Дуэль (Дорошевич)
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
См. также одноимённые страницы.| Дуэль[1] |
| Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 127. |
Император Николай I, которого уж никто, конечно, не заподозрит в недостатке рыцарства, называл дуэль «подлостью».
Его современник, Пушкин, которого никто не заподозрит в недостатке прогрессивных идей, дрался и был смертельно ранен на дуэли.
Наполеон презирал дуэль, и когда шведский король Густав IV вызвал его, ответил:
— Если королю непременно угодно драться, я пошлю к нему, в качестве уполномоченного министра, любого из полковых учителей фехтования.
Тогда как Лассаль был убит на дуэли.
Дюпен старший, знаменитый обер-прокурор кассационного суда в Париже, в одном из своих заключений, так характеризует дуэль:[2]
— Дуэль, милостивые государи, есть состояние дикости. Это совсем не право, а довод наиболее сильного или наиболее ловкого, иногда самого дерзкого!.. Вызвать на дуэль не значит атаковать лишь частное лицо, совершить проступок в отношении только него как при обыкновенной краже или убийстве; нет, это, прежде всего, посягательство на общий мир, презрение к закону, восстание против государственного порядка. Дуэлисты хотят управлять сами собой, глумятся над верховной властью страны, где живут.
А обер-прокурор кассационного департамента сената А. Ф. Кони в одной из своих, ещё обвинительных, речей выразился по этому поводу так:[3]
— Защитник подсудимого[4] в одной из своих блестящих речей сравнивал дуэль с войною. Если бы войны совсем прекратились, если бы наступили годы «жирного мира», он сказал бы, как сказал бы то же по отношению к обществу, в котором понятие о чести стало бы столь бесцветно, так заглохло бы, что в защиту его человек хотя изредка не рисковал бы своим лучшим достоянием — жизнью. Я в значительной степени с ним согласен.
Какой-нибудь лорд Розберри, у которого, конечно, чувства собственного достоинства хватит на половину Европы, только расхохочется, если ему пришлют вызов на дуэль. А мелкий парижский клерк будет с презрением изгнан из среды своих товарищей, мелких клерков, если откажется от поединка.
Гражданин Северо-Американских Соединённых Штатов разобьёт палкой голову всякому, кто его ударит, и, будучи сторонником Брайана, будет стреляться со всяким сторонником Рузвельта, который скажет, что Брайан шарлатан.
Один идёт жаловаться на обиду в суд, другой просто убивает, третий посылает вызов. Женщина плачет от обиды и ищет защиты у мужа, брата, отца, друга, у первого встречного, чья внешность ей внушает уверенность в его порядочности.
Впрочем, и женщины не всегда только плакали или бежали за защитой к сильному полу.
Во время регентства во Франции наделала много шума дуэль маркизы де Пель и графини Полиньяк. Со шпагами в руках они явились оспаривать любовь герцога Ришелье.
Дамы дрались даже с мужчинами.
При Людовике XIV славилась искусством драться на шпагах оперная певица г-жа Мопен. Она имела несколько дуэлей. Однажды на балу она оскорбила какую-то великосветскую даму. Три кавалера этой дамы хотели вывести дерзкую артистку. В ответ она вызвала всех троих на дуэль и всех троих убила.
Ещё в 1828 году в Париже одна девушка вызвала на дуэль своего неверного друга, офицера.
Офицер захотел испытать её мужество.
Пистолеты, без ведома молодой девушки, были заряжены холостыми зарядами.
По условию, она стреляла первая. Выстрелила и потом спокойно стала ожидать выстрела противника. Тот долго продержал её под дулом пистолета и, видя, что хорошенькая противница без трепета ожидает пули, выстрелил в воздух, обнял её, — и мир был заключён.
Ещё в 1833 году в Лондоне мистрис Роза Кроби заколола на дуэли соперницу, отбившую у неё мужа.
— Сколько вам лет? — спросил на суде председатель.
— Вопрос неприличен.
— Дело не в приличиях. Отвечайте.
— Закон даёт мне право не отвечать на ваши вопросы!
— Итак, вы не хотите сказать, сколько вам лет?
— Я не прочь сказать вам, но я не хочу, чтоб это слышали все любопытные, которые здесь находятся; пошлите мне секретаря, я скажу ему на ухо, а он передаст вам.
Это дословная передача процесса.
— Умеете вы фехтовать?
— Нет.
— А ваша покойная противница?
— Умела отлично.
— Отчего же вы избрали дуэль на шпагах, а не на пистолетах? Для дуэли последнего рода достаточно иметь верный глаз, а на шпагах этого мало.
Обвиняемая (сконфузившись):
— Я… я… не люблю оружия, которое… огнестрельного оружия.
Против дуэлей боролись всячески.
Строгими наказаниями.
Но что может устрашить человека, которого не пугает смерть?
Бесславие? Но высшее бесславие для него — отказаться от дуэли.
Король Генрих IV назначил смертную казнь за дуэль. За время его царствования во Франции погибло на дуэлях от 7 до 8 тысяч человек.
