Глава XXX.
Магомет готовился теперь к тайной экспедиции для неожиданного нападения на Мекку. Он созвал своих союзников со всех частей Медины, но даже не намекнул им на цель, которую имел в виду. Все пути в Мекку были преграждены, чтобы воспрепятствовать курайшитам получить какие-либо вести о предпринятом походе. Несмотря на все эти предосторожности, тайна едва не была обнаружена. В числе его последователей, бежавших из Мекки, был некто Хатеб, семья которого осталась там, не имея ни родственников, ни друзей, которые могли бы заботиться об ее благосостоянии. Теперь Хатеб задумал снискать для нее благосклонность курайшитов, выдав им план Магомета. С этой целью он написал письмо, разоблачающее задуманное предприятие, и вручил его певице по имени Сара, рабыне хашимитке, которая взялась доставить его в Мекку. Она была уже в пути, когда Магомет узнал об измене. Али с пятью другими всадниками на быстрых конях посланы были в погоню за певицей; вскоре они догнали ее, но, обыскав ее, не нашли ничего. Большинство из них думало было прекратить дальнейший обыск и вернуться обратно, но Али был уверен, что пророк не может ни ошибиться, ни поверить ложному донесению. Обнажив меч, он поклялся, что снесет женщине голову, если она не отдаст письма. Угроза оказалась действенной, и она вытащила письмо из-под волос.
Хатеб, обвиненный в измене, сознался, но оправдывался желанием обеспечить покровительство своему покинутому семейству и уверенностью, что письмо не принесет вреда и не помешает целям апостола Божия. Омар, не обращая внимания на его оправдания, готов был снести ему голову, но Магомет, вспомнив, что Хатеб храбро сражался за торжество веры в битве при Бедере, внял его оправданию и простил его.
Магомет с десятью тысячами воинов выступил с целью выполнить это многозначительное предприятие. Омар, которому было поручено руководить движением и назначать места для привалов, повел армию пустынными горными проходами, запретив трубить и вообще издавать какие-либо звуки, которые могли бы выдать их движение. Когда они были уже в пути, к ним присоединился дядя Магомета, ал-Аббас, ушедший с семьей из Мекки, чтобы стать под знамя пророка. Магомет принял его милостиво, хотя и сделал намек на то, что он так долго медлил. «Ты — последний из бежавших, — сказал он, — как я — последний из пророков». Ал-Аббас послал свою семью в Медину, а сам пошел назад вместе с войском. Армия дошла, не обнаружив своего замысла, до долины Марр-Аззар, находящейся недалеко от священного города; тут ночью они бесшумно раскинули свои палатки, и Омар в первый раз позволил им зажечь бивачные огни.
Но ал-Аббас, хотя и вполне искренно присоединился к знамени веры, очень беспокоился, видя, с какой страшной силой и с какими злобными намерениями направляется его племянник к Мекке. Он боялся, что курайшиты будут истреблены окончательно, если он вовремя не успеет убедить их согласиться на капитуляцию. Поэтому, сев на белого мула, принадлежавшего Магомету, он к концу ночи отправился на рекогносцировку. У окраины лагеря он услыхал людские шаги и звуки голосов. Оказалось, что разведчики вели к Омару двух пленных, захваченных недалеко от города. Ал-Аббас приблизился к ним и узнал в пленных Абу Софиана и одного из его военачальников. Омар при свете бивачного огня узнал Абу Софиана и воскликнул: «Хвала Богу, что в моих руках такой враг и что участь его безусловно зависит от меня!». Он занес саблю и уже готов был делом пояснить ужасное значение своих слов, но тут выступил ал-Аббас и взял пленника под свое покровительство, до тех пор пока сам пророк не решит его участь. Омар порывисто бросился было к Магомету, чтобы узнать его волю или, вернее, чтобы выпросить дозволение распорядиться жизнью пленника, но ал-Аббас, захватив последнего с собой, пришпорил мула и первым достиг палатки пророка; вслед за ним явился и Омар, с криком требуя головы Абу Софиана.
