Константин Михайлович Станюкович править
Елка для взрослых править
Книга: К.M.Станюкович. Избранные произведения. В 2-х т. Том 2
Издательство «Художожественной литературы», Москва, 1988
I править
Лев Сергеевич Озорнин только что закончил утренний туалет основательной отделкой ногтей, удовлетворенно взглянул на свои красивые смугловатые большие руки с длинными пальцами и стал пробегать газету, отхлебывая маленькими глотками чай из стакана и попыхивая папироской.
Когда часы на письменном столе пробили десять, он поднялся с кресла и легкой походкой вышел из своего небольшого, недурно обставленного кабинета, весело напевая какой-то мотив и, по-видимому, находясь в том хорошем расположении духа, в каком бывают люди, которым жизнь улыбается.
Это был высокий, статный, красивый брюнет лет тридцати с коротко остриженными волосами и небольшой остроконечной бородкой, свежий, цветущий и элегантный в своем щегольски сшитом темно-синем вестоне* с ослепительно белыми стоячими воротничками, загнутыми у горла, и в мягких ботинках без каблуков.
______________
* пиджаке (фр. veston).
В гостиной, убранной не без претензий на роскошь, к Озорнину подбежал хорошенький мальчик лет пяти с распущенными по плечам волнистыми волосами и весело воскликнул:
— А елку уж принесли, папа!
— Принесли? — улыбнулся Озорнин и, приподнимая ребенка, поцеловал в его обе пухлые щеки.
— Она в кухне. Няня видела… Мама говорила, что завтра ее зажгут…
— Завтра, Володя. И она будет очень красивая, когда ее уберут, — отвечал Озорнин.
И, опустив мальчика на пол, он обратился к молодой пригожей няне в большом белом, с закинутыми назад лентами, чепце, какие носят парижские бонны, и внушительным, слегка строгим тоном, каким Озорнин говорил обыкновенно с прислугой, спросил, скользнув взглядом по хорошо развитому, крепкому бюсту свежей и румяной няни:
— Барыня встала?
— Встали-с. Сейчас выйдут! — отвечала няня и вся вдруг вспыхнула и потупила свои бойкие и лукавые карие глаза.
Озорнин приблизился к опущенной портьере и, раздвинув ее, постучал в двери.
— Можно! — раздался из-за дверей необыкновенно мягкий, нежный и слегка певучий голос, низкий и грудной.
Лев Сергеевич вошел в уютную, устланную ковром комнату, убранную с тонким вкусом и изящным кокетством женщины, любящей комфорт и хорошо понимающей значение и обаяние уютного женского гнездышка.
Расписанные по белому фону атласа цветами низенькие изящные ширмочки, скрывавшие пышную двуспальную кровать, комод, умывальник и маленький киот с образами, отделяли роскошный кабинет-будуар с мягкой мебелью, обитой шелком нежно-голубого цвета, с массой дорогих безделок на этажерке, письменном столике, на нарядном туалете, с фонариком и несколькими пейзажами на стенах.
В комнате было свежо и пахло какими-то вкусными духами.
— Это ты, Лева?
С этими словами маленькая женщина с роскошными белокурыми, отливавшими золотом волосами, надевавшая у туалета блестящие кольца на тонкие пальцы своих маленьких белых рук, повернула головку и улыбнулась, открывая ряд мелких жемчужных зубов, нежной и в то же время властной улыбкой женщины, сознающей свою обаятельность. Улыбались и эти большие голубые глаза под густыми, искусно подведенными бровями, глаза с тем светлым, кротким и будто загадочным взглядом, который называется «ангельским» и служит источником многих заблуждений, — улыбалось и это свежее лицо с ослепительной белизной кожи рыжеватой блондинки, отливавшее нежным, розоватым румянцем и дышавшее здоровьем.
— Здравствуй, Лина…
— Здравствуй, Лева…
Она поднялась с табуретки — молодая, стройная, грациозная, хорошо сложенная, с тонкой талией и с роскошными формами груди, вырисовывающимися из-под шерстяной ткани безукоризненно сидевшего платья, — вся свежая, выхоленная, благоухающая, — протягивая свои алые, сочные и пышные губы.
Муж поцеловал сперва маленькую руку, душистую и атласную, и затем поцеловал жену в губы.
