Еще о национальном начале в либерализме
Обсуждение вопроса о национальном начале в либерализме ведется по-прежнему в странном стиле полемики личного дискредитирования авторов неугодных мнений.
Между тем, тут огромная психологическая проблема культурного и политического значения, которую следовало бы обсуждать, совершенно отвлекаясь от лиц.
Русское либеральное общественное мнение совершит огромную ошибку, если оно будет упорствовать в отрицании за Россией характера национального государства или, вернее, национальной империи. Этим оно в целом ряде вопросов обрекает себя на бессилие. Я даже вполне уверен, что только такой общественный национализм сможет сделать невозможным реакционное использование национального принципа и вообще нездоровые проявления национализма.
Есть только одна почва, на которой можно усиленно бороться с такими проявлениями, это — безоговорочное признание национального начала. Вы хотите, чтобы были соблюдаемы местные особенности. Устраните самую мысль, что вы желаете поступаться ради этого началом общенациональным. Так должна рассуждать русская интеллигенция. Только став на такую почву, она сможет внести примирение в борьбу национальных притязаний в Империи, и в частности только на этой почве возможны разумные решения в области малорусского вопроса. Тогда не придется опасаться хозяйничанья «союзников» в Галиции. Ибо эта опасность будет существовать лишь до тех пор, пока эти элементы будут являться единственными представителями обще-национального начала в этом крае, а либеральные элементы будут бояться — исповедывать общерусскую культуру и с сознанием великой культурной задачи и великого исторического права пропагандировать общерусский язык.
И я утверждаю это вовсе не только в том смысле, что только такая позиция приемлема в данный момент для власти. Нет. Это и по существу единственно правильная позиция, и даже более того: только тогда, когда русское образованное общество, проникнутое в общем либеральными идеями, станет на такую позицию, оно явится силой, с которой будут считаться настоящим образом и власть, и областные движения.
В частности, по украинскому вопросу я не могу не повторить одной основной мысли: пока в русской литературе и публицистике русскими авторами будет с «либеральной» точки зрения оспариваться бытие и высшая национальная ценность общерусской культуры, общерусского языка, — до тех пор именно в малорусском вопросе и у нас, и в Галиции русский либерализм будет явно бессилен. Именно из той позиции, на которую с усердием, достойным лучшего дела, желают теперь поставить русскую интеллигенцию, должна, как неизбежное следствие этой позиции, получиться в Галиции после ее присоединения к России лишь печальная картина единоборства между украинцами-радикалами с их несомненно сепаратистскими тенденциями и местными силами противоположного направления. Между тем, присоединение Галиции потребует широчайшей и глубочайшей работы национального объединения, в которую русская интеллигенция должна была бы вложиться, как решительная носительница общенационального русского начала.
Только в качестве таковой она и сможет это сделать и не только по «внешним» причинам, а именно потому, что для Галиции с присоединением к России не может не начаться это приобщение к общерусской культуре. И кто примется за это приобщение с сознанием великой культурной задачи и великого исторического права на нее, тот ее осуществит, будет ли он стоять в лагере правых или левых, националистическом или либеральном.
Но самая постановка малорусского или украинского вопроса, какая господствует до сих пор в русской либеральной печати, делает невозможным настоящее участие русской интеллигенции в этом деле. Ибо эта постановка в сущности исключает самую цель, как основную и верховную. И нельзя тут говорить только о задаче «государственного» объединения, ибо тут ставится задача прежде всего культурно-объединительная.
В русской (восточной) Галиции потребуется широчайшая культурно-устроительная и социально-политическая работа в новых рамках русского бытия этого края. Он должен найти и найдет своих устроителей, откуда бы они ни пришли, из бюрократии, или из либерального общества. Если русский либерализм своим отрицанием задачи приобщения Галиции к общерусской культуре, которая и есть общенациональная русская стихия, поставит себя вне этого устроительства, тем хуже будет для русских либералов. Но это будет худо и для всего русского развития, ибо русский либерализм есть необходимая и законная стихия русской жизни, и всякие его ошибки, — а позицию, занимаемую большинством либералов и, в частности, руководящими деятелями партии народной свободы в так-называемом «украинском вопросе», я считаю ошибочной, — по моему глубокому убеждению, не могут не отражаться вредно на всем ходе русской жизни.
Что мои взгляды по этому вопросу встречают сопротивление и вызывают возражения, вполне естественно. Однако, тот характер, которая приняла эта полемика, делает ее не только бесплодной, но и прямо безобразной.
Так, газета «Речь» по поводу этой полемики, желая уязвить меня немецкой фамилией, вспоминает время, когда я будто бы писался «фон», и говорит, что это обстоятельство играло какую-то роль в полемике Н. К. Михайловского со мной.
Некоторое мои статьи, напечатанные в свое время (в 90-х гг. прошлого столетия) на немецком языке, были, действительно, подписаны von-Struve, по той же простой причине, я думаю, по которой на обложке немецкого издания книги уважаемого сотрудника газеты «Речь» профессора Михаила Ивановича Туган-Барановского о кризисах в Англии (1901 г.) его фамилия прописана D-r Michael von-Tugan-Baranowski, а статья профессора (прежде томского, а теперь харьковского) Михаила Николаевича Соболева в Conrads Jahrbücher (1897 г.) подписана Michael v. Soboleff. Число таких примеров можно было бы умножить сколько угодно.
