Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ III. С.-Пб., 1901
Драматическіе наброски и планы Шиллера. править
Сохранившіеся въ бумагахъ Шиллера отрывки, планы и сценаріи задуманныхъ имъ, но не получившихъ окончательной обработки пьесъ, далеко не равнаго достоинства и представляютъ не одинаковый интересъ. Иные изъ нихъ («Мальтійцы», «Варбекъ», «Дѣти дома») настолько любопытны и такъ много обѣщаютъ, что мы готовы искренно пожалѣть о томъ, что Шиллеръ впослѣдствіи отказался отъ мысли ихъ разработать, заинтересовавшись другими темами. Наряду съ этимъ, мы находимъ, однако, и такіе наброски, по которымъ съ трудомъ можно себѣ составить понятіе о замыслѣ автора, — несомнѣнно, предполагавшаго еще не разъ вернуться къ первымъ очертаніямъ будущихъ пьесъ и кореннымъ образомъ видоизмѣнить ихъ.
Во всякомъ случаѣ, вся эта черновая, подготовительная работа интересна уже въ томъ отношеніи, что она даетъ понятіе о сюжетахъ, въ разное время привлекавшихъ вниманіе драматурга, а также о критическомъ отношеніи его къ своему творчеству и той вѣчной неудовлетворенности, съ которою онъ передѣлывалъ и дополнялъ свои произведенія, равно какъ и первоначальные наброски ихъ, результатомъ чего явились, напримѣръ, три редакціи плана «Мальтійцевъ» и «Дѣтей дома», длинный рядъ подготовительныхъ замѣтокъ и обстоятельный сценарій къ «Варбеку» и т. д. Наконецъ, очень интересно бываетъ иногда сравнить неоконченные наброски съ нѣкоторыми сходными мотивами, встрѣчающимися въ лучшихъ произведеніяхъ Шиллера.
Герои, выступающіе въ этихъ наброскахъ, иногда довольно точно и обстоятельно обрисованные Шиллеромъ въ его сценаріяхъ и отдѣльныхъ черновыхъ замѣткахъ; иногда, наоборотъ, очерченные нѣсколькими блѣдными штрихами, намѣченные въ самыхъ общихъ чертахъ, могутъ быть разбиты на двѣ главныя группы, подобно дѣйствующимъ лицамъ его всемірно-извѣстныхъ трагедій. Шиллеръ, какъ и многіе другіе драматурги вродѣ, напримѣръ, Корнеля, любилъ рѣзкіе контрасты и противопоставленія. Если, съ одной стороны, въ его пьесахъ выступаютъ такія лица, какъ Карлъ Мооръ, Фердинандъ, Донъ-Карлосъ, Поза, Максъ Пикколомини, Вильгельмъ Телль, то не менѣе существенную роль играютъ въ нихъ и Францъ Мооръ, президентъ, Вурмъ, Филиппъ, Доминго, Октавіо Пикколомини, Геслеръ и др., — цѣлая портретная галлерея безсердечныхъ, подозрительныхъ, алчныхъ или развратныхъ людей, еще болѣе оттѣняющихъ своимъ эгоизмомъ и другими отрицательными свойствами достоинства своихъ антагонистовъ… Точно такъ же и въ драматическихъ наброскахъ фигурируютъ энергичные, сильные безусловно выдающіеся люди, иногда поражающіе насъ своимъ благородствомъ, безкорыстіемъ и героизмомъ, принужденные на каждомъ шагу сталкиваться и вести борьбу съ представителями противоположной категоріи лицъ.