Эдиктом 1623 года во Франции король даже принимал на себя обиды:
— Тем, которые, из повиновения Богу и нам, откажутся от поединка, или, будучи оскорблены, не вызовут оскорбителя, мы объявляем, что принимаем на себя все упрёки, которые им могут быть сделаны.
Пробовали пугать дуэлистов бесславием.
Пётр I объявлял в своём указе «негодяем» всякого, кто пошлёт или примет вызов на дуэль.
А эдикт 1623 года шёл ещё дальше и объявлял:
— Мы будем считать не только преступниками, но ещё и трусами и мерзавцами тех, которые не будут иметь достаточно благородства и добродетели, чтоб возвыситься над отвратительным предрассудком.
Видите, как давно дуэль уже считается «предрассудком».
А всё-таки она живёт!
Должностные лица штата Виргинии должны давать присягу:
— Клянусь, что я никогда не дрался на дуэли, не делал и не принимал вызова на дуэль, и что считаю себя обязанным по присяге и по законам чести ничем не нарушать запрещения законов о дуэли.
В некоторых штатах удалось уменьшить количество дуэлей тем, что дуэлист лишается, по закону, почётных прав: прав быть избираемым.
Совсем не существует дуэли только в Англии.
То, чего не в силах было сделать ни одно правительство, сделало общество.
В 1840 году составилось в Англии общество, во главе которого стали пэры, адмиралы и генералы. Члены общества обязались честным словом никогда не выходить на дуэль, а решать все споры о чести судом посредников, ежегодно назначаемых обществом.
Это было в 1840 году, а уже в 1844 году, когда мистер Турнер представил палате проект закона о дуэли, сэр Роберт Пиль торжественно заявил, что «Англия больше не нуждается ни в каких специальных законах о дуэли».
С тех пор в Англии дуэли не существует. И нигде, вместе с тем, личное достоинство человека не уважается так, как в Англии.
Итак, как мы видели, ни страх быть просто повешенным, если уцелеешь на дуэли, ни страх быть повешенным вверх ногами, если будешь убит, ни изгнание из отечества, ни бесславие имени, ни принятие монархами обид на себя, ни те ругательства, которые расточали эдикты и указы, ни угрозы, ни просьбы, ни брань, ни ласки, ничто не удерживало людей от дуэлей.
Дрались, дерутся и будут, вероятно, ещё долго драться.
Дрались во всяком возрасте.
В царствование Генриха II молодой дворянин Шатонёф вызвал на дуэль своего опекуна Лашесне, 84-летнего старика, вследствие процесса об управлении имением.
Молодой человек, явившись на место поединка, отказался от всех претензий.
Но 84-летний старик отвечал просто и кратко:
— Мы пришли, чтобы биться, а не разговаривать.
Противники скрестили шпаги.
Оказалось, что предусмотрительный юноша надел на всякий случай кольчугу под платьем.
— Негодяй, ты в латах! — воскликнул старик, заметив измену, и был убит.
Дрались по всевозможным поводам.
В Париже, в 1829 году, двое литераторов скрестили шпаги… из-за вопроса о классицизме и романтизме в поэзии.
Они хотели драться насмерть, и секундантам едва удалось уговорить их, когда оба были ранены.
Дрались и дерутся на всяком оружии.
В Соединённых Штатах существует даже дуэль на топорах. Здесь каждая рана смертельна.
Дерутся на неприятельских снарядах.
В царствование императора Александра I, во время финляндской войны, старый генерал Засс поспорил со своим товарищем князем Долгоруковым. Спор закончился вызовом со стороны Долгорукова. В это время неприятель атаковал редут.
— Князь, — сказал старый генерал, — мы не можем драться на дуэли в ту минуту, когда долг призывает нас стать впереди войска: мы подали бы дурной пример нашим солдатам. Поэтому я вам предлагаю: станемте оба в амбразуре батареи, на которой неприятель сосредоточил весь огонь. И будем стоять так до тех пор, пока один из нас не падёт.
Оба генерала, в полной форме, стали в амбразуре и хладнокровно смотрели друг на друга. Шведы направили на них все выстрелы.
Полчаса они геройски стояли среди падавших ядер.
Наконец Долгоруков пал.
Обе армии пришли в восторг и удивление от такой дуэли.
Бывали даже дуэли без всякого оружия.
В Москве в своё время славился страшный дуэлист граф Т., тот самый, который выведен Грибоедовым в «Горе от ума»:
«В Камчатку сослан был,
Вернулся алеутом»…
Пред этим «американцем», как его называли, дрожала вся Москва.
Однажды в путешествии он поссорился с моряком и сделал вызов.
Моряк отказался стреляться, говоря, что шансы неравны: он почти не умеет стрелять, а граф — превосходный стрелок.
Тогда граф предложил ему стреляться в упор. Моряк на это ответил другим предложением — «морской дуэли», состоящей в том, что оба противника схватываются, кидаются в море и борются.
