В. А. Зайцев. Избранные сочинения в двух томах
Том первый. 1863—1865
Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев
ДРАМЫ ЭСХИЛА
Т. >I. Спб. 1864.
править
Древне-греческая драма отличалась от нынешней, как видно по изданным в русском переводе драмам Эсхила, тем, что в ней все действие сначала предсказывалось, а потом уже совершалось, тогда как в нынешних оно совершается без предсказаний. Это и существенное и выгодное отличие. Читатель, не прикованный к чтению журнальной обязанностью, узнав из предсказаний, что все имеющее совершиться — крайне нелепо и бессмыслено, может во-время закрыть книгу и избавиться от скуки. Нынешние же авторы стараются, напротив, завязать похитрее интригу так, чтобы читатель никак не мог предусмотреть того, что его ожидает. Такое коварство автора ведет обыкновенно ко вреду читателя, и с этой точки зрения драмы Эсхила заслуживают предпочтения. Другое отличие их, весьма впрочем индиферентное, состоит в том, что в них занавес падает перед началом действия, а поднимается (1) в конце. Это объясняется, конечно, устройством древнего занавеса, совершенно отличным от нашего. Но нет никакого сомнения, что для умственного развития нашего современного общества было бы несравненно выгоднее, если бы занавес, оставаясь при теперешнем его устройстве, следовал в опускании и поднимании примеру древнегреческого. В числе ложных убеждений, коренящихся в обществе, одно из самых распространенных то, что будто бы театр способствует развитию общества. Причина того, что ложь эта так долго держится, есть непонимание слова развитие. Развитие есть приобретение знания; между тем здесь ему дается какое-то другое, довольно темное значение. Если бы под развитием понимали именно приобретение знания, то никто бы не стал говорить, что театр способствует развитию общества. Нет ни одной театральной пьесы, которая бы давала обществу какое-нибудь положительное знание, и сами защитники их сознаются, что задача их лишь верно воспроизводить жизнь. Следовательно, в самом благоприятном случае зритель может увидеть на сцене только то, что видит в жизни ежедневно и даже ежеминутно; но в большинстве случаев даже и этого не бывает, а видит он просто чепуху, в которой нет ни складу, ни ладу. Но об этом уж и говорить нечего; чепуха прямо вредит обществу по весьма многим причинам. Общество привыкает к праздному и бессмысленному препровождению времени; кривляющиеся скоморохи, трагические и комические, уничтожают в обществе чувство уважения к человеческому достоинству, во-первых, собственным примером, а во-вторых, поселяя в нем убеждение, что зрелище униженного человеческого достоинства и личной самостоятельности может быть не только гнусно, но весьма утешительно, забавно или назидательно. Далее, театр преобладанием в нем дурных пьес оказывает прямое вредное влияние на характер и ум людей, часто посещающих его; кто имеет в числе знакомых так называемых театралов, тот знает, как нестерпимо глупы и несносны бывают эти люди в действительной жизни, до чего доходит их неспособность видеть вещи в естественном, а не нарумяненном виде, при дневном, а не при ламповом свете, в действительности, а не на подмостках, как любят они ставить себя и других на ходули, как теряют способность сочувствовать страданию без адского хохота, без распущенных волос, без ломаний рук, как умеют мучить окружающих «единственно трагизма ради», — как, словом, ничтожны и пошлы становятся они под влиянием уродливой искусственности, которая заменяет им настоящую жизнь.
Но, разумеется, мне могут возразить, что все это принадлежит к числу злоупотреблений и что истинные поклонники театрального искусства готовы так же и даже еще сильнее протестовать против дурных пьес, где действительность извращается и жизнь выводится в румянах, с растрепанными волосами, на ходулях. Но я полагаю, что даже при самых желанных условиях театр должен быть вреден если не прямо, то по бесполезности. Лучшие театральные пьесы, пьесы Мольера, Шекспира, Шиллера и др., все-таки не приносят никакой пользы. Если Мольер совершенно верно воспроизводил жизнь и только, то кто же поверит, что воспроизведение это научит чему-нибудь того, кого не научила сама воспроизводимая действительность? И чему бы, напр., научил Мольер? Какое положительное знание дал он людям, которые слушают его двести лет? Когда же было новостью, что скупость и лицемерие — пороки? Кто не знал бы без Мольера, что пороки эти существуют? Или кого исправил «Скупой» или «Тартюф»? Всякий, кто бывал в театре, очень хорошо, напротив того, знает, что шел туда не за приобретением знания, не для изучения действительной жизни, не для исправления своей нравственности, а просто для удовольствия, как играть в карты или танцовать. Точно так же всякий знает, что, выходя из театра, не выносил оттуда никакого знания, не возвращался домой с исправленной нравственностью, словом, не приобретал ничего полезного. Театр вовсе не проповедь, и ни один скряга, возвратясь домой, не роздал еще сокровища свои нищей братии и не сделался человеколюбив. Все эти защитники мнения, что театр приносит обществу пользу, должны зарубить себе на носу и не повторять такой бессмыслицы. Польза и искусство — понятия, взаимно исключающие, а теперь общество находится еще в таком положении, что ему вредно все, что бесполезно.
