Много разъ я простиралъ ко Христу Царю жалобное слово, изнемогая отъ великихъ напастей. Ибо и царь иный великодушно выслушиваетъ отъ служителя скромное описаніе его рабскихъ горестей; а добрый отецъ принимаетъ часто отъ неразумнаго своего сына и явно смѣлыя рѣчи. Посему и Ты, Боже мой, будь снисходителенъ къ словамъ моимъ, которыя вознесетъ къ Тебѣ, о Прекроткій, болѣзнующее сердце. Если болѣзнь отрыгнула сердцемъ, это служитъ уже нѣкоторымъ облегченіемъ въ страданіяхъ.
Для чего Ты, Царь мой Христосъ, поражалъ меня свыше столь многими бѣдствіями съ того самаго времени, какъ испалъ я изъ матерняго чрева на матерь землю? Если Ты не связалъ меня въ мрачной матерней утробѣ; то для чего я принялъ столько горестей на морѣ и на сушѣ, отъ враговъ, отъ друзей, отъ злыхъ начальниковъ, отъ чужихъ и отъ соотечественниковъ, и явно и тайно осыпавшихъ меня и словами противорѣчія и каменными тучами? Кто опишетъ все это подробно? Я одинъ извѣстенъ всякому, не тѣмъ, что имѣю предъ другими преимущество въ словѣ или въ силѣ руки; но своими скорбями и сѣтованіями. Какъ льва обступили вокругъ и лаютъ на меня злые псы. Какія жалкія пѣсни съ востока и съ запада? А можетъ быть дойдетъ и до того, что кто нибудь, разнѣжившій сердце на пиру, или какой-нибудь путникъ, или другой кто, касаясь перстами сладкозвучныхъ гуслей, и въ неговорящихъ звукахъ пересказывая мои скорби, воспомянетъ о Григоріи, котораго воспиталъ Каппадокійцамъ небольшой діокесарійскій городъ.
Но инымъ посылаешь Ты сверхъ ожиданія многотрудное несмѣтное богатство, инымъ же добрыхъ дѣтей; иный прекрасенъ, иный силенъ, иный краснорѣчивъ. А моя слава въ скорбяхъ; на меня изъ сладостной руки Своей истощилъ Ты всѣ горькія стрѣлы. — Я новый Іовъ; не достаетъ только подобной причины моихъ страданій; потому что выводишь меня не на ратоборство съ жестокимъ противникомъ, какъ добраго борца, въ силѣ котораго увѣренъ Ты, Блаженный, и не для того, чтобы за добрый подвигъ дать награду и славу. И я неспособенъ къ сему, и скорби мои не такъ славны. Напротивъ того, я терплю наказаніе за грѣхъ. Какой же это грѣхъ? Во множествѣ прегрѣшеній моихъ не знаю, которое оскорбляетъ Тебя болѣе другихъ. Всѣмъ открою, что заключено во глубинѣ моего ума, хотя не ясно сказанное слово и закрыло бы, можетъ быть, грѣхъ.
Я думалъ, что, какъ скоро Тебя одного содѣлалъ я своимъ вожделѣннымъ жребіемъ, а съ тѣмъ вмѣстѣ и всѣ подонки жизни ввергнулъ въ море, то, приближая къ Твоему Божеству высокопарный свой умъ, поставилъ уже его вдали отъ плоти. А слово вело меня къ тому, чтобы всѣхъ превзойдти, чтобы выше всѣхъ на золотыхъ крылахъ воспарить къ небу. И это возбуждало противъ меня всегдашнюю зависть; это запутало меня въ бѣды и неизбѣжныя горести. Твоя слава восторгала меня въ высоту; и Твоя же слава поставила меня на землѣ. Ты всегда гнѣваешься, Царь, на великую гордыню!