Граф отвечал, что он не умеет плавать. Когда же моряк стал над ним подтрунивать, что он трусит, — граф кинулся на него, сжал его своими мощными руками и кинулся вместе с ним в море.
Матросы успели вытащить обоих живыми, но моряк был так потрясён, что через два дня умер.
Дрались люди не только тогда, когда чувствовали в этом хоть малейшую необходимость, но и просто так, без всякой необходимости.
Считали дуэль занятием «натурально неразлучным с благородным званием».
В Неаполе ещё в XIV веке был основан констеблем Альбертом Барбиано рыцарский орден св. Георгия. Обязанностью этих рыцарей была постоянная дуэль. Они разъезжали по дорогам, грабили, оскорбляли и предлагали всем, кто недоволен их поступками, драться на дуэли.
Из Италии этот тип «бретёра» перешёл во Францию, а оттуда как «французская болезнь» распространился по всему миру.
Что же, однако, это за странный обычай, который ещё в XVI веке считался «предрассудком» и дошёл до наших дней, обычай, по-видимому, настолько необходимый, что его соблюдают, несмотря на все старания правительств, и настолько, по-видимому, бесполезный, что в Англии, где его нет совсем, личное достоинство человека уважается как нигде?
Древние не знали дуэли.
Из этого не следует, однако, чтоб они были бесчестными или не имели понятия о том, что такое чувство собственного достоинства.
Аристида все уважали, к Эфиальту относились с презрением.
Чувство собственного достоинства не допустило афинян позволить Периклу начертать его имя на всех выстроенных им зданиях, хотя Перикл и предлагал в таком случае взять все расходы по постройкам на себя.
Человек, посвящаемый в рыцари, становился на одно колено, и старый рыцарь ударял его рукоятью копья по спине.
Тогда посвящаемый клал руку на меч и давал клятву, что это последний удар, который он оставляет безнаказанным.
Что вперёд он ни одного оскорбления не оставит безнаказанным, ни одного вызова не принятым.
Вот происхождение дуэли.
С тех пор удар всегда считается непременным и безусловным поводом к дуэли.
Фугеру де Кампиньель, один из «законодателей дуэли», так иронизирует по этому поводу:
— Казалось бы, чем сильнее удар, тем больше было насилия, тем сильнее оскорбление. А в дуэлях, даже и в наш рассудительный век, совершенно наоборот. Возьмите бревно, дубину, ударьте изо всех сил, обида будет очень лёгкая. Но она увеличится пропорционально уменьшению тяжести оружия. Она сильнее, если вы ударите обыкновенной палкой, и делается кровавой, если вместо палки будет хлыстик! Удар палкой весьма силен в медицинском смысле, то есть производит более или менее значительные повреждения в организме, но он считается гораздо менее оскорбительным, нежели удар рукою, который производит лишь красноту. Притом, если хотите ударить рукой, то остерегайтесь её открыть, потому что в таком случае вы дадите пощёчину. Сжав руку, вы сделаете больше боли, но вы дадите только удар кулака. Разница огромная! Кулак делает мало шума; может быть, за него ограничатся только таким же ударом. Но ответ на пощёчину — дуэль, и дуэль насмерть.
Детали, про которые можно сказать: надо быть большим гастрономом по части пощёчин для того, чтобы различать такие тонкости.
Дуэль, бывшая одним из рыцарских обетов, перешла к их наследникам, к дворянству, как обычай.
Французская революция сравняла сословия, сделала привилегии общими.
И с тех пор дуэль во Франции делается достоянием всеобщим.
В этом отношении революция не уничтожила дворянства. Она всех возвела в дворянское достоинство.
Всякий имеет почётное право носить оружие. Всякий имеет право требовать удовлетворения.
И с тех пор, как тысячи мод и идей, это начинает понемногу распространяться из Франции по Европе.
Мирные лавочники выполняют обет, который давался только рыцарями!
Прежде дуэли происходили торжественно, публично, с разрешения и даже в присутствии королей.
Последняя дуэль такого рода была в 1547 году, при Генрихе II, в Сен-Жермене, в Ле.
В присутствии короля и всего двора скрестили шпаги кавалеры Шабо де Жарнак и Вивонь де ла Шатеньери.
Причина дуэли — Жарнак публично уличил Шатеньери во лжи.
Исход — лучший боец своего времени, Шатеньери получил рану в колено.
Это его привело в такое отчаяние, что Шатеньери сорвал повязку и через три дня умер.
Смерть любимца так огорчила Генриха II, что поединки в присутствии короля с тех пор были отменены.
Дуэли с тех пор перестают быть публичными, хотя и теперь ещё происходят многолюдные дуэли.
Дуэли в присутствии посторонней публики.
И история дуэлей сообщает нам даже о совершенно невероятном случае — «дуэли-спектакле», в присутствии целого города.
Она произошла в 1823 году в Каркассоне, во Франции.
Одному отставному унтер-офицеру пришлось выступить в роли Валентина.
