(*) См. № XIV и XVI Тел. 1827 года. 4-я статья сей любопытной рецензіи будетъ послѣдняя, хотя въ J. des Débats, откуда она заимствована, рецензія раздѣлена на шесть небольшихъ статей. Изд.
Если Британское хладнокровіе, конечно болѣе непобѣдимое чѣмъ полки Алвинци, могло не тревожась выдержать натискъ всѣхъ нашихъ торжествъ, то, въ замѣну этого, реквизиціи, наложенныя на нѣкоторыя картинныя галлереи въ Италіи, произвели на Историка, дотолѣ очень спокойнаго, дѣйствіе, которое всего лучше можно сравнить съ дѣйствіемъ зажженнаго фитиля, приложеннаго къ затравкѣ пушки: это вспышка, выстрѣлъ, и здѣсь-то, въ этомъ нечаянномъ взрывѣ — брани, насмѣшки, сарказмы, все нашлось у Сира Валтера, кромѣ можетъ быть правоты генія, а иначе можно-бы о немъ сказать какъ о Димосѳенѣ: онъ вспыхиваетъ, гремитъ, поражаетъ молніею. Ученость помогла ему въ гнѣвѣ. Желая ученымъ образомъ показать, что наши герои VI года готовы были возвратиться къ звѣрству первобытныхъ войнъ, онъ самъ восшелъ до дикарей Сандвичевыхъ острововъ. Надѣюсь, что мнѣ позволятъ, не доходя до этого, отвѣчать ему самымъ лучшемъ доводомъ: что конечно легко заключить въ одной коротенькой страницѣ нѣсколько размышленіи, несвязныхъ, темныхъ, неполнымъ, то есть трояко ложныхъ, о перемѣнахъ, происходящихъ въ основаніяхъ человѣческаго Права отъ успѣховъ образованности и общественнаго просвѣщенія; но если примемъ трудъ размыслить объ этомъ предметѣ, то увидимъ, что для означенія только его въ главныхъ размѣрахъ, понадобится слишкомъ много столбцовъ. Нейду далѣе и обращаюсь единственно къ слѣдующему замѣчанію, столь явному, что оно не требуетъ поясненій: главное отличіе войны при новѣйшей образованности есть, большее или меньшее, уваженіе къ частной собственности, дѣлающейся съ каждымъ днемъ болѣе неприкосновенною. Надобно исключишь изъ этого войны на морѣ: онѣ сохранили еще древнее право грабительства. И покуда будутъ выдаваемы корсарамъ позволенія обыскивать чужіе корабли (lettres de marque), народы останутся варварами въ своихъ морскихъ грабительствахъ, достойныхъ Сандвичевыхъ острововъ.
Но одна держава Европейская — только одна — такова и въ завоеваніяхъ своихъ на твердой землѣ. Она опредѣляетъ своимъ войскамъ въ Индія законную часть изъ награбленнаго въ непріятельской землѣ. За арміею слѣдуетъ Призовый Комитетъ, и когда дождливое время прекращаетъ военныя дѣйствія, солдаты пускаются по деревнямъ, отнимаютъ пшено и скотъ, а Комитетъ продаешь эту добычу. Восточный Глашатай, Журналъ очень мало извѣстный въ Парижѣ, заключаешь въ себѣ удивительныя свѣдѣнія по сему печальному предмету. Тамъ видимъ, что грабежъ, произведенный въ Деканѣ (the Decab booty), сдѣлался предметомъ тяжбы у Компаніи съ арміею и полагается въ двѣнадцать милліоновъ двѣсти семнадцать или осмнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ: поиски требуютъ, не какъ дара, но какъ слѣдующаго долга, сумму, равную нашимъ ста семидесяти пяти милліонамъ франковъ. Эта непомѣрная добыча, этотъ Комитетъ, этотъ участокъ солдатъ въ отнятомъ, вотъ, если Валтеру Скотту угодно остеречься, не звѣрство первобытныхъ войнъ — ихъ цѣлію было потребленіе, гораздо прежде грабительства — но, это все возможное варварство воинъ въ родѣ Аттилы, Гензерика, Чингисъ-Хана!
