Ещё об ужасных днях

Ещё об ужасных днях
автор неизвестен

Дата создания: 1905 г., опубл.: январь 1905 г. Источник: журнал «Освобождение», 1905 г., № 66. • Корреспонденции журнала «Освобождение», посвящённые событиям 9 января 1905 года в Санкт-Петербурге.

I. Разные эпизоды^[1]

У Полицейского моста.

9 января. Около 4 часов у Полицейского моста, с обеих его сторон, сгруппировалась незначительная толпа народа, из которой раздавались крики упрека по адресу солдат, стрелявших в мирных и безоружных жителей. Крики эти, по-видимому, были крайне неприятны начальнику отряда, — командиру батальону Риману и ротному командиру капитану Сиверсу, человеку крайне раздражительному и грубому. Он потребовал, чтобы публика немедленно разошлась, угрожая в противном случае стрелять. После этого первого требования сейчас же раздались звуки рожка, а затем над стихнувшей и недоумевавшей толпой отчетливо прозвучала команда: «Первая, целься. П-ли».

Народ до последнего мгновения не допускал и мысли о том, что войска будут стрелять, так как ничего противозаконного он не делал, не считая нескольких одиночных криков. Что толпа именно так и думала, это доказывается лучше всего тем, что здесь было много лиц, чуждых вообще каким-либо политическим партиям. Так, здесь были убиты двое детей, три женщины разных возрастов и профессий (между прочим, одна из них зубной врач), здесь же находился и воспитанник Императорского Училища правоведения, у которого пуля прорвала на груди пальто в двух местах.

После первого залпа толпа в паническом страхе ринулась в разные стороны. Мужчины давили женщин, сновавшие в разных направлениях экипажи вдруг повернули от моста и бешено помчались по проспекту, давя людей и встречные экипажи. За первым залпом сейчас же раздались еще два. Но солдаты стреляли уже не только вдоль Невского, но и по набережной Мойки, где некоторые из толпы искали спасения. Пули догоняли убегавших и поражали и их.

На Дворцовой площади.

К двум часам дня около решетки сада собралась толпа не более 500 человек. Часть ее пробралась в самый сад и также разместилась близ решетки, обращенной к Зимнему дворцу. Толпа вела себя тихо. Лишь изредка раздавались отдельные крики: «Уберите войска, ведь мы ничего дурного не делаем». Изредка слышались также «ура!» Но в общем толпа вела себя отнюдь не вызывающе. Тишину нарушали отряды конницы, метавшиеся, сломя голову, от одной группы к другой, и грозно бряцавшие оружием. Чаще всего конница влетала на тротуары, сметая оттуда публику, и тогда слышались крики боли, и испуга, и подавленного гнева.

В начале 3 часа на площадь прискакал курьер на взмыленной лошади и отдал какое-то приказание собравшимся здесь старшим чинам войск. Это письменное приказание обсуждалось ими, видимо, крайне оживленно. Вскоре из группы пеших войск, стоявших лагерем на площади, выделилась одна рота Преображенского полка и, не доходя ста шагов до решетки сада, выстроилась в две шеренги. С правой стороны от нее поместились два-три офицера, близко от них горнист... (командовал офицер Мансуров).

А толпа около сада стояла спокойно и, видимо, обменивалась между собою впечатлениями. В этой толпе стояли и мы, следя за расположившейся невдалеке от нас ротой преображенцев. Вдруг заиграл горнист. Народ, недоумевая, стал расспрашивать, что это значит. Большинство не знало. Кто-то сказал, что к ним подъезжал сейчас офицер и требовал разойтись, угрожая в противном случае выстрелами. Однако, так как почти никто не слыхал этого требования, то не поверили и самой угрозе. Кроме того, в толпе раздались голоса: «Да и за что нас будут стрелять. Ведь мы стоим совершенно спокойно, никому не мешаем и ничего дурного не делаем». И толпа сочувственно прислушивалась к этим голосам... Снова раздались звуки рожка... И снова все недоумевающе переглянулись между собою. Лица сделались более серьезными. Наступил момент полной тишины. Казалось, толпа замерла. Два-три человека перешли через дорогу. Остальные не тронулись с места...