— Экая ты хорошенькая, Лина! — проговорил он, оглядывая жену, и прибавил: — Недаром ты всем так нравишься!
— Будто уж и всем? — улыбнулась маленькая женщина, видимо довольная комплиментом, и снова поцеловала мужа долгим поцелуем.
Назвать ее красивой было нельзя, — черты лица Лины были неправильны: вздернутый нос не отличался красотой, лоб был мал, губы слишком крупны, — но и в этом лице, и во всей ее роскошной фигурке было что-то привлекательное, что-то вызывающее и чувственное, несмотря на ее «ангельские» глаза и сдержанно-строгий вид, и она нравилась мужчинам, особенно юнцам и господам «второй» молодости. Ей было двадцать восемь лет, что, впрочем, тщательно скрывалось, тем более что на вид ей можно было дать не более двадцати двух-трех.
Маленькая женщина отлично понимала исключительный характер своей красоты и своего обаяния на мужчин и недаром холила свое тело, возведя заботу о нем в какой-то культ и предусмотрительно заботясь о сохранении своих чар на возможно долгое время. Она решительно отказалась иметь детей, кроме единственного своего первенца, и соблюдала строжайший режим жизни: брала ежедневно ванну, гуляла каждый день пешком, избегала есть мучное и сладкое, чтобы не пополнеть, и не любила засиживаться поздно.
— А ты вчера, Лева, верно, поздно вернулся?
— Поздно, Лина, в третьем часу.
— У Волковых был?
— Да, в карты играл… Вернулся и не хотел тебя будить, чтобы поделиться приятным известием… Ты так сладко спала…
— Каким известием?..
— Я получил вчера наградные деньги.
При слове «деньги» лицо Лины вдруг приняло серьезное, деловое выражение, и она с живостью спросила:
— Сколько ты получил?
— Много, Лина… Я и не ожидал: четыреста рублей.
— Очень рада за тебя, Лева! — радостно промолвила Лина. — Твою службу, значит, ценят.
Озорнин едва заметно улыбнулся глазами и шутливо промолвил:
— Ну, милая, служба тут ни при чем…
— Как ни при чем?.. Ты ведь такой усердный чиновник…
— Положим, работаю, как и другие… Но все-таки… спасибо Ветвицкому… и твоим прелестным глазкам… Ведь из-за них, Лина, мне дали такую награду.
— Ты вздор говоришь! — промолвила, краснея, жена. — При чем тут мои глаза? Ветвицкий просто расположен к нам: и к тебе и ко мне одинаково.
— Ну, ну, не сердись, Линочка… Ведь я шучу…
— Глупые шутки!
— Не буду больше, моя хорошенькая женушка! — с виноватым видом промолвил Левушка, целуя руку жены. — Ведь я знаю, что Ветвицкий… ну, одним словом… я нисколько не ревную тебя к нашему директору.
— Еще бы ревновать к такому уроду! — весело рассмеялась Лина, глядя на своего красивого молодого мужа нежным взглядом. — Пусть ходит к нам изредка… Знакомство с ним для тебя же полезно…
— Да разве я что-нибудь говорю? Конечно, пусть ходит… Было бы совсем глупо его не принимать… Он такой милый, Иван Александрович… Ну, получай деньги, моя хозяюшка. Вот тебе триста рублей, а сто я оставлю себе.
— Оставь себе двести, Лева… Мне довольно двухсот… Я справлюсь.
— Справишься?! Что ж, я очень рад… Спасибо тебе… Ты у меня просто золото… Самый настоящий министр финансов! — говорил Озорнин, пряча в бумажник две сотенные бумажки. — Я только восхищаюсь твоими хозяйственными талантами… право… Как это ты только справляешься на двести пятьдесят рублей в месяц?.. Живем мы прилично, едим хорошо, бываем в театре… Ты всегда одета прелестно… Долгов у нас нет… Даже мой портной не надоедает мне, как прежде… И все это благодаря тебе…
— Во все вхожу, потому и справляюсь, — скромно отвечала Лина. — Ну, иногда у мамы возьму, мама дает… вот и сводим концы с концами, — прибавила Лина и втайне порадовалась, что ее Левушка совсем наивный человек, хоть и считает себя умным.