Напротивъ, что есть общаго между симъ варварствомъ или звѣрствомъ, назовите его какъ угодно, и мастерскими произведеніями искусишь, похищенными побѣдою или уступленными по договорамъ? Какъ сближать такіе несходные предметы? Здѣсь самое столкновеніе словъ могло-бы тотчасъ показать несвязность понятіи. Я думаю, въ первобытныя войны рѣдко спорили о картинахъ, и если во время вторженіи сѣверныхъ народовъ, впрочемъ не дикихъ, истреблено было много статуй, то вѣрно тогда мало заключали военныхъ договоровъ для обезпеченія себѣ обладанія сими статуями и для украшенія ими музеевъ. Но этотъ родъ контрибуцій, необходимо безпримѣрныя у варваровъ-завоевателей, существовалъ-ли также до послѣднихъ нашихъ войнъ и у просвѣщенныхъ завоевателей? въ этомъ ссылаюсь на Сира Валтера. Правда, на страницѣ 215-й своего пятаго тома, онъ скажешь намъ, что это былъ грабежъ, взысканіе новаго рода; на страницѣ 231-й, это взысканіе новаго рода, не скрою и того, становится нарушеніемъ закона народовъ, дотолѣ признаннаго и исполнявшагося; но страница 222-я, во всѣхъ отношеніяхъ очень добродушная, извѣщаетъ насъ, что безъ сомнѣнія можно въ Исторіи всѣхъ народовъ найдти, что предметы сего рода были переносимы изъ одной страны въ другую, смотря по оборотамъ военнаго счастія. Слѣдовательно, по мнѣнію самого Автора, эта 222-я страница примиряетъ его съ Исторіею во всей сшибкѣ противуположныхъ утвержденій. Но довольно объ историческомъ доказательствѣ: перейдемъ теперь къ приложенію правила.
Требовать статуй, и полагать это въ условіе перемирія или мира, такъ-же какъ требуютъ въ подобныхъ случаяхъ налоговъ, городовъ, областей, развѣ значитъ нарушать должное уваженіе къ частнымъ собственностямъ? Даже реквизиціи картинами, развѣ были-бы тягостнѣе для состояній частныхъ людей, нежели требованія деньгами и съѣстными припасами (хотя въ Италіи не взяли ни одной картины по реквизицій)? Кто не видитъ съ перваго взгляда, что военныя контрибуціи окончательно падаютъ, такъ-же какъ и всѣ налога, на каждаго жителя, или по крайней мѣрѣ на каждаго владѣльца? Кому не извѣстно напротивъ, что предметы искуствъ, разумѣется столь драгоцѣнные, что могутъ сдѣлаться условіями мира или вознагражденіемъ побѣды, уже по одному этому всегда, или почти всегда, должны быть собственностію народа, или города, или Государя? Это былъ единственный родъ богатства, котораго Италія могла отдавать много, сама не бѣднѣя: уступленныя ею вамъ изящныя произведенія были иногда принимаемы по соглашенію, за безмѣрныя суммы денегъ, и какое ни предполагалъ-бы Валтеръ Скоттъ озлобленіе въ Италіянцахъ противъ хищничества Французовъ, но безъ сомнѣнія не одинъ Италіянецъ скорѣе согласился-бы картинами и статуями удовольствовать это хищничество новаго рода, нежели отдать постелю своего отца и хлѣбъ своихъ дѣтей.
Но здѣсь представляются соображенія другаго рода. Подобно всѣмъ друзьямъ искусовъ, Валтеръ Скоттъ желалъ-бы, чтобъ чудеса искуствъ, по общему согласію образованныхъ народовъ, предохранены были отъ побѣдъ и случайностей войны. Онъ особенно напоминаетъ о существеннѣйшей опасности, повредить ихъ при перемѣщеніи, или даже истребить ихъ. Признаюсь, онъ счастливъ, что ничего подобнаго не случилось съ мраморами Лорда Эльгина, съ тѣхъ поръ по крайней мѣрѣ, какъ они вытащены изъ Парѳенона. Наконецъ польза искуства самаго требуетъ, по мнѣнію Историка, чтобы картины великихъ художниковъ оставались въ тѣхъ зданіяхъ, для украшенія коихъ онѣ были писаны: тамъ, при разсматриваніи, онѣ оказываютъ болѣе дѣйствія, по физическому-ли преимуществу освѣщенія, и другимъ причинамъ, благопріятствовавшимъ первому ихъ положенію, или по нравственному чувству, привязывающему, такъ сказать, самыя произведенія къ мѣстамъ, первоначально имъ предназначеннымъ, или занимаемымъ ими многія столѣтія. Авторъ говоритъ правду, но не договариваетъ всего. Онъ могъ-бы прибавишь; оставьте каждую вещи на ея мѣстѣ, и, для изученія великихъ художниковъ, пусть ученикъ переѣзжаетъ большое разстояніе; стараніе его при семъ изученіи будетъ соразмѣрно труду, какой онъ предприметъ для достиженія къ образцовымъ произведеніямъ, и неувѣренности, случится-ли ему снова приѣхать и увидѣть ихъ когда-нибудь. Не вдругъ переходя отъ одного образца къ другому, онъ можешь понять геній каждаго изъ нихъ, сравнить ихъ, не смѣшивая; каждому впечатлѣнію у него будетъ время произвести плодъ мысли, прежде нежели другое впечатлѣніе можетъ дашь новое направленіе его помышленіямъ. Напротивъ соедините, свалите все въ одномъ Музеѣ, дайте ученику вдругъ всѣхъ образцовыхъ художниковъ; пусть сегодня находитъ онъ ихъ подлѣ своихъ дверей и завтра осматриваетъ всѣ вдругъ: чѣмъ будетъ живѣе общее впечатлѣніе, тѣмъ, можешь быть, болѣе отнимешь оно силы и глубины у каждаго частнаго, и изъ многихъ образцовъ, вдругъ поражающихъ воображеніе, не останавливая его, не столько станутъ избирать частные предметы для изученія и состязательства, сколько подражать, неопредѣленно, общему характеру благородной и изящной истины, по которому сходны всѣ изящныя произведенія, хотя онъ и различенъ въ каждомъ изъ нихъ.
