1882.
правитьI.
О, годы бѣдъ! о, медленное время!
Какъ тяжело питомцу музъ сносить
Въ тиши тюрьмы губительное бремя
Людской вражды, безумья и обидъ!
Томимъ тоской, сгарая жаждой свѣта
И воздуха, стремлюсь я къ нимъ душой,
А тѣнь дверей мрачитъ лучи разсвѣта
И сквозь зрачки вползаетъ въ мозгъ больной.
Насмѣшливо суровая неволя
Глядитъ въ глава сквозь запертую дверь,
Что пищу лишь, да свѣтъ дневной — не болѣ —
Впускаетъ; да, ту пищу, что, какъ звѣрь,
Я съ радостнымъ волненьемъ принимаю
И такъ давно ни съ кѣмъ не раздѣляю,
Томясь одинъ въ тюрьмѣ моей сырой,
Что жизнь влачить меня въ неволѣ нудитъ
И, можетъ-бить, моей могилой будетъ.
Всё это грудь томило мнѣ тоской;
Но, вѣры полнъ, не падалъ я душой
И, воспарявъ надъ мракомъ преисподенъ,
Освобождалъ священный градъ Господень.
Я жилъ въ мѣстахъ, гремѣвшихъ славой дѣлъ
Его — Творца, съ святыми и въ святынѣ,
Мой духъ былъ тамъ — въ далёкой Палестинѣ —
И я войну во имя Бога пѣлъ,
Сошедшаго на землю къ намъ и нынѣ
Сидящаго на свѣтлыхъ небесахъ,
Кѣмъ духъ мой бодръ и кѣмъ живётъ мой прахъ
Чтобъ заслужить прощеніе страданьямъ,
Я пѣлъ въ тиши — въ плѣну своёмъ — о томъ,
Какъ завоёванъ былъ Господень Домъ
И какъ Его ночтили покаяньемъ.
II.
Оконченъ трудъ, покинута цѣвница —
Мой вѣрный другъ въ теченьи долгихъ лѣтъ!
Пускай его послѣдняя страница
Хранитъ слезы неизгладимый слѣдъ!
Повѣрьте мнѣ, не горемъ, не страданьемъ
Изъ глазъ моихъ она извлечена,
А имъ самимъ, души моей созданьемъ,
Что вкругъ меня, какъ-будто въ грёзахъ сна,
Съ улыбкою привѣтливой порхало
И забывать страданья заставляло.
Но вотъ и ты покинуло меня —
И снова я спокойствія не знаю,
И снова я, рыдая и стеня,
Подъ гнётомъ бѣдъ главу свою склоняю,
Какъ бурею надломленный тростникъ.
Исчезло ты — ни главой поникъ.
Ещё, томясь, я долго прострадаю,
Но какъ снесу страданья тѣ — не знаю,
Хотя къ тому и средства и пути
Въ моей душѣ надѣюсь я найти.
Мой бодрый духъ незыблемъ средь волненій,
Затѣмъ-что онъ не знаетъ угрызеній.
Хотя къ тому я повода не далъ —
Безумнымъ гнѣвъ враговъ меня назвалъ.
Ужель она на это не отвѣтитъ
И клевету лишь холодностью встрѣтить?
Безумья духъ мой полонъ былъ, когда
Дерзнулъ вознесть любовь свою туда —
Такъ высоко; виновно сердце было —
Не умъ: оно во мнѣ заговорило.
Я скорбь давно въ груди моей ношу
И гнётъ ея съ терпѣніемъ сношу.
Я не былъ слѣпъ, а ты была прекрасна —
Вотъ почему судьба моя несчастна.
Но пусть меня здѣсь мучатъ, какъ хотятъ —
Они во мнѣ тебя не истребятъ.
Счастливцы — тѣмъ знакомо пресыщенье;
Но тѣ, чья жизнь — увы — одно мученье,
Понять любви способны глубину:
Всѣ страсти ихъ сливаются въ одну
И въ океанъ волною неустанной,
Какъ рѣкъ семья, бѣгутъ; но океанъ,
Что бѣднымъ намъ въ удѣлъ судьбою данъ,
Есть океанъ бездонный и безгранный.