Таким образом, Магомет держал в своих руках участь закоренелого своего врага, изгнавшего его из дома и из родного города, преследовавшего его семью и его друзей; но вместе с тем он был и отец жены его, Омм-Хабибы, и потому пророк склонялся к милости и отложил окончательное решение до утра, отдав Абу Софиана на поруки ал-Аббасу.
На другой день, когда к Магомету был приведен пленник, он сказал:
— Не пора ли уже и тебе, Абу Софиан, признать, что нет другого Бога, кроме Бога?
— Я уже знаю это! — возразил Абу Софиан.
— Хорошо! А разве не время тебе признать и меня апостолом Божиим?
— Ты мне дороже отца и матери, — сказал он, употребляя восточные выражения вежливости, — но я не готов еще признать тебя за пророка.
— Будь же ты проклят! — вскричал Омар. — Или тотчас же свидетельствуй истину, или иначе я снесу тебе голову с плеч!
Ал-Аббас, выказавший себя надежным другом Магомета в несчастье, присоединил к этим угрозам и свои советы и увещевания.
Злоба Абу Софиана была уже отчасти побеждена неожиданной кротостью Магомета; так что, подчиняясь законному требованию необходимости, он признал божественность его миссии, наглядно подтвердив верность мусульманского правила, что «для убеждения упорно неверующих лучшее доказательство — меч».
Обратившись в мусульманскую веру, Абу Софиан добился выгодных условий для жителей Мекки в случае их покорности. Ему было обещано не причинять вреда никому из тех, кто спокойно останется дома или укроется у Абу Софиана и Хакима или под знаменем Абу Раваихи.
Чтобы Абу Софиан мог дать городу настоящее понятие о силе идущей против него армии, его поставили вместе с ал-Аббасом в узком ущелье, в котором и сделали смотр всему войску. Когда различные арабские племена проходили с разным оружием и со своими знаменами, ал-Аббас говорил Абу Софиану названия племени и страны. Этот последний был поражен количеством, дисциплиной и вооружением отрядов, так как мусульмане быстро усовершенствовались в способах и искусстве вести войну; когда же приблизился Магомет среди избранных телохранителей, вооруженных с головы до ног блестящей сталью, изумление его было безгранично.
— Клянусь, с ним бороться нельзя! — вскричал он, обращаясь к ал-Аббасу. — Действительно, племянник твой обладает великой силой.
— Это верно! — ответил тот. — Вернись же к своему народу, позаботься о его безопасности и предостереги его, чтобы он не сопротивлялся апостолу Бога.
Абу Софиан поспешно вернулся в Мекку и, собрав жителей, сказал им о приближении могучей рати под предводительством Магомета, о предложенных выгодных условиях в случае их покорности и о бесполезности какого бы то ни было сопротивления. Так как Абу Софиан был главным противником Магомета и его учения, то слова его имели решительное влияние, и все согласились покориться, не имея в данном случае иного выбора. Большинство жителей поэтому приготовилось покорно встретить пророка при его вступлении в город.
Между тем Магомет, не зная, какое сопротивление ему придется встретить, приближаясь к городу, позаботился о распределении своих сил. Главная часть войска шла прямо вперед, а сильные отряды продвигались с обеих сторон по холмам. Али, командовавшему значительным корпусом кавалерии, было вверено священное знамя, которое ему надлежало водрузить на горе Хаджун и там охранять его до прихода Магомета. Все военачальники получили формальное приказание действовать выжидательно и ни в коем случае не начинать атаку первыми, потому что искреннейшим желанием Магомета было победить Мекку терпением и милосердием, а не поработить ее силой. Правда, всех, кто оказал бы вооруженное сопротивление, велено было перебить, но зато сдавшимся миролюбиво велено было не наносить вреда. Услыхав, как один из его военачальников воскликнул, что «нет места священного в день битвы», Магомет тотчас же заменил его более выдержанным.
