В. С. Филимонов. Дурацкий колпак
22 марта 1828 года Владимир Сергеевич Филимонов прислал А. С. Пушкину
свою поэму "Дурацкий колпак" с такой надписью-обращением:
А. С. Пушкину
Вы в мире славою гремите;
Поэт! в лавровом вы венке.
Певцу безвестному простите:
Я к вам являюсь - в колпаке.
Пушкин, в тот же день прочтя поэму, ответил стихами: В. С. Филимонову при
получении поэмы его "Дурацкий колпак"
Вам музы, милые старушки,
Колпак связали в добрый час,
И, прицепив к нему гремушки,
Сам Феб надел его на вас.
Хотелось в том же мне уборе
Пред вами нынче щегольнуть
И в откровенном разговоре,
Как вы, на многое взглянуть,
Но старый мой колпак изношен,
Хоть и любил его поэт;
Он поневоле мной заброшен:
Не в моде нынче красный цвет.
Итак, в знак мирного привета,
Снимая шляпу, бью челом,
Узнав философа-поэта
Под осторожным колпаком.
В этом послании Пушкина содержится и признание глубины содержания поэмы,
и ее высоких поэтических достоинств, и близости ее идейного направления его
заветным юношеским вольнолюбивым настроениям - признание Филимонова поэтом
того же лагеря, в который он входит сам. Так оно и было в действительности.
Владимир Сергеевич Филимонов родился в 1787 году в Москве, его отец -
отставной секунд-майор - был небогат и даже жил не в дворянском районе
столицы, а за пределами Земляного города в населенной ремесленниками и
мелким чиновничеством Мещанской слободе. Родители отдали сыпа более
богатому деду, который "прежде жил в кругу большом", а теперь "под старость
бил хлопушкой мошек". Дед воспитывал мальчика по-старинному: к нему был
приставлен дядькой конюх, учителем - попомарь, в двенадцать лет его
определили на службу в канцелярию - пусть, мол, идут чины, требовали от
него полного повиновения. Подросши и вырвавшись из-под дедовской опеки,
Филимонов сошелся с разгульной компанией молодежи, но вскоре порвал с
приятелями, решил по-настоящему учиться и в 1805 году поступил в Московский
университет.
В университете он попадает в стихию напряженной умственной и литературной
жизни. Здесь происходили регулярные литературные собрания, на которых
читали свои новые произведения Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, профессор и
поэт А. Ф. Мерзляков, чьи стихи "Среди долины ровныя", положенные на
музыку, были одной из любимых песен студентов, часто бывал молодой, но уже
известный поэт В. А. Жуковский. Они не только знакомили студентов со своими
сочинениями, по руководили и их литературными занятиями. Филимонов
вспоминает, что его первые поэтические опыты одобрил "с снисхождением
искреннего добродушия" Жуковский. В то время в университете были сильны
просветительские настроения, студенты знали имена и Новикова, и Радищева. В
1807 году Филимопов писал о себе и своих товарищах по университету:
"Согреваемые огнем энтузиазма, мы стремились к одной цели - благу
человечества... Важные события нового мира окрыляли душу обширными
надеждами... На поле ратном и в храме Фемиды мы клялись быть защитниками
истины и добродетели. Им клялись мы посвящать счастливые минутм святого
поэтического вдохновения". Не случайно, что среди учившихся в те годы в
университете юношей оказалось немало будущих декабристов.
После окончания университета Филимонов служил в Министерстве юстиции, но
лишь началась Отечественная война 1812 года, он вступил в ополчение,
участвовал в заграничных походах. Затем опять вернулся на гражданскую
службу, некоторое время был новгородским вице-губернатором, а в 1822 году
оставил службу вообще, рассуждая, как Чацкий: "Служить бы рад,
прислуживаться тошно".
Начало 1820-х годов - это время становления тайного общества декабристов,
время широкого общественного брожения. Филимонов хотя и не входил в тайное
общество (во всяком случае у Верховного следственного комитета по делу
декабристов против него не оказалось никаких улик), был близок к
декабристам. Он дружил с А. А. Бестужевым, входил в литературные общества,
где главенствовали декабристы, печатался в "Полярной звезде". Литературные
произведения Филимонова показывают, что он совершенно закономерно оказался
в кругу декабристов. Еще в 1809 году он публикует ряд острых социальных
басен, критикующих общественный строй России. В 1812 году, когда наряду с
широким всенародным патриотическим движением обнаружилось, что у иных
имеющих власть сановников (Филимонов их называет "чернью знатной") и в эти
дни "цель - корысть одна", а не интересы страны и народа, он пишет
беспощадную сатиру, разоблачая этих "чуждых" своей родине "властителей".