Он вступился за честь сестры, тяжко оскорблённой одним офицером.
Офицер предупредил о предстоящей дуэли своего полковника и получил разрешение. Мало того, он известил ещё коменданта и мэра города, как будто дело шло о театральном представлении. В назначенный час на крепостном валу собралось 1.200 человек зрителей. Для наблюдения за порядком поставлен был целый полк.
Стреляли по жребию.
Первым — офицер. Пуля только слегка контузила противника в голову.
Вторым — унтер-офицер. Противник упал с раздробленным черепом.
Мы напрасно, однако, стали бы идеализировать времена «рыцарства».
Несмотря на то, что дуэли происходили даже в присутствии королей, «рыцари чести» не гнушались измены, западни, засады.
Изменнически убить противника на дуэли не считалось бесчестным людьми, которые видели оскорбление чести в брошенном на них косом взгляде.
Ещё в 1669 году во Франции маркиз де ла Донз был приговорён к смертной казни за изменническое убийство родственника на дуэли и с искренним изумлением воскликнул, идя на эшафот:
— Смерть за такой блестящий удар?!
Лишь во времена Людовика XIV дуэль принимает характер действительного поединка.
И вы, сражаясь с противником, не должны опасаться, что в это время вам в спину нанесёт удар наёмный «браво».
Устав бороться против дуэли, законодательство хочет её хоть оформить.
Дуэль считается дуэлью, а не простым убийством только при участии в ней секундантов и при равенстве оружия.
Прежде быть секундантами было не так весело как теперь.
Когда падали противники, дрались их секунданты (secundi — вторые). Когда падали эти, дралась вторая пара секундантов, которые назывались «тьерсами»[5].
Ещё в 1833 году, в дуэли полковника Галуа с редактором «Figaro»[6] Рокепланом, когда оба противника были ранены, секунданты тут же дрались между собой.
Дуэль без свидетелей уже давно приравнивается к простому убийству, и по таким делам вынесен был даже не один смертный приговор.
Второе обязательное условие дуэли — равенство оружия и по возможности шансов противников.
Английские присяжные приговорили однажды к смертной казни как умышленного убийцу дуэлиста, поразившего своего противника из пистолета той пары, из которой он пред дуэлью в течении нескольких дней постоянно стрелял, тогда как противнику качества этих пистолетов вовсе не были известны.
Вот и всё, что обессилевшее во многовековой борьбе против дуэлей законодательство выдумало для урегулирования дуэлей.
Вы видели, сколько «презрения» было вылито на этот «почтенный» обычай, который в XVI веке считали уже «предрассудком», и который в XX в таком ходу!
Враги или сторонники этого обычая не могут отказать ему в одном — в крайней живучести.
Он не только держится, но по временам вспыхивает как эпидемия.
Это стоит внимания.
Дуэль как беда: она никогда «не приходит одна».
Отдельный случай дуэли вызывает обыкновенно «поветрие».
— Дуэль!
Когда это слово прозвучит в воздухе, у всех как-то сами собою поднимаются плечи.
Все приходят в необыкновенно дуэльное настроение.
Застёгиваются на все пуговицы. Закладывают правую руку за борт сюртука, левую откидывают назад и говорят:
— Чэ-есть!
Именно «чэ-есть», а не просто «честь».
Как плохие немецкие актёры произносят:
— Die E-e-ehre![7]
Все начинают говорить особенным «дуэльным языком».
«Встреча» вместо «дуэли», «друзья» вместо слова «секунданты».
— Он послал к нему своих друзей, и встреча состоялась сегодня.
Все судят, рядят, становятся необыкновенно придирчивыми ко всякой мелочи.
Все оказываются знатоками дуэли. Точно они всю жизнь только и делали, что изучали «законы дуэли».
И все оказываются дуэлистами! Или хоть как-нибудь прикосновенными к дуэльным делам.
Этот «чуть-чуть» не дрался раз на дуэли. Тот «едва» не попал в секунданты. Этот «собирался» вызвать. Тот «всенепременно вызовет».
Все становятся сверхъестественно придирчивыми к вопросам «чэ-э-эсти».
— Чуть что — дуэль, и никаких разговоров!
И возникает какое-то «поветрие дуэлей».
Если бы законодательство захотело сразу уничтожить целую массу вздорных поединков, ему стоило бы только восстановить старинное правило дуэлей:
— Секунданты также должны драться.
«Законы дуэли» не разрешают, чтоб дуэль состоялась раньше 24 часов после вызова.
Они дают противникам время поостыть, одуматься.
Поостывши и одумавшись, противники подчас приходят к убеждению, что «вся история не стоит выеденного яйца», они больше уж не «жаждут» крови.
Но зато г-да секунданты жаждут эффектной и шикарной истории.
Быть участником эффектной истории, и притом безо всякого риска!
Дуэль озаряет каким-то ореолом всех, шагов на пятьдесят кругом!
— Я был секундантом.
Это вписывается в послужной список на всю жизнь.