Главный корпус армии продвигался совершенно спокойно. Магомет, в своей ярко-красной одежде, на любимом верблюде ал-Касва, был в арьергарде. Он продвигался медленно, потому что движение его задерживала громадная масса народа, толпившаяся вокруг него. Когда он прибыл на гору Хаджун, где Али водрузил знамя веры, для него раскинули палатку. Здесь он сошел на землю, снял свое яркое платье и заменил его черной чалмой и одеждой богомольца. Но, бросив взгляд на расстилавшуюся внизу долину, он с горечью и негодованием заметил блеск мечей и копий и происходившую страшную резню на левом крыле, которым командовал Халид. Его отряды, состоявшие из арабских племен, обращенных в ислам, были потревожены стрелами, пущенными курайшитами; в ответ на это пылкий воин вломился с мечом и копьем в самую середину позиций неприятеля, а за ним последовало и все войско. Они обратили курайшитов в бегство, беспорядочно вошли вместе с ними в городские ворота, и только быстрый приказ Магомета предохранил город от всеобщей резни.
Когда кровопролитие прекратилось и никакого дальнейшего сопротивления не оказалось, пророк спустился с горы и верхом на верблюде приблизился к воротам, имея по правую руку Абу Бакра, а сзади — Осаму, сына Зайда. Как раз при восходе солнца вступил он в ворота своего родного города — не как славный победитель, но в одежде и со смирением богомольца, произнося стихи Корана, в которых предсказывалось это событие и которые, по его словам, были открыты ему в Медине. Он торжествовал как религиозный фанатик, а не как воин. «Богу, — говорил он, — принадлежат воинства небесные и земные. Бог всемогущ и премудр. Ныне Бог подтвердил это в видении, сказав Своему апостолу, что он вполне безопасно вступит в священный храм Мекки».
Магомет, не слезая с верблюда, отправился прямо к Каабе, месту, где он молился с раннего детства, к тому священному алтарю, который чтили со времен патриархов и который он считал первоначальным храмом единого истинного Бога. Тут он семь раз обошел вокруг священного здания, как это требовалось религиозным обрядом, соблюдавшимся от древности, когда вера сохранялась в полной чистоте, и с чувством благоговения каждый раз дотрагивался своим посохом до «черного камня», почитаемого священным. Он бы вошел и в Каабу, но старый охранитель ее, Осман ибн Тадха, запер дверь. Али вырвал было у него ключи, но Магомет велел ему возвратить их почтенному служителю и так пленил последнего своею добротой, что тот не только отворил двери, но и принял затем ислам, благодаря чему остался на своем прежнем месте.
Теперь Магомет взялся за выполнение великой задачи своих религиозных стремлений — за очищение священного здания от символов идолопоклонства, которыми оно было наполнено. Все идолы, находившиеся внутри и вокруг него, были низвергнуты и истреблены. Между ними более всех почитался Хабал, идол, привезенный из Балки, из Сирии, про которого почитатели думали, что он имеет власть вызывать дождь. Вследствие этого он служил объектом величайшего поклонения для жителей безводной пустыни. Здесь были также статуи Авраама и Измаила с волшебными стрелами в руках. «Это оскорбляет их память, — сказал Магомет, — как символ дьявольского искусства, которым они никогда не занимались». Поэтому из уважения к праотцам статуи их были разрушены. В Каабе находились также и картины, изображавшие ангелов в образе красивых женщин. «Ангелы, — сказал с негодованием Магомет, — не таковы. Существуют в раю небесные гурии для наслаждения правоверных, но ангелы — духи, подначальные Всевышнему, которые по природе своей слишком чисты, для того чтобы иметь пол». Поэтому и картины эти были тоже уничтожены.
Даже голубь, искусно вырезанный из дерева, был сломан собственноручно пророком и брошен на землю как остаток идолопоклонства.
