Дуэль (Дорошевич)/ДО
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| Дуэль[1] |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 127. |
Императоръ Николай I, котораго ужъ никто, конечно, не заподозритъ въ недостаткѣ рыцарства, называлъ дуэль «подлостью».
Его современникъ, Пушкинъ, котораго никто не заподозритъ въ недостаткѣ прогрессивныхъ идей, дрался и былъ смертельно раненъ на дуэли.
Наполеонъ презиралъ дуэль, и когда шведскій король Густавъ IV вызвалъ его, отвѣтилъ:
— Если королю непремѣнно угодно драться, я пошлю къ нему, въ качествѣ уполномоченнаго министра, любого изъ полковыхъ учителей фехтованія.
Тогда какъ Лассаль былъ убитъ на дуэли.
Дюпенъ старшій, знаменитый оберъ-прокуроръ кассаціоннаго суда въ Парижѣ, въ одномъ изъ своихъ заключеній, такъ характеризуетъ дуэль:[2]
— Дуэль, милостивые государи, есть состояніе дикости. Это совсѣмъ не право, а доводъ наиболѣе сильнаго или наиболѣе ловкаго, иногда самаго дерзкаго!.. Вызвать на дуэль не значитъ атаковать лишь частное лицо, совершить проступокъ въ отношеніи только него, какъ при обыкновенной кражѣ или убійствѣ; нѣтъ, это, прежде всего, посягательство на общій миръ, презрѣніе къ закону, возстаніе противъ государственнаго порядка. Дуэлисты хотятъ управлять сами собой, глумятся надъ верховной властью страны, гдѣ живутъ.
А оберъ-прокуроръ кассаціоннаго департамента сената А. Ѳ. Кони въ одной изъ своихъ, еще обвинительныхъ, рѣчей выразился по этому поводу такъ:[3]
— Защитникъ подсудимаго[4] въ одной изъ своихъ блестящихъ рѣчей сравнивалъ дуэль съ войною. Если бы войны совсѣмъ прекратились, если бы наступили годы «жирнаго мира», онъ сказалъ бы, какъ сказалъ бы то же по отношенію къ обществу, въ которомъ понятіе о чести стало бы столь безцвѣтно, такъ заглохло бы, что въ защиту его человѣкъ хотя изрѣдка не рисковалъ бы своимъ лучшимъ достояніемъ — жизнью. Я въ значительной степени съ нимъ согласенъ.
Какой-нибудь лордъ Розберри, у котораго, конечно, чувства собственнаго достоинства хватитъ на половину Европы, только расхохочется, если ему пришлютъ вызовъ на дуэль. А мелкій парижскій клеркъ будетъ съ презрѣніемъ изгнанъ изъ среды своихъ товарищей, мелкихъ клерковъ, если откажется отъ поединка.
Гражданинъ Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ разобьетъ палкой голову всякому, кто его ударитъ, и, будучи сторонникомъ Брайена, будетъ стрѣляться со всякимъ сторонникомъ Рузвельта, который скажетъ, что Брайенъ шарлатанъ.
Одинъ идетъ жаловаться на обиду въ судъ, другой просто убиваетъ, третій посылаетъ вызовъ. Женщина плачетъ отъ обиды и ищетъ защиты у мужа, брата, отца, друга, у перваго встрѣчнаго, чья внѣшность ей внушаетъ увѣренность въ его порядочности.
Впрочемъ, и женщины не всегда только плакали или бѣжали за защитой къ сильному полу.
Во время регентства во Франціи надѣлала много шума дуэль маркизы де-Пель и графини Полиньякъ. Со шпагами въ рукахъ онѣ явились оспаривать любовь герцога Ришелье.
Дамы дрались даже съ мужчинами.
При Людовикѣ XIV славилась искусствомъ драться на шпагахъ оперная пѣвица г-жа Мопенъ. Она имѣла нѣсколько дуэлей. Однажды на балу она оскорбила какую-то великосвѣтскую даму. Три кавалера этой дамы хотѣли вывести дерзкую артистку. Въ отвѣтъ она вызвала всѣхъ троихъ на дуэль и всѣхъ троихъ убила.
Еще въ 1828 году въ Парижѣ одна дѣвушка вызвала на дуэль своего невѣрнаго друга, офицера.
Офицеръ захотѣлъ испытать ея мужество.
Пистолеты, безъ вѣдома молодой дѣвушки, были заряжены холостыми зарядами.
По условію, она стрѣляла первая. Выстрѣлила и потомъ спокойно стала ожидать выстрѣла противника. Тотъ долго продержалъ ее подъ дуломъ пистолета и, видя, что хорошенькая противница безъ трепета ожидаетъ пули, выстрѣлилъ въ воздухъ, обнялъ ее, — и миръ былъ заключенъ.
Еще въ 1833 году въ Лондонѣ мистрисъ Роза Кроби заколола на дуэли соперницу, отбившую у нея мужа.
— Сколько вамъ лѣтъ? — спросилъ на судѣ предсѣдатель.
— Вопросъ неприличенъ.
— Дѣло не въ приличіяхъ. Отвѣчайте.
— Законъ даетъ мнѣ право не отвѣчать на ваши вопросы!
— Итакъ, вы не хотите сказать, сколько вамъ лѣтъ?
— Я не прочь сказать вамъ, но я не хочу, чтобъ это слышали всѣ любопытные, которые здѣсь находятся; пошлите мнѣ секретаря, я скажу ему на ухо, а онъ передастъ вамъ.
Это дословная передача процесса.
— Умѣете вы фехтовать?
— Нѣтъ.
— А ваша покойная противница?
— Умѣла отлично.
— Отчего же вы избрали дуэль на шпагахъ, а не на пистолетахъ? Для дуэли послѣдняго рода достаточно имѣть вѣрный глазъ, а на шпагахъ этого мало.
Обвиняемая (сконфузившись):
— Я… я… не люблю оружія, которое… огнестрѣльнаго оружія.
Противъ дуэлей боролись всячески.
Строгими наказаніями.
Но что можетъ устрашить человѣка, котораго не пугаетъ смерть?
Безславіе? Но высшее безславіе для него — отказаться отъ дуэли.
Король Генрихъ IV назначилъ смертную казнь за дуэль. За время его царствованія во Франціи погибло на дуэляхъ отъ 7 до 8 тысячъ человѣкъ.
