В. В. Розанов править
<Екатерина II> править
Завтра исполнится сто лет со дня кончины императрицы Екатерины II, которую Россия нарекла «матерью отечества», а Европа утвердила за нею титул «великой», который сама она отвергла из скромности, когда он был ей предложен.
Ореол чего-то великого, героического, ореол несравненного блеска, великолепия, лег вокруг ее имени. Если бы русские отличались тою же живостью воображения и впечатлительностью, как жители юга, итальянцы, они, наверное, утвердили бы за нею прозвище «magnifica» или «superba», так оно идет к ней, так напрашивается на язык при общем мысленном созерцании ее деяний и всего ее продолжительного 34-летнего царствования. В новой истории, среди женщин-правительниц только Елизавета английская, сходная с нею в личном характере и даже отчасти, в судьбе, напоминает ее историческим значением своим, духом своих дел, удачею своих предприятий, общим колоритом царствования.
Как и Елизавета английская, она была предназначена Провидением для престола; свою молодость она также употребила на обширное и глубокое образование и была просвещеннейшею женщиной своего времени; ей приходилось выносить некоторое время такое же унижение и пренебрежение к себе, и оно научило ее распознавать людей, закалило ее волю, сделало ее великодушной к уничиженным, сострадательной к людскому несчастию. Отсутствие какой-либо подражательности, совершенная самобытность и оригинальность сильной натуры, вместе с просветительностью общих стремлений и несравненным укреплением и возвеличением государства доканчивают сходство «королевы Бетси», как звал и зовет еще английский народ свою любимейшую государыню, с «матушкою Екатериной», как благоговейно выражался и выражается русский народ о прекраснейшей из своих цариц.
По силе ума и характера, Екатерина II, если б была совершенно частным человеком, возвышалась бы над своим временем и над всею толпой окружавших ее людей, между коими было много весьма замечательных и просвещенных. Фон-Визин, автор комедий «Недоросль» и «Бригадир», а также тонких и проницательных «Писем» о состоянии Франции того времени, вздумал, пользуясь доверием и уважением государыни, предложить ей письменно несколько щекотливых вопросов касательно управления подданными, вопросов, мучивших его сомнениями и легко могущих смутить всякого государя по трудной их разрешимости. Но императрица не уклонилась от ответов; она дала ему почувствовать его нескромность, но в ясных и точных строках, до нас сохранившихся, она не только разрешила, насколько хотела, его сомнения, но и дала ему почувствовать, как превосходит она его обширностью и устойчивостью своих созерцаний, своим жизненным опытом и зрелостью суждений. А фон-Визин, по силе изобретательного таланта и проницательности ума, может быть назван одним из первых среди плеяды писателей, украсивших век великой императрицы. Этою высотою ее, как человека, над всею толпою окружающих лиц, мы должны объяснять великую самобытность ее царствования; устойчивость ее стремлений, которые все в ней именно зародились, а в ее великих сподвижниках нашли только исполнителей. Можно сказать о ней, как и о Петре, что свое царствование она родила из себя.
Это же объясняет чувство удивительной восхищенности, с какою смотрели на нее русские люди. Сохранилось в мемуарах современников известие, что когда она открыла первое собрание «Комиссии для сочинения проекта нового Уложения» и произнесла перед депутатами ее, собранными со всей России, речь в Грановитой палате в Москве, то они, пораженные светлостью ее ума, пораженные тем, что собственные их идеи и желания она выразила яснее, чем как они сами могли бы это сделать, ничего не нашлись ответить и только стояли и плакали.
Этот порыв окружавшего ее энтузиазма сделал то, что все, что было в человеческих силах, русские люди приложили к выполнению ее великих намерений. Суворов, Румянцев и Потемкин, Никита и Петр Панины, Безбородко, кн. Вяземский, граф Сивере, братья Григорий и Алексей Орловы, адмиралы Спиридов и Грейг, Бибиков, Еропкин, Репнин — в разных сферах стяжали себе славу и память «екатерининских орлов», которая долго жила в населении, припоминалась жутко соседям, перешла в поэзию и историю.
Мы закончим очерк ее замечательной личности мимолетным портретом, нарисованным злейшим врагом императрицы и в минуту величайшего против нее раздражения. Это — несколько строк в мемуарах князя Адама Чарторыйского, известного польского патриота, напечатанных им в Париже. В 1796 году он приехал, вместе с братом своим, в Петербург, чтобы испросить у государыни возвращения имений, конфискованных у его отца за участие в возмущении во время 3-го раздела Польши. Он описывает свое первое впечатление при виде покорительницы его отечества:
«Императрица была еще в церкви, собравшихся для представления ей пригласили в залу. Нас представили сначала обер-гофмаршалу, графу Шувалову, любимцу императрицы Елизаветы, всемогущему при ней и известному по своей переписке с Даламбером, Дидро и Вольтером… Нас поставили рядом с другими возле двери, из которой должна была выйти императрица. По окончании обедни стали выходить из церкви попарно камер-юнкеры, камергеры и важнейшие сановники. За ними шла императрица, окруженная князьями, княжнами и придворными дамами. Мы не успели ее разглядеть, потому что нужно было опуститься на одно колено и поцеловать ее руку в то время, как произносили наши имена и фамилии. Вслед за тем, вместе с толпою придворных и дам, все представлявшиеся окружили императрицу, и она стала обходить нас, обращаясь к каждому со словом привета. В ее движениях не было ничего резкого, все в ней отличалось достоинством и величием, но это был поток, все за собой увлекавший. Ее морщинистое, но чрезвычайно выразительное лицо дышало надменностью и повелительностью. С ее губ не сходила улыбка, но ее приближенные знали, что под видимым спокойствием в ней таились неукротимые страсти и непреклонная воля».
Впервые опубликовано: Свет. СПб., 1896. 6 нояб. № 297. Без подписи и заглавия.