...у нас
Иль внучек бабушкин, иль дядюшкин племянник,
Разврата образец, в судилище посадник,
Вершит дела граждан, как чуждый гражданин.
В этих строках угадываются персонажи "Горя от ума", те "судьи", которых
клеймит Чацкий.
В 1824 году Филимонов начал писать поэму "Дурацкий колпак", в которой он
в сатирических тонах описывает собственную жизнь, рассказывает, как все его
благородные стремления разбиваются о косность и злую волю тех, кто имеет
действительную власть в обществе, людей эгоистичных, тупых, корыстных.
Герой поэмы оказывается среди этого общества в том же положении, ч го и
Чацкий в комедии Грибоедова "Горе от ума".
В этой поэме, которую современные критики сравнивали и с "Евгением
Онегиным", и с поэмой Баратынского "Пиры", а впоследствии и с "Горем от
ума" Грибоедова, не было сознательного подражания этим произведениям, но
она отразила в себе идейные и эстетические тенденции, питавшие и их.
"Дурацкий колпак" - произведение, продолжающее традиции
революционеров-просветителей XVIII века. О положительном герое поэмы
Филимонов говорит такими словами:
...Я не мудрец, не вождь, не важен меж певцами,
Ни даже журналист, однако ж - человек:
А человек везде чего-нибудь да стоит.
Для современников эти строки сразу же связывались со стихами А. Н.
Радищева, написанными им на пути в ссылку:
Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век.
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
После разгрома декабристов Филимонов не меняет своих убеждений. В 1829
году он возвращается на службу, получает чин действительного статского
советника и назначение губернатором в Архангельск. Но два года спустя его
арестовывают по обвинению в принадлежности к тайному обществу Сунгурова,
которое, по признанию его основателя, "было остаток от общества 14 декабря
1825 года и имело целью конституцию". Филимонов был знаком с некоторыми
членами этого общества, кроме того, при обыске у него обнаружили письма
декабристов Г. С. Батенькова, А. Н. Муравьева, выписки из конституции Н. М.
Муравьева. Филимонов был заключен в Петропавловскую крепость, затем выслан
в Нарву без права въезда в столицы и поступления на службу. Литературная
работа остается его единственным средством к жизни. Он написал еще
несколько поэм, среди которых особенно интересна поэма "Москва",
изображающая ту же допожарную Москву - своеобразное дополнение к "Горю от
ума"; в 1840-е годы Филимонов обращается к прозе, пишет ряд романов и
повестей, они с трудом проходят черрз цензуру, которая требует их
исправления, так как в них "говорится повсюду слишком резко о крепостном
состоянии".
Больной, полуослепший, умер Филимонов в 1858 году в нищете. До последних
дней он оставался верным дням своей молодости, дням, освещенным именами
декабристов, Грибоедова, Пушкина.
''Вл. Муравьев''
'''ДУРАЦКИЙ КОЛПАК'''
Поэма
Ma nullite se rend justice.
[Мое ничтожество отдает себе должное (фр.)]
Вы мне давно колпак связали;
Моих угодно вам стихов.
Вы жизнь мою узнать желали;
Я рассказать ее готов:
И я связал колпак - из слов.
Склоните дружески вниманье
На стихотворное вязанье.
Не жду лаврового венца...
Не знаю нравиться науки;
По крайней мере хоть от скуки
Вы помнить будете певца...
1
Года текут своей чредою...
Я молчаливо жить устал.
Хочу разведаться с судьбою:
Меня давно мой Демон соблазнял.
Но не легко мне думать гласно:
Восторг? Утих. Мечтать?
Напрасно.
Хвалить? Не мастер я. Бранить других?
Опасно...
Я это слишком испытал.
2
Нет! камешков вперед не буду
Кидать к соседу в огород;
Чужие глупости забуду:
Открыл я брани новый род.
Не оскорбится им народ,
Не вреден он и пользе частной:
Я своего хозяин бытия.
Никто не обвинит меня
В хуле, в бранчливости пристрастной:
Себя злословить буду я.
Хоть это, может быть, моей позволят лире...
Иль, может, снова я, певец, безвестный в мире,
В ничтожестве себя дам повод упрекнуть, -
Что есть, то есть; что будет - будь!
Терпенье слабость в нас, терпенье в нас и сила.