Эдиктомъ 1623 года во Франціи король даже принималъ на себя обиды:
— Тѣмъ, которые, изъ повиновенія Богу и намъ, откажутся отъ поединка, или, будучи оскорблены, не вызовутъ оскорбителя, мы объявляемъ, что принимаемъ на себя всѣ упреки, которые имъ могутъ быть сдѣланы.
Пробовали пугать дуэлистовъ безславіемъ.
Петръ I объявлялъ въ своемъ указѣ «негодяемъ» всякаго, кто пошлетъ или приметъ вызовъ на дуэль.
А эдиктъ 1623 года шелъ еще дальше и объявлялъ:
— Мы будемъ считать не только преступниками, но еще и трусами и мерзавцами тѣхъ, которые не будутъ имѣть достаточно благородства и добродѣтели, чтобъ возвыситься надъ отвратительнымъ предразсудкомъ.
Видите, какъ давно дуэль уже считается «предразсудкомъ».
А все-таки она живетъ!
Должностныя лица штата Виргиніи должны давать присягу:
— Клянусь, что я никогда не дрался на дуэли, не дѣлалъ и не принималъ вызова на дуэль, и что считаю себя обязаннымъ по присягѣ и по законамъ чести ничѣмъ не нарушать запрещенія законовъ о дуэли.
Въ нѣкоторыхъ штатахъ удалось уменьшить количество дуэлей тѣмъ, что дуэлистъ лишается, по закону, почетныхъ правъ: правъ быть избираемымъ.
Совсѣмъ не существуетъ дуэли только въ Англіи.
То, чего не въ силахъ было сдѣлать ни одно правительство, сдѣлало общество.
Въ 1840 году составилось въ Англіи общество, во главѣ котораго стали пэры, адмиралы и генералы. Члены общества обязались честнымъ словомъ никогда не выходить на дуэль, а рѣшать всѣ споры о чести судомъ посредниковъ, ежегодно назначаемыхъ обществомъ.
Это было въ 1840 году, а уже въ 1844 году, когда мистеръ Турнеръ представилъ палатѣ проектъ закона о дуэли, сэръ Робертъ Пиль торжественно заявилъ, что «Англія больше не нуждается ни въ какихъ спеціальныхъ законахъ о дуэли».
Съ тѣхъ поръ въ Англіи дуэли не существуетъ. И нигдѣ, вмѣстѣ съ тѣмъ, личное достоинство человѣка не уважается такъ, какъ въ Англіи.
Итакъ, какъ мы видѣли, ни страхъ быть просто повѣшеннымъ, если уцѣлѣешь на дуэли, ни страхъ быть повѣшеннымъ вверхъ ногами, если будешь убитъ, ни изгнаніе изъ отечества, ни безславіе имени, ни принятіе монархами обидъ на себя, ни тѣ ругательства, которыя расточали эдикты и указы, ни угрозы, ни просьбы, ни брань, ни ласки, ничто не удерживало людей отъ дуэлей.
Дрались, дерутся и будутъ, вѣроятно, еще долго драться.
Дрались во всякомъ возрастѣ.
Въ царствованіе Генриха II молодой дворянинъ Шатонефъ вызвалъ на дуэль своего опекуна Лашесне, 84-лѣтняго старика, вслѣдствіе процесса объ управленіи имѣніемъ.
Молодой человѣкъ, явившись на мѣсто поединка, отказался отъ всѣхъ претензій.
Но 84-лѣтній старикъ отвѣчалъ просто и кратко:
— Мы пришли, чтобы биться, а не разговаривать.
Противники скрестили шпаги.
Оказалось, что предусмотрительный юноша надѣлъ на всякій случай кольчугу подъ платьемъ.
— Негодяй, ты въ латахъ! — воскликнулъ старикъ, замѣтивъ измѣну, и былъ убитъ.
Дрались по всевозможнымъ поводамъ.
Въ Парижѣ, въ 1829 году, двое литераторовъ скрестили шпаги… изъ-за вопроса о классицизмѣ и романтизмѣ въ поэзіи.
Они хотѣли драться насмерть, и секундантамъ едва удалось уговорить ихъ, когда оба были ранены.
Дрались и дерутся на всякомъ оружіи.
Въ Соединенныхъ Штатахъ существуетъ даже дуэль на топорахъ. Здѣсь каждая рана смертельна.
Дерутся на непріятельскихъ снарядахъ.
Въ царствованіе императора Александра I, во время финляндской войны, старый генералъ Зассъ поспорилъ со своимъ товарищемъ княземъ Долгоруковымъ. Споръ закончился вызовомъ со стороны Долгорукова. Въ это время непріятель атаковалъ редутъ.
— Князь, — сказалъ старый генералъ, — мы не можемъ драться на дуэли въ ту минуту, когда долгъ призываетъ насъ стать впереди войска: мы подали бы дурной примѣръ нашимъ солдатамъ. Поэтому я вамъ предлагаю: станемте оба въ амбразурѣ батареи, на которой непріятель сосредоточилъ весь огонь. И будемъ стоять такъ до тѣхъ поръ, пока одинъ изъ насъ не падетъ.
Оба генерала, въ полной формѣ, стали въ амбразурѣ и хладнокровно смотрѣли другъ на друга. Шведы направили на нихъ всѣ выстрѣлы.
Полчаса они геройски стояли среди падавшихъ ядеръ.
Наконецъ Долгоруковъ палъ.
Обѣ арміи пришли въ восторгъ и удивленіе отъ такой дуэли.
Бывали даже дуэли безъ всякаго оружія.
Въ Москвѣ въ свое время славился страшный дуэлистъ графъ Т., тотъ самый, который выведенъ Грибоѣдовымъ въ «Горѣ отъ ума»:
«Въ Камчатку сосланъ былъ,
Вернулся алеутомъ»…
Предъ этимъ «американцемъ», какъ его называли, дрожала вся Москва.
Однажды въ путешествіи онъ поссорился съ морякомъ и сдѣлалъ вызовъ.
Морякъ отказался стрѣляться, говоря, что шансы неравны: онъ почти не умѣетъ стрѣлять, а графъ — превосходный стрѣлокъ.
Тогда графъ предложилъ ему стрѣляться въ упоръ. Морякъ на это отвѣтилъ другимъ предложеніемъ — «морской дуэли», состоящей въ томъ, что оба противника схватываются, кидаются въ море и борются.
