Евгений Онегин (Пушкин)/1837 (ДО)/Глава 4
(перенаправлено с «Евгений Онегин (Пушкин)/Глава 4/ДО»)
| ← Глава третія | Евгенiй Онѣгинъ Глава 4 | Глава пятая → |
| 4-я глава романа «Евгеній Онѣгинъ» закончена 6 янв. 1826. Опубл. вмѣстѣ съ 5-ой главой 31 янв. — 2 февр. 1828 въ Петербургѣ. В изд. посвященіе Петру Александровичу Плетнёву. |
- Википроекты
Глава четвёртая.
La morale est dans la nature des choses.Necker[* 1]
I. II. III. IV. V. VI.[~ 1]
VII.
Чѣмъ меньше женщину мы любимъ,
Тѣмъ легче нравимся мы ей,
И тѣмъ ее вѣрнѣе губимъ
Средь обольстительныхъ сѣтей.
Развратъ, бывало, хладнокровной
Наукой славился любовной,
Самъ о себѣ вездѣ трубя,
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старыхъ обезьянъ
Хваленыхъ дѣдовскихъ времянъ:
Ловласовъ обветшала слава
Со славой красныхъ каблуковъ
И величавыхъ париковъ.
VIII.
Кому не скучно лицемѣрить,
Различно повторять одно;
Стараться важно въ томъ увѣрить,
Въ чемъ всѣ увѣрены давно;
Все тѣ же слышать возраженья;
Уничтожать предразсужденья,
Которыхъ не было и нѣтъ
У дѣвочки въ тринадцать лѣтъ!
Кого не утомятъ угрозы,
Записки на шести листахъ,
Обманы, сплетни, кольца, слезы,
Надзоры тетокъ, матерей,
И дружба тяжкая мужей!
IX.
Такъ точно думалъ мой Евгеній.
Онъ въ первой юности своей
Былъ жертвой бурныхъ заблужденій
И необузданныхъ страстей.
Привычкой жизни избалованъ,
Однимъ навремя очарованъ,
Разочарованный другимъ,
Желаньемъ медленно томимъ,
Томимъ и вѣтреннымъ успѣхомъ,
Внимая въ шумѣ и въ тиши
Роптанье вѣчное души,
Зѣвоту подавляя смѣхомъ:
Вотъ, какъ убилъ онъ восемь лѣтъ,
Утратя жизни лучшій цвѣтъ.
X.
Въ красавицъ онъ ужъ не влюблялся,
А волочился какъ нибудь;
Откажутъ — мигомъ утѣшался;
Измѣнятъ — радъ былъ отдохнуть.
Онъ ихъ искалъ безъ упоенья,
А оставлялъ безъ сожалѣнья,
Чуть помня ихъ любовь и злость.
Такъ точно равнодушный гость
На вистъ вечерній пріѣзжаетъ,
Садится; кончилась игра:
Онъ уѣзжаетъ со двора,
Спокойно дома засыпаетъ
И самъ не знаетъ поутру,
Куда поѣдетъ ввечеру.
XI.
Но, получивъ посланье Тани,
Онѣгинъ живо тронутъ былъ:
Языкъ дѣвическихъ мечтаній
Въ немъ думы роемъ возмутилъ;
И вспомнилъ онъ Татьяны милой
И блѣдный цвѣтъ и видъ унылой;
И въ сладостный, безгрѣшный сонъ
Душою погрузился онъ.
Быть можетъ, чувствій пылъ старинной
Имъ на минуту овладѣлъ;
Но обмануть онъ не хотѣлъ
Довѣрчивость души невинной.
Теперь мы въ садъ перелетимъ,
Гдѣ встрѣтилась Татьяна съ нимъ.
XII.