И, повторяем, если бы не тщеславие г-д секундантов, две трети вздорных дуэлей кончались бы тихо и мирно.
Но слово «дуэль» — магическое слово!
Произнесённое среди мирных граждан, оно ухитряется делать их необыкновенно воинственными.
В атмосфере, насыщенной словом «дуэль», вспыхивает какое-то «поветрие».
Но столь ли необходимы эти частые дуэли для того, чтоб в обществе поддерживалось уважение к личному достоинству?
Обратимся снова к той стране, откуда мы даже заимствовали своё определение безукоризненно порядочного человека — слово «джентльмен».
В Англии, как мы уже говорили, нет дуэлей.
Этого, однако, нельзя объяснить только флегматичным характером англичан.
До 1840 года Англия была более «страной дуэлей», чем какая бы то ни было другая.
В 1833 году на дуэли дрались даже дамы.
Но в 1840 году высшее общество подало пример низшему, упразднив дуэль.
Дуэль стала «mauvais genre’ом»[8], «не принятым в высшем свете».
И дуэли прекратились.
Ведь всюду масса дуэлей происходит потому, что это считается «grand genre’ом»[9], чем-то «принятым в высшем обществе» и «натурально неразлучным с благородным званием».
В Англии нет дуэлей. Но назовите страну, где бы чувство личного достоинства и уважение к личному достоинству другого было развито больше, чем в Англии.
Англичанин пишет «я» — «I» — с большой буквы, но зато в английском языке совсем нет слова «ты».
— Вы скверный мальчик! — говорит мистрис своему 4-летнему мальчику. — Станьте в угол!
— Мой достопочтенный противник лжёт! — кричит член палаты, дойдя до исступления, теряя даже представление о том, где он находится.
Но даже в экстазе, в состоянии аффекта, он инстинктивно не забывает оттитуловать своего противника «достопочтенным», потому что этот знак уважения к личному достоинству стал его плотью и кровью, его второй натурой.
Когда его честь оскорблена, англичанин апеллирует к общественному мнению.
Даже тогда, когда бесчестие случилось в его «святая святых», открывает общественному мнению двери своего «home»’а[10] и с доверием говорит:
— Суди!
«В других странах одна мысль отдать дело своей чести, чести своей жены или дочери на решение чиновников-судей и подьячих, приводит в негодование щекотливого человека. В Англии всякий честный человек убеждён, что и присяжные, и судьи, и общественное мнение станут за его дело как за своё собственное».[11]
Он верит в общественное мнение, потому что оно есть.
Потому что оно руководствуется здравыми, честными и твёрдыми принципами.
Он знает, что общественное мнение, доверчиво допущенное к его разрушенному семейному очагу, не станет отделываться подлым хихиканьем над «рогами» и «Менелаем».
Что, грозное и неумолимое, оно явится судить и вышвырнет из общества негодяя, посягнувшего на святость семейного очага, и недостойную, посмевшую втоптать в грязь честное имя своего мужа.
Честный человек верит в общество, верит, что оно придёт к нему на помощь в трудную минуту беды и несчастья.
Общество не окажется подлецом и не станет смеяться над несчастным. Оно не окажется трусом и не отступит пред могуществом, знатностью, богатством. Оно не окажется казуистом и не прибегнет там, где нужен приговор, к уловкам:
— Да, конечно… Он поступил нехорошо… Но это человек исключительный… Ему можно простить… Он так талантлив… Для людей исключительных и мораль нужна исключительная…
Вспомните историю покойного Парнелла.
Все «тори» не могли сокрушить Парнелла, но этот талантливейший, этот полезнейший, этот гуманнейший общественный деятель пал в ту минуту, как увёз чужую жену.
Общество выбросило его, несмотря на все его прочие достоинства.
Чистое дело требует чистых рук. Преступник не может издавать законов.
И карьера Парнелла была кончена.
Это, милостивые государи, а ещё больше, милостивые государыни, называется «общественным мнением».
«Общественное мнение» у нас…
Вы входите в салон.
Если каждый расскажет вам всё, что он знает про своего соседа, вас охватит недоумение:
— Где я? В салоне или в трюме каторжного парохода?
Этот нажил своё состояние такими-то и такими-то путями, о чём знают все, пожимающие ему руку.
Этот только-только «выкрутился» из нескольких скверных историй.
Вот эта дама… Но о ней говорят такие вещи, что вы только изумляетесь, как хозяйка дома, честная женщина, может дышать одним воздухом с ней?
И кто же говорит?
Сама же хозяйка дома.
Говорит — значит, верит всей этой грязи.
Верит, принимает, усаживает на одно из почётных мест.
Что же, в таком случае, «общественное мнение»?
Вообразите себе, что к нам переехал Ротшильд.
Что он совершил бы какую-нибудь гадость.
Теперь скажите по чистой совести, неужели его перестали бы принимать «в общество»?
Его, Ротшильда!
Громко вы мне ответите, конечно, твёрдо и с негодованием:
— Да.