Графъ отвѣчалъ, что онъ не умѣетъ плавать. Когда же морякъ сталъ надъ нимъ подтрунивать, что онъ труситъ, — графъ кинулся на него, сжалъ его своими мощными руками и кинулся вмѣстѣ съ нимъ въ море.
Матросы успѣли вытащить обоихъ живыми, но морякъ былъ такъ потрясенъ, что черезъ два дня умеръ.
Дрались люди не только тогда, когда чувствовали въ этомъ хоть малѣйшую необходимость, но и просто такъ, безъ всякой необходимости.
Считали дуэль занятіемъ «натурально неразлучнымъ съ благороднымъ званіемъ».
Въ Неаполѣ еще въ XIV вѣкѣ былъ основанъ констеблемъ Альбертомъ Балбіано рыцарскій орденъ св. Георгія. Обязанностью этихъ рыцарей была постоянная дуэль. Они разъѣзжали по дорогамъ, грабили, оскорбляли и предлагали всѣмъ, кто недоволенъ ихъ поступками, драться на дуэли.
Изъ Италіи этотъ типъ «бреттера» перешелъ во Францію, а оттуда, какъ «французская болѣзнь», распространился по всему міру.
Что же, однако, это за странный обычай, который еще въ XVI вѣкѣ считался «предразсудкомъ» и дошелъ до нашихъ дней, обычай, повидимому, настолько необходимый, что его соблюдаютъ, несмотря на всѣ старанія правительствъ, и настолько, повидимому, безполезный, что въ Англіи, гдѣ его нѣтъ совсѣмъ, личное достоинство человѣка уважается, какъ нигдѣ?
Древніе не знали дуэли.
Изъ этого не слѣдуетъ, однако, чтобъ они были безчестными или не имѣли понятія о томъ, что такое чувство собственнаго достоинства.
Аристида всѣ уважали, къ Эфіальту относились съ презрѣніемъ.
Чувство собственнаго достоинства не допустило аѳинянъ позволить Периклу начертать его имя на всѣхъ выстроенныхъ имъ зданіяхъ, хотя Периклъ и предлагалъ въ такомъ случаѣ взять всѣ расходы по постройкамъ на себя.
Человѣкъ, посвящаемый въ рыцари, становился на одно колѣно, и старый рыцарь ударялъ его рукоятью копья по спинѣ.
Тогда посвящаемый клалъ руку на мечъ и давалъ клятву, что это послѣдній ударъ, который онъ оставляетъ безнаказаннымъ.
Что впередъ онъ ни одного оскорбленія не оставитъ безнаказаннымъ, ни одного вызова не принятымъ.
Вотъ происхожденіе дуэли.
Съ тѣхъ поръ ударъ всегда считается непремѣннымъ и безусловнымъ поводомъ къ дуэли.
Фугеру-де-Кампиньель, одинъ изъ «законодателей дуэли», такъ иронизируетъ по этому поводу:
— Казалось бы, чѣмъ сильнѣе ударъ, тѣмъ больше было насилія, тѣмъ сильнѣе оскорбленіе. А въ дуэляхъ, даже и въ нашъ разсудительный вѣкъ, совершенно наоборотъ. Возьмите бревно, дубину, ударьте изо всѣхъ силъ, обида будетъ очень легкая. Но она увеличится пропорціонально уменьшенію тяжести оружія. Она сильнѣе, если вы ударите обыкновенной палкой, и дѣлается кровавой, если вмѣсто палки будетъ хлыстикъ! Ударъ палкой весьма силенъ въ медицинскомъ смыслѣ, то-есть производитъ болѣе или менѣе значительныя поврежденія въ организмѣ, но онъ считается гораздо менѣе оскорбительнымъ, нежели ударъ рукою, который производитъ лишь красноту. Притомъ, если хотите ударить рукой, то остерегайтесь ее открыть, потому что въ такомъ случаѣ вы дадите пощечину. Сжавъ руку, вы сдѣлаете больше боли, но вы дадите только ударъ кулака. Разница огромная! Кулакъ дѣлаетъ мало шума; можетъ-быть, за него ограничатся только такимъ же ударомъ. Но отвѣтъ на пощечину — дуэль, и дуэль насмерть.
Детали, про которыя можно сказать: надо быть большимъ гастрономомъ по части пощечинъ для того, чтобы различать такія тонкости.
Дуэль, бывшая однимъ изъ рыцарскихъ обѣтовъ, перешла къ ихъ наслѣдникамъ, къ дворянству, какъ обычай.
Французская революція сравняла сословія, сдѣлала привилегіи общими.
И съ тѣхъ поръ дуэль во Франціи дѣлается достояніемъ всеобщимъ.
Въ этомъ отношеніи революція не уничтожила дворянства. Она всѣхъ возвела въ дворянское достоинство.
Всякій имѣетъ почетное право носить оружіе. Всякій имѣетъ право требовать удовлетворенія.
И съ тѣхъ поръ, какъ тысячи модъ и идей, это начинаетъ понемногу распространяться изъ Франціи по Европѣ.
Мирные лавочники выполняютъ обѣтъ, который давался только рыцарями!
Прежде дуэли происходили торжественно, публично, съ разрѣшенія и даже въ присутствіи королей.
Послѣдняя дуэль такого рода была въ 1547 году, при Генрихѣ II, въ Сенъ-Жерменѣ, въ Лайе.
Въ присутствіи короля и всего двора скрестили шпаги кавалеры Шабо-де-Жарнакъ и Вивонь-де-ла-Шатеньери.
Причина дуэли — Жарнакъ публично уличилъ Шатеньери во лжи.
Исходъ — лучшій боецъ своего времени, Шатеньери получилъ рану въ колѣно.
Это его привело въ такое отчаяніе, что Шатеньери сорвалъ повязку и черезъ три дня умеръ.
Смерть любимца такъ огорчила Генриха II, что поединки въ присутствіи короля съ тѣхъ поръ были отмѣнены.
Дуэли съ тѣхъ поръ перестаютъ быть публичными, хотя и теперь еще происходятъ многолюдныя дуэли.
Дуэли въ присутствіи посторонней публики.
И исторія дуэлей сообщаетъ намъ даже о совершенно невѣроятномъ случаѣ — «дуэли-спектаклѣ», въ присутствіи цѣлаго города.