Минуты двѣ они молчали,
Но къ ней Онѣгинъ подошелъ
И молвилъ: — «Вы ко мнѣ писали,
Не отпирайтесь. Я прочелъ
Души довѣрчивой признанья,
Любви невинной изліянья;
Мнѣ ваша искренность мила;
Она въ волненьѣ привела
Давно умолкнувшія чувства;
Но васъ хвалить я не хочу;
Я за нее вамъ отплачу
Признаньемъ также безъ искусства;
Примите исповѣдь мою:
Себя на судъ вамъ отдаю.
XIII.
«Когда бы жизнь домашнимъ кругомъ
Я ограничить захотѣлъ;
Когда бъ мнѣ быть отцомъ, супругомъ
Пріятный жребій повелѣлъ;
Когда бъ сѣмейственной картиной
Плѣнился я хоть мигъ единой:
То, вѣрно бъ, кромѣ васъ одной
Невѣсты не искалъ иной.
Скажу безъ блестокъ мадригальныхъ:
Нашедъ мой прежній идеалъ,
Я, вѣрно бъ, васъ одну избралъ
Въ подруги дней моихъ печальныхъ,
Всего прекраснаго въ залогъ,
И былъ бы счастливъ… сколько могъ!
XIV.
«Но я не созданъ для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Ихъ вовсѣ недостоинъ я.
Повѣрьте (совѣсть въ томъ порукой),
Супружество намъ будетъ мукой.
Я, сколько ни любилъ бы васъ,
Привыкнувъ, разлюблю тотчасъ;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронутъ сердца моего,
А будутъ лишь бѣсить его.
Судите жъ вы, какія розы
Намъ заготовитъ Гименей
И, можетъ быть, на много дней!
XV.
«Что можетъ быть на свѣтѣ хуже
Семьи, гдѣ бѣдная жена
Груститъ о недостойномъ мужѣ,
И днемъ и вечеромъ одна;
Гдѣ скучный мужъ, ей цѣну зная
(Судьбу, однако жъ, проклиная),
Всегда нахмуренъ, молчаливъ,
Сердитъ и холодно-ревнивъ!
Таковъ я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда съ такою простотой,
Съ такимъ умомъ ко мнѣ писали?
Ужели жребій вамъ такой
Назначенъ строгою судьбой?
XVI.
«Мечтамъ и годамъ нѣтъ возврата:
Не обновлю души моей…
Я васъ люблю любовью брата
И, можетъ быть, еще нѣжнѣй.
Послушайте жъ меня безъ гнѣва:
Смѣнитъ не разъ младая дѣва
Мечтами легкія мечты;
Такъ деревцо свои листы
Мѣняетъ съ каждою весною.
Такъ видно небомъ суждено.
Полюбите вы снова: но…
Учитесь властвовать собою;
Не всякій васъ, какъ я, пойметъ;
Къ бѣдѣ неопытность ведетъ.» —
XVII.
Такъ проповѣдовалъ Евгеній.
Сквозь слезъ не видя ничего,
Едва дыша, безъ возраженій,
Татьяна слушала его.
Онъ подалъ руку ей. Печально
(Какъ говорится, машинально)
Татьяна, молча, оперлась;
Головкой томною склонясь,
Пошли домой вкругъ огорода;
Явились вмѣстѣ, и никто
Не вздумалъ имъ пѣнять на то:
Имѣетъ сельская свобода
Свои счастливыя права,
Какъ и надменная Москва.
XVIII.
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступилъ
Съ печальной Таней нашъ пріятель;
Не въ первый разъ онъ тутъ явилъ
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
Въ немъ не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, можетъ быть, одно и тоже)
Его честили такъ и сякъ.
Враговъ имѣетъ въ мірѣ всякъ.
Но отъ друзей спаси насъ, Боже!
Ужъ эти мнѣ друзья, друзья!
Объ нихъ недаромъ вспомнилъ я.
XIX.