3
Хвала моих друзей меня не обольстила.
Я им кажусь не глуп - я думаю не так;
Меня с весенних лет Фортуна невзлюбила:
Я ей не нравлюсь - я дурак...
Чем отличился я пред светом?
Ходил в усах и с эполетом;
Сундук дипломами набит;
Убор профессорский весь золотом расшит.
Какая польза мне, что я причтен в газетах,
И к пятой степени, в чинах,
И к степени второй, в поэтах?
4
Что ум? Уменье жить. В чем виден он?
В делах.
Его не сыщем мы в классическом ученьи,
Ни в романтических мечтах.
В "Дурацком колпаке", смешном стихотворенья,
Я это ясно докажу;
Себе ни в чем не помирволю
И, выполняя вашу волю,
Я в колпаке мою вам жизнь перескажу.
5
Вы Дарленкуровы читаете ж романы...
Пусть правда русская, в стихах,
На время заменит французские обманы,
Где рыцари любви, в бесчисленных главах,
Вас прозой вялою томят бесчеловечно.
6
Но спор оставя о правах
На скуку русскую, скажу чистосердечно:
Бытописания, конечно,
Не заслужила жизнь моя;
Не славный даром, ни деламн,
Я не подвинул думой век;
Я не мудрец, не вождь, не важен меж певцами,
Ни даже журналист, однако ж - человек;
А человек везде чего-нибудь да стоит.
7
Виновница стихов моих смешных!
Поэт на воздухе волшебны замки строит;
Не разрушайте их..,
Глава 1
Que les sottlses des peres
Ne se perdent pas pour leurs enfants1.
[ Пусть дурачества отцов не пропадают для их детей - фр.]
1
О жизни повесть начинаю.
Когда, в предстарческих годах,
На все дурачества минувших лет взираю,
Не рифма - долг велит воскликнуть: "Ах!"
Родителям моим скажу я не в укору,-
Не мне судить их брачные дела,-
Я выброшен на свет, мне кажется, не в пору.
Увита колыбель не розами была...
2
Фортуны пасынок, не барич, сын дворянский,
Я не в Аркадии - в Москве рожден, в Мещанской.
Когда рожден? Не помню я.
Я не люблю мой день рожденья:
Напоминает он мгновенность бытия...
А это скучно мне, друзья!
3
Лишен я сладких чувств к родительскому дому:
Еще в младенчестве отцом
Я отдан деду был седому,-
Он прежде жил в кругу большом,
Под старость бил хлопушкой мошек.
Мой дед в отставке бригадир;
Он цельных не любил окошек...
Глядел из щелочки на мир;
Гулял между кустов в заглохшем огороде;
Под сению рябин дивился он природе;
А я, при нем, чертил указкою букварь.
Мой дядька - конюх был, наставник - пономарь.
Под стражей бабушки и няньки Акулины,
На выучку, меня учили по-латыни;
Твердил я книги наизусть,
4
О детских летах я одну лишь помню грусть,
В ребячестве мою стесняли слишком волю;
Таков обычай был у прежних стариков;
Я вырос; вырвался из дедовских оков
И пожил шибко в Петрополе.
Товарищей имел двух славных молодцов..,
5
Но я не призывал духов:
Мефистофель ко мне из ада не явился...
И я душой не развратился.
Ты, луч поэзии! мой добрый гений был!
Ты силой творческой мой дух воспламенил.
Мечты прелестные! Щастливые мгновенья!
Мне внятен стал язык богов;
И предо мной таинственный покров
Упал с прекрасного творенья...
6
Призывный с неба глас мне слышался:
Живи!
Ум рвался сбросить в прах невежества оковы;
Прозрели чувства; мне представился мир новый;
Я жажду ощутил и славы и любви...
Мне сердца не сжимал хлад опыта суровый,
Я в нем, казалося, Природу всю вмещал;
Я жизнью свежею дышал,
Боготворил мои мечтанья...
Восторг поэзии святой
И роскошь вымысла и знанья
Угадывал душой.
7
Я, педантической не убоясь ферули,
Наморщивши дворянское чело,
Ученое избрал по вкусу ремесло:
Тут, с важностью взмостясь на Кантовы ходули,
Всему учился я, старухам злым назло,-
И Хемам, Логиям и Истикам, и Икам,
Линейкам, точкам и кавыкам...
Знакомы стали мне надзвездные края,
Устав и летопись Природы.
