Адвокатура у древних евреев — как одна из форм защиты на суде чужих интересов, зарождается очень рано; почти с уверенностью можно сказать, что с возникновением суда возникает и судебная защита. Вначале А. не представляет собою определенного учреждения и не регламентируется законом, хотя закон сам по себе никому не препятствует выступать в защиту прав привлекаемого к суду. Это правило было обычным как в Греции, так и в Риме. Древняя Греция должна была пройти длинный исторический путь, прежде чем создался класс риторов, которые из защиты перед судом чужих интересов сделали даже особую профессию. Для этого они должны были не только знать законы, но и обладать выдающимся красноречием. В Риме уже в глубокой древности практиковалась защита обвиняемого, опиравшаяся не на закон, а на обычай, по которому всякий мог выступить публичным обвинителем или защитником. Только впоследствии, в эпоху императоров, из трех классов защитников республиканского периода (advocati, procuratores и cognitores) вырабатывается определенное сословие адвокатов-защитников (corpus togatorum), для вступления в которое даже требовался экзамен по праву. Что касается евреев, то они даже после разрушения второго храма, т. е. в конце своей самостоятельной государственной жизни, не знали института защитников как определенного органа, сословия; тем не менее защитники как таковые существовали. В древности стороны обыкновенно вели тяжбу лично (1 кн. Цар. 3, 15—28, где женщины лично ведут тяжбу перед Соломоном); впоследствии они получили право пользоваться услугами защитников. Древний еврейский суд, вынужденный Моисеевым законодательством к применению смертной казни к большинству преступлений, должен был с особенной чуткостью и вниманием относиться ко всякому преступному акту, с одной стороны, и преступнику — с другой. На обязанности суда лежало найти такие средства, которые, не уничтожая самого закона, парализовали бы его слишком ригористическое применение и создали бы такую почву, на которой применение закона не противоречило бы требованиям усложнившейся жизни и более развитому нравственному чувству общества. Древнейший еврейский законодатель, как бы предчувствуя те нарекания, какие вызовет в позднейших поколениях его чересчур ригористический кодекс, настоятельно вменяет в обязанность будущему судье детально исследовать преступное деяние и уже после того постановлять решение. «Разыщи, исследуй и расспроси хорошо, и буде содеянное окажется истиной, и эта мерзость действительно произошла в твоей среде, то»… и т. д. (Второзак., 13, 15). Эта норма, неоднократно предписываемая для точного применения, послужила руководящим принципом для дальнейшей практики еврейского суда. Мужи Великого Собора, имея в виду именно эту норму, поучали, в свою очередь, тому, как важны на суде внимательное и глубокое изучение преступного факта, уясняющегося для судьи только при отсутствии поспешности и желания поскорее сбыть дело с рук. Одно из трех единственных изречений, оставшихся после них, гласило: הוו מתונים בדין — не будьте поспешными на суде (Абот, I, 1), что, очевидно, являлось только сокращенной и сжатой формулой вышеприведенной Моисеевой нормы. Однако не только суд и судьи как его представители ведали защиту прав подсудимого; для них ведь это являлось только одним из многих условий правильного функционирования судебного органа. Но важно то, что эта защита, покоясь даже не на законе, а на обычном праве, пустившем, однако, глубокие корни в правовом сознании народа, предоставлялась всякому, кто только мог сказать что-нибудь в оправдание обвиняемого. У городских ворот, где обыкновенно происходили заседания суда и куда собирался народ слушать разбор дел, всякий, кому в гражданской тяжбе казалось ясным право одной стороны или кому в уголовном процессе участь подсудимого внушала сочувствие, мог, хотя бы последний был ему дотоле совершенно незнаком, вмешаться в разбирательство и, даже помимо согласия обвиняемого, выступить в качестве его защитника. Так, древнейшая еврейская письменность знает несколько случаев подобной публичной защиты обвиняемого перед судом. Когда священники и ложные пророки потребовали у толпы смертной казни пророка Иеремии за то, что он будто бы своими пророчествами накликает беду на Иудею, в защиту его на суде выступили некоторые старейшины народные и своими речами спасли его жизнь (Иерем., 26, 17—20). Подобный же случай мы встречаем в апокрифической истории Сусанны, когда в защиту ее невинности перед судом городских старейшин выступает молодой, но мудрый Даниил и своими вопросами разбивает ложные показания свидетелей, чем спасает жизнь и честь Сусанны (Сус., ст. 56 и дальше). Однако вопрос о защите подсудимого не принимает в древнейшем еврейском процессе характера обязательности как отдельная и самостоятельная функция процесса, но закрепляется как судебный usus, так что по каждому данному случаю защита могла быть делом доброй воли всякого и суд, со своей стороны, никому не чинил препятствий в его желании оправдать подсудимого. — В талмудическую эпоху у евреев появляются особые выражения для обозначения адвоката, но все они греческого происхождения, как, напр., Δικόλογος (דיקולוגוס, Jalk. Mischle, § 946), Νικόλογος (ניקולוגוס, Wajikra rab., 29), Συνηγορος (סניגור, Рош га-Шан., 26а), Παράκλητος (פרקליט, Μ. Абот, IV, 11), что указывает на позаимствование евреями у греков если не института адвокатов, которого у евреев совсем не было, то, по крайней мере, названий судебных защитников. Впрочем, существует предположение, что еврейское название — orche ha-dajanim (עורכי הדיינים, Абот I, 8), буквально «наставители судей», также означало адвокатов (см. Kohut, Aruch completum, s. v. ערך). Ho возможно, что это были только названия, за которыми не скрывалась никакая адвокатская организация; это доказывается тем, что защитниками могли быть и посторонние люди, и даже ученики, которые в видах изучения права присутствовали на всех судебных разбирательствах и принимали в них непосредственное участие. Талмудисты выводили необходимость защиты подсудимого не только из praesumptio boni viri, которую они признавали в такой же мере, как и римские юристы (ср. изречение הוי דן את כל האדם לכף וכות — суди каждого человека в сторону оправдания; Абот, I, 6), но и вследствие боязни суровости Моисеева законодательства даже по отношению к малейшим преступлениям. Это последнее нравственное начало нашло себе яркое выражение в следующем месте Талмуда (Сангедр., 33б): "Почему можно вернуть назад в суд того, кто, выйдя из него по вынесении обвинительного приговора, скажет: «Я могу сказать нечто в оправдание обвиняемого?» Потому, что сказано в Библии (Hex., 23) — «Невинного не убий». «А почему не возвращают в судебное заседание того, кто, выйдя из суда по вынесении оправдательного приговора, скажет: «Я могу сказать нечто в обвинение обвиняемого?» Потому, что сказано (Hex., 23) — «Праведного (т. е. «оправданного») не убий». Исходя из этого положения, талмудисты с особенной радостью приветствовали всякое выступление защиты на суде. Исключив публичного обвинителя, они предоставили присутствующим и в особенности сведущим в праве лицам и слушателям академий во всякое время давать объяснения в пользу подсудимого. В подобном случае они допускались на трибуну и оттуда обращались к судьям и народу с речами. Во вред подсудимому подобные речи не допускались; против подсудимого могли говорить лишь судьи, убежденные в его виновности. Адвокат, как и сам подсудимый, пользовался неограниченной свободою слова и выслушивался с глубоким вниманием. (Об уголовной защите вообще см. Защита).
Г. Красный.3.