А что? Да такъ. Я усыпляю
Пустыя, черныя мечты;
Я только въ скобкахъ замѣчаю,
Что нѣтъ прѣзрѣнной клеветы,
На чердакѣ вралемъ рожденной
И свѣтской чернью ободренной,
Что нѣтъ нелѣпицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы вашъ другъ съ улыбкой,
Въ кругу порядочныхъ людей,
Безъ всякой злобы и затѣй,
Не повторилъ стократъ ошибкой;
А впрочемъ онъ за васъ горой:
Онъ васъ такъ любитъ… какъ родной!
XX.
Гмъ! гмъ! Читатель благородной,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: можетъ быть, угодно
Теперь узнать вамъ отъ меня,
Что значитъ именно родные.
Родные люди вотъ какіе:
Мы ихъ обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождествѣ ихъ навѣщать,
Или по почтѣ поздравлять,
Чтобъ остальное время года
Не думали о насъ они…
Итакъ дай, Богъ, имъ долги дни!
XXI.
За то любовь красавицъ нѣжныхъ
Надежнѣй дружбы и родства:
Надъ нею и средь бурь мятежныхъ
Вы сохраняете права.
Конечно такъ. Но вихорь моды,
Но своенравіе природы,
Но мнѣнья свѣтскаго потокъ…
А милый полъ, какъ пухъ, легокъ.
Къ тому жъ и мнѣнія супруга
Для добродѣтельной жены
Всегда почтенны быть должны;
Такъ ваша вѣрная подруга
Бываетъ вмигъ увлечена:
Любовью шутитъ сатана.
XXII.
Кого жъ любить? Кому же вѣрить?
Кто не измѣнитъ намъ одинъ?
Кто всѣ дѣла, всѣ рѣчи мѣритъ
Услужливо на нашъ аршинъ?
Кто клеветы про насъ не сѣетъ?
Кто насъ заботливо лелѣетъ?
Кому порокъ нашъ не бѣда?
Кто не наскучитъ никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудовъ напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Предметъ достойный: ничего
Любезнѣй, вѣрно, нѣтъ его.
XXIII.
Что было слѣдствіемъ свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Любви безумныя страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной;
Нѣтъ, пуще страстью безотрадной
Татьяна бѣдная горитъ;
Ея постели сонъ бѣжитъ;
Здоровье, жизни цвѣтъ и сладость,
Улыбка, дѣвственный покой,
Пропало все, что звукъ пустой,
И меркнетъ милой Тани младость:
Такъ одѣваетъ бури тѣнь
Едва раждающійся день.
XXIV.
Увы, Татьяна увядаетъ;
Блѣднѣетъ, гаснетъ и молчитъ!
Ничто ее не занимаетъ,
Ея души не шевелитъ.
Качая важно головою,
Сосѣды шепчутъ межъ собою:
Пора, пора бы замужъ ей;…
Но полно. Надо мнѣ скорѣй
Развеселить воображенье
Картиной счастливой любви.
Невольно, милые мои,
Меня стѣсняетъ сожалѣнье;
Простите мнѣ: я такъ люблю
Татьяну милую мою!
XXV.
Часъ отъ часу плѣненный болѣ
Красами Ольги молодой
Владимiръ сладостной неволѣ
Предался полною душой.
Онъ вѣчно съ ней. Въ ея покоѣ
Они сидятъ впотемкахъ двое;
Они въ саду, рука съ рукой,
Гуляютъ утренней порой;
И что жъ? Любовью упоенный,
Въ смятеньѣ нѣжнаго стыда,
Онъ только смѣетъ иногда,
Улыбкой Ольги ободренный,
Развитымъ локономъ играть
Иль край одежды цѣловать.
XXVI.
Онъ иногда читаетъ Олѣ
Нравоучительный романъ,
Въ которомъ авторъ знаетъ болѣ
Природу, чѣмъ Шатобрiанъ,
А между тѣмъ двѣ, три страницы
(Пустыя бредни, небылицы,
Опасныя для сердца дѣвъ)
Онъ пропускаетъ, покраснѣвъ.
Уединясь отъ всѣхъ далёко,
Они надъ шахматной доской,
На столъ облокотясь, порой
Сидятъ, задумавшись глубоко,
И Ленскій пѣшкою ладью
Беретъ въ разсѣяньи свою.