Размышленіи сіи не новость: они изданы въ свѣтъ еще осенью 1806 года, человѣкомъ, конечно не значительнымъ по своимъ мнѣніямъ, но за то онъ можетъ увѣрить, что это мнѣніе принадлежало тогда великимъ нашимъ живописцамъ, и потому онъ почитаетъ себя вправѣ заключить, что вся эта часть разсужденія Сира Валтера чрезвычайно справедлива. Какъ-же могла она привести его къ удивительной несправедливости? Увидимъ.
Онъ рѣшилъ, что нація варварская, не могшая почитать памятниковъ искуства своимъ драгоцѣннѣйшимъ завоеваніемъ, не могла и уважать искуствъ иначе, какъ по приличію, по суетности, потому что если-бы она любила искуства для нихъ самихъ, а не для себя, то сохранила-бы памятники оныхъ, и не сдѣлала-бы ихъ своею жертвою. Въ слѣдствіе этого, наши воины, Генералъ ихъ, и артисты, посланные къ нему изъ Парижа для совѣта въ выборѣ предметовъ контрибуціи, не могли быть ни чѣмъ инымъ, какъ Вандалами и тщеславными Гепидами. «Классическимъ прототипомъ Бонапарте, въ семъ случаѣ, былъ Муммій, Римскій Консулъ, насильственно отнявшій у Греціи ея сокровища, хотя ни самъ онъ, ни соотечественники его не въ состоянія были оцѣнить истиннаго ихъ достоинства.» Правда, у Парижанъ было столько вкусу, что они могли оцѣнить въ чудесахъ Греческаго рѣзца славу, какою пользовалась сіи произведенія у всѣхъ всѣхъ просвѣщенныхъ народовъ. (Замѣтимъ мимоходомъ, что этимъ выраженіемъ какъ-бы сомнѣваются въ просвѣщеніи Французскаго народа). Именно политика Директоріи, и весьма недавно еще, примирила насъ съ иску е швами. Въ правленіе Конвента ихъ почитали несовмѣстными съ простотой республиканскою; ни что не было забыто для уравненія всѣхъ умственныхъ познаній: дворцы были истреблены, памятники превращены въ прахъ, и проч. и проч.
Между тѣмъ Валтеръ Скоттъ два раза былъ въ Парижѣ, прежде нежели написалъ свою Исторію! Онъ долженъ былъ видѣть, что наши дворцы существуютъ. Онъ могъ также видѣть хорошія произведенія нашихъ ваятелей, и образцовыя произведенія, вышедшія изъ мастерскихъ живописцовъ нашихъ въ самыя пагубныя времена гражданскихъ націяхъ раздоровъ. Да, сія несчастныя времена породили много преступленія, коихъ причины, можетъ быть, извѣстны еще очень не совершенно, много глупостей, остающихся малоизвѣстными можетъ быть навсегда, если только не безполезно и не горестно открытіемъ оныхъ умножать число глупостей. Но Историкъ, кажется, думалъ объ этомъ иначе. И здѣсь, такъ-же какъ въ другой части своея книги, онъ оставляетъ безъ вниманія тысячи событій, рѣчей и даже декретовъ (хотя самъ говоритъ о нихъ, слѣдовательно знаетъ о ихъ существованіи) я привязывается къ грубо-безчиннымъ маскарадамъ какого-нибудь Шометта, Гебера, желая безумствомъ ихъ доказать, что Французы исповѣдывали атеизмъ.