Труба прозвучала и в третий раз... И сейчас же после этого явственно раздалась команда: «Целься». Первый ряд солдат опустился на одно колено, и оба ряда взяли ружья на прицел... Толпа не шевелилась. Передние стали креститься. Лица побледнели, но толпа по-прежнему стояла на месте...

Раздался первый залп. Что-то застонало. Передние ряды людей, стоявшие прямо напротив роты, повалились на землю. Раздался второй залп. И новые ряды людей упали, орошая снег кровью. На этот раз солдаты стреляли несколько вправо от себя. Погибали даже и те, кто находился в саду, далеко от решетки... Толпа все еще стояла на месте... Последовал третий залп, направленный несколько влево. Он скосил людей, стоявших около решетки сада, слева от площади, недалеко от того места, где начинается коночное движение на острова.

Стон раненых, истеричное рыдание и крики огласили воздух... Но даже и после этого толпа не рассеялась. Немногие бросились бежать в паническом страхе, остальные отодвинулись, но остались на месте... Передние стрелки все стояли на коленях, как бы готовясь к новым выстрелам и держа ружья на прицеле. Но в это время со всех сторон к месту бойни бросились люди помогать раненым и убирать убитых...

Роте скомандовали «стройся». Передние стрелки полковой учебной команды Преображенского полка поднялись с колен, выстроились, повернулись налево кругом и отошли вглубь площади, где, составив ружья в козлы, принялись греться, толкая друг друга в плечо и гоняясь друг за другом...

А на месте, где лежали раненые и убитые, текла кровь. Люди корчились в судорогах, кричали от боли, истекали кровью, катались в предсмертных муках. Вот навзничь лежит молодой рабочий, которому пуля попала в ухо. Он умирает. Его губы беззвучно шепчут и силятся сказать что-то. Но из груди вылетает одно лишь хрипение... На решетке, обняв один из прутьев ее, поник 12—14-летний мальчик с раздробленным черепом. На железе решетки видны мозги ребенка... Под ним лежит женщина, прилично одетая, лет 27—28. Пуля угодила ей в сердце. На ней не видно ни одной капли крови. Большие синие глаза открыты и смотрят вверх недвижным взглядом... Рядом лежит рабочий; под ним огромная лужа крови. Он скорчился, перевалившись на правый бок, и тяжело стонет... Стонет и его сосед с пробитой ногой и умоляет жалобным голосом помочь... «Братцы, умираю, спасите, кто верует в Бога», молит другой рабочий, раненый в нижнюю полость живота... Военный врач трясущимися руками лихорадочно спешит перевязать женщину, уже не двигающуюся и находящуюся в глубоком обмороке... Невдалеке от нее истекает кровью рабочий, которому пуля разбила обе челюсти и щечную кость. Тут же лежат три студента, убитые наповал (в глаз, висок и ухо). Их рты перекосились, лица посинели... Рядом еще убитая женщина. В этом месте погибло до 150 человек, считая в том числе и раненых в саду. Здесь же было и наибольшее количество убитых. Большая часть ран была в верхние части тела: голову, грудь и верх живота. Именно вследствие этого здесь и было так много убитых. Скоро раненых и убитых убрали (раненых везли на извозчике, всего дано было 2—3 военных фургона — каждый на двоих). Кровь засыпали песком и снегом...