8
В весенние, доверчивые годы
Огромный свиток бытия
Я развернул с благоговеньем;
Седую древность полюбил:
Узнал народов жизнь, их славу, их паденье;
Мир настоящий позабыл.
Я жил в давнопрошедшем мире:
То в Спарте, в Мемфисе, то в Риме, то в Эпире.
Я с чердака вселенной управлял,
Анахронически мечтал:
Сидя недвижимо на сломанном диване,
Студент, то Кесарь гордый в стане,
Самовластитель римский был;
То Мильтиад, карал я персов в Марафоне;
То в Капитолии торжествовал Камил,
В лавроволиственной короне;
То, славой утомлен, я в неге отдыхал,
Лелеясь роскошью любезного народа,
Афинским воздухом дышал...
9
Где ж Греция? Где Рим? Прекрасная Природа?
Где мой высокий идеал?
Где Капитолия? Где общество гигантов?
Я с неба Аттики на русский снег упал...
Меж фрейлин отставных и отставных сержантов,
Смешной, классический чудак,
Я жил по-книжному и делал все не так...
10
Какая ж польза от ученья?
Для просвещенья
Убил я года три;
Я многое узнал a priori,
А тайны опыта и успевать уменья
Из книг не вычитал, дурак.
Дурацкий кстати мне колпак.
{{***}}
Глава 2
Grau, theurer Freund, 1st alle Theorie:
Und grun des Lebens goldner Baum.
[Сора, дорогой друг, всякая теория, но зелено золотое древо жизни (нем )]
Si la Raison dominuit sur la terre,
il ne s'y passeroit nea.
[Если бы Разум царил на земле, на ней бы ничего не происходило (фр ).]
1
Прельстясь веков минувших славой,
Мой ум стал слишком величавый,
И окатонился мой нрав:
Чуждался обществ я, чуждался я забав.
Но от Истории, сей хартии кровавой,
Где нам о щастии так мало говорят,
Где много лгут и много льстят,
Щастливей не был я: она роман печальный,
Нередко спутанный и часто не моральный...
Я перестал его читать...
2
К чему рассудок обольщать?
К чему ходули мне? Мой в мире путь недальный:
Плутарх и Ливии был забыт,
Саллустий пламенный, разгневанный Тацит.
Без них век целый Фирс провел благополучно.,.
Всю жизнь учиться, право, скучно.
Меж римско-греческих теней
Не все ж сидеть мне с мертвецами;
И, я не потаю пред вами,
Мне посмотреть живых хотелося людей.
В России солнце греет тоже,
Есть храбры юноши, есть девушки пригожи:
Без греков весело на родине моей...
Так басни книжные - на что же?
Без них бы смертных род здоровей был, ей-ей!.
На чердаке мне стало душно.
3
На мир прекрасный я взглянул неравнодушно...
Во мне текла не рыбья кровь.
Я не вздыхал по нотам Стерна...
Пылка, неистова, безмерна
Первоначальная любовь!
4
Я в жертву ей принес порыв честолюбивый,
Веселье жизни молодой:
В самом блаженстве нещастливый,
Предавшись страсти роковой,
Я испытал одни в ней муки.
Я был любим. Я слышал их,
Очаровательные звуки,
Язык восторгов неземных;
Я видел их - и взор унылый
И полный чувств и неги милой,
Страданье чистой красоты,
И слезы страсти сокровенной,
И вас, преступные мечты...
5
Но страшный долг... Исполнен ты,
Союз сердец, союз священный,
Разрушен он. Я клятву дал...
Ее сдержал я: оторвал
От сердца образ незабвенный...
6
Сгорая страстью, страсть тая,
В шуму безумного волненья,
В толпе хотел развлечься я;
Искал не радостей - забвенья...
Тогда роман унылый мой
Еще умножился главой...
И в свете женщины не все живут по моде,
Не все с спесивою душой;
Как люди ж, платят дань природе,
И любят тоже, по погоде:
Иные, утомясь скучать в кругу большом,
Иль в деревнях зимой или в столицах летом,
Иль быть всё с мужем, всё вдвоем..,
7
Но мы не остановимся на этом.
Уликой, в чувстве подогретом,
Ни перед кем не согрешу:
Я не сатиру здесь пишу.
8
Скажу лишь просто, мимоходом:
Мне было только двадцать с годом;
Но сбор искусный льстивых слов,
Сердец холодных лепетанье,
Романам старым подражанье,
Мимоходящая любовь
Души моей не шевелила.
Не так она жила! Не так она любила!
Ей голос страсти был знаком,
Знакомо сладкое страданье.