Заговоръ столь страшный въ то время, хотя уже и близкій къ своему паденію, осмѣлившійся отвергать Бога, потому что Его всемогущество казалось ямъ анти-революціоннымъ, хотѣлъ истребишь искуства: ихъ благородство было подозрительно. «Къ чему теперь эти суетныя и пустыя искуства? Народъ перераждающійся, не уже-ли останется покоренъ симъ ложнымъ потребностямъ души? Какая нужда до талантовъ воображенія тому, кто умѣетъ быть свободнымъ? Они украшали Дворъ Государей, ихъ надобно истребить, изъ опасенія, чтобы они не изнѣжили мужества тѣхъ, кто долженъ защищать свободу своего отечества.» Такъ говорили люди, которыхъ можно было подозрѣвать, по крайней мѣрѣ, что они безумствуютъ за столько-то въ день. Это было 25 Плювіоза, въ годъ 11-й. Здѣсь самыя числа краснорѣчивы: они избавляютъ отъ всякаго объясненія. Буасси д`Англа, Депутатъ Ардешскаго департамента, присылаетъ національному Конвенту и Комитету общественнаго просвѣщенія: «Нѣкоторыя мысли объ искуствахъ.» Это скромное названіе сочиненія. Вначалѣ, съ негодованіемъ и презрѣніемъ опровергая уравнителей, Авторъ спрашиваетъ впослѣдствіи у самого себя: "Когда потомки Мильтіада и Аристида сдѣлались рабами самаго нестерпимаго варварства?.. Въ то время, когда допустили погибнутъ свои искусства, свои храмы, свои божества, свои игры; когда увидѣли истребленіе своихъ статуй, картинъ, поэтовъ, философовъ. ("Сохраняйте, " продолжаетъ онъ, «все то, что у нихъ погибло; принимайте, ободряйте, уважайте науки, философію, искуства; пусть всѣ законы ваши благопріятствуютъ имъ и хранятъ ихъ; пусть сокровища ихъ будутъ лучшими вашими богатствами, и труды, долженствующіе производить ихъ, пусть будутъ помѣщены вами въ первый разрядъ заслугъ, оказанныхъ отечеству… пусть вездѣ возродится соревнованіе… пусть вездѣ учатся…» Съ сей точки онъ развиваетъ планъ общественнаго просвѣщенія, планъ богатѣйшій и обширнѣйшій, какой только можешь постигнуть и обнять умъ человѣческій. Въ семъ планѣ находятся первыя основанія большой Нормальной Школы, послѣ краткаго существованія оставившей память о себѣ и произведшей безсмертныя творенія (des ouvrages immortels); тамъ-же является первая, но уже полная мысль о Національномъ Институтѣ, съ самаго начала своего долженствовавшемъ обратить на себя вниманіе и приобрѣсти одобреніе цѣлаго свѣта. Далѣе великодушный представитель изъявляетъ желаніе, чтобы въ среду Республики и ея Института призваны были и обременены почестями всѣ великіе таланты Европы, даже изъ народовъ, продолжающихъ съ Франціею самую жесточайшую войну. Онъ оканчиваетъ, прося у Конвента учрежденія и законовъ, возвышающихъ геній до народной, соединенной съ правительственнымъ могуществомъ народа, и даже превышающей его по своему вліянію на мнѣніе, нравы и направленіе общественнаго духа. Конвентъ приказалъ напечатать это и разослать во всѣ городовыя общества (municipalités) Республики.
Всякій комментарій былъ-бы здѣсь безполезенъ. Я прибавлю только одно размышленіе, обнимающее все. Конвентъ не былъ Франція; Гора (la Montagne) не Конвентъ; Отецъ Дюшень не Гора. Но такъ надлежало-бы полагать, если-бы, по примѣру Сира Валтера Скотта, вообразили себѣ атеистомъ народъ, въ празднествахъ своихъ предавшій огню изображеніе атеизма, вмѣстѣ съ изображеніями самыхъ отвратительныхъ пороковъ, если-бы руководствуясь Авторомъ-же, представила себѣ Геростратомъ народъ, въ которомъ величайшее чудо есть, можетъ быть, то, что онъ ни сколько не преставалъ обработывать и обогащать Литтературу, Науки и Искуства во все столь продолжительное и столь ужасное время своей безумной революціи.