Она произошла въ 1823 году въ Каркассонѣ, во Франціи.
Одному отставному унтеръ-офицеру пришлось выступить въ роли Валентина.
Онъ вступился за честь сестры, тяжко оскорбленной однимъ офицеромъ.
Офицеръ предупредилъ о предстоящей дуэли своего полковника и получилъ разрѣшеніе. Мало того, онъ извѣстилъ еще коменданта и мэра города, какъ будто дѣло шло о театральномъ представленіи. Въ назначенный часъ на крѣпостномъ валу собралось 1.200 человѣкъ зрителей. Для наблюденія за порядкомъ поставленъ былъ цѣлый полкъ.
Стрѣляли по жребію.
Первымъ — офицеръ. Пуля только слегка контузила противника въ голову.
Вторымъ — унтеръ-офицеръ. Противникъ упалъ съ раздробленнымъ черепомъ.
Мы напрасно, однако, стали бы идеализировать времена «рыцарства».
Несмотря на то, что дуэли происходили даже въ присутствіи королей, «рыцари чести» не гнушались измѣны, западни, засады.
Измѣннически убить противника на дуэли не считалось безчестнымъ людьми, которые видѣли оскорбленіе чести въ брошенномъ на нихъ косомъ взглядѣ.
Еще въ 1669 году во Франціи маркизъ де-ла-Донзъ былъ приговоренъ къ смертной казни за измѣнническое убійство родственника на дуэли и съ искреннимъ изумленіемъ воскликнулъ, идя на эшафотъ:
— Смерть за такой блестящій ударъ?!
Лишь во времена Людовика XIV дуэль принимаетъ характеръ дѣйствительнаго поединка.
И вы, сражаясь съ противникомъ, не должны опасаться, что въ это время вамъ въ спину нанесетъ ударъ наемный «браво».
Уставъ бороться противъ дуэли, законодательство хочетъ ее хоть оформить.
Дуэль считается дуэлью, а не простымъ убійствомъ только при участіи въ ней секундантовъ и при равенствѣ оружія.
Прежде быть секундантами было не такъ весело, какъ теперь.
Когда падали противники, дрались ихъ секунданты (secundi — вторые). Когда падали эти, дралась вторая пара секундантовъ, которые назывались «тьерсами»[5].
Еще въ 1833 году, въ дуэли полковника Галуа съ редакторомъ «Figaro»[6] Рокепланомъ, когда оба противника были ранены, секунданты тутъ же дрались между собой.
Дуэль безъ свидѣтелей уже давно приравнивается къ простому убійству, и по такимъ дѣламъ вынесенъ былъ даже не одинъ смертный приговоръ.
Второе обязательное условіе дуэли — равенство оружія и по возможности шансовъ противниковъ.
Англійскіе присяжные приговорили однажды къ смертной казни, какъ умышленнаго убійцу, дуэлиста, поразившаго своего противника изъ пистолета той пары, изъ которой онъ предъ дуэлью въ теченіе нѣсколькихъ дней постоянно стрѣлялъ, тогда какъ противнику качества этихъ пистолетовъ вовсе не были извѣстны.
Вотъ и все, что обезсилѣвшее во многовѣковой борьбѣ противъ дуэлей законодательство выдумало для урегулированія дуэлей.
Вы видѣли, сколько «презрѣнія» было вылито на этотъ «почтенный» обычай, который въ XVI вѣкѣ считали уже «предразсудкомъ», и который въ XX въ такомъ ходу!
Враги или сторонники этого обычая не могутъ отказать ему въ одномъ — въ крайней живучести.
Онъ не только держится, но по временамъ вспыхиваетъ, какъ эпидемія.
Это стоитъ вниманія.
Дуэль какъ бѣда: она никогда «не приходитъ одна».
Отдѣльный случай дуэли вызываетъ обыкновенно «повѣтріе».
— Дуэль!
Когда это слово прозвучитъ въ воздухѣ, у всѣхъ какъ-то сами собою поднимаются плечи.
Всѣ приходятъ въ необыкновенно дуэльное настроеніе.
Застегиваются на всѣ пуговицы. Закладываютъ правую руку за бортъ сюртука, лѣвую откидываютъ назадъ и говорятъ:
— Чэ-есть!
Именно «чэ-есть», а не просто «честь».
Какъ плохіе нѣмецкіе актеры произносятъ:
— Die E-e-ehre![7]
Всѣ начинаютъ говорить особеннымъ «дуэльнымъ языкомъ».
«Встрѣча» вмѣсто «дуэли», «друзья» вмѣсто слова «секунданты».
— Онъ послалъ къ нему своихъ друзей, и встрѣча состоялась сегодня.
Всѣ судятъ, рядятъ, становятся необыкновенно придирчивыми ко всякой мелочи.
Всѣ оказываются знатоками дуэли. Точно они всю жизнь только и дѣлали, что изучали «законы дуэли».
И всѣ оказываются дуэлистами! Или хоть какъ-нибудь прикосновенными къ дуэльнымъ дѣламъ.
Этотъ «чуть-чуть» не дрался разъ на дуэли. Тотъ «едва» не попалъ въ секунданты. Этотъ «собирался» вызвать. Тотъ «всенепремѣнно вызоветъ».
Всѣ становятся сверхъестественно придирчивыми къ вопросамъ «чэ-э-эсти».
— Чуть что — дуэль, и никакихъ разговоровъ!
И возникаетъ какое-то «повѣтріе дуэлей».
Если бы законодательство захотѣло сразу уничтожить цѣлую массу вздорныхъ поединковъ, ему стоило бы только возстановить старинное правило дуэлей:
— Секунданты также должны драться.
«Законы дуэли» не разрѣшаютъ, чтобъ дуэль состоялась раньше 24 часовъ послѣ вызова.
Они даютъ противникамъ время поостыть, одуматься.
Поостывши и одумавшись, противники подчасъ приходятъ къ убѣжденію, что «вся исторія не стоитъ выѣденнаго яйца», они больше ужъ не «жаждутъ» крови.
Но зато гг. секунданты жаждутъ эффектной и шикарной исторіи.
Быть участникомъ эффектной исторіи, и притомъ безо всякаго риска!
Дуэль озаряетъ какимъ-то ореоломъ всѣхъ, шаговъ на пятьдесятъ кругомъ!
— Я былъ секундантомъ.
Это вписывается въ послужной списокъ на всю жизнь.
