Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика; СПб.: Росток, 2009.
ЕЩЕ О ВНЕШНЕМ ПОЛОЖЕНИИ ПЕЧАТИ
правитьВсякая сила, действующая в стране, должна быть поставлена в наилучшие условия своего действия. Правдивость мнений и полнота излагаемых фактов навсегда останутся двумя пожеланиями, без осуществления которых печать не будет чувствовать себя спокойною. Отсюда вытекают в ней поиски такого внешнего положения для себя, которое не обязывало бы писателей в некоторых случаях скрывать прямой свой взгляд на тот или иной вопрос, связанный с благоденствием России, или, что еще печальнее, не скрывать от всей огромной России таких фактов, которые очень хорошо известны в обширных кругах общества, но печатное изложение которых не признается удобным ввиду мер, старающихся более закрасить, нежели починить тот или иной изъян в общественном и государственном организме страны. Всякое министерство по отношению ко всякому еще не решенному вопросу представляет мнение, представляет спорящую сторону, которая хочет прежде всего победить оппонентные стороны, хочет победить взгляды или пожелания других министерств на тот же вопрос, а иногда даже победить собственное (министерское) мнение, как оно слагалось вчера. Представим себе, что печать находилась бы в ведении министерства финансов. За все время Вышнеградского она не имела бы никакой возможности, так сказать, полным ртом и всею силою аргументов критиковать его финансовую политику, а вынуждена была бы говорить обиняками. Печать, если бы она не была связана ни с одним из действующих министерств, а была подчинена столь общему учреждению, как Государственный совет или особый статс-секре-- тариат, имела бы полную возможность, своевременною критическою работою ослаблять односторонность каждого ведомства. Подведомственная министерству финансов, она не могла бы критиковать финансовую систему Вышнеградского. Но еще печальнее, что в пору управления гр. Д. А. Толстого министерством народного просвещения, хотя печать и не была подчинена этому министру, она вследствие его энергии и давления на министров внутренних дел не могла критиковать своевременно его классических, как теперь очевидно — неудачных, опытов. Теперь через 30-20 лет видно, сколько пользы могла бы принести подобная критика. Оглядываясь на то, что она могла бы сделать и чего не сделала, печать естественно вправе сожалеть, что она до излишества тесно бывает связана с данной господствующей системой одного или нескольких солидарных между собою министерств.
Отсутствие своевременной критики и полного фактического освещения нашей классической системы образования принесло вред не только России, но вред даже министерству народного просвещения. Но частным замыслам и торжеству частных замыслов гр. Д. А. Толстого молчание печати, конечно, было не только нужно, но прямо необходимо. Рассматривая положение печати в министерстве внутренних дел, которое заведует всею внутреннею жизнью страны, нельзя не прийти к убеждению, что вся внутренняя жизнь России, вопросы административного управления, сельского устройства, дворянский, крестьянский и т. п., и т. п., если и рассматриваются в печати, то под таким сильным давлением здесь временных течений, которые сводят пользу печати почти к нулю.
Мы изложили свой взгляд на это дело, потому что мысль наша о передаче печати из министерства внутренних дел или прямо в ведение Государственного совета, с образованием при нем для этого особого департамента, или в особый статс-секретариат, опять же подчиненный Государственному совету на одинаковых с министерствами основаниях, почему-то встречает вторичный отпор в «Вестнике Европы». Он находит, что самый вопрос этот касается формы, а не содержания. Конечно, но ведь всякое содержание нуждается в удобной для себя форме и странно было бы печати не искать себе таковой. Далее, либеральный журнал думает, что статс-секретарь по делам печати или особый министр еще менее мог бы устоять против соседних давлений других министерств, чем теперь, «когда заведывание печатью есть только одно из многих дел и притом не самое важное в составе министерских функций. Теперь министр, при сложности его обязанностей, может найти точку опоры в незаменимости его, действительной или предполагаемой, по другим, подведомственным ему, отраслям управления. У статс-секретаря, заведующего одною печатью, не было бы ничего похожего на этот щит; ему приходилось бы встречать каждое нападение лицом к лицу, а это требует гражданского мужества, возможного разве в виде редкого исключения». «Вестн. Европы» упускает здесь из вида именно то, что министр, в ведении которого печать находится «как одно и притом не самое важное дело», в высшей степени склонен бывает ограничить суждение печати и фактическое освещение дел именно по всем этим «другим и более важным делам», ему подведомственным. Здесь уже не требуется давления никакого соседнего министерства, чтобы исполнить психологию печати крайне нервного состояния и сделать суждения ее весьма ограниченными. И чем министр, между важными делами заведующий и печатью, чувствует или предполагает себя незаменимее, тем существование печати становится более похожим на «тростинку, колеблемую ветром». А с другой стороны, сколько хлопот наживает министр внутренних дел из-за печати со стороны других ведомств? Государственный человек, специально призванный наблюдать за печатью, а вместе с тем и охранять печать, конечно, мог бы создать для печати более независимое положение на пользу высших государственных интересов России.
В то же самое время, при таком обособленном и независимом положении печати, сами министры или министерства имели бы гораздо более, чем теперь, возможности и удобства столь же громко отстаивать свою программу. Иногда самая яркая и целесообразная система даровитого министра, очень туго понимаемая в стране, глухо не одобряемая, просто не может защитить себя, так как министр не имеет к печати других отношений, кроме как через посредство официальных опровержений или разъяснений, печатаемых на основании такого-то параграфа цензурного устава. Вполне желательно было бы, чтобы не одно общество о своих нуждах и думах, но и сами министры о своих делах говорили полным открытым ртом, без мысли уронить себя, «якшаясь с подневольною печатью». В странах свободной печати, Германии и Англии, министры имеют свои органы, ибо кто имеет программу, — должен уметь защитить ее.
Наконец, дело идет не только о свободе суждения, но и об организации печатного дела. Именно тем, что «печать находится как одно и притом не самое важное дело в составе функций министра», можно объяснить, что в начале XX века и в стране, лежащей между тремя океанами, печать существует в настоящем смысле этого слова только в двух городах и полусуществует еще в нескольких провинциальных университетских городах. Киев, Одесса, Казань, Тифлис, Нижний Новгород — вот почти и все пункты, где у нас выходят частные газеты. Если мы сравним с этим положение и развитие печати в Привислинском крае, в Остзейском и в Финляндии, где почти каждый крестьянин латыш, поляк и чухонец выписывают свою рублевую газетку и по ней следят за событиями во всем мире, мы будем поражены отсталостью и заброшенностью в этом отношении русского населения. Между тем, как ни ограничен свет газеты, он есть все-таки свет. Он дает ремесленнику или крестьянину тот же язык, те же мысли и тот же круг интересов, каким живет и управляющий им чиновник. Газета есть могущественное орудие распространения необходимых всякому сведений, она есть фактор прогресса, не менее чем и железная дорога. И страна без газет, и именно без народных газет, есть все равно, что страна с одними грунтовыми или шоссейными дорогами, или где есть chemin de fer[1], но только с первым классом в поездах, для «чистой» и аристократической публики. Несомненно, особое ведомство печати не только сделало бы суждения ее спокойнее и цельнее, но и просто развило бы печатное дело в России. Мы совершенно уверены, что одна из причин западания нашего центра лежит здесь: в неосвещенности его, в глухоте к нему, в безгласности его.
КОММЕНТАРИИ
правитьНВ. 1901. 4 февр. № 8959. Б.п.
- ↑ железная дорога (фр.).