Ограничимся эпохою, избранною самимъ Валтеромъ Скоттомъ. Когда побѣда передавала намъ мастерскія произведенія Италіи, живопись умножала и у насъ число ихъ. Школа Давида блистала такъ ярко, что это составляло гордость всей Франціи. Произведенія ея были поддерживаемы, принимаемы, вознаграждаемы энтузіазмомъ, почти народнымъ. Сильное направленіе, данное искуствамъ основаннымъ на рисункѣ, вездѣ разлило съ 1784 года правила, вкусъ, изученіе. Италіянцы въ свою очередь приходили въ нашихъ мастерскихъ искать уроковъ и примѣровъ. И Англичанинъ, Шотландецъ обвиняетъ насъ въ вандализмѣ! Истинно, это ужъ слишкомъ! Еслибы въ отплату мнѣ надобно было отыскать, кто его классическій прототипъ въ семъ случаѣ, признаюсь, и не нашелъ-бы его нигдѣ, кромѣ Понта, гдѣ дикіе обитатели почитали Овидія варваромъ.
Спросимъ себя: какимъ образомъ такой умный человѣкъ, какъ Сиръ Валтеръ Скоттъ, могъ впасть въ такое преувеличеніе? Можетъ быть отвѣчать на это не слишкомъ трудно. Пусть поэтъ, или романистъ, со всѣми средствами, искуствомъ, словомъ, такой романистъ какъ Сиръ Валтеръ Скоттъ. Въ самыхъ драматическихъ своихъ произведеніяхъ, изберетъ театромъ своей драмы, первою темою своего вымысла, сосѣдственную страну, потрясаемую самыми жестокими политическими ударами, и пусть онъ изображаетъ ихъ, желая устрашить своихъ читателей; пусть со всею свободою умно-обильнаго воображенія и со всею вольностію, какую допускаетъ живопись лицъ романа, онъ усиливаетъ глупости, преступленія и несчастія;, обезображиваетъ или поэтизируеть (poéitise) событія, причины, слѣдствія, для достиженія къ идеалу ужаснаго; старушки и дѣти будутъ трепетать при одномъ имени проклятой страны. Не разсказывайте имъ настоящей ея истеріи: уши ихъ, еще пораженныя словами очарователя, не услышатъ насъ. Валтеръ Скоттъ умѣлъ производишь это очарованіе нѣкоторыми изъ своихъ романовъ: но, чтобы дѣйствовать на другихъ, надобно самому чувствовать сильно, и, кажется, самъ онъ испытывалъ такой неугасающій ужасъ, слыша повѣствованіе о нѣкоторыхъ извѣстныхъ эпохахъ нашей Исторіи, что не могъ и передать ихъ не увеличивъ событій.
Потомъ онъ становится спокойнѣе, начинаетъ видѣть предметы подъ покрываломъ не столь частымъ, а вообще тутъ Историкъ судить о нихъ съ меньшимъ предубѣжденіемъ; иногда ему удается даже изобразить ихъ въ настоящемъ свѣтѣ. Въ этомъ отношеніи, его картина консульства гораздо превосходнѣе начертанія Италійскихъ кампаній: это мы сей часъ увидимъ.
Начиная повѣствованіе о Консульской администрація, Авторъ удивительно смѣшиваетъ эпохи, и, что всего страннѣе, онъ сбивается такъ ужасно именно потому, что руководствуется замѣтками самого Консула, а тотъ, разумѣется не могъ ошибиться въ числахъ и, вероятно, не хотѣлъ обманывать. Это покажется непостижимо: но примѣръ объяснитъ загадку. Историкъ разсказываешь намъ о покорности Аббата Бернье и водвореніи мира въ Вандеѣ, не говоря еще о кабинетѣ Люксанбургскомъ, гдѣ составился Конституціонный актъ VIII года; но этотъ актъ былъ представленъ на утвержденіе народа 13 Декабря 1799 года, а мировой трактатъ былъ заключенъ 17 Января 1800. Отъ чего этотъ анахронизмъ? Его такъ легко было избѣжать. Здѣсь одно объясненіе возможно. Отрывки, диктованные на островѣ Св. Елены, обращены были въ дѣло или въ пользу съ удивительною поспѣшностью: не замѣтили даже, что прежде надлежало-бы расположить ихъ въ хронологическомъ порядкѣ и потомъ пользоваться ими, а иначе можно было нарушить весь порядокъ событій. Легче и удобнѣе показалось прибѣгнуть къ нумеровкѣ (numérotage). Такъ въ главѣ о Бонапарте, названной: Предварительные Консулы, увидятъ подъ нумеромъ 9-мъ записку, относящуюся къ переговорамъ правительства съ Вандейскими начальниками; а уже подъ 10-мъ разсмотрѣніе совѣщаній, изъ коихъ вышла новая форма республики. Вотъ отгадка! Надобно согласиться, что она необыкновенна.