И, повторяемъ, если бы не тщеславіе гг. секундантовъ, двѣ трети вздорныхъ дуэлей кончались бы тихо и мирно.
Но слово «дуэль» — магическое слово!
Произнесенное среди мирныхъ гражданъ, оно ухитряется дѣлать ихъ необыкновенно воинственными.
Въ атмосферѣ, насыщенной словомъ «дуэль», вспыхиваетъ какое-то «повѣтріе».
Но столь ли необходимы эти частыя дуэли для того, чтобъ въ обществѣ поддерживалось уваженіе къ личному достоинству?
Обратимся снова къ той странѣ, откуда мы даже заимствовали свое опредѣленіе безукоризненно порядочнаго человѣка — слово «джентльменъ».
Въ Англіи, какъ мы уже говорили, нѣтъ дуэлей.
Этого, однако, нельзя объяснить только флегматичнымъ характеромъ англичанъ.
До 1840 года Англія была болѣе «страной дуэлей», чѣмъ какая бы то ни было другая.
Въ 1833 году на дуэли дрались даже дамы.
Но въ 1840 году высшее общество подало примѣръ низшему, упразднивъ дуэль.
Дуэль стала «mauvais genre’омъ»[8], «не принятымъ въ высшемъ свѣтѣ».
И дуэли прекратились.
Вѣдь всюду масса дуэлей происходитъ потому, что это считается «grand genre’омъ»[9], чѣмъ-то «принятымъ въ высшемъ обществѣ» и «натурально неразлучнымъ съ благороднымъ званіемъ».
Въ Англіи нѣтъ дуэлей. Но назовите страну, гдѣ бы чувство личнаго достоинства и уваженіе къ личному достоинству другого было развито больше, чѣмъ въ Англіи.
Англичанинъ пишетъ «я» — «I» — съ большой буквы, но зато въ англійскомъ языкѣ совсѣмъ нѣтъ слова «ты».
— Вы скверный мальчикъ! — говоритъ мистрисъ своему 4-лѣтнему мальчику. — Станьте въ уголъ!
— Мой достопочтенный противникъ лжетъ! — кричитъ членъ палаты, дойдя до изступленія, теряя даже представленіе о томъ, гдѣ онъ находится.
Но даже въ экстазѣ, въ состояніи аффекта, онъ инстинктивно не забываетъ оттитуловать своего противника «достопочтеннымъ», потому что этотъ знакъ уваженія къ личному достоинству сталъ его плотью и кровью, его второй натурой.
Когда его честь оскорблена, англичанинъ апеллируетъ къ общественному мнѣнію.
Даже тогда, когда безчестіе случилось въ его «святая святыхъ», открываетъ общественному мнѣнію двери своего «home»’а[10] и съ довѣріемъ говоритъ:
— Суди!
«Въ другихъ странахъ одна мысль отдать дѣло своей чести, чести своей жены или дочери на рѣшеніе чиновниковъ-судей и подьячихъ, приводитъ въ негодованіе щекотливаго человѣка. Въ Англіи всякій честный человѣкъ убѣжденъ, что и присяжные, и судьи, и общественное мнѣніе станутъ за его дѣло, какъ за свое собственное».[11]
Онъ вѣритъ въ общественное мнѣніе, потому что оно есть.
Потому что оно руководствуется здравыми, честными и твердыми принципами.
Онъ знаетъ, что общественное мнѣніе, довѣрчиво допущенное къ его разрушенному семейному очагу, не станетъ отдѣлываться подлымъ хихиканьемъ надъ «рогами» и «Менелаемъ».
Что, грозное и неумолимое, оно явится судить и вышвырнетъ изъ общества негодяя, посягнувшаго на святость семейнаго очага, и недостойную, посмѣвшую втоптать въ грязь честное имя своего мужа.
Честный человѣкъ вѣритъ въ общество, вѣритъ, что оно придетъ къ нему на помощь въ трудную минуту бѣды и несчастія.
Общество не окажется подлецомъ и не станетъ смѣяться надъ несчастнымъ. Оно не окажется трусомъ и не отступитъ предъ могуществомъ, знатностью, богатствомъ. Оно не окажется казуистомъ и не прибѣгнетъ тамъ, гдѣ нуженъ приговоръ, къ уловкамъ:
— Да, конечно… Онъ поступилъ нехорошо… Но это человѣкъ исключительный… Ему можно простить… Онъ такъ талантливъ… Для людей исключительныхъ и мораль нужна исключительная…
Вспомните исторію покойнаго Парнелля.
Всѣ «тори» не могли сокрушить Парнелля, но этотъ талантливѣйшій, этотъ полезнѣйшій, этотъ гуманнѣйшій общественный дѣятель палъ въ ту минуту, какъ увезъ чужую жену.
Общество выбросило его, несмотря на всѣ его прочія достоинства.
Чистое дѣло требуетъ чистыхъ рукъ. Преступникъ не можетъ издавать законовъ.
И карьера Парнелля была кончена.
Это, милостивые государи, а еще больше, милостивыя государыни, называется «общественнымъ мнѣніемъ».
«Общественное мнѣніе» у насъ…
Вы входите въ салонъ.
Если каждый разскажетъ вамъ все, что онъ знаетъ про своего сосѣда, васъ охватитъ недоумѣніе:
— Гдѣ я? Въ салонѣ или въ трюмѣ каторжнаго парохода?
Этотъ нажилъ свое состояніе такими-то и такими-то путями, о чемъ знаютъ всѣ, пожимающіе ему руку.
Этотъ только-только «выкрутился» изъ нѣсколькихъ скверныхъ исторій.
Вотъ эта дама… Но о ней говорятъ такія вещи, что вы только изумляетесь, какъ хозяйка дома, честная женщина, можетъ дышать однимъ воздухомъ съ ней?
И кто же говоритъ?
Сама же хозяйка дома.
Говоритъ — значитъ, вѣритъ всей этой грязи.
Вѣритъ, принимаетъ, усаживаетъ на одно изъ почетныхъ мѣстъ.
Что же, въ такомъ случаѣ, «общественное мнѣніе»?
Вообразите себѣ, что къ намъ переѣхалъ Ротшильдъ.
Что онъ совершилъ бы какую-нибудь гадость.
Теперь скажите по чистой совѣсти, неужели его перестали бы принимать «въ общество»?
Его, Ротшильда!
