о «Хедвинге» и условиях судоходства в Татарском проливе — в «Кратком очерке» (стр. 12-14; в изд. 1948 г. эти страницы не перепечатаны).

¹ В описании путешествия 1927 г. (CT) Савушке отведена отдельная глава, озаглавленная его именем (глава 5: Савушка Бизанка, стр. 49-61). Узнав, что В. К. Арсеньев вновь появился на реке Копи, он сам вызвался быть проводником. В этой же главе приведены и отсутствующие в CA и газетных очерках биографические данные о нём. Со слов Савушки, В. К. Арсеньевым подробно описано сильное наводнение 1915 г., во время которого на реке Копи погибло много орочей. В 1927 г. Савушке было около 60 лет.

² См. примечание к главе XXXII.

³ Местные магнитные аномалии зависят не только от железных руд, но нередко и от особенностей геологического строения (тектоники) данного участка.

К ГЛАВЕ XXX Напечатано: «Приамурье», № 1095, от 24 апреля 1910 г.

Частично соответствует CA (стр. 117—119), но настоящая редакция является более полной. Некоторые детали изменены, так, например, в CA исчезло упоминание о шести японских собачонках и упоминается только одна, которую держала на руках невестка Игнатия. Описание разговора с Игнатием в CA отсутствует.

¹ Озеро Аку, как это видно из описания В. К. Арсеньева, является лагуной.

К ГЛАВЕ XXXI Напечатано: «Приамурье», № 1102; от 29 апреля 1910 г. Номер газеты вышел в свет с опечаткой: номер обозначен 1099 вместо 1102. (62)

Частично соответствует стр. 119—120 CA.

¹ В изложении охоты на нерпу внесено в окончательную редакцию книги несколько поправок, в частности, исправлено неточное указание, что убитая нерпа всегда ещё продолжает плавать: в тексте CA (стр. 120) это место изложено так: «когда нерпа убита в морской воде, если в легких её находится некоторое количество воздуха, она плавает на поверхности». Но вообще описание нерпы в газетном очерке дано гораздо подробнее; в «Кратком очерке» сведения о нерпах отсутствуют.

² Запрещение отрезать нос убитого животного связано с существующим у многих народностей верованием, что в носу находится душа животного (см.: Зеленин Д. К. Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии, ч. I. Запреты на охоте и иных промыслах. «Сб. Музея антропологии и этнографии», т. VIII, л. 1929).

К ГЛАВЕ XXXII Напечатано: «Приамурье», Приложение к № 1150, от 5 июля 1910 г. (63)

Частично соответствует стр. 121—123 CA; газетный очерк является более распространённой редакцией и более насыщен материалом.

¹ Упоминания об иллюстрациях Доре к «Божественной комедии» и «Потерянному раю» в CA отсутствуют, упоминание же о Стиксе и Хароне — уточнено: «Фигура ороча с веслом в руке, лодка с людьми среди мрака напомнили мне картину Доре из мифологии греков, на которой был изображен Харон, перевозящий на лодке души умерших через подземную реку Стикс» (стр. 122).

Доре Густав (1838—1883) — знаменитый французский художник, живописец и иллюстратор: особенно замечательны его иллюстрации к «Библии», «Божественной комедии» Данте и «Потерянному раю» Мильтона. Доре, как говорил лично автору настоящих примечаний В. К. Арсеньев, был его любимым художником, особенно он любил картину Доре «Марсельеза», прекрасное воспроизведение с которой (гравюра) находилось у одного из знакомых В. К. Арсеньева в Хабаровске.

² В. К. Арсеньев в данном случае некритически повторяет ходячее мнение, распространённое в дореволюционной этнографии и посейчас ещё встречающееся в буржуазной науке, об отсутствии у первобытных народов эстетического чувства. Исследования советских ученых в области искусства малых народностей совершенно опровергли такого рода утверждение. Особенно неправильно оно в применении к орочам и удэхейцам, о чем свидетельствует их замечательный орнамент с изумительным чутьём формы, выражающемся в изящных сочетаниях линий и красок. Исследователи искусства тунгусо-маньчжурских народностей с полным правом говорят о создании последними «целостной художественной культуры», о «сочно яркой орнаментальной системе», об огромном «техническом мастерстве», о «разнообразии мотивов и технических приемов», которые встречаются в их орнаменте и т. д. (см. сб. «Искусство народностей Сибири», Ленинград, 1930, стр. 66-75; очень интересные замечания об искусстве народностей Амура находятся в ст. C.B. Иванова «Орнаментика, религиозные представления и обряды, связанные с амурской лодкой». «Сов. этнография», 1936, вып. 4-5). Весьма важно в художественном отношении и скульптурное искусство Удэхеицев. О несомненном эстетическом чувстве и, в частности, о художественном восприятии природы свидетельствуют также рисунки орочских и особенно удэхейских художников и литературные произведения первого писателя из среды удэхейцев — Джанси Кимонко.