Да услышатъ сіе, и да напишутъ будущимъ родамъ, народы и правители, мои враги и доброжелатели! Я не отказывался отъ любезнаго мнѣ престола великаго моего родителя; нѣтъ, — и несправедливо было бы противиться Божіимъ уставамъ. Ему данъ сей престолъ по законамъ, а моя юная рука служила опорою рукѣ старческой; я уступилъ моленіямъ отца, который не мною однимъ былъ почитаемъ, въ которомъ и далекіе даже отъ нашего двора уважали сѣдину и равную ей свѣтлость духа. Но когда Владыкѣ нашей жизни угодно стало и то, чтобы явилъ я Слово и Духа на другихъ чуждыхъ, необработанныхъ и поросшихъ терніемъ нивахъ; тогда я, малая капля, напоилъ великій народъ. А потомъ опять угодно вдругъ стало сюда обратно послать меня, рожденнаго для тяжкой болѣзни и мучительныхъ заботъ; забота же ядъ для человѣка. Но не на долгое время далъ я успокоеніе своимъ членамъ, ибо долженъ былъ дать пастырскую свирѣль — добраго помощника моему стаду, которое оставалось безъ пастыря, чтобы какой-нибудь врагъ, взойдя въ него, не наполнилъ брашномъ своего безстыднаго чрева. Поелику же безпокоились правители, безпокоился и народъ; ихъ тревожило желаніе имѣть Пастыря; тревожили и губительные звѣри, которые, имѣя обезумленное сердце, и воплотившагося въ человѣческой утробѣ Бога представляли себѣ не имѣющимъ ума: то многіе, не вѣря моимъ страданіямъ, возопіяли (и говорили явно, или держали въ умѣ), что я по высокомѣрію презираю богобоязненный народъ (но Богу извѣстна моя скорбь); и многіе также судили обо мнѣ по ночнымъ своимъ мечтаніямъ. Или любовь ихъ, какъ живописецъ, представляла многое въ прикрашенномъ видѣ; или Богъ закрывалъ имъ глаза, пріуготовляя мнѣ добрый конецъ, чтобы не сокрушить меня горестными для меня ожиданіями, пославъ мнѣ худшую кончину жизни. Посему преклоняю выю подъ крѣпкую Твою руку, и иду узникомъ. Пусть другіе разбираютъ права; мнѣ нѣтъ никакой пользы отъ того, что судятъ мою жизнь. Влеки меня теперь, Христосъ, куда Тебѣ угодно; я изнемогъ отъ скорбей, я сокрушенъ, какъ Пророкъ въ китовомъ чревѣ. Тебѣ посвящаю остатокъ жизни.
Но умилосердись надъ человѣкомъ, который едва переводитъ дыханіе. Для чего уязвляешь меня такимъ множествомъ скорбей? Не за однихъ добрыхъ умеръ Ты, Боже! не для нихъ однихъ пришелъ Ты на землю — какое неизреченное чудо! — пришелъ Богъ человѣкъ, окропляющій кровію наши души и тѣла. Не я одинъ очень худъ; Ты вводилъ въ славу многихъ и худыхъ. Въ Твоихъ книгахъ прославлены три мытаря: Матѳей великій, другой — повергшій свои слезы во храмѣ, и третій — Закхей; сопричти къ нимъ и меня четвертымъ! Трое также разслабленныхъ: одинъ съ одромъ (Матѳ. 9, 1-8), другой при источникѣ (Іоан. 5, 5-8), и третія — связанная духомъ (Лук. 13, 11); сопричти къ нимъ и меня четвертымъ! Три мертвеца снова увидѣли чрезъ Тебя свѣтъ, который Ты отверзъ имъ: дщерь князя, сынъ вдовицы и полусогнившій во гробѣ Лазарь; сопричти къ нимъ и меня четвертымъ! И теперь, о Благій, подай мнѣ врачевства, утоляющія боли, и впослѣдствіи даруй имѣть вѣчную жизнь, и хвалиться Твоею славою. Былъ я вождемъ богомудрой паствы; а когда разрѣшусь отъ сея жизни, тогда, о Преблаженный, да сподобится имѣть она лучшаго Пастыря. А если будетъ имѣть и подобнаго мнѣ, то по крайней мѣрѣ да имѣетъ менѣе страждущаго: потому что неприлично бороться съ злыми скорбями тому, кто долженъ быть цѣлителемъ недуговъ въ другихъ.