Что же касается до драм Эсхила, то они должны иметь большую важность для людей, специально посвятивших себя изучению жизни древне-греческого общества, потому что, конечно, лучше всяких древних историков показывают понятия, отношения и нравы, существовавшие в древней Греции и особенно в Афинах. Но должно полагать, что историк, любопытствующий изучить жизнь древних греков, будет знать по-гречески и прочтет Эсхила в оригинале. Что же касается до публики нашей, то предмет этот (т. е. история Греции) не может интересовать ее до такой степени, чтобы она [не] могла удовольствоваться составлением понятия о нем по новейшим историям Греции. К источникам обращаться для нее излишне. Сами же по себе драмы Эсхила не могут иметь в настоящее время никакого значения. Они до того проникнуты совершенно чуждой современной европейской цивилизации идеей рока, что не могут ни нравиться европейскому обществу, ни пониматься им. Для древних греков, в воззрениях которых идея судьбы господствовала, драмы эти имели смысл и красоту. У нас же в предопределение верят только старые бабы; следовательно, для нас греческие драмы, помимо своего исторического значения, лишены смысла и кажутся наивным вздором. Однако все еще встречаются люди, которые о таких вещах, как драмы Эсхила, не могут говорить без благоговения и не приходя в восторг. Такие лица или из нелепого приличия притворяются, или, несмотря на свой возраст и пол, принадлежат к старым бабам,
Из всех, кто прочел или прочтет драмы Эсхила, только один г. переводчик (2) ухитрился найти в них современное значение. Зато нельзя не подивиться остроумию и глубокомыслию, обнаруженному им при этой оказии. К драме Эсхила «Эвмениды», где на сцене являются Афина, Аполлон, Фурии, Орест и Клитемнестра, переводчик делает следующее примечание: «Уголовный процесс Ореста стоит особой статьи, при чем (т. е. при чем же?), вспомнив о древнейшем учреждении в Афинах, об уголовном судилище афинском, именно об ареопаге, который по мифу решал дело Ореста, невольно представляешь себе современников, русских людей XIX века, у которых только-что возникает (?) подобное ареопагу (?!) учреждение. Мы говорим здесь о так называемых будущих (то-то и есть) присяжных заседателях. Будут ли они несонливыми судьями, а, главное, неподкупными и справедливыми, это — пока вопрос; но несколько анекдотов, завещанных нам древностью об ареопаге (если они действительно верно переданы), доказывают несонливость, а, главное, неподкупность и правдивость ареопагитов». («Драмы Эсхила», стр. 238). Как вам это покажется, читатель? Афинский ареопаг напоминает русских людей XIX века! Вот неожиданная и смелая мысль! Увлеченный ею, я и сам принимаюсь смотреть на драмы Эсхила с точки зрения современности и открываю в них множество других предметов, имеющих прямое отношение к русским людям XIX века. Так, «урна осуждения» напоминает мне «Московские Ведомости», а «урна оправдания» — «Голос» (3), «собака — зной», откуда caniculae, возбуждает во мне воспоминание о лете 1862 года (4); «столб придорожный переносит меня к русско-американскому телеграфу; „Орфей, восхищающий бревна и камни“ и „Протей, считающий тюленей“, обращают мои помыслы к гг. Каткову и Аксакову (5); „престранные женщины“ являются мне в образе г-жи Евгении Тур и г-жи Кохановской; стихи:
Священный долг гостеприимства
Позором срамным заклеймил
приводят мне на память г. Тургенева (6);
Амистрес, да Артафренес…
И Мегабазес, да и Астаспес
также обращают мои помыслы к русским XIX века, и слова хора кажутся мне заимствованными из „Дня“ (7)
Наконец, я замечаю, что Эсхил полон современности, и если его читать прилежно, то может быть крайне занимателен и назидателен. Меня смущает только, что нельзя ли найти таких же намеков на современных людей во всем, что писалось от сотворения мира до 1865 г.
Драмы Эсхила, повидимому, очень недурно переведены; говорю — повидимому, потому что не знаю греческого языка, а, следовательно, и подлинника. Хотя стихи какие-то очень странные, но, быть может, так и следует. Если где уж очень нелепо, то нелепости такого рода, что их скорее должно отнести к оригиналу, а не к переводу.
Издана книжка очень прилично, и, — что диво у нас, — почти без опечаток. Дело объясняется тем, что печаталась она в типографии г. Головина. Эта типография замечательна тем, что отлично издает совершенно ненужные книги. Так, кроме драм Эсхила, можно указать на „Путешествие в Италию“ г. Ковалевского, „Сказки для милых детей“ Марии Июльской, какие-то финские гимны, лексиконы синонимов братьев Крестлингков и т. и.
КОММЕНТАРИИ
правитьДРАМЫ ЭСХИЛА. Напечатано в „Русском Слове“, 1864, № 12. „Библиографический листок“, стр. 4—8.
Рецензия интересна как попытка применения любимой Зайцевской идеи о вреде искусства специально к театральному искусству.
(1) В тексте „Русского Слова“ — „опускается“. Исправляем, как опечатку.
(2) Н. Котелов. На титульном листе обозначен криптонимом H……в»..
(3) Намек на реакционное направление газеты «Московские Ведомости» и либеральное — газеты «Голос».
(4) Имеются в виду знаменитые петербургские пожары 1862 года.
(5) Бревнами, камнями и тюленями названы, таким образом, читатели газет Каткова н Аксакова, т. е. «Московских Ведомостей» и «Дня».
(6) Намек на поведение Базарова у Кирсановых. В журнальной редакции «Отцов и детей» абзац «Узнав об отъезде…» XXIV главы кончался следующими словами, исключенными в отдельном издании: «Ему и в голову не приходило, что он в этом самом доме нарушил все правила гостеприимства».
(7) Зайцев, очевидно, хочет сказать, что в статьях «Дня» не больше смысла, чем в этом дико звучащем для русского уха перечислении персидских вождей.