Таковъ гросмейстеръ Мальтійскаго ордена, старикъ Лавалеттъ, — въ «Мальтійцахъ». Это — человѣкъ идеи, свято хранящій традиціи ордена, не допускающій никакихъ уступокъ, послабленій и компромиссовъ, ставящій выше всего чувство долга и служеніе дѣлу… Онъ предпочитаетъ прослыть суровымъ и безжалостнымъ, чѣмъ дать умереть старому, рыцарскому духу ордена! Когда турки начинаютъ угрожать форту С.-Эльмо, и всѣ склоняются въ пользу того мнѣнія, что дальнѣйшее сопротивленіе врагамъ было бы совершенно безцѣльнымъ, онъ одинъ настаиваетъ на томъ, чтобы фортъ защищался до послѣдней возможности. Его обвиняютъ въ холодности, безсердечномъ отношеніи къ своимъ рыцарямъ, готовности жертвовать ихъ жизнью ради какихъ то химерическихъ плановъ… Духъ недовольства ростетъ съ каждымъ днемъ, — но тѣ, кто осуждаютъ доблестнаго старца не знаютъ того, что одинъ изъ рыцарей, которыхъ онъ, повидимому, такъ спокойно обрекаетъ на героическую, отчаянную борьбу съ врагомъ, юный Сентъ-Пристъ, — его незаконный сынъ, горячо имъ любимый…
Этотъ пылкій, увлекающійся юноша принадлежитъ къ той же группѣ энтузіастовъ, что и Карлъ Мооръ, Донъ-Карлосъ, Максъ Пикколомини или Мортимеръ. Въ противоположность гросмейстеру, онъ проявляетъ бурную, страстную, неукротимую натуру, — но онъ походитъ на отца яснымъ сознаніемъ своего долга, мужествомъ, благочестіемъ и идеализмомъ. Восторженная, мечтательная дружба его съ рыцаремъ Креки напоминаетъ дружбу Карлоса съ маркизомъ Позою. — Любопытно, что въ спискѣ дѣйствующихъ лицъ будущей трагедіи «Мальтійцы» первоначально стояло и только потомъ было вычеркнуто Шиллеромъ имя Позы.
У Сентъ-Фуа (въ другой редакціи — Шарло), одного изъ героевъ наброска «Дѣти дома» (напоминающаго мѣстами Разбойниковъ" по своему общему колориту и отдѣльнымъ частностямъ сюжета), есть много сходныхъ чертъ съ Карломъ Мооромъ. Мы узнаемъ, что этотъ молодой человѣкъ одаренъ неспокойною, вѣчно возбужденною и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чувствительною натурою, что ему тѣсно и душно въ той обстановкѣ, среди которой онъ живетъ и какая то неудержимая сила влечетъ его на просторъ, вдаль отъ общества. Неуживчивый, замкнутый въ себѣ, задумчивый, онъ, съ другой стороны, способенъ иногда становиться почти сентиментальнымъ…
Безусловный интересъ представлялъ бы, вѣроятно, герой задуманной Шиллеромъ исторической трагедіи «Варбекъ» (изъ исторіи междоусобной войны Алой и Бѣлой Розы), отъ которой сохранился наиболѣе подробный планъ, сценарій и рядъ явленій. Этотъ талантливый, богато одаренный отъ природы человѣкъ, подпавъ вліянію герцогини бургундской Маргариты, соглашается играть роль претендента на англійскій престолъ, выдаетъ себя за принца Ричарда Іоркскаго, группируетъ вокругъ себя своихъ преданныхъ сторонниковъ. Но Шиллеръ хотѣлъ показать, что, являясь такимъ образомъ самозванцемъ, Варбекъ обнаружилъ все же блестящія дарованія, великодушныя и гуманныя влеченія. Если онъ не настоящій король, то, во всякомъ случаѣ, онъ заслуживаетъ того, чтобы быть королемъ! Опираясь, противъ своего желанія, на обманъ, подъ давленіемъ желѣзной воли Маргариты, онъ, въ то же время, искренно стремится къ тому, чтобы приносить пользу ближнимъ, старается дѣлать добро, обнаруживаетъ замѣчательное пониманіе государственныхъ интересовъ и знаніе людей. Необходимость притворяться и лгать подчасъ гнететъ и мучитъ его, и онъ только не имѣетъ достаточно мужества, чтобы сбросить съ себя маску.