III.
Чу, надо-мной встаютъ рыданья тѣхъ,
Чьи плоть и духъ томятся въ злой неволѣ.
Мнѣ слышенъ ихъ безумный, дерзкій смѣхъ
И свистъ бича, вторимый крикомъ боли.
Есть люди здѣсь — безумнѣй во сто разъ
Безумцевъ всѣхъ — что разумъ раздражаютъ
И слабый лучъ въ нёмъ тлѣвшій затьмѣваютъ
Мученьями напрасными подъ-часъ.
Имъ деспотизмъ, безгранная ихъ воля,
Затѣмъ нужна, чтобъ дѣлать людямъ зло.
Мнѣ жить межь нихъ сулила злая доля,
А если въ гробъ мнѣ время лечь пришло,
Я здѣсь умру и саваномъ укроюсь.
Да будетъ такъ — тогда я успокоюсь!
IV.
Я много снесъ — могу ещё сносить;
Я всё забылъ, что жаждалъ позабыть;
Но всё жь живутъ въ душѣ воспоминанья.
Зачѣмъ забыть не въ силахъ я страданья;
Какъ всѣ меня забыли, можетъ-быть?
Борю ль я тѣхъ, что жить меня здѣсь нудятъ
Въ сырыхъ стѣнахъ, что въ сердцѣ горе будятъ?
Здѣсь смѣхъ — не смѣхъ, здѣсь мысль — не плодъ ума,
И человѣкъ — не жизнь, но смерть сама.
Здѣсь брань на крикъ и стоны на удары
Даютъ отвѣтъ, подъ гнётомъ злобной кары.
Насъ здѣсь — толпа, но всякъ съ своей тоской;
Насъ много здѣсь, но каждый за стѣной,
Способной лишь служить безумья эхомъ.
Здѣсь на призывъ отвѣтствуютъ лишь смѣхомъ
И внемлетъ ямъ, сквозь крики, плачъ и смѣхъ,
Всего одинъ, несчастнѣйшій изъ всѣхъ,
Межь ними жить хотя и осуждённый,
Но не для мукъ безумія рождённый.
Но чувствую ль я злобу противъ тѣхъ,
Что здѣсь меня, какъ звѣря, заточили,
Что, объявивъ безумнымъ, въ мнѣньи всѣхъ
Меня — пѣвца — унизили, убили
И жизнь мою и мысли заклеймили
Позоромъ лжи, какъ первородный грѣхъ?
Но грудь мою вздымала ль жажда мщенья?
Желалъ ли я въ сердца моихъ враговъ
Пролить тоску, сразить борьбой волненья,
Что губятъ духъ, смиряютъ въ жилахъ кровь?
Увы, Альфонсъ! я слишкомъ гордъ для мщенья;
Я всѣмъ простилъ — и жажду умереть.
Въ душѣ моей, гдѣ ты лишь, Леонора,
Даришь одна, нѣтъ мѣста для укора:
Я лишь могу добить — благоговѣть!
Твой братъ жестокъ: я не рождёнъ для мщенья;
Забыла ты: мнѣ не дано забвенья!
V.
Моя любовь отчаянья не знаетъ;
Она бальзамъ мнѣ въ сердце проливаетъ,
Она на днѣ душа моей больной
Незримая, безмолвная таится,
Какъ молнія, окутанная мглой,
Готовая надъ міромъ разразиться.
Да, мысль моя, мой ангелъ Леонора,
При столкновеньи съ именемъ твоимъ
Даётъ огонь зрачкамъ потухшимъ взора,
Кипѣнье лавы жиламъ огневымъ —
И вновь на мигъ, смѣняясь чередою,
Прошедшее встаётъ передо мною.
Но пылъ прошолъ — ни вновь прежній я.
Чужда всѣхъ благъ росла любовь моя:
Я зналъ, что ты — раба приличій свѣта —
Не можешь быть подругою поэта.
Ни вздохомъ устъ, ни звукомъ словъ живыхъ
Не обличилъ я жгучихъ чувствъ своихъ;
Сама любовь служила мнѣ усладой:
Она сама была себѣ наградой
И если взоръ являлъ тебѣ её —
Онъ лишь встрѣчалъ молчаніе твоё.