Ошибочное утверждение В. К. Арсеньева тем более странно, что уже С. Н. Браиловский говорил о «врождённом художественном чутье» удэхейцев и отмечал у них «сильно развитый эстетический вкус» и «художественный инстинкт» (Браиловский С. Н. Тазы или удэhe. Опыт этнографического исследования. «Живая Старина», 1901, вып. 3-4, стр. 351). "Наибольшего же развития достигла, — писал он, — та ветвь искусства, оторую можно назвать «орнаментировкой». «Эта отрасль искусства, — продолжал он далее, — поражает взор европейцев своеобразным и красивым сочетанием линий и красок и представляет нечто действительно изящное» (там, же, стр. 351).

В настоящее время наблюдается пышный расцвет национального прикладного искусства, в котором национальные элементы сочетаются с новыми советскими формами. Национальный орнамент можно встретить на оконных занавесках, стенных ковриках, одежде, обуви, утвари, колыбелях и т. д.

К ГЛАВЕ XXXIII Напечатано: «Приамурье», № 1538, от 26 ноября 1911 г.

Частично соответствует CA, стр. 130—131, но со значительными отличиями.

¹ История топографа Гроссевича подробно рассказана на стр. 123—130 CA. Вкратце она сводится к следующему: в 1872 г. молодой топограф Гроссевич, посланный для производства съёмки берега Японского моря между мысами Туманным и Успения, был ограблен и покинут своими спутниками (нижними чинами). В одном белье, без денег и продовольствия, он скитался несколько дней и, наконец, свалился без сил и без сознания. Его подобрали и вернули к жизни проезжавшие мимо в лодке удэхейцы. Они подобрали, привезли в своё стойбище, вылечили его, и он решил навсегда остаться у них и не возвращаться более в культурный мир. Солдаты же, покинувшие и ограбившие Гроссевича, донесли, что он утонул, в доказательство чего представили его документы, одежду и часть денег. Но, поссорившись однажды из-за денег, они сделали друг на друга донос, вследствие чего были снаряжены поиски Гроссевича. Первые поиски были неудачны; но через год, на основании слухов (о каком-то русском, живущем с удэхейцами), полученных во Владивостоке от китайцев-скупщиков мехов, была снаряжена на поиски Гроссевича вторая экспедиция, которой и удалось найти стойбище, в котором находился Гроссевич. Однако последний хотел убежать, но когда увидел, что матросы арестовывают его друзей-удэхейцев, заступился за них, пытался оказать сопротивление прибывшему отряду, и был арестован сам, а затем предан суду за дезертирство и вооружённое сопротивление при аресте. Арестованные вместе с ним удэхейцы заболели вскоре туберкулезом и умерли: один — в тюрьме, другой — по возвращении на родину. Гроссевича же признали душевнобольным, что спасло его от наказания. Позже ему было разрешено вновь вступить на службу, и при первой же возможности он постарался побывать в тех местах, где жил вместе с удэхейцами. Но он нашел только развалины стойбища, так как все люди вымерли «от какой-то эпидемии, занесённой из города». «Никто не спасся. Там и сям валялись человеческие кости и предметы домашнего обихода, успевшие уже зарасти травой». Это так подействовало на Гроссевича, что он вновь и на этот раз очень серьезно заболел и в течение долгого времени находился в больнице. Последние годы своей жизни он находился на службе в Хабаровске, где и умер.

К ГЛАВЕ XXXIV Напечатано: «Приамурье», № 1539, от 27 ноября 1911 г.

Соответствия с CA лишь в описании путей с реки Ботчи на Копи и Самаргу (стр. 132—133) и в зарисовке ороча Вандаги (стр. 133). В газетном тексте здесь и во всех последующих очерках имя Вандаги передано ошибочно: Вандача.

¹ «Источниками химического происхождения» В. К. Арсеньев называет минеральные источники; «вулканическое происхождение» (по Петрову), то есть обычная для большинства тёплых источников связь с последним этапом затухающего молодого вулканизма.

