В. Д. Катков
правитьЕще о «нации»
правитьВ письме в редакцию г-на «Не публициста», помещенном в No «Русской Речи» от 14 мая сего года, находится выражение, приписывающее мне то, чего я не говорил.
Там сказано: «Г. Никонов говорит, что были времена, когда при определении слова „нация“ на первом месте ставили „единство крови“ Каткова».
Здесь неправильно приписывается: 1) г-ну Никонову (которого не имею чести знать) то, чего он не говорил обо мне и моем отношении к «единству крови», 2) влагается в мои уста то, чего я не говорил и не помышлял…
Никакого определения «нации» я не давал и не даю, и не могу дать, так как и вообще никто такого бесспорного определения не давал и не может дать. И об отношении «единства крови» к понятию нации я ничего не говорил.
Мое отношение к «определениям» основано на науке общего языковедения. Если римские юристы инстинктивно выражали истину в положении, что «всякое определение… опасно» (omnis definitio periculosa est), то современные языковеды объяснили нам причину этого. Единицею мышления служит не слово, а предложение (фраза). Это бесспорнейшее положение воочию доказывается существованием многочисленных языков, не знающих наших слов. В определениях же люди стараются заставить слова играть несвойственную им роль чего-то самостоятельного. Искание определений играет очень важную роль в деле нашего умственного развития, но всякое определение есть нечто несовершенное, искусственное, временное и чреватое опасностями. Значение наших слов-понятий, как учит наука о языке-мышлении, определяется предложениями и обстоятельствами вне предложений.
Значение моего выражения «вексель есть институт с национальной окраской» определяется противопоставлением этого термина термину «космополитический» в той же фразе. И с точки зрения такого противопоставления швейцарский вексель — вексель с национальной окраской, независимо от того, живет ли в Швейцарии одна национальность или четыре, а австрийский вексель также не является космополитом, независимо от того, какая национальность преобладает в Австрии.
Недостаточно задолбить omnis definitio periculosa est, но важно понимать, почему это так. Масса сил растрачивается у юристов потому, что все их определения, например, понятие договора в учебниках и в монографиях — неполны, неверны и… опасны.
Определение нации выражением, исключающим возможность применения этого понятия к грекам, римлянам, арабам, китайцам, евреям и т. д., игравшим роль ранее XVIII и XIX столетий, очевидно не соответствует ни одному из словарей тех языков, где это слово существует. Это особый условный язык, за которым мы не можем заставить идти большинство людей.
Насколько я помню, речь на диспуте зашла об отношении наших понятий к словам: как это ни странно покажется многим, но наши «понятия» — это наши «слова». Расчленение нашей мысли на понятия совершается под влиянием расчленения нашей речи на слова. Где нет соответствующих слов, там нет и понятий. Японец питается главным образом рисом, но абстрактного понятия и слова «рис» не имеет. Миссионеры среди некоторых индейских племен Южной Америки не могли передать нашего учения о Боге этим дикарям, так как у них не было соответствующего нашему понятия слова «Бог».
Мышление «без слов» возможно, как в том смысле, что есть языки без слов (как мы их имеем), так и в том, что есть другие «выразительные движения», кроме звуков речи. Но наука создана лишь благодаря мышлению, опирающемуся на человеческую речь, и в великие заблуждения, в мифологию и схоластику впадает она благодаря речи. Можно с величайшим презрением относиться к речи как к чему-то материальному, по сравнению с спиритуализмом (якобы) чистого мышления, но освободиться от пагубного влияния речи можно только благодаря науке о языке.
Завися от речи, хотя бы в том смысле, в каком виноградная лоза в своем росте зависит от поставленной рядом с ней палки (да не примет кто-либо этой картины за передачу действительного отношения мышления и речи), наука, как и вообще мышление, не космополитична, а национальна, так как мы не знаем языка вообще, а язык французский, английский, папуасский и пр. И не было такого мудреца, который бы смог приобщить японца или чукчу к благам европейской культуры, не приобщая его к европейским языкам: не внося в его язык новых элементов, выработанных языками — мышлением европейцев, а для полноты и широты усвоения не заставляя его изучить европейский какой-нибудь язык. Даже математике, пользующейся в столь значительной степени интернациональными идеограммами (1, 2, 3, 4 х 6 = 24 и пр.), нельзя научить народы, считающие только до трех, не внеся в речь их изменений из наших языков или не заставивших их изучить какой-либо европейский язык. Юрист же, не знающий элементов науки о языке — мышления, всегда будет блуждать среди мифов, создаваемых речью, и тратить свои лучшие силы, как их тратили схоластики.
Национальность мышления — факт величайшей научной и практической верности. Языковедение учит нас, что, например, русское «деревня» не соответствует немецкому Dorf и французскому village. Еще менее соответствуют понятия свободы, власти, закона, собственности, труда… на русском языке их эквивалентам по словарю в английском, немецком и других языках. В этом несоответствии причина непонимания нашей «образованной» публикой западной жизни и обратно: непонимания нас европейцами. Западная литература юридическая и публицистическая понимается, да и то не вполне, только некоторыми знатоками европейской жизни, а большая публика способна создавать из нее разве разбойно-сумасшедшие революции, вроде только что пережитой нами.
Впервые опубликовано: «Русская речь», 1910, май 16.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/katkov_v_d/katkov_v_d_eche_o_nacii.html