XXVII.
Поѣдетъ ли домой; и дома
Онъ занятъ Ольгою своей.
Летучіе листки альбома
Прилежно украшаетъ ей:
То въ нихъ рисуетъ сельски виды,
Надгробный камень, храмъ Киприды,
Или на лирѣ голубка
Перомъ и красками слегка;
То на листкахъ воспоминанья
Пониже подписи другихъ
Онъ оставляетъ нѣжный стихъ,
Безмолвный памятникъ мечтанья,
Мгновенной думы долгій слѣдъ,
Все тотъ же послѣ многихъ лѣтъ.
XXVIII.
Конечно, вы не разъ видали
Уѣздной барышни альбомъ,
Что всѣ подружки измарали
Съ конца, съ начала и кругомъ.
Сюда, на зло правописанью,
Стихи безъ мѣры, по преданью,
Въ знакъ дружбы вѣрно внесены,
Уменьшены, продолжены.
На первомъ листикѣ встрѣчаешь:
Qu’écrirez vous sur ces tablettes?
И подпись: t. à v. Annеttе;
А на послѣднемъ прочитаешь:
«Кто любитъ болѣе тебя,
«Пусть пишетъ далѣе меня».
XXIX.
Тутъ непремѣнно вы найдете
Два сердца, факелъ и цвѣтки;
Тутъ вѣрно клятвы вы прочтете:
Въ любви до гробовой доски;
Какой-нибудь піитъ армейской
Тутъ подмахнулъ стишокъ злодѣйской.
Въ такой альбомъ, мои друзья,
Признаться, радъ писать и я,
Увѣренъ будучи душою,
Что всякій мой усердный вздоръ
Заслужитъ благосклонный взоръ,
И что потомъ съ улыбкой злою
Не станутъ важно разбирать,
Остро, иль нѣтъ я могъ соврать.
XXX.
Но вы, разрозненные томы
Изъ библіотеки чертей,
Великолѣпные альбомы,
Мученье модныхъ риѳмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстова кистью чудотворной
Иль Баратынскаго перомъ,
Пускай сожжетъ васъ Божій громъ
Когда блистательная дама
Мнѣ свой in-quarto подаетъ,
И дрожь и злость меня беретъ,
И шевелится эпиграма
Во глубинѣ моей души,
А мадригалы имъ пиши!
XXXI.
Не мадригалы Ленскій пишетъ
Въ альбомѣ Ольги молодой;
Его перо любовью дышетъ,
Не хладно блещетъ остротой;
Что ни замѣтитъ, ни услышитъ
Объ Ольгѣ, онъ про то и пишетъ:
И полны истины живой
Текутъ элегіи рѣкой.
Такъ ты, Языковъ вдохновенный,
Въ порывахъ сердца своего,
Поешь, Богъ вѣдаетъ, кого,
И сводъ элегій драгоцѣнный
Представитъ нѣкогда тебѣ
Всю повѣсть о твоей судьбѣ.
XXXII.
Но тише! Слышишь? Критикъ строгой
Повелѣваетъ сбросить намъ
Элегіи вѣнокъ убогой,
И нашей братьѣ риѳмачамъ
Кричитъ: «да перестаньте плакать,
«И все одно и то же квакать,
«Жалѣть о прежнемъ, о быломъ:
«Довольно, — пойте о другомъ!»
— Ты правъ, и вѣрно намъ укажешь
Трубу, личину и кинжалъ,
И мыслей мертвый капиталъ
Отвсюду воскресить прикажешь:
Не такъ ли, другъ? Ничуть. Куда!
«Пишите оды, господа,
XXXIII.
«Какъ ихъ писали въ мощны годы,
«Какъ было встарь заведено…»
— Однѣ торжественныя оды!
И, полно, другъ; не все ль равно?
Припомни, что сказалъ сатирикъ!