Громко вы мнѣ отвѣтите, конечно, твердо и съ негодованіемъ:
— Да.
Вѣдь это только гипотеза, и Ротшильдъ къ намъ пріѣхать не собирается.
Но тамъ, въ глубинѣ-то души, по чистой совѣсти, вы тихонечко, стыдливо отвѣтите мнѣ:
— Н-нѣтъ!
Даже больше!
Если бы Ротшильда за сдѣланную имъ гадость кто-нибудь публично оскорбилъ, вы и тогда бы нашли для него какія-нибудь оправданія.
И Ротшильду не нужно было бы драться на дуэли, чтобъ вернуться «въ общество».
Онъ достаточно богатъ, чтобъ быть даже битымъ.
При его милліонахъ можно дозволять себѣ эту роскошь.
Что же такое, послѣ этого, «общественное мнѣніе»?
Выйдите изъ салона и пойдите въ швейцарскую. Вонъ оно — съ булавой.
Его роль отлично исполняетъ швейцаръ, который пускаетъ всякаго, кто чисто одѣтъ, и низко кланяется вдобавокъ тому, кто можетъ дать на чай.
Если полное исчезновеніе дуэли мыслимо только тамъ, гдѣ, какъ въ Англіи, общественное мнѣніе стоитъ на высотѣ, то при такомъ общественномъ мнѣніи, какъ у насъ, нельзя и мечтать о полномъ исчезновеніи дуэли.
Но, съ другой стороны, — съ точки зрѣнія логики, съ точки зрѣнія чувства истинной порядочности, стоитъ ли, можно ли такъ дорожить «мнѣніемъ швейцара», чтобъ ставить его даже выше жизни?
«Общественное мнѣніе», которое запрещаетъ красть, но «задолжать и не заплатить» считаетъ ни во что!
— Кто же изъ порядочныхъ молодыхъ людей не долженъ своему портному? — улыбается «общественное мнѣніе».
Хотя трудно понять, не сидѣвши въ арестантскихъ ротахъ, какая именно разница между тѣмъ, что человѣкъ просто украдетъ пару платья или обманетъ портного обѣщаніемъ заплатить.
«Общественное мнѣніе» строго караетъ за кражу носового платка.
Но когда крадутъ не носовой платокъ, а счастье всей жизни, честное имя, когда разбиваютъ семейный очагъ, «общественное мнѣніе» только пожимаетъ плечами, если была увезена одна жена:
— Увлекся!
Хихикаетъ, если человѣкъ отбилъ двухъ женъ:
— Однако.
И, дуясь для вида, въ сущности захлебываясь, говоритъ, какъ о «героѣ», о человѣкѣ, который увозитъ ужъ третью жену:
— Нѣтъ, каковъ Донъ-Жуанъ!
Что же понимаетъ это «общественное мнѣніе» подъ словомъ «честь»?
Иксъ ударилъ Игрека.
И «общественное мнѣніе» говоритъ:
— Игрекъ обезчещенъ.
Но если Игрекъ, зная за собой грѣшки, догадался о намѣреніи Икса, «предупредилъ событіе» и первый ударилъ Икса, тогда обезчещенъ Иксъ!
Честь — это въ родѣ мячика, который отъ ударовъ летаетъ отъ одного къ другому.
Нѣчто въ родѣ «лапты».
«Ррразъ» — и честь полетѣла куда-то на воздухъ… «Ддва!» — и безчестіе полетѣло къ противнику.
Стоитъ ли эта эластичная «честь», летающая другъ отъ друга, и это эластичное безчестіе, отлетающее отъ удара, — стоятъ ли онѣ чего-нибудь?
Честь ли это, наконецъ?
У насъ за «честь» часто принимается ея суррогатъ «амбиція».
Это двѣ вещи, которыя очень часто смѣшиваютъ, и которыя отнюдь не слѣдуетъ смѣшивать.
Разница между ними та же, что между часами и цѣпочкой.
Можно имѣть великолѣпную цѣпочку и вмѣсто часовъ носить ломбардную квитанцію.
Такъ часто дѣлаютъ молодые люди, и всѣ, глядя на цѣпочку, думаютъ:
«Значитъ у него есть и часы».
Тогда какъ часовъ-то давнымъ-давно ужъ нѣтъ, а имѣется для вида одна цѣпочка.
Честь и часы мы имѣемъ для себя. Амбиція и цѣпочка безъ часовъ — это то, что носятъ для вида.
Можно не имѣть никакихъ часовъ, но чудную цѣпочку.
Въ сороковыхъ годахъ въ Москвѣ одинъ господинъ, принадлежавшій къ хорошему обществу, но любившій вмѣстѣ съ тѣмъ передернуть, былъ изобличенъ въ нечестной игрѣ.
— Вы шулеръ! — воскликнулъ партнеръ.
— Я самъ знаю, что я шулеръ, но не люблю, когда мнѣ объ этомъ говорятъ! — отвѣчалъ тотъ и далъ партнеру по физіономіи.
Вотъ вамъ проявленіе «амбиціи».
И наиболѣе бросающіяся въ глаза цѣпочки носятъ именно тѣ, у которыхъ нѣтъ даже ломбардной квитанціи на часы.
Вспомните хотя бы надѣлавшій въ свое время много шума парижскій процессъ Жака Сенъ-Сэра и Комп.
Среди лицъ, обвинявшихся въ шантажѣ, была масса такихъ, съ которыми считалось даже честью «перевѣдаться на шпагахъ».
Настоящихъ «законодателей дуэли», людей съ сильно-развитымъ point d’honneur’омъ[12], людей, не простившихъ бы ни малѣйшаго посягательства на ихъ «честь».
Достаточно сказать, что одинъ изъ участниковъ почтенной компаніи какъ разъ на слѣдующій день долженъ былъ драться на дуэли, но какъ разъ наканунѣ слѣдователь отправилъ его въ тюрьму, — его, «человѣка чести», за шантажъ, мошенничество, систематическое ограбленіе больного, умирающаго человѣка!
Что доказываетъ собою дуэль?
Что мы имѣемъ дѣло съ человѣкомъ храбрымъ.
Положимъ, Наполеонъ говорилъ:
— Я не вѣрю храбрости дуэлистовъ. Латуръ-Мобуръ, храбрый изъ храбрыхъ, никогда не дрался на дуэли.