II. Рассказ очевидца

Сначала я стоял возле дома главного штаба, выходящего на Невский проспект и Дворцовую площадь. Что происходило на площади, я не видел: заслон казаков отделял нас, стоявших на Невском, от толпы, находившейся на Адмиралтейском пр., в Александровском саду и на Дворцовой площади. По временам с обеих сторон заслона раздавались какие-то крики, разобрать которые было трудно. Получалось впечатление, как будто люди от скуки перекликаются между собой. Вообще же толпа вела себя очень спокойно, сдержанно. Многие даже старались останавливать крики, говоря, что пришли сюда не «безобразничать», а просить у царя справедливости. Они боялись, как бы не вызвать крутых мер со стороны блюстителей порядка. Около 2 час. с Дворцовой площади на Адмиралтейский просп. пронесся в карьер эскадрон кавалерии с шашками наголо. Народ смотрел на эти маневры с простодушным любопытством, не чуя никакой беды, так всем казалось невероятным, чтобы оружие было употреблено в дело без всякого вызова со стороны толпы. Кругом шли мирные разговоры о тяжелом положении рабочего люда, о его безотрадном житье-бытье, о бессовестной эксплуатации его представителями капитала, о том, что единственная надежда у них осталась на царя, который, наверное, примет петицию от представителей рабочих, узнает всю правду, так тщательно скрываемую от него министрами, и тогда он облегчит горестное положение своего народа. Но мало-помалу стали доходить до нас известия, что крестный ход рабочих, шедших с петицией и со священником Г. Гапоном во главе, разгромлен войсками у Нарвской заставы; что и в других пунктах рабочие жестоко разбиты. Слушая такие печальные новости, рабочие начали падать духом, у некоторых стала вскипать злоба, и они с негодованием говорили: «Видно, товарищи, от царя нам помощи не будет! Мы просили хлеба, а нам дали пули!» «Значит, у них одна для нас справедливость — сабли да ружейные пули!» и т. п. В стороне Дворцовой площади было тихо, как будто бы там не было никакого народа. Но это было затишье перед грозой. По площади и Адмиралтейскому пр. среди этой тишины в 2 часа дня послышался звук рожка. Народ, ничего не понимая и не предвидя никакой опасности, по-прежнему с любопытством глазел на редкое зрелище, все старались выдвинуться вперед, чтобы посмотреть, что делается. Мальчишки сновали из одного места в другое и, пользуясь отсутствием полиции, залезали на деревья, чтобы лучше все видеть. Вдруг неожиданно раздался залп... другой... третий... и из-за заслона казаков стали выносить раненых и убитых... Много пронесли их мимо меня! Между ними была одна девушка, видно, курсистка. Ее внесли во двор ближайшего дома и положили на скамью. Посредине лба ее зияла громадная рана, и вся голова была окровавлена. В ней еще теплились признаки жизни. Ее внесли в какую-то убогую квартиру, обмыли рану, перевязали и повезли куда-то.

После этого дикого, беспричинного убийства множества ни в чем неповинных людей, раздражение и негодование толпы достигло крайней степени. «Как — кричала толпа — за то, что мы пришли просить заступничества у царя, нас расстреливают!» «Да разве это возможно в христианской стране у христианских правителей!?» «Значит, нет у нас царя, а что чиновники — наши враги, мы это и раньше знали!» Так, негодуя, окружили мы одного офицера, как-то очутившегося на том же дворе; честный воин, очевидно, правильно понимающий святой долг солдата — быть защитником своего народа, а не его врагов, высасывающих его кровь, выражал нам полное свое сочувствие. Этот же офицер сообщил нам, что он был на Дворцовой площади и видел там убитых человек 50. Какая-то девушка сказала ему, что после этого чудовищного зверства, все честные, порядочные офицеры нравственно обязаны сбросить с себя опозоренный мундир и перейти на сторону рабочих. «Видите ли, это очень сложный вопрос — сказал офицер, — который нельзя так решать, как вы решаете. Решить его правильно могут только сами офицеры».