Чужаго толка хитрый лирикъ
Ужели для тебя сноснѣй
Унылыхъ нашихъ риѳмачей? —
«Но все въ элегіи ничтожно;
«Пустая цѣль ея жалка;
«Межъ тѣмъ цѣль оды высока
«И благородна…» Тутъ бы можно
Поспорить намъ, но я молчу:
Два вѣка ссорить не хочу.
XXXIV.
Поклонникъ славы и свободы,
Въ волненьи бурныхъ думъ своихъ,
Владиміръ и писалъ бы оды,
Да Ольга не читала ихъ.
Случалось ли поэтамъ слезнымъ
Читать въ глаза своимъ любезнымъ
Свои творенья? Говорятъ,
Что въ мірѣ выше нѣтъ наградъ.
И впрямъ, блаженъ любовникъ скромной,
Читающій мечты свои
Предмету пѣсенъ и любви,
Красавицѣ пріятно-томной!
Блаженъ… хоть, можетъ быть, она
Совсѣмъ инымъ развлечена.
XXXV.
Но я плоды моихъ мечтаній
И гармоническихъ затѣй
Читаю только старой нянѣ,
Подруги юности моей
Да послѣ скучнаго обѣда
Ко мнѣ забредшаго сосѣда,
Поймавъ неждано за полу,
Душу трагедіей въ углу,
Или (но это кромѣ шутокъ),
Тоской и риѳмами томимъ,
Бродя надъ озеромъ моимъ,
Пугаю стадо дикихъ утокъ:
Внявъ пѣнью сладкозвучныхъ строфъ,
Онѣ слетаютъ съ береговъ.
XXXVI.
(Ужъ ихъ далече взоръ мой ищетъ…
А лѣсомъ кравшiйся стрѣлокъ
Поэзiю клянетъ и свищетъ,
Спуская бережно курокъ.
У всякаго своя охота,
Своя любимая забота:
Кто цѣлитъ въ утокъ изъ ружья,
Кто бредитъ риѳмами, какъ я,
Кто бьетъ хлопушкой мухъ нахальныхъ,
Кто правитъ въ замыслахъ толпой,
Кто забавляется войной,
Кто въ чувствахъ нѣжится печальныхъ,
Кто занимается виномъ:
И благо смѣшано со зломъ.)
XXXVII.
А что жъ Онѣгинъ? Кстати, братья!
Терпѣнья вашего прошу:
Его вседневныя занятья
Я вамъ подробно опишу.
Онѣгинъ жилъ Анахоретомъ:
Въ седьмомъ часу вставалъ онъ лѣтомъ
И отправлялся налегкѣ
Къ бѣгущей подъ горой рѣкѣ;
Пѣвцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонтъ переплывалъ,
Потомъ свой кофе выпивалъ,
Плохой журналъ перебирая,
И одѣвался:
(только врядъ
Носили вы такой нарядъ.
XXXVIII.
Носилъ онъ русскую рубашку,
Платокъ шелковый кушакомъ.
Армякъ татарскiй на-распашку
И шапку съ бѣлымъ козырькомъ
И только. Симъ уборомъ чуднымъ,
Безнравственнымъ и безразсуднымъ,
Была весьма огорчена
Его сосѣдка Дурина,
А съ ней Мизинчиков. — Евгенiй,
Быть можетъ, толки презиралъ,
Быть можетъ, и про нихъ не зналъ,
Но все своихъ обыкновенiй
Не измѣнялъ въ угоду имъ;
За то былъ ближнимъ нестерпимъ.)
XXXIX.
Прогулки, чтенье, сонъ глубокой,
Лѣсная тѣнь, журчанье струй,
Порой бѣлянки черноокой
Младой и свѣжій поцѣлуй,
Уздѣ послушный конь ретивый,
Обѣдъ довольно прихотливый,
Бутылка свѣтлаго вина,
Уединенье, тишина:
Вотъ жизнь Онѣгина святая;
И нечувствительно онъ ей
Предался, красныхъ лѣтнихъ дней
Въ безпечной нѣгѣ не считая,
Забывъ и городъ и друзей,
И скуку праздничныхъ затѣй.