Ты предо мной являлась, какъ святая —
И слалъ къ тебѣ я взоръ свой и мечты,
Смиренно прахъ священный лобызая
Вокругъ тебя, но не за-то, что ты
Принцесса — нѣтъ: за-то, что озаряла
Тебя любовь и прелестью играла
Во всѣхъ твоихъ движеньяхъ и чертахъ,
Томящей насъ, вселяющею страхъ,
Иль — нѣтъ, не страхъ, а трепетъ обожанья.
И въ этомъ строгомъ самообладаньи
Сіяло нѣчто лучшее порой
Самой любви и нѣжности самой.
Ты надо мной взносилась къ небу смѣло —
И предъ твоей звѣзда моя блѣднѣла.
Когда, любя безъ цѣли, я грѣшилъ,
То дорого за это заплатилъ;
Но ты душѣ была ещё дороже,
И безъ тебя наказаннымъ быть строже
Ещё сто-кратъ достоинъ былъ бы я.
Да, та любовь безгранная моя,
Что на меня оковы налагаетъ,
На половину гнётъ ихъ облегчаетъ
И силу мнѣ, безсильному, даётъ
Сносить его другую половину.
Она къ тебѣ мечты мои влечётъ
И помогаетъ несть мою кручину.
VI.
Увы, я жилъ отъ самаго рожденья
Лишь для любви, для ласкъ и наслажденья!
Онѣ однѣ мнѣ видѣлись во всёмъ
Чѣмъ красенъ міръ, чѣмъ дышетъ всё кругомъ.
Я превращалъ деревья и каменья
Въ живыхъ боговъ, а дикія растенья —
Въ цвѣтущій рай, въ которомъ я лежалъ
По цѣлымъ днямъ — и грезилъ и мечталъ,
Хотя меня за это и бранили,
А мудрецы, нахмурясь, говорили,
Что зло — удѣлъ подобныхъ мнѣ людей,
Что я стремлюсь къ погибели своей,
Что лѣнь моя достойна слёзъ и кары —
И лилась брань, и сыпались удары.
Но я, крѣпясь, не плакалъ, не рыдалъ:
Я лишь страдалъ и, молча, проклиналъ;
Когда жь въ себѣ, въ свой уголъ возвращался,
То вновь мечтамъ тѣмъ чуднымъ предавался,
Что къ намъ порой являются безъ сна.
Прошли года! Душа была полна
Нѣмой тоски, тревоги и страданья,
И чувства всѣ сливалися въ желаньи
Тогда ещё неясномъ для меня,
Что длилось вплоть до радостнаго дня,
Въ который рокъ блуждающему взору
Явилъ тебя — святую Леонору.
Съ-тѣхъ-поръ я быть собою пересталъ,
Подавленный твоимъ существованьемъ;
Я божій міръ изъ виду потерялъ —
И образъ твой сіялъ мнѣ мірозданьемъ.
VII.
Не думалъ я, бродя въ уединеньи,
Что рокъ судилъ окончить въ заточеньи
Мнѣ дни свои въ сообществѣ людей
Больныхъ умомъ и мрачныхъ палачей.
Когда бъ мой умъ лишонъ былъ всякой силы,
Вполнѣ своей онъ стоилъ бы могилы;
Но кто меня въ конвульсіяхъ видалъ?
Кто бредъ и смѣхъ безумный мой слыхалъ?
Тоска пловца на берегѣ пустынномъ
Не такъ тяжка, какъ узы на безвинномъ:
Предъ нимъ просторъ — вселенная предъ нимъ,
Моя же — здѣсь, съ убожествомъ своимъ,
Что превзойти всего лишь можетъ вдвое
Пространство то, что смерть отмѣритъ мнѣ.
Онъ можетъ взоръ за небо всеблагое
Поднять съ тоской, ввѣрялся волнѣ;
Но узникъ главъ къ нему не подымаетъ,
Хотя ихъ сводъ тюремный и скрываетъ.
VIII.
По временамъ я чувствую однако,
Что разумъ мой вступаетъ въ область мрака:
Я вижу блескъ божественныхъ огней
Средь голыхъ стѣнъ сырой тюрьмы моей;
Злой духъ меня преслѣдуетъ словами
Насмѣшки злой и мелкими бѣдами.