Полезно было-бы проникнуть тайну сихъ совѣщаній; это распространило-бы много свѣту на слѣдующія эпохи. Въ семъ отношеніи, ожидая лучшаго или подробнѣйшаго, можно собратъ нѣкоторыя весьма любопытныя свѣдѣнія въ Воспоминаніяхъ о Французской революціи, изданныхъ во время напечатанія послѣднихъ томовъ сей Исторіи, соотечественницею В. Скотта, дѣвицею Елена-Марія Вильямсъ. Повѣствованіе ея, кажется, достовѣрно; все пересказываемое ею слышала она во время самихъ происшествіи, отъ Г-на Тьессе, избраннаго тогда членомъ Пяти-Сотной Коммисіи, и черезъ нѣсколько времени Исключеннаго изъ трибунства за то, что онъ осмѣлился защищать конституцію. Дѣла шли впередъ. Предварительный Консулъ выступилъ на сцену скромно, шагами Вашингтона, но съ каждымъ днемъ болѣе уставалъ въ роли, сдѣлавшейся уже не столь необходимою. Онъ выходилъ изъ терпѣнія, становился смѣлѣе и вдругъ заговорилъ какъ повелитель. Тогда услышали отъ него: этому быть и этому не быть. — «Если у меня нѣтъ средства управлять, то я и не хочу правительства. — Намъ надобны особенные законы, относительно колоніи, и я дамъ ихъ. — Если какой департаментъ ведетъ себя дурно, я приведу его въ осадное состояніе. — Хотите-ли наконецъ порядка, или нѣтъ? Это ваше дѣло. — Пишите: мои планы у меня.» — Онъ-же отвѣчалъ одному члену Коммисіи Старшинъ, требовавшему ручательствъ въ личной свободѣ: «Что значитъ эта свобода? Это родъ гражданской крѣпости, способной единственно затруднять ходъ правительства.» Наконецъ онъ возразилъ самому Г-ну Тьесе, отказывавшему ему въ чемъ-то и представлявшему притомъ, что онъ не имѣетъ права исполнить это. «Если вы не имѣете на это права, то имѣете силу.» Въ этихъ словахъ заключалась вся будущность Франціи.
Надобно согласиться впрочемъ, что прежде своей откровенности, юный Консулъ истощилъ все терпѣніе хитрости: ему надлежало, улещая Сійеса, опрокинуть его планъ конституціи. Схватки, выдержанныя противъ множества Метафизики, измучили его до того, что онъ сдѣлался боленъ: онъ самъ сказалъ это и я ему вѣрю. Но, что болѣе нежели вѣроятно, что бросается въ глаза самаго неопытнаго человѣка, это удивительная ловкость, съ какою онъ, воспользовавшись даже Метафизикою, слиткомъ много затруднявшею его, удалилъ изъ предначертанія Сійеса то, что могло стѣснять его на пути и напротивъ обратилъ къ своей тайной цѣли все, что могло служить ей, а при построеніи зданія, долженствовавшаго укрѣпить республику, умѣлъ выгадать себѣ, тайно и какъ-бы скрытно, ступеньки къ трону.
Все это Сиръ Валтеръ Скоттъ понялъ и изложилъ въ совершенствѣ. Въ этой части книги его не рѣдко встрѣчаешь размышленія и здравый умъ. Пріятно видѣть, какъ возстаетъ онъ противъ списковъ избирателей, замѣнившихъ прямое избраніе представителей; какъ поддерживаетъ необходимость предстательства прямого, свободнаго отъ всѣхъ затрудненій; какъ обнаруживаетъ все, что было обманчиваго и ложнаго въ способѣ собранія голосовъ, по случаю предложенія о пожизненномъ Консульствѣ, и какъ съ большею силою говоритъ о томъ-же при голосахъ объ Имперіи.
Въ этомъ отрывкѣ можно-бы не похвалишь нѣкоторую многословность, но за всѣмъ тѣмъ, онъ истинно замѣчателенъ и особенно подъ перомъ Сира Валтера. Впрочемъ, съ сей эпохи, въ повѣснівованіи его найдется много подобныхъ отрывковъ.
Съ другой точки зрѣнія, эта картина Консульства, занимающая, кромѣ одной главы, томы VIII и IX и, облечена или обезображена тѣми-же недостатками въ сочиненіи, какъ и первыя части разсматриваемой нами книги; она изобильна ошибками въ событіяхъ, ложными сужденіями, пропусками. Можно-ли вообразить себѣ, на примѣръ, что объ учрежденіи префектуръ (17 Февраля 1800) не сказано ни одного слова, и чрезъ два или три тома послѣ (въ T. XI), намъ говорятъ объ установленіи Префектовъ, какъ о той части образованія Императорскаго правленія, которою Бонапарте гордился болѣе всего. Пусть судятъ, каково должно быть понятіе Историка объ управленіи департаментовъ Франціи при Консулахъ, когда онъ отнимаетъ у сего управленія префектуры!