Очень симпатичными чертами былъ бы надѣленъ въ этой трагедіи одинъ изъ самыхъ пламенныхъ сторонниковъ Варбека, старый вельможа, лордъ Герфордъ, нарочно покидающій Англію и являющійся въ Брюссель, чтобы увидѣть того, кого онъ считаетъ своимъ законнымъ государемъ. Герфордъ — воплощеніе неподкупной честности, преданности и лойяльности; онъ безконечно счастливъ, когда видитъ, наконецъ, мнимаго сына короля Эдуарда, ставитъ ни во что всѣ трудности и опасности, которыя только что вынесъ, рѣшивъ навсегда выселиться изъ Англіи; возмущается, негодуетъ и скорбитъ душою, убѣждаясь въ томъ, какъ развязно и неуважительно обращаются нѣкоторые приближенные герцогини съ Варбекомъ…
Положительные герои, — благородные, отзывчивые, безкорыстные, мужественные, — должны были выступать и во многихъ другихъ пьесахъ, задуманныхъ Шиллеромъ. Таковъ Флоризель въ «Графинѣ Фландрской», пріобрѣтающій расположеніе народа и любовь графини своими блестящими подвигами и высокими нравственными достоинствами. Это настоящій рыцарь, хотя онъ и не знатнаго происхожденія, — смѣлый и неукротимый въ бою, кроткій и благочестивый въ обыкновенной жизни, беззавѣтно преданный своей дамѣ. Къ той же категоріи, вѣроятно, относился бы отчасти и одинъ изъ героевъ пьесы «Флибустьеры», нѣсколько похожій на Карла Моора, — морской разбойникъ «съ благородною душою», «способный на самыя тонкія чувства», попавшій въ общество пиратовъ только вслѣдствіе несчастно сложившихся обстоятельствъ и временами тяготящійся своимъ ремесломъ… Совершенно такъ же герой наброска «Морской пьесы» могъ, по объясненію самого Шиллера, стать корсаромъ или потому, что у него похитили любимую дѣвушку, или вслѣдствіе рѣзкаго столкновенія съ несправедливостью и жестокостью существующихъ законовъ, заставившаго его объявить войну всему общественному строю, всему цивилизованному міру, — или, по крайней мѣрѣ, извѣстной націи или опредѣленному сословію.
Наряду со всѣми этими лицами, въ наброскахъ играютъ замѣтную роль и отталкивающіе, безпринципные, низкіе душою или жестокіе люди, — достойные собратья Франца-Моора или Вурма. Въ «Мальтійцахъ» долженъ былъ, напримѣръ, выступать злой геній всего ордена, интриганъ и предатель Монтальто, съ восторгомъ раздувающій зародившееся въ умахъ рыцарей недовольство гросмейстеромъ въ цѣлый пожаръ, тайно сносящійся съ турками и готовый имъ выдать своихъ братьевъ. Какъ ловкій и искусный негодяй, Монтальто примиряетъ двухъ враждовавшихъ между собою рыцарей, чтобы возстановить ихъ противъ Лавалетта и заставить подать другъ другу руки для совмѣстной борьбы, съ нимъ. Своими нашептываніями, инсинуаціями и заманчивыми обѣщаніями онъ постепенно достигаетъ своей цѣли, артистически играя при этомъ роль послушнаго, примѣрнаго рыцаря, — пока, наконецъ, его козни и интриги не обнаруживаются, и его эгоистическіе мотивы не становятся очевидными для всѣхъ. Въ той же трагедіи, какъ видно изъ одного наброска, долженъ былъ, сверхъ того, фигурировать какой то ренегатъ, — христіанинъ, принявшій магометанство и являющійся, чтобы вести переговоры съ рыцарями отъ имени турокъ.
Луи Нарбоннъ, — въ «Дѣтяхъ дома», — богатый землевладѣлецъ, живущій въ одномъ изъ провинціальныхъ французскихъ городовъ и пользующійся общимъ уваженіемъ, вѣроятно, походилъ бы на Франца Моора и отчасти на президента въ"Коварствѣ и любви". Это какой-то «извергъ естества», уголовный преступникъ, искусно скрывшій слѣды своихъ злодѣяній. Онъ убилъ своего брата, благороднаго и гуманнаго Пьера, сумѣлъ устранить съ своей дороги его дѣтей, сбывъ ихъ какой то цыганкѣ, отнялъ у нихъ то, что имъ принадлежало по праву, занялъ мѣсто брата и искусно свалилъ свою вину на другого.