В свою очередь и Левушка, отлично знавший, что у тещи, кроме маленькой пенсии, ровно ничего нет, с самым невинным видом прибавил:
— Я так и думал… Твоя мать такая добрая… такая любящая, Лина… Ну, однако, мне пора… Надо покупать подарки… Кстати, Лина, что тебе подарить?.. Я присмотрел уж у Фаберже хорошенькое кольцо… Ты любишь кольца… Я тебе куплю.
— Кольцо?! Не надо, не надо, Лева! Видишь ли: у меня были старые кольца, еще мама их подарила — и я отдала их ювелиру, и сегодня у меня будет хорошенький брильянтовый кабюшон* на мизинец… Спасибо за желание, Лева… Спасибо, голубчик…
______________
* Драгоценный камень, отшлифованный соответственно его природной форме (искаж. фр. cabochon).
— Ну так не хочешь ли серьги?
— У меня есть… Не траться… Что-нибудь, какой-нибудь пустяк подари…
— Ну я уж на свой вкус выберу… До свидания… Обедать меня не жди… Я сегодня обещал обедать у Зотова, а потом…
— Но как же, Лева… Сегодня к нам хотел прийти Ветвицкий обедать…
— Ну что ж… Пообедаете вдвоем… Ты извинись за меня, а я не могу… дал честное слово…
И Озорнин, поцеловав руку жены, вышел из комнаты.
«Бедный! он ни о чем не догадывается!» — подумала Лина и вышла в столовую пить кофе.
II править
«Лева» был одним из тех молодых людей, которые смотрят на жизнь «трезво», как они выражаются, и отлично понимал и причину хозяйственных талантов жены, и того благополучия, которое совсем неожиданно снизошло на него вскоре после знакомства его патрона, директора департамента Ветвицкого, с его Линочкой… И эта внезапная дружба с ним, и повышение по службе, и новая обстановка квартиры, и появление брильянтов у жены, и эта особенная внимательная заботливость, которою окружала его Линочка в течение последних двух лет, и эти страстные ласки, какими дарила она его, точно в вознаграждение за обман, и эти горячие уверения в любви, в горячей любви вместе с допросами: любит ли Лева ее так же, как и она его, — все это не оставляло в нем сомнения, что она, Лина, с ее «ангельским» взглядом и страстным темпераментом, — близкая подруга его превосходительства Ивана Александровича Ветвицкого, довольно некрасивого господина второй молодости. Не из-за поцелуев же одних рук в самом деле дарит он ей брильянты, дает деньги и протежирует супруга. Не такой он дурак, тем более что, несмотря на свои пятьдесят три года, его превосходительство еще крепок и бодр и смотрит молодцом.
Надо отдать справедливость обоим. Они вели себя с осторожностью. Связь их сохранялась в тайне, и в департаменте об этом не знали. Таким образом, апарансы* были соблюдены, и Лина в глазах всех родных и знакомых пользовалась по-прежнему репутацией недоступной женщины, преданной и влюбленной в мужа, и имя его не трепалось с обидной кличкой.
______________
* Здесь: приличия (от фр. apparence — видимость, внешность).
Было бы совсем глупо ревновать к Ветвицкому. Пусть себе пользуется, каналья, пока он сам не оперился… Благодаря этому он сделает карьеру… С такими соблазнительными и осторожными женщинами легко сделать карьеру… Досадно только, что Лина все заботится более о брильянтах и все получает их от маменьки, вместо того чтобы поскорей устроить ему повышение. Вот и теперь… дали к празднику только денежную награду, а между тем в департаменте открывается вакансия начальника отделения… Уж он говорил об этом жене, но она, по-видимому, не довольно настойчиво просила эту «обезьяну»… Он вчера виделся с Ветвицким, и тот ни полслова… А таким случаем не воспользоваться грешно. Когда еще откроется новая вакансия?!
Такие трезвые мысли пробегали в голове Льва Сергеевича, когда он ехал на Невский…
И вдруг голову его осенила блестящая мысль. Он весело улыбнулся, велел остановиться у Милютиных лавок и потел есть устрицы.