Но нужно быть самому Наполеону, чтобъ имѣть право такъ судить о храбрости другихъ. И надо быть Латуръ-Мобуромъ, чтобъ не бояться подозрѣнія въ трусости.
Мы готовы признать за дуэлистами какую угодно храбрость.
Былъ ли Яго храбръ?
Несомнѣнно. Иначе бы онъ не пользовался такимъ уваженіемъ своего боевого товарища, славнаго полководца Отелло.
Есть ли въ Яго что-нибудь похожее на «человѣка чести»?!
«Трусъ боится пули, щекотливый человѣкъ боится говора свѣта, но люди чести всего болѣе боятся своей совѣсти».[13]
Честь — это то, что существуетъ для внутренняго употребленія, амбиція — исключительно для наружнаго.
Человѣкъ чести, дѣйствительно, человѣкъ чести, не сдѣлаетъ безчестнаго поступка, будучи одинъ, въ герметически закупоренной комнатѣ.
Потому что можно бѣжать отъ всего и отъ всѣхъ, кромѣ самого себя.
И честь, зарѣзанная безчестнымъ поступкомъ, всегда будетъ хрипѣть:
— Ты — негодяй. Ты убилъ меня. Ты сдѣлалъ безчестное дѣло.
И это хрипѣнье зарѣзанной чести всегда будетъ звучать въ его душѣ, громче лести и похвалъ, которыми сталъ бы окружать его свѣтъ, не знающій объ его подломъ поступкѣ.
Тогда какъ для человѣка, лишеннаго внутренняго чувства чести, важно только одно:
— Чтобъ другіе не знали.
Когда же другіе узнаютъ объ его безчестности, онъ вызываетъ обличителя.
И продолжаетъ гордо высоко держать голову.
Такъ что, признавая дуэль, мы даемъ, съ одной стороны, безчестному возможность безнаказанно совершать все, что ему угодно, безъ опасности быть изобличеннымъ:
— Иначе — къ барьеру!
Даемъ тому же безчестному способъ выйти «съ честью» даже въ томъ случаѣ, когда онъ изобличенъ.
А съ другой стороны, ставимъ каждаго честнаго въ смертельную опасность отъ каждаго дерзкаго.
— Или деритесь съ нимъ или мы сочтемъ тебя безчестнымъ.
Мы даемъ свободу дерзости и возможность безчестію выходить «съ честью» изъ своего положенія.
Затворяемъ двери предъ честнымъ, потому что у него не хватило мужества стрѣляться, и широко распахиваемъ ихъ передъ безчестнымъ, потому что онъ выстрѣлилъ изъ пистолета!
Что доказываетъ дуэль именно въ вопросѣ о «чести»?
Развѣ вопросъ въ ударѣ, а не въ томъ, что человѣкъ заслужилъ такой поступокъ?
Если онъ заслужилъ своими дурными поступками, то какая же дуэль уничтожитъ предшествующую безчестность его дѣйствій?
Развѣ что-нибудь измѣнится? Нехорошіе поступки станутъ хорошими?
Дуэль кончаетъ собою все недоразумѣніе. И въ этомъ ея недостатокъ.
Въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ мы ровно ничего не знаемъ:
— Кто правъ, кто виноватъ?
Мы знаемъ только:
— Они дрались.
И на вопросъ:
— Честный или безчестный это человѣкъ?
Мы можемъ только отвѣтить:
— Онъ храбрый человѣкъ.
Это все равно, что:
— Уменъ X или глупъ?
— Онъ поднимаетъ 4 пуда.
Что же доказываетъ дуэль?
— «Возьмемъ конкретный случай, — говоритъ Дюпенъ старшій[14]. — Иксъ нанесъ Игреку тяжкое оскорбленіе, „смываемое только кровью“. Иксъ признаетъ дуэль. Что же онъ хотѣлъ сказать своимъ поступкомъ? Почему онъ не послалъ вызова? Ясно, что онъ хотѣлъ сказать и сказалъ намъ: „Вотъ человѣкъ, съ которымъ нельзя выходить на поединокъ, какъ съ равнымъ. Его можно только наказывать за дурные поступки, какъ наказываютъ существа ниже насъ. И я его наказываю“. Но черезъ пять минутъ Игрекъ прислалъ ему вызовъ, и Иксъ этотъ вызовъ принялъ. Что же онъ теперь говоритъ намъ: „Нѣтъ, господа, съ нимъ можно стать на одну доску, это вовсе не низшее существо, которое можно только наказывать. Я былъ неправъ, считая его таковымъ“. Не заключается ли въ этомъ пріемѣ вызова — отказа отъ своего мнѣнія объ Игрекѣ? Сознанія своей ошибки? Своей неправоты? Если нѣтъ, то гдѣ же здѣсь логика? Какое же значеніе этотъ поединокъ имѣетъ для Игрека? Если онъ, дѣйствительно, совершилъ поступокъ, противный чести, то развѣ этотъ поступокъ перестанетъ существовать? Если онъ ничѣмъ не заслужилъ нанесеннаго ему оскорбленія, то развѣ чувство справедливости, свойственное каждому честному человѣку, не возмущаетъ эту несправедливость: „Я позволяю врагу дѣлать со мной незаслуженно все, что ему угодно, — лишать меня чести или жизни“. Я бы сказалъ, что это похоже на христіанское подставленіе врагу лѣвой щеки, когда ударили по правой, если Игрекъ самъ не держалъ при этомъ оружія. Каждый разъ, когда нашъ покой, покой общества, нарушенъ, мы въ правѣ требовать, чтобъ намъ объяснили, почему это сдѣлано. И вотъ, когда мы подходимъ съ тѣмъ, чтобы узнать, въ чемъ дѣло, узнать, кто правъ, кто виноватъ, узнать, было ли это оскорбленіе заслуженной карой или несправедливостью, — передъ нами вмѣсто отвѣта, — X (иксъ) изъ двухъ скрещенныхъ шпагъ!»
«Дуэль, — восклицаетъ Дюпенъ въ другомъ мѣстѣ своего замѣчательнаго диспута, — дуэль, по словамъ моего оппонента, одного изъ стажіеровъ, не выдерживаетъ натиска логики. Мой молодой другъ ошибается, не натиска, а прикосновенія. Дуэль въ томъ видѣ, какъ мы ее теперь разсматриваемъ, лопается, какъ мыльный пузырь, едва логика хочетъ къ ней прикоснуться, желая изслѣдовать: что жъ это такое?»