Шиллеръ имѣлъ въ виду изобразить, какъ постепенно открывается закулисная, никому изъ постороннихъ невѣдомая сторона жизни Луи, и обстоятельства такъ складываются, что онъ самъ, конечно, не подозрѣвая этого, ускоряетъ возмездіе, приближаетъ часъ страшной расплаты за все, что онъ сдѣлалъ."Дѣти дома", Сентъ-Фуа и Аделаида, считавшіеся давно погибшими, неожиданно выступаютъ на первый планъ, узнаютъ случайно о своемъ происхожденіи, — и съ этой минуты вы чувствуете, что Немезида должна въ ближайшемъ будущемъ поразить узурпатора, что онъ не избѣгнетъ рукъ правосудія. Нельзя не упомянуть здѣсь кстати о двухъ-трехъ другихъ представителяхъ той же категоріи лицъ, — о Монфорѣ, соперникѣ Флоризеля, въ"Графинѣ Фландрской", грубомъ и деспотичномъ человѣкѣ, желающемъ силою заставить графиню стать его женою; о принцѣ Готландскомъ Эрихѣ — въ «Варбекѣ», стремящемся во всемъ вредить главному герою; о супругѣ «Принцессы фонъ Целле», — циникѣ, матеріалистѣ и алчномъ честолюбцѣ.
Женскіе образы, мелькающіе въ драматическихъ наброскахъ Шиллера, частью принадлежатъ къ той же категоріи, какъ и Амалія, Леонора, Луиза, т. е. къ болѣе слабымъ и блѣднымъ созданіямъ драматурга, далеко не сразу постигшаго тайну изображенія женской психологіи, частью представляютъ безусловный интересъ и, конечно, производили бы сильное впечатлѣніе на читателей и зрителей, еслибы были подвергнуты окончательной, детальной обработкѣ. Въ «Мальтійцахъ» женскій элементъ почти отсутствуетъ; плѣнная гречанка, изъ за которой ссорятся два рыцаря, забывая свой обѣтъ строгаго цѣломудрія — совершенно неопредѣленная, отнюдь не типичная фигура. Викторія де Понти, главная героиня трагедіи «Дѣти дома», невѣста Луи Нарбонна, также имѣетъ мало характерныхъ чертъ и стоитъ въ этомъ отношеніи ниже фигурирующей въ томъ же наброскѣ старой служанки и прежней подруги Нарбонна, Маделонъ, участвовавшей въ лишеніи дѣтей покойнаго Пьера ихъ законныхъ правъ. Безпросвѣтная меланхолія, неудовлетворенность и душевныя терзанія Маделонъ придаютъ ея психологіи болѣе оригинальный оттѣнокъ.
Герцогиня бургундская Маргарита въ «Варбекѣ», вѣроятно, была бы однимъ изъ лучшихъ женскихъ образовъ, созданныхъ Шиллеровъ, и, Можетъ быть, превзошла бы по силѣ даже королеву Елизавету въ «Маріи Стюартъ». Это — выдающаяся, энергичная и, вмѣстѣ съ тѣмъ, суровая, жестокая натура, не имѣющая почти ничего женственнаго, подчиняющая своему вліянію всѣхъ, кто съ нею сталкивается. Варбекъ, при всей своей даровитости и хорошихъ влеченіяхъ, является слѣпымъ орудіемъ въ ея рукахъ. Ненависть къ Ланкастерскому дому, мстительные инстинкты и властолюбіе заставляютъ ее поддерживать и выдвигать впередъ человѣка, котораго она считаетъ самозванцемъ, но находитъ нужнымъ утилизировать для своихъ цѣлей, въ виду его поразительнаго сходства съ ея братомъ, королемъ Эдуардомъ, и возможности благодаря этому вводить въ заблужденіе народъ, выдавая Варбека за сына Эдуарда. Оказывая ему почести при постороннихъ, играя роль и притворяясь, какъ настоящая актриса, открыто заявляя объ его правахъ на престолъ, эта страшная женщина не скрываетъ, оставшись съ нимъ вдвоемъ, своего презрѣнія и отвращенія къ нему, какъ выскочкѣ, человѣку безъ роду и племени (настоящее происхожденіе Варбека должно было раскрыться только въ пятомъ актѣ), не упускаетъ случая уколоть его напоминаніемъ о шаткости и необезпеченности его положенія, обо всемъ томъ, чѣмъ онъ ей обязанъ.