Ведь это только гипотеза, и Ротшильд к нам приехать не собирается.
Но там, в глубине-то души, по чистой совести, вы тихонечко, стыдливо ответите мне:
— Н-нет!
Даже больше!
Если бы Ротшильда за сделанную им гадость кто-нибудь публично оскорбил, вы и тогда бы нашли для него какие-нибудь оправдания.
И Ротшильду не нужно было бы драться на дуэли, чтоб вернуться «в общество».
Он достаточно богат, чтоб быть даже битым.
При его миллионах можно дозволять себе эту роскошь.
Что же такое, после этого, «общественное мнение»?
Выйдите из салона и пойдите в швейцарскую. Вон оно — с булавой.
Его роль отлично исполняет швейцар, который пускает всякого, кто чисто одет, и низко кланяется вдобавок тому, кто может дать на чай.
Если полное исчезновение дуэли мыслимо только там, где как в Англии общественное мнение стоит на высоте, то при таком общественном мнении как у нас нельзя и мечтать о полном исчезновении дуэли.
Но, с другой стороны, — с точки зрения логики, с точки зрения чувства истинной порядочности, стоит ли, можно ли так дорожить «мнением швейцара», чтоб ставить его даже выше жизни?
«Общественное мнение», которое запрещает красть, но «задолжать и не заплатить» считает ни во что!
— Кто же из порядочных молодых людей не должен своему портному? — улыбается «общественное мнение».
Хотя трудно понять, не сидевши в арестантских ротах, какая именно разница между тем, что человек просто украдёт пару платья или обманет портного обещанием заплатить.
«Общественное мнение» строго карает за кражу носового платка.
Но когда крадут не носовой платок, а счастье всей жизни, честное имя, когда разбивают семейный очаг, «общественное мнение» только пожимает плечами, если была увезена одна жена:
— Увлёкся!
Хихикает, если человек отбил двух жён:
— Однако.
И, дуясь для вида, в сущности захлёбываясь, говорит, как о «герое», о человеке, который увозит уж третью жену:
— Нет, каков Дон Жуан!
Что же понимает это «общественное мнение» под словом «честь»?
Икс ударил Игрека.
И «общественное мнение» говорит:
— Игрек обесчещен.
Но если Игрек, зная за собой грешки, догадался о намерении Икса, «предупредил событие» и первый ударил Икса, тогда обесчещен Икс!
Честь — это вроде мячика, который от ударов летает от одного к другому.
Нечто вроде «лапты».
«Ррраз» — и честь полетела куда-то на воздух… «Ддва!» — и бесчестие полетело к противнику.
Стоит ли эта эластичная «честь», летающая друг от друга, и это эластичное бесчестие, отлетающее от удара, — стоят ли они чего-нибудь?
Честь ли это, наконец?
У нас за «честь» часто принимается её суррогат «амбиция».
Это две вещи, которые очень часто смешивают, и которые отнюдь не следует смешивать.
Разница между ними та же, что между часами и цепочкой.
Можно иметь великолепную цепочку и вместо часов носить ломбардную квитанцию.
Так часто делают молодые люди, и все, глядя на цепочку, думают:
«Значит у него есть и часы».
Тогда как часов-то давным-давно уж нет, а имеется для вида одна цепочка.
Честь и часы мы имеем для себя. Амбиция и цепочка без часов — это то, что носят для вида.
Можно не иметь никаких часов, но чудную цепочку.
В сороковых годах в Москве один господин, принадлежавший к хорошему обществу, но любивший вместе с тем передёрнуть, был изобличён в нечестной игре.
— Вы шулер! — воскликнул партнёр.
— Я сам знаю, что я шулер, но не люблю, когда мне об этом говорят! — отвечал тот и дал партнёру по физиономии.
Вот вам проявление «амбиции».
И наиболее бросающиеся в глаза цепочки носят именно те, у которых нет даже ломбардной квитанции на часы.
Вспомните хотя бы наделавший в своё время много шума парижский процесс Жака Сен-Сэра и Комп.
Среди лиц, обвинявшихся в шантаже, была масса таких, с которыми считалось даже честью «переведаться на шпагах».
Настоящих «законодателей дуэли», людей с сильно-развитым point d’honneur’ом[12], людей, не простивших бы ни малейшего посягательства на их «честь».
Достаточно сказать, что один из участников почтенной компании как раз на следующий день должен был драться на дуэли, но как раз накануне следователь отправил его в тюрьму, — его, «человека чести», за шантаж, мошенничество, систематическое ограбление больного, умирающего человека!
Что доказывает собою дуэль?
Что мы имеем дело с человеком храбрым.
Положим, Наполеон говорил:
— Я не верю храбрости дуэлистов. Латур-Мобур, храбрый из храбрых, никогда не дрался на дуэли.
Но нужно быть самому Наполеону, чтоб иметь право так судить о храбрости других. И надо быть Латур-Мобуром, чтоб не бояться подозрения в трусости.