² Долганов жил в с. Гроссевичи (CA, стр. 133). Кулаки-старообрядцы и впоследствии очень притесняли орочей и удэхейцев, зачастую прибегая к прямым грабежам. В. К. Арсеньев, будучи комиссаром Временного правительства по делам туземных народностей Приамурского края, пытался бороться с такими явлениями, но, убедившись в полной безуспешности своих усилий, подал мотивированное заявление об отставке. Особенно усилились такого рода явления в период коллективизации, когда кулацкие кержацкие семьи стали уходить из населённых мест и устраиваться на поселение в тайге. Они вытесняли орочей и удэхейцев, отнимали у них лучшие места для охоты, портили их солонцы, вследствие чего изюбри-пантачи обходили эти солонцы и направлялись на кержацкие солонцы. Они захватывали также кормовые озёра, обкрадывали амбары местных жителей, разрушали рыболовные снасти, угоняли лодки и т. д. (см. Абрамов А. Г. Тридцать лет спустя. Приложение к книге В. К. Арсеньева «В горах Сихотэ-Алиня». Изд-во детской литературы при ЦК ВЛКСМ, М., 1940, стр. 238—239). В начале тридцатых годов все эти кулацкие гнёзда были разгромлены, начали образовываться национальные колхозы, в некоторые из них вливались и русские семейства. Они «приносили в колхозы трудовые навыки, до того неизвестные удэхейцам, привычку к систематическому труду, уменье ухаживать за скотом, птицей, пчёлами» (там же, стр. 240). Широкую помощь со стороны русского населения находили национальные колхозы в Уссурийском крае повсеместно. Факты такого рода в большом количестве подобраны в названной выше приготовленной к печати книге М. А. Сергеева.

³ В определении национальности Вандаги у Арсеньева какая-то неточность. По данному тексту он удэхеец, между тем в CA он именуется всюду орочем; в CA о нём сказано: «Это был мужчина среднего роста, лет сорока, с густой чёрной бородой, что указывало на родство его с сахалинскими туземцами. Одет он был, как и все орочи, но причёску носил удэхейскую» (стр. 133). Дед его родился на Сахалине, отец жил в заливе Де-Кастри, а сам он перекочевал на реку Ботчи ещё в молодые годы (там же). Очевидно, первоначально рассказы о себе Вандаги были не совсем ясны и запутали В. К. Арсеньева, позже путем дальнейших расспросов и уточнений он уже сумел более правильно представить себе происхождение и этническую принадлежность Вандаги. Этот случай очень любопытен и имеет несомненное методическое значение как пример ошибки, в которую может легко впасть и самый опытный исследователь-этнограф, доверившийся без критики и дополнительной проверки показаниям о себе отдельных представителей той или иной народности.

К ГЛАВЕ XXXV Напечатано: «Приамурье», № 1543, от 1 декабря 1911 г.

Рассказ о Бизанке частично повторяет главу XXX; в CA ему частично соответствует стр. 95; газетный очерк имеет ряд дополнений; о спасении Бизанкой от голодной смерти пассажиров парохода «Владивосток» Арсеньев подробно рассказывает также в CT (стр. 15-16) и вновь упоминает в «Кратком очерке» (стр. 292). Описание пути от мыса Крестовоздвиженского к югу — CA (стр. 133—134); в CA пояснено, что второй ороч, поехавший с ними в качестве проводника, был братом Вандаги.

¹ О Вандаге и его взаимоотношениях с японцами В. К. Арсеньев пишет в «Кратком очерке» (стр. 284). Арсеньев останавливается подробно на этом эпизоде, потому что он иллюстрировал преступное равнодушие и бездушие русской администрации на Дальнем Востоке к малым народностям края и хитрую и искусную пропаганду японцев, стремившихся в своих интересах использовать установившуюся практику. Японцы противопоставляли ей свою, строго продуманную и детально разработанную систему взаимоотношений с орочами и удэхейцами: «Они всячески стараются заручиться их расположением, — писал В. К. Арсеньев. — Они делают им мелкие подарки, по дешёвой цене уступают рис, муку, водку, открывают широкий кредит, даже в мелочах оказывают массу различных услуг, исполняя всякие заказы и поручения» («Краткий очерк», стр. 292). К сожалению, правильно сигнализировав опасность, В. К. Арсеньев в тот период ещё не понимал, как можно разрешить этот вопрос в целом, и слишком большое внимание уделял разного рода внешним моментам: административные поощрения, награды в виде медалей, денежные пособия и пр., но прямым противовесом его советам в данном случае была его собственная практика отношения к малым народностям, сделавшая вскоре его имя чрезвычайно популярным. В Арсеньеве они видели справедливого «судью», заступника, покровителя, друга. В действиях же своих по отношению к населению В. К. Арсеньев руководился не только личными чувствами симпатии к «обездоленным судьбою» (его выражение) народностям, но и сознанием патриотического долга.