Мне всё мечталось о былом;
Мешало жить воспоминанье...
Чем щастлив был другой, тем не был я щастлив:
Я к радостям моим ревнив.
9
Я был в шуму забав; но чувство не хладело:
Нет! Сердце пылкое хотело
С себязабвением любить,
Восторгом чистым упиваться;
Я всё откладывал, всё медлил наслаждаться,
Я всё сбирался жить...
10
Я на лету не рвал мгновенье,
Еще Гораций не прельщал.
Не о минутном упоенье
Я, полн надеждою, мечтал...
Гораций черств для страсти пылкой,
Порывов сердца роковых:
Француз-римлянин, нравом гибкой,
С философической улыбкой,
Хорош для юношей седых.
Я полюбил его ученье,
Как скрылось жизни сновиденье
И мир увидел наяву...
11
Признаньем заключу главу:
Науки - мне не впрок, любовь - мое мученье.
Вполне я щастлив быть не мог:
В ученьи мне мешали страсти,
В любви мешали скучный долг
И часто мнимые напасти...
Ее история жалка,
12
Кто знал ловить земную радость,
На жизнь смотрел не свысока,
Тех весела, безбурна младость,
Любовь шутливая легка;
Она для них игра, забава.
Мне не дал бог такого нрава:
Любви веселой я не знал.
13
С моею странною душою,
Как Вертер-Донкишот, боролся я с мечтою,
Руссо-фанатика читал;
В московском свете представлял
Сентиментальную любви карикатуру;
Петрарка новый я, пел новую Лауру,
И Яуза была Воклюзою моей...
14
Я, в цвете юношеских дней
Дурак классический от скучного ученья,
Стал романтический дурак
От прихоти воображенья.
В природе светлой я один лишь видел мрак...
Жалел прошедшее, томился ожиданьем;
Мой быт существенный я отравлял мечтаньем;
Бездомный на небе и на земле в гостях,
Довольно пред луной стоял я на часах,
На гробовом шатался поле,
Живал отшельником в лесах!
15
Я, мученик по доброй воле,
Назло грамматики, кой-как,
Без настоящего, скитался в мире - так...
А мог бы знатен быть, богат, в блестящей доле..
Дурацкий кстати мне колпак.
Глава 3, 4
Je ne suis sorti du peril,
Que par un chemm perilleux
[Я избежал опасности только опасным путем (фр.)]
1
О время! Время! Враг! Губитель!
И благодетель и целитель!
Твой яд врачующий помог душе больной...
Одно лишь время в том успело,
В чем не успел рассудок мой:
Томился я - оно летело,
Что изменялось, что старело...
2
Не весело всё жить мечтами, наобум;
Да жить и памятью не споро:
Я не забыл, не разлюбил, но скоро
В свои права вступился ум...
11
Зачем оставил я Кремля седого стены?
В Москве бы чудно поживал:
Играл бы в клобе я, а в опере зевал;
Фортуны б ветреной не испытал измены..,
Случилося не так.
Я тени всё ловил, смешной искатель славы.
Мне правду шепчет враг лукавый:
Дурацкий кстати вам колпак.
Глава 5
1
Увидеть свод небес иной,
Иной климат, иные воды
Бывало мне, в младые годы,
Моей любимою мечтой.
Сбылося юноши желанье:
Осуществилося мечтанье.
С каким восторгом видел я
Давно желанные края!
2
Люблю народ трудолюбивый!
Я весело, щастливо жил
В моей Германии щастливой!
В ней быт простой меня пленил,
Искусство жить обворожило.
Там время мудрое людей
К высокой думе приучило.
Там жизнь итог не вялых дней -
Глубоких чувств и размышленья;
Светлы часы уединенья;
Порядок домы сторожит;
Там труд есть тайна наслажденья,
Мечта забавы золотит.
Веселье там неприхотливо;
Нет трутней, праздностью больных;
Тревоги, скучно-суетливой,
Стихии баричей смешных;
Там нет холодного бесстрастья...
Германия приют любви,
Приют семейственного щастья.
3
Творец! Ее благослови!
Избавь от ратного постоя.
Он хуже пушек, хуже боя...
И без него, ручаюсь я,
Кой-кто, немецкие мужья,
Покойней, верно, были б вдвое;
Без бурь погасли бы их дни;
Того не знали бы они,
Что знать мужьям всего тошнее...
Постой - губитель Гименея.
4
Проказы этого злодея
Я сам частехонько видал...