Причина этого, совершенно неважного и неинтересного, обстоятельства, я думаю, — в том, что даже чисто русские фамилии потомственных дворян в немецком тексте заграничных паспортов до последнего времени обыкновенно снабжались этим «Adelsprädikat»'ом. Если г. Николай — он и Н. К. Михайловский в свое время пользовались этой частицей «фон» (моих немецких статей) для полемических целей в споре со мной, то это ни в коем случае не служило к украшению их полемических произведений. Я в свое время никак не реагировал на этот прием, — настолько он мне представлялся ничтожным во всех отношениях. Тем более, что у покойного Н. К. Михайловского (не тем будь помянут!) в изобилии можно найти полемические эксцессы гораздо хуже. О Владимире Соловьеве он в 1875 г. в совершенно недвусмысленном моральном смысле писал: «Этот молодой человек далеко пойдет». О Ф. М. Достоевском Михайловский в 1878 году отзывался так: «самый смелый из всех ныне славянофильствующих трусов».
В полемике с здравствующим поныне г. де Роберти Михайловский язвительно эксплуатировал значение его псевдонима Ла Серда (намекая, что по-испански слово это значит: свинья).
Очень печально, что анонимный обозреватель газет в «Речи» заимствует у такого замечательного писателя, как Михайловский, лишь предосудительные и жалкие полемические приемы. Но имя Михайловского все-таки не может затушевать и покрыть полемического безобразничанья этого автора.
Г. Homunculus в «Дне» пробует защитить себя от моего указания, что использование моей немецкой фамилии и моего несомненно немецкого происхождения в полемике против меня «принципиально-безобразно», как я выразился. К сожалению, я и после его пространных оправданий должен только повторить свою оценку и могу сейчас ее разъяснить на примере, который мне дает в руки сам г. Homunculus.
Он сам раскрыл свой псевдоним, и я могу говорить с г. Homunculus'ом прямо и откровенно. Использование «немецкого» в моей фамилии и в моем происхождении так же принципиально-безобразно, как с моей стороны было бы принципиально-безобразно указывать на то, что г. Homunculus — еврей по происхождению и по национальности. Это для меня этически непререкаемо и на этом я ставлю точку в этическом вопросе.
Но указание на немецкую фамилию не только принципиально-безобразно, оно также принципиально-несообразно. Не только для теоретического, но и для политического (публицистического) спора совсем неважно, например, что духовный вождь немецкого христианско-консервативного направления Фридрих Юлиус Шталь был по происхождению евреем, или что основателем английского консервативного империализма был еврей Дизраели.
Ведь, с другой стороны, можно указать, что международный научный социализм создан крещеным евреем Марксом, а германскую социал-демократию основал некрещеный еврей Лассаль. Далее, одним из самых ярких вождей германского национал-либерализма был еврей Ласкер. Все эти факты неоднократно преподносились под антисемитическим соусом, хотя ими нельзя ничего доказать ни против евреев, ни против консерватизма, ни против империализма, ни против национал-либерализма, ни против социализма.
Едва-ли не самым тонким, именно интимно-тонким сочувственным истолкователем славянофильства в современной нашей литературе является несомненный еврей Гершензон. Что же это «смешно» со стороны Гершензона или компрометирует славянофильство?
Г. Homunculus сопоставляет меня с В. А. Грингмутом: я будто бы, «очищая русский либерализм», продолжаю дело Грингмута. Но, ведь, кто же не знает, что Грингмут просто отрицал или, если угодно, уничтожал либерализм? Конечно, можно доказывать, что я делаю то же, что Грингмут; но это нужно доказывать, а не выводить «в виде характерной черточки» из немецкой фамилии. Очень уж это легкий прием, которым все, что угодно, можно обосновать. Кстати, если я продолжаю Грингмута, то что же, по существу, в моей «веселой работе» (подлинное словечко г. Homunculus'а) нового и что в ней даже немецкого?!
Ведь Грингмут был весьма неоригинальным продолжателем чисто русского человека Каткова. А Каткова можно уже только вопреки его происхождению записать в немцы.
Г. Homunculus из Энциклопедического Словаря вычитал не только сведения о моем происхождении — из другого места их нельзя и извлечь, — но он даже оттуда добывает «твердое заключение», что «немецкий язык не может считаться чужим» в моей семье. Г. Homunculus слишком много хочет вычитать из своего источника. В той семье, в которой я вырос, никогда ни на каком другом языке, кроме русского, не говорили, а я основательно научился немецкому языку благодаря тому, что три года своего детства сплошь прожил в Германии. Мой дед был немец, имя которого навсегда записано в истории русской научной культуры, и этот немец сам руссифицировал своего сына, моего отца, тем, что отдал его в то учебное заведение, в котором учились Пушкин и Салтыков.
Это самый простой, естественный и неотразимый способ подлинного обрусения.
О том, что именно таким путем бесчисленные «инородцы» органически приобщались и приобщаются к русской национальной стихии, полезно напомнить как тем «правым», так и тем «левым», которые в настоящее время доводы и соображения заменяют постыдным и нелепым «психологическим» сыском над немецкими фамилиями.
Это одинаково безобразно, с какими бы целями и в каком бы духе — националистическом или противонационалистическом — ни производилось.
Все это я написал не ради самозащиты, в которой не нуждаюсь, а с целью заклеймить, на особенно разительных примерах, это некрасивое явление.