Постановленія по общественному просвѣщенію забыты не въ такой степени; но что говоришь о нихъ Авторъ? Вотъ онъ, вполнѣ (цитатъ недлинный): «Бонапарте еще съ большею честью исполнилъ обязанности своего высокаго сана, основавъ учебныя заведенія. Напримѣръ, съ помощію Монжа, онъ основалъ Политехническую Школу, изъ коей вышло такъ много достойныхъ людей.» Сначала почитаешь эту грубую ошибку минутнымъ забытьемъ, на всякой страницѣ ждешь, что ее поправятъ, и такимъ образомъ проходить три тома; наконецъ, въ ХІ-мъ томѣ, на страницѣ 136-й встрѣчаешь, что разные проэкты, во время правленія республики составленные, относительно просвѣщенія юношества, оставались безъ исполненія. Впрочемъ, замѣчаетъ Историкъ, хотя не принято было никакого твердаго шлама воспитанія, хотя невѣжество и пороки новаго поколѣнія непрестанно усиливались, но во Франціи было два или три класса училищъ, гдѣ усилясь по разнымъ назначеніямъ, ибо, учтиво присовокупляетъ онъ, не льзя предполагать, чтобы народъ столь великій и обрадованный, при какихъ-бы то ни было обстоятельствахъ, могъ равнодушно видѣть совершенной недостатокъ въ средствахъ воспитывать юношество. Тотчасъ послѣ этого видимъ, что деревенскіе учители и нѣкоторые частные пансіоны составляли всѣ сіи средства просвѣщенія, до самаго того времени, когда основанъ былъ Императорскій Университетъ, то есть до 1807 года. Вотъ какъ однимъ почеркомъ пера Нормальная Школа, Училища для общественныхъ службъ и Центральныя Школы уничтожены, или лучше сказать, Почтены какъ-бы никогда не существовавшими! Политехническая Школа помолодѣла семью годами и Лицеи Бонапартевскіе существуютъ, такъ-же какъ и Префектуры, со времени Императора!
Если въ этомъ образѣ узнавать и описывать событія, утверждающіяся на публичныхъ актахъ, много вѣтренности, то ея гораздо болѣе въ томъ, что событія и люди судятся по одному показанію свидѣтеля самаго корыстнаго, или, нѣтъ! этимъ сказано мало: судятся по словакъ обвиненнаго, для собственной защиты такъ-же обвиняющаго въ свою очередь. Какова-бы ни была Директорія, но Бонапарте умертвилъ ее и послѣ этого неблагоразумно требовать отъ убійцы біографическаго извѣстія объ убіенномъ. Валтеръ Скоттъ поступилъ именно такъ. Конечно не я стану укорять его за то, что онъ въ увеличенномъ видѣ представилъ недостатки Конституція III года и ошибки многихъ людей, призыванныхъ ею, одинъ за другимъ, къ власти: я совсѣмъ не расположенъ къ сей укоризнѣ и даже, признаюсь, въ сихъ двухъ отношеніяхъ всякое увеличеніе кажется мнѣ очень трудно. Но для чего было подновлять всѣ оффиціяльныя лести, услужливо-обидныя для Франціи, и представлять насъ какъ будто уже подъ стопами воевавшихъ съ нами державъ въ то время, когда вдругъ звѣзда, въ этомъ отношеніи великаго человѣка, вознеслась надъ нашею судьбою, не допустила насъ погибнуть, и, освѣтивъ знамена наши, заставила побѣду узнать ихъ[1]. Точно такъ! Но что-же дѣлала побѣда, если не она узнала или увѣнчала ваши знамена при Цирихѣ, при Кастрикумѣ и подъ стѣнами Алькмаера? Она заставила Герцога Іоркскаго согласиться на капитуляцію не блестящую и Суворова отступить. Неудачи наши въ Италіи остановились на нашихъ границахъ. Не только земля древней Франціи нигдѣ не была попираема непріятелемъ, но знамена наши по прежнему развѣвались во всѣхъ департаментахъ, побѣдою доставшихся намъ.