Трудно сказать, насколько удался бы Шиллеру трагическій образъ Агриппины (набросокъ трагедіи «Агриппина»), которую онъ хотѣлъ сдѣлать героинею трагедіи, отчасти вдохновляясь «Британникомъ» Расина, но изображая другой моментъ исторіи властной, безсердечной и порочной матери Нерона. Что касается Розамунды, главной героини драматическаго наброска «Розамунда или невѣста ада», то едва ли эта тщеславная и суетная дѣвушка, отвергающая любовь многихъ достойныхъ рыцарей, чтобы, не сознавая этого, отдать свое сердце таинственному выходцу изъ ада, даже если-бы драматургъ удѣлилъ больше вниманія этой фабулѣ, стала бы наравнѣ съ его лучшими героинями. Этотъ набросокъ носитъ ультра-романическую окраску, поражаетъ своимъ туманнымъ, нездоровымъ, искусственнымъ характеромъ, который не могъ не сказаться и въ обрисовкѣ психологіи дѣйствующихъ, лицъ. Съ нимъ можно въ этомъ случаѣ сравнить развѣ только программу задуманной, но не осуществленной Шиллеромъ второй части «Разбойниковъ» («Die Braut in Trauer»), гдѣ между прочимъ, должны были явиться тѣни Амаліи и Франца Моора (см. т. I, пред. къ «Разбойникамъ»).
Положительныя героини, кажется, въ общемъ, менѣе удались бы Шиллеру. Сравнительно, довольно искусно, но все же гораздо слабѣе, чѣмъ герцогиня Маргарита, обрисована въ планѣ «Варбека» ея антагонистка, принцесса Аделаида, молодая, чистая душою, любящая дѣвушка, искренно расположенная къ Варбеку, твердо вѣрящая въ его правоту, — что то вродѣ Тэклы Валленштейнъ, помѣщенной, по волѣ судьбы, въ совершенно неподходящую для нея обстановку. Героиня наброска «Графиня Фландрская» также ставитъ любовь выше всего на свѣтѣ, отказываетъ всѣмъ претендентамъ на ея руку, потому что хочетъ выйти за того человѣка, котораго будетъ искренно любить. Она согласна выносить всѣ опасности и гоненія, только бы обезпечить себѣ свободу выбора и не подчиняться чуждому вліянію въ вопросахъ чувства. Полюбивъ Флоризеля, она уже ни на кого не можетъ промѣнять его, и никакое насиліе или давленіе не заставятъ ее выйти замужъ противъ своей воли.
Софія — въ «Полиціи», дочь графа Юліана (онъ же — Карлъ Мооръ) — Матильда во второй части Разбойниковъ" и нѣкоторыя другія героини очерчены настолько блѣдными штрихами, что едва ли есть возможность точно опредѣлить ихъ душевный міръ и отнести ихъ къ той или другой категоріи шиллеровскихъ женщинъ. Слѣдуетъ упомянуть еще только о главной героинѣ задуманной Шиллеромъ трагедіи «Принцесса фонъ Целле». Повидимому, она должна была отчасти напоминать королеву Елизавету «Донъ-Карлоса», — одинъ изъ наиболѣе привлекательныхъ женскихъ образовъ, созданныхъ Шиллеромъ. Нѣжная, кроткая, чистая душою, прямая и благородная по натурѣ, она жаждала искренней любви, готова была беззавѣтно привязаться къ любимому человѣку. И вотъ, какъ нарочно, ей пришлось стать женою такого безчувственнаго, надменнаго, честолюбиваго и развратнаго человѣка, какъ герцогъ Целле, который не былъ въ состояніи понять и оцѣнить ее и выше всего ставилъ свои собственныя выгоды, игнорируя желанія и вкусы своей супруги. Планъ этой трагедіи обрывается довольно неожиданно, — но все же не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, что главное мѣсто въ ней должно было принадлежать изображенію несчастной участи беззащитной, непонятой женщины.