III править
Часов в десять вечера Озорнин подъехал к дому и поднялся к дверям своей квартиры. Отперев ее своим ключом, он снял с себя пальто, увидал, что черно-бурый медведь Ветвицкого висит на вешалке, и, весело улыбаясь, прошел через гостиную, остановился у дверей спальни и приложил ухо. Ничего не слышно. Лев Сергеевич не решался войти — это не входило в его расчеты. Тогда он заглянул в замочную дырочку и увидал картину, вызвавшую улыбку на его лице. Прямо против дверей, на маленьком диванчике («надо непременно переставить диванчик!» — подумал Лев Сергеевич) сидел Ветвицкий и рядом Лина… Лампа освещала ее лицо, улыбающееся обычной кроткой ангельской своей улыбкой, в то время как его превосходительство жадно целовал ее руки из-под широких рукавов капота.
И Озорнин тихо отворил двери и вошел.
Его превосходительство, красный как рак и несколько растерянный, уже сидел в низеньком кресле и слегка сопел, не то от испуга, не то от волнения, а Лина, чуть-чуть побледневшая, откинулась в уголок дивана.
— Здравствуйте, Иван Александрович… Очень рад, что вас застал! — проговорил самым любезным и добродушным тоном Озорнин, пожимая слегка вздрагивающую руку его превосходительства. — Спасибо, что не оставили скучать Лину одну… А я, Линочка, — обратился он к жене, целуя ее руку, на мизинце которой сверкал новый кабюшон, — рано уехал от Зотовых… И голова болела, и, главное, карта не шла… И то тридцать рублей проиграл… Вообразите, Иван Александрович, два раза без трех остался на большом шлеме…
— Неужели?! — поспешил удивиться его превосходительство.
— Уж такое несчастье… Видно, Лина меня уж очень любит… Хоть бы одна игра…
— Это, Лев Сергеич, бывает… Уж если не повезет, то ничего не поделаешь… Однако пора… Одиннадцатый час… И то я заговорил Полину Николаевну… Уж вы простите… Старики — болтливый народ.
— Куда вы, Иван Александрович?.. Еще рано…
— Нет, пора…
И его превосходительство, торопливо простившись, вышел из комнаты, провожаемый Львом Сергеевичем.
— Не забывайте же нас, ваше превосходительство… Мы с женой всегда рады вас видеть! — говорил Озорнин, крепко пожимая руку Ветвицкому…
— И я… поверьте… Я вас так уважаю и люблю, Лев Сергеич! — повторял его превосходительство и улыбался как-то жалко и растерянно.
— А ты что, Лина, такая печальная… Или Ветвицкий тебя усыпил? — говорил Озорнин, возвращаясь в спальню. — Ну, пора спать, моя милая… Пойдем?
И он привлек ее к себе и нежно поцеловал.
Безмолвная и смущенная, она горячо прильнула к губам мужа и прошептала:
— Лева… Лева… Ведь я тебя одного люблю… Одного тебя…
— А то кого же?
— Ты, может быть, думаешь…
— Ничего я не думаю… Полно, Линочка, — перебил Озорнин готовое сорваться признанье. — Отчего и не позволить Ветвицкому поцеловать руку… Пусть целует… и даже дарит за это такие прелестные кольца… Я не в претензии… А ты и мне устрой подарок завтра на елку… Попроси Ветвицкого, чтобы он назначил меня начальником отделения… Он ведь для тебя все сделает… особенно теперь! — подчеркнул Озорнин.
— Я ему скажу! — робко прошептала Линочка.
— Да знаешь ли что?.. Ужасно неудобно стоит у тебя этот диван… Прямо против дверей… Как-то не к месту…
— Я велю переставить.
— То-то переставь, милая… И какая же ты хорошенькая! — проговорил Лев Сергеевич, любуясь женой. — Просто прелесть…
И он стал целовать жену…
Изумленная, та отвечала горячими поцелуями.
На другой день вечером зажжена была хорошенькая елка. Маленький Володя был в восхищении, но едва ли не в большем восхищении Лев Сергеевич, только что получивший от его превосходительства записку о назначении его начальником отделения.
— Милая… Спасибо тебе! — говорил Лев Сергеевич, целуя хорошенькую ручку Лины и надевая на ее мизинец рядом с брильянтом красивую бирюзу…
Лина, в свою очередь, поблагодарила мужа нежным поцелуем, и оба они чувствовали себя бесконечно счастливыми.
1894