Мы вышли опять на улицу и буквально овладели смежными частями Невского, ул. Гоголя и Кирпичного пер. Толпа громко выражала свое негодование по адресу убийц и тут же перешла от слов к делу. Она стала беспощадно избивать военных, проезжавших по этим улицам. Вот показались два жандармских офицера. Один рабочий обратился к ним с вопросом: «Скажите на милость, за что нас расстреливают?» Один из них грубо ответил: «А мне какое дело!» Тогда толпа мигом окружила их и с криками: «Братоубийцы, негодяи, подлецы!» — страшно избила, так что они еле живые спаслись в соседний дом... Затем с улицы Гоголя показались санки с двумя молодцеватыми юнкерами-артиллеристами. Толпа стала кричать: «Убийцы, негодяи!» Юнкера перепугались и обнажили шашки. Толпа быстро окружила их. Один юнкер соскочил с извозчика и убежал, другого же рабочие успели схватить, сорвали с него погоны, отобрали шашку, и истоптали его самого. Какая-то молодая дама подбежала, вырвала его из рук разъяренной толпы, обхватила его, как бы защищая своим телом, и только тогда его оставили в покое. Бесчувственного юнкера унесли в ближайший двор. Толпа же понесла свои военные трофеи в Кирпичный переулок. На крики в этом месте стали приближаться трое городовых с противоположного конца переулка, но, встреченные угрозами толпы, принуждены были отступить, отстреливаясь револьверами. На выстрелы прискакал конный отряд, и тогда толпа отступила на Невский, а отряд отправился обратно на свой пост. Таким же образом на Невском толпе удалось избить одного армейского офицера, офицера-кирасира, у которого также отобрали обнаженную шашку: избили и ранили бутылкой в висок одного генерала, сорвали с него погоны и фуражку, которые потом подбрасывали высоко в воздух с громкими криками: «ура!» и, наконец, избили моряка капитана. Патрули скакали взад и вперед, но не тогда, когда народ мстил своим обидчикам-военным.

Между тем на Невском, недалеко от Морской, рабочие устроили митинг. Я успел прослушать две зажигательные речи. Одна из них, горячая, убедительная и страстная, закончилась возгласом: «Долой самодержавие!», восторженно подхваченным всеми присутствовавшими, а другая — призывом: «К оружию, товарищи!» — также вызвавшая самый горячий отклик толпы. Но вот появились один за другим два отряда стрелков, разделивших толпу на две части, и мы оказались оттесненными на Мойку. Стрелки расположились на Полицейском мосту. Мы стояли на стороне, где помещается Благородное собрание. Вдруг на противоположной стороне Мойки раздался залп, и через несколько минут мимо нас стали проносить раненых и убитых. Против нас стояла молчаливая толпа народа. Всем теперь было не до шума, не до криков; люди потрясены были ужасным зрелищем, но... и их не пощадили «храбрые воины». Раздался новый залп, и одна из двух женщин, стоявших возле аптеки особняком (видимо, солдат целил в нее), повалилась, как сноп, а другая издала душу раздирающий крик и свалилась над дорогим трупом. Рядом лежало больше десятка убитых. Когда потом я проходил мимо этого места, я видел целые лужи человеческой крови...

В 5 ч. я перешел на Гороховую ул., которая представляла из себя настоящий военный лагерь.

Что было в других частях города, я не знаю; пусть очевидцы расскажут. Но вполне объективно рассказанного мною совершенно достаточно для того, чтобы всякая живая душа содрогнулась и воспылала глубоким чувством мести к убийцам. На моих глазах произошло замечательное перерождение толпы, поразительное изменение всей ее психики. До первого залпа корректная, тактичная, покорно надеющаяся на справедливость батюшки-царя, толпа эта после первого залпа на Дворцовой площади вдруг прозревает, с горечью замечая, что нет у нее царя-защитника, что она предательски брошена им на произвол убийц и разбойников и что ей остается только одно — самозащита. И будь тогда у толпы оружие, то не только беззащитные офицеры были бы истреблены, но и вооруженные убийцы были бы стерты с лица земли.

Очевидец.

III.

В дополнение к помещенным выше (стр. 258) сообщениям, воспроизводим доставленный нам

Список полков, участвовавших в избиении народа 9 января 1905 года.

Пехотные гвардейские:

1 дивизия: Преображенский и Измайловский.

2 дивизия: Московский, Гренадерский, — не было случая стрелять. Павловский и Финляндский, л.-гв. Семеновский — у Полицейского моста — командовал полковник Риман I^[2].

Гвардейский флотский экипаж.

Кавалерия участвовала вся, кроме 2 кирасирских полков. 1. Кавалергардский; 2. л.-гв. Конный; 3. л.-гв. Казачий; 4. л.-гв. Атаманский; 5. л.-гв. Уральская сотня; 6. л.-гв. Драгунский полк; 7. л.-гв. Конно-Гренадерский; 8. л.-гв. Уланский; 9. л.-гв. Гусарский; 10. Петербургский жандармский дивизион.