Наряду съ обрисовкою внутренняго міра отдѣльныхъ героевъ и героинь, Шиллеръ предполагалъ въ задуманныхъ имъ пьесахъ удѣлить немало вниманія изображенію массовой психологіи, сдѣлать и въ нихъ народъ, толпу однимъ изъ весьма существенныхъ элементовъ. Драматургъ, написавшій такую трагедію, какъ «Разбойники», гдѣ наравнѣ съ единичными героями играетъ видную роль разсматриваемая, какъ одно цѣлое, группа лицъ, связанныхъ между собою общностью интересовъ и одинаковыми условіями жизни, создалъ бы нѣчто подобное и въ «Мальтійцахъ». Онъ хотѣлъ изобразить общій упадокъ мальтійскаго ордена, пониженіе уровня нравственности, ослабленіе прежней дисциплины, мужества, безкорыстія, смиренія, идеализма, религіознаго чувства. Онъ хотѣлъ показать, какъ подъ вліяніемъ строгихъ предписаній гросмейстера и коварныхъ нашептываній Монтальто, они на столько забываютъ традиціонный обѣтъ послушанія, что начинаютъ допускать мысль объ открытомъ возмущеніи. Когда же постепенно обнаруживается, что они были неправы, и гросмейстеръ побѣждаетъ ихъ своимъ великодушіемъ, совѣсть начинаетъ мучить этихъ несходныхъ между собою людей, кромѣ только закоснѣлыхъ негодяевъ вродѣ Монтальто, и они приходятъ съ повинною, сознавая свою ошибку. Независимо отъ этого, въ спискѣ дѣйствующихъ лицъ трагедіи мы находимъ, какъ и въ «Мессинской невѣстѣ», хоръ, въ совершенно античномъ вкусѣ, принимающій живое участіе во всемъ, что довершается на его глазахъ. Этотъ хоръ долженъ былъ вступать на сцену въ духовныхъ одеждахъ, что указывало бы на его связь съ церковью, подъ покровительствомъ которой создался орденъ, отстаиваетъ необходимость самопожертвованія, превозноситъ героизмъ и осуждаетъ новыя, нежелательныя явленія, замѣчающіяся въ средѣ рыцарей, ссылаясь даже на примѣры изъ античной исторіи, вродѣ геройской гибели Леонида.
Можно пожалѣть о томъ, что Шиллеръ не написалъ двухъ пьесъ, задуманныхъ имъ подъ заглавіемъ «Полиція», причемъ, по его замыслу, одна изъ этихъ пьесъ имѣла бы комическую окраску, а въ другой изображалась бы серьезная, драматическая сторона тѣхъ-же самыхъ житейскихъ явленій. Онъ думалъ сдѣлать ихъ яркимъ отраженіемъ парижской жизни, о которой, какъ видно изъ его бумагъ, онъ тщательно собиралъ свѣдѣнія. Одно изъ первыхъ мѣстъ въ этой панорамѣ Парижа занялъ бы закулисный, темный міръ искателей приключеній, игроковъ и разнаго рода мошенниковъ, фигурировавшій въ "плутовскихъ романахъ « всѣхъ странъ. Вотъ какіе персонажи, по указанію самого Шиллера, должны были вообще выступать въ этихъ пьесахъ: дворяне, философы, писцы, модистки, лакеи, солдаты, монахи, пуасардки, уличные франты, аббаты, биржевики, адвокаты, писатели, куртизанки, носильщики, извощики, нищіе, игроки, фальшивые монетчики и т. д. Эта бытовая сторона, это изображеніе сложной, почти неуловимой психологіи парижскаго населенія представило бы, вѣроятно, больше интереса, чѣмъ самая фабула той и другой пьесы.
Въ „Варбекѣ“ довольно важную роль должна была играть брюссельская толпа, принимающая, особенно женщины, большое участіе въ судьбѣ претендента, желающая ему успѣха, негодующая и предающаяся грусти, когда его права оспариваются и подвергаются сомнѣнію. Точно такъ же въ планѣ „Графини Фландрской“ упоминаются возставшіе горожане Гента; они вступаются за графиню, которую Монфоръ держитъ въ плѣну, освобождаютъ ее, но за то хотятъ принудить ее подчиниться ихъ волѣ, стать послушнымъ орудіемъ въ ихъ рукахъ. Любопытно, что Шиллеръ, какъ видно изъ сценарія къ этой трагедіи, намѣревался на этотъ разъ изобразить, совершенно въ духѣ „Пѣсни о колоколѣ“, отрицательныя стороны крайней демократіи, ввести въ пьесу, говоря его словами, „комическія и потрясающія сцены народнаго владычества“. Освободивъ графиню отъ ея притѣснителя, горожане вполнѣ увѣрены, что теперь они могутъ предписывать ей, какъ поступать. Но отъ надменности и самомнѣнія они очень быстро переходятъ къ паническому страху. Когда разносится вѣсть о приближеніи Флоризеля, только что разбившаго враговъ и возвращающагося съ торжествомъ, они сразу теряютъ голову, не знаютъ, что начать, съ тревогою ждутъ наказанія за свое обращеніе съ графинею и организованное по соглашенію съ врагами возстаніе.