² См. примечание к главе XX.

К ГЛАВЕ XXXVI Напечатано: «Приамурье», № 1546, от 6 декабря 1911 г.

Частично соответствует стр. 135, 137—138 книги CA; описание деформированного солнца в CA дано более подробно (стр. 135).

¹ Река Быстрая (Гинугу) впадает в Татарский пролив между бухтой Гроссевича и устьем реки Нельмы; длина её 40 км; мыс «Сахарная Голова» — в 7 км от реки Быстрой.

² О реке Луговой в CA нет никаких упоминаний. По словарю Кириллова, Луговая впадает в Татарский пролив в двух верстах севернее устья Нельмы; протяжение её около 20 км.

К ГЛАВЕ XXXVII Напечатано: «Приамурье», № 1553, от 16 декабря 1911 г.

Настоящий и последующие очерки (XXX VII-XL) служат дополнениями к стр. 137—148 CA и в некоторых случаях являются вариантами книжного текста. Иначе изложен уход Вандаги. По тексту газетных очерков Вандага спешил уйти, чтобы не упустить осеннего соболевания, которое он считал наиболее выгодным, причём предварительно он отправился за новыми проводниками и находился в отсутствии три дня, после чего уже ушёл окончательно. В тексте CA этот эпизод изложен иначе и явно беллетризирован. В CA причиной ухода Вандаги является обида последнего на недоверие Арсеньева к различным приметам, на основании которых он (Вандага) считал невозможным продолжать путь по избранной тропе (стр. 139—141). В CA нет никаких упоминаний и о приведённой Вандагой смене. Вообще в этой части CA встречается ряд неясностей, так, например, совершенно непонятно, откуда появился ороч-проводник, о котором упоминается на стр. 140. Полная картина этого пути выясняется лишь из сопоставления страниц путевых дневников и CA.

К ГЛАВЕ XXXVIII Напечатано: «Приамурье», № 1559, от 22 декабря 1911 г. Является дополнением к соответственной главе CA (см. предыдущее примечание). К ГЛАВЕ XXXIX Напечатано: «Приамурье», № 1563, от 29 декабря 1911 г.

Частично соответствует стр. 142—144 CA, но некоторые эпизоды изложены иначе: по тексту настоящего очерка Арсеньев и его спутники сначала замечают огонь на биваке, идут по направлению к нему, но затем находят материал для топлива и решают сделать здесь привал. По тексту CA — путники, выбившиеся из сил, находят топливный материал, раскладывают костёр и уже потом замечают огонь далекого бивака. Путь вброд, встреча с сивучем — см. CA (стр. 144).

К ГЛАВЕ XL Напечатано: «Приамурье», № 1568, от 4 января 1912 г.

Частично соответствует CA стр. 145—146, но с рядом отсутствующих в книге подробностей.

К ГЛАВЕ XLI Напечатано: «Приамурье», № 1568, от 4 января 1912 г. (64)

Частично соответствует CA стр. 146—148; в тексте книги длина реки Нимми (Нельмы) показана ошибочно: 4 км вместо 40; эта ошибка-опечатка сохранена во всех изданиях.

¹ Указание, что Нимми — орочское название, а Нельма — русское, повторено и в «Кратком очерке» (стр. 29); это неверно. В CA Арсеньев говорит уже о реке Нимми и Нельме как о двух различных реках. Обе эти речки впадают в Японское море; Нимми — севернее Нельмы; южнее последней — речка Нимме; все они расположены между мысом Омуодони и мысом Туманным. То, что в данном очерке говорится о Нимми, относится к Нельме.

² Рыба, которую В. К. Арсеньев называет «форель», в действительности, по указанию Л. С. Берга, является видом мальмы (см.: «Ежегодник Зоологического музея Акад. наук», т. XIII, 1908, стр. XIII), но местные жители зовут эту рыбу «форель».