Кроме того, принимали участие полки:

24 пехотной дивизии, 23 пехотной дивизии, 91 Двинский и 92 Печорский.

IV. Сокрытие следов преступления

Нам пишут из Петербурга:

Правительство приняло быстрые и решительные меры к тому, чтобы сведения об убитых и раненых не могли быть собраны с достаточной полнотой. Во-первых, в больницах запрещено было показывать все трупы, а выставляли для опознания родственниками и знакомыми, для соблюдения приличия, только некоторые трупы. Остальные же, число которых остается совершенно неизвестно, тщательно скрывались от посетителей в особых тайниках. Это установлено показаниями нескольких свидетелей, которым по недостатку сторожей удавалось заглядывать в эти тайники случайно, где они видели мертвецов, одетых в том, в чем они были на улицах. Но вход в эти помещения строго был воспрещен под предлогом, что там находятся больничные трупы умерших от заразных болезней. В Александровской больнице я сам видел такое помещение, дверь в которое охранялась особо приставленным сторожем, в маленьком же помещении, предоставленном обозрению публики, лежало 7 трупов умерших от ран и все они, очевидно, поступили из палат, о чем свидетельствовали не снятые с них больничные повязки, а один труп не успел даже остыть. Все они были голые, прикрытые только казенной простыней. Во-вторых, в часовнях больниц сосредоточивались трупы только таких убитых, которые подняты были еще живыми и умирали по дороге или вскоре же по доставлению в больницы. Убитые же на месте, если товарищи не успевали их подобрать, направлялись полицией в участки, а оттуда исчезали бесследно. Из дальнейшего можно заключить, что они отправлялись в какие-то воинские части, где и хранились в полнейшей тайне до погребения в братской могиле. В покойницкую Клинического госпиталя солдатами было доставлено 8 трупов. Узнав об этом, смотритель госпиталя отправился к начальнику Академии Таренецкому, чтобы получить от него указания, что делать с трупами. Но через ¼ часа, когда они оба явились в покойницкую, там их уже не было и куда они делись, никто объяснить не мог. Смотритель был очень смущен, как бы уличенный во лжи перед своим начальством. Затем, на Николаевском вокзале, в ночь с 10 на 11 января, получено было приказание приготовить три воинских поезда; так как требования такие бывают довольно часто для отправки солдат, во что администрация вокзала никогда не вмешивается и для чего не назначает прислуги, то и на этот раз были приготовлены три поезда по 8-ми вагонов каждый и отданы в полное распоряжение военных властей. В назначенное время приехали солдаты с ящиками на возах, погрузили их сами в вагоны в количестве от 8 до 10 штук в каждый, и ящики эти были отвезены в Преображенское кладбище для предания земле в общей братской могиле ночью же. Ящики были сколочены из простых досок и скреплены снаружи железными обручами; величина их была такова, что каждый мог бы свободно вместить в себе два гроба; но так как хоронили убитых без всяких гробов, то в такие ящики свободно могло быть уложено 4—6 трупов. Со стороны Колпина к станции Обухово тоже солдаты подвозили трупы таким же способом. Это — данные только одного дня; но известно, что убитых хоронили, также крадучись, и в следующее дни. Кроме того, Преображенское кладбище — далеко не единственное, принявшее в свою темную бездну жертвы царского преступления. Много убитых закопали также на Успенском кладбище, но сведений оттуда пока совсем не имеется. Хоронили и на Митрофаньевском кладбище, и на Смоленском, и, вероятно, на других, что пока тоже неизвестно. При таких условиях определить, хотя бы приблизительно, число убитых и выяснить их личности можно только путем опроса населения, но это — задача трудно выполнимая.

В настоящее время Организационным Комитетом Технологического Института опубликованы полученные им тайные полицейские сведения, по которым всего убитых насчитывается 1216 человек, и пока на этой цифре приходится остановиться. Социал-демократы определяют число убитых в 976 человек, но их подсчет по необходимости должен быть меньше действительного.

Примечания

1. Заимствовано из гектографированного листка Организ. Комит. Моск. Импер.-Техн. Училища. Ред.
2. Николай Карлович. Ред.