XL.
Но наше сѣверное лѣто,
Каррикатура южныхъ зимъ,
Мелькнетъ и нѣтъ: извѣстно это,
Хоть мы признаться не хотимъ.
Ужъ небо осенью дышало,
Ужъ рѣже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лѣсовъ таинственная сѣнь
Съ печальнымъ шумомъ обнажалась,
Ложился на поля туманъ,
Гусей крикливыхъ караванъ
Тянулся къ югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоялъ Ноябрь ужъ у двора.
XLI.
Встаетъ заря во мглѣ холодной;
На нивахъ шумъ работъ умолкъ;
Съ своей волчихою голодной
Выходитъ на дорогу волкъ;
Его почуя, конь дорожный
Храпитъ — и путникъ осторожный
Несется въ гору во весь духъ;
На утренней зарѣ пастухъ
Не гонитъ ужъ коровъ изъ хлѣва,
И въ часъ полуденный въ кружокъ
Ихъ не зоветъ его рожокъ;
Въ избушкѣ распѣвая, дѣва[1]
Прядетъ, и, зимнихъ другъ ночей,
Трещитъ лучинка передъ ней.
XLII.
И вотъ уже трещатъ морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждетъ ужъ риѳмы розы:
На, вотъ возьми ее скорѣй!)
Опрятнѣй моднаго паркета
Блистаетъ рѣчка, льдомъ одѣта.
Мальчишекъ радостный народъ[2]
Коньками звучно рѣжетъ лёдъ;
На красныхъ лапкахъ гусь тяжелый,
Задумавъ плыть по лону водъ,
Ступаетъ бережно на ледъ,
Скользитъ и падаетъ; веселый
Мелькаетъ, вьется первый снѣгъ,
Звѣздами падая на брегъ.
XLIII.
Въ глуши что дѣлать въ эту пору?
Гулять? Деревня той порой
Невольно докучаетъ взору
Однообразной наготой.
Скакать верхомъ въ степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Невѣрный зацѣпляя ледъ,
Того и жди, что упадетъ.
Сиди подъ кровлею пустынной,
Читай: вотъ Прадтъ, вотъ W. Scott!
Не хочешь? — Повѣряй расходъ,
Сердись, иль пей, и вечеръ длинной
Кой-какъ пройдетъ, а завтра тожъ,
И славно зиму проведешь.
XLIV.
Прямымъ Онѣгинъ Чильдъ Гарольдомъ
Вдался въ задумчивую лѣнь:
Со сна садится въ ванну со льдомъ,
И послѣ, дома цѣлый день,
Одинъ, въ расчеты погруженный,
Тупымъ кіемъ вооруженный,
Онъ на бильярдѣ въ два шара
Играетъ съ самаго утра.
Настанетъ вечеръ деревенскій:
Бильярдъ оставленъ, кій забытъ,
Передъ каминомъ столъ накрытъ,
Евгеній ждетъ: вотъ ѣдетъ Ленскій
На тройкѣ чалыхъ лошадей;
Давай обѣдать поскорѣй!
XLV.
Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
Въ бутылкѣ мерзлой для поэта
На столъ тотчасъ принесено.
Оно сверкаетъ Ипокреной;[3]
Оно своей игрой и пѣной
(Подобіемъ того-сего)
Меня плѣняло: за него
Послѣдній бѣдный лептъ, бывало,
Давалъ я, помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шутокъ и стиховъ,
И споровъ, и веселыхъ сновъ!
XLVI.
Но измѣняетъ пѣной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумной
Ужъ ныньче предпочелъ ему.
Къ Аи я больше не способенъ;
Аи любовницѣ подобенъ
Блестящей, вѣтреной, живой,
И своенравной, и пустой…
Но ты, Бордо, подобенъ другу,
Который, въ горѣ и въ бѣдѣ,
Товарищъ завсегда, вездѣ,
Готовъ намъ оказать услугу
Иль тихій раздѣлить досугъ.