Все это, разумѣется, отлично понимается и обществомъ, тѣмъ не менѣе, посылающимъ своихъ членовъ на поединки.
Обществу въ сущности очень мало дѣла до чести. Но оно требуетъ, чтобъ у всѣхъ была амбиція.
— Какое мнѣ дѣло до того, есть ли у тебя часы. Покажи только свою цѣпочку!
Въ обществѣ принято, чтобы всѣ носили цѣпочку, и оно не желаетъ залѣзать въ чужіе карманы: есть ли тамъ часы.
Оно понимаетъ, что причины, по которымъ оно требуетъ въ извѣстныхъ случаяхъ дуэлей, причины очень поверхностныя.
И изъ-за поверхностныхъ причинъ не требуетъ глубокихъ ранъ.
— Выстрѣлите и приходите обратно!
Это самое возмутительное, что есть въ отношеніи общества къ дуэли.
Общество, которое требуетъ крови, — жестокое общество.
Но общество, которое требуетъ только порохового дыма, — просто любитъ скверный запахъ.
Такое отношеніе общества возмутительно во многихъ отношеніяхъ.
Болѣе тяжкія дуэли имѣютъ одну хорошую сторону.
Онѣ устрашаютъ и заставляютъ людей внимательнѣе слѣдить за своими отношеніями другъ къ другу.
Но что придется сказать объ обществѣ, въ которомъ безрезультатныя дуэли войдутъ въ обыкновеніе?
Гдѣ можно будетъ и лишать чести и возстановлять честь съ такой легкостью?
Тяжкія дуэли рѣдко вызываютъ подражанія.
Тогда какъ безрезультатныя вызываютъ цѣлыя «повѣтрія» дуэлей.
И общество относится къ нимъ добродушно, пока кто-нибудь не поплатится жизнью или здоровьемъ изъ-за какого-нибудь пустячнаго повода.
Тогда начинаются крики, ахи, охи, вопли!
— Варварское обыкновеніе! Предразсудокъ! Возмутительно! Безчеловѣчно!
Но ужъ поздно.
Намъ кажется, что лучше и честнѣе для общества говорить объ этомъ ante[15], а не post factum[16].
Насколько могли, мы развернули передъ вами исторію дуэли, привели различные взгляды на нее, и теперь намъ остается только резюмировать сказанное.
Несмотря на всѣ доводы философовъ и моралистовъ, несмотря на всѣ старанія законодательствъ, какъ это видно изъ опыта многихъ вѣковъ и всѣхъ европейскихъ народовъ, дуэль можетъ окончательно исчезнуть только тамъ, гдѣ общественное мнѣніе, мощное и непоколебимое, само блюдетъ законы чести и наказываетъ ослушника.
Но врядъ ли и самаго холоднаго англичанина можно считать навсегда застрахованнымъ отъ дуэли.
Варварскій предразсудокъ или почтенный обычай, но она будетъ, вѣроятно, существовать до тѣхъ поръ, пока будутъ существовать смертельныя обиды.
Такія обиды, когда человѣку невыносима мысль о томъ, что тотъ, отнявшій у него лучшее, что есть въ жизни, существуетъ на свѣтѣ.
Земной шаръ покажется тѣснымъ для двоихъ такихъ людей.
И обиженный скажетъ обидчику:
— Мнѣ невыносима мысль о томъ, что ты существуешь на свѣтѣ. Но я не могу убить беззащитнаго. Вотъ тебѣ оружіе. Защищайся. Мнѣ легче моя смерть, чѣмъ твоя жизнь. Убей меня, или я убью тебя.
И общество къ такому случаю отнесется, какъ оно относится къ рѣдкому, исключительному несчастію.
Но общество не можетъ, если оно честно, не смѣетъ допускать того, чтобъ обычай превращался въ «простое обыкновеніе».
Мы понимаемъ ту «благородную умѣренность», которую выскажетъ оскорбитель и о которой говоритъ панегиристъ дуэли Нугаредъ-де-Файе.
«Я и безъ того оскорбилъ противника, — скажетъ онъ, — съ меня довольно».
И не будетъ стараться убить.
Но если обѣ стороны выскажутъ «благородную умѣренность», тогда общество въ правѣ спросить:
— Милостивые государи, зачѣмъ же такъ много ничего изъ шума, и такъ много шума изъ ничего.
И оно обязано это спросить, такъ какъ примѣры заразительны.
У насъ есть юноши, и повѣтріе можетъ закончиться печально для кого-нибудь изъ «малыхъ сихъ», «соблазнять» которыхъ запрещаетъ и чувство христіанской и общечеловѣческой морали.
Примѣчанія
править- ↑ Матеріалами для настоящей статьи послужили: «Русская Старина», «Историческій Вѣстникъ», «Русскій Архивъ», «Сѣверный Вѣстникъ», «Отечественныя Записки», «Les causes celebres», «Судебные ораторы во Франціи» — г. Шмакова, «Судебныя рѣчи» — г. Кони, «Дуэль и кассаціонный судъ», «Значеніе Божьихъ судовъ по русскому праву» — А. Лохвицкаго и др. источники.
- ↑ Дѣло Барона и Нессона.
- ↑ Дѣло объ убійствѣ коллежскаго асессора Чихачева.
- ↑ Прис. пов. Спасовичъ.
- ↑ фр. Tiers — Третій. Прим. ред.
- ↑ фр. Le Figaro. Прим. ред.
- ↑ нѣм. Die Ehre — Честь. Прим. ред.
- ↑ фр. Mauvais genre — Дурной тонъ. Прим. ред.
- ↑ фр. Grand genre — Гранжанръ, великосвѣтскій тонъ. Прим. ред.
- ↑ англ. Home — Домъ. Прим. ред.
- ↑ Лохвицкій: «Дуэль и кассаціонный судъ».
- ↑ фр. Point d’honneur — Вопросъ чести. Прим. ред.
- ↑ Необходим источник цитаты
- ↑ Рѣчь оберъ-прокурора кассаціоннаго суда во Франціи по вопросу о дуэли для адвокатовъ-стажіеровъ.
- ↑ лат. Ante factum — До того, какъ [что-либо] случилось / произошло. Прим. ред.
- ↑ лат. Post factum — Послѣ факта. Прим. ред.