³ Ту («тун») — священное шаманское дерево у орочей и удэхейцев, имеющее на себе изображение человеческого лица; иногда, как было в том случае, который описывает В. К. Арсеньев, на нём бывают вырезаны изображения животных или духов; во время жертвоприношений к нему привязывают обречённую жертву (см.: Штернберг Л., стр. 439). Замечательный экспонат такого дерева с деревянными изображениями духов хранится в Хабаровском музее (воспроизведено среди иллюстраций сборника «Искусство народов Сибири». Л., 1930, стр. 71).

К ГЛАВЕ XLII Напечатано: «Приамурье», № 1569, от 5 января 1912 г.

¹ В. К. Арсеньев применяет в описании береговых утёсов старинный геологический термин «флецы», то есть пласты. Совершенно горизонтальные слои не могут быть параллельны берегу моря, а только земной поверхности, но общее направление складчатости в Приморье действительно параллельно берегу моря.

К ГЛАВЕ XLIII Напечатано: «Приамурье», № 1573, от 11 января 1912 г.

Частично (в незначительной степени) соответствует CA (стр. 154); газетный вариант полнее и изобилует рядом интересных подробностей; в частности, более подробно изложена легенда о Какзаму.

¹ Столбчатая отдельность базальтов зависит от определённых условий остывания потоков лав. В других случаях получаются слоистая и другие отдельности, поэтому не каждый покров базальта обязательно должен обладать столбчатой отдельностью. Часто столбы рассекаются на короткие призмы ещё поверхностями отдельности, перпендикулярными их оси; особенно это проявляется при их выветривании; обычно при выветривании столб распадается на неправильные части, которые Арсеньев называет полиэдрическим распадением. Что касается песчаника, то он распадается на столбы при сильном нагревании пласта внедрённой вблизи него магматической породой.

² Речка Лозаа в CA не упомянута, ничего не говорится о ней и в «Кратком отчете», но в «Сведениях» сказано: "Время с 20 октября по 1 декабря было использовано на обследование рек Адами, Лозаа и низовьев Самарги до устьев реки Едина (стр. 25).

К ГЛАВЕ XLIV Напечатано: «Приамурье» № 1595, от 8 февраля 1912 г.

Частично соответствует CA (стр. 152—153); печатанием этого очерка закончилась публикация корреспонденции В. К. Арсеньева об экспедиции 1908 г.; между этой и предыдущей главой ясно ощущается какой-то пробел; очевидно, редакция затеряла или опустила одну главу. В CA далее следует описание маршрута по реке Самарге и зимнего пути по горным рекам в марте 1909 г. Дальнейшее путешествие от марта 1909 г. до января 1910 г. осталось неописанным.

¹ В указании местонахождения юрты имеется расхождение между текстом CA и газетными очерками. По CA юрта находилась в устье реки Нимми, по газетному очерку — в устье реки Лозаа; очевидно, последний точнее.

ПРИМЕЧАНИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

(1). Так в тексте книги; явная опечатка, следует читать «Приамурье».

(2). Экспедиция В. К. Арсеньева 1912 года в основном заключалась в борьбе с хунхузами, поэтому вполне естественно, что по соображениям секретности автор прервал отправку писем в газету и не опубликовал об этой экспедиции открытого отчёта.

(3). Так в тексте 1957 года издания: разумеется, здесь и далее имеется в виду Императорская Гавань.

(4). См. примечание (2).

(5). Так в газетном тексте; в книге слово «теперь» исправлено на «течёт».

(6). Так в газетном тексте; в книге исправлено на «Тахсаля».

(7). В книге — «40-вёрстовой».

(8). Так в газетном и книжном текстах; видимо, опечатка: следует читать «по кривой».

(9). Так в газетном тексте; в книге — «орочской».

(10). Так в газетном тексте; в книге исправлено на «Тахсале».

(11). См. примечание (10).

(12). Дата из газетного текста; в книге исправлено на 10 июля — это верная дата (судя по дальнейшему тексту).

(13). Так в газетном тексте; в книге исправлено на более верное «Гобилли».

(14). В газетном тексте — «они».

(15). Так дано название реки здесь и далее в газетном тексте; в книге исправлено на «Гобилли».

(16). Видимо, имеется в виду гималайский медведь.

(17). В газетном тексте — 30 августа; очевидная ошибка, исправленная в книге.

(18). В тексте книги опечатка — «страшная».

(19). Так в газетном тексте; в книге всюду — «Паргами».

(20). Штабс-капитан (в тексте книги звание приведено полностью).

(21). В газетном тексте — «Г-н Денель»; очевидная опечатка.

(22). В газетном тексте — «Буды»; в книге исправлено на «Буту».