Из Каабы он отправился к колодцу Земзем. Колодец этот он считал святым, веря, что это был тот самый колодец, который ангел открыл Агари и Измаилу, когда они изнемогали от жажды. Связанный с ним обряд был, по мнению Магомета, чист и свят и сохранился у мусульман. Приблизясь к колодцу, пророк получил от дяди своего, ал-Аббаса, сосуд с водой для питья и для совершения обычного омовения.
В память этого богоугодного дела он назначил своего дядю хранителем чаши при колодце — священная должность, которую потомки его наследуют до сих пор.
В полдень один из последователей Магомета по его приказанию поднялся на верх Каабы и созвал на молитву народ — обычай, сохраняющийся до настоящего времени в магометанских странах, где правоверных созывают с верхушек минаретов или башен, имеющихся при каждой мечети. Он установил также и киблу, к которой правоверные всех стран света должны обращаться лицом при молитве.
После этого он сказал народу нечто вроде проповеди, в которой развивал основы своего учения и провозглашал торжество веры как исполнение пророческого предсказания. В ответ на его речь толпа разразилась криками: «Аллах Акбар! Велик Бог! — кричала она. — Нет Бога, кроме Бога, и Магомет — Его пророк!».
Окончив религиозные церемонии, Магомет расположился на холме Сафа, а жители Мекки, мужчины и женщины, проходили перед ним, принося клятву верности ему как пророку Божиему и отказываясь от идолопоклонства. Все это было согласно с откровением Корана, где сказано: «Бог послал своего апостола с указанием ему религии истины, которую он должен возвысить над всеми другими религиями. Воистину, те, которые клянутся в верности ему, клянутся в верности Богу. Рука Божия руководит ими». Но, несмотря на свое торжество, он отвергал всякие почести, относящиеся лично к нему, и не присваивал себе царской власти. «Почему ты дрожишь? — сказан он человеку, приблизившемуся к нему робкими, нетвердыми шагами. — Чего боишься? Я не царь, а сын курайшитки, которая ела мясо, сушенное на солнце».
Точно так же бросалась в глаза и его снисходительность. Высокомерные некогда начальники курайшитов предстали пред человеком, которого они преследовали, с раболепным видом, потому что жизнь их теперь была в его руках.
— Чего вы ждете от меня? — спросил он их грозно.
— Милости, о великодушный брат наш! Милости, о сын великодушного рода!
— Да будет так! — вскричал он, причем в его насмешливом тоне звучала и жалость. — Убирайтесь вон! Вы свободны!
Некоторые из его последователей, разделявшие с ним изгнание, предвкушали наслаждение кровавой местью и, разочаровавшись, роптали на его милосердие, но он был непоколебим и провозгласил Мекку ненарушимой святыней, или местом убежища, которое останется таковым до кончины мира. Он оставил, однако, за собой право в течение только этого дня наказать некоторых городских жителей, особенно преступных, которые и были осуждены на изгнание; но даже из них большинство было помиловано.
Среди курайшитских женщин, явившихся для принесения ему присяги, он заметил Хенду, жену Абу Софиана, грозную женщину, подстрекавшую неверных в Ухудской битве и грызшую сердце Гамзы из мести за смерть ее отца. Теперь она пришла закутанной в покрывало, чтобы остаться неузнанной, но при виде устремленного на нее взгляда Магомета она пала к его ногам, восклицая: «Я Хенда, прости!». Магомет простил и был вознагражден за свое милосердие тем, что она осмеивала его учение.
В числе осужденных на наказание был и убийца Гамзы, эфиоп Вакса, убежавший, однако, из Мекки при вступлении в нее войск Магомета; через некоторое время он явился к пророку и, прежде чем тот признал его, заявил о своей верности исламу. Он был помилован, и его заставили рассказать все подробности смерти Гамзы; после этого Магомет прогнал его, приказав никогда больше не показываться ему на глаза. Он пережил эпоху халифства Омара и был несколько раз наказан в его царствование плетьми за пьянство.
