Умер Жан Мореас. Его имя в памяти читателей тесно связано с «символическим» движением во французской литературе 80-х годов. Все, вероятно, помнят, что Мореас был одним из вождей этого движения и написал тот его "манифест", который, появившись в Figaro 1886 года, получил широкую огласку и сыграл для символистов ту же роль, как предисловие к "Кромвелю" для романтиков. Надо думать, что и в историю литературы Мореас перейдет прежде все как деятель этого движения 80-х годов.
Между тем, по самой сущности души, Мореас был прямо враждебен всем принципам «символической» школы. Настоящее дело, можно сказать истинный подвиг его жизни была борьба с этими принципами. Символисты, в эпоху «первых битв» за свое учение, мечтали о последней свободе, о литературной анархии; их идеалом всегда оставался крайний индивидуализм. Мореас плохо мирился с этой программой, даже когда сам стоял в рядах символистов. Покинув их, он стал проповедовать возвращение к античным источникам искусства; его идеалом была поэзия, которая стояла бы в тесной преемственной связи со всей историей литературы. Мореас даже восставал против свободы творчества, ставя на ее место полное подчинение авторитету и руководству учителя.
Литература лишь тогда развивается правильно, когда в ней совместно действуют силы революционные и силы традиции. Господство одной традиции ведет к застою, к мертвенности; торжество одной революции — к беспочвенности, к варварству. Успех литературного движения во Франции конца XIX в. тем и объясняется, что рядом с пламенными революционерами в ней нашлись деятели столь же пламенно, столь же убежденно и столь же бескорыстно преданные культу старого. Среди таких деятелей, рядом с именами Реми де Гурмона и Анри де-Ренье, надо поставить и имя Жана Мореаса. Может быть, только благодаря тому, что восторженные, анархические порывы литературной молодежи были умерены строгостью и суровостью их учения, — рубеж двух веков ознаменовался во Франции исключительным расцветом литературы.
Грек по происхождению, Мореас (его настоящая фамилия Пападиамандопуло, и родился он в Афинах, в 1856 г.) был настоящий француз по воспитанию и по духу. Впрочем, эти два понятия ближе, нежели обыкновенно полагают, так как Франция, в современной Европе, является наиболее законной наследницей античной культуры. Еще не будучи 20 лет от роду, Мореас приехал в Париж и вскоре поселился в нем навсегда. Сначала он примкнул к парнасцам, но в эпоху знаменательного движения 80-х годов был увлечен в него, как и все не лишенные таланта литературные деятели того времени. Среди символистов Мореас занимал очень видное место. Когда вышел, в 1891 г., его сборник стихов «Le Pèlerin Passioné», символисты праздновали это событие банкетом, оставшимся в летописях парижской литературной жизни. Это не помешало Мореасу покинуть своих сотоварищей, как только он убедился, что расходится с ними в понимании задач искусства. Одно время Мореас пытался основать особую «школу» в литературе, которой дал название «романской». Среди его последователей было несколько даровитых поэтов: М. дю-Плесси, Р. де-ла Тайед, Э. Райно, Ш. Морра. Романская школа образцом себе ставила поэзию «плеяды» (французских поэтов ХУИ в.) и надеялась освободить литературу ото всего лишнего и ложного, что проникло в нее за последние 2½ века. Через несколько лет романская школа распалась, и Мореас от поэтов XVI в. обратился уже непосредственно к их учителям, к поэтам античной древности, которые до конца жизни и остались его истинными руководителями.
Мореас написал немного: три тома стихов, одну трагедию («Ифигения»), книгу новелл («Сказки старой Франции») и книгу небольших статей и заметок. Он не был «литератором» в дурном смысле этого выражения, и обращался со словом осторожно и любовно. Все книги Мореаса издавались в «передовых» книгоиздательствах (преимущественно в «Mercure de France»), где издавались и книги его литературных противников, «символистов». «Враги» понимали, что их больше единит общая любовь к искусству, чем разделяет разность теоретических взглядов. Это всего лучше защищает Мореаса от упрека в «литературном реакционерстве», который делали ему некоторые. С лагерем истинных реакционеров литературы, тех, которые присуждают друг другу «Римския» и иныя премии, Мореас никогда не имел ничего общего.
Лучшее, что написал Мореас, это его последние стихотворения, объединенные под заглавием «Стансы». Очень короткие, по 2 по 3 строфы каждое, они замечательны по строгой отчетливости своих образов, по утонченной простоте выражений. Словесное искусство достигает в них высшей степени; поэт из каждого слова извлекает maximum скрытого в нем влияния. Чуткий критик, также недавно скончавшийся, И. Ф. Анненский говорит о «Стансах» Мореаса: «В них в первый раз французы читают по-французски подлинную античную элегию Эллады и Рима, в первый раз слышат не выражения, а самое дыхание античности, и там, где прежде они встречали лишь переводы, комментарии и подражания, теперь их встречает тень, нечто, если уже не живое, то действительно жившее».
Как о человеке, о Мореасе никто не мог сказать ничего дурного. Всяких литературных интриг он чуждался, и всего менее был «арривистом». Когда литературные противники (П. Верлэн, Л. Тайад) нападали на него, они у него не находили иного уязвимого места, кроме наивной веры в свое величие. Прекрасно характеризует его с этой стороны, в некрологе, Фр. де-Миомандр: «В Мореасе, — пишет он, — было много спокойной гордости, очаровательной и наивной, которая ждала поклонения, как чего-то вполне естественного, и нисколько не удивлялась ему. Ничто не могло омрачить его олимпийской ясности. И каковы бы ни были его успехи в литературном мире, он всегда чувствовал себя выше них.»
Источник текста: журнал «Русская Мысль», 1910, № 5, май. С. 204—206.