Извѣстный интересъ представило бы, вѣроятно, изображеніе быта моряковъ и жителей отдаленныхъ, экзотическихъ странъ, которое намѣчено было Шиллеромъ въ наброскахъ „Корабль“, „Морская пьеса“ и „Флибустьеры“. Здѣсь должны были выступать купцы, мореплаватели, плантаторы, матросы, индѣйцы, негры — представители двухъ міровъ, сталкивающихся между собою и олицетворяющихъ культуру и первобытный строй жизни. Намѣреваясь писать „Флибустьеровъ“ и „Морскую пьесу“, Шиллеръ нарочно читалъ спеціальныя сочиненія, относящіяся къ морскимъ путешествіямъ и жизни моряковъ, чтобы съ возможно большею точностью возсоздать мало извѣстную ему до того времени среду. Онъ допускалъ мысль, что мѣстомъ дѣйствія „Флибустьеровъ“ будетъ корабль, находящійся въ открытомъ морѣ, предполагалъ изобразить возмущеніе морскихъ разбойниковъ противъ своего начальника, — а въ „Морскую пьесу“ хотѣлъ ввести хоръ матросовъ, поющихъ свою любимую пѣсню.
Нельзя не упомянуть, въ заключеніе, еще о двухъ, совершенно несходныхъ между собою драматическихъ наброскахъ, въ которыхъ также видное мѣсто принадлежало бы характеристикѣ опредѣленной среды или обрисовкѣ психологіи извѣстнаго народа. Въ „Ѳемистоклѣ“ Шиллеръ хотѣлъ, подобно Эсхилу въ „Персахъ“, противопоставить грековъ персамъ, изобразить положеніе Ѳемистокла, представителя культурнаго міра, порвавшаго всѣ связи съ родиною и принужденнаго искать пріюта у традиціонныхъ враговъ ея — варваровъ». Дѣйствіе "Комедіи въ духѣ гетевской пьесы, Der Bürgergeneral' должно было происходить въ деревенской обстановкѣ, причемъ драматургъ предполагалъ вывести дворянъ, крестьянъ, охотниковъ, слугъ, школьниковъ и т. п. Такимъ образомъ, во многихъ пьесахъ, задуманныхъ Шиллеромъ, какъ мы сейчасъ имѣли случай убѣдиться, должна была играть большую роль толпа, — представители различныхъ общественныхъ классовъ. Авторъ «Лагеря Валленштейна» и массовыхъ сценъ въ «Вильгельмѣ Теллѣ» и въ этомъ случаѣ остался вѣренъ себѣ!…
Драматическіе наброски Шиллера въ томъ видѣ, въ какомъ они сохранились, въ общемъ, представляютъ собою, конечно, сырой, не вполнѣ обработанный матеріалъ, мѣстами отличаются отрывочностью и неоднократными повтореніями одного и того же мотива, кое гдѣ состоятъ изъ простого перечня собственныхъ именъ и отдѣльныхъ ситуацій, задуманныхъ авторомъ. Болѣе или менѣе законченныхъ сценъ, которыя свидѣтельствовали бы о томъ, что Шиллеръ уже приступилъ къ осуществленію своего замысла и принялся за созданіе той или другой пьесы, мы почти не имѣемъ. Всего больше, кромѣ «Димитрія»[1], сохранилось отъ «Варбека», но тѣ нѣсколько сценъ, которыя написалъ драматургъ, все же не могутъ быть признаны вполнѣ отдѣланными, — мѣстами въ нихъ попадаются пропуски, недостаетъ очень существенныхъ словъ, даже цѣлыхъ фразъ! Но подобные черновые наброски представляютъ все же безусловный интересъ, разъ они принадлежатъ такому писателю, какъ Шиллеръ. Среди массы сырого матеріала, даже балласта, мы иногда встрѣчаемъ проблески творческаго генія великаго драматурга, видимо, увлеченнаго образами Лавалетта, Варбека, Маргариты. Мы узнаемъ обычные пріемы писателя, съ живымъ интересомъ относившагося всегда къ самымъ разнороднымъ эпохамъ, національностямъ и героямъ, до конца дней своихъ придумывавшаго все новые и новые сюжеты, — и, увы! успѣвшаго создать далеко не всѣ произведенія, общія очертанія которыхъ въ разное время носились въ его умѣ[2].