Другой осужденный на изгнание был Абдаллах ибн Саад, молодой курайшит, соединивший в себе талант воина с замечательным остроумием и юмором. Так как он легко владел пером, то Магомет употреблял его прежде для письменного изложения откровений Корана. Исполняя эту обязанность, он часто переделывал и искажал текст; нашли даже, что он вследствие невнимательности или умышленно иногда изменял его, так что выходила бессмыслица; нередко в кружке товарищей он шутил и острил над своими переделками и поправками, замечая, что если Коран служит доказательством того, что Магомет — пророк, то, значит, и он, Саад, должен быть наполовину пророком. Когда эти ошибочные или умышленные вставки и искажения были обнаружены, он бежал от гнева пророка и, вернувшись в Мекку, снова стал идолопоклонником. При взятии города молочный брат укрыл его в своем доме и держал у себя, до тех пор пока не улеглось волнение, после чего он представил его пророку и стал просить о его помиловании. Тут снисходительность Магомета подверглась самому сильному испытанию. Виновный обманул его доверие; надсмеялся над ним; старался зародить сомнение в его апостольском посланничестве и нанес удар по вере в самой ее основе. Несколько времени Магомет не прерывал грозного молчания, надеясь, как впоследствии признался, что кто-нибудь из ревностных учеников отсечет преступнику голову. Но так как никто не двинулся, то он, уступая просьбе Османа, согласился на помилование. Абдаллах тотчас же произнес символ веры и жил с тех пор как добрый мусульманин. Имя его встречается в войнах халифов. Он был одним из самых ловких наездников своего племени, проявляя до самой смерти эту преобладающую в нем страсть; умирая, он повторял сотую главу Корана под названием «Боевые кони». Может быть, это была одна из глав, которую он исказил.
Третий осужденный был Акрема ибн Абу Джаль, часто обнаруживавший смертельную ненависть к пророку, ненависть, которую он унаследовал от отца своего. При вступлении Магомета в Мекку Акрема вскочил на лихого коня и скрылся в другие ворота, покинув красавицу-жену Омм-Хакем, на которой он только что женился. Омм-Хакем приняла мусульманскую веру и вскоре после того узнала, что ее муж, пытавшийся морем переправиться в Йемен, был снова отнесен бурей к гавани. Бросившись поспешно к Магомету, она, растрепанная, с распущенными волосами, без покрывала, пала к его ногам, умоляя о помиловании мужа. Пророк, тронутый, вероятно, более красотой, чем горем, ласково приподнял ее и обещал исполнить ее просьбу. На пристань она прибежала как раз в то время, когда корабль, на котором находился Акрема, готовился к отплытию. Она вернулась в Мекку, сидя верхом на коне сзади мужа, которого и представила пророку как правоверного. Тут, однако, она так тщательно закрылась покрывалом, что видны были одни только черные глаза ее. Магомет утвердил обращение Акремы, сделал его начальником отряда хавазинов ради прекрасной и преданной жены его и щедро одарил молодую чету. Подобно многим другим обращенным врагам и Акрема оказался храбрым воином в войнах за веру и, отличившись не раз, пал в битве, изрубленный мечами и пронзенный копьями.
Весь образ действий Магомета после взятия Мекки показывает, что это было скорее религиозным, чем военным торжеством. Сердце его смягчилось на родине, когда она стала ему подвластна; при успехе затихла и его злоба, и он от всей души склонялся к милости.
Ансары, или мединские помощники, содействовавшие ему в войне, стали теперь опасаться, чтобы успех не оказался пагубным для их собственных интересов. Они тревожно следили, когда он после молитвы на холме Сафа однажды сидел и пристально глядел на Мекку — место его минувшей борьбы и современной славы. «Воистину, — сказал он, — ты наилучший из городов и наиболее любимый Аллахом! Если бы мое собственное племя не изгнало меня отсюда, я никогда не покинул бы тебя!». Услыхав эти слова, ансары начали говорить между собою: «Вот, посмотрите, Магомет стал теперь победителем и главою своего родного города; наверное, он будет жить в нем и покинет Медину!». Пророк обратился к ним с мягкой укоризной: «Нет, — воскликнул он, — когда вы мне доказали вашу верность, я поклялся жить и умереть с вами и был бы недостоин звания служителя Бога и Его пророка, если бы оставил вас!». Он не изменил своему слову и до самой смерти оставался в Медине, служившей ему пристанищем.
