Желтый дом
правитьНе помню, на какой улице Лондона обратил на себя мое внимание окрашенный в желтую краску дом, окруженный садом, с жалюзами в окнах. Помню только, что эта была какая-то уединенная улица; на тротуарах было пусто; в саду чирикали воробьи, из дома доносилось, стройное пение женщин; все кругом сада и дома было удивительно тихо и спокойно.
— Что это за дом? — спросил я прохожего. — Это приют для падших женщин, жаждущих вернуться на путь добродетели. — Это учреждение такого рода, — подумал я, — что даже тому, кто усомнился в человечности, приходится снова в нее уверовать. В падших женщинах иногда пробуждается совесть, а иногда тоска о честной жизни, о труде, об обязанностях, о тех минутах, когда они, как чистые и непорочные дети, мечтали об ином будущем, о будущем, далеком от позора. Тоска эта так овладевает женщиной, что она жаждет порвать с этим позором.
Ясная месячная ночь. Девушка стоит у окна, заглядывается в звездное небо: везде тишина, спокойствие; добрый Бог, кажется, улыбается ей; в темной лазури она видит будто какую-то руку, манящую ее к себе; слышит голос: «Вернись, бедное дитя, ко мне, под крылья покоя и жизни, полной тишины!» И на глазах девушки выступают слезы, колени сгибаются, наконец, она становится на них и начинает молиться. Она решила исправиться.
Но что она может сделать? куда пойти? где найти защиту? Нигде, за исключением Англии.
«Слава в вышних Богу, а на земле покой людям доброй воли!» — говорит псалмопевец. О! Слава доброй воле; девушка спасена, ибо, вот тихое убежище, зеленый сад и «Желтый дом».
В темную, холодную и дождливую ночь она исхудалою рукою лихорадочно звонит у ворот «Желтого дома». В ответ она не слышит ни грозного ворчания собаки, ни гневного оклика ночного сторожа.
Дверь тихо отворяется она входит в темный коридор; чья-то мягкая, теплая рука берет иззябшую руку несчастной и ведет ее за собою. Никто не спрашивает ее: кто она? откуда пришла? чем она прежде занималась? Через минуту она в маленькой, опрятной комнатке. На столе дымится теплое кушанье, горит лампа и лежит библия. Над чисто застланною постелью образ Спасителя; Он смотрит на нее так ласково, так одобрительно.
Девушка набрасывается на пищу. Ей прежде всего хочется поесть; затем она начинает беспокойно ходить по комнате. Она не может собраться с мыслями, не знает, что сталось с нею; она боится, не сошла ли она с ума.
Между тем дверь тихо отворяется: входит какой-то старичок, с добродушным лицом, возбуждающим глубокое доверие. Он входит, словно к знакомой, и говорит:
— Добрый вечер, дитя мое! Я доктор: здорова ли ты?
Ответом служит неуверенный и беспокойный взгляд.
— Ужасная погода… да? Легко простудиться. Покажи пульс, дитя. Ну, хорошо, великолепно. Если позволишь, я завтра утром навешу тебя. А теперь ляг спать. Спокойной ночи.
И говоря это, старичок гладит девушку по голове и собирается уйти, но на пороге оборачивается и спрашивает: а как тебя зовут, дитя?
— Женя.
— Иди же спать, Женя, но помолись. Спокойной ночи! С этими словами он запирает дверь. Женя остается одна. Еще минута остолбенения; потом она начинает рыдать, подбегает к кровати и опускается на колени перед образом Христа. Через минуту она вскакивает… Она не может стоять на коленях перед этим образом в своем пестром платье, с подкрашенными щеками и бровями и со всеми признаками позора! А вот возле постели на стуле лежит скромное платье, целый наряд. И Женя срывает с себя тот наряд, который теперь жжет ее, а потом долго, долго молится.
На следующий день — это уже не та Женя. В скромном платье, с гладко причесанными волосами, она не узнает самое себя. Ее зовут к завтраку, она находит подруг: никто ни о чем ее не спрашивает, но принимают ее как сестру. Кроме подруг она застает здесь и других женщин: вероятно, знатные дамы, а, может быть, и нет, ибо они вовсе не горды, они обращаются с нею как с сестрою, дружески разговаривают с нею, существом низким и падшим. Ни малейшего намека на ее прошлое, ни малейшего замечания.
Минутами самой Жене кажется, что она лучше, к ней возвращается уверенность, спокойствие. Ей начинает казаться, что она такая же, как некогда, в дни детства…
Ибо она в действительности, такая же, как в дни детства…
Текст издания: журнал «Пробуждение», 1910, № 1.