Да здравствуетъ Бордо, нашъ другъ![* 2]
XLVII.
Огонь потухъ; едва золою
Подернутъ уголь золотой;
Едва замѣтною струею
Віется паръ, и теплотой
Каминъ чуть дышетъ. Дымъ изъ трубокъ
Въ трубу уходитъ. Свѣтлый кубокъ
Еще шипитъ среди стола.
Вечерняя находитъ мгла…
(Люблю я дружескія враки
И дружескій бокалъ вина
Порою той, что названа
Пора межъ волка и собаки,
А почему, не вижу я.)
Теперь бесѣдуютъ друзья:
XLVIII.
— «Ну, что сосѣдки? Что Татьяна?
Что Ольга рѣзвая твоя?»
— «Налей еще мнѣ полстакана…
Довольно, милый… Вся сѣмья
Здорова; кланяться велѣли.
Ахъ, милый, какъ похорошѣли
У Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!… Когда нибудь
Заѣдемъ къ нимъ; ты ихъ обяжешь;
А то, мой другъ, суди ты самъ:
Два раза заглянулъ, а тамъ
Ужъ къ нимъ и носу не покажешь.
Да вотъ… какой же я болванъ!
Ты къ нимъ на той недѣлѣ званъ.»
XLIX.
— «Я?» — «Да, Татьяны имянины
Въ субботу. Олинька и мать
Велѣли звать, и нѣтъ причины
Тебѣ на зовъ не пріѣзжать.»
«Но куча будетъ тамъ народу
И всякаго такого сброду…»
— «И, никого, увѣренъ я!
Кто будетъ тамъ? своя семья.
Поѣдемъ, сдѣлай одолженье!
Ну, что жъ?» — «Согласенъ.»
— Какъ ты милъ!
При сихъ словахъ онъ осушилъ
Стаканъ, сосѣдкѣ приношенье,
Потомъ разговорился вновь
Про Ольгу: такова любовь!
L.
Онъ веселъ былъ. Чрезъ двѣ недѣли
Назначенъ былъ счастливый срокъ.
И тайна брачныя постели,
И сладостной любви вѣнокъ
Его восторговъ ожидали.
Гимена хлопоты, печали,
Зѣвоты хладная чреда
Ему не снились никогда.
Межъ тѣмъ какъ мы, враги Гимена,
Въ домашней жизни зримъ одинъ
Рядъ утомительныхъ картинъ,
Романъ во вкусѣ Лафонтена…[4]
Мой бѣдный Ленскій, сердцемъ онъ
Для оной жизни былъ рожденъ.
LI.
Онъ былъ любимъ… по крайней мѣрѣ
Такъ думалъ онъ, и былъ счастливъ.
Стократъ блаженъ, кто преданъ вѣрѣ,
Кто, хладный умъ угомонивъ,
Покоится въ сердечной нѣгѣ,
Какъ пьяный путникъ на ночлегѣ,
Или, нѣжнѣй, какъ мотылекъ,
Въ весенній впившійся цвѣтокъ;
Но жалокъ тотъ, кто все предвидитъ,
Чья не кружится голова,
Кто всѣ движенья, всѣ слова
Въ ихъ переводѣ ненавидитъ,
Чье сердце опытъ остудилъ
И забываться запретилъ!
- ↑ Въ журналахъ удивлялись, какъ можно было назвать дѣвою простую крестьянку, между тѣмъ какъ благородныя барышни, немного ниже, названы дѣвчонками!
- ↑ «Это значитъ,» замѣчаетъ одинъ изъ нашихъ критиковъ: «что мальчишки катаются на конькахъ.» Справедливо.