Таково было внѣшнее состояніе нате 18 Брюмера; такъ изображали его всѣ наши историки, даже тотъ изъ нихъ, котораго всего менѣе можно подозрѣвать въ благосклонности къ Директоріи: потому я сошлюсь на него, хотя совсѣмъ ее думаю подтверждать всѣхъ его сужденіи. Описавъ день Цирихской битвы и отступленіе Суворова, стоившіе не- пріятелю тридцать тысячъ человѣкъ, девять Генераловъ и сверхъ того предавшіе въ нашу власть Сенъ-Готаръ, Гларусъ и примыкающія къ нимъ долины, описавъ все это благороднымъ и достойнымъ Исторіи тономъ, какого, къ сожалѣнію, почти не встрѣчаешь у Сира Валтера, Г-нъ Лакретелль видитъ и показываетъ намъ, кромѣ всѣхъ сихъ великихъ слѣдствій, слѣдствіе еще важнѣйшее и болѣе рѣшительное: онъ видитъ и показываетъ намъ, что съ сего времени коалиція разрушилась. Могу-ль спросишь у Біографа Наполеонова: развѣ это пораженія, превращенныя героемъ его съ торжества[2], и опасности, коихъ Франція готова была сдѣлаться жертвою въ то время, когда Бонапарте вышелъ на берегъ во Фрежюсѣ, спасти ее?
Я уже говорилъ о томъ, что безпрестанно выводитъ изъ терпѣнія, когда читаешь два тома посвященные Консульству: это сбивчивость въ эпохахъ; во несообразность размышленій, частію, какъ кажется, относящихся къ VIII-му году, частію къ 1804 году, еще увеличиваетъ утомленіе. При этомъ двойномъ безпорядкѣ едва замѣтны обманчивые, искусные шаги Консула, иногда тихо, иногда, какъ сказалъ-бы Боссюэтъ, живыми и бурными порывами приближающагося къ верховной власти. Но Сочинитель всего болѣе долженъ стараться замѣтить и понять, а читатель изучилъ это постепенное возвышеніе. Здѣсь величайшая важность и высшій урокъ Исторіи.
Въ трехъ слѣдующихъ томахъ находимъ цѣлую толпу славнѣйшихъ торжествъ Имперіи, совершившихся въ четыре года. Х-й томъ открывается Аустерлицкою кампаніею; томъ XI-й оканчивается Шенбруннскимъ миромъ. Желая прервать повѣствованіе о множествѣ сраженія, Историкъ посвящаешь По крайней мѣрѣ полъ-тома разбору правленія Наполеонова, дошедши до той минуты, когда Тильзитскій трактатъ казалось утвердилъ его могущество. Впрочемъ онъ самъ называетъ этотъ продолжительный трудъ свой обзоромъ, и справедливо. Тутъ, кажется, ничто не обозначено глубокою и твердою чертою. Эту эпоху Авторъ знаетъ и понимаетъ лучше нежели предшествовавшіе періоды, но невѣдѣніе о преждебывшемъ не одинъ разъ вводитъ его въ заблужденіе о томъ, что происходило въ это время. Виды его вообще здравы, но рѣдко удовлетворительны и отъ того не вполнѣ справедливы. Онъ никогда не изучалъ своего предмета до такой степени, чтобы своимъ размышленіемъ вывести изъ него собственно свои идеи: съ большею или меньшею проницательностью и тонкостью онъ повторяетъ то, что думали другіе; напоминаетъ многое, но ничему не научаетъ.
И такъ, совершенно оставляю не только сей обзоръ Императорскаго правленія, гдѣ почти все принадлежитъ нашимъ новѣйшимъ писателямъ, но и многіе другіе отрывки: ихъ также можно почитать Французскимъ товаромъ, въ другой разъ ввезеннымъ во Францію послѣ новой, но почти вездѣ очень легкой обработки у нашихъ промышленныхъ сосѣдовъ. Обращаюсь единственно къ разсмотрѣнію предметовъ, долженствующихъ быть особенно знакомыми Историку, гдѣ мнѣніе его вполнѣ принадлежитъ ему, или по крайней мѣрѣ его соотечественникамъ и носитъ на себѣ явные признаки Британскаго происхожденія. Съ тѣхъ поръ какъ издана его книга, я двадцать разъ слышалъ вопросы: "Что думаетъ онъ о политикѣ своего Правительства, о войскахъ своего народа? Пусть сравниваетъ онъ ихъ съ нашими: они дѣйствительно заслуживаютъ, можетъ быть еще болѣе нежели войска какого нибудь другаго народа въ мірѣ, столь славное сближеніе, а ничего нѣтъ естественнѣе сихъ вопросовъ: и пора отвѣчать на нихъ, ибо въ продолженіе историческаго періода, котораго мы теперь достигли, явились съ блескомъ на полѣ битвы сія гордые островитяне, дотолѣ заставлявшіе насъ чувствовать болѣе силу своихъ гиней, нежели силу своихъ штыковъ.