Матильда, нежная подруга,
Любя существенно супруга,
Скрывает в сердце Идеал
Еще мечтательного друга.
Он сходит к ней
В невнятных снах,
Его, в пророческих мечтах,
Она невидимо видала;
Его всегда, не знавши, знала;
О нем, в давно минувших днях,
В твореньях Шиллера читала,
Он гость небесный, не земной...
И ей, таинственной судьбой,
С ним предназначено свиданье...
Билет приносят на постой.
Невольно в сердце трепетанье,
Невольно вырвалося: "Ах!"
Какой-то потаенный страх,
Какой-то темный свет надежды,
В ланитах жар, потупли вежды,
Стыдливость робкая в речах...
Вдруг входит,
В доломане алом,
Гусар вертлявый и в усах...
Мечта сбылась! Вот бал за балом.
Гуляют немцы на пирах.
А там победа, вечер званый,
Литавры, трубы, барабаны,
Гросфатер важный, быстрый вальс..
Знакомство, новость, разговоры,
Невольный вздох и встреча глаз...
Докучной совести укоры
Стихают в немке молодой;
И о жене своей тамбовской,
Вертясь с красавицей заморской,
Забыл гусар наш удалой.
Мужское сердце - сердце злое,
Жену забыть ему легко;
И в немке кровь не молоко;
Он ей словцо, она другое,
Земля взяла свое земное...
У немки розы на щеках,
Гусар ей веет опахалом...
Жена - с усастым Идеалом,
А муж - существенный... в рогах..,
5
Беда от Идеалов в мире!
Романтики погубят нас.
Им тесно здесь, живут в эфире...
Их мрачен взор, их страшен глас,
Раскалено воображенье,
Пределов нет для их ума.
Еще Шекспир - настанет тьма;
Еще Байрон - землетрясенье;
Беда, родись другая Сталь!
Всё так. В них бес сидит лукавый.
Но мне расстаться было жаль
С философической державой.
6
О, как Германия мила!
Она, в дыму своем табачном,
В мечтаньи грозном, но не страшном,
Нам мир воздушный создала,
С земли на небо указала;
Она отчизна Идеала,
Одушевленной красоты,
И эстетической управы,
И Шиллера и Гете славы,
Она - приводив мечты.
7
В стране разумной, в мире старом
Я погулял верхом недаром:
Кормил желудок свой и ум,
[Учился мыслить, есть учился.
Я потолстел, я просветился;
Казну умножил светлых дум...
Листок мечтаний философских
Вклеил в дорожный календарь,
А список длинный блюд заморских -
В гастрономический словарь.
8
Но не постиг мой ум тяжелый
Слов важных: кстати и пора,
Науки нравиться веселой,
Ни мирной тактики двора,
Ни дипломатики армейской.
Пришел домой: опять дурак,
С прибавкой только - европейский.
Дурацкий кстати мне колпак.
Глава 6
1
Царей, народов кочеванье,
Святая брань, Наполеон,
Его успех, его изгнанье,
Москва, Бриенна, Эльба, сон...
И что не сон на этом свете?
2
Где тот?..
Но совесть есть в поэте...
Пять глав, и грустных и смешных!
На первый раз довольно их:
Я скоро расскажу другие.
Мы любим книжки небольшие.
Нас пронимает дрожь от книг,
Которых не прочтешь и в сутки;
И право, кстати промежутки
Меж наших авторских услуг,
Какое б ни было творенье:
Приятно - длится наслажденье,
А скучно - лучше же не вдруг...
''1824''
'''Приложение'''
А. К. Толстой
В. С. ФИЛИМОНОВУ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПОЭМЫ ЕГО "ДУРАЦКИЙ КОЛПАК"
. . . . . . . . . .
''Итак, в знак мирного привета,
Снимая шляпу, бью челом,
Узнав философа-поэта
Под осторожным колпаком.''
Сей Филимонов, помню это,
И в наш ходил когда-то дом:
Толстяк, исполненный привета,
С румяным ласковым лицом.
-=*=-
"Издревле сладостный союз...": Антология поэзии пушкинской поры. Кн.
II / Сост., вступ. статья, статьи о поэтах и примеч. Вл. Муравьева.-М.:
Сов. Россия, 1984.- 352 с.
Сборник "Издревле сладостный союз..." является второй из трех книг
антологии поэзии пушкинской прозы. В него вошли произведения поэтов -
ровесников А С. Пушкина, творчество которых развивалось параллельно с
пушкинским.
4803010101-225 И М-105(03)84