(23). Так в газетном тексте.

(24). В тексте книги после латинского названия даётся пояснение, заключённое в квадратные скобки: «гималайский медведь — белогруд».

(25). См. примечание (23).

(26). В газетном тексте — «линьков».

(27). В газетном тексте — «1908 года».

(28). Окончание фразы «силою вторгшиеся сюда лет 50 тому назад» в книжном тексте отсутствует.

(29). Данный абзац в книжном тексте отсутствует.

(30). В книжном тексте «инородцы» заменены на «орочи».

(31). Часть текста, взятая в квадратные скобки, здесь и далее является пояснениями и дополнениями М. К. Азадовского.

(32). В книжном тексте ошибочно — «недостаточно».

(33). Часть фразы «первое время звезды видны ясно, отчетливо, позже последние» в книжном тексте отсутствует.

(34). В газетном тексте — «полиурическое»; видимо, опечатка.

(35). В газетном тексте — «наугольником»; видимо, опечатка.

(36). Вероятно, неисправленная опечатка: следует читать «стайное».

(37). В книжном тексте — «Среди них много и других уток».

(38) Часть фразы «особенно где затешется ещё русский человек со своей широкой бесшабашной натурой» в книжном тексте отсутствует.

(39). Вероятно, неисправленная опечатка: следует читать «расчленения».

(40). В газетном тексте название ключа — «Asare».

(41). В газетном тексте ошибочно — «компенчация».

(42). Так в газетном тексте (возможно, «голубого и чёрного»; М. К. Азадовский слово «голубой» исключает из книжного текста).

(43). Так в тексте книги; разумеется, орлан и ястреб — птицы совершенно разные.

(44). Так в тексте книги; вероятно, неисправленная опечатка: следует читать «гигрометр».

(45). В книжном тексте — «1907 год». В главе XXIX «прошлым» назван 1908 год.

(46). См. примечание (31).

(47). В газетном тексте везде — «Chedving».

(48). В газетном тексте — «не могло не отозваться неразрушительно».

(49). В газетном тексте — «Адимин».

(50). В книжном тексте — «беспредельно глубокое».

(51). Часть данного абзаца «…продолжало светиться. Точно боясь, что солнце ещё…» в книжном тексте отсутствует.

(52). В газетном тексте — «фосфорцировала».

(53). Так в тексте книги; правильно — Унтербергеру.

(54). В тексте книги — «отличное»; видимо, опечатка.

(55). Так в тексте книги; видимо, правильно — «кунжа».

(56). Так в тексте книги.

(57). Ошибка М.К Азадовского в датировке; правильно — 19 июля.

(58). Ошибка М.К Азадовского; правильно — № 611.

(59). В тексте книги дата выхода газеты отсутствует.

(60). М. К. Азадовский ошибается — в газетном тексте было напечатано «Долматским».

(61). M.К. Азадовский ошибочно датирует номер газеты: правильно — 25 декабря.

(62) М. К. Азадовский неточен: данное письмо напечатано в № 1102 от 2 мая 1910 г.; на с. 4-5 этого экземпляра газеты ошибочно набран № 1099, из-за чего возникла путаница.

(63). Ошибка М. К. Азадовского в датировке; правильно — 4 июля.

(64). Судя по примечаниям М. К. Азадовского, письма, соответствующие главам XL и XLI, опубликованы в одном номере газеты от 4 января 1912 г. К сожалению, проверить и исправить эту возможную ошибку не удалось.

---

1. В настоящее время, находясь в тёплом шатре и имея вдоволь продовольствия и всё необходимое под рукою, я пишу свои письма из «Путевого дневника» покойно, вспоминая всё прошлое шаг за шагом, день за днем.
2. Дымка, лёгкий туман (англ.).
3. Здесь каменушки названы «утками», потому что, составляя род нырков Fuligula, они вместе с Anas принадлежат к одному семейству Anatipae — утиные (данное примечание имеется только в газетном тексте).
4. Хотя в Императорской Гавани на реке Хади и нет уже более орочей, тем не менее чистые орочи с рек Тумнина и Уй, в отличие от орочей копинских и самаргинских, в настоящих статьях будут называться «орочами Императорской Гавани», так как залив этот является в полном смысле слова колыбелью орочского происхождения.
5. Императорская Гавань.
6. Мыс Сюркум на пути к заливу Де-Кастри.
7. Нерпичий топлёный жир не стынет даже и во время больших морозов.
8. Вероятно — ороки.