Мы готовы признать за дуэлистами какую угодно храбрость.
Был ли Яго храбр?
Несомненно. Иначе бы он не пользовался таким уважением своего боевого товарища, славного полководца Отелло.
Есть ли в Яго что-нибудь похожее на «человека чести»?!
«Трус боится пули, щекотливый человек боится говора света, но люди чести всего более боятся своей совести».[13]
Честь — это то, что существует для внутреннего употребления, амбиция — исключительно для наружного.
Человек чести, действительно, человек чести, не сделает бесчестного поступка, будучи один, в герметически закупоренной комнате.
Потому что можно бежать от всего и от всех, кроме самого себя.
И честь, зарезанная бесчестным поступком, всегда будет хрипеть:
— Ты — негодяй. Ты убил меня. Ты сделал бесчестное дело.
И это хрипение зарезанной чести всегда будет звучать в его душе, громче лести и похвал, которыми стал бы окружать его свет, не знающий об его подлом поступке.
Тогда как для человека, лишённого внутреннего чувства чести, важно только одно:
— Чтоб другие не знали.
Когда же другие узнают об его бесчестности, он вызывает обличителя.
И продолжает гордо высоко держать голову.
Так что, признавая дуэль, мы даём, с одной стороны, бесчестному возможность безнаказанно совершать всё, что ему угодно, без опасности быть изобличённым:
— Иначе — к барьеру!
Даём тому же бесчестному способ выйти «с честью» даже в том случае, когда он изобличён.
А с другой стороны, ставим каждого честного в смертельную опасность от каждого дерзкого.
— Или деритесь с ним или мы сочтём тебя бесчестным.
Мы даём свободу дерзости и возможность бесчестию выходить «с честью» из своего положения.
Затворяем двери пред честным, потому что у него не хватило мужества стреляться, и широко распахиваем их перед бесчестным, потому что он выстрелил из пистолета!
Что доказывает дуэль именно в вопросе о «чести»?
Разве вопрос в ударе, а не в том, что человек заслужил такой поступок?
Если он заслужил своими дурными поступками, то какая же дуэль уничтожит предшествующую бесчестность его действий?
Разве что-нибудь изменится? Нехорошие поступки станут хорошими?
Дуэль кончает собою всё недоразумение. И в этом её недостаток.
В каждом отдельном случае мы ровно ничего не знаем:
— Кто прав, кто виноват?
Мы знаем только:
— Они дрались.
И на вопрос:
— Честный или бесчестный это человек?
Мы можем только ответить:
— Он храбрый человек.
Это всё равно, что:
— Умён X или глуп?
— Он поднимает 4 пуда.
Что же доказывает дуэль?
— «Возьмём конкретный случай, — говорит Дюпен старший[14]. — Икс нанёс Игреку тяжкое оскорбление, „смываемое только кровью“. Икс признаёт дуэль. Что же он хотел сказать своим поступком? Почему он не послал вызова? Ясно, что он хотел сказать и сказал нам: „Вот человек, с которым нельзя выходить на поединок как с равным. Его можно только наказывать за дурные поступки, как наказывают существа ниже нас. И я его наказываю“. Но через пять минут Игрек прислал ему вызов, и Икс этот вызов принял. Что же он теперь говорит нам: „Нет, господа, с ним можно стать на одну доску, это вовсе не низшее существо, которое можно только наказывать. Я был не прав, считая его таковым“. Не заключается ли в этом приёме вызова — отказа от своего мнения об Игреке? Сознания своей ошибки? Своей неправоты? Если нет, то где же здесь логика? Какое же значение этот поединок имеет для Игрека? Если он, действительно, совершил поступок, противный чести, то разве этот поступок перестанет существовать? Если он ничем не заслужил нанесённого ему оскорбления, то разве чувство справедливости, свойственное каждому честному человеку, не возмущает эту несправедливость: „Я позволяю врагу делать со мной незаслуженно всё, что ему угодно, — лишать меня чести или жизни“. Я бы сказал, что это похоже на христианское подставление врагу левой щеки, когда ударили по правой, если Игрек сам не держал при этом оружия. Каждый раз, когда наш покой, покой общества, нарушен, мы в праве требовать, чтоб нам объяснили, почему это сделано. И вот, когда мы подходим с тем, чтобы узнать, в чём дело, узнать, кто прав, кто виноват, узнать, было ли это оскорбление заслуженной карой или несправедливостью, — перед нами вместо ответа, — X (икс) из двух скрещенных шпаг!»
«Дуэль, — восклицает Дюпен в другом месте своего замечательного диспута, — дуэль, по словам моего оппонента, одного из стажёров, не выдерживает натиска логики. Мой молодой друг ошибается, не натиска, а прикосновения. Дуэль в том виде, как мы её теперь рассматриваем, лопается как мыльный пузырь, едва логика хочет к ней прикоснуться, желая исследовать: что ж это такое?»
Всё это, разумеется, отлично понимается и обществом, тем не менее, посылающим своих членов на поединки.