Для тѣхъ, чей духъ свободенъ и здоровъ,
Пустымъ всё это можетъ показаться;
Но тотъ, кто палъ подъ бременемъ оковъ,
Кто такъ усталъ бороться и терзаться,
Какъ я, тому нельзя сопротивляться.
До-этихъ-поръ я думалъ, что вредить
Лишь человѣкъ способенъ мнѣ; но нынѣ
Я вижу, что и духи могутъ быть
Врагами мнѣ, друзьями ихъ гордыни.
Увы! забытъ я небомъ и землёй —
И духи зла ликующей толпой
Провозгласить побѣду замышляютъ
Надъ тѣмъ, чей умъ, слабѣя, померкаетъ.
За что мой духъ въ горнилѣ томъ пытаютъ,
Какъ сталъ въ огнѣ? За-то ль, что я любилъ?
За-то ль, что грудь святымъ огнёмъ сгораетъ,
Что не любить во мнѣ нѣтъ больше силъ?
IX.
Въ былые дни во мнѣ таился пылъ —
Они прошли! Рубцы мои не ноютъ,
Иначе бы я голову разбилъ
О стѣны тѣ, что свѣтъ небесный кроютъ
И отымаютъ у моихъ очей
Весёлый блескъ сіяющихъ лучей.
Но если всё, что сказано здѣсь было,
Я снёсъ, стерпѣлъ и болѣе ещё,
О чёмъ, увы, разсказывать нѣтъ силы,
То лишь затѣмъ, что страстно, горячо
Я жить хочу, чтобъ смертію позорной
Не оправдать всей злобы лжи упорной,
Что въ этотъ гробъ, шипя, меня свела,
Не запятнать клеймомъ безумья злова
Чела пѣвца, священнаго чела,
И чтобъ врагамъ, которымъ нѣсть числа,
Послѣдняго не предоставить слова.
Я перейду къ далёкимъ временамъ,
Я превращу мою темницу въ храмъ —
И цѣлые народы, поколѣнья
Сюда толпой придутъ на поклоненье.
А ты, Феррара гордая, когда
Величья быть жилищемъ перестанешь,
Ты ницъ падёшь и болѣе не встанешь;
Но и тогда, когда ты безъ слѣда
Сойдёшь въ ничто и міръ тебя забудетъ,
Вѣнокъ пѣвца вѣнцомъ Феррары будетъ.
А ты, что быть любимой устыдилась
Простымъ пѣвцомъ — пѣвцомъ, подобнымъ мнѣ,
Чья грудь зарёй стыдливости покрылась
При мысли лишь, что въ умъ твой заронилась,
Что можно быть любимой не во снѣ
И не однимъ владыкой полъ-вселенной —
Скажи Альфонсу, брату своему,
Что не смирёнъ мой духъ и остовъ бренный
Ни временемъ, ни грустью неизмѣнной,
Ни бездной золъ, грозившею уму —
(Увы! чума, что бродитъ между нами,
Смиряетъ духъ, царюетъ надъ умами!)
Скажи ему, что я передъ тобой
Главу свою попрежнему склоняю,
Что я тебя люблю и обожаю,
И что когда тѣ башни, что толпой
Среди пировъ хранятъ его покой,
Гербами золочёными покрыты,
Падутъ во прахъ и будутъ позабыты,
Тогда мой склепъ, свидѣтель горькихъ дней,
Священнымъ мѣстомъ будетъ для людей.
Но ты, когда исчезнетъ обаянье.
Которымъ санъ, любовь и обожанье
Тебя такимъ величьемъ окружаетъ,
Что всё вокругъ колѣни преклоняетъ,
Получишь полъ-лавроваго вѣнка —
Съ чела пѣвца, съ могилы бѣдняка —
И на землѣ ничто не будетъ въ силахъ
Разъять, разрознить наши имена.
Какъ не могло отнять твой образъ милый
У грёзъ моихъ томленій полу-сна.
Да, насъ судьба, карающая грози о,
Соединитъ, но только слишкомъ поздно!
1875.