Магомет не удовлетворился очищением Каабы и уничтожением идолопоклонства в своем родном городе; он рассылал своих вождей во главе вооруженных отрядов, чтобы уничтожать идолов у различных племен, населявших соседние города и деревни, и обращать в ислам идолопоклонников.
Из всех этих военных «апостолов» ни один не проявлял такого рвения, как Халид, подъем духа которого еще не улегся после недавнего обращения. Прибыв в Наклах, куда сходились идолопоклонники-курайшиты для поклонения своим богам в храме Уззы, он проник в священную рощу, разорил храм и выбросил идола. Тут, крича и ломая руки, выбежала страшная старуха, черная, нагая, растрепанная, но Халид одним ударом сабли разрубил ее пополам. Он рассказал об этом Магомету, недоумевая, была ли это жрица или дьявол. «Поистине, — отвечал пророк, — убитая тобою была сама Узза».
С таким же поручением в соседнюю область Техама «апостол» Халид отправился в сопровождении трехсотпятидесяти человек, часть из которых принадлежали к племени сулеймитов. С ним поехал и Абдалрахман, один из самых первых прозелитов. Пророк велел ему проповедовать мир, внушать обращение в веру по доброй воле и избегать насилий, если на них не будут нападать. В течение двухдневного пути в Техаму ему пришлось проходить через земли племени джадсимитов. Большинство населения уже приняло ислам, но некоторые еще держались сабейской веры. Раньше это племя ограбило и убило дядю Халида, а также и отца Абдалрахмана, равно как и нескольких сулеймитов, когда они возвращались из Счастливой Аравии. Опасаясь мести со стороны Халида и его войска за эти злодейства, джадсимиты вооружились при их приближении.
Халид втайне радовался, видя, что они вышли к ним навстречу в боевом порядке.
Окликнув их повелительным тоном, он спросил:
— Мусульмане вы или неверные?
Они отвечали нерешительно:
— Мусульмане.
— Почему же вы вышли к нам навстречу вооруженные?
— Потому что у нас есть враги среди некоторых племен, которые могут застать нас врасплох.
Халид строго приказал им сойти с лошадей и сложить оружие; некоторые повиновались и были тотчас же схвачены и связаны; остальные бежали. Приняв их бегство за признание вины, он пустился преследовать их, убивая бегущих, разорил их страну и в избытке усердия умертвил даже некоторых пленных.
Магомет, узнав об этой ничем не вызванной жестокости, поднял руки к небу и призвал Бога в свидетели своей невиновности. Халид же после своего возвращения на упреки Магомета сваливал всю вину на Абдалрахмана, но Магомет с негодованием отверг эту клевету на одного из самых ранних и лучших своих последователей. Великодушный Али был немедленно послан с поручением возвратить джадсимитам все отнятое Халидом и выплатить денежное вознаграждение родственникам убитых. Поручение это было по душе Али, и он честно его выполнил. Он тщательно узнавал о потерях и страданиях каждой потерпевшей личности и оказал всем полное удовлетворение. Когда все потери были возмещены и все было улажено, он разделил оставшиеся деньги между народом, так что своей добротой внес радость во все сердца. Пророк хвалил и благодарил Али, а мстительный Халид заслужил порицание даже тех, кому он старался угодить.
— Смотри, — сказал он Абдалрахману, — я отомстил за смерть твоего отца.
— Скажи лучше, — возразил с негодованием тот, — что ты отомстил за смерть своего дяди! Ты опозорил веру поступком, достойным идолопоклонника.