Обществу в сущности очень мало дела до чести. Но оно требует, чтоб у всех была амбиция.
— Какое мне дело до того, есть ли у тебя часы. Покажи только свою цепочку!
В обществе принято, чтобы все носили цепочку, и оно не желает залезать в чужие карманы: есть ли там часы.
Оно понимает, что причины, по которым оно требует в известных случаях дуэлей, причины очень поверхностные.
И из-за поверхностных причин не требует глубоких ран.
— Выстрелите и приходите обратно!
Это самое возмутительное, что есть в отношении общества к дуэли.
Общество, которое требует крови, — жестокое общество.
Но общество, которое требует только порохового дыма, — просто любит скверный запах.
Такое отношение общества возмутительно во многих отношениях.
Более тяжкие дуэли имеют одну хорошую сторону.
Они устрашают и заставляют людей внимательнее следить за своими отношениями друг к другу.
Но что придётся сказать об обществе, в котором безрезультатные дуэли войдут в обыкновение?
Где можно будет и лишать чести и восстановлять честь с такой лёгкостью?
Тяжкие дуэли редко вызывают подражания.
Тогда как безрезультатные вызывают целые «поветрия» дуэлей.
И общество относится к ним добродушно, пока кто-нибудь не поплатится жизнью или здоровьем из-за какого-нибудь пустячного повода.
Тогда начинаются крики, ахи, охи, вопли!
— Варварское обыкновение! Предрассудок! Возмутительно! Бесчеловечно!
Но уж поздно.
Нам кажется, что лучше и честнее для общества говорить об этом ante[15], а не post factum[16].
Насколько могли, мы развернули перед вами историю дуэли, привели различные взгляды на неё, и теперь нам остаётся только резюмировать сказанное.
Несмотря на все доводы философов и моралистов, несмотря на все старания законодательств, как это видно из опыта многих веков и всех европейских народов, дуэль может окончательно исчезнуть только там, где общественное мнение, мощное и непоколебимое, само блюдёт законы чести и наказывает ослушника.
Но вряд ли и самого холодного англичанина можно считать навсегда застрахованным от дуэли.
Варварский предрассудок или почтенный обычай, но она будет, вероятно, существовать до тех пор, пока будут существовать смертельные обиды.
Такие обиды, когда человеку невыносима мысль о том, что тот, отнявший у него лучшее, что есть в жизни, существует на свете.
Земной шар покажется тесным для двоих таких людей.
И обиженный скажет обидчику:
— Мне невыносима мысль о том, что ты существуешь на свете. Но я не могу убить беззащитного. Вот тебе оружие. Защищайся. Мне легче моя смерть, чем твоя жизнь. Убей меня, или я убью тебя.
И общество к такому случаю отнесётся, как оно относится к редкому, исключительному несчастью.
Но общество не может, если оно честно, не смеет допускать того, чтоб обычай превращался в «простое обыкновение».
Мы понимаем ту «благородную умеренность», которую выскажет оскорбитель и о которой говорит панегирист дуэли Нугаред де Файе.
«Я и без того оскорбил противника, — скажет он, — с меня довольно».
И не будет стараться убить.
Но если обе стороны выскажут «благородную умеренность», тогда общество в праве спросить:
— Милостивые государи, зачем же так много ничего из шума, и так много шума из ничего.
И оно обязано это спросить, так как примеры заразительны.
У нас есть юноши, и поветрие может закончиться печально для кого-нибудь из «малых сих», «соблазнять» которых запрещает и чувство христианской и общечеловеческой морали.
Примечания
править- ↑ Материалами для настоящей статьи послужили: «Русская старина», «Исторический вестник», «Русский архив», «Северный вестник», «Отечественные записки», «Les causes celebres», «Судебные ораторы во Франции» — г-на Шмакова, «Судебные речи» — г-на Кони, «Дуэль и кассационный суд», «Значение Божьих судов по русскому праву» — А. Лохвицкого и др. источники.
- ↑ Дело Барона и Нессона.
- ↑ Дело об убийстве коллежского асессора Чихачёва.
- ↑ Прис. пов. Спасович.
- ↑ фр. Tiers — Третий. Прим. ред.
- ↑ фр. Le Figaro. Прим. ред.
- ↑ нем. Die Ehre — Честь. Прим. ред.
- ↑ фр. Mauvais genre — Дурной тон. Прим. ред.
- ↑ фр. Grand genre — Гранжанр, великосветский тон. Прим. ред.
- ↑ англ. Home — Дом. Прим. ред.
- ↑ Лохвицкий: «Дуэль и кассационный суд».
- ↑ фр. Point d’honneur — Вопрос чести. Прим. ред.
- ↑ Необходим источник цитаты
- ↑ Речь обер-прокурора кассационного суда во Франции по вопросу о дуэли для адвокатов-стажёров.
- ↑ лат. Ante factum — До того, как [что-либо] случилось / произошло. Прим. ред.
- ↑ лат. Post factum — После факта. Прим. ред.