- ↑
Въ лѣта красныя мои
Поэтическій Аи
Нравился мнѣ пѣной шумной,
Симъ подобіемъ любви
Или юности безумной, и проч.(Посланіе къ Л. П.) - ↑ Августъ Лафонтенъ, Авторъ множества семейственныхъ романовъ.
Пропущенныя строфы
- ↑ Первыя шесть строфъ главы не были введены въ ея текстъ, но первыя четыре изъ нихъ были напечатаны отдѣльно въ журналѣ «Московскій вѣстникъ» въ октябрѣ 1827 г. подъ заглавіемъ «Женщины. Отрывокъ изъ Евгенія Онѣгина».
I.
Въ началѣ жизни мною правилъ
Прелестный, хитрый, слабый полъ;
Тогда въ законъ себѣ я ставилъ
Его единый произволъ.
Душа лишь только разгоралась,
И сердцу женщина являлась
Какимъ-то чистымъ божествомъ.
Владѣя чувствами, умомъ,
Она сіяла совершенствомъ.
Предъ ней я таялъ въ тишинѣ:
Ея любовь казалась мнѣ
Недосягаемымъ блаженствомъ.
Жить, умереть у милыхъ ногъ —
Инаго я желать не могъ.
II.
То вдругъ её я ненавидѣлъ,
И трепеталъ, и слезы лилъ,
Съ тоской и ужасомъ въ ней видѣлъ
Созданье злобныхъ, тайныхъ силъ;
Ея пронзительные взоры,
Улыбка, голосъ, разговоры —
Всё было въ ней отравлено,
Измѣной злой напоено,
Всё въ ней алкало слёзъ и стона,
Питалось кровію моей…
То вдругъ я мраморъ видѣлъ въ ней,
Передъ мольбой Пигмаліона
Еще холодный и нѣмой,
Но вскорѣ жаркій и живой.
III.
Словами вѣщаго поэта
Сказать и мнѣ позволено:
Темира, Дафна и Лилета —
Какъ сонъ забыты мной давно.
Но есть одна межъ ихъ толпою…
Я долго былъ плѣненъ одною —
Но былъ ли я любимъ, и кѣмъ,
И гдѣ, и долго ли?.. зачѣмъ
Вамъ это знать? не въ этомъ дѣло!
Что было, то прошло, то вздоръ;
А дѣло въ томъ, что съ этихъ поръ
Во мнѣ ужъ сердце охладѣло,
Закрылось для любви оно,
И всё въ нёмъ пусто и темно.
IV.
Дознался я, что дамы сами,
Душевной тайнѣ изменя,
Не могутъ надивиться нами,
Себя по совѣсти цѣня.
Восторги наши своенравны
Имъ очень кажутся забавны;
И, право, съ нашей стороны
Мы непростительно смѣшны.
Закабалясь неосторожно,
Мы ихъ любви въ награду ждемъ.
Любовь въ безуміи зовемъ,
Какъ будто требовать возможно
Отъ мотыльковъ иль отъ лилей
И чувствъ глубокихъ и страстей!
V.
Признаться ль вамъ, я наслажденье
Въ то время лишь одно имѣлъ,
Мнѣ было мило ослѣпленье,
Объ нёмъ я послѣ пожалѣлъ.
Но я заманчивой загадкой
Не долго мучился украдкой…
И сами помогли онѣ,
Шепнули сами слово мнѣ,
Оно извѣстно было свѣту,
И даже никому давно
Ужъ не казалось и смѣшно.
Такъ разгадавъ загадку эту,
Сказалъ я: только-то, друзья,
Куда какъ недогадливъ я.
VI.
Страстей мятежныя заботы
Прошли, не возвратятся вновь!
Души безчувственной дремоты
Не возмутитъ уже любовь.
Пустая красота порока
Блеститъ и нравится до срока.
Пора проступки юныхъ дней
Загладить жизнію моей!
Молва, играя, очернила
Мои начальныя лѣта.
Ей подмогала клевета
И дружбу только что смѣшила,
Но, къ счастью, судъ молвы